Давыдов Денис Васильевич - Н. А. Задонский. Денис Давыдов

не удалось, но существование их подтвердить можно. Так, например, 28 октября 1819 года из Кременчуга Д.Давыдов пишет Рудзевичу: "Письмо Ваше от 22-го сего месяца вчера я имел честь получить. Приношу Вам великую благодарность за пересылку письма моего к Бурцову. Оно мне очень нужно" (Рукописные фонды Воронежского краеведческого музея. Письмо Д.Давыдова к Рудзевичу).

   Публикуется с подлинника, хранящегося в Центральном государственном военно-историческом архиве (ЦГВИА) в Мрскве, фонд 194, опись 1, ед. хранения 67, стр. 45, 46, 47 и оборот. Интересно отметить, что Д.Давыдов упоминает в письме о четырех своих друзьях-декабристах: Василии Львовиче Давыдове, С.Г.Волконском, М.Ф.Орлове и Г.Полиньяке, а также сообщает о посещении двоюродной своей сестры Софьи Львовны Бороздиной, дочери которой были замужем за декабристами Поджио и Лихаревым, - их Д.Давыдов тоже, вероятно, знал.

   Внебрачная связь В.Л.Давыдова продолжалась до весны 1825 года, когда умерла его мать и он мог наконец жениться. В рукописи Ю.Л.Давыдова, о которой выше сообщалось, лишь упоминается, что Александра Ивановна Потапова "до брака родила сына и дочь"; вполне понятно, Александре Ивановне неприятно было затрагивать эту тему, но имеется и другое подтверждение этой связи.

   1 июня 1825 года А.Я.Булгаков из Москвы писал брату: "Был у меня П.Л.Давыдов... Он сказывал, что брат его Василий после смерти матери объявил свадьбу свою с какой-то женщиной, от которой имеет детей. Дело похвальное: исполнил долг свой, а между тем не огорчил мать свою при жизни ея" ("Русский архив", 1901, кн. 6).

   Настоящие, впервые публикуемые выдержки из писем Д. Давыдова (ЦГИАЛ, фонд 660, дело 107, стр. 141) позволяют уточнить некоторые существенные подробности никем до сей поры не написанной биографии декабриста В.Л.Давыдова.

   В обстоятельной статье С.Я.Гессена "Пушкин в Каменке" ("Литературный современник", 1935 г.) о Василии Львовиче сообщалось, например, следующее: "Он в 1816 году, имея 24 года от роду, был уже подполковником, а в 1820 году вышел в отставку с полковничьими эполетами".

   Из формулярного списка, имеющегося в деле В.Л.Давыдова ("Восстание декабристов", т. X, 1953 г.), можно видеть, что В.Л. в 1816 году был гвардейским ротмистром, а в подполковники произведен в январе 1817 года в связи с переходом в Александрийский армейский гусарский полк, находившийся в бригаде, которой командовал Д.Давыдов. Полковником в отставке стал Василий Львович, как видно из опубликованных нами писем, лишь в 1822 году. Между тем через четыре года Василий Львович, давая показания следственному комитету сообщил, что он уволен по прошению вовсе от службы за ранами в 1820 или в 1821 году, конечно, Василий Львович прекрасно помнил, что он уволен значительно позднее, но ему явно хотелось отдалить время увольнения с военной службы и одновременно напомнить о своих ранах, явившихся якобы единственной причиной отставки. Заметим, что выражение "за ранами" в письме Д.Давыдова подчеркнуто.

   А о степени близости Д.Давыдова к двоюродному брату-декабристу свидетельствует признание, что он любит его "как родного брата".

   Очевидно, в это же время Д. Давыдов написал небольшой очерк о Кульневе в Финляндии; в 1824 году этот очерк был опубликован в журнале "Мнемозина", издаваемом В.Ф.Одоевским и В.К.Кюхельбекером.

   Тогда же по просьбе А.Бестужева и К.Рылеева, начавших издавать альманах "Полярная звезда", Д.Давыдов послал им несколько своих элегий. В "Русском инвалиде" 10 января 1823 года в рецензии на первый номер "Полярной звезды" сообщалось: "Здесь блистают знаменитые имена и изящные произведения Жуковского, Крылова, Вяземского, А.Пушкина, Давыдова, Баратынского, Гнедича".

   Через год, когда умер начальник кавказской линии генерал-майор Сталь, Ермолов вновь возобновил ходатайства о назначении Д. Давыдова.

