Давыдов Денис Васильевич - Н. А. Задонский. Денис Давыдов

астлив исполнить повеление его сиятельства, да при всем желании лишен этой завидной возможности... Спешу к Смоленску по приказу графа Ожаровского.

   - Как? Разве вы состоите под его начальством? - удивился адъютант.

   - Увы, увы, мой друг, - сказал, покачивая головой, Денис, - Вчера лишь принят... Судьба!

   - Какая досада! - отозвался адъютант. - А граф Орлов-Денисов весьма на вас надеялся... он так к вам расположен...

   - Передайте его сиятельству мое искреннее сожаление... Впрочем, если в дальнейшем представится случай, я не премину воспользоваться тем, чтобы быть полезным графу...

   Едва успел отъехать адъютант Орлова-Денисова, как прискакал посланный графом Ожаровским гвардии ротмистр Палицын. Офицер этот, с которым Денис был знаком, славился изящными манерами и тонким обращением. Начал деловой разговор не сразу.

   - Бог мой, как старит тебя борода, любезный друг! - воскликнул он, с любопытством осматривая Дениса. - И этот кафтан мужицкий... - ротмистр слегка поморщил нос. - Ну, что за охота, право... Я ведь тебя помню щеголем!

   - Ничего, брат, скоро опять щеголем стану, - произнес невесело Денис. - Кончилась моя партизанская волюшка!..

   - Прости, не совсем понимаю.

   - История, брат, скверная со мною произошла, - пояснил Денис, сразу разгадавший цель визита ротмистра. - Прибрал меня к рукам граф Орлов-Денисов.

   - Позволь! Как это прибрал? Ты шутишь, что ли? - всполошился Палицын.

   - Да какие там шутки! Присылает вчера приказ стать под его начальство. Что поделаешь!

   - И ты... ты, стало быть, теперь в его отряде?

   - В этом вся штука! Сам понимаешь, мы люди маленькие, не отвертишься. Вот приказал мне спешить к Смоленску, а что буду дальше делать...

   - Ах, боже мой, какая неприятность! - не сдержав себя, перебил ротмистр. - А ведь граф Адам Петрович Ожаровский просил меня с тобой договориться. Мы бы совместно могли действовать. Ты ведь знаешь графа, это золотое сердце, у него всегда приятно служить.

   - Да, что и говорить, лестно, лестно! - вздохнул Денис. - Почел бы за особое счастье, да сам видишь, как обстоятельства сложились. Прошу засвидетельствовать мое совершенное и глубочайшее почтение графу...³¹

   Спровадив ротмистра, Денис тотчас же написал генералу Коновницыну подробное письмо. Доказывая, что в настоящее время особенно выгодно размножение отрядов, а не сосредоточивание их, он просил доложить Кутузову о неприятном положении, в котором находился, и предоставить отряду право действовать самостоятельно, как и прежде. Отослав это письмо с урядником Крючковым в главную квартиру, стоявшую близ Вязьмы, Денис повел свой отряд дальше.

   Когда на следующий день партизаны достигли столбовой Смоленской дороги, их глазам открылось необычайное зрелище: несметное число экипажей, телег, карет и повозок, нагруженных своим и награбленным добром, сопровождаемых конными и пешими солдатами, бесконечной вереницей двигалось на запад. Чистый осенний воздух оглашался неумолчным разноязычным говором, скрипели телеги, ржали лошади... "Словно татарская орда после нашествия", - злобно подумал Денис, наблюдая из лесочка за чужеземцами. И приказал казакам:

   - А ну, ребята, катите головней по всей дороге! Задайте им жару!

   Казаки помчались. Среди французов поднялась невообразимая паника... Выстрелы, боевые крики и ужасные вопли обезумевших людей потрясли всю окрестность... Но вот показалась неприятельская регулярная кавалерия, а вслед за ней стройными рядами вышла старая гвардия.

   Денис дал сигнал. Казаки моментально отхлынули от дороги.

   Произведя еще несколько успешных партизанских поисков в районе сел Рыбки и Славково, Денис получил приказ Кутузова; действовать самостоятельно и спешить к Смоленску. Облегченно вздохнув, он немедленно отправился по указанному направлению. Впереди был обогнавший в дороге отряд графа Орлова-Денисова, позади - партизаны Сеславина и Фигнера.

   Подойдя ускоренными переходами к селу Богородицкому и услышав, что там ночевал граф Орлов-Денисов, Денис счел нужным навестить его. Граф принял любезно, однако, как заметил Денис, "вид партизана, ускользнувшего от генеральского "владычества" и пользовавшегося одинаковыми с ним правами", был ему явно неприятен.

   Отряд Орлова-Денисова направлялся к Соловьевой переправе, и граф приглашал следовать вместе, обещая большой успех. Денис, убежденный в бесполезности этого поиска, вежливо отказался, сославшись на повеление главнокомандующего спешить к Смоленску.

   Граф ничего не сказал, но простился с кислой улыбкой.

   ... Не дойдя нескольких верст до села Ляхова близ Смоленска, отряд Дениса Давыдова остановился в небольшой деревушке, куда ночью приехали Сеславин и Фигнер.

   Денис встречался с ними и прежде. Александра Никитича Сеславина помнил еще по прусской кампании, не раз приходилось бывать вместе у Ермолова. С Фигнером, служившим во время турецкой войны в корпусе Раевского, познакомился под Рущуком, где этот храбрый офицер вызвался измерить ширину и глубину крепостного рва, за что был награжден георгиевским крестом.

   Про последние подвиги Фигнера рассказывали чудеса. Как только французы вошли в Москву, он переоделся торговцем и, опираясь на толстую палку, в которую искусно было вделано ружье, пробрался в город с целью убить Наполеона. Но осуществить этого не смог. Зато превосходно владевшему французским, итальянским и немецким языками Фигнеру удалось собрать ценные сведения о расположении на московских окраинах отдельных воинских частей неприятеля. Части эти вскоре были уничтожены казаками.

   Создав затем с помощью Ермолова свой партизанский отряд, действуя между Тулой и Звенигородом, Фигнер наводил такой страх на неприятеля, что одно имя его заставляло вздрагивать даже бывалых вояк. За его голову французское командование обещало большие деньги.

   Дерзость Фигнера не знала предела. Однажды он и поручик Сумского гусарского полка Орлов, переодевшись во французские мундиры, отправились в главную квартиру Мюрата. Благополучно пробравшись через передовые неприятельские цепи, храбрецы подошли к биваку. Французы сидели у костра, варили ужин.

   - Qui vive?^VII - окликнул их часовой,

   Назвав себя офицером, Фигнер обрушил на часового поток ругательств. Тот оторопел, пропустил.

   Собрав нужные сведения, Фигнер и Орлов вскочили на французских лошадей и, провожаемые беспорядочными выстрелами, ускакали.

   Очень привязанные друг к другу, Фигнер и Сеславин по внешности и характеру резко отличались. Сеславин был высок ростом, худощав, немногословен. Александр Самойлович Фигнер имел рост ниже среднего, был расположен к полноте. Обычно невеселое лицо его с небольшим круглым носом и серыми глазами оживлялось всякий раз, как только появлялась опасность или когда, находясь среди друзей, после двух-трех рюмок он начинал рассказывать о своих похождениях. При этом Фигнер любил немного прихвастнуть.

   Так было и теперь в крестьянской избе, где собрались партизаны. Денис сидел на лавке против Фигнера. Сам мастер подобных рассказов, он не смотрел на рассказчика такими восторженными глазами, как Митенька Бекетов. Денис не сомневался в личной храбрости Александра Самойловича и настроен был по отношению к нему вполне благодушно. Однако когда Фигнер разошелся и стал хвастать своим жестоким обращением с пленными, он не выдержал и вмешался:

   - Не выводи меня, Александр Самойлович, из заблуждения, оставь мне думать, что героизм есть душа твоих славных подвигов.

   - Да ты не очень верь ему, Денис Васильевич, он на себя иной раз бог знает что наговорить способен... Ну, чего это ты, право, зверем себя выставляешь, Александр Самойлович? - обратился Сеславин к Фигнеру. - А кто третьего дня распорядился двум пленным сапоги выдать, чтоб ноги не поморозили?

   - Так это же старики были... - отозвался, внезапно покраснев, Фигнер. - Я не говорю, что со всеми жестокость нужна...

   - То-то и оно! - продолжал Сеславин. - Слов нет, в нашем деле и жестокость необходима бывает, да не в этом суть воинской доблести нашей. Мужеством, необычайной силой духа, рожденными любовью к отечеству, - вот чем достойно каждому россиянину гордиться! Мне недавно, господа, - обратился он ко всем, - такой случай передавали... Привезли в один из наших лазаретов раненного пулей в грудь русского гренадера. Лекарь, из пленных французов, стал гренадера осматривать, с боку на бок поворачивать, искать, где пуля засела. Боль, представляете себе, адская, а гренадер стиснул зубы - и ни звука. Офицер наш, легко раненный и лежавший рядом, поинтересовался: "Тебе, братец, что ж, не больно разве?" - "Как не больно, ваше благородие, - ответил тихо гренадер, - мочи нет, да ведь лекарь-то хранц, нельзя перед ним слабость свою показывать..."

   - Ах, какой молодец! - не удержался Бекетов. - Неужели так ни разу и не вскрикнул?

   - А вы послушайте, что дальше произошло, - ответил Сеславин. - Лекарь-то, очевидно, неопытный был, искал пулю долго... Офицер, который лежал рядом, ответ гренадера передал своим соседям. В палате все притихли, наблюдают. И вдруг слышат, как гренадер зубами заскрипел, а следом стон тихий у него вырвался... Что такое? А гренадер, с трудом повернув голову к офицеру, говорит: "Я не от слабости, а от стыда, ваше благородие... Прикажите, чтоб лекарь меня не обижал". - "Да чем же он, - спрашивает офицер, - тебя обижает?" - "А зачем он спину мне щупает, я русский, я грудью шел вперед!" Представляете, господа, - заключил Сеславин, - в чем суть? Для русского солдата одна мысль, что его могут заподозрить, будто он не устоял перед неприятелем, мучительней любой боли... Удивительно ли, что непобедимая доселе армия Бонапарта вспять обратилась!

   - Вполне с тобой согласен, Александр Никитич, - произнес Денис, - такого солдата, как русский, во всем мире не сыщешь... Да и что бы стоили все усилия наши, господа, если б не беспримерное мужество народа нашего...

