Давыдов Денис Васильевич - Н. А. Задонский. Денис Давыдов, Страница 2 - Книги

дчиниться австрийскому гофкригсрату и послал русских офицеров обучать австрийцев штыковому бою, или, как он саркастически выразился, "таинству побивания неприятеля холодным оружием". Наконец начали приходить подробные реляции о блестящих победах суворовских чудо-богатырей над войсками прославленных французских генералов Моро, Макдональда, Жубера.

В доме Давыдовых военные известия обсуждались оживленно. Василий Денисович благодаря обширным связям лучше других был осведомлен о действиях Суворова.

Денис, больно переживавший опалу любимого полководца, находился теперь в приподнятом настроении, жадно ловил каждую весточку из армии Картины суворовского похода рисовались ему необыкновенно ярко И своим товарищам о Суворове Денис рассказывал с таким жаром и вдохновением, что Александр Тургенев однажды заметил:

- Чудо, какая эрудиция! Словно сам ты при фельдмаршале состоишь неотлучно...

- Завидую каждому его солдату, - с искренним чувством отозвался Денис. - Как счастлив был бы я служить под командой Суворова!

Возможно, рассказы Дениса иной раз окрашивались юношеской фантазией. Недаром Жуковский заметил в нем поэтическое воображение. Впрочем, дело было не в этом. Среди военных имелись тогда люди, склонные объяснять суворовские победы счастливой случайностью, порывами бестолковой отважности, хотя сам полководец, как было известно, не раз иронизировал над подобными людьми:

- Помилуй бог! Все счастье да счастье, надо ж когда-нибудь и уменье! Беда без фортуны, горе без таланта!

Василий Денисович, к счастью сына, принадлежал к той группе военных, которые в действиях Суворова видели прежде всего разумный план, известную систему, вникали в намерения полководца, угадывали их. С помощью отца Денис имел возможность ближе познакомиться с методами и тактикой полководца. Жизнь этого изумительного человека стала образцом для Дениса. Суворовская военная система воспринималась органически как бесспорно лучшая из всех систем.

Денису шел шестнадцатый год. Отец писал уже письма в Петербург родным и знакомым, желая как можно лучше устроить сына. Шестнадцатилетних на действительную службу принимали. Оставалось лишь терпеливо ждать. Легко сказать - целый год! Денис вздыхал после каждого нового известия о суворовских победах. Ему не терпелось. Время движется слишком медленно. Пожалуй, на его долю не достанется славы!

Осень стояла холодная, дождливая. У Давыдовых все шло своим чередом Денис готовился к военной службе, Евдоким - в иностранную коллегию Десятилетняя хрупкая и нежная Сашенька училась в пансионе. Самый младший, Левушка, любимец матери, обычно послушный и тихий, ни с того ни с сего вдруг стал озорничать. На днях отрубил хвост собаке. А мальчику всего восемь лет. Что-то с ним будет! Елена Евдокимовна с грустью замечала, что Левушка ведет себя точь-в-точь как старший... Нет, теперь, слава богу, Денис, кажется, утихомирился, а вот когда был поменьше...

Неожиданно, проездом из Петербурга, прибыл навестить дядю кавалергард-ротмистр Александр Львович Давыдов. Он толст, важен. И при разговоре чуть-чуть картавит. Денису двоюродный брат не понравился, но нарядная кавалергардская форма произвела сильное впечатление.

Александр Львович привез скверные известия. Австрийцы настаивали, чтобы русские войска были переброшены в Швейцарию, где находилась чуть не стотысячная армия французского генерала Массена. Правда, в помощь Суворову послали двадцатичетырехтысячный корпус генерала Римского-Корсакова, но все же положение создавалось трудное. К тому же Суворов, говорят, начал в последнее время сильно прихварывать. Довели австрийцы, суют нос куда не надо.

Александр Львович уехал. Переданные им сведения быстро подтвердились. Австрийские генералы, завидовавшие воинской славе русского полководца, отвергли все его предложения и сумели убедить Павла, что их план кампании, разработанный по всем правилам австрийского военного искусства, является самым лучшим.

Суворову предстояло перейти через Альпы, чтобы соединиться с корпусом Римского-Корсакова. Австрийцы обещали, но не подготовили для русских войск ни провианта, ни одежды, ни боевых припасов.

Стояли холода. Горные дороги обледенели. Сам Суворов был болен, еле держался в седле. А у французов свежая, вчетверо сильнейшая армия, удобные позиции, превосходное снабжение. Казалось, в таких условиях гибель небольшого суворовского корпуса неминуема.

Москва словно застыла в напряженном ожидании Василий Денисович ходил хмурый. Как человек военный, он более других сознавал безвыходность положения.

- Австрийцы нарочно устроили ловушку, - негодовал он. - Просто непостижимо, как государь согласился с австрийским планом?

Денис похудел, плохо спал. Драматизм развертывавшихся событий захватил его. Как поступит при таких обстоятельствах полководец? Отец говорил, будто есть возможность отступить, обойти горы... Нет, Суворов отступать не будет. Значит, должно произойти что-то необычайное, может быть, ужасное...