   Эти ходатайства вывели из себя императора. Они были отклонены в самой резкой форме. 12 июля 1825 года Ермолов писал Закревскому: "После смерти Сталя я просил о Денисе, но мне отказано таким образом, что я и рта не могу более разинуть" (РИО, том 73).

   Мне потому кажется извинительным столь большое публицистическое отступление в хронике, что до последнего времени, как ни странно, исследователи жизни и творчества А.С.Грибоедова не считали нужным в числе близких его друзей даже упоминать Дениса Давыдова.

   А ведь А.С.Грибоедов почти 14 месяцев, творчески наиболее напряженных, когда заканчивалась работа над "Горем от ума", провел в тесном общении с Д.Давыдовым. Это факт, подтверждаемый и письмами самого А.С.Грибоедова, и признанием Д.Давыдова ("находясь с ним долго в весьма близких отношениях"), и Вяземским, и, наконец, племянницей братьев Бегичевых ("Воспоминания о Д.Н.Бегичеве" Е.Соковниной. "Исторический вестник", 1889, т. III).

   Несомненно, исследователи и биографы А.С.Грибоедова сделали бы немало новых, интересных открытий, если б отнеслись с должным вниманием к его связи с таким хорошо осведомленным во многих общественно-политических делах человеком, каким был Д.Давыдов.

   Разве не стоит, например, размышлений грибоедовская фраза о "буйной и умной" голове Дениса Давыдова? Припомним, при каких обстоятельствах она написана. Это было ранним утром 4 января 1825 года. Грибоедов именно тогда жил в горячей атмосфере зреющего декабристского восстания, жил, "окруженный дружбой и любовью заговорщиков", как пишет М.В.Нечкина.

   И вот что-то случилось. Грибоедову не спится. Он решает поделиться меланхолическими мыслями со старым другом С.Н.Бегичевым. Все обычно, ничего странного! Вдруг Грибоедову вспоминается Денис Давыдов, вернее какой-то крепко запавший в душу разговор с ним, и следует такое признание: "Нет, здесь нет эдакой буйной и умной головы, я это всем твержу; все они, сонливые меланхолики, не стоят выкурки из его трубки".

   Уточним, что Д.Давыдов в период московского общения с Грибоедовым не пил, не буянил, отличался примерным, "благоразумным" поведением; стало быть, буйными, смелыми были мысли Д.Давыдова, которые припомнились Грибоедову спустя семь месяцев после отъезда из Москвы.

   Думается, что затронутые вопросы, касающиеся связи А.С.Грибоедова с Д.Давыдовым, заслуживают самого серьезного исследования.

   Этот разговор Дениса Давыдова с Грибоедовым описан Вяземским в его воспоминаниях (П.А.Вяземский, Полное собрание сочинений, т. VII. СПБ, 1882).

   Книга эта, написанная отцом братьев-декабристов, была в то время особенно популярна в либеральных кругах. Она издана в Петербурге в 1823 году.

   Вопрос о Кавказском тайном обществе до сих пор остается недостаточно исследованным. В своих записках декабрист С.Г.Волконский пишет, что после нескольких встреч на Кавказе с Якубовичем он "получил если не убеждение, что существует на Кавказе тайное общество, имеющее целью произвести переворот политический в России, и даже некоторые предположительные данные, что во главе оного сам Алексей Петрович Ермолов и что участвуют в оном большею частью лица, приближенные к его штабу. Это меня ободрило к большей откровенности, и я уже без околичностей открыл Якубовичу о существовании нашего тайного общества и предложил ему, чтоб кавказское общество соединилось с Южным всем его составом. На это Якубович мне отвечал: "Действуйте, и мы тоже будем действовать, но каждое общество порознь, а когда придет пора приступать к явному взрыву, мы тогда соединимся В случае неудачи вашей, мы будем в стороне, и тем будет еще зерно, могущее возродить новую попытку. У нас на Кавказе и более сил, и во главе человек даровитый, известный всей России, а при неудаче общей, здесь край и по местности отдельный, способный к самостоятельности. Около вас сила, вам, вероятно, не сручная, а здесь все наше по преданности общей к Ермолову..."

   С. Г. Волконский подробно рассказал об этом прежде всего В.Л.Давыдову, который переписал отчет Волконского Тульчинской директории.

