Давыдов Денис Васильевич - Н. А. Задонский. Денис Давыдов

   - А как партизанам поступать, ваше высокоблагородие? У нас в селе помимо меня человек пятнадцать... Можно нам с хранцами-то драться?

   - Можно. Насчет этого я особое внушение сделаю господину Масленникову...³³

   Обширная помещичья усадьба, куда приехал сопровождаемый сотней казаков Денис, казалась благословенным островом. Соседние селения сплошь были разорены и полусожжены, а здесь во всем ощущались порядок и полное благополучие. И уже одно это подтверждало справедливость тяжелых обвинений, возведенных на хозяина.

   Сумрачный и безмолвный, Денис переступил порог уютного барского дома.

   Низкорослый помещик с круглым румяным лицом и белесыми бегающими глазками встретил необыкновенно учтиво и, рассыпаясь в любезностях, не замедлил пригласить дорогого гостя к завтраку.

   Денис приглашение отклонил, сказал жестко:

   - Я приехал не с визитом, господин Масленников. - И, глядя в глаза хозяину, добавил: - Весьма странно, почему общее бедствие не коснулось вашего имения?

   Масленников, видимо, к подобному вопросу подготовился. Он слегка смутился, но оправдывался бойко, самоуверенно:

   - Что вы, помилуйте! У меня и лошадей французы взяли и все амбары обчистили... Семян даже не оставили... Я, видите ли, на свое несчастье, не сумел вовремя отсюда выехать и столько ужасов пережил... Не знаю, как жив остался... Да вот сами можете видеть, что злодеи наделали, - он поспешно распахнул дверь в одну из комнат, где на полу валялась поломанная мебель, а на стенах висели изорванные обои. - Ведь этаких разбойников свет не видел! Они, представьте, даже стреляли в меня...

   Денис саркастически усмехнулся. Доказательства были шиты белыми нитками. "Нарочно, подлец, комнату подготовил, чтоб хоть немного оправдаться", - подумал Давыдов. И тут же заметил:

   - Однако ж, господин Масленников, основное ваше имущество сохранилось... Интересно знать, каким образом?

   - О, это совершенно случайно... Мне, представьте, удалось подкупить одного французского офицера и через него достать охранный лист...

   - Вот как! Любопытно! Позвольте-ка взглянуть на чудесную сию бумажку...

   Масленников нехотя достал из комода документ. И все окончательно разъяснилось. Сам смоленский губернатор Бараге д'Илье подтверждал, что господин Масленников освобождается от всяких военных постоев и реквизиций в уважение к добровольно принятой им на себя обязанности продовольствовать французов, находившихся в Вязьме.

   По мере чтения бумаги лицо Дениса принимало все более мрачное, зловещее выражение. Заметив это, Масленников пришел в замешательство, пробормотал:

   - Вы не подумайте... У них такая форма... Неприятеля я не снабжал...

   - Молчите, сударь! - угрожающе прикрикнул Денис. - Я не судья и не буду копаться в совершенных вами мерзостях. Вы дадите за них ответ в ином месте. А теперь извольте выслушать меня... Помимо всего прочего вы осмеливаетесь задерживать крестьян-партизан и даже наказывать их за усердие, проявленное в борьбе с любезными вам иноплеменниками...

   - Никогда того не было, богом клянусь! - вновь попытался оправдаться уже не на шутку струсивший помещик. - Людишки разбаловались... От работ уклоняются, неизвестно где шатаются, а потом партизанами себя объявляют... Оброчный мой, Терешка, полгода домой глаз не казал, пьянствовал на стороне, партизан-то и во сне не видел, а тоже...

   - Лжете! - перебил выведенный из себя Денис. - Я сам Терентия в лесу встречал и могу свидетельствовать о заслугах его перед отечеством... Прикажите сейчас же, сударь, чтоб Терентий и другие партизаны могли свободно возвратиться в свои дружины...

   - Слушаюсь... Будет исполнено... - низко склонив голову, пробормотал помещик.

   - А если узнаю, что вы снова вздумали повторить свои гнусности... Берегитесь! Я найду скорый способ отучить от них! - грозно и внушительно предупредил Денис на прощание.

   Но дело на этом не кончилось. Крестьяне из соседних деревень, прослышав о приезде казаков, собрались около дома. Когда Денис, провожаемый хозяином, показался на крыльце, крестьяне, почтительно сняв шапки, стали жаловаться:

   - Управы ищем, кормилец, на господина Масленникова...

   - Вместе с хранцами он нас грабил, а хлеб и скот наш в Вязьму посылал...

   - Всех разорил, ни синь-пороху не оставил!

   Слушая эти справедливые нарекания, Денис чувствовал большое смущение. Он сознавал, в какое рискованное положение поставлен. Масленников был дворянин и помещик. Выругать с глазу на глаз, сообщить о его поступках начальству - это одно, а осудить открыто, при крестьянах - другое. Денис колебался. Крестьяне могли по-своему истолковать его слова и учинить над Масленниковым самосуд, подав тем самым дурной пример другим. И в то же время заступиться за изменника не позволяла совесть.

   - Попробуйте перед ними оправдаться, сударь, - злым шепотом произнес Денис, обращаясь к стоявшему позади него посиневшему от страха помещику.

   - Они бунтовщики... разбойники... мошенники... - заплетающимся языком еле слышно ответил Масленников. - Их пороть надо... пороть...