Однако был один человек, который относился к событиям с невозмутимым спокойствием, - это старый дядька Филипп Михайлович. Он доживал во флигеле последние дни. Денис частенько забегал проведать старика, делился с ним новостями. Филипп Михайлович никаких предположений не делал, но свято верил, что Суворов сумеет найти выход из любого положения.

- Никто его, батюшку нашего Лександра Васильевича, не осилит, - задыхаясь от кашля, говорил старик, - сумлеваться нечего. И всякие горы пройдет и неприятеля побьет...

Разговор с дядькой всегда успокаивал Дениса. А вскоре и впрямь Москва узнала, что суворовские чудо-богатыри преодолели все преграды: Сен-Готард, Чертов мост, угрюмый и страшный Паникс.

Рассказывали, что Суворов мужественно делил с войсками все невзгоды. Он ехал верхом на казацкой лошади, в старом плаще, плохо укрывавшем от студеных горных ветров ослабленное лихорадкой тело. Обильные снегопады и густые туманы затрудняли движение. Над головой нависали скалы. Внизу зияли бездонные пропасти. Бесилась вьюга, заметая следы. Порой пробираться приходилось по узкой горной тропинке, где один неверный шаг - гибель.

- Ничего, мы русские, - ободрял войска полководец. - Где олень проходит, там и русский солдат пройдет...

Часть орудий пришлось уничтожить. Патроны кончились. Любимец Суворова, молодой генерал Багратион, раненный в левую ногу, прикрывал небольшим отрядом движение главных сил, отбивал наседавших французов штыковыми атаками.

Наконец беспримерный по героизму поход закончился. Войска соединились, стали на отдых.

- Орлы русские облетели орлов римских! - с гордостью воскликнул Суворов, объезжая поредевшие шеренги изнуренных, но бодрых духом солдат.

Денис чувствовал себя именинником. Ходил с гордо поднятой головой и сияющими глазами. Суворов снова удивил мир своей гениальностью! Непобедимый полководец жив, невредим, возвращается в Россию! Теперь, когда оставались считанные месяцы до поступления Дениса на военную службу, особенно ярко оживала в его памяти незабвенная встреча с Суворовым. "Я не умру, а он уже три сражения выиграет". Кто знает! Может быть, этому предсказанию суждено осуществиться? Старый дядька Филипп Михайлович по крайней мере не сомневался, да и отец как будто тоже. Денис был полон самых радужных надежд.

Время шло. Наступила зима. Весело пролетели святки. И вдруг поползли слухи, будто злопамятный император подготовляет великому полководцу новое заточение... Сначала слухам не поверили. Правительственная газета "Петербургские ведомости" чуть не каждый день сообщала о высочайшем внимании к полководцу. По приказанию Павла, недовольного союзниками, армия возвращалась домой. Всем участникам похода выданы награды. Суворову присвоено звание генералиссимуса российских войск. Петербург готовил торжественную встречу с пушечной пальбой и колокольным звоном. Однако к весне имя Суворова на страницах газет стало появляться все реже. А слухи росли и начали подтверждаться.

Суворов, совсем больной, ехал медленно, с длительными остановками. Силы уходили. Он чувствовал: конец его близок.

Узнав о присвоении звания генералиссимуса, Суворов только вздохнул и с грустью заметил:

- Велик чин! Он меня раздавит! Жить осталось недолго...

Состояние больного требовало полного покоя. Император избрал удобный момент, чтобы окончательно сразить ненавистного человека. Суворову было поставлено в вину, что он держал при себе дежурного генерала, а в войсках ввел "обыкновенный шаг, нимало не сходный с предписанным уставом". Высочайшие рескрипты, выражающие неудовольствие, были вручены больному в карете, недалеко от столицы. Неожиданная опала походила на предательский удар в спину. Возражать против смехотворных обвинений не имело смысла. Да не было уже и сил!

Суворова привезли в Петербург темной апрельской ночью. Торжественную встречу император отменил. Приезжать во дворец запретил. Адъютантов отобрал. Народ, стекавшийся к дому Хвостова на Крюковом канале, где остановился великий полководец, разгоняла полиция.

А Суворов не вставал уже с постели, метался в бреду, не узнавал окружающих. Разум его медленно угасал. 6 мая 1800 года Суворов скончался.

... Несмотря на то что "Петербургские ведомости" по распоряжению императора не сообщали ни о кончине, ни о дне похорон полководца, скорбная весть быстро облетела страну. В Москве повсюду наблюдалось скопление народа. Москвичи не скрывали своего негодования действами императора. Губернатор распорядился усилить полицейский надзор.

В церквах беспрерывно служили панихиды. Слышались рыдания. Многие военные и чиновники надели траур. Подробности о смерти и похоронах Суворова обсуждались в каждом доме, в каждой семье. Рассказывали, что император запретил придворным и гвардии участвовать в похоронах, но все население столицы вышло проводить полководца в последний путь. Гроб везли на катафалке с высоким балдахином. Когда похоронная процессия приблизилась к воротам Александро-Невской лавры, шествие остановилось. Опасались, что катафалк не пройдет в ворота, гроб нужно будет нести на руках.

- Не бойтесь, пройдет! Суворов везде проходил! - крикнул суворовский старый гренадер.

И в самом деле, катафалк в ворота прошел.