   В своих показаниях следственному комитету В. Л. Давыдов, признав, что Волконский говорил о Кавказском обществе, добавляет, что оно "управляется двумя советами, один из шестнадцати, другой из четырех членов", и тут же следом заявляет, будто Поджио, ездивший на Кавказ, "утвердительно говорил, что не существует там общества никакого и что мысль, что Ермолов берет в оном участие, ни с чем не сообразна и никакого совершенно основания не имеет" ("Восстание декабристов", т. X, 1953 г.).

   К последнему заявлению, разумеется, надо относиться осторожно, приняв во внимание, что Ермолов декабристу Давыдову приходился двоюродным братом, находился с ним в переписке, и Давыдову, естественно, хотелось выгородить из дела Ермолова.

   Что же касается Якубовича, то его показания следственному комитету резко расходятся с показаниями Волконского и Давыдова. Якубович уверял: "Князь Волконский первый дал мне понятие об обществах, существующих в России, и обществе второй армии, несколькими словами говоря, что они очень сильны и что добродетельнейшие люди составляют оное, но подробностей я не знаю". Якубович разговоры о Кавказском обществе резко отрицал: "Рассуждений об основании или распространении общества я ни с кем во всю мою службу в Грузии не имел..."

   Якубович в своих показаниях совершенно умолчал о пребывании в Москве весной 1825 года, а на вопросы, с кем имел переписку, категорически дважды показал, будто "с 1821 года командирован был на кавказскую линию, и, кроме по службе со штабом и адъютантами генерала Ермолова, я ни с кем не имел переписки" и далее "в 1824 году сентября 15 я выехал из Георгиевска и с тех пор ни с кем не имел никакой переписки..." ("Восстание декабристов", т. II, 1953 г.).

   Несколько известных писем Якубовича к Д.Давыдову, написанных именно в те годы, заставляют думать, что у Якубовича были какие-то основания не упоминать ни о переписке с Д.Давыдовым, ни о московских свиданиях с ним.

   Декабрист А.А.Бестужев находился с Д. Давыдовым в самых лучших отношениях. Познакомились они у Вяземского в Москве 21 февраля 1823 года, как свидетельствует сам Бестужев в своих записях о поездке в Москву (сборник "Памяти декабристов", т. I. Ленинград, 1926 г.). 23 февраля Бестужев опять записал, что, обедая у Вяземского, слушал анекдоты Давыдова, а 8 марта следует такая запись: "У Давыдова. Тот дал мне свои записки".

   9 ноября 1825 года московский поэт С.Нечаев, узнав, что А.Бестужев выпускает повесть под названием "Кровь за кровь", писал ему: "С нетерпением ждем твоих повестей. Давыдов догадывается, что "Кровь за кровь" родом с Кавказа. Якубович был твоею музою". Это письмо свидетельствует, что Д.Давыдову, во всяком случае, хорошо были известны мстительные порывы Якубовича и были какие-то разговоры с Бестужевым о Якубовиче.

   В биографиях Е.А.Баратынского нет сведений о том, какое участие принимал в его освобождении от солдатчины Д.Давыдов, поэтому считаю необходимым привести некоторые письма его к Закревскому. 6 марта 1824 года Д.Давыдов писал: "Сделай милость, постарайся за Баратынского, разжалованного в солдаты; он у тебя в корпусе. Гнет этот он несет около восьми лет или более, неужели не умилосердятся? Сделай милость, друг любезный, этот молодой человек с большим дарованием и верно будет полезен. Я приму старание твое, а еще более успех в сем деле за собственное мне благодеяние". 23 июня 1824 года Д.Давыдов опять пишет: "Повторяю о Баратынском, повторяю опять просьбу взять его к себе".

   Д.Давыдов в самом деле бомбардировал Закревского подобными напоминаниями и добился своего. Баратынский был произведен в прапорщики, а затем, опять при содействии Д.Давыдова, получил и желаемую отставку 16 февраля 1826 года Д.Давыдов писал Закревскому: "Благодарю тебя от души за отставку Баратынского, он весел как медный грош и считает это благодеяние твое не менее первого".

   Об этих дворцовых учениях рассказывает декабрист Н.И.Лорер в своих известных записках.

   Стихотворение Баратынского написано за несколько дней до 14 декабря 1825 года, после того как между ним и Д.Давыдовым установилась дружеская близость. И если бы Давыдов в откровенных разговорах с Баратынским не выражал желания видеть отчизну свободной, разве мог бы клясться именно "отчизной свободной" Баратынский?

   Фраза эта, несомненно, свидетельствует о характере бесед, происходивших в то время между Д.Давыдовым и Баратынским, и об их настроениях.

   Этот случай записан самим Д.Давыдовым. Интересно отметить, что он не постеснялся назвать царя "змеем", а это слово довольно точно характеризует Николая, как злого и коварного человека.

   Комиссионер Иванов показал, что стихи "неистового вольномыслия" он получил от Громницкого, а тот заявил, что эти стихи даны ему М.П.Бестужевым-Рюминым при свидетелях Тютчеве, Спиридове и Лесовском, которые и подтвердили его показания. Тогда следственный комитет обратился за разъяснением к Бестужеву-Рюмину, добавив, что одновременно и капитан Пыхачев показал, будто он, Бестужев-Рюмин, раздавал всем вольнодумческие стихи Пушкина и Дельвига. Следственный комитет предложил ответить на три вопроса: когда, где и от кого были получены стихи, данные Громницкому; кому давали их читать, и были ли они получены от авторов или от кого другого; состояли ли "сии сочинители" членами общества?

   М.П.Бестужев-Рюмин ответил:

   "Сие показание Спиридова, Тютчева и Лесовского совершенно справедливо. Пыхачев также правду говорит, что я часто читал наизусть стихи Пушкина (Дельвиговых я никаких не знаю). Но Пыхачев умалчивает, что большую часть вольнодумных сочинений Пушкина, Вяземского и Дениса Давыдова нашел у него еще прежде принятия его в общество... Списков с них никому не давал. Рукописных экземпляров вольнодумческих сочинений Пушкина и прочих столько по полкам, что это нас самих удивляло... Принадлежат ли сии сочинители обществу или нет - мне совершенно неизвестно" (дело Бестужева-Рюмина в "Восстании декабристов", т. IX. Гос. изд-во полит, литературы, 1950 г.).

   Это описано в "Записках Д.В.Давыдова, в России цензурой не пропущенных", Лондон - Брюссель, 1863 г. Известно, что А.И.Герцен, напечатав этот краткий рассказ Д.Давыдова о жестокости Николая, от себя добавил: "Каков нрав был у этого человека, еще совсем молодого".

   Вероятно, вспоминая именно это предупреждение Закревского, впоследствии, 6 августа 1828 года, Д.Давыдов писал ему: "Как я помню слова твои при отъезде моем в Персию, но я им тогда не хотел верить, быв исполнен пламени и восторга!"

   О том, что Д. Давыдов все же этому предупреждению поверил и уезжал на Кавказ удрученный и неуверенный в том, что возвратится живым назад, он весьма осторожно намекает в письме к жене 22 января 1831 года, писанном по дороге в Польшу: "Я гораздо покойнее, нежели тогда, как ехал в Грузию, хотя разлука была для меня и (неразборчивое слово); какая-то уверенность неизъяснимая, что я скоро возвращусь и скоро увижу тебя, меня поддерживает" (ЦГВИА, фонд 194, опись 1, ед. хранения 65).

   Н.Н.Муравьев, с вполне понятной недоброжелательностью отозвавшись о Д.Давыдове в своих воспоминаниях, заключает следующими словами:

   "Помнили родственную связь его с Алексеем Петровичем; никто не имел причины жаловаться на него лично, и сие только служило к охранению перед ним по наружности того уважения, которое должно было иметь к начальнику. Безнравственные рассказы его имели мало действия в кругу частных начальников, руководствовавшихся правилами совершенно противными. Не скажу, однако ж, чтобы его не любили; в обхождении он был очень прост, ласков и душу имел добрую, сие также поддерживало его в мыслях и расположении каждого. Он имел добрые качества сии при всех его недостатках и не оставил по себе неприятелей и недовольных" (записки Н.Н.Муравьева-Карского, журнал "Русский архив", т. I, 1889 г.).

   Свидетельство это ценно тем, что оно сделано человеком, не питавшим в то время дружеских чувств к Д. Давыдову.

   Д.Давыдов не забыл упомянуть в своих записках о том, что император Павел считал своих сыновей Николая и Михаила незаконнорожденными, и о том, как Ростопчин уговорил Павла не публиковать указа об этом только потому, что иначе "в России не достанет грязи, чтобы скрыть под нею красноту щек ваших".