   Это было уже слишком. Подобные доводы, ничуть не оправдывая помещика, незаслуженно обижали ограбленных им же крестьян. Почему-то в памяти Дениса всплыл вдруг тот ночной разговор гусар. "Вот через таких помещиков и недовольство в народе пробуждается, - промелькнуло в мыслях. - Люди за отечество ни достояния, ни жизни не жалеют, а этот подлец только о шкуре своей заботится..." Дениса взорвало. Забыв всякую осторожность, сжимая в руке нагайку и еле сдерживаясь, чтобы не пустить ее в ход, он подступил к изменнику и, задыхаясь от ярости, крикнул:

   - Каналья! Негодяй! И ты еще смеешь клеветать на честных людей! Опозорил дворянский мундир, так уж лучше прикуси поганый свой язык, собака! Я тебя научу уму-разуму... - И, повернувшись к казакам, приказал: - Всыпать за измену отечеству двести нагаек...

   Казаки схватили помещика, разложили и, не обращая внимания на его угрозы и вопли, с особым удовольствием проучили по всем правилам³⁴.

   Крестьяне затихли, относясь к происходящему с видимым одобрением. Поглядев на них, Денис нахмурился. "Как бы они все-таки беды здесь не наделали, - тревожно подумалось ему, - надо им тоже внушение сделать..." И когда экзекуция была закончена, обратившись к крестьянам, сказал строгим голосом:

   - А вы ступайте по домам, принимайтесь за свои дела... Искать взятое у вас продовольствие негде, оно израсходовано французами, сами знаете... Будьте довольны, что господин Масленников наказан за измену да ответит еще за свои поступки где положено... Но предупреждаю вас, - повысил он голос, - чтоб никакого шуму и сборищ не было, и упаси вас бог от самовольства... Иначе вам самим не миновать расправы. Запомните крепко! Прощайте!

   Крестьяне молча разошлись. Денис уехал, чувствуя на душе какую-то тяжесть... Совесть упрекала, что не расстрелял изменника на месте, хотя и сильно чесались руки. Не посмел, ибо знал, что за такое самоуправство над дворянином угрожает каторга.

   И вот теперь, в Копысе, он узнал об измене могилевского архиепископа и чиновного дворянства. Какой позор! Нет, никак нельзя прощать этих высокопоставленных предателей! "А что ты сделаешь? Ведь у каждого из них, - подсказывало сознание, - наверное, и деньги, и связи найдутся, откупятся, дело замнут, да на тебя же еще и пасквиль сочинят".

   В конце концов Денис решил, что лучше всего доложить обо всем лично фельдмаршалу, передав светлейшему из рук в руки список изменников. "Пусть судит, как хочет, - зато моя совесть спокойна будет", - подумал он.

   Под командой Дениса осталась одна кавалерия: ахтырцы, бугские казаки и донской полк. Такой состав отряда позволял совершать быстрые марши, представлял большое удобство для партизанских поисков, но на дальнейшем пути лежали, города и местечки, занятые сильными гарнизонами противника, и выбивать их без пехоты и артиллерии было затруднительно.

   Узнав о приближении к Копысу русских авангардных войск под начальством Милорадовича, Давыдов обратился к нему за помощью. Милорадович, один из любимцев Суворова, славившийся молодецкой удалью, действия партизан одобрял, к Денису относился дружелюбно. И хотя не смог дать пехоты, зато снабдил двумя легкими пушками с достаточным запасом снарядов. Денису эта артиллерия в ближайшие же дни весьма пригодилась.

   Довольно быстро овладев Шкловом и Головчином, партизаны подошли к местечку Белыничи, где находились большие продовольственные склады и госпитали французов. Местечко, расположенное на возвышенном берегу реки Друцы, охраняли два батальона свежей неприятельской пехоты и два эскадрона улан.

   Заметив партизан, противник, уверенный в своем превосходстве, не выказал никакой паники. Напротив, уланы вышли навстречу. Денис с ходу произвел контратаку, улан смяли, однако когда казаки, увлекшись преследованием, ворвались в местечко, неприятельская пехота открыла такой огонь, что волей-неволей пришлось отступить.

   Тогда Денис попробовал обойти Белыничи, но убедился, что болотистые берега реки и оттепель представляют еще большее препятствие, чем огонь противника. А единственный мост через реку находится в конце спускавшейся к ней главной улицы и крепко охраняется. Пришлось снова среди белого дня штурмовать неприятеля, укрепившегося за строениями и заборами.

   Французы отбивались храбро. Казаки и лошади падали, попав под смертоносный ружейный огонь. Левушка, командуя отборной сотней донцов, под градом пуль проскакав вдоль главной улицы почти до моста, тоже вынужден был возвратиться назад. Стрельба картечью по домам, где засели французы, не достигала цели.

   Кусая от досады губы, Денис приказал прекратить нападение. Оставалось последнее средство: зажечь брандкугелями строения, хотя этого никак не хотелось делать, - могли погибнуть в огне провиантские склады и магазины.

   - Вот что, друг любезный, - обратился Денис к командиру орудий поручику Павлову, - зажги-ка осторожно крайнюю избу да пусти для острастки гранатами вдоль улицы... Пусть поймут, что от них одного хотят, чтоб поскорей отсюда убирались!