   В это время в избу вошел Степан Храповицкий, ездивший с казаками на разведку к селу Ляхову. Он доложил, что село занято корпусом генерала Ожеро, имеющим свыше двух тысяч регулярной пехоты и кавалерии. Взятые казаками пленные эти сведения подтвердили.

   - Соединим свои силы, господа, и немедленно ударим! - первым предложил Фигнер, и в серых глазах его блеснул задорный огонек.

   - Подожди горячиться. Дело не шуточное, надо сначала силы свои подсчитать, - резонно заметил Сеславин.

   Подсчитали. Оказалось, в трех партизанских отрядах имеется всего немногим больше тысячи гусар и казаков. Денис, поразмыслив, предложил:

   - Для большей верности успеха можно пригласить графа Орлова-Денисова...

   - Да на кой черт он нам нужен? - запротестовал Фигнер. - Ручаюсь, без него обойдемся! Я сейчас же отправлюсь в Ляхово, сам там все разведаю, - добавил он, надевая свой артиллерийский спенсер и меховой картуз.

   - Нет, я склонен присоединиться к предложению Дениса Васильевича, - сказал Сеславин. - Подожди, Александр Самойлович, давай сперва договоримся...

   - Э, да ну вас! - пробурчал с недовольным видом Фигнер. - Поступайте, как хотите.

   Договориться с Сеславиным было нетрудно. Через час Бекетов уже скакал к графу Орлову-Денисову с письмом своего командира.

   "Из встреч и разлуки нашей я приметил, граф, - сообщал Денис, - что вы считаете меня непримиримым врагом всякого начальства; кто без честолюбия и самолюбия? Я, при малых дарованиях своих, предпочитаю быть первым, а не вторым; но честолюбие мое простирается до черты общей пользы. Вот вам пример: я открыл в селе Ляхове неприятеля. Сеславин, Фигнер и я соединились. Мы готовы драться, но дело не в драке, а в успехе. У нас не более тысячи двухсот человек конницы, а у французов две тысячи пехоты и еще свежей. Поспешите к нам, возьмите нас под свое начальство - и ура! с богом!"

   Граф от лестного приглашения не отказался. Партизаны начали тщательно готовиться к предстоящему сражению.

   28 октября утром, пользуясь густым туманом, отряды Давыдова, Сеславина и Фигнера вплотную, с трех сторон, подошли к Ляхову, заняли соседние деревушки. Вскоре к партизанам присоединился граф Орлов-Денисов. Он известил, что его кавалерия идет следом.

   Между тем казаки, захватив под Ляховом нескольких пленных, узнали от них, что войска Ожеро находятся в боевой готовности, намереваясь идти на соединение с войсками смоленского губернатора Бараге д'Илье, стоявшими в Долгомостье, на столбовой дороге. Посовещавшись, партизаны решили прежде всего преградить путь отступления Ожеро. Подведя свой отряд к Смоленской дороге, Денис спе?шил казаков, снабженных ружьями, затем приблизился к Ляхову и завязал бой. Сеславин, расположивший на небольшой высоте, позади стрелков, четыре орудия, открыл картечный огонь по неприятельским колоннам, выходившим из села. Отряд Фигнера построился за Сеславинской батареей. Орлов-Денисов, выславший разъезды по дороге к Долгомостью, находился со своей кавалерией справа от них. А бугские казаки, под командой Чеченского, стоявшие с левой стороны, заняли дорогу, идущую на деревню Язвино, где разместилась другая неприятельская часть.

   Невзирая на картечный и сильный ружейный огонь, французы, выйдя из Ляхова, стали занимать прилегавший к селу болотистый лес. Тогда ахтырские гусары и конница Фигнера ударили на неприятельскую кавалерию с фланга, загнали ее в болото, а спешенные казаки-стрелки ворвались в лес.

   Генерал Ожеро приказал своим расстроенным войскам отступить в Ляхово.

   В это время Орлов-Денисов получил неприятное донесение: две тысячи кирасир из корпуса Бараге д'Илье спешат из Долгомостья на помощь генералу Ожеро. Оставив под Ляховом одних партизан, Орлов-Денисов со всей своей кавалерией обратился на неприятельских кирасир, стремительно их атаковал и рассеял.

   Возвратился граф уже под вечер. Сражение под Ляховом еще продолжалось. Партизанам удалось в нескольких местах поджечь село, но французы оказывали упорное сопротивление. Очевидно, генерал Ожеро ожидал, что к нему вот-вот придет помощь. Увидев вдали кавалерию, приближавшуюся к селу, и приняв ее за французскую, генерал построил свои войска для общей атаки на партизан. Однако вскоре убедился в своей ошибке. Кавалерия оказалась русской: это были гусары и казаки Орлова-Денисова.

   Признав положение безнадежным, генерал Ожеро послал к графу парламентеров. Он сдавался в плен со всем своим корпусом. Шестьдесят офицеров и две тысячи рядовых положили оружие.

   Эта победа партизан имела большое значение в общем ходе военных действий. Кутузов, уведомляя о ней императора Александра, написал:

   "Победа сия тем более знаменита, что в первый раз в продолжение нынешней кампании неприятельский корпус положил перед нами оружие".

   А генерал Арман Коленкур, находившийся в постоянном общении с Наполеоном, сделал следующее признание:

   "Эта неудача была для нас несчастьем во многих отношениях. Император счел это событие удобным предлогом, чтобы продолжить отступление и покинуть Смоленск, после того как всего лишь за несколько дней и, может быть, даже за несколько минут до этого он мечтал устроить в Смоленске свой главный авангардный пост на зимнее время!"