   Фамилия цензора, запретившего стихи Давыдова, была Щеглов. Когда его назначили затем цензором "Литературной газеты", А.Пушкин писал в цензурный комитет, что Щеглов "своими замечаниями поминутно напоминает лучшие времена Бирукова и Красовского", а в доказательство привел случай с запрещением патриотических стихов Давыдова: "Цензор усомнился, можно ли допустить называть таковым образом ("отечества щит") двух капитан-лейтенантов, и вымарал приветствие не по чину".

   Бестужевский молочный скот до сих пор славится в среднем Поволжье высокой продуктивностью.

   29 января 1830 года Д.Давыдов писал Вяземскому: "Пушкина возьми за бакенбард и поцелуй за меня в ланиту. Знаешь ли, что этот черт, может быть не думая, сказал прошедшее лето за столом у Киселева одно слово, которое необыкновенно польстило мое самолюбие?.. Он, хваля стихи мои, сказал, что в молодости своей от стихов моих стал писать свои круче и приноравливаться к оборотам моим, что потом вошло ему в привычку".

   Следует вспомнить и рассказ М.В.Юзефовича, встречавшегося с Пушкиным на Кавказе. Юзефович пишет: "В бывших у нас литературных беседах я раз сделал Пушкину вопрос, всегда меня занимавший: как он не поддался тогда обаянию Жуковского и Батюшкова и даже в самых первых опытах не сделался подражателем ни того, ни другого? Пушкин мне отвечал, что этим он обязан Денису Давыдову, который дал ему почувствовать еще в Лицее возможность быть оригинальным" ("Русский архив", 1880 г.).

   Как ни курьезно, но Закревский в самом деле попал под надзор жандармерии за дружбу с Ермоловым. Именно тогда Бенкендорф писал начальнику Московского жандармского отделения Волкову: "Я думаю, что Закревский, который просится в отпуск на несколько месяцев, также будет и Москве... Напишите мне весьма секретно, как он будет держать себя, кою он будет посещать и увидит ли он своего друга Ермолова?" ("Русская старина", т. II, 1889 г.).

   Бенкендорф при этом, вероятно, не знал, что Волков был старым приятелем Закревского, который, таким образом, имел возможность осведомляться о кознях шефа жандармов.

   Письмо Д.Давыдова публикуется впервые по подлиннику, обнаруженному в Центральном государственном историческом архиве в Москве (фонд 1, экспедиции III жандармского отделения, ед. хранения 363, стр. 5).

   Д.Давыдов выехал из Москвы 15 января 1831 года и прибыл в главную квартиру 12 марта, а обратную дорогу из Польши в Москву сделал в семь дней.

   Двухмесячный срок пребывания в пути легко прослеживается по письмам Д.Давыдова к жене, и даты этих писем позволяют, в частности, точно определить, что Д.Давыдов не был и не мог быть на известном мальчишнике Пушкина, состоявшемся в Москве 17 февраля 1831 года. Это очень важно установить потому, что до последнего времени многие пушкиноведы считали Д.Давыдова в числе присутствовавших на мальчишнике, основываясь на письме самого Д.Давыдова, который позднее, 23 апреля 1833 года, писал поэту Языкову: "Я пьяный на девичнике Пушкина говорил вам..."

   Остается предположить, что друзья Пушкина перед свадьбой собирались у него несколько раз, именуя эти дружеские пирушки "мальчишниками", или, как неправильно выражается Давыдов, "девичниками". Денис Давыдов, видимо, присутствовал на одном из них, но не на главном, предсвадебном.

   Письмо публикуется впервые по подлиннику, датированному 8 марта 1831 года (ЦГВИА, фонд 194, опись 1, ед. хранения 65).

   Об этих посещениях Д.Давыдовым Пушкина вспоминает П. В. Нащокин в своих беседах, записанных П. И. Бартеневым ("Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П. И. Бартеневым". Ленинград, 1925 г.).

   Письма Д.Давыдова к П.Н.Ермолову хранятся в Центральном государственном архиве древних актов (фонд Ермоловых, опись 1, ед. хранения 751).

   Роман Д. Давыдова с Е.Золотаревой никогда в печати не освещался. Сыновья поэта-партизана после его смерти приняли все меры к тому, чтобы скрыть от широкой огласки последнее увлечение отца. Они умышленно утверждали, будто Евгении было всего восемнадцать лет и увлечение ею носило случайный и сентиментальный характер, а печатая посвященные ей стихи, нарочно ставили под некоторыми из них более ранние даты. О том, кто же была девушка, вдохновившая стареющего поэта на чудесные стихи, заслужившие восторженную оценку В.Г.Белинского, не было ничего известно, кроме того, что она была дочерью пензенского помещика.