   Расчет оказался правильным. Лишь только загорелась первая изба, как французы, ясно представив, что ожидает их, если обстрел брандкугелями будет продолжаться, зашевелились, стали выстраиваться, готовясь к отступлению.

   Заметив это движение противника, Левушка подскакал к Денису.

   - Разреши, я их опрокину...

   - Голову себе и мне сломать хочешь? - посмотрев сердито на брата, произнес Денис. - Я того и жду, чтоб они сами ушли...

   - Дорога впереди лесистая, можем упустить...

   - Не беспокойся! Им больше некуда идти, как на Эсмоны, а там мы сумеем предупредить...

   Дав возможность неприятельской колонне выбраться в поле, захватив в Белыничах госпитали и склады, партизаны, не задерживаясь, направились следом за противником. Пушки, выдвинутые вперед, вели стрельбу картечью, причиняли французам большой урон. Однако колонна их держалась стойко, медленно продвигаясь по дороге к Эсмонам.

   Денис приказал Бекетову скрытно, стороной, пробраться к этому селу с казачьей сотней, разобрать мост на реке и укрыться близ переправы. Одновременно он поручил Левушке и находившемуся в его сотне уряднику Крючкову устроить другую засаду в лесу, немного ближе Эсмон. Сам же с остальной кавалерией продолжал следовать по пятам противника, превосходящего численностью в три-четыре раза.

   Начальнику французской колонны, очевидно, надоели беспрерывные наскоки партизан, и он решил дать бой, развернув в цепь большую половину своих войск.

   Левушка с донцами находился поблизости. Увидев неприятельских застрельщиков, он лихо ударил на них с тыла. Донцы, перерезав цепь противника, захватили в плен подполковника, двух офицеров и сотню рядовых.

   Среди французов произошло замешательство. Партизаны снова налетели на них. Но все же окончательно разбить колонну не удалось. Смыкаясь и отстреливаясь, она продолжала свой путь.

   Залюбовавшись отважными действиями брата, Денис не спускал с него глаз. И вдруг заметил, как Левушка, в полуверсте от него преследовавший с казаками расстроенных улан, странно взмахнул руками, затем исчез из виду. "Убит!" - промелькнула в голове страшная догадка. Не помня себя, Денис пришпорил коня и помчался к тому месту, где видел брата.

   Левушка лежал на казацкой шинели. Он был в бессознательном состоянии. Несколько спешенных казаков молчаливо стояли вокруг, Иван Данилович Крючков склонился над Левушкой и, разрезав окровавленную рубашку, бережно перевязывал глубокую рану на груди.

   Опустившись на колени, Денис пристально вглядывался в изменившееся до неузнаваемости смертельно бледное лицо брата и еле удерживался от рыданий.

   - Ничего, ваше высокоблагородие, жив будет, - тихо произнес Крючков. - Пуля, слава богу, наскрозь прошла...

   - Надо немедленно отправить в Белыничи, в госпиталь, - отозвался Денис. - Распорядись побыстрей носилки сделать, Данилыч...

   - Я уж и сам так сообразил, ваше высокоблагородие. Послал ребят в лесок, сейчас готовы будут...

   А бой с отступающим противником продолжался. Денис знал, что его присутствие там необходимо. Прискорбно было оставлять на поле битвы брата, да нельзя иначе. Чувство долга пересиливало все остальное.

   Поручив Левушку заботам Ивана Даниловича, наказав найти в Белыничах среди пленных лекарей опытного хирурга, Денис поскакал к своему отряду.

   Развязка дорого стоившего боя наступила скоро. Бекетов отлично выполнил приказ. Как только неприятель показался у разобранной переправы, спешенные казаки, укрытые в зарослях ивняка, встретили его ружейными залпами. И в ту же минуту на растерявшегося от неожиданности противника обрушилась вся кавалерия Дениса.

   Колонна почти полностью была уничтожена. Спастись вплавь через реку удалось немногим.

   Побывав ночью в Белыничах, выяснив, что тяжелая рана Левушки не внушает опасения за его жизнь, Денис распорядился об отправке брата в тыл и, простившись с ним, отправился в дальнейший путь.

   Партизаны приближались к лесистым берегам Березины, где в то время разыгрывался один из самых драматических эпизодов кампании.

   ... Кутузов стремился осуществить собственный план полного окружения и истребления наполеоновской армии в районе между Оршей и Борисовом. Для этой цели по его приказу с юга стягивалась к Березине пятидесятитысячная Молдавская армия под начальством адмирала Чичагова, а с севера наступали войска генерала Витгенштейна. Соединившись, они должны были преградить дальнейший путь отступления неприятелю.

   Дальновидность Кутузова была поразительна. Еще 23 октября, когда французы находились в Вязьме и Наполеон предполагал зимовать в Смоленске, Кутузов знал, что это намерение не осуществится, и тогда же, точно определив дальнейший маршрут противника, стал принимать меры к тому, чтобы войска Чичагова не опоздали прийти к Борисову. Именно в тот день Кутузов писал адмиралу:

   "Сколь бы полезно было, если бы ваше высокопревосходительство как можно поспешнее, оставя обсервационный корпус против австрийских войск, с другою частию обратились в направлении через Минск на Борисов".

   В другом письме к адмиралу, указывая, что неприятель держит путь на Вильно через Борисов, Зембин, Плещаницы и Вилейку, фельдмаршал предлагал немедленно занять "дефилею при Зембине, в коей удобно удержать можно гораздо превосходнейшего неприятеля".