... Все эти события словно тяжелым камнем придавили Дениса. Слишком многое связывалось для него с именем Суворова! С детских лет волновало его это имя... потом произошла неизгладимая встреча... потом детское обожание полководца сменилось чувством глубокого преклонения перед его гениальностью... И вот Суворова не стало.

Сначала эта весть просто ошеломила. Горе было огромно, причиняло почти физическую боль. Но тяжесть утраты, вызвав крушение каких-то честолюбивых мечтаний, стала более ощутительной, когда появились мысли о том, что же будет дальше, без Суворова? Денис смутно догадывался о причинах резкого охлаждения императора к полководцу. Выработанная Суворовым военная система никак не походила на военную организацию Павла, создаваемую по прусским образцам. Суворов, конечно, никогда бы не согласился признать необходимость всех этих вахтпарадов и жестокой муштры, над чем ядовито всегда издевался. Смерть Суворова окончательно развязала руки Павлу. Отныне военная доблесть будет определяться не действиями на бранном поле в суворовском духе, а точным соблюдением правил маршировки, предписанных уставом. Глухая неприязнь к императору, давно бродившая в душе Дениса, продолжала расти... Военное поприще уже не казалось таким заманчивым, как раньше. Денис не собирался гарцевать на Царскосельском плацу перед сановной публикой в немецких мундирах. Он мечтал об ином.

Домашние редко видели теперь его веселым. Страстного желания как можно скорее надеть военный мундир он уже не испытывал. Прежний пыл погас. Приближался день поступления на военную службу, а Денис никому об этом даже не напоминал.

Родителям не казалась странной такая перемена в сыне. Смерть Суворова их тоже расстроила. Служить в гвардии, несомненно, сейчас тяжело. Командные посты заняты ставленниками невежественного Аракчеева, от произвола и капризов которых не спасали ни возраст, ни чины, ни звания. Василий Денисович решил, что со службой лучше всего подождать. Денис еще молод. Авось времена, даст бог, переменятся к лучшему! Так думали тогда во многих дворянских семьях.

Лето, как обычно, семья проводила в Бородине. Денис помогал отцу по хозяйству. По-прежнему часто бывал на охоте. Много читал. У Тургеневых достал голиковские "Деяния Петра Великого", просиживал над ними ночи. Образ Петра увлекал его с каждым днем все больше.

Как-то вечером, разговаривая с отцом о делах Петра, Денис заметил:

- А наш государь на своего прадеда ничем не походит... Хуже, должно быть, царя и не было...

Василий Денисович нахмурился, ответил строго:

- Вот что я тебе скажу, Денис... Не нам государей судить. Ты эти мысли якобинские не смей в голове держать. Слышишь?

- Простите, батюшка... Просто с языка сорвалось... - Денис покраснел.

Подобные разговоры между отцом и сыном больше никогда не возникали. Денис жил в семье, где иной раз подвергали умеренной критике действия правительства, роптали, когда ущемлялись дворянские права, но где никогда не сомневались в необходимости монархического режима. Революционные события во Франции здесь, безусловно, осуждались. Бонапарта, ставшего консулом, считали безбожником и узурпатором.

О тайном заговоре, в котором участвовали племянники, говорилось шепотом, как и о сочинителе Радищеве, авторе конфискованной книги "Путешествие из Петербурга в Москву", лишь недавно возвращенном из сибирской ссылки.

Прошло несколько месяцев. Зимой в Москве Денис часто встречался со своими приятелями - воспитанниками университетского пансиона. Вместе они обсуждали карамзинские альманахи, читали стихи, спорили. Дениса заинтересовали басни. Прочитал все, что было написано Хемницером и Дмитриевым. Среди французских книг матери обнаружил томик Лафонтена и басни Сегюра. Пробовал делать переводы.

Интерес к басням возник, конечно, не случайно. Мысли, которые отец запретил держать в голове, все же продолжали беспокоить. Дома строго соблюдали установленные правила: о политических делах, по крайней мере при детях, не говорили. Но кое-кто из молодых приятелей без стеснения называл императора деспотом. Денис знал, что не он один осуждает человека, причинившего всем столько зла и погубившего великого полководца. Ему казалось, что басня очень удобное прикрытие для небольшой атаки на неприятеля.

Одна из басен Сегюра - "Дитя, зеркало и река" - особенно понравилась. Нужно лишь изменить немного содержание, и... всякий догадается, о ком идет речь! Замысел созрел быстро. Образы родились ясные. Мудрец, осужденный царем за правду, удивительно напоминал Суворова, а курносый царь походил на моську. Нет, это сравнение придется заменить. Слишком ясно. За слово "моська" какую-то барыню, говорят, недавно взяли в полицию. Надо придумать что-то другое.

Сделать вольный перевод басни было значительно труднее. Удались, на его взгляд, всего четыре первые строки:

За правду колкую, за истину святую,

За сих врагов царей, - деспот

Вельможу осудил: главу его седую

Велел снести на эшафот...

Но вскоре басни пришлось оставить. Произошло неожиданное событие, опять изменившее всю жизнь Дениса.