   Мне удалось по архивным материалам, полученным в Пензе и Ульяновске, по нескольким письмам Д.Давыдова и Е.Золотаревой, а также по отрывкам из их переписки, публиковавшимся в "Историческом вестнике" в 1890 году, восстановить истину о последнем романе поэта-партизана, и я основываю, таким образом, историю этого романа не на вымысле, а на документальных материалах.

   Кто была Евгения Золотарева? На этот вопрос довольно точный ответ дает обнаруженная мною раздельная запись, учиненная семьей Золотаревых в Пензе 11 июля 1832 года (Пензенский облгосархив, фонд 196, опись 2, дело 979, листы 21-23).

   Из этой записи, в частности, видно не только семейное и имущественное положение Е.Золотаревой, приходившейся с материнской стороны племянницей братьев Бекетовых, но и определяется ее возраст - к началу романа с Давыдовым ей было уже 23 года. Хочется заметить, что она приходилась двоюродной сестрой великого русского химика Н.Н.Бекетова и дальней родственницей поэта А. Блока.

   Вяземский, знавший Д.Давыдова более других его друзей, писал о нем:

   "Денис и в зрелости лет сохранил изумительную молодость сердца и нрава. Он был душою и пламенем дружеских бесед, мастер был говорить и рассказывать. Он все духом и складом ума был моложав... Не лишним заметить, что певец вина и веселых попоек в этом отношении несколько поэтизировал. Радушный и приятный собутыльник, он на самом деле был довольно скромен и трезв. Он не оправдывал собою нашей пословицы: пьян да умен, два угодья в нем. Умен он был, а пьяным не бывал" ("Русский архив", 1866 г., стр. 899 - 900).

   Рассказ о том, как Грибоедов заканчивал "Горе от ума" в тульской деревне Бегичева и эпизод с Дмитрием Никитичем взяты мною из воспоминаний его племянницы Е.Соковниной ("Воспоминания о Д.Н.Бегичеве" в журнале "Исторический вестник", т. III, 1889 г.).

   Ответ Ермолова записан дословно Д.Давыдовым в его записках.

   Чрезвычайно высоко оценивал достоинства давыдовской военной прозы В.Г.Белинский, который писал следующее:

   "Прозаические сочинения Давыдова большею частью - журнальные статьи, вроде мемуаров. В них найдете вы живые воспоминания об участии автора в разных кампаниях, особенно в священной брани 1812 - 1814 годов; воспоминания, о героях той великой эпохи - Каменском, Кульневе, Раевском и проч. Предоставляем военным людям судить о военном достоинстве этих статей; что же касается до литературного, с этой стороны они - перлы нашей бедной литературы: живое изложение, доступность для всех и каждого, интерес, слог быстрый, живописный, простой и благородный, прекрасный, поэтический! Как прозаик, Давыдов имеет полное право стоять наряду с лучшими прозаиками русской литературы" (В. Г. Белинский, Полное собрание сочинений, т. VII, СПБ, 1904 г.).

   Послание Языкова восхитило не одного Д.Давыдова. Н.Гоголь в "Выбранных местах из переписки с друзьями", вспоминая Пушкина, замечает: "Живо помню восторг его в то время, когда прочитал он стихотворение Языкова к Давыдову, напечатанное в журнале. В первый раз увидел я тогда слезы на лице Пушкина. (Пушкин никогда не плакал; он сам о себе сказал в послании к Овидию: "Суровый славянин, я слез не проливал, но понимаю их".) Я помню те строфы, которые произвели у него слезы..." Далее Н.Гоголь цитирует стихи и заключает так: "У кого не брызнут слезы после таких строф? Стихи его, точно разымчивый хмель; но в хмеле слышна сила высшая, заставляющая его подниматься кверху".

   Возмущенный наглой выходкой помещиков, Д.Давыдов подробно описал этот случай в письме к Вяземскому 28 мая 1834 года и одновременно в письме к П.Д.Киселеву, требуя, чтоб помещикам разъяснили сверху позор их поступка.

   Монолог Д. Давыдова построен на основе его письма к Вяземскому и может служить образцом своеобразного и живого стиля поэта-партизана.

   Поездка в Петербург в 1836 году довольно подробно описана Д.Давыдовым в письмах к жене, которые хранятся в ЦГВИА (фонд 194, опись 1, ед. хранения 66). Пребывание Д.Давыдова в столице, визиты к Вяземскому, Пушкину, Жуковскому, прием во дворце, слушание "Ревизора" - все это рисуется в моей хронике на основе вышеуказанных писем.

