Давыдов Денис Васильевич - Н. А. Задонский. Денис Давыдов

, но боюсь, что дело затянется. А положение тебе известно. Времени нет. Скачи туда сам, найди Офросимова... И чтоб через час кавалерия была. Добивайтесь любыми средствами Понимаешь?

   - Будет исполнено, ваше сиятельство! - воскликнул Денис, радостно блеснув глазами.

   Багратион улыбнулся:

   - Так поезжай с богом! Надеюсь, голубчик! - И, посмотрев в глаза Денису, предупредил: - Смотри ж, однако, голову не закладывай. В драку не лезь!

   Да, это поручение было потрудней других. В штабе Беннигсена, помещавшемся в просторном помещичьем доме на мызе Ауклапен, к просьбам начальника арьергарда относились равнодушно. Сам Беннигсен поехал осматривать позиции. А штабные работники, в большинстве немцы, в самом деле занимались составлением каких-то бумаг, попыхивали сигарами и, пожимая плечами, цедили сквозь зубы:

   - Резервы трогать нельзя... Это есть непорядок!

   Офросимов, не успевший ничего еще сделать, сказал Денису, что все советуют обратиться к дежурному генералу Петру Александровичу Толстому. Один из любимцев и доверенных лиц императора, этот генерал, используя свое положение, вмешивался во все дела. Толстой занимал отдельный флигель. Офросимов и Денис направились туда вместе.

   Сорокалетний генерал, с одутловатым сердитым лицом, сидел в кабинете за превосходно сервированным столом и завтракал. Он окинул вошедших адъютантов Багратиона недобрым взглядом и, не дослушав Офросимова, продолжая кушать котлетку, крикнул:

   - Да что надобно князю? Он хочет вытребовать всю армию в свой арьергард! Если он с тем, что имеет, не может удерживать неприятеля, то что это за генерал!

   - Осмелюсь доложить, ваше высокопревосходительство, неприятель ввел в действие не менее трех корпусов, - заметил Денис, стараясь держаться почтительно, хотя чувствовал, что от негодования кровь бросилась в лицо.

   - Что же из этого следует? Что? - перебил Толстой, начиная раздражаться. - Арьергард обязан исполнять свой долг... Да-с! И, полагаю, обстоятельства не так затруднительны, как вы рисуете. Французские войска ослаблены длительным маршем. Надо проявлять больше смелости... Извольте передать князю, чтоб на резервы не рассчитывал!

   Денис, словно ошпаренный, выскочил из флигеля. И долго не мог успокоиться.

   - Черт знает что творится! - бормотал он, сжимая руку Офросимова. - Ты пойми, там умирают, а здесь...

   - Здесь свои порядки, мой милый, - перебил его Офросимов, - нам с тобой их не переделать... Давай подумаем хладнокровно, что предпринять дальше.

   - И думать нечего! Едем искать Беннигсена! А если не дадут добром, я сам подговорю какой-нибудь полк...

   И Денис, не докончив фразы, опрометью побежал к своей лошади, стоявшей у подъезда дома. Офросимов последовал за ним.

   К счастью, Беннигсена искать пришлось не долго. Окруженный большой свитой, главнокомандующий возвращался в главную квартиру. Увидев его на дороге, Денис и Офросимов, пришпорив лошадей, помчались навстречу галопом. Беннигсен, признав в скачущих всадниках адъютантов Багратиона, забеспокоился. Тонкие губы его свела легкая судорога. Понял: случилась какая-то неприятность. А Денис, подскакавший первым, был в таком возбужденном состоянии, что на лицах свитских генералов и офицеров тоже отразился невольный испуг.

   - К вашему высокопревосходительству от князя Багратиона, - срывающимся звонким голосом крикнул Денис. - Неприятель двинул главные силы! Держаться невозможно!

   - Что же нужно князю? - спросил встревоженный главнокомандующий.

   - Кавалерия! Представляется удобный случай ударить с фланга, ваше высокопревосходительство. По льду Тенкнитенского озера. Это единственный способ задержать...

   - Хорошо, хорошо, - перебил Беннигсен, - возьмите моим именем два полка... Кажется, у Шлодитена стоят драгуны и уланы... И передайте князю, что я пришлю еще пехотную дивизию... Держаться у города необходимо до последней возможности, армия еще не устроена...

   Через полчаса Петербургский драгунский полк на рысях подходил к мызе Грингофшен, близ города, куда отступали арьергардные части. Рядом с огромным усатым полковником Дегтяревым ехал торжествующий, разрумянившийся Денис. Следом подходил Литовский уланский полк, взятый Офросимовым. По правде сказать, Денис надеялся, что теперь князь не откажет ему в разрешении отправиться с драгунами дальше. Однако Багратион, сердечно поблагодарив адъютантов, просьбу Дениса решительно отклонил:

   - Не могу, голубчик... видишь, что делается! - указал он на громады неприятельских войск, спускавшихся с высоток к городу. - Мне здесь каждый человек дорог!

   Вскоре началось ожесточенное сражение за город. Драгуны Дегтярева и уланы, перейдя озеро, опрокинули два французских пехотных полка. Одновременно ударили в штыки мушкетеры генерала Багговута. Наступление неприятельских войск немного задержали. Им лишь в сумерках удалось прорваться к городу. Но здесь они были встречены жестоким огнем стрелков Барклая, засевших в садах и строениях. Завязался упорный бой. Теснимые превосходящими силами противника, сражаясь врукопашную на улицах, русские медленно выходили из города. В это время генерал Барклай был ранен: осколком снаряда ему раздробило кость правой руки. Его отправили в главную квартиру.

   Уже совсем стемнело, когда к городу, почти полностью занятому неприятелем, подошла наконец пехотная дивизия, обещанная главнокомандующим. Встретив ее при подходе к городу, Багратион, подскакав к передней колонне, крикнул:

   - Возьмем обратно город, ребята! Рано неприятелю в теплых домах нежиться! Пусть в поле ночует!

   И, сойдя с лошади, обнажив шпагу, князь пошел впереди войска, чуть заметно припадая на левую ногу. Над головой, шипя, проносились ядра. Кругом свистели пули. Не доходя до Первых городских строений, Багратион повернулся, крикнул:

   - С богом, ребята! Ур-ра!..

   Вздрогнула земля от мощного и грозного клича. Войска рванулись вперед. Со штыками наперевес, обгоняя друг друга, ворвались в город. Растерявшись от неожиданности, французы стали поспешно оставлять дома и улицы.

   Багратион остановился близ городской ратуши. Была уже ночь. Выстрелы постепенно затихали. С обеих сторон города запылали бесчисленные костры. Русская и французская армии располагались на ночлег. Распустив войска арьергарда по местам, назначенным им по диспозиции, поручив охрану города командиру пехотной дивизии генералу Сомову, Багратион, оставшись без команды, отправился в главную квартиру.

   День, необходимый для устройства русской армии, был арьергардом отвоеван.

   Рассветало... Багратион, ночевавший со своими адъютантами в одном из сараев мызы Ауклапен, давно уже, заложив руки за голову, лежал с открытыми глазами. Было горько и обидно сознавать, что его, боевого генерала, в день решительного сражения посылают в резервные войска под команду генерала Дохтурова. Ничего лучшего Беннигсен не мог придумать! А может быть, лукавый, искусный в интригах немец умышленно отстраняет его от дела, боясь соперников в военной славе? Ну, да не такой сегодня день, чтоб думать о личных обидах... Да и Дмитрий Сергеевич Дохтуров славный, храбрый генерал. Надо исполнять, что приказали.

   Багратион легко и быстро поднялся. Посмотрел на крепко спавших адъютантов, минуту помедлил. Жаль будить, да ничего не поделаешь.

   - Пора вставать, други мои, - мягко и весело сказал князь. - Едем к Дохтурову.

   Адъютанты вскочили сразу. Лица освежили снегом и одеколоном. Выпили вместе с князем по стакану любимой его мадеры. На все ушло не более десяти минут - такой порядок у Багратиона соблюдался всегда.

   Узнав ночью, что князь назначен в резервные войска, Денис пришел в негодование. Любимого самим Суворовым генерала - в резерв! Багратиону предпочитают Сакенов, Эссенов и Корфов, многие из которых не слышали даже боевых выстрелов! Возмутительно! Разгорячась, Денис высказал товарищам много нелестных слов по адресу высокого начальства. Но... как спокойно держится сам Багратион! Собирается ехать к Дохтурову, привычно встал раньше всех, шутит, смеется, словно обида его и не коснулась. Этого Денис никак понять не мог! По его мнению, князю следовало отказаться от обидной должности, писать жалобу государю, вообще протестовать всеми способами. "Хорошо бы поговорить по душам с Ермоловым", - мелькнула неожиданная мысль, вызвав желание повидаться с братом Алексеем Петровичем. Ермолов находился сейчас на правом фланге, где было установлено двадцать оставшихся в целости пушек его батареи. "Все равно утром резервы вряд ли введут в действие, - размышлял Денис, - а посмотреть, как начнется сражение, интересно..."

   Багратион на этот раз в просьбе не отказал:

   - Хорошо, поезжай... Кланяйся Алексею Петровичу. Да, кстати, узнай, в каком положении его орудия. Только не задерживайся, душа моя.

   Денис поблагодарил и помчался на правый фланг. С небольшой возвышенности, куда он поднялся, открылась изумительная картина. Выпавший ночью снег словно пушистым ковром покрыл поле предстоящего сражения. В синем утреннем рассвете отчетливо различались дымившиеся еще костры биваков, но русские войска строились уже в боевой порядок. Было тихо. Легкий теплый ветерок изредка кружил по полю пролетный снег.

   Денису было известно, что ночью из-за беспечности генерала Сомова французы опять заняли город. Зоркими глазами Денис разглядел, что у передних городских строений шевелится неприятельская пехота, выдвигаются орудия. "Ну, скоро, пожалуй, начнется", - подумал он, пришпоривая лошадь.

   Найти Алексея Петровича Ермолова было нетрудно. Артиллерия правого фланга, состоявшая из сорока батарейных орудий и двадцати легких пушек, находилась впереди войск, близ селения Шлодитен. Когда Денис подъезжал сюда, он не знал, что главнокомандующий отдал уже приказ открыть огонь из всех орудий правофланговой батареи. Оставив лошадь у коновязи одного из гусарских эскадронов, стоявших на окраине селения, Денис отправился дальше пешком, как вдруг раздался оглушительный орудийный залп и сейчас же со стороны города ответили французские пушки. Началась сильная артиллерийская стрельба. Добежав до невысокого кургана, где стояли ермоловские орудия, Денис ничего уже отсюда разглядеть не мог: все потонуло в пороховом дыму.

   Ермолов был сегодня в лучшем настроении, чем вчера. И хотя залетавшие на курган ядра выводили из строя людей, Алексей Петрович распоряжался хладнокровно, с исключительным спокойствием.

   - Ты зачем здесь? - удивился он, встретив Дениса.

   - Посмотреть, как другие дерутся, почтеннейший брат... Отпросился у князя. А то и сражение кончится - ничего не увидишь. Мы же в резерве!

   Ермолов ответить не успел. У одного из орудий со страшным громом и треском разорвалось неприятельское ядро. Алексей Петрович, махнув рукой, побежал туда.

   Через несколько минут загрохотали семьдесят орудий центральной батареи, расположенной в полуверсте от батареи Ермолова. Канонада усилилась и с неприятельской стороны. Над полем плавали густые дымные тучи. Но на ермоловский курган ядра стали залетать все реже, очевидно французы сосредоточили огонь на центре и левом фланге.

   Неожиданно погода резко изменилась. Подул порывистый ветер. Начался сильный снегопад. Закрутилась метель. В двух шагах ничего нельзя было разглядеть. Канонада сразу затихла. Ермолов тоже прекратил бесцельную стрельбу.

   - Вот погодка! Прямо светопредставление! - сказал Алексей Петрович, подойдя к Денису, укрывшемуся от снега за пустыми снарядными ящиками. - В такую пору и до греха недалеко. Можно своих побить... - Он помолчал и заговорил о другом: - Так ты говоришь, что в резерве теперь... Слышал, слышал! Нечего сказать, нашли местечко для князя Петра Ивановича... А что поделаешь? Беда, Денис, старая... Вечно чужеземцы ноги нам путают... Вспомни Суворова...

   - Я одного не понимаю, - сказал Денис, - почему же князь молча обиду терпит?

   - Эх, брат любезный! - вздохнул Ермолов. - Плохо, я смотрю, Багратиона ты знаешь... Храбрых и горячих генералов у нас много. А князь Петр Иванович тем над ними возвышается, что свои обиды забывать умеет, когда о чести и славе отечества токмо помышлять надлежит. В этом все дело! Сам сообрази...

   Ермолов не договорил. Произошло невероятное...

   Метель как-то вдруг стихла. Небо прояснилось. Прямо перед центральной батареей стояли плотные колонны войск в синих мундирах.

   - Французы! - вскрикнул, подскакивая от изумления, Денис.

   - Кой черт их сюда принес? - удивился и Ермолов. - Заблудились, наверное!

   Пушки центральной батареи полыхнули огнем. Еще и еще! Французы зашевелились, попятились. В одно мгновение несколько русских пехотных батальонов, стоявших в центре, наклонив штыки, ринулись в атаку. Двадцать тысяч человек схватились грудь с грудью. Стрелять из орудий было невозможно. Слышался лишь невыразимый гул, лязг и скрежет. Наконец французы не выдержали, стали поспешно отступать. В погоню за ними помчалась кавалерия.

   Затаив дыхание, Денис лихорадочно блестевшими глазами наблюдал это потрясающее зрелище. Увидев толпы бегущих французов, он подумал, что теперь, пожалуй, исход всего сражения предрешен, и, повернувшись к Ермолову, воскликнул:

   - Какая блистательная победа! И как быстро с ними управились!

   - Подожди, до победы еще далеко, - отозвался Алексей Петрович.

   Лицо его было пасмурно. Он неотрывно смотрел на позиции, занимаемые главными силами русской армии. Там не замечалось никакого движения. И это обстоятельство беспокоило Алексея Петровича больше всего.

   - Французы наскочили на нас по какой-то случайности, - продолжал он, - но чтоб этот благоприятный для нас момент принес ощутительную выгоду, необходимо немедленно, сейчас же поддержать наступление главными силами. А Беннигсен не решается и упускает победу из своих рук!

   С досады Ермолов сердито и зло выругался.

   На Дениса слова Ермолова подействовали отрезвляюще. В самом деле, нерешительность Беннигсена была очевидна. Русские войска не собирались трогаться с места. На душе у Дениса стало смутно. И опять, как во многих других случаях жизни, в памяти невольно всплыл незабываемый образ любимого полководца.

   - Эх, был бы с нами Суворов! - подавляя вздох, высказал он вслух свою мысль.

   Ермолов сочувственно кивнул головой:

   - Да, тогда бы разговор совсем другой был...

   ... Бонапарт находился в самом мрачном настроении. Он стоял на возвышенной окраине города, у кладбищенской церкви. Прибыв сюда рано утром и впервые увидев русскую армию, построенную для сражения, он сразу понял, какую крупную ошибку допустил. Полагая, что русская армия будет отступать к Кенигсбергу, не ожидая генерального сражения, он распылил свои силы. Корпус маршала Нея был направлен для преследования прусского шеститысячного отряда генерала Лестока, находившегося в десяти - двенадцати верстах от правого фланга русской армии. Корпус маршала Даву ночевал в пятнадцати верстах от левого фланга. Корпус Бернадотта, сбитого с толку Багратионом, еще не подошел, на его содействие нельзя рассчитывать.

   Послав адъютантов к Нею и Даву с приказом немедленно идти к Эйлау, Бонапарт не спешил начинать битву, хотя располагал войсками, по численности не уступавшими русским. Бонапарт давно уже имел возможность убедиться, что русские сражаются с мужеством необыкновенным. Ожесточенное сопротивление арьергарда Багратиона, которого хорошо помнил еще по шенграбенскому делу, прямо-таки изумляло.

   - Это лучший генерал русской армии, - отзывался он о Багратионе.

   Надеяться на легкую победу, как бывало в Австрии и Германии, не приходилось. Лишь получив известие, что войска Даву скоро прибудут, Бонапарт решился на боевые действия. Он приказал корпусу Ожеро атаковать левый русский фланг, куда с другой стороны должен был подойти Даву. Но войска Ожеро, застигнутые внезапной метелью, сбившись с дороги, угодили под русские пушки... И не прошло одного часа, как прискакали адъютанты со страшным известием:

   - Корпус разбит... Сам Ожеро тяжело ранен! Командиры дивизий - генералы Дежарден и Гёделе убиты!

   А вскоре показались разрозненные, жалкие остатки корпуса, преследуемые по пятам русской пехотой и кавалерией.

   Бонапарт содрогнулся. Опасность угрожала уже ему самому. Один из русских гренадерских батальонов, увлекшись погоней, приближался к кладбищу. Бонапарт ясно видел красные озлобленные лица рослых гренадер, бежавших со штыками наперевес. Еще одна минута - и все будет кончено...

   - Пошлите гвардию, накажите их за дерзость, - отрывисто и зло приказал Бонапарт, обращаясь к Бертье.

   Оставленные Беннигсеном без поддержки, несколько русских батальонов, преследовавшие французов, гвардейской атаки не выдержали и отступили. Конница Мюрата и гвардейская кавалерийская дивизия Бессьера, прорвав боевую линию, пронеслась до русских резервов. Но вскоре снова поступили неприятные известия. Не сдержав кавалерийской атаки, русская пехота все же с поля не бежала. Пехотинцы ложились на землю, пропускали кавалерию, затем поднимались и стреляли ей в тыл. Гвардейская дивизия Бессьера, встретив жестокий огонь русских резервов, повернула обратно. Генералы д'Опу и Корбино были убиты.

   Бонапарт нетерпеливо поджидал подхода войск маршалов Нея и Даву. Он не знал, что его адъютант Евгений де Монтескью, посланный к Нею, захвачен казаками и надеяться можно лишь на Даву, войска которого и подошли в полдень. Бонапарт оживился. На первых порах Даву удалось потеснить с левого фланга русских. Однако через час французы снова были отброшены, причем русские чуть не захватили всю артиллерию Даву.

   Бонапарт оставался на месте. Русская артиллерия усиливала огонь. Пехота, стоявшая позади кладбища, несла огромные потери. И только присутствие императора удерживало войска от бегства.

   Ветки деревьев, сбитые ядрами и картечью, сыпались на голову Бонапарта. Вокруг лежали трупы офицеров и солдат. Адъютанты продолжали доставлять сведения о потерях... Какой страшный день!

   - Ну, Бертье, что вы думаете о наших делах? - стараясь сохранить спокойный тон, спросил Бонапарт.

   - Мы удерживаем все свои позиции, ваше величество, - дипломатически ответил начальник штаба.

   - Да, но к русским, кажется, подошли подкрепления, а у нас уже мало снарядов. Ней не является. Бернадотт далеко. Кажется, лучше идти своим навстречу...

   Последняя фраза не оставляла никаких сомнений. Император признает сражение неудачным, думает об отступлении. Бертье промолчал. Спускались сумерки. Канонада продолжалась.

   ... Денис возвратился к Багратиону в тот момент, когда князь вместе с Дохтуровым объезжал резервные войска, еще не принимавшие участия в сражении. Маленький, толстенький, застенчивый Дохтуров высоко ценил и любил Багратиона, соглашался со всеми его замечаниями. Получив донесение, что казачьи разъезды выследили движение к левому флангу неприятельских колонн, Дохтуров и Багратион устраивали свои войска таким образом, чтобы была возможность быстрее оказать помощь левому флангу. В то же время, предчувствуя неизбежность атаки французской кавалерии, Багратион распорядился приблизить конницу резерва, находившуюся под общим командованием генерала Чаплица, поставив ее в березовой роще, близ мызы Ауклапен. Среди этих войск находился Елизаветградский гусарский полк, командование которым принял полковник Юрковский, несколько эскадронов павлоградских гусар и казачьи полки.

   Как только кавалерия Мюрата и Бессьера приблизилась к первой линии, Багратион послал Дениса с приказом к Чаплицу ударить на французов.

   Увидев оживленных, готовых к бою гусар, услышав с детства знакомые слова кавалерийской команды, Денис с неожиданной остротой почувствовал неудовлетворенность своим положением. Нет, разумеется, он очень дорожил близостью к Багратиону, привязанность к которому росла с каждым днем. Он знал также, что, как адъютант, выполняет нужную и весьма ответственную работу, но все же с какой бы охотой он примкнул сейчас к гусарам и вместе с ними полетел бы в горячую схватку! "У них все ясно и просто, - думал Денис. - И никому никакого дела нет, какие диспозиции сочиняет Беннигсен... И, наверное, никто даже не представляет себе общего положения таким, какое оно есть. Порубился с неприятелем, выполнил приказ, да и отдыхай! Нет, если б не служил при Багратионе, дня одного не остался бы в адъютантах".

   - Давыдов! - окликнул его знакомый голос, когда он проезжал мимо одного из эскадронов павлоградских гусар.

   Денис приостановился. К нему подскакал сияющий и возбужденный Степан Храповицкий.

   - Ну что? Скоро нам в дело вступать? - спросил он, догадываясь, зачем скачет сюда адъютант Багратиона.

   - Скоро, скоро, сейчас распоряжение передам, - ответил Денис, завистливо поглядывая на гусара.

   - Вот спасибо! А то надоело стоять! Руки чешутся! - улыбаясь и подкручивая по привычке рыжие усики, сказал Храповицкий. - А вы что же? Все время при князе?

   - Да, при князе Багратионе, - холодно произнес Денис, подчеркивая фамилию и тем давая понять, что он не принадлежит к числу обычных адъютантов.

   И, попрощавшись, поскакал дальше, злясь на себя, что так нелюбезно обошелся с дружески расположенным к нему гусаром. Причина же этой нелюбезности заключалась в том, что Денису хорошо было известно неприязненное отношение гусар к "адъютантикам". Вопрос Храповицкого показался обидным. "Но ведь ему известно, что я состою не при каком-нибудь штабном, а при самом боевом генерале и, наверное, он не думал меня обижать, - размышляя, укорял себя Денис. - Надо будет обязательно съездить к нему, загладить свою резкость..." А на душе по-прежнему было смутно.

   Спустя каких-нибудь пять минут гусары и казаки, вылетев из рощи, дружно ударили с фланга на гвардейцев Бессьера, прорвавшихся почти до пехоты резерва. Впереди елизаветградских гусар на бешеном вороном Жеребце скакал полковник Юрковский.

   - Руби их в пе?си! Круши, хузары! - сверкая глазами, кричал он, врезаясь в неприятельские ряды и с непостижимой ловкостью действуя саблей.

   Вскоре французские конные гвардейцы отхлынули назад, преследуемые гусарами и казаками. Но на гребне высот, примыкавших к русскому левому флангу, показались войска маршала Даву. Бонапарт послал ему на помощь пехотную дивизию Сент-Илера, несколько кавалерийских, а также остатки разбитого корпуса Ожеро. Французы наступали густыми массами. Небольшой отряд генерала Багговута и дивизия генерала Николая Михайловича Каменского, сына фельдмаршала, отошли от Серпаллена к центру. Войска резерва вступили в сражение. Но силы были не равны. Французам удалось занять Крегскую гору, господствующую над местностью, а затем зажечь мызу Ауклапен.

   В это время осколком снаряда был тяжело ранен генерал Дохтуров. Командование принял Багратион, опять в минуту опасности оказавшийся во главе войск, принимавших на себя всю тяжесть неприятельского удара. Багратион повернул резервы лицом к неприятелю и начал контратаку.

   Денис поскакал к Беннигсену за подкреплением. Штаб главнокомандующего расположился на безопасном правом фланге. Несмотря на это, в штабе чувствовалось смятение.

   Беннигсен разрешил перебросить с правого фланга на левый все легкие орудия, обещал прислать на помощь подходивший прусский отряд генерала Лестока, но основные силы центра и правого фланга, стоявшие в бездействии, трогать запретил. Распоряжения главнокомандующего сводились к одномy - отразить нападение. Наступательных действий он остерегался, хотя Багратион ручался, что при надлежащей поддержке опрокинет войска Даву.

   - Мы даем сражение оборонительное, - говорил Беннигсен, - не будем выходить за рамки предусмотренных в таких случаях операций.

   Денис окончательно убедился, что при таком главнокомандующем о победе нечего и мечтать. Возвращаясь обратно, выполняя под огнем поручения Багратиона, он всюду видел чудеса храбрости, самопожертвования, героизма русских воинов и отдельных начальников, часто на свой страх и риск производивших контратаки. Видел величественного Багратиона, показывающего всем пример хладнокровия и бесстрашия; видел, как Ермолов, прискакавший на помощь пехоте, поставил впереди войск пушки и осыпал брандкугелями французов, засевших на мызе Ауклапен; видел, как генерал Каменский водил свою дивизию в штыковую атаку. Усилия некоторых начальников и героизм русских солдат принесли известные результаты: французы к вечеру оставили и Крегскую гору, и мызу Ауклапен, и другие взятые ими в начале сражения позиции. Бой окончился вничью. Обе армии, понеся огромные потери, остались на прежних местах.

   Однако Денис, как и многие другие участники сражения, понимал, что день обещал полную, решительную победу. И упущена она лишь потому, что русскую армию возглавлял плохой главнокомандующий, а штаб состоял из бездарных и трусливых людей, не знавших даже русского языка. Денис Васильевич все сильнее и сильнее проникался ненавистью к этим господам, парализовавшим успешные действия русских войск.

   Наступила ночь. В штабе Беннигсена подсчитывали убитых и раненых, осматривали знамена, взятые у французов, готовили списки отличившихся. Беннигсен отправлял курьеров в Петербург с радостным известием о победе, одержанной им над Бонапартом.

   И вдруг на правом фланге послышались ружейные выстрелы. Подошли два легких пехотных полка из корпуса Нея. Правда, войска правого фланга, не принимавшие участия в битве, немедленно отбросили их назад, но испуг, охвативший штабных господ, был так велик, что поднялась настоящая паника.

   - Французы заходят с тыла! Нас окружают! Надо немедленно отступать! - кричали в страхе штабные чиновники.

   Беннигсен дрожащей рукой подписал приказ о немедленном отступлении всей армии по Кенигсбергской дороге. Войска, ропща и негодуя, стали спешно строиться в колонны, хотя никакая опасность не угрожала. Французская армия была так обессилена, что не могла сделать ни одного шага.

   Узнав о приказе Беннигсена, Бонапарт удивился едва ли не больше всех. Он сам собрался отступать, но теперь, конечно, все распоряжения на этот счет были отменены. В Париж поскакали гонцы с известием о блестящей победе, одержанной императором над русскими. Впрочем, обмануть общественное мнение Бонапарту на этот раз не удалось.

   "Нерешительность Эйлауского сражения вызвала в Париже невероятную тревогу, - записал современник. - Враги империи под личиной скорби не могли скрыть радости о народном бедствии. Государственные фонды значительно понизились".

   А через два года Бонапарт, прогуливаясь в Шенбруннском парке с ротмистром Чернышевым, посланцем императора Александра, признался:

   - Я назвал себя победителем при Эйлау только потому, что вам самим угодно было отступить...¹⁴

   Простояв девять дней под Прейсиш-Эйлау, французы все же вынуждены были отступить в западном направлении. Десятки тысяч неубранных трупов, лежавших на поле битвы, возбуждали в солдатах мрачные мысли. Провиант, взятый с собой, кончался. Пруссия дотла разорена. Госпитали переполнены тяжелоранеными.

   Переехав в замок барона Финкенштейна, близ Остероде, Бонапарт писал оттуда своему брату Жозефу:

   "Чиновники моего штаба, полковники, офицеры не раздевались в продолжение двух, а другие - четырех месяцев (я сам не снимал сапог целые две недели), валяясь на снегу и в грязи, без хлеба, без вина и водки, питаясь картофелем и мясом, двигаясь взад и вперед усиленными маршами, сражаясь на штыках и весьма часто под картечью, отправляя раненых в открытых санях за двести верст. Мы ведем войну во всем ее ужасе".

   Положение французской армии было столь бедственным, что Бонапарт решился даже предложить Беннигсену перемирие. Тот отказался, заявив, что "император Александр поручил ему сражаться, а не вести переговоры". Бонапарт занялся формированием новых корпусов, деятельной подготовкой к весенней кампании.

   Русская армия, отошедшая к Кенигсбергу, вновь двинулась за неприятелем. Казачьи полки, поступившие под команду атамана Матвея Ивановича Платова, находились в авангарде и каждый день отбивали у французов транспорты, орудия. За короткое время захватили в плен тридцать офицеров и две тысячи двести солдат. Главнокомандующий, видя успешные действия Платова, усилил его отряд Гродненским и Павлоградским гусарскими полками.

   Пользуясь тем, что Багратион уехал по делам армии в Петербург, Давыдов стал частенько наведываться в платовский отряд. Денис восстановил дружеские отношения с Храповицким, привлекавшим его своим удальством и откровенностью мыслей, не раз ночевал у Якова Петровича Кульнева, которого наконец-то произвели в подполковники. Кульнев командовал теперь батальоном гродненских гусар.

   А однажды вместе с Ермоловым Денис побывал в гостях у самого Платова. Этот высокий, сутулый, седоусый генерал со скуластым лицом и хитроватыми глазами ходил в поношенном мундире, жил просто, по-казацки. Когда-то Платов служил в суворовских войсках, отличался большой храбростью, сметливостью. Дениса он интересовал, давно. Ермолов же еще со времен костромской ссылки состоял с Платовым в приятельских отношениях.

   - Старик иной раз нарочно прикидывается темным и грубым человеком, - говорил Алексей Петрович, - а ума у него - на двух других генералов. С ним и поговорить и поспорить всегда приятно.

   Матвей Иванович квартировал на окраине небольшого селения, только что занятого донцами. Застали его за ужином. На большом непокрытом столе стояли два графина с водкой, кислая капуста, несколько головок лука, отварное мясо в глиняной миске. Платов в расстегнутом мундире сидел в красном углу, окруженный несколькими казачьими офицерами, и с аппетитом обгладывал большую баранью кость. Увидев вошедших, он сейчас же поднялся, вытер рот и руки холщовым полотенцем и, весьма довольный, трижды облобызал Алексея Петровича.

   - Вот уважил, что навестил! Милости прошу! Завсегда гость дорогой.

   Денису, которого видел как-то в главной квартире с Багратионом, Платов протянул жилистую руку. Но Ермолов тут же представил:

   - Брат мой двоюродный, Матвей Иванович... Сын Василия Денисовича Давыдова. Прошу любить и жаловать.

   - Царь ты мой небесный! - воскликнул Платов. - Свойственник, значит! Да ведь я и батюшку твоего знавал, - обратился он к Денису, - лихой и зубастый мужик был... Вон дело-то какое!

   И тоже расцеловал Дениса, обдав его запахом водки и лука.

   - Ну-тка, Фролов, сообрази, чем гостей потешить, - обратился Платов к одному из ординарцев. - Сам-то я водочку и капустку соленую ни на что не меняю, - пояснил он Ермолову, - а для дорогих дружков и заморскую кислятинку имеем...

   Через несколько минут стол неузнаваемо преобразился. Казаки постелили великолепную французскую скатерть. Появился фарфор и хрусталь. Двое бородачей втащили целый ящик шампанского.

   - Богато живешь, Матвей Иванович, - заметил Ермолов, - придется поближе к тебе держаться.

   - Каждый день господь посылает, - пряча усмешку под усы, ответил атаман. - Солдаты ихние не жравши бредут, а в генеральских обозах чего только нет...

   - Стало быть, вы теперь одним генералам и опасны, - не удержался от иронии Ермолов.