Однажды ночью его разбудил шум в доме. Василий Денисович, находившийся в гостях, возвратился необычайно возбужденным. Первые слова отца, которые уловил Денис, все объяснили:

- Государь скончался от удара... Присягают наследнику Александру Павловичу... "Все будет как при покойной бабушке..."

О какой "бабушке" шла речь, Денис не понял. Лишь позднее узнал, что это была одна из первых фраз, произнесенных молодым императором. Василий Денисович говорил бессвязно, дрожащим голосом и плакал, хотя Денису казалось, что смерть царя не столько печалит, сколько радует отца. Впрочем, ему было не до наблюдений. Воскресли былые надежды. "Теперь надо поскорее ехать в Петербург" - эта мысль вытеснила все остальное. И в тот же день Денис высказал ее отцу. Василий Денисович возражать не стал. Начались спешные сборы.

И вот уже тройка, запряженная в кибитку, стоит у ворот дома. Отец дает последние указания. В Петербурге сейчас два племянника: Александр Львович Давыдов и только что освобожденный из крепости Александр Михайлович Каховский. Они обещали оказать помощь. Обоим письма. Денег в дорогу четыреста рублей ассигнациями.

. - На первое время хватит. Но расходовать надо бережно, сам понимаешь...

Елена Евдокимовна вся в слезах шепчет:

- Карт проклятых никогда не бери в руки, голубчик.

Денис молча целует мать. На карты зарок дает крепкий.

Лошади фыркают, бубенчики позванивают. Щедрое весеннее солнце заливает тихую Пречистенку. В безоблачном небе поют жаворонки. Денису грустно. Как-никак впервые пускается он в далекий путь один. Когда еще придется свидеться? И что-то ждет его в столице?

Василий Денисович крепко прижимает сына к груди, крестит. Евдоким, Сашенька, Левушка стоят на крыльце притихшие...

Денис садится в кибитку. Кучер трогает вожжи. Прощайте, родные! Прощайте, детские годы! Прощай, Москва!

На просторных столичных проспектах давно уже не видели такого оживления, как весной 1801 года. Внезапная кончина императора Павла всех обрадовала. Объявленный годовой траур превратился в праздник. Встречаясь на улице, люди обнимали друг друга и, улыбаясь, декламировали последние стихи поэта Державина:

Умолк рев Норда сиповатый,

Закрылся грозный, страшный зрак.

Военные, не дожидаясь распоряжений, снимали ненавистные букли и косы. Появились запрещенные Павлом русские экипажи, мундиры, костюмы. Гостиницы заполнились приезжими - отставными генералами и офицерами, помещиками. Без конца все толковали о предполагаемых реформах и с надеждой ожидали милостей, наград и хороших мест от нового императора.

Денис на первых порах остановился у Александра Львовича Давыдова, занимавшего второй этаж большого дома против Адмиралтейства. Дом принадлежал его дяде - графу Александру Николаевичу Самойлову. Александр Львович был холост и не знал счета деньгам. Богатая мать, Екатерина Николаевна, в средствах детей не ограничивала. Александр Львович принял двоюродного брата любезно, обещал с кем-то поговорить, помочь, но, по обыкновению, на другой же день обо всем забыл. В доме ежедневно справлялись праздники и холостые пирушки. Хозяин любил покушать, держал француза-повара; обеды и ужины поражали вкус любого гастронома. Народу, главным образом сиятельных гвардейских офицеров, собиралось много. Говорили о дворцовых новостях, чинах и наградах. Рекой лилось шампанское. Шла крупная картежная игра.

Здесь впервые Денис услышал некоторые подробности о смерти императора Павла. Оказывается, он не умер от удара, а был убит! Заговорщики (среди них шепотом называли имена петербургского генерал-губернатора Палена, командира преображенцев Талызина и бывших екатерининских фаворитов братьев Зубовых), недовольные политикой Павла, ночью ворвались в царские покои⁶. Императора задушили, до неузнаваемости изуродовали. Гвардейцы, смеясь, рассказывали о случае с солдатами дворцового караула. Утром после убийства Павла их хотели привести к присяге новому императору, но они стали просить офицеров сначала показать им скончавшегося.

- Это же невозможно, господа, - обращаясь к офицерам, сказал генерал Беннигсен, будто бы причастный к заговору. - У покойника весьма обезображенный вид, просто смотреть страшно. Прежде надо обрядить и привести его в порядок.

И когда двое из солдат, все же допущенные в спальню Павла, посмотрели на убитого царя и возвратились, генерал Беннигсен спросил:

- Ну что, братцы, убедились теперь, что государь Павел Петрович умер?

- Так точно, ваше превосходительство, - ответили солдаты. - Убедились вполне! Крепко помер!

Денис никогда не любил Павла, но обстоятельства убийства царя невольно вселили в его душу ужас. Денис не спал две ночи. Огромная, убранная стильной мебелью, зеркалами и коврами комната, отведенная для него, казалась мрачной. Да и гости Александра Львовича, относившиеся к нему с великосветской надменностью, не вызывали никакой симпатии.

Денис перебрался к другому двоюродному брату - Александру Михайловичу Каховскому, жившему на Галерной. Здесь все было проще и милей. Квартира чем-то напоминала родной дом. Мебель по-домашнему покрыта белыми чехлами. На окнах вместо тяжелых штор - кружевные занавески. Много цветов, картин и книг.