   Продолжая партизанские поиски в районе южнее Смоленска, отряд Дениса Давыдова 31 октября вышел на Мстиславскую дорогу, приблизившись к главным силам русской армии.

   Денис нарочно избрал этот путь. Большое количество пленных и обоз с трофейным имуществом, следовавший за отрядом, замедляли движение: необходимо было разгрузиться. Кроме того, зная, какую острую нужду в продовольствии, особенно в мясе, испытывают передовые русские войска, преследующие по пятам французов, Денис хотел сделать приятный подарок: в его обозе шло свыше двухсот волов, отбитых партизанами в последние дни у неприятеля.

   Какова же была радость Дениса, когда от встреченных на пути гусар он узнал, что в ближайшей деревушке, скрытой за холмами, стоят войска генерала Раевского. Оставив отряд на марше под начальством Степана Храповицкого, Денис, пришпорив коня, помчался в деревню. "Я словно корсар, открывающий после долгого крейсирования берега своей родины", - счастливо улыбаясь, подумал он, завидев вдали биваки своих товарищей, так давно, казалось ему, оставленных.

   Николай Николаевич Раевский в компании генералов Васильчикова и Паскевича, а также нескольких штабных офицеров сидел в избе, заканчивая походный завтрак. Неожиданно дверь шумно распахнулась, и Денис, как был в казацкой папахе и чекмене, обросший бородой, вбежал в горницу и, не обращая ни на кого внимания, бросился обнимать Раевского.

   - Ты меня испугал, право, - отшучивался Николай Николаевич. - Ведь этакий вид у тебя разбойничий... Да откуда ты взялся-то?

   - Следую со своей партией из лесов смоленских, - весело ответил Денис. - Извините, господа, за появление в таком виде, - обратился он ко всем присутствующим, - два месяца в постоянных поисках и стычках с неприятелем, некогда туалетом заниматься.

   - Читали, брат, про твои подвиги в журналах! - с усмешкой сказал генерал Васильчиков. - Что и говорить, грому ты наделал много!

   - А меня, признаюсь, крайне удивляет, - подхватил генерал Паскевич, - что светлейший дозволяет партизанство... Как хотите, это недостойный метод, противный всяким воинским правилам!

   - Зато не столь опасный, как боевые действия лицом к лицу с противником, - язвительно добавил кто-то из штабных офицеров.

   Денис, понимавший, что недоброжелательство к нему вызвано в значительной степени завистью, ибо частое появление его имени в журналах кололо глаза многим, ответил довольно спокойно:

   - Скажу по чести, господа, расписки о сдаче сорока трех офицеров и трех с половиной тысяч рядовых, захваченных в плен моим отрядом до двадцать третьего октября, столь надежно ограждают мою совесть, что мне нечего более добавить...

   - И все же даже это обстоятельство не оправдывает партизанства как системы, - возразил Паскевич. - Надо смотреть на дело глубже, господин Давыдов. Партизанство имеет далеко идущие дурные последствия. Оно развращает солдат и мужиков произвольными действиями с оружием в руках, внушает неподобающие мысли о возможности пустить это оружие когда-нибудь против нас...

   Денис давно недолюбливал Паскевича. Этот молодой генерал с красивыми тонкими чертами лица и презрительно поджатыми губами казался бездушным человеком и завистливым карьеристом. Но сказанные им слова в какой-то степени настораживали. Денису припомнился ночной разговор гусар. "А что, если в самом деле прав Паскевич?" - подумал он. Однако, взглянув на Раевского, успокоился. Николай Николаевич оставался совершенно невозмутимым, слова Паскевича, видно было по всему, не считал достойными внимания.

   - Ну, это уж вы через край хватили, Иван Федорович, - вмешался Раевский. - Не скрою, я сам в начале войны весьма опасался внутренних беспокойств, однако ж ничего такого, слава богу, не случилось. А признаться, справедливости ради, что мужики помогли войскам победить французов, хотим мы того или не хотим, все равно придется...

   - Боюсь, ваше высокопревосходительство, как бы нам сия помощь мужицкая дорого не обошлась, - заметил Паскевич, вставая из-за стола.

   - Напрасно заранее себя пугаете, Иван Федорович, ведь этак здоровье испортить недолго, - со скрытой иронией произнес Раевский.

   Генералы и офицеры вскоре разошлись. Денис остался вдвоем с Николаем Николаевичем.

   - Что же я Сашу и Николеньку не вижу, да и Левушка мой исчез куда-то? - спросил Денис.

   - Николеньку на днях домой отправил, лихорадку где-то подхватил, - ответил Раевский. - А Саша в своем полку, брата же твоего к Дмитрию Сергеевичу Дохтурову послал, он находится верстах в десяти отсюда.

   - А где же теперь Базиль? В лейб-гусарах?

   - Представь, отказался, как и ты от гвардии... К себе звал - тоже не идет. "Не хочу, - говорит, - никакими привилегиями пользоваться". Странный какой-то стал! В армейской кавалерии служит. Да оно, может быть, и к лучшему...

   Разговор перешел на военные темы. Раевский принадлежал к числу сторонников и любимцев Кутузова, под командой которого служил в молодости. Одобряя действия фельдмаршала, Николай Николаевич с возмущением рассказывал о тех сложных интригах, которые плелись в главной квартире штабными господами во главе с Беннигсеном и Робертом Вильсоном против главнокомандующего.

   - И представь, теперь, когда события столь неопровержимо подтверждают мудрость и прозорливость Михаила Илларионовича, - продолжал Раевский, - эти господа, постоянно ему противодействующие, имеют наглость уверять, будто своими успехами мы обязаны им и будто успехи эти могли быть более значительными, если б светлейший всегда внимал их советам... Да, любезный Денис, - закончил Николай Николаевич, - подлости в наших высоких сферах столько, что, право, побудешь иной раз в главной квартире, послушаешь всех этих критиканов светлейшего, от коих на версту английским душком попахивает, и тошно станет!

   - Неужели светлейший обязан терпеть около себя этих господ? - спросил Денис.

   - Да что поделаешь, коли они в Петербурге поддержку находят, - прямо ответил Раевский. - Плетью обуха не перешибешь! Впрочем, кажется, Беннигсена из главной квартиры фельдмаршал собирается все-таки выпроводить...

   Разговор прервался приездом Левушки. В мундире армейского поручика, с анненским орденом за сражение под Малоярославцем, Левушка выглядел неплохо. Он был выше брата ростом, темно-рус, худощав, однако схожесть между ними легко улавливалась и по очертаниям лица, и по густым темным бровям над живыми глазами, и по быстрым, порывистым движениям.

   Семейные новости, сообщенные Левушкой, были благоприятны. Московский дом, оказывается, уцелел, хотя дочиста ограблен. Мать с сестрой собираются туда переезжать из орловской деревни. Брат Евдоким с кавалергардами следует за главной квартирой, произведен в ротмистры. Все живы, здоровы.

   - Более всего за тебя беспокоимся, - весьма обрадованный неожиданной встречей с братом, продолжал Левушка. - А тут недавно, как на грех, поручик Павел Киселев, он теперь адъютантом у Милорадовича, меня встревожил. Рассказывал, будто французы за твою голову награду объявили...

   - Позволь! Откуда же это Киселеву известно? - заинтересовался Денис.

   - Канцелярия смоленского губернатора к ним в руки попала... Киселев говорил, что сам объявления читал, где все твои приметы указаны. И даже будто против тебя целую экспедицию послали под начальством какого-то полковника Жерара...

   - Э, брат, было дело, да сплыло! - с довольной усмешкой сказал Денис. - Мы от этой экспедиции одни ножки да рожки оставили. И полковник Жерар давно в покойниках!

   Партизанская деятельность, о которой Денис красочно рассказывал весь вечер, Левушку до такой степени увлекла, что он тут же стал просить Раевского о дозволении поступить в отряд брата. Николай Николаевич возражать не стал.

   Тем временем отряд Дениса вошел в деревню, сдал интендантам пленных, оружие и, наделив войска мясом, за что особенно все благодарили партизан, тронулся дальше, к селу Красному, находящемуся за Смоленском, где, по сведениям, сосредоточились большие толпы отступавших французов. Отряд вел Степан Храповицкий. Денис же, ночевавший у Раевского, отправился догонять свою партию на следующий день вместе с Левушкой.

   Был легкий мороз. Порошил снежок. Денис и Левушка на сильных донских лошадях ехали быстро, без остановок. Не доезжая до одной из деревень, где остановился на привал отряд, увидели мчавшегося навстречу вестового казака. "Что такое? - тревожно подумал Денис. - Уж не наскочили ли наши на главные силы французов?"

   Но казак, поравнявшись с ними, объявил:

   - Подполковник Храповицкий уведомляет, что в деревню прибыл со своим штабом главнокомандующий и требует к себе ваше высокоблагородие...

   - Какой главнокомандующий? Толком говори!

   - Фельдмаршал, светлейший князь Кутузов...

   Денис, ни слова не говоря, хватил коня нагайкой и бешено поскакал вперед.

   ... Обычная курная изба, занимаемая Кутузовым, ничем не отличалась от других изб разоренной смоленской деревушки. В тесной горнице с бревенчатыми стенами, низким закопченным потолком и маленькими оконцами едва нашлось место для походной кровати фельдмаршала, дубового стола и нескольких раскладных кресел.

   Когда Денис с бьющимся сердцем вошел и почтительно остановился на пороге, Кутузов в распахнутом теплом сюртуке без эполет, сидя у стола, рассматривал карту, делая на ней карандашом отметки.

   Медленно приподняв голову и увидев Дениса, он отложил карандаш в сторону и тихим, усталым голосом пригласил:

   - Ну, подойди, подойди поближе, голубчик... Я еще лично не знаком с тобою, но прежде хочу поблагодарить тебя за твою службу...

   С этими словами он тяжело поднялся и, ласково взглянув на Дениса, привлек его к себе и слегка коснулся лба теплыми губами. Денис стоял молча. Сердечность и родственная простота, с какими встретил его фельдмаршал, тронули до слез. Неизъяснимое чувство любви и благодарности к этому человеку, спасителю отечества, охватило и взволновало так сильно, что все слова, заранее подготовленные, казались теперь ненужными, глупыми.

   А Кутузов между тем продолжал:

   - Удачные опыты твои доказали мне пользу партизанской войны, которая нанесла, наносит и нанесет еще неприятелю много вреда...

   Он сделал короткую паузу. Денис, запинаясь от волнения, произнес:

   - Прошу простить, ваша светлость, что осмелился предстать пред вами в мужицком одеянии...³²

   Глаз Кутузова, бегло скользнув по Денису, прищурился, на лице появилась легкая улыбка.

   - В народной войне это необходимо, - сказал он. - Действуй, голубчик, как ты действуешь: головою и сердцем. Мне нужды нет, что одна покрыта шапкой, а не кивером, а другое бьется под армяком, а не под мундиром... Ты скажи-ка лучше, - продолжал он, усаживаясь снова в кресло, - каким способом удалось создать большое ополчение в Юхнове? Мне генерал Шепелев говорил, будто дворянство там, кроме предводителя и нескольких мелкопоместных, не очень-то помогало? Кто же в таком случае крестьян побуждал в ополчение вступать?

   - Ненависть к поработителям отечества, ваша светлость, - ответил Денис. - На призыв наш, разосланный через земство, откликнулось свыше шести тысяч крестьян, пожелавших с оружием в руках защищаться от неприятеля, тогда как большинство дворян, к сожалению, уклонилось от службы... Оружие же ополченцам и крестьянам, поднявшимся в других селениях, выдавалось мною из отбитого у неприятеля... Прошу простить, ваша светлость, что решился на это без особого приказания.

   - Ничего, ничего, - одобрительно кивнул головой Кутузов. - Тут и приказания никакого ожидать не надобно, чтоб народу в таком деле, как защита отечества, помощь оказать. Только в донесениях своих об этом, голубчик, не пиши... Больно много уж нынче охотников все вкривь и вкось толковать!

   В это время в горницу вошел главный квартирмейстер полковник Толь, положил перед фельдмаршалом объемистую кипу разных бумаг.

   - Ох, Карлуша, замучил ты меня совсем своей канцелярией, - сказал со вздохом Кутузов. Затем, снова обратившись к Денису, произнес: - Ты иди пока, отдохни... Петр Петрович скажет тебе все, что нужно...

   Денис поклонился, вышел. И сразу попал в толпу знакомых и незнакомых штабных офицеров и должностных лиц. Всем не терпелось узнать, о чем говорил с ним фельдмаршал. Толстенький, румяный флигель-адъютант граф Потоцкий, славившийся как "первейший обжора российской армии", с которым Денис ранее несколько раз встречался, подхватив его предупредительно под руку, сказал:

   - Я тебя обедать жду, любезный Денис... Пожалуйста, не возражай! Мне сегодня доставили таких стерлядок и устриц - пальчики оближешь...

   Полагая, что аудиенция у Кутузова окончилась, сильно проголодавшийся Денис предложение Потоцкого принял. Изба, где остановился этот польский магнат, снаружи выглядела такой же убогой, как и все остальные, зато внутреннее убранство ее представляло поразительный контраст с тем, что пришлось видеть у фельдмаршала.

   Граф Потоцкий, смотревший на войну как на увеселительную прогулку, возил с собою огромный обоз. Повара, кондитеры, камердинеры, лакеи имели все необходимое для того, чтобы барин чувствовал себя как дома в любом месте.

   Потолок и стены горницы, куда граф привел Дениса, были задрапированы цветным бархатом, пол покрыт ковром. Столы роскошно сервированы. Ярко горели свечи, вставленные в позолоченные канделябры. Сверкал хрусталь. Искрилось в бокалах шампанское.

   За столами сидело около пятнадцати штабных чиновных господ. И первым, кого Денис заметил, был сэр Роберт Вильсон, поднявшийся навстречу с деланной улыбкой на каменном лице.

   - Я, кажется, имел удовольствие не раз встречать вас в прошлую кампанию, - любезно произнес он, протягивая руку.

   - Так точно, сэр, в штабе генерала Беннигсена, - подтвердил Денис, невольно настораживаясь. "А ведь, пожалуй, мне не стоило сюда приходить; очевидно, этот сэр не случайный здесь посетитель, - промелькнула мысль. - Им что-то хочется от меня выведать, надо держать ухо востро".

   Денис хотя и слышал от Раевского о неблаговидных поступках сэра Роберта Вильсона, интриговавшего против Кутузова, но, разумеется, не мог знать о всей той подлой подрывной работе, какую проводил в главной квартире этот агент английского правительства. Англия, для могущества которой Наполеон представлял величайшую опасность, желала как можно скорее покончить с ним, но, как всегда, стремилась осуществить это чужими руками и чужой кровью.

   Выполняя данное ему наставление, сэр Роберт Вильсон требовал решительных наступательных действий и сражений, не считаясь ни с излишними жертвами русских, ни с национальными интересами России. Получая английские субсидии, недальновидный император Александр, ослепленный ролью "избавителя всего света от тирании Бонапарта", не замечал позорного кнута в руках сэра Роберта Вильсона. Кутузов, наоборот, быстро отгадал стремления английского правительства. Осуществляя собственный план уничтожения французской армии, он избегал напрасных кровопролитных сражений, всемерно сохраняя русские силы.

   Вильсон понял, что в лице Кутузова он имеет неутомимого защитника национальных русских интересов, никак не склонного идти на поводу английского правительства, и повел упорную борьбу за смещение фельдмаршала с поста главнокомандующего. Беннигсен и группа штабных тунеядцев, к которой принадлежал и граф Потоцкий, были лишь орудием в ловких руках английского шпиона.

   Вильсон за несколько дней до встречи с Денисом писал императору Александру:

   "Лета фельдмаршала и физическая дряхлость могут несколько послужить ему в извинение, и потому можно сожалеть о той слабости, которая заставляет его говорить, что "он не имеет иного желания, как только того, чтобы неприятель оставил Россию", когда от него зависит избавление целого света. Но такая физическая и моральная слабость делает его неспособным к занимаемому им месту".

   Зная, как не любит и опасается император Александр всяких народных и партизанских действий, поощряемых Михаилом Илларионовичем, Вильсон и его друзья не раз доносили о "зловредной" деятельности Кутузова в Петербург. И, конечно, им бы весьма пригодилось каждое неосторожное слово, сказанное фельдмаршалом партизану.

   Но Денис надежд не оправдал. Он искусно отделывался от вопросов общими фразами. Любознательность сэра Роберта Вильсона была слишком подозрительна, чтобы способствовать откровенности. Впрочем, и времени для этого не оказалось. Едва Денис успел выпить бокал вина, как явился денщик фельдмаршала и объявил, что светлейший ожидает его к своему столу. Денис поспешил оставить гостеприимного хозяина и его приятелей с намерением никогда больше в эту компанию не попадать.

   За обедом у Кутузова не было никаких особых лакомств, и блюда подавались самые незатейливые, зато чувствовал себя Денис как дома. За столом кроме фельдмаршала находились Коновницын, Толь, Кудашев. В дружеских их чувствах к себе Денис не сомневался.

   Михаил Илларионович, отличавшийся необыкновенным даром слова, был интересным собеседником. Оказалось, он хорошо знал деда Дениса с материнской стороны - генерала Щербинина и помнил Василия Денисовича, некоторые остроты его, не известные даже Денису, передавал с большим мастерством.

   Говорили о литературе, о стихах Дениса, о письме к госпоже Сталь, только что написанном светлейшим. И все искренне посмеялись, когда Денис по просьбе Коновницына рассказал, как удалось ему отделаться от "владычества" генерал-адъютантов.

   После обеда, пользуясь благосклонным отношением фельдмаршала, Денис сказал:

   - Я прошу, ваша светлость, о новом награждении отличившихся партизан моего отряда...

   - Будь покоен, голубчик, - отозвался Кутузов. - Ты подай Петру Петровичу записку, я все сделаю, что в моих силах... Бог меня забудет, если я вас забуду!

   Простившись с фельдмаршалом, Денис заехал к кавалергардам повидаться с братом Евдокимом, затем пустился догонять свой отряд. В сумке Дениса лежал один из последних приказов Кутузова, обращавшегося к войскам со следующими замечательными словами:

   "Итак, мы будем преследовать неутомимо. Настает зима, вьюги и морозы; вам ли бояться их - дети Севера? Железная грудь ваша не страшится ни суровости погод, ни злости врагов. Она есть надежная стена отечества, о которую все сокрушается. Вы будете уметь переносить и кратковременные недостатки, если они случатся. Добрые солдаты отличаются твердостью и терпением, старые служивые дадут пример молодым. Пусть всякий помнит Суворова: он научал сносить и голод, и холод, когда дело шло о победе и славе русского народа".

   Будучи, под впечатлением своей встречи с фельдмаршалом, Денис находился в радостно-приподнятом настроении. Все казалось замечательным в Кутузове: и необыкновенная душевность, и простота в обхождении, и огромные разнообразные познания, обнаруженные им в разговоре за обедом, и эти простые, доходившие до сердца слова приказа.

   Денис подгонял коня: не терпелось поскорее рассказать обо всем товарищам.

   Продолжая следовать на запад параллельно движению французов, партизаны разбили большую неприятельскую колонну у местечка Ляды и, захватив в плен до пятисот солдат и офицеров, подошли к городу Копысу на Днепре.

   Узнав, что там находится кавалерийское депо под начальством майора Бланкара, сумевшего уже переправить на ту сторону реки большую половину войск и тяжестей, партизаны ворвались в город. Днепр еще не был скован морозом, лишь у самых берегов его образовалась тонкая ледяная кромка. Появление казаков у переправы вызвало замешательство и панику среди французов. Многие из них стали кидаться в реку, чтобы вплавь добраться до противоположного берега. Но казаки, очистившие город от неприятеля, двумя колоннами под командой Дениса пустились через Днепр вплавь. Кавалерийское депо было полностью разгромлено. В плен партизаны захватили десять офицеров и шестьсот рядовых, на месте положили не меньше.

   Возвратившись в Копыс, Денис приказал доставить к нему поставленного французами мэра города, по слухам, расстреливавшего русских пленных и всячески притеснявшего жителей. Казаки привели рябого и невзрачного, перепуганного насмерть человека, за которым вся в слезах прибежала молодая жена.

   - Как твоя фамилия, негодяй? - сурово спросил Денис арестованного.

   - Попов, ваша милость, - пролепетал тот.

   - Как же ты осмелился служить врагам отечества? - возвысил голос Денис. - Предатель, изменник!

   Попов еще более побледнел и что-то невнятно забормотал. Жена, рыдая, упала в ноги.

   - Сударыня, вам здесь не место, - обращаясь к ней, сказал Давыдов. - Ваш муж недостоин никакого сожаления...

   - Простите... Он всего три дня работал в магистрате. Его Калецкий заставил бумаги подшивать...

   - Какой Калецкий? Кто таков?

   - Из Могилева сюда присланный... который мэром служил...

   - Позвольте, сударыня! А разве не ваш муж был мэром?

   - Нет, нет, у кого угодно спросите...

   Выяснилось, что Попов, мелкий канцелярист, на самом деле только три дня работал в магистрате, казаки взяли его по ошибке. Калецкий, оказавшийся дворянином, укрылся в пригороде, собираясь бежать, но с помощью Попова его удалось захватить. Умоляя о пощаде, предатель рассказал, что в Могилеве, где он жил, первым присягнул на верность Наполеону архиепископ Варлаам, затем несколько видных чиновников и помещиков, помогавших неприятелю. Записав их фамилии, Денис хотел отправить список изменников в главную квартиру вместе с Калецким, затем раздумал. Дело представлялось совсем необычным, и кто знает, в какие руки попадет список!

   Случай этот навел Дениса на тяжелые размышления. Гордясь своим дворянским родом, самозабвенно любя отечество, Денис в начале войны не сомневался, что все дворянство, как и он, предпочитая смерть позору иноземного порабощения, полно решимости бороться до конца с наглым неприятелем. Но что же пришлось видеть? В то время как крестьяне, мещане, ремесленники - весь простой народ всюду брался за оружие и, не щадя жизни, дрался с чужеземцами, поведение дворянства во многих случаях вызывало негодование. Денис теперь достоверно знал, что не в одном Юхновском уезде дворяне уклонялись от службы. Всюду, при первых слухах о неприятеле, эти "потомки древних бояр" трусливо бежали в отдаленные губернии и, как с краской стыда на лице записал Денис в свой дневник, "пока достойные и незабвенные их соотчичи подставляли грудь свою штыку врагов отчизны, они, опрыскиваясь лишь духами, плясали там на могиле отечества и спокойно ожидали известия об исходе войны".

   А недавно Денис столкнулся и с более возмутительным случаем.

   Отряд ночевал в одной из деревень близ Дорогобужа. На рассвете в избу, где спал Денис, вошел урядник Крючков, доложил:

   - Крестьянин из соседнего села к вашему высокоблагородию...

   - По каким таким делам? - пробурчал, поднимаясь, Денис.

   - Говорит, будто ваш старый знакомый...

   - Хорошо. Давай его сюда.

   Крестьяне повсюду были надежными помощниками партизан. Денис не раз получал от них ценные сведения о нахождении неприятельских команд, и появление крестьянина, именовавшего себя "старым знакомым", не представляло ничего необычного. Однако того, кто вошел в избу, Денис никак не ожидал здесь встретить. И удивления своего скрыть не мог.

   Перед ним в коротком овчинном полушубке, теребя шапку в руках, стоял партизан Терентий. Тот самый русобородый, немного похудевший начальник партизанской дружины, с которым повстречался летом в лесах Смоленщины.

   - Доброго здоровья, ваше высокоблагородие, - произнес Терентий. - Простите, что обеспокоил...

   - Позволь... Как же ты здесь очутился, любезный? - все еще недоумевая, спросил Денис.

   - А я ведь сказывал вам, ежели не забыли, что из здешних мест родом, - отозвался Терентий. - Барин мой, господин Масленников, в пяти верстах отсюда проживает...

   - Так что же? Разве ты ушел из дружины?

   - Пришлось... Третью неделю дома...

   - Почему?

   - Не моя воля, ваше высокоблагородие, - вздохнув, ответил Терентий. - Народ-то будто доволен мною был... Не меньше полтыщи басурманов перебили, сколько обозов ихних забрали...

   - Ну? И что же потом произошло?

   - Да вот, как услыхал я, что хранцы в наших местах озоруют, - продолжал Терентий, - надумал сюда тайком пробраться. Баба моя с ребятами тут осталась, надо было укрыть их куда ни на есть, а то хранцы могли дознаться, что я в партизанах, да отквитать на них... Случаи такие были!

   - Понимаю, понимаю... Но здесь-то почему задержался? - нетерпеливо перебил Денис.

   - В подвале на цепи сидел...

   - Как? - еще более удивляясь, воскликнул Денис. - Значит, тебя все-таки французы схватили?

   - Схватили, да не они, - с горькой усмешкой проговорил Терентий. - По господскому приказу... Сначала на конюшню отвели, пятьдесят розог всыпали, а потом в подвал...

   - За что же? Чем ты провинился?

   - Вина одна... Проведал барин, что я в партизанах находился.

   - Быть того не может! Вздор! - перебил Денис. - Голову ты мне, что ли, морочишь, любезный?

   - Эх, ваше высокоблагородие, стал бы я жаловаться, кабы в другом чем виноват был! - горячо возразил Терентий. - Да у кого угодно в деревне спросите... Барин-то наш хранцам продался. Заодно с ними мужиков грабит, а партизан ловить и наказывать приказывает...

   Денис слушал убедительные доводы партизана молча. Сомнения постепенно исчезали. Отвратительный образ помещика-изменника вырисовывался довольно ярко. "Мерзость какая!" - думал Денис, еле сдерживая негодование.

   И, наконец, обратившись к Терентию, сказал:

   - Вот что, Терентий, я сам сейчас к вам поеду, разберусь. Если господин Масленников виновен, он получит по заслугам... <