   - А ты не шуткуй, не шуткуй, Алексей Петрович! - нахмурился Платов. - Я хотя у костромского попа, как ты, латыни не обучался, а мнение такое имею, что, не будь казаков, быть бы нынче Леонтию Леонтьевичу Беннигсену за рекою Неманом.

   - Ну, это уж, пожалуй, лишку хватил, Матвей Иванович, - улыбаясь и подзадоривая атамана, сказал Ермолов. - Спору нет, легкая кавалерия помогает хорошо, да в современных войнах не она дело решает.

   - Об этом я рассуждать не берусь, - перебил, горячась, Платов, - а знаю твердо: ежели бы казаки гонцов к Бернадотке да к Нею не перехватили, так супротив нас сорок тысяч лишних войск оказалось бы. Это как, по-твоему? - И, не дожидаясь ответа, неожиданно подморгнув Денису, атаман продолжил: - Теперича легкая кавалерия опять не без дела: за один день сегодня сотни три хранцев побито да поболе того в плен взято. А кабы послушал меня Леонтий Леонтьевич, позволил бы казаков небольшими партиями поглубже в тыл пускать, они бы давно всю армию Бунапартия ощипали.

   Денис слушал старого атамана с большим интересом. После рассказа Храповицкого о поисках гусар под Морунгеном вопрос о действиях легкой кавалерии в неприятельском тылу не выходил из головы. Доказывая, что легкая кавалерия может иметь на войне большее значение, чем сейчас, Матвей Иванович сообщил множество любопытных историй. Доводы казались убедительными. Однако ясности все-таки не было. Денис знал, что по существующим правилам легкая кавалерия не должна выходить из состава боевой линии главной армии, что на казаков возлагается служба на аванпостах и действия наравне с линейными войсками. "Нарушение этих правил привело бы к ослаблению армии" - так рассуждали многие, даже Ермолов. Когда возвращались обратно, Алексей Петрович заметил:

   - Матвей Иванович свое дело, конечно, знает превосходно, но верить ему наполовину следует. Он и пофантазировать и прибавить любит...

   Зато Кульнев, узнав от Дениса о разговоре с Платовым, сказал:

   - Я уже сам об этом подумывал... Легкая кавалерия - дело великое. По-моему, Матвей Иванович прав во многом.

   В голове Дениса уже бродили смутные мысли... Но вскоре другие встречи и события отвлекли от них.

   Приехал Четвертинский. Почти следом за ним, вместе с Багратионом, прибыл в армию и давно ожидаемый Николай Николаевич Раевский.

   Четвертинский поразил своим видом. Обычно оживленное лицо его сделалось пасмурным. На лбу залегли морщинки. В запавших глазах отражалась печаль. При встрече даже не улыбнулся.

   - Что с тобой случилось, Борис? - спросил встревоженный Денис, когда они остались вдвоем.

   - Житейские неприятности, - мрачно отозвался Четвертинский, - не стоит говорить... Рассказывай, как сам живешь.

   - Нет, я вижу, как ты страдаешь, и не могу оставаться спокойным. Ты же знаешь мои чувства к тебе...

   Денис подсел к приятелю, взял его руку. Четвертинский был тронут и в конце концов признался:

   - Подлость, подлость, голубчик Денис... Ну, ты уже, наверное, слышал, что государь близок к сестре... Я, признаюсь, сначала не верил, а потом вообще склонен был смотреть на это сквозь пальцы. Все светские дамы имеют связи, я не блюститель морали, это дело их личное. Но он сам... - понимаешь? - сам решил афишировать эту связь... И вот, можешь судить, каково мое положение! В глазах всех я теперь брат признанной фаворитки... Не более! Я словно потерял свое имя, чувствую всюду недвусмысленные взгляды. Мне стыдно смотреть на людей... стыдно бывать у сестры... служить трудно... Хочу проситься в отставку, уехать подальше от этих мерзостей...

   Денис, как мог, старался ободрить товарища. Полагая, что Четвертинскому нужна встряска, уговорил его поехать вместе в Амт-Гутштадт, где стояла дивизия князя Щербатова, имевшая соприкосновение с авангардными частями маршала Нея. Командир дивизии позволил молодым адъютантам принять участие в небольшом сражении. И это в самом деле немного отвлекло Четвертинского от грустных мыслей.

   Николай Николаевич Раевский, напротив, находился в самом благодушном настроении. Он всегда с большой симпатией относился к Багратиону, вместе с которым начинал службу в потемкинских войсках. Поэтому, когда князя вновь назначили начальником авангарда армии, Раевский охотно принял предложение взять под команду бригаду из трех полков егерей, входившую в состав авангарда.

   Раевского радовал также подбор и других командиров авангардных частей. Генералы Марков и Багговут были известны ему с хорошей стороны. Ермолов, распоряжавшийся по-прежнему артиллерией, родственно и душевно близок с давних пор.

   Пользуясь тем, что авангард формировался заново и адъютантские обязанности были ограничены, Денис почти ежедневно навещал Раевского. Иногда один, иногда с Четвертинским. Деятельно занимаясь служебными делами, Николай Николаевич находил время и для шуток и для теплых дружеских бесед. Хотя вскоре настроение Раевского омрачилось. Причиной тому были неприятности, все чаще и чаще возникавшие в связи с плохим снабжением войск провиантом.

   В начале марта главная квартира переехала в Бартенштейн, несколько южнее Прейсиш-Эйлау, а части авангарда продвинулись вперед на тридцать - пятьдесят верст, заняв селения, разоренные ушедшими недавно французами. Понятно, что достать здесь продовольствие и фураж было совершенно немыслимо, а провиантские чиновники, хорошо снабжавшие главную квартиру, на авангард не обращали никакого внимания, считая, что в авангарде "сами себя прокормят". Багратион неоднократно ездил объясняться с Беннигсеном, но тот отделывался обещаниями.

   Между тем солдаты, не получая продовольствия, бродили по полям, выкапывали замерзшие, оставшиеся в земле овощи. Вспыхнули эпидемические заболевания. Кавалерийские и обозные лошади, которых кормили одной соломой с крыш, гибли сотнями. Дорога от авангарда до главной квартиры была устлана конскими трупами.

   Тогда некоторые командиры, потеряв всякую надежду на правильное снабжение, стали силой отбивать транспорты с продовольствием и фуражом, следовавшие в главную квартиру или в другие части. Но с подобным самоуправством главнокомандующий расправлялся довольно сурово.

   В бригаде Раевского произошел такой случай. Командир одного из батальонов, пожилой, заслуженный майор Колышкин, отбил из чужого транспорта для своих голодных солдат пять возов с хлебом. Об этом доложили Беннигсену. Тот отдал приказ: майора от службы отстранить и отдать под суд. Понимая, что поступок офицера вызван не какими-нибудь корыстными мотивами, а желанием накормить голодных солдат, Раевский решил, с позволения Багратиона, съездить в главную квартиру, походатайствовать о смягчении наказания виновному. Денис, имевший уже некоторые связи в штабе, отпросился у князя поехать вместе с Раевским.

   Но никакие доводы на штабных господ не подействовали. Раевский, сопровождаемый Денисом, пошел к главнокомандующему. Беннигсен, занимавший просторный особняк, сидел в кресле у камина. Рядом находился неизменный его советник сэр Роберт Вильсон.

   Выслушав Раевского, главнокомандующий поморщился и недовольным тоном произнес:

   - Довольно странно, генерал, что вы находите возможным вступаться за мародеров, кои разлагают наши войска.

   - Вашему высокопревосходительству известны обстоятельства, при коих совершен непозволительный поступок, - возразил спокойно Раевский. - На мой взгляд, эти обстоятельства смягчают степень виновности...

   - Какие обстоятельства? Что вы имеете в виду?

   - Отсутствие продовольствия во многих частях авангарда.

   - Но я же сделал распоряжение... И мне известно, что вчера, например, хлеб вам отправили в достаточном количестве. Разве вы не получили?

   - Получили... впервые за две недели, ваше высокопревосходительство, но в количестве недостаточном. Помимо этого, хлеб выпечен из овса и чечевицы...

   - Знаю, знаю! - перебил, вставая, Беннигсен. - Мы вынуждены, правда, добавлять в муку горох, но все же хлеб выпекается превосходный.

   Он подошел к окну, на котором лежали две румяные буханки, доставленные на пробу провиантскими чиновниками, и, разломив одну из них, обратился к Вильсону:

   - Посмотрите, сэр, разве это плохой хлеб?

   - Отличный хлеб, ваше высокопревосходительство, - не выпуская изо рта сигары, отозвался англичанин. - Мне кажется, что генерал слишком требовательно относится к солдатскому рациону.

   Мускулы на спокойном лице Раевского дрогнули, однако он сдержался. Окинув Вильсона презрительным взглядом, он обратился к Беннигсену:

   - Хлеб, получаемый нами, никак не походит на представляемые вашему высокопревосходительству пробы. Чиновники вводят вас в заблуждение. Я сам присутствовал вчера при раздаче. Хлеб, доставленный нам, - невыпеченное и горькое тесто, малопригодное к употреблению. Я могу, если угодно, представить настоящие образцы.

   - Пусть, даже так, нужно потерпеть, - вмешался Вильсон. - Русский солдат известен своей неприхотливостью...

   Раевский побледнел от гнева.

   - Я говорю с главнокомандующим русской армии, сударь, - отчетливо выделяя каждое слово и с холодным бешенством глядя на Вильсона, сказал он. - О качествах русского солдата не вам судить, сударь...

   - Вы забываетесь, генерал! - кривя тонкие губы, перебил Беннигсен. - Представитель союзного государства имеет право высказывать свое мнение.

   - Но не делать оскорбительных замечаний, - продолжал негодовать Раевский. - Русский солдат более, чем солдат английский, нуждается в хорошем питании, ибо, насколько мне известно, солдаты английские еще не трогались со своего острова, чтобы выступить против общего нашего неприятеля, а кровь солдат русских обильно орошает поля сражений. Я считаю, что господину военному агенту делать замечания о качествах русских солдат при таких условиях совершенно непозволительно.

   - Вы слишком много берете на себя, генерал, чтоб рассуждать о таких вещах, - сердито сказал. Беннигсен.

   - Так рассуждает вся армия, не видевшая на поле брани ни одного союзного британского солдата.

   - Ну, хорошо, хорошо, - опять перебил Беннигсен, желая замять неприятный разговор. - Мы отклоняемся в сторону. Я прикажу пересмотреть дело вашего офицера. Необходимые меры для улучшения снабжения авангарда также будут приняты. Что вам еще от меня угодно?

   - Спасибо. Более ничего не имею, ваше высокопревосходительство.

   И Раевский, отвесив с достоинством поклон главнокомандующему, не обращая внимания на англичанина, спокойно вышел из комнаты.

   Денис был в совершенном восторге от Николая Николаевича. Осадить