Каховскому перевалило за тридцать. Среднего роста, широкоплечий, с темными выразительными глазами, остроумный и насмешливый, он встретил Дениса по-родственному, душевно. Но, оглядев его, не удержался от иронического замечания:

- Ох, мал ты ростом, брат Денис! Не представляю, какой из тебя кавалергард будет.

Денис густо покраснел. Ему не раз указывали на этот физический недостаток. Догадавшись, что задел чувствительное место, Александр Михайлович поспешил успокоить:

- Ну, да мы все-таки попытаемся... Есть у меня среди преображенцев приятель - молодой князь Борис Антонович Четвертинский. Он с командиром кавалергардов, кажется, дружит. Поговорю с ним.

Динамюндская крепость, где отбывал заключение Каховский, расшатала его здоровье. Александр Михайлович часто кашлял, жаловался на ревматизм, однако от своих убеждений не отказался, по-прежнему оставался "приверженцем вольности", как назвал его некогда следователь.

Уважая дядю Василия Денисовича, слезно просившего "не внушать Денису опасных мыслей", Каховский о своих убеждениях и намерениях не откровенничал, но все же любознательному Денису удалось кое-что узнать и о смоленском заговоре, и о целях, которые ставили перед собой заговорщики, и о том, как попал Каховский в крепость, а брата Алексея Петровича Ермолова сослали в Кострому.

Денис никогда не видел Ермолова, а познакомиться с ним очень хотелось. Каховский, словно отгадав его мысли, сказал:

- Теперь брат Алексей поехал в свое орловское имение проведать отца и матушку, должен вот-вот сюда показаться... Будет вроде тебя хлопотать о службе.

Сам Александр Михайлович снова надевать мундир как будто не собирался. Он принадлежал к тому немногочисленному слою военных, которые не мирились ни с какими отступлениями от суворовских традиций. Эти военные относились к предполагаемым реформам скептически. Пристрастие Александра к маршировкам, немецким порядкам, а также старая приязнь к Аракчееву были им хорошо известны и внушали большие опасения за будущее.

Как-то вечером, прогуливаясь у Летнего сада, Денис чуть не столкнулся с молодым царем. Александр был в мундире Преображенского полка, шел медленно; красивые серые глаза его казались усталыми. Несколько придворных и военных, следовавших за ним, еле сдерживали толпу, напиравшую со всех сторон. Чиновники, лавочники, обыватели и нарядные женщины приветствовали императора восторженными криками.

Дениса взволновала эта встреча. Охваченный чувством какого-то самозабвения и восхищения, он не замечал никого, кроме этого человека, за которого готов был, ни минуты не раздумывая, броситься в огонь и воду.

Когда наконец император скрылся, Денис, изрядно помятый, но возбужденный и сияющий, примчался к Каховскому. И еще на пороге кабинета крикнул:

- Видел государя! Совсем простой и ласковый! Жизнь отдать не жалко!

Каховский, сидевший с книгой в кресле, сдержанно улыбнулся. Юношеский порыв и восторженное состояние Дениса были понятны. Рассказ его выслушал внимательно. И вздохнул:

- Да, государь у нас как будто славный, его любят... Дай бог, чтоб мы не ошиблись.

- Как можно! Увидите, все пойдет по-новому, он прославит Россию! - с горячностью воскликнул Денис.

По тонким губам Каховского скользнула легкая усмешка. Он разгладил правой рукой собравшиеся на широком лбу морщинки и ответил не сразу:

- Все возможно, брат Денис. Однако ж не следует забывать, что благие намерения государей не всегда приводятся в исполнение. - Каховский сделал паузу, темные глаза его насмешливо прищурились, он перешел на свойственный ему иронический тон: - "Бештимтзагеры", сиречь немецкие педанты, коих осмеивал великий Суворов, сидят на прежних местах. Экзерциргаузы и вахтпарады продолжаются. Букли срезаны, а косы оставлены. И в Грузине, близ столицы, Аракчеев разводит индюшек, ожидая своего часа. Признаюсь, хорошего не предвижу!

Денис чувствовал себя так, словно его ушатом холодной воды окатили. Он был молод и не искушен во многом. Разумеется, Александр Михайлович осведомлен во всем лучше, чем он, и напрасно говорить не будет. Но образ молодого царя казался таким прекрасным, что не хотелось думать ни о чем дурном.

- Неужели вы допускаете, будто государь снова призовет Аракчеева? - дрогнувшим голосом спросил Денис.

- Ну, на такой вопрос, сам понимаешь, вряд ли кто сможет ответить, - пожал плечами Каховский. - Я высказал лишь некоторые свои опасения...

- Ведь все так радуются новому царствованию, почтеннейший брат, - возразил Денис, - что, право, подобные опасения кажутся невозможными.

Каховский окинул Дениса внимательным, строгим взглядом и, чуть помедлив, сказал:

- Я не буду тебя разубеждать, а расскажу один случай из древней истории. Жил некогда, если не ошибаюсь, в Сиракузах жестокий правитель по имени Дионисий. И вот, когда он умер, все стали ликовать. Только одна древняя и нищая старуха, услышав о смерти Дионисия, горько заплакала. Горожане, понятно, удивились: "Что же ты, бабушка, плачешь? Ведь умер тиран, радоваться надо!" - "Эх, милые мои, - вздохнула старуха, - я на своем веку пятерых тиранов пережила, да всегда оказывалось, что каждый новый вдвое хуже покойного был... Вот я и плачу!" Да, брат Денис, - заключил Каховский, - всякое бывает... Иной раз и старушку эту вспомнить следует!

Денис ничего не ответил. Было ясно, Александр Михайлович знает что-то большее и в добрые намерения молодого царя никак не верит. Денис молча достал платок и вытер холодный пот на лбу. Продолжать разговор на эту тему не решился.

VII

Больной ревматизмом, Каховский большей частью находился дома, читал книги, занимался описанием суворовских походов. Он считался крупным знатоком военного дела, славился как изумительный рассказчик. И конечно, чаще всего говорил о Суворове. Все характерные интонации и жесты великого полководца Каховский передавал с таким мастерством, что Денис, слушая брата, каждый раз открывал в любимом герое новые, еще не известные ему черточки. Денис знал Суворова как гениального стратега и реформатора военной системы, как своеобразного и остроумного человека. В передаче Каховского подчеркивалась тонкая, обличительная суворовская ирония.

Особенно прочно Денису запал в память рассказ Каховского о случае с французским эмигрантом графом Кенсона, служившим во время польского похода волонтером в русских войсках. Не отличаясь ни военными знаниями, ни храбростью, Кенсона кичился своим знатным происхождением, был спесив и чванлив. Заметив на его груди какой-то иностранный орден, Суворов спросил:

- Какой это орден и за что им награждают?

- Мальтийский, ваше высокопревосходительство, - выпятив грудь, ответил Кенсона. - А награждаются им лишь члены знатных фамилий...

- Какой почтенный орден! - воскликнул Суворов. - А позвольте-ка, сударь, посмотреть его!

Кенсона снял орден, протянул Суворову. Тот повертел его в руках и, показывая окружающим, сказал:

- Ах, какой почтенный орден! Какой почтенный!

Затем, обратившись к офицерам, имевшим ордена за боевые заслуги, стал поодиночке их спрашивать:

- Ну, а вы за что получили свои ордена?

- За взятие Очакова!

- За Рымник!

- За штурм Измаила! - с нескрываемой гордостью отвечали офицеры.

Выслушав краткие, выразительные ответы, Суворов улыбнулся и, не скрывая иронии, сказал офицерам:

- Ваши ордена ниже этого. Ваши ордена пожалованы вам за храбрость и мужество, а этот... за знатный род!

Интерес Дениса к русской истории и его особую любовь к Суворову Александр Михайлович быстро заметил. Похвалил. Но знания признал весьма скудными. И не удержался от насмешки:

- Что это за солдат, Денис, который не надеется быть фельдмаршалом? А как тебе снести звание это, когда ты не знаешь ничего того, что необходимо знать штаб-офицеру?

Денис при каждом ироническом замечании брата, задевавшем самолюбие, сначала вспыхивал, обижался, но затем, поняв, что говорится это не от злого сердца, стал к советам прислушиваться. Тем более что вскоре и сам почувствовал недостаточность своего образования. Князь Борис Четвертинский, молодой голубоглазый гвардеец, представленный Каховским, да и другие офицеры, относившиеся к Денису участливо, задавали иной раз такие вопросы, ответить на которые он затруднялся.

Необходимо было во что бы то ни стало продолжать образование. Каховский выручил: составил список нужных военных книг, предложил пользоваться своей библиотекой, занимавшей огромную комнату. Здесь помимо большого количества редкой военной литературы Денис обнаружил сочинения Вольтера, Шекспира, Мольера, такие интересные для него книги, как "Поэтическое искусство" Буало и стихи Эвариста Парни. Увлечение Дениса стихами не проходило. И хотя он чувствовал, что форма, в которую облекал свои эпиграммы и подражательные стихи, далека от совершенства, все же чуть ли не ежедневно упражнялся в пиитическом искусстве.

Между тем малый рост Дениса являлся большим препятствием для поступления в кавалергардский полк, куда он ранее был записан. Денис ничего не желал теперь так страстно, как подрасти. Каждый день он упражнялся в вытягивании ног, делал всевозможные подкладки в сапогах - ничего не помогало. Каких-то двух-трех вершков не хватало! Находившееся в библиотеке венецианское зеркало, перед которым, оставшись один, он часто простаивал, отражало малопривлекательный образ. Низкорослый, взъерошенный юноша с небольшим круглым лицом, с шишечкой вместо носа и редкими черными усиками порой приводил Дениса в отчаяние...

Однажды, производя перед зеркалом обычные упражнения, то поднимаясь, то опускаясь на носках, Денис услышал тихий, приглушенный смех. Он обернулся - и вздрогнул от неожиданности, В дверях, полускрытый портьерами, стоял молодой человек богатырского сложения. Широкие плечи его прикрывал легкий плащ старинного покроя. Темные курчавые волосы, словно львиная грива, украшали красиво посаженную голову. Резкие черты лица выдавали характер решительный и гордый. Быстрые, проницательные глаза смотрели весело и насмешливо

Сделав два шага вперед, богатырь остановился и, разведя руками, откровенно рассмеялся:

- Нет, братец, тут уж ничего не поделаешь, если таким уродился... Природа!

Денис счел себя оскорбленным. Побагровел, вытянулся, сжал кулаки:

- Я не позволю над собой смеяться, сударь...

Но досказать не успел. Вошел улыбающийся Александр Михайлович.

- Ну как, познакомились?

- Сатисфакции требует, - указывая на Дениса и продолжая смеяться, обратился богатырь к Каховскому. - Сами судите, почтенный брат, сколь приятно наше первое знакомство...

Денис наконец-то догадался: "Ермолов! Как же это в голову мне не пришло? Глупость какая..." На него словно столбняк напал. И от стыда просто не знал, что делать. Ермолов подошел, протянул руку:

- Мира прошу, брат Денис... Кто старое помянет - тому глаз вон!

И совсем уж серьезно добавил:

- Нам с тобой, братец, будет с кем воевать... Спускать обиду никому, конечно, не стоит, однако ж прежде во всем подробно разобраться надлежит...

Ермолову недавно пошел двадцать пятый год. Но за плечами у него была уже большая, интересная жизнь. Семнадцати лет от роду в чине капитана он отличился при штурме Праги. Сам Суворов наградил его георгиевским крестом. Потом Алексей Петрович побывал по служебным делам в Германии, Австрии, Италии. Волонтером австрийской армии сражался с французами. Проделал персидский поход. В Костроме, отбывая ссылку вместе с донским атаманом Матвеем Ивановичем Платовым, он не терял времени зря: пополнял свои и без того обширные военные знания, основательно изучил латинский язык.

Не похожий внешностью на брата Александра Михайловича, Ермолов имел много общего с ним в характере. Оба не терпели бездарного начальства и угодничающих подчиненных. Оба славились даром речи - всегда иронической, а иногда и язвительной.

В Петербурге на этот раз Ермолову не очень-то повезло. Каховский во многом оказался прав. В военных канцеляриях оценивали офицеров не по боевым заслугам и знаниям, а по склонности к экзерциргаузам. Ермолову, как и брату, все эти порядки были глубоко чужды. После долгих бесплодных хлопот он начал уже подумывать о гражданской службе.

Денис быстро сблизился с Алексеем Петровичем. Они стали неразлучны Твердый характер, трудолюбие, любовь к отечеству, несокрушимая вера в преимущества суворовской системы перед всеми иными, а главное, смелость в суждениях и проницательность - все эти качества Ермолова привлекали Дениса необычайно.

Ему запомнился один случай. Гуляя под вечер с Ермоловым, они встретили пожилого, бедно одетого офицера в отставке. Старинный, екатерининских времен, порыжевший и засаленный мундир висел на тощем теле старика, как мешок. Левый рукав болтался пустой. А в правой руке старик нес - очевидно, с базара - тяжелую корзину с овощами. Он поминутно останавливался, чтобы отдышаться. Проводив его взглядом, Ермолов грустно вздохнул:

- Вот, Денис, какова участь людей заслуженных, но не имеющих протекции у сильных мира сего... Бедный старик этот, по фамилии Кузьмин, достоин вечной славы российской. Храбрость его Румянцева и Суворова восхищала. Потеряв руку в турецких войнах, был Кузьмин в чине майора назначен комендантом одного из балтийских портов. И вот, когда флот шведский под командой герцога Зюдерманландского осадил в тысяча семьсот восемьдесят восьмом году этот порт, майор Кузьмин с горстью храбрецов отбил все атаки шведов. Послал герцог к нему офицера с предложением сдаться и открыть ворота, а Кузьмин, усмехнувшись, ответил: "Передайте герцогу, что нечем мне ворота открывать. Одна рука, да и та шпагой занята". - Ермолов сделал короткую паузу и с чувством добавил: - Да, горжусь, Денис, что таковых героев отчизна наша рождает, коих во всем свете не сыщешь! Однако ж нам с тобой, яко незнатным, - он усмехнулся, - надлежит не обольщаться надеждами на милость высоких особ. Собственной головой и трудами долю свою искать нам. Вот что запомни крепко!..

Денис запомнил. Ермолов на всю жизнь стал его надежным другом и наставником.

Осенью Алексей Петрович все-таки получил службу. Он был назначен командиром конноартиллерийской роты, стоявшей в Вильно, куда вскоре и выехал.

Денису тоже наконец сообщили приятную новость: князь Борис Антонович Четвертинский договорился с начальством. 28 сентября 1801 года Дениса приняли эстандартюнкером в кавалергардский полк. Через год его произвели в корнеты.

VIII

Кавалергардский, расшитый золотом, белый мундир красив и привлекателен. Зато носить этот мундир дворянину с ограниченными средствами и без особых связей не легко. Товарищи Дениса в большинстве принадлежали к знатным и богатым фамилиям. Жили кавалергарды беспечно и разгульно. Имели великолепные квартиры, выезды, ливрейных слуг. Хвастали кутежами и связями с женщинами. На службу смотрели как на средство для легкой карьеры.