   Интересно отметить, что в этом впервые публикуемом письме имеется указание на предстоящую свадьбу Рославлевой Вероятно, из осторожности Д.Давыдов не сообщил, что она выходит за сосланного в Пензу вольнодумца Н.П.Огарева, но, разумеется, знал об этом отлично. Н.П.Огарев постоянно вращался в том самом, кругу, где проводил время и Д.Давыдов. Рославлева была подругой Золотаревых. При таких обстоятельствах знакомство и общение Огарева с Давыдовым кажется совершенно естественным, хотя, к сожалению, не подтверждено документально, почему я и вынужден был ограничиться в хронике простым их знакомством.

   Заметим, что военная проза Д.Давыдова достаточно широко использовалась Л.Н.Толстым при создании романа "Война и мир". И доказать это не трудно, стоит лишь внимательно сличить текст давыдовских военных записок с текстом романа. Приведем некоторые примеры.

   В "Дневнике партизанских действий", касаясь знаменитого Тарутинского сражения, Д.Давыдов пишет:

   "Генерал Шепелев дал 4-го числа большой обед, все присутствовавшие были очень веселы, и Николай Иванович Депрерадович пустился даже плясать.. Возвращаясь в девятом часу вечера в свою деревушку, Ермолов получил через ординарца князя Кутузова, офицера кавалергардского полка, письменное приказание собрать к следующему утру всю армию для наступления против неприятеля".

   В романе "Война и мир" использованы все детали этого эпизода и лишь не названа фамилия пляшущего генерала Николая Ивановича. Мы можем точно сказать, что этот генерал не вымышлен, это командир конногвардейцев Депрерадович.

   Дальше в своем "Дневнике" Давыдов пишет:

   "Кутузов со свитой, в числе которой находились Раевский и Ермолов, оставался близ гвардии; князь говорил при этом: "Вот просят наступления, предлагают разные проекты, а чуть приступишь к делу, ничего не готово, и предупрежденный неприятель, приняв свои меры, заблаговременно отступает". Ермолов, понимая, что эти слова относятся к нему, толкнул коленом Раевского, которому сказал: "Он на мой счет забавляется". Когда стали раздаваться пушечные выстрелы, Ермолов сказал князю: "Время не упущено, неприятель не ушел, теперь, ваша светлость, нам надлежит с своей стороны дружно наступать, потому что гвардия отсюда и дыма не увидит". Кутузов скомандовал наступление, но через каждые сто шагов войска останавливались почти на три четверти часа; князь, видимо, избегал участия в сражении".

   А в романе "Война и мир" этот эпизод выглядит так:

   "Когда Кутузову доложили, что в тылу французов, где по донесениям казаков прежде никого не было, теперь было два батальона поляков, он покосился назад на Ермолова (он, с ним не говорил еще со вчерашнего дня):

   - Вот просят наступления, предлагают разные проекты, а чуть приступишь к делу, ничего не готово, и предупрежденный неприятель берет свон меры.

   Ермолов прищурил глаза и слегка улыбнулся, услыхав эти слова. Он понял, что для него гроза прошла и что Кутузов ограничится этим намеком."

   - Это он на мой счет забавляется, - тихо сказал Ермолов, толкнув коленкой Раевского, стоявшего подле него.

   Вскоре после этого Ермолов выдвинулся вперед к Кутузову и почтительно доложил:

   - Время не упущено, ваша светлость, неприятель не ушел. Если прикажете наступать? А то гвардия и дыма не увидит.

   Кутузов ничего не сказал, но когда ему донесли, что войска Мюрата отступают, он приказал наступление; но через каждые сто шагов останавливался на три четверти часа".

   В том же "Дневнике партизанских действий" сообщается про взятого в плен французского барабанщика Vincent Bode (в романе Л. Н. Толстого он назван Vincent Bosse), рассказывается, как Фигнер, пропуская обезоруженных французов, обрывал их болтовню словами: "Filez, filez" (в романе их произносит Долохов) и т. д. Возможно, даже картина подвига капитана Тушина навеяна была чтением Давыдовских "Материалов для истории современных войн", где, описывая бой под Шенграбеном, Д.Давыдов замечает:

   "Во время главной неприятельской атаки майор Киевского гренадерского полка Экономов, заняв своим баталионом деревню, находившуюся в тылу нашей позиции при спуске в крутой овраг, оказал тем всему отряду величайшую заслугу. Неприятель, подойдя к ней, был встречен батальным огнем; если б ему удалось овладеть этой деревней, весь отряд князя Багратиона был бы неминуемо истреблен".