   Своевременно обо всем был уведомлен и генерал Витгенштейн, которому Кутузов писал, что "одна и главнейшая цель наших действий есть истребление врага до последней черты возможности"³⁵.

   Однако Чичагов и Витгенштейн оказались ненадежными исполнителями дальновидных предначертаний главнокомандующего. Зная о неприязни к нему императора Александра, они дельные советы Кутузова пропускали мимо ушей, предпочитали сноситься с самим царем, дававшим путаные и глупые указания.

   Витгенштейн, недружелюбно настроенный к Чичагову, не желал ему подчиниться и не спешил на соединение с ним. Не выполнив ни одного из кутузовских указаний, Чичагов растянул свои войска и был введен в заблуждение Наполеоном, отвлекшим внимание адмирала подготовкой ложной переправы ниже Борисова. Чичагов направился туда, в то время как французские саперы под начальством генерала Эблэ строили мосты у деревни Студянки, выше Борисова,

   14 ноября, под прикрытием установленной на берегу сорокапушечной батареи, французская армия во главе с Наполеоном начала переправляться через реку Березину. Оттеснив слабые русские кавалерийские отряды, маршал Удино поспешил занять зембинское дефиле. Когда войска Чичагова и Витгенштейна подошли к Студянке, Наполеон со старой гвардией был уже в Плещаницах.

   Но всей неприятельской армии все-таки перейти на тот берег не удалось. На переправе французы потеряли около сорока тысяч человек, всю тяжелую артиллерию и обозы.

   Тем не менее весть о том, что Наполеону удалось ускользнуть, произвела большой переполох в главной квартире русской армии. Отыскивая причины и предугадывая последствия, штабные господа раздували это событие до размеров огромного общенародного несчастья. Злорадствуя, враги фельдмаршала обвиняли во всем одного его.

   Сам же Кутузов, отлично знавший, кто является истинным виновником неудачного исполнения его замыслов, наружно ничем своего огорчения не выдавал³⁶.

   Кутузов не первый год знал Чичагова. Этот адмирал, не менее Беннигсена пристрастный ко всему английскому, был неплохим царедворцем, но военного дарования никогда не обнаруживал. Будучи морским министром, он прославился лишь тем, что уничтожил часть Балтийского флота, лишил из зависти заслуженной награды адмирала Сенявина, одного из лучших русских флотоводцев, и изменил покрой морского мундира.

   Заменив Кутузова на посту главнокомандующего Молдавской армии, Чичагов прежде всего занялся собиранием сплетен о мнимых злоупотреблениях своего предшественника. Конечно, из этой затеи ничего не вышло, но императору Александру, которому доставляла удовольствие любая сплетня о Кутузове, адмирал угодил.

   Просвещенный англоман и поклонник шпицрутенов, Чичагов совершенно терялся при столкновении с неприятельскими войсками и обычно в таких случаях поручал командование начальнику своего штаба.

   Что же мог сделать фельдмаршал, чтобы избавиться от Чичагова, назначенного на должность лично императором? В Петербурге, перед отправлением в армию, Кутузов попробовал осторожно намекнуть Александру, что желательно иметь более способного командующего молдавскими войсками. Александр не подумал изменить своего решения. Не утерпев, он подло и обидно кольнул:

   - Вы напрасно, Михаила Илларионович, поддаетесь чувству личной неприязни к адмиралу. Сейчас не время для того.

   - Я имею в виду лишь пользу отечества, государь, - едва сдерживая негодование, ответил Кутузов. - Одно это заставляет меня говорить вашему величеству не всегда угодное.

   - Хорошо, хорошо, - поспешил сгладить разговор император, - я приму во внимание ваше замечание...

   Теперь, когда адмирал, постоянно советовавшийся с царем, допустил непростительный промах, все "шишки" посыпались на седую голову фельдмаршала. Оставаясь среди близких людей, Кутузов давал волю гневным словам, резко осуждал лицемерного царя и его бездарных любимцев. Но какой смысл для него имели теперь бесцельные споры о том, почему не удалось при Березине захватить Наполеона? И стоило ли унижать свое достоинство тем, чтобы отвергать вздорные обвинения, возводимые на него враждебной партией штабных господ, в первую очередь сэром Робертом Вильсоном, которого выводит из себя спокойное, кажущееся безразличным, отношение фельдмаршала к березинской истории.

   Разговор с английским агентом был вежливым, дипломатичным и острым.

   - Я бы желал, ваша светлость, осведомить мое правительство о причинах несчастья, постигшего нас при березинской переправе, - сказал Вильсон, - но я лишен возможности это сделать, не зная мнения на этот счет вашей светлости...

   - Не понимаю, о каком несчастье вы говорите? - невозмутимо произнес Кутузов. - Мне известно, что при переходе через Березину доблестные русские войска совершенно поразили неприятельскую армию, коя вынуждена далее спасаться бегством...

   - Однако при этом общий наш враг и злодей Бонапарт счастливо избежал и гибели и пленения.

   - Ах, вот что! А я, простите великодушно, никак в толк не возьму слов ваших...

   - Меня интересуют истинные причины, способствовавшие спасению Бонапарта, - начиная выказывать раздражение, заметил Вильсон.

   - Да какие же причины? - пожал плечами Кутузов. - Мне, признаюсь, и этот вопрос неясен. Почему же вы полагали, будто мы должны непременно поймать Бонапарта?

   - При Березине представлялся к тому превосходный случай, ваша светлость...

   - Случай! - повторил Кутузов. - Вполне согласен с вами, сэр, что иначе и определить невозможно такое дело, как пленение предводителя неприятельской армии... Но не кажется ли вам, милостивый государь мой, что англичане, например, находясь в близком соседстве с Францией и долгие годы воюя с Бонапартом, имели более, чем мы, случаев к тому, чтоб захватить его?

   - Я вижу, что вы не желаете удостоить меня ответом на прямой вопрос, - выходя из себя, сказал Вильсон. - При таких обстоятельствах мне позволительно думать, что скорейшее спасение всего света от ига Бонапарта, эта благородная цель наших союзных держав, не находит сочувствия у вашей светлости.

   - Я могу, сэр, повторить то, что не раз говорил, - с прежним хладнокровием ответил Кутузов. - Моя цель, как и цель народа русского, видеть свое отечество свободным от какого бы то ни было неприятеля... Что же касается спасения "всего света", - фельдмаршал передохнул и чуть-чуть усмехнулся, - я не склонен полагать, чтоб англичане, прибегающие к инквизиционным мерам в своих колониях, столь пеклись о его благоденствии. Скорей можно предположить другое.. Могущество Бонапарта лишает англичан многих преимуществ и выгод, а блокада, устроенная им, сильно уменьшает английские прибыли. А посему мне тоже позволительно думать, сэр, что ваша истинная цель несколько отлична от той, коя вами постоянно указывается...

   Стрела, пущенная Кутузовым, угодила не в бровь, а в глаз. Вильсон, как на иголках сидевший в кресле, вскочил. Холодные серые глаза его не скрывали озлобления. Мускулы на каменном лице непривычно подергивались. Он еле сдерживался от бешенства.

   - Прошу извинить, что осмелился вас побеспокоить, - сказал он, - мне остается теперь обратиться за некоторыми разъяснениями к русскому императору...

   Кутузов, кряхтя, приподнялся, улыбнулся:

   - И отлично сделаете! Ежели вздумаете проехать в столицу, лошади и достаточный конвой, приличный вашему званию, всегда к вашим услугам, сэр...

   Слух о березинской переправе Наполеона, дойдя до партизанского отряда Дениса Давыдова, находившегося близ Козлова Берега, вызвал, как всюду, оживленные разговоры. Но никто из офицеров осуждать фельдмаршала не подумал. Всем было ясно, что вина лежит на Чичагове и Витгенштейне.

   Надо сказать, что мысль о том, как бы "поймать Бонапарта", волновала многих. Об этом мечтал в свое время Кульнев. Об этом втайне думали почти все начальники партизанских отрядов. И Денису, хотя он никому об этом не говорил, тоже не чужда была такая мысль. Но, столкнувшись со старой французской гвардией, отступавшей в полном боевом порядке, он убедился, что если даже удастся окружить и уничтожить французов, то Бонапарт все равно найдет возможность избежать пленения. На пленение можно рассчитывать лишь как на чистую случайность. Вот почему известие о березинской переправе Дениса особенно не смутило. "Кому бы не хотелось, чтоб берега Березины содеялись гробницей всей наполеоновской армады и он сам стал нашим пленником, - размышлял Денис, - однако ж вправе ли мы, русские, изгнавшие из недр отечества полчища величайшего завоевателя, роптать на провидение, что не исполнилось одно из наших желаний?"

   Более существенным было другое. В связи с происшедшим событием маршрут отряда изменился, необходимо было немедленно уточнить его.

   Услышав, что фельдмаршал прибыл в Шеверницы, находившиеся верстах в пятнадцати от Козлова Берега, Денис, оставив отряд на марше к Борисову, поскакал в главную квартиру.

   Изба, занимаемая Кутузовым, стояла в центре деревни, была окружена деревянным забором. Вход, возле которого, как обычно, толпились штабные господа, был устроен со двора.

   Подойдя к крыльцу, Денис, сам того не ожидая, опять столкнулся с сэром Робертом Вильсоном.

   После недавнего разговора с фельдмаршалом английский агент, несколько остыв, тщетно пытался вновь к нему проникнуть. Отговариваясь занятостью, Кутузов неизменно отказывал в приеме. Войти же без позволения Вильсон не осмеливался.

   И теперь, бродя по двору с вечной сигарой в зубах и деланной улыбкой на лице, он был в неважном настроении.

   - Вы, кажется, чего-то ожидаете здесь, сэр? - вежливо с ним. поздоровавшись, осведомился Денис.

   - Вы угадали, любезный друг, - ответил Вильсон, беря Дениса под руку и отводя в сторону. - Жду известия о решительном направлении армии после того несчастья, которое я давно предвидел и которое не может не терзать каждое истинно английское и русское сердце...

   - Извините, сэр, - понимая, что дело идет о березинской переправе, сказал Денис, - я слышал, будто вина за это падает на адмирала Чичагова...

   - Ах, милый друг! Я не имею ни малейших оснований обвинять адмирала, он делал то, что ему было приказано, - отозвался Вильсон. - Но если б светлейший не был так упрям и прислушивался к моим увещаниям и разумным советам других лиц, Бонапарт был бы теперь вне всякой сферы зловредного влияния на сем свете...

   Денису эта самоуверенная фраза показалась оскорбительной. Не зная еще всех подробностей дела, он твердо был убежден, что Кутузов сделал все от него зависящее, чтобы помешать переправе Наполеона. Даже если бы все было и иначе, какое право имеет этот надменный англичанин вечно совать нос куда не надо и критиковать действия главнокомандующего русских войск? Денису сразу припомнился происшедший пять лет назад разговор между Раевским и этим сэром. "Мало тебе одного урока, - мелькнула мысль, - хорошо же, получишь сейчас другой".

   - Как! - отступая шаг назад, воскликнул он. - Вы считаете, что фельдмаршал, коего наш народ и войско называют спасителем отечества, обязан слушать какие-то советы каких-то лиц?

   - Позвольте, любезный друг, возразить вам, что разумные советы...

   - Советы Кутузову! - чувствуя, как гнев еще более распаляет его, перебил Денис. - Да знаете ли вы, кто такой Кутузов? Если б вы, прежде чем в чем бы то ни было упрекать фельдмаршала, взяли на себя труд раскрыть книгу жизни этого полководца, то увидели бы, что, служба его отечеству продолжается непрерывно свыше пятидесяти лет; что две пули, прошедшие в разные времена сквозь могучую голову полководца, нимало не ослабили высоких его умственных способностей; что он, независимо от многих блистательных подвигов, совершенных им, командовал крайней колонною левого фланга в Измаильском приступе, заслужив известный отзыв Суворова: "Кутузов был на моем левом крыле, но был моей правой рукою". Знаете ли вы, - запальчиво продолжал Денис, - что этот самый Кутузов, истребив на Дунае турецкую армию, вооружением коей занимались не только французы, но и англичане, заключил славный мир, столь способствующий ныне изгнанию от нас всей ополченной Европы с ее доселе непобедимым полководцем...

   - А вы почему так горячитесь, полковник? - сердито и беспокойно оглядываясь по сторонам, сказал Вильсон. - Разве я оспариваю достоинства фельдмаршала?

   - Вы не смогли бы этого сделать при всем желании, сэр, - продолжал Денис, - ибо Кутузов сохранил во всем блеске честь русского оружия, тогда как честь оружия союзников наших сокрушалась о гранитные колонны, предводительствуемые Наполеоном, а их армии были рассеяны! Простите, сэр, мою солдатскую откровенность. Но я потерял бы уважение к себе, если б не сделал этих замечаний о полководце, глубокими соображениями которого спасено мое отечество и чье имя для нас, русских, драгоценно и священно...³⁷

   С этими словами, не дожидаясь ответа, Денис отвесил поклон недоумевающему англичанину и направился к дверям избы.

   ... Кутузов, как и прошлый раз, принял его словно сына. Усадил рядом с собой, подробно расспросил о делах при Копысе и Белыничах. При этом не удержался от шутки, вспомнив о ранее слышанной истории с мнимым мэром Поповым:

   - Как у тебя духа стало пугать его? У него такая хорошенькая жена!

   Осмелев от ласкового обращения фельдмаршала, Денис высказался откровенно:

   - Полагаю, у могилевского архиерея еще более жен, которые, может быть, красивее жены Попова, но я желал бы, чтоб сия неоценимая особа попалась мне в руки, я бы с нею рассчитался по-приятельски...

   - За что же ты так на пастыря духовного рассердился? - спросил Кутузов.

   - За присягу французам, к коей он приводил могилевских жителей, и за поминание в церквах Наполеона...

   - Да что ты? - удивился, покачав головой, Кутузов. - Прямо и верить не хочется... Экая ведь пакость!

   - Чтоб в этом удостовериться, - продолжал Денис, - прикажите нарядить следствие. Ваша светлость, не награждайте почестями истинных сынов России, ибо какая награда может сравниться со спокойной совестью после исполнения своего долга, но щадить изменников столь же опасно и вредно, как истреблять карантины в чумное время.

   И Денис тут же передал фельдмаршалу список могилевских дворян и чиновников, присягавших и помогавших неприятелю. Прочитав его, Кутузов тяжело вздохнул:

   - Видно, верно в пословице говорится, что в одно перо и птица не родится... Согласен с тобой, голубчик, щадить негодяев сих нельзя, да придется обождать до поры до времени. Пока неприятеля не изгнали, не стоит оглаской этой народ смущать. А списочек твой я сам поберегу, со всеми, даст бог, рассчитаемся...³⁸

   Денис пробыл на этот раз в главной квартире недолго. Получив от Коновницына более верные сведения о переправе на Березине и повеление следовать с отрядом в Ковно, чтобы истребить там все неприятельские запасы, Денис спустя два-три часа после беседы с фельдмаршалом уже находился в дороге, догонял свою партию.

   Но до Ковно, как ни спешили туда партизаны, дойти не удалось. 30 ноября, когда отряд, несколько обойдя город Вильно, занятый два дня назад русскими войсками, пришел в Новые Троки, Денис получил предписание снова явиться в главную квартиру к Кутузову, остановившемуся в виленском замке.