Денис вынужден был жить на жалованье. Каких-то сто рублей в треть года! При его вспыльчивом характере и острой чувствительности неприятности поджидали на каждом шагу. Денис не снес бы ни одной малейшей насмешки. Дело могло кончиться дуэлью. Он это превосходно понимал. Стало быть, чтобы поддерживать свое достоинство и репутацию, необходимо с самого начала установить для себя твердые правила поведения, как советовал eмy Алексей Петрович Ермолов. Денис исправно служил, дорожил честью полка, не брал денег в долг, сторонился завзятых картежников, раз навсегда объяснив всем, что дал зарок в карты не играть. Держался со всеми на равной ноге, без излишней фамильярности. На пирушках бравировал независимостью своих суждений, пленял многих анекдотами и рассказами. Командир полка Павел Васильевич Голенищев-Кутузов относился к нему хорошо, не раз ставил в пример как исполнительного офицера. Другие кавалергарды тоже составили мнение, что "маленький Денис" славный малый и неплохой товарищ.

Но вскоре жизнь изменилась к худшему... Из Москвы пришло неожиданное известие, что Василий Денисович опасно заболел. Пришлось брать долгосрочный отпуск. Еще недавно мечтал Денис показаться в блестящем мундире московским приятелям, поразить их своим бравым, молодецким видом, и вот как грустно складывались обстоятельства. Домой ехал с тяжелым предчувствием. И не ошибся.

Болезнь отца, а затем и смерть его переживались мучительно и долго. Будущее представлялось в самом безрадостном виде. Денис оставался старшим в семье, на плечи ложились новые и немалые заботы. Казенные и частные долги отца не выплачены, их стало больше. Василий Денисович до самой смерти не прекращал картежной игры. Маленькое Бородино приносило доход незначительный.

Конечно, можно было обратиться за помощью к богатым родственникам, но никто в семье об этом и не заикался: гордость не позволяла. После долгих советов и размышлений нашли другой выход из положения. Брат Евдоким, повзрослевший и возмужавший, уже второй год вместе с Александром Тургеневым служил в архиве иностранных дел, где платили сущие пустяки. Пожалуй, лучше будет, если Евдоким тоже поступит в кавалергарды. Все-таки жалованье больше. И, главное, есть надежда со временем выплатить долги, которые Денис и Евдоким великодушно принимали на себя. Сашенька и Левушка останутся пока с матерью; им одним хватит бородинских доходов. Впоследствии же старшие братья устроят на военную службу и Левушку. А Бородино пойдет за Сашенькой.

... В Петербург Денис и Евдоким поехали вместе, взяв с собой бывшего отцовского казачка Андрюшку, разбитного и продувного хлопца. Поселились в скромной квартире близ конногвардейских казарм. Евдоким был рослый, красивый юноша. В полк определился быстро. Но служба становилась с каждым днем все труднее и труднее...

Болтовня о предстоящих реформах кончилась. Восторги утихли. Надежды на либерализм молодого царя не оправдались. Денис теперь все больше в этом убеждался. Вахтпарады продолжались, муштровка усиливалась. Серьезному военному образованию предпочиталось мелочное соблюдение уставных правил, равнение шеренг, выравнивание носков. Военная форма стала более неудобной. Широкие и длинные мундиры прусского образца перешили в узкие и короткие. Низкие отложные воротники сделали стоячими и до того высокими, что трудно было повернуть голову.

Наконец, в середине мая 1803 года случилось то, что предсказывал Александр Михайлович Каховский: император вызвал из Грузина всем ненавистного Аракчеева. Он был милостиво принят, назначен главным инспектором артиллерии.

Весть эта вызвала бурное негодование среди военных. Всем памятны были оскорбительные выходки Аракчеева и его деспотический произвол. Даже скромный и никогда не осуждавший действий правительства Четвертинский не скрывал раздражения:

- Черт знает что творится! Опять начнут вертеть нами, словно пешками.

Денис возмущался не менее других. С именем Аракчеева связывались у него почему-то и тяжелые воспоминания о смерти Суворова и несчастья, обрушившиеся на голову отца. И вот снова угрюмый, злобный гатчинский капрал сидит в кабинете императора... И разумеется, хорошего ожидать не приходится... Борис прав, будут теперь вертеть всеми, как пешками. В голове Дениса невольно складывались озорные строки. "Пешки" иногда тоже могут кое-что сделать! Сравнения напрашивались сами. Слова смыкались в стройный порядок.

Как-то ночью, взлохмаченный, с горевшими глазами, Денис разбудил крепко спавшего Евдокима.

- Ты послушай, как здорово! - возбужденно говорил Денис, размахивая листком бумаги. - Клянусь честью, сам не ожидал!

- Да что такое? - протирая глаза и недоумевая, спросил брат, приподнявшись на постели.

- Басню написал, черт возьми! - воскликнул Денис. - Назову "Голова и Ноги". А там всякий разберется...

И он, выделяя фразы, имевшие особый смысл, с чувством прочитал:

Уставши бегать ежедневно

По грязи, по песку, по жесткой мостовой,

Однажды Ноги очень гневно

Разговорились с Головой:

"За что мы у тебя под властию такой,

Что целый век должны тебе одной повиноваться;

Днем, ночью, осенью, весной,