Давыдов Денис Васильевич - Н. А. Задонский. Денис Давыдов

осности!

   - Я согласен приложить руку под любым вашим словом, почтеннейший брат, - сказал Денис. - И, думаю, не только я... Большая часть офицеров русской армии присоединится к мнению вашему!

   - Да, вот одно, что меня радует! - сказал, оживляясь, Каховский - Тильзитский позорный мир хотя тем пользу оказал, что всюду дух осуждения против бессмысленных действий возбудил... Недавно заходил ко мне проститься перед отъездом князь Борис Антонович...

   - Как? Четвертинский куда-то уехал? - удивился Денис.

   - Ну да... Решил поселиться в Москве, собирается, кажется, жениться на княжне Гагариной... Ты разве не знал?

   - Нет... Я слышал его прожекты, но полагал, что он еще в гвардии...

   - Вышел в отставку. И я его понимаю, - вздохнув, произнес Каховский. - Связь сестры с государем создала для него ложное положение в свете. Особенно сейчас, после Тильзита. Четвертинский совершенно откровенно говорил, как в гвардии недовольны политикой государя, рассказывал, будто гвардейские караулы не раз обнаруживали даже подметные письма на имя государя, в коих намекается на возможность нового дворцового заговора... Представляешь, до чего дошло!

   - Да... Положение Марии Антоновны тоже не завидно. Мне, признаюсь, ее немного жалко. И Борис, стало быть, окончательно с ней порвал?

   - Как будто... По крайней мере говорил, что не посещает ее больше года, хотя она неоднократно присылала за ним и постоянно обижается... А ты как с ней?

   - У Нарышкиных я совсем не бываю, - ответил Денис. - После того как Борис сообщил о своем отношении к этой связи, право, показываться там без него как-то неудобно...

   - Гм... А не опасаешься? - неожиданно спросил Каховский.

   - Простите, не совсем понимаю, - отозвался Денис, недоумевая. - Чего же мне опасаться?

   - А ты рассуди, - сказал Каховский, - как Мария Антоновна твое отсутствие истолковать может? Брат считает предосудительным ее связь с государем и отказывается посещать сестру. Это их семейное дело. А ежели товарищ брата прекращает визиты - это расценивается иначе. И женщины таких вещей не прощают!

   У Дениса от этих доводов мурашки по телу побежали. Возразил неуверенно:

   - Не могу грешить на Марию Антоновну... Она женщина сердечная, добрая...

   Но логика Каховского была беспощадна:

   - Допустим даже, что сама Мария Антоновна ничего во вред тебе не сделает... Что же из того? Ведь государю достаточно знать, что ты не состоишь под ее покровительством, чтоб при любом случае припомнить грехи твоей молодости.

   Денис вынужден был признаться, что, по всей вероятности, дело и обстоит именно таким образом. Оставление без наград за последнюю кампанию ничем иным не объяснишь.

   Каховский посоветовал на рожон не лезть, а к Марии Антоновне обязательно зайти, извиниться. Денис согласился. Марию Антоновну он обижать в самом деле не думал, получилось все как-то случайно. И оправдать себя перед ней не представляло особой трудности. Война, отпуск... Правда, он мог и должен был навестить ее, когда заезжал в Петербург из Тильзита, или в прошлом году, когда, проездом в Финляндию, почти неделю вместе с Борисом предавался светским развлечениям в столице. Но это тоже можно чем-нибудь объяснить.

   И все же, дойдя до великолепного, залитого огнями нарышкинского дворца, Денис в нерешительности остановился. Еще три года назад, впервые узнав о том, что Мария Антоновна состоит в связи с императором, Денис ощутил какую-то унизительность для себя в ее покровительстве. Тяжелые условия жизни вынудили его, неопытного в житейских делах, прибегнуть к ее помощи, хотя где-то в глубине души он продолжал чувствовать, как эта помощь тяготит его. Возможно, поэтому, когда Четвертинский сказал о своем разрыве с сестрой, Денис безотчетно, не имея намерения обижать Марию Антоновну, стал уклоняться от визитов к ней.

   Сегодня, после разговора с Каховским, стало ясно, что заслуженные в прусскую кампанию личной храбростью и мужеством награды все-таки не были бы получены, если б он не находился в то время под покровительством Марии Антоновны. Эта новая мысль смущала больше всего. Денис испытывал какое-то двойственное, сложное чувство. С одной стороны, визит к Марии Антоновне казался необходимым не только потому, что это помогло бы предупредить дальнейшие неприятности по службе, но и потому, что этим Денис исправил бы собственную, как ему казалось, нетактичность, допущенную по отношению к Марии Антоновне. С другой стороны, визит означал бы в глазах всех, что он, теперь уже боевой и опытный офицер, сознательно ищет покровительства у фаворитки императора. Было над чем подумать!

   Самые противоречивые мысли волновали Дениса: и не хотелось быть неблагодарным, давать Марии Антоновне повод к упрекам, и гордость возмущалась... Правда, в дворянской среде того времени связи имели весьма существенное значение. Тысячи военных и чиновников широко пользовались покровительством высоких особ, делали служебную карьеру благодаря связям. Но были и другие примеры. Самый блестящий из них подавал Суворов, не имевший покровителей, достигнувший высшего воинского звания личными заслугами. А жизнь Суворова для Дениса, как и для всех офицеров, следовавших заветам великого полководца, являлась наилучшим образцом поведения военного человека. Денис думал о честном служении своему отечеству. Он стремился к славе. Однако отвергал окольные дороги. Он был сильно уязвлен тем, что не получил заслуженных наград за финскую кампанию, и, безусловно, не желал, чтобы над ним издевались подобным образом и впредь, но избегнуть этого путем какой-то сделки с совестью, уронить в собственных глазах цену своих заслуг было невыносимо тяжело и оскорбительно...

   Денис отказался от визита к Марии Антоновне, сознавая, что теперь уже навсегда остается без всякого покровительства, а впереди трудная дорога и столько разных шипов...

   ... В Або, к Багратиону, Денис возвратился в подавленном настроении. А здесь ожидала новая неприятность. Пока тянулись мирные переговоры, на крайнем севере Швеции еще продолжались военные действия. Там, в войсках Раевского, служили Евдоким и Левушка. И теперь, собираясь переводиться обратно в гвардию, Евдоким писал, что оставлять Левушку без призора совершенно нельзя. Приехав в армию еще летом и наотрез отказавшись служить в ординарцах у Раевского, Левушка поступил юнкером в 26-й егерский полк. И при каждом боевом столкновении с противником очертя голову лез под огонь. Он был уже ранен, а однажды самым глупейшим образом чуть-чуть не попал в плен.

   Осуждать младшего брата строго Денис не мог - сам такой же был! А все-таки надо было что-то предпринять. Решил посоветоваться с Кульневым. Зайдя к нему, он застал Якова Петровича в самом превосходном расположении духа.

   - Ну, голубчик Денис, похоже, опять скоро драться придется...

   - С кем же, Яков Петрович?

   - С турками. Слух есть, будто войска отсюда переводят в Молдавию, - ответил Кульнев, подкручивая свои пышные усы. - А ты что невесел, нос повесил? - обратился он к Денису.

   - С младшим братом не знаю, что делать, Яков Петрович... Беда!

   И Денис тут же поведал о "подвигах" Левушки. Кульнев, не задумываясь, предложил:

   - Переводи его ко мне под команду. Полагаю, ежели в Молдавию пойдем, ты по-прежнему со мною бранные труды делить будешь? А вместе за сорванцом твоим как-нибудь уследим!

   Через некоторое время Левушка, соблазненный громкой славой Кульнева, находился уже в его отряде.

   Слухи о переводе войск подтвердились. Летом Багратиона назначили главнокомандующим Молдавской армии. Денис отправился с ним. Войска, выделенные в эту армию, в том числе отряд Кульнева, тоже вскоре двинулись на юг.

   Дорога в Молдавию пролегала недалеко от Каменки, и Денис, отпросившись на пять дней у Багратиона, заехал проведать родственников. Денису было известно, что в Каменке живет недавно вышедший в отставку двоюродный брат Александр Львович с молодой женой Аглаей Антоновной, урожденной герцогиней де Граммон. В Каменке должен был находиться Базиль, а возможно, заехал и Раевский, тоже переводившийся в Молдавскую армию.

   Было раннее июльское утро. В господском доме еще не вставали. Но в многочисленных службах уже началось движение. Повара и поварята месили тесто, рубили мясо. Лакеи, денщики и горничные занимались подготовкой господской одежды и обуви. Конюхи выводили, скребли и чистили лошадей.

   Двор был заполнен экипажами, почти все флигели заняты приезжими помещиками и военными, находившими радушный прием у богатых хозяев. Старый благообразный камердинер Никифор, распоряжавшийся приемом и устройством гостей, кратко сообщил Денису все местные новости. С приездом молодой хозяйки Аглаи Антоновны, имевшей уже двоих детей, в доме начались беспрерывные празднества. Гости нынче не переводятся, особенно часто посещают офицеры из резервных войск, стоящих близ Киева. Старая барыня Екатерина Николаевна с невесткой очень любезная, а Софья Алексеевна Раевская, жившая здесь с детьми всю зиму, с француженкой как будто не поладила и уехала в свое имение Болтышку. В комнатах, занимаемых Раевскими, поселилась теперь Софья Львовна. Третьего дня прибыл муж ее, генерал Бороздин, вчера - граф Александр Николаевич Самойлов. А молодого барина, Василия Львовича, ожидают со дня на день...

   Приведя себя в порядок, Денис заглянул в библиотеку, взял попавшийся на глаза томик с одами Горация и отправился в сад.

   Погода стояла чудесная. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь густую листву деревьев, ложились тонкими полосами на посыпанные желтым песком дорожки. Газоны были влажны от росы. Цветы на клумбах благоухали. Где-то в конце сада звонко перекликались иволги. Денис с наслаждением уселся в плетеное кресло под тенью старых каштанов, раскрыл книгу, но бессонная ночь, проведенная в дороге, давала себя знать, он задремал... И вдруг, смутно различив какие-то легкие шаги и хруст песка, очнулся... Перед ним, словно чудесное видение, стояла грациозная женщина в легком белом платье с розовым пояском. Все показалось в ней пленительным. И взбитые локоны, и светлые, с веселыми искорками глаза под тонкими бровями, и задорно приподнятый носик, и кокетливая улыбка.

   Денис, хотя и догадался, что перед ним молодая хозяйка, от неожиданности совершенно растерялся. Поднявшись, вытянулся по-военному и как-то неловко, громче, чем следовало, представился:

   - Штаб-ротмистр Денис Давыдов...

   Женщина слегка откинула назад голову и весело рассмеялась. Потом, пристукнув каблучками, в тон ему произнесла:

   - Жена отставного полковника Александра Давыдова...

   - Прошу извинить, сударыня, - испытывая смущение и не находя нужных слов, сказал Денис. - Все-таки, кажется...

   Аглая очаровательно улыбнулась:

   - Все-таки, кажется, я прихожусь вам родственницей, mon cher cousin... Разрешается называть меня по имени... Аглая!

   С этими словами она дружески протянула свою изящную ручку. Денис поцеловал с чувством большим, чем допускали правила обычной светской учтивости.

   - Мне сообщили о вашем приезде, и я нарочно вышла в сад, - мило болтала Аглая. - Я давно искала случая познакомиться с вами. Мне так много про вас рассказывали...

   - Притом, очевидно, мало хорошего?.. - заметил Денис.

   - О, я знаю, что вы поэт, а поэтам позволительны некоторые вольности... Я не смотрю на дебоширства и увлечения молодежи строго, я вообще не строгая...

   И Аглая, состроив кокетливую гримаску на лице, опять рассмеялась. Затем предложила:

   - Ну, пойдемте же в дом... Я приказала подавать завтрак... Мой толстяк уже поднялся и будет рад вас видеть, хотя, - она снова сделала плутовскую гримаску, - может быть, и не так сильно, как я...

   - Ох, кузина, - притворно вздохнул Денис, - боюсь, что в таком случае брат Александр Львович совсем от меня откажется...

   - Не опасайтесь! Он слишком пристрастен к гастрономии и обладает таким завидным аппетитом, что это исключает его внимание к моим собственным вкусам и склонностям, - откровенно, в прежнем шутливом тоне сказала Аглая. - Впрочем, я на него не обижаюсь... Он всегда мил и любезен!..

   ... Так произошло это знакомство. Дни пребывания в Каменке проносились, словно в угаре. Понадобилось немного времени, чтобы Денис почувствовал себя влюбленным в Аглаю, хотя ее поразительное легкомыслие постоянно удивляло и несколько разочаровывало. Денис понимал, что ее чувства к нему не выходят за рамки временного увлечения, мучился, ревновал, но не хватало сил расстаться с "волшебницей", как называл он свою ветреную кузину.

   В доме, как он заметил, все перед Аглаей благоговели. Екатерина Николаевна просто не знала, чем угодить невестке, и весь день не разлучалась с прелестными крохотными ее дочками - Китти и Аделью. Веселая мама отдала их на полное попечение бабушки безропотно. Старый граф Самойлов с женой племянника был нежен и предупредителен. Софья Львовна, тридцатилетняя чопорная и недобрая дама, состояла с Аглаей в самых дружеских отношениях, хотя тайно ревновала к ней своего супруга, пожилого и тучного генерала Бороздина.

   Денис и приехавший вскоре Базиль, недолюбливавший сестру Софью, постоянно этой ревностью забавлялись. Базиль, сидевший обычно за обедом рядом с Бороздиным, напротив сестры, заметил, что, как только генерал начинал слишком пылко оказывать внимание Аглае, сестра весьма чувствительно охлаждала его пыл нажимом своей ножки.

   Однажды Базиль, сговорившись с Денисом, нарочно выдвинул вперед свои ноги, взяв таким образом под защиту генерала. А тот как раз находился в особенно игривом настроении и в комплиментах Аглае так и рассыпался.

   Базиль молча и мужественно терпел причиняемую сестрой боль. Генерал безнаказанно продолжал любезничать. Софья Львовна, озадаченная тем, что обычные приемы на мужа не действуют, выходила из себя и, краснея все больше, учащала нажимы. Денис, следивший за ней, едва удерживался от смеха. Наконец Базиль не выдержал.

   - Что с тобою, Софи? - сказал он, обращаясь к сестре. - Ты так возбуждена! Посмотри, на тебе лица нет...

   - Мне просто немного жарко, - ответила Софья Львовна, обмахивая лицо веером.

   - Да, но тогда зачем же ты все время давишь мне ноги? Я рискую остаться калекой... А я еще не генерал и не могу надеяться на пенсию...

   - Глупо и пошло! - вспыхнув до корней волос, сказала сестра. И в сильнейшем негодовании, сдерживая злые слезы, быстро ушла в свою комнату.

   После обеда, выйдя с Базилем в сад, Денис заметил;

   - Обиделась сестра Софья смертельно...

   - На здоровье! - сердито отозвался Базиль. - Это ей за Раевских... Ты знаешь, почему Софья Алексеевна с детьми отсюда уехала? Сестра нарочно сказала Александру, будто Раевская плохо отзывается об Аглае, еще что-то прибавила. Александр грубить начал. Аглая тоже хороша... В общем, история некрасивая... Мне прямо стыдно перед братом Николаем Николаевичем!

   Базиль, произведенный в корнеты, намеревался ехать в Молдавскую армию. Раевский брал его к себе адъютантом. Ссора в семье, понятно, была Базилю особенно неприятна. Но к Аглае он все же относился хорошо, смотрел на нее влюбленными глазами.

   Как ни странно, в доме один лишь Александр Львович, растолстевший и полысевший, как будто не замечал своей жены. Аглая оказалась права. Все свои интересы муж сосредоточил вокруг кулинарного искусства. Для него утренний разговор с поваром был, кажется, самым приятным событием дня.

   Денис, никогда Александра Львовича не любивший, относился к нему презрительно и даже не ревновал Аглаю. Зато военная молодежь, окружавшая прелестную хозяйку, доставляла немало мучений... Заметив, что Аглая особенно благоволит к поручику Эразму Злотницкому, Денис чуть не вызвал его на дуэль. Аглая с трудом успокоила. Оставшись вдвоем с Денисом, она не поскупилась на клятвы и обещания, но на другой же день забыла о них.

   Наконец-то Денис опомнился! Надо было уезжать. Немедленно. Он гостил в Каменке уже две недели, и теперь придется отвечать Багратиону за самовольное продление отпуска.

   Вечером, когда прощались, Аглая шепнула:

   - Я буду помнить и ждать... Приедешь?

   Денис обещал. И в самую последнюю минуту, передавая томик Горациевых од, с которыми не разлучался в Каменке, добавил:

   - Ты найдешь там несколько строк для себя, Аглая... Это от сердца написано... Прости.

   В книжке она обнаружила вчетверо сложенный листок. Развернула, прочитала:

   Если б боги милосердные

   Были боги справедливости,

   Если б ты лишилась прелестей,

   Нарушая обещания...

   Я бы, может быть, осмелился

   Быть невольником преступницы!

   Но, Аглая, как идет к тебе

   Быть лукавой и обманчивой!

   Ты изменишь - и прекраснее!

   И уста твои румяные

   Еще более румянятся

   Новой клятвой, новой выдумкой!

   Голос, взор твой привлекательней.

   И, богами вдохновенная,

   Ты улыбкою небесною

   Разрушаешь все намеренья

   Разлюбить неразлюбимую!

   Сколько пленников скитается.

   Сколько презренных терзается

   Вкруг обители красавицы!

   Мать страшится называть тебя

   Сыну, юностью кипящему,

   И супруга содрогается,

   Если взор супруга верного

   Хотя раз, хоть на мгновение

   Обратится на волшебницу!..

   Стихи были написаны как подражание одной из од Горация, Аглае они понравились. "Все-таки Денис очень милый", - подумала она. И вздохнула.

   Три года назад, желая ослабить русские военные силы, Наполеон послал в Константинополь генерала Себастиани, поручив ему возбудить турок к враждебным действиям против России. Себастиани свою миссию выполнил превосходно. Нарушая старые договоры, султан сменил дружественных России господарей Молдавии и Валахии, стал препятствовать прохождению русских судов через Дарданеллы. Одновременно французские инженеры, присланные Наполеоном, спешно начали укреплять днестровские и дунайские крепости, а французские офицеры занялись устройством по европейским образцам турецкой армии. Все попытки русского правительства разрешить мирным путем возникший конфликт были отвергнуты.

   Тогда русская пятидесятитысячная армия под начальством генерала Михельсона вступила в Молдавию и Валахию, заняла Яссы, Хотин, Бендеры, а затем Бухарест. Славянские народы, стонавшие под жестоким владычеством турок, встретили русских восторженно. Восставшие против своих поработителей сербы освободили Белград.

   После Тильзитского мира Наполеон был вынужден несколько изменить свою политику. Он послал в Константинополь генерала Гильемино с целью примирить противников и "оказать всяческое пособие России", но, по всей вероятности, генерал получил и тайную инструкцию иного рода, ибо на деле задерживал заключение перемирия. Русский уполномоченный Лошкарев, договаривавшийся с турками, сообщал: "Если бы одному быть с турком, то, конечно, лучше б было; няньку же иметь трудно".

   Все же договор о перемирии, по которому туркам запрещался доступ на левую сторону Дуная, а русские обязывались очистить дунайские княжества, осенью 1807 года был заключен. Однако стоило русским войскам выступить из занимаемых мест, как турецкие янычары стали неистово грабить и резать славянское население, мстя за сочувствие русским. Войска приостановились.

   Император Александр, назначивший главнокомандующим Молдавской армии дряхлого фельдмаршала Прозоровского, приказал ему "возобновить военные действия, если турки подадут к тому повод". Но турки прислали своих уполномоченных в Яссы, чтобы начать снова переговоры о мире. Россия потребовала присоединения к ней Бессарабии, Молдавии и Валахии, а также признания независимости сербов.