   В романе "Война и мир" батарея Тушина тоже занимает позицию при спуске в "крутой и глубокий овраг", а к тому же Л.Н.Толстой трижды упоминает, между прочим, имя майора Экономова, ничего не говоря о его героическом действии, ибо в романе оно совершается капитаном Тушиным, прообразом которого является Экономов.

   А сколько в романе характерных Давыдовских фраз и словечек! Ростов, приехав в Воронеж, говорит губернаторше: "Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь". Многие ли знают, что эта любимая Д.Давыдовым фраза взята из его военных записок, откуда перекочевали в роман и такие выражения, как "рубай в пе?си", "пасть как снег на голову" и т. д.

   Для исследователей творчества Л. Н. Толстого все это должно представлять несомненный интерес.

   Публикуемое письмо Вяземского имеет любопытную историю. Подлинная копия этого письма, снятая и проверенная Д.Давыдовым, хранилась после его смерти у сыновей в Верхней Мазе. А копия, сделанная с этого письма А.Я.Булгаковым, без указания, кому письмо адресовано, и в несколько искаженном виде, была найдена в архиве Булгакова после его смерти и опубликована в "Русском архиве" (1879 г., N 6) как "письмо Вяземского к Булгакову", хотя при этом П.И.Бартенев и сделал примечание, что, возможно, письмо писано не Булгакову. Тем не менее в литературе оно стало известно как "письмо Вяземского к Булгакову", в частности так оно печатается в книге "Пушкин в воспоминаниях современников" (Гос. изд-во худож. литературы 1950 г.).

   Просматривая бумаги Д. Давыдова, хранящиеся в ЦГВИА, я обнаружил ту подлинную копию, о которой говорил выше, во многом отличающуюся в тексте от "булгаковской копии", а письма Давыдова к Вяземскому без труда позволили установить, что письмо писано именно Д.Давыдову.

   Письмо Вяземского публикуется по обнаруженной в делах Д.В.Давыдова копии. Сокращены лишь три страницы монархических излияний и бездоказательных доводов, будто Пушкин никогда не принадлежал к политической оппозиции (ЦГВИА, фонд 194, опись 1, ед. хранения 68, стр. 132 - 135).

   Все даты в хронике даны по старому стилю.

   Мой дорогой князь (франц.)

   Вам я могу признаться (франц.)

   "Сколько ран, мосье?" - "Семь, ваше величество", - "Столько же знаков чести!" (франц.)

   Не бойтесь, вам не сделают ничего плохого! (франц.)

   Наполеон все же о смерти Кульнева узнал и не замедлил сообщить в Париж, что "убит Кульнев, одна из лучших русских кавалерийских генералов".

   Кто идет?

   Книга Мабли впервые была издана в России в 1773 году в переводе А.Н.Радищева под названием "Размышления о греческой истории, или о причинах благоденствия и несчастия греков".

   Подлинные слова Ермолова, записанные им в 1816 году.

   Рейн - арзамасское прозвище Михаила Орлова.

   В этом замке был убит заговорщиками император Павел.

   Давыдов, когда его хорошо знаешь, не кто иной, как хвастун своих пороков.

   Говоря между нами.

   Ермолов называл мистерами Пудингами английских колонизаторов.

   Подлинные слова Грибоедова из письма к Кюхельбекеру.

   Из первого варианта комедии "Горе от ума".

   Последняя - экзотическое растение, настоящая его родина - Кавказ.

   "Взгляды на старую и новую словесность в России". Альманах "Полярная звезда", 1823 г

   Отложим на завтра серьезные дела (франц.).

   Похвальное слово (франц.).

   Между прочим (франц.)

   Я люблю женатого человека. (франц.)

   О, это большое несчастье! (франц.)

   Из этого ничего еще не следует! (франц.)

   Возлюбленная (итал.)

   Моей Евгении и моей любви (франц.).

   "Современник" помимо общей цензуры проходил военную, духовную, министерства иностранных дел и министерства двора.

   Воистину общественное бедствие! (франц.)

   Чтобы не затруднять читателей, этот и другой текст, написанный Вяземским по-французски, дается в русском переводе.