   "От Новых Трок до села Понари мы следовали весьма покойно, - записал впоследствии в своем дневнике Денис. - У последнего селения, там, где дорога разделяется на две, идущие одна на Новые Троки, другая на Ковно, груды трупов, человеческих и лошадиных, множество повозок, лафетов и палубов едва давали мне возможность следовать по этому пути; множество раненых неприятелей валялось на снегу или, спрятавшись в повозках, ожидало смерти от холода и голода... Сердце мое разрывалось от стонов, воплей разнородных страдальцев. То был страшный гимн избавления моей родины!

   1 декабря явился я к светлейшему. Как главная квартира изменилась! Вместо разоренной деревушки и курной избы, окруженной караульными, выходившими и входившими в нее должностными людьми и проходившими мимо войсками, вместо тесной горницы, куда прямо входили из сеней и где видели мы светлейшего на складных креслах, рассматривавшего планы во время борьбы своей с гением величайшего завоевателя, я увидел улицу и двор, уставленные великолепными каретами, колясками и санями. Толпы подобострастных польских вельмож в русских мундирах, множество наших и неприятельских пленных генералов, штаб- и обер-офицеров, из которых многие с костылями, изувеченные, другие же бодрые и веселые, - всё, теснясь, стремилось к крыльцу, в переднюю и в залы человека, за два года перед этим в этом же городе заведовавшего лишь одним гарнизонным полком, несколькими гражданскими чиновниками, а ныне предводительствующего всеми русскими силами и спасителя своего отечества! Когда я вошел, одежда моя обратила на меня всеобщее внимание. Среди облитых золотом генералов, красиво одетых офицеров и литовских граждан я явился в черном чекмене, красных шароварах, с круглой курчавой бородой и черкесской шапкой. Поляки шепотом расспрашивали обо мне; некоторые из них отвечали: "Партизан Давыдов"; самолюбие мое было живо затронуто, когда я услыхал несколько прилагательных, обративших внимание этой толпы. Через две минуты я был позван в кабинет светлейшего, который сказал мне, что граф Ожаровский идет на Лиду, австрийцы прикрывают Гродно и что он весьма доволен мирным поведением Ожаровского относительно их; желая совершенно изгнать неприятеля из пределов России, он посылает меня прямо в Гродно для занятия этого города и очищения окрестностей его от неприятеля; он при этом приказал действовать более дружелюбными переговорами, чем оружием".

   Никогда еще неприязнь императора Александра к Кутузову не достигала, кажется, такой степени, как морозным вечером 11 декабря, когда он, сидя в санях с Аракчеевым и Волконским, приближался к Вильно.

   Вся эта война, ныне победоносно завершаемая, доставила ему, императору, столько унижений и оскорблений, что он, лишь пересиливая себя, мог с улыбкой принимать поздравления по случаю изгнания неприятеля.

   Александр с детства мечтал о лаврах полководца. Аустерлиц, где впервые так ярко обнаружилась его бездарность, несколько поколебал, но не убил стремления к военной деятельности. "Я был молод, неопытен, Кутузов должен был удержать меня от сражения", - оправдывая себя, говорил император приближенным, хотя сам отлично сознавал, что Кутузов, фактически отстраненный им от командования, никак "удержать" его не мог.

   Но вот началась эта война. И все планы императора, подсказанные Пфулем, снова оказались никуда не годными. Теперь уже было трудней найти себе оправдание. Сестра Екатерина Павловна, не щадя его самолюбия, первой в откровенном письме высказала то, о чем думали многие. "Ради бога, - писала она брату, - не берите командование на себя, потому что необходимо без потери времени иметь вождя, к которому войско питало бы доверие, а в этом отношении вы не можете внушить никакого доверия". Вслед за этим близкие люди вежливо посоветовали ему покинуть армию.

   Молча проглотив обиду, Александр последовал этим советам. Войска Наполеона быстро продвигались вперед, создавалось угрожающее положение. Дальнейшее вмешательство царя в военные дела могло окончиться катастрофой.

   Александр уехал в Петербург и, опять-таки вопреки своему желанию, вынужден был назначить главнокомандующим Кутузова.

   Разобраться в сложившихся обстоятельствах и тем более понять дальновидность кутузовских замыслов император был не в состоянии. Сидя во дворце, он всецело поддерживал сэра Роберта Вильсона и Беннигсена, требуя от фельдмаршала решительных сражений и заявляя всем, что "скорее отрастит себе бороду и уйдет в Сибирь", чем заключит мир с Наполеоном. Такая "твердость" Александра объяснялась просто. Он хорошо понимал, что дворянство, проявившее столь резкое недовольство Тильзитским миром, никогда не простило бы ему нового соглашения с Францией; он был бы убит, как его отец, на что и намекал проницательный Наполеон в беседе с Коленкуром.

   Один животный страх за свою жизнь, а не твердость характера и интересы отечества, управлял действиями императора, вызывая у него ежедневные припадки раздражения против кажущейся "бездеятельности" Кутузова.

   Блестящие маневры фельдмаршала, забота его о пополнении армии, попечение о солдатах, широкое применение суворовских методов, "малая война" и поощрение народного партизанского движения - все эти действия были глубоко чужды тупому приверженцу прусской военной системы, каким продолжал оставаться Александр.

   Доверяя более доносам Беннигсена и Вильсона, чем рапортам главнокомандующего, он, как все бездарные люди, завистливые неудачники, замечал в действиях Кутузова лишь одни "упущения". Оставление Москвы казалось совершенно неоправданным, движение на Калужскую дорогу бессмысленным, переход Наполеона через Березину - злым умыслом фельдмаршала. Все делалось не так, как желал император!

   Последнее сообщение сэра Вильсона о том, что фельдмаршал отказывается "спасать Европу", и нарочно медлит с преследованием неприятеля, окончательно вывело из себя Александра. Будь его воля, он, не колеблясь ни минуты, отстранил бы от командования непокорного и ненавистного фельдмаршала. Но воля была скована трезвыми соображениями о необычайной популярности этого человека, называемого всеми спасителем отечества. Приходилось скрывать свои чувства, на виду у всех лгать, лицемерить, писать главнокомандующему любезные письма, награждать его. И может быть, именно потому, что обстоятельства опять заставляли поступать не так, как хотелось, он испытывал с такой остротой озлобление против Кутузова теперь, подъезжая к горевшему яркими огнями виленскому замку.

   Кутузов в парадном мундире и при всех регалиях, ожидавший государя в одной из комнат нижнего этажа, отлично понимал его настроение. Кутузов знал, что ничего хорошего приезд царя не обещает, но обычного своего спокойствия не терял. Ведь Бонапарт, этот величайший завоеватель, позорно бежал из России, оставив на произвол судьбы свою армию, жалкие остатки коей перебираются нынче через Неман. Россия спасена! Доверие народа и войска оправдано! Все остальное по сравнению с этим представлялось не столь важным.

   Когда Коновницын доложил, что тройка государя приближается, фельдмаршал неторопливо, с привычным кряхтеньем, поднялся и, взяв в руки приготовленный рапорт, усталой походкой, словно нехотя, стал спускаться со ступенек крыльца.

   - Как я рад свиданию с вами, Михаил Илларионович, - с улыбкой, приятным голосом произнес царь, выходя из саней и раскрывая объятия. - Мне так не терпелось изъявить вам лично, сколь новые заслуги, оказанные вами отечеству, усилили во мне уважение, которое я неизменно к вам питал!

   Кутузов по-стариковски хлюпнул носом. Это должно было означать, как сильно он растроган. Затем молча почтительно наклонил голову. Приятные улыбки и поцелуи двуличного царя никогда его не обманывали.

   Находившийся в толпе придворных сэр Роберт Вильсон, хотя и знал о лицемерии царя, увидев его необыкновенную благосклонность к фельдмаршалу, обеспокоился не на шутку. Кто знает, не сумеет ли Кутузов, пользуясь столь милостивым вниманием государя, повредить английским интересам?

   Однако на следующий день, приняв английского агента, Александр поспешил его успокоить.

   - Я знаю, фельдмаршал не сделал ничего, что должен был сделать, - заявил он, не скрывая своего раздражения. - Все его успехи были навязаны ему. Он разыграл некоторые из своих прежних турецких штучек, но... московское дворянство поддерживает его и настаивает на том, что он первенствует в национальной славе этой войны. Поэтому я должен через полчаса, - Александр поморщился, - дать этому человеку орден Георгия первой степени... Но у меня нет выбора, - продолжал он со злобной ноткой в голосе, - я должен подчиниться повелительной необходимости... Во всяком случае, могу вас заверить, я уже не покину вновь мою армию и потому не будет дано возможности к продолжению дурного управления фельдмаршала...³⁹

   Сэр Роберт Вильсон смотрел на царя благодарными глазами. Английские интересы находились под надежной защитой.

   ... Прошло несколько дней. Кутузов оставался главнокомандующим, но та власть, которой он пользовался до сих пор, постепенно у него отбиралась. Штаб по распоряжению царя переформировывался. Наиболее важные посты получали угодные ему люди. Передвижения войск, перемещения командиров, награждения отличившихся - все стало проходить через руки императора.

   Ссылаясь на недомогание, Кутузов все чаще уклонялся от свиданий с ним. Противно было слушать невежественные рассуждения и поучения, видеть, как опять заводятся в войсках старые порядки в прусском духе.

   Получив рапорт Дениса Давыдова о занятии его отрядом города Гродно, фельдмаршал вызвал остававшегося еще при нем Коновницына и, передавая рапорт, сказал:

   - Пойди сам к государю, голубчик, доложи ему. Гродно, слава богу, в наших руках. Молодец Давыдов, огромные провиантские склады там захватил и шестьсот шестьдесят пленных взял...⁴⁰ Да похлопочи, чтобы без награды он оставлен не был...

   - Разрешите напомнить, ваша светлость, мы уже дважды полковника Давыдова к награждению представляли.

   - Знаю, знаю, - перебил Кутузов, - причины-то молчания ясны. Не могут никак старых грешков его забыть. Да, сам посуди, справедливо ли большие заслуги, оказанные отечеству Давыдовым, забвению предавать? Партизанские опыты его не токмо в сей войне, но и в будущих примером для многих послужат.

   - Какое же награждение, по мнению вашей светлости, надлежит испрашивать? - спросил Коновницын.

   - Полагаю, Давыдов заслужил не менее как орден Георгия третьего класса и чин генеральский, - ответил Кутузов и, тяжело вздохнув, добавил: - Впрочем, мнение мое высказывать воздержись, голубчик... Потому и не могу сам за это взяться, что нынче мнению моему все наперекор делается...

   Коновницын принадлежал к числу тех скромных и умных генералов, которые с