   В это время в Константинополе появился английский посол сэр Роберт Эдер, а у входа в Дарданеллы остановилась эскадра адмирала Коллингвуда. Заверив султана в своей помощи, англичане склонили его вновь продолжать военные действия против русских.

   Переговоры о мире были прерваны. Прозоровский приступил к осаде сильных турецких крепостей Браилова, Измаила и Журжи, но потерпел неудачу. В помощь фельдмаршалу, никогда не отличавшемуся военным дарованием, был прислан Михаил Илларионович Кутузов. Тогда Прозоровский, чувствуя во всем превосходство над собою талантливого генерала, недовольный тем, что отдельные начальники стали обращаться за советами и наставлениями непосредственно к Кутузову, постарался от него отделаться. Вскоре после этого Прозоровский, так ничего и не сделав, умер.

   Весть о назначении главнокомандующим Багратиона войска Молдавской армии встретили с понятной радостью.

   - Слава богу, прилетел наш сокол, теперь туркам несдобровать, - говорили солдаты.

   Прибыв в главную квартиру, находившуюся в Галаце, Денис застал Багратиона в разгаре работы по подготовке наступательных действий. Сознавая свою вину, Денис ожидал справедливых упреков за опоздание, но Багратион избрал другой способ наказания. Он не пожелал видеть своего провинившегося адъютанта, пять дней не допускал к себе и не давал никаких поручений, а при встречах делал вид, что не замечает его. Дениса такое отношение человека, доверием и любовью которого он всегда дорожил, привело в полное отчаяние.

   - Пойми, я не в состоянии больше выносить эту казнь, - признавался он старому приятелю Офросимову, продолжавшему служить в адъютантах у князя. - Я виноват, знаю, ну и пусть накажет, хоть в солдаты разжалует, все готов вытерпеть, только не это презрение.

   Офросимов молча вздыхал. Жалко было Дениса. Да что поделаешь! Дважды пробовал намекать Багратиону - тот словно мимо ушей пропускает.

   Выручил неожиданно Матвей Иванович Платов. Он командовал авангардом армии. Дружески встретив в главной квартире Дениса, узнав о его прегрешениях, старый атаман, подморгнув глазом, сказал с обычной хитринкой:

   - Попытаюсь, братец, нападение с фланга произвести... Уповай на казацкий умишко!

   При разговоре с Багратионом, старым своим соратником, Платов пожаловался:

   - В командирах нужду терплю, ваше сиятельство... Ни в одном полку до комплекта офицеров не хватает...

   - Знаю, Матвей Иванович, да ничем пока помочь не могу, - ответил Багратион. - Вчера генерал Марков говорил, у него с офицерами похуже, чем у тебя.

   - Мне бы хотя из тех, что при главной квартире без дела сидят, - смело вставил Платов. - Нынче встретил тут одного... Офицер боевой, мне известный... Я бы ему под команду казачий полк отдал...

   - Это кто же?

   - Штаб-ротмистр Денис Давыдов...

   Багратион взглянул в глаза атаману и, догадавшись о его хитрости, рассмеялся:

   - Вот что! За Давыдова хлопочешь? Договорились, видно, на кривой меня объехать...

   - Я бы впрямь к себе его взял, Петр Иванович, - переходя на приятельский тон, сказал Платов. - Томится человек без дела-то. Смотреть жалко!

   - Не заступничай, - перебил Багратион, - сам молодца люблю, да нельзя с ним иначе... Помнишь, как Суворов говаривал? "Субординация или послушание - мать дисциплины..." А Давыдов, давно примечаю, своевольничать любит, никакой субординации признавать не желает! Вот и хочу, чтобы холодным ветерком горячую голову обдуло!

   Матвей Иванович, хотя и состоял в генеральском звании, до субординации был сам небольшой охотник. Он произнес многозначительно и со вздохом:

   - Так-то оно так, ваше сиятельство, да как бы совсем головы не застудить...

   Багратион задумался, слова атамана принял к сведению. В тот же день Денис, вызванный князем, во всем чистосердечно ему признался. Багратиона тронуло полное раскаяние адъютанта. Сделав ему наставление, простил. Но когда через несколько дней Денис, - выбрав удобную минуту, намекнул о своем желании опять служить в авангарде, князь решительно отказал:

   - Никуда, душа моя, не собирайся... Будешь состоять при мне. Работы хватит!

   Дело было, конечно, не в работе, а в том, что Багратион, ценя многие хорошие качества Дениса, лучше, чем кто-нибудь другой, знал его недостатки и желал их исправить. Багратион еще в прусскую кампанию имел возможность убедиться, что горячему и храброму офицеру недостает выдержки и дисциплины. Кульнев при откровенном разговоре тоже отметил склонность Дениса под влиянием настроения или отважного порыва поступать иной раз по-своему, вопреки приказу. Багратион и Кульнев не были педантами, сами, следуя суворовским заветам, поощряли в офицерах и солдатах самостоятельность, инициативность, ограниченную, однако, разумной необходимостью. Беда Дениса заключалась в том, что при пылком темпераменте и необузданности желаний он часто выходил за рамки необходимости, проявлял своеволие и мог тем самым погубить себя. Случай, который произошел в Каменке, настораживал. Служи Денис не у Багратиона, самовольное продление отпуска могло кончиться для него потерей мундира.

   Оставив при себе Дениса, Багратион внимательно следил за ним, нарочно давал поручения, требовавшие особенной выдержки, дисциплины, точности. Денис служил ревностно, не своевольничал. Урок, видимо, пошел на пользу. Во всяком случае, сдерживать свои порывы и желания он научился.

   ... В середине августа войска Молдавской армии начали наступление. Одна за другой пали турецкие крепости Матчин, Гирсово, затем Измаил и Браилов. Корпус генерала Маркова, по приказу Багратиона, продвинулся к Черному морю, занял приморские крепости Кюстенджи, Мангалию и Каварну. Сам Багратион с основными силами армии, наголову разбив турок под Рассеватом, подошел к придунайской крепости Силистрия.

   Исполняя приказы главнокомандующего, Денис не раз проявлял высокое мужество, был дважды представлен к награждению, но, как и в прошлую кампанию, ничего, кроме общего для всей армии "высочайшего благоволения", не получил. Багратион полагал, что награждение Дениса задерживает кто-то в военной коллегии, и собирался доложить об этом лично государю. Денис, отлично знавший истинные причины, говорить на эту тему с князем счел неудобным: Багратион пользовался благосклонностью Александра, служил ему преданно. Впрочем, вскоре и он познал меру царской благожелательности.

   Крепость Силистрия считалась сильнейшей на Дунае. Она была обнесена высокими стенами, защищена глубоким рвом с контрминами. Гарнизон состоял из двенадцати тысяч солдат при двухстах пушках. А в русских войсках, обложивших крепость, чувствовался недостаток в боевых снарядах, солдаты до крайности обносились, подвоз провианта замедлялся осенней распутицей, усилились страшные эпидемические болезни. Деньги же для закупки продовольствия у местного населения отпускались скупо. Все требования главнокомандующего застревали в военном министерстве. Багратиону часто приходилось расходовать на питание солдат собственные средства.

   "Я сам с ними ничего не жалею, последней копейкой моих верных пою и кормлю, - доносил он военному министру Аракчееву, - лучше умру, нежели покажу из суммы экстраординарной. Умру честно и голый"¹⁸.

   В таких условиях вести осаду Силистрии не представлялось возможным, да не было и нужды. Багратион правильно решил, что лучше всего перевести войска на левый берег Дуная, перезимовать, а с весны идти на Балканы. Этот план давал также возможность оказать большую помощь храбро сражавшимся за свою независимость сербам. Однако император Александр, не желая ни с чем считаться, требовал во что бы то ни стало взять Силистрию и продолжать наступление.

   В этб время в Петербург из Константинополя прибыл молодой барон Гюбш, сообщивший императору, что среди турок идут раздоры и поэтому, по его мнению, разбить их сейчас не представляет никакой трудности. Император поверил барону и отклонил все справедливые доводы Багратиона. Получив это сообщение, князь пришел в негодование.

   - Как? Русскому главнокомандующему нынче верят меньше, чем мальчишке, не имеющему никакого понятия! - воскликнул он, не стесняясь присутствия адъютантов. - Мне нет доверия! Немецкий щенок стоит больше! Отблагодарили, спасибо! Да все равно, чего не надо - делать не буду, я не двуличка! Баста! Подаю в отставку! За дураков не ответчик!

   В феврале 1810 года Багратион получил отставку. На его место назначался молодой генерал Николай Михайлович Каменский.

   Денису новый главнокомандующий был известен по прошлым кампаниям с хорошей стороны. К тому же в армии собрались почти все близкие люди: Раевский, Кульнев, Базиль, Левушка... Был слух, что и Ермолов, произведенный в генерал-майоры и находившийся в Галицийской армии, переводится сюда. Тем не менее Денис, привязанность которого к Багратиону выросла еще сильнее, не раздумывая, решил следовать за ним.

   Но князь, поблагодарив за любовь и преданность, сказал:

   - Я сам не знаю, куда меня пошлют... Можешь пока остаться у Кульнева, однако ж помни, душа моя, что я считаю тебя своим. Ежели получу назначение, приезжай, всегда рад буду...

   - Постоянное внимание и доверие вашего сиятельства делают меня навек самым признательным должником вашим, - с чувством ответил Денис. - Служба у вас - счастливейшие дни моей жизни! И ничто не может удержать меня, чтобы при первом известии незамедлительно явиться к вам...

   - Ну, это еще как тебя отпустят! - с благодушной иронией заметил Багратион.

   - Я полагаю, что Яков Петрович Кульнев...

   - Да не в нем дело, душа моя! - перебил, улыбаясь, Багратион. - Кульнев-то отпустит, а вот что скажет прелестная Аглая Антоновна?

   Поняв, что князь намекает на "каменский случай", Денис смутился, покраснел.

   - Я дал слово вашему сиятельству...

   - Шучу, шучу, не обижайся! - поспешил успокоить Багратион. - Кто богу не грешен, кто бабке не внук! Я уверен, впредь с тобой того не случится... А теперь, пока здесь начальствую, - после небольшой паузы закончил он, - даю тебе в награду за примерную службу отпуск на месяц... Меня, кстати, до Киева проводишь!

   Денис от такого предложения не отказался. Армия, все-таки переведенная Багратионом на левый берег Дуная, стояла на зимних квартирах, боевых действий пока не предвиделось. Да и то сказать: служил ведь без надежд на отличия и награды. Вправе хоть чем-нибудь вознаградить себя! И конечно, провел свой отпуск в Каменке, где встречен был более любезно, чем сам предполагал.

   Тем временем новый главнокомандующий наводил в армии свои порядки. Войска, до сих пор знавшие Каменского как способного и храброго генерала, были поражены огромной переменой, происшедшей с ним. Дело объяснялось просто. Сын фельдмаршала, жестокого крепостника и самодура, убитого в прошлом году крестьянами за вечные издевательства, Каменский унаследовал от родителя дурные черты его характера. Находясь в небольших чинах, он не проявлял этих черт слишком наглядно, но, постепенно возвышаясь, пользуясь благосклонностью императора Александра и Аракчеева, все более и более становился заносчивым, завистливым, жестоким. После убийства отца стал мстительным и окончательно перешел в лагерь поклонников палочной дисциплины. Это обстоятельство, очевидно, и послужило одной из главных причин для назначения Каменского на пост главнокомандующего.

   Император давно уже с неудовольствием наблюдал за деятельностью Багратиона, устраивавшего войска по суворовскому образцу. Человеческое отношение к "нижним чинам" и разумное поощрение солдатской инициативы казались недопустимым либерализмом.

   Назначая Каменского, император сказал ему:

   - Князь Петр Иванович слишком мягок, не всегда придерживался установленных правил, несколько распустил войска... Надеюсь, вы наведете там настоящий порядок... Я предоставляю вам полную свободу действий!

   Приехав в армию, Каменский издал приказ, полный угроз тем, кто не будет оказывать ему доверия. На другой день отменил все "поблажки", введенные для "нижних чинов" Багратионом. Приказал расстрелять без суда нескольких солдат, виновных в различных мелких нарушениях приказов. Полковым командирам предложил усилить строгость и по своему усмотрению гонять провинившихся солдат сквозь строй до трех тысяч раз.

   С генералами и офицерами главнокомандующий держался надменно, оскорблял их на каждом шагу. Никаких советов признавать не желал. Доходило до того, что открыто называл себя гением, а всех окружающих дураками. Подобное поведение ничего, кроме вреда, не принесло. Войска упали духом. Многие командиры покинули армию.

   Начав в мае наступление, Каменский на первых порах овладел Базарджиком и Силистрией, но под Шумло?й был вынужден остановиться. Эту хорошо укрепленную крепость защищали лучшие турецкие войска под начальством великого визиря Юсуфа-паши. А русская армия, растянувшаяся на восемьдесят верст, томимая зноем, таяла от повальных болезней. Но главное - был утерян боевой суворовский порыв, отличавший войска, когда они находились под командой любимых начальников.

   Не считаясь ни с чем, Каменский объявил в приказе, что через два дня возьмет Шумлу. Раевский, командовавший одним из корпусов, будучи на обеде у главнокомандующего, высказал сомнение.

   - Я не думаю, что Шумлу так легко взять, как ваше сиятельство предполагает.

   - А все-таки она будет взята, если я приказал! - заносчиво возразил Каменский. - Послезавтра мы там обедаем! Не сомневайтесь! Я уже заказал кондитеру изготовить на сладкое турецкую башню из крема, украшенную моими гербами.

   - Отважное предприятие, ваше сиятельство, при такой жаркой погоде, - насмешливо ответил Раевский, намекая, что крем может растаять.

   Каменский промолчал. Но на следующий день отрешил Раевского от должности, послал в Яссы командовать резервами.

   Вскоре начались неудачи. Вынужденный отступить от Шумлы, Каменский перебросил войска к Рущуку, но под стенами этой крепости снова потерпел поражение. Осаду приморской крепости Варны тоже пришлось снять.

   Денис, произведенный по старшинству в ротмистры, исполняя обязанности бригад-майора в авангардном отряде Кульнева, как и все командиры суворовской школы, ясно видел, что причины почти всех неудач заключаются в отходе главнокомандующего от суворовских методов, в негодной попытке вновь возродить в войсках ненавистную прусскую систему, основанную на палочной дисциплине¹⁹.

   Денис в то время особенно подружился со штаб-ротмистром Сергеем Григорьевичем Волконским. Этот хорошо образованный и либерально настроенный офицер был душой довольно значительного кружка независимо державшейся офицерской молодежи, не скрывавшей своего неодобрительного отношения к действиям главнокомандующего.

   Выражая настроения этой независимой молодежи, Денис Давыдов 14 июля 1810 года из лагеря под Рущуком писал Раевскому:

   "С тех пор как вы нас оставили, милостивый государь Николай Николаевич, много воды утекло. Курс нашего могущества с часу на час упадает. Угрозы, дерзости, бешенство против артиллерийских генералов не дают ни ядер, ни бомб, ни брандкугелей... Все окружающие великого Могола бранены, разбранены и ошельмованы по пяти раз на день. Со всем тем дела не только лучше не идут, но еще расстраиваются более и более. Время прошло, когда какое-то преимущество, называемое гением, а нами - дурацким счастьем, давало право делать неистовства без возмездия и критики. Нынче мы... у Рущука. Маска спала, и остался человек. Да какой! Все глаза открыли и все так кричат, что и я опасаюсь слушать..."²⁰.

   Как-то раз Волконский объявил товарищам:

   - Нашего полку прибыло, господа! Приехал граф Павел Александрович Строганов и при первой же встрече с нашим великим Моголом высказал себя противником его самодурств...

   Имя Строганова пользовалось среди офицеров большой популярностью. Привлекала необычайная его биография. Молодой граф, воспитанник француза-республиканца Жильбера Ромма, будучи в Париже во время революции, высказывает открыто свои симпатии восставшему народу, участвует в штурме Бастилии, вступает в якобинский клуб. А возвратившись в Россию, сближается с великим князем Александром Павловичем и после его воцарения становится членом негласного комитета и министром. Но, убедившись, что былой либерализм царственного друга быстро испарился, Строганов выходит в отставку и простым волонтером отправляется в действующую армию.

   Порядки, устанавливаемые в войсках Каменским, привели Строганова в негодование.

   - Я не ожидал видеть столь жестокого обращения с людьми, как у вас, - сказал главнокомандующему Строганов с присущей ему откровенностью. - И мне хочется напомнить вашему высокопревосходительству, что поразительные успехи Суворова во многом зависели от гуманного обращения с людьми, а не от учащенных наказаний и зуботычин...

   Каменский вспыхнул. Он давно не терпел никаких замечаний. И будь его воля, он стер бы в порошок этого волонтера-офицеришку с якобинскими замашками! Но приходилось сдерживаться. Строганов хотя и снял мундир министра, а все же имел свободный доступ к императору, а у того семь пятниц на неделе.

   - В своих действиях я буду отчитываться сам, - сухо ответил Каменский, - а вас прошу не запамятовать, что, пока я командую армией, здесь все будет подчиняться моим, а не каким-либо иным приказаниям.

   Строганов откланялся и более с Каменским встречаться не пожелал, но от критики его поступков не отказался. Квартира Строганова сделалась постоянным местом сбора всех недовольных офицеров. Тут часто бывали и Кульнев, и Волконский, и Денис, и Левушка. Денису нравилась склонность любезного хозяина к распашным беседам и подкупающая откровенность, с какою он вспоминал о революционных событиях в Париже. Однажды, заметив, что Давыдов появляется в авангардных частях в гусарской форме, представляя тем самым хорошую мишень для турок, граф предостерег от подобной неосторожности и тут же подарил Денису превосходный казацкий чекмень, от которого тот не отказался, отблагодарив графа стихами.

   Вскоре Строганов по настойчивой просьбе Каменского был из армии отозван. А затем опала постигла и тех, кто посещал его. Прежде всего Кульнева.

   В сражении при Батине Якову Петровичу было приказано командовать атакующими войсками левого фланга. Эти войска, состоявшие из недавно сформированных частей, несколько раз поднимались в атаку, но не могли устоять против мощного на этом участке огня турецкой артиллерии и неизменно с большим уроном откатывались назад.

   Убедившись, что все старания напрасны и нужна перестройка войск, а главное - пополнение орудиями, Кульнев приказал прекратить дальнейшие атаки.

   В это время на левый фланг примчался Каменский, сопровождаемый адъютантами.

   - Что у вас такое, генерал? - сердито спросил он у Кульнева, соскочив с коня. - Почему прекращены атаки?

   - Бесполезно теряем людей, ваше сиятельство, - ответил Кульнев. - Превосходство неприятельской артиллерии столь очевидно...

   Каменский не дал договорить фразы, яростно крикнул:

   - Вздор! Чепуха! Приказываю возобновить!

   - Я доложил вашему сиятельству, - стараясь держаться как можно спокойней, повторил Кульнев, - почему атаки не удаются...

   - Потому, что начальники, - перебил Каменский, - не подают примера храбрости, а много умничают и рассуждают!

   Кульнев изменился в лице. В финской кампании он с небольшим отрядом героически прикрывал отступление армии Каменского, допустившего тогда явную оплошность.

   - Граф, вы слишком скоро забыли про Куортани и Оровайс, - напомнил Кульнев.

   Каменский пришел в бешенство, затопал ногами и, наконец, приказал своему адъютанту Арсению Закревскому арестовать Кульнева.

   Яков Петрович хладнокровно расстегнул портупею, бросил саблю к ногам главнокомандующего.

   - Вы можете ее у меня отнять, граф, - спокойно сказал он, - но более от вас я никогда ее не приму...

   И на другой же день Кульнев уехал из армии.

   Денис Давыдов тоже не захотел оставаться в армии, где заводились чуждые ему порядки. Он возвратился к Багратиону, назначенному командующим Западной армией, расположенной в районе Житомира и Луцка.

   В начале 1812 года всем уже было ясно, что военная гроза неотвратимо надвигается. Россия, вынужденная по Тильзитскому договору примкнуть к континентальной блокаде, проводимой Наполеоном, с к