Давыдов Денис Васильевич - Н. А. Задонский. Денис Давыдов

сэра Роберта Вильсона в присутствии главнокомандующего - на это не у каждого хватило бы мужества.

   - Я опасаюсь только, почтеннейший Николай Николаевич, чтоб не вышло для вас какой-нибудь неприятности, - заметил Денис, когда они возвращались обратно.

   - Бог не выдаст, свинья не съест, - весело и беспечно отозвался Раевский. И вдруг взмахнул нагайкой, присвистнул и помчался вперед, держась в седле, как природный и лихой кавалерист.

   Опасения Дениса не оправдались. Главная квартира ожидала в ближайшие дни прибытия гвардии и императора. Осложнять в такое время отношения с Раевским, имевшим некоторые связи, Беннигсену никак не хотелось. Да и за что же взыскивать с беспокойного и дерзкого генерала? За невежливое обращение с английским агентом? Но ведь ни для кого не секрет, что английское правительство, обещавшее при начале военных действий "удвоить усилия на пользу общего дела", не выполнило своих обещаний. Недобросовестными союзниками возмущались не только в армии, но и в Петербурге. Но главное, Беннигсен никак не желал, чтоб дело получило огласку, опасаясь расследования со стороны. Он состоял в тайной связи с интендантами, получал от них большие взятки, сам обкрадывал армию. При таких обстоятельствах лучше всего держаться миролюбиво...

   Через два дня Багратион получил из главной квартиры изумившее всех решение. Майор Колышкин освобождался от следствия и суда, возвращался в бригаду, отделавшись простым выговором. Снабжение авангарда продовольствием заметно улучшилось. Командиры и солдаты стали относиться к Раевскому с особым уважением.

   В начале апреля император Александр с огромной свитой прибыл в Бартенштейн. Одновременно подошла вся гвардия.

   Денис понимал, что пребывание императора и окружавших его тунеядцев в главной квартире ничего доброго не предвещает, но все же, поехав повидаться с братом Евдокимом, был поражен тем, что увидел. Маленький прусский городок превратился в увеселительное место. Дома были заняты министрами, вельможами, знатными иностранцами. Многие из них приехали с женами и фаворитками. Кареты, коляски и обозы этих господ загромоздили дворы и улицы. День и ночь играла музыка. Устраивались пышные банкеты, балы, маскарады. Щедро раздавались чины и награды.

   Желая щегольнуть боевым видом перед старыми приятелями-кавалергардами, Денис нарочно надел армейский мундир, украшенный первым орденом, полученным за Вольфсдорф. Но его наряд никакого впечатления не произвел. Кавалергарды развлекались, пили, сплетничали и к военным делам, казалось, относились с полнейшим равнодушием. Незнакомые гвардейцы косились и презрительно усмехались, глядя на армейского офицера. Знакомые провожали Давыдова сожалеющим взглядом.

   В тот вечер кавалергарды давали бал, на котором должен был присутствовать государь. Евдоким и корнет Павел Киселев, квартировавшие вместе, тоже собирались на бал. Евдоким, оглядев брата, заметил:

   - Эх, жаль, что ты в таком виде... Мы бы вместе отправились!

   Денис хорошо знал, что армейским офицерам на подобные балы вход запрещен, и брат ничего особенного не сказал, но все-таки слова его показались обидными.

   - Я в этом мундире по крайней мере под неприятельским огнем бывал, - сердито произнес он. - И мне наплевать, как на меня смотрят!

   - Да чего же ты сердишься? - с удивлением поглядел на него Евдоким. - Ведь тебе самому отлично известны порядки... Я-то при чем?

   - Я про тебя не говорю, а вообще... Война идет, а у вас тут балы и черт знает что! Смотреть противно.

   - Денис, голубчик, ей-богу, мы с Евдокимом готовы с тобой согласиться, но от этого все равно ничего не изменится, - сказал, улыбаясь, Киселев. - Давай-ка лучше выпьем шампанского за твои бранные подвиги, и расскажи что-нибудь интересное.

   - Нет, правда, посуди сам, Киселев, - продолжал Денис. - Всем известно, что Бонапарт не спит и сегодня-завтра двинет против нас свою армию. А мы как готовимся? Ну, я понимаю, государь желает посмотреть и ободрить войска... это все хорошо... Да зачем же всякого сброду сюда напустили, зачем бедлам устраивать? Представь, как это на войсках отражается...

   - Что верно, то верно, - серьезно отозвался Киселев. - У нас ни в чем чувства меры не знают.

   - А потом сами будем локти кусать, да поздно! - добавил Денис. - Я вот о чем говорю!

   Возвратившись обратно в авангард, Денис долго оставался в задумчивости. Очутившись в непривилегированных армейских войсках, с необычайным мужеством, в труднейших условиях отстаивающих честь отечества, он горячо полюбил эти войска, проникся к ним чувством глубокого уважения. Денис знал, что гвардия тоже иногда принимает участие в сражениях, памятна была атака кавалергардов на Аустерлицком поле, однако в большинстве случаев боевые действия гвардии были ограничены, носили парадный характер. Вся тяжесть войны лежала на армейских офицерах и солдатах.

   Посещение Бартенштейна, где вместе с придворными веселились и гвардейцы, в то время как солдаты авангарда пухли от голода, оставило в душе Дениса тяжелый осадок. Правда, беспечная и разгульная жизнь гвардейцев еще манила его, но с нравственной стороны пребывание в армейских войсках он считал более почетным. Да и для развития военных дарований больший простор давала армия, а не гвардия. Багратион, Раевский, Ермолов, Кульнев, деятельность которых была связана с армией, несмотря на разницу в чинах и общественном положении, принадлежали, по мнению Дениса, к одной суворовской школе, тогда как развращенная близостью к императорскому двору гвардия, состоявшая под командой пристрастного к прусским военным доктринам великого князя Константина Павловича, представлялась теперь организацией другого типа. И Денис, не чуждавшийся никаких светских развлечений, любивший покрасоваться в парадном лейб-гусарском ментике, почувствовал, что отныне его фактическая связь с гвардией прекращается. Военные опасности и невзгоды привлекали больше, чем церемониальные марши. Денис бесповоротно решил избрать для себя суровый и кремнистый путь службы в действующей армии.

   Бонапарт был занят осадой Данцига. Под стенами этой крепости стояло сорок тысяч французов. Остальные войска, неимоверно растянутые, оставались в бездействии. Наступать против русских до капитуляции Данцига Бонапарт не хотел. Беннигсену представлялась возможность взять инициативу в свои руки и быстро разгромить разрозненные французские корпуса, выдвинувшиеся вперед. Но Беннигсен от самых противоречивых советов бездарных свитских генералов совсем потерял голову. Его обычная нерешительность превратилась в трусость. Бонапарт, довольно проницательно разгадавший характер главнокомандующего русских войск, не замедлил воспользоваться этим.

   В конце апреля, когда все окончательно удостоверились, что расположенный близ Гутштадта корпус маршала Нея оторван от главных сил французской армии, военный совет, собранный императором Александром, постановил атаковать этот корпус. 1 мая авангард Багратиона, находившийся в соприкосновении с противником, должен был первым завязать сражение. Одновременно с двух сторон предполагалось произвести нападение основными силами армии.

   Утром 1 мая авангардные войска подошли к местечку Гронау. Сделав смотр и поблагодарив Багратиона за хорошее состояние войск, Александр остановился вместе с ним на опушке леса. Ждали сигнала главнокомандующего, чтобы начать сражение.

   Денис, находившийся среди других адъютантов, смотрел на императора довольно равнодушно. От того восторга, который охватил его шесть лет назад при первой встрече с Александром, не осталось и следа. Теперь Денис знал, что этот рыжеватый и плешивый, сильно располневший за последнее время человек под обворожительной, щедро расточаемой улыбкой скрывает лицемерие и двоедушие расчетливого отцеубийцы. Конечно, скрывая свои истинные чувства, Денис поддерживал с офицерами обычный разговор о необыкновенных качествах доброго императора, но при этом видел, что многие офицеры произносят пышные фразы тоже неискренне, по необходимости.

   Наконец показался главнокомандующий. Одетый в парадную форму, сопровождаемый адъютантами, Беннигсен скакал галопом, неуклюже держась в седле. Плохая посадка его давно уже служила предметом шуток для кавалеристов. И сейчас, глядя на приближавшуюся кавалькаду, некоторые не удержались от насмешек.

   - Кажется, Леонтий Леонтьевич желает удивить нас бравым видом, - лихо шепнул какой-то генерал.

   - А может быть, немного посмешить, - ответил другой. - Ему всегда недоставало быстроты и юмора.

   Подскакав к императору, Беннигсен с испуганным лицом, дергая худой шеей, задыхаясь, доложил:

   - Ваше величество! Только что получено известие... Бонапарт с главными силами спешит на помощь маршалу Нею.

   - Так ли это, Леонтий Леонтьевич? - спросил с выражением досады на лице император. - Откуда у вас сведения?

   - Доставлены лазутчиками. Один из наших солдат, бежавший ночью из плена, тоже подтверждает...

   - И что же вы предлагаете?

   - При сложившихся обстоятельствах необходимым считаю отменить атаку... Жду ваших повелений, государь!

   Александр несколько минут колебался. Лицо его все более становилось злым и некрасивым. Видимо, вспомнил Аустерлицкое сражение, когда его самонадеянность привела к поражению. Взять на себя ответственность на этот раз не решился.

   - Я вверил вам армию и не хочу мешаться в ваши распоряжения, - резко сказал он, не глядя на Беннигсена. - Поступайте по своему усмотрению!

   Беннигсен наклонил трясущуюся голову. Император молча повернул лошадь. И в тот же день, сухо простившись с главнокомандующим, отбыл в Тильзит.

   Так бесславно закончился маневр, обещавший русским войскам несомненный успех. Сведения, испугавшие Беннингсена, как выяснилось позднее, оказались ложными. Понимая невыгодность своего положения, французы нарочно распустили слух о движении главных сил Наполеона и подстроили побег нескольким пленным. Бездарность и трусость Беннигсена всем стали очевидны. Он мастерски умел плести всякие интриги, уверил императора, что под Пултуском и Прейсиш-Эйлау одержал решительные победы, но как главнокомандующий допускал ошибку за ошибкой.

   24 мая началось сражение с войсками маршала Нея близ Гутштадта. Потеряв около трех тысяч человек, французы отступили за реку Пасаргу, куда стягивались их главные силы. Через три дня сюда прибыл Бонапарт, принявший командование всей армией.

   Утром 28 мая по двум мостам французы начали обратную переправу через реку. Бригада легкой кавалерии генерала Гюйо, переправившись первой, заняла селение Клейненфельд. Генерал Раевский со своими егерями, подкрепленный несколькими казачьими полками, быстро окружил и уничтожил противника. Генерал Гюйо был убит. Но вскоре русские войска, по приказу Беннигсена, стали отступать к Гейльсбергу, где на другой день произошло первое большое сражение без видимых результатов для обеих сторон. Русские остались на своих позициях, во всех пунктах отразив неприятеля, который потерял свыше десяти тысяч убитыми и ранеными.

   Тогда, не возобновляя нападения, Бонапарт послал корпуса Даву и Мортье на Кенигсберг, рассчитывая, что Беннигсен попытается спасти этот город, откуда снабжалась русская армия. Бонапарт не ошибся. Оставив удобные гейльсбергские позиции, русские войска четырьмя колоннами двинулись по направлению к Фридланду.

   Второго июня, на рассвете, они начали переправу на западный берег реки Алле, стремясь выйти на кенигсбергскую дорогу. Но эта операция не удалась. Любимец Бонапарта маршал Ланн с несколькими дивизиями подоспел к Фридланду, открыл огонь. А спустя несколько часов сюда подошел с главными силами и Бонапарт. Французов собралось вдвое более русских. К тому же Бонапарт сразу обнаружил ошибку Беннигсена, сосредоточившего массу войск в излучине реки Алле. Французская тяжелая артиллерия не замедлила направить туда губительный огонь.

   Русские, как всегда, сопротивлялись отважно. Багратион, Раевский, Багговут, Ермолов и другие командиры, находясь в опаснейших местах, ободряли войска, поддерживали порядок. Кавалерия, ударив с флангов, опрокинула некоторые дивизии корпусов Ланна и Нея. Тем не менее удержаться русским не удалось. К вечеру половина армии была потеряна. Сражение проиграно. Началось поспешное отступление на Тильзит.

   ... Ночь была теплая, звездная. Опустив поводья, мерно покачиваясь в казацком седле, Давыдов двигался в общем потоке разрозненных войсковых частей. Его неодолимо клонило ко сну. Голова казалась свинцовой. И мысли были смутные, беспорядочные...

   Десять последних суток войска Багратиона находились в беспрерывных сражениях. Денис, доставлявший в самые опасные места приказы князя, потерял две лошади, получил сильную контузию при Гейльсберге, но продолжал до конца выполнять свои обязанности¹⁵. То, что он видел за эти дни, представлялось теперь хаотическими отдельными эпизодами, не связанными между собой.

   Вот подъезжает к Багратиону, стоящему у шалаша, нескладный, с лошадиным лицом генерал Сакен, по милости которого выпущен из окружения корпус Нея. Сакен что-то говорит, оправдывается. Багратион, задыхаясь от гнева, сжав кулаки, грозно на него надвигается:

   - Вам не дорого отечество наше! Вы карьерист и трус!

   И Сакен, с дрожащей нижней челюстью, отступает, бормоча какие-то фразы, потом сразу куда-то исчезает. А Багратион уже под ядрами и картечью, с обнаженной шпагой в руке останавливает гренадер, не выдержавших убийственного огня.

   - Разве вы забыли Суворова? - пылко восклицает он. - Забыли свои подвиги? А не с вами ли я ходил в штыки под Сен-Готардом? Ободритесь! Идемте вместе, ребята! Вперед!

   А вот французская пехота занимает небольшую высоту. И вдруг из соседней деревушки стремительно вылетает русская конная артиллерия. Мелькает богатырская фигура Ермолова. Неприятель не успевает опомниться, как на него обрушивается град картечи.

   - Ага, побежали! Не любят русского гороха! Еще картечь, ребята! - весело кричит окутанный дымом Ермолов.

   Затем он тоже исчезает. Бьет барабан. Свистят пули. Рвутся снаряды. Раненный в ногу Раевский ведет в бой своих егерей. Покрытый пылью усатый Кульнев мчится впереди эскадрона гродненских гусар.

   Дальше все исчезло. Сон одолел окончательно.

   Неожиданно конь всхрапнул и остановился. От толчка Денис вздрогнул, очнулся. Занимался рассвет. Гасли звезды на чистом небе. Войска задерживались у какой-то речушки.

   Денис тронул коня, объехал колонну, приблизился к берегу. Переправлялся большой обоз квартирмейстерской и провиантской частей. Пехотинцы, сгрудившись у моста, ругались:

   - Немцы проклятые! Житья от них нашему брату нет.

   - Самые они, которые голодом нас морили... Спихнуть бы в воду, да и конец!

   Большинство военных и чиновников, ехавших с обозом, в самом деле составляли немцы. Их сопровождал конный конвой, он с трудом сдерживал напор пехоты. Маленький офицер на гнедой английской лошади деловито распоряжался, стремясь быстрее пропустить обоз по узкому деревянному мосту. Фигура офицера показалась Денису знакомой, Он подъехал ближе и, узнав офицера, окликнул:

   - Дибич!

   Старый знакомый повернул голову, приветливо поздоровался.

   - Как вы изменились, Давыдов... Трудно поверить!

   - Зато вас я признал сразу... Вы каким же образом здесь?

   - Прикомандирован к квартирмейстерской части. Полагаю, могу более всего проявить себя в этой службе.

   Маленький криволицый барон был в чине штабс-капитана. Держался по-прежнему странно, смотрел исподлобья, обезьяньих ужимок своих не оставил. Но по-русски говорил несравненно лучше, чем прежде.

   Пропустив обоз, Давыдов и Дибич поехали следом вместе. Разговорились. Денис имел отчетливое представление о причинах поражения под Фридландом. Он знал, что армию винить в этом нельзя, сам видел, как стойко держались войска. Их сломило не двойное превосходство противника. Причина поражения заключалась в другом. Беннигсен, наперекор правилам военного искусства, так расположил русскую армию, что лишил войска даже возможности схватиться с неприятелем.

   Сдавленные в тесном пространстве, не сделав выстрела, русские тысячами гибли на месте и в мутных волнах реки Алле. И ответственность за это, как понимал Денис, лежала не только на главнокомандующем, но и на том, кто его назначил. Разве Александр не мог доверить армию более способному генералу? Говорят, Багратион молод и слишком горяч... Хорошо. А мудрый и опытный Кутузов? В армии всегда о нем вспоминают...

   Разумеется, Дибичу этих мыслей Денис не высказал, так как особой близости между ними никогда не существовало. Поехал же вместе потому, что хотелось узнать, что думает обо всем происшедшем и будущем этот пролаза, успевший уже устроиться на тепленьком местечке. "Наверное, постоянно трется возле штабных господ, - размышлял Денис. - Интересно, как они предполагают поступать дальше?"

   Но Дибич держался настороженно. Он хотя и критиковал начальство за неудачный выбор позиции под Фридландом, однако в остальном оставался таким же педантом, как и прежде. Придавая чрезмерное значение диспозициям, устройству колонн, механическому выполнению приказов, он не постигал особых свойств русской армии. Моральная стойкость, инициативность офицеров и солдат в бою, храбрость и выносливость, прививаемые войскам питомцами суворовской школы, - все это оставалось чуждым Дибичу. "Опять понесло мертвениной", - недовольно подумал Денис. И, не дослушав рассуждений барона, спросил:

   - Ну, а что вы скажете об ожидающей нас участи?

   Дибич пожал плечами.

   - На подобный вопрос ответить почти невозможно. Положение наше, сами понимаете, не из блестящих. Армия расстроена. И, по моему мнению, имеется лишь одна возможность поправить дела...

   - Какая же?

   - Присоединить к нам корпуса Лестока и Каменского, в составе которых двадцать тысяч войск.

   - Но они же посланы для защиты Кенигсберга?

   - В данном случае, когда главная армия понесла огромные потери, защита этого города не имеет уже существенного значения. Да и удержать его все равно не удастся, напрасные расчеты. Бонапарт помимо двух сильных пехотных корпусов послал туда всю конницу Мюрата с приказанием отрезать от нас Лестока и Каменского...

   - Да, положение тяжелое, - согласился Денис. - А если Лестоку и Каменскому не удастся уйти от преследования?

   - Тогда нечего и думать о позициях у Немана, куда мы двигаемся.

   - Как? Вы допускаете возможность, что Бонапарт перейдет Неман и вторгнется в Россию?

   - Лично я не допускаю. А мнение такое имеется, - уклончиво ответил Дибич. - Вообще, насколько мне известно, в кругах, близких к государю, существуют две партии. Одна стоит за продолжение военных действий, другая - за мирные переговоры с Бонапартом.

   - Это я уже слышал, - сказал Денис. - Но, полагаю, теперь, когда оскорблены честь и слава отечества, никакой речи о мире быть не может!

   - Обстоятельства, однако, бывают сильнее наших желаний, - отозвался Дибич. - Его высочество великий князь Константин Павлович еще в Гейльсберге высказывал мысль о необходимости мира.

   - Тогда мы находились в ином положении. Удержав позиции, нанеся большой урон неприятелю, можно было рассчитывать на переговоры, как равные с равными.

   - А если Бонапарт все же перейдет границы? - в свою очередь задал вопрос Дибич.

   - Пусть попробует! Мы будем драться насмерть! - горячо воскликнул Денис. - Русская армия не простит оскорбления отечеству. Все, что угодно, только не позорный мир!

   Дибич ничего не ответил. Отвернулся в сторону и усмехнулся. Денис не заметил.

   Спустя три дня войска арьергарда, приведенные в полный порядок стараниями Багратиона и его помощников, находились уже в нескольких верстах от Тильзита, где помещалась главная квартира Беннигсена.

   Француз, утомленные длительными боями и маршами, преследовали не особенно настойчиво. К тому же сказалось отсутствие кавалерии Мюрата, застрявшей в болотах под Кенигсбергом. Последнее обстоятельство имело для русских и другую выгоду. Отряды Каменского и Лестока, избежав встречи с превосходящими силами неприятеля, благополучно присоединились к арьергарду, весьма ободренному таким подкреплением.

   Одновременно Багратион узнал, что корпус маршала Нея, угрожавший все время с правого фланга, остановился у Гумбинена. Опасность внезапного нападения пока миновала. Посылая Дениса в главную квартиру с приятными вестями, князь сказал:

   - Передай, душа моя, что войско наше сохранило полное устройство и бодрость духа. Неудача не уменьшила храбрости. Ежели потребуется, будем сражаться, как всегда.

   Денис поскакал в Тильзит в приподнятом настроении. Но по дороге, не доезжая до города, встретил адъютанта главнокомандующего, майора Эрнеста Шепинга, с которым был в дружеских отношениях.

   - Что нового, Шепинг? - спросил Денис, сдерживая коня, когда они поравнялись

   - Держу пари, никогда не отгадаешь, - ответил с улыбкой майор.

   - Везешь предписание князю Багратиону?

   - Это более или менее ясно, но какое? - И, чуть помедлив, гордясь важностью порученного ему дела, Шепинг продолжил: - Я делаю историю, мой милый... Главнокомандующий предлагает князю немедленно войти через меня в сношение с французами, предложить им перемирие, пока приступим к переговорам о мире...

   Денис задохнулся от изумления и охватившего его негодования.

   - Как? Не отомстив за Фридланд? Признав себя побежденными?

   - Ну, эти уже пусть дипломаты устанавливают. Я сказал тебе все. Прощай!

   Подавленный известием, ничего не чувствуя, кроме позора предстоящего мира, Денис поспешил к Беннигсену с намерением уверить его в отличном положении войск арьергарда и в полной возможности продолжать военные действия. Однако, прибыв в главную квартиру, убедился, что ничто уже не поможет. Дом, занимаемый Беннигсеном, был наполнен людьми различного рода. "Тут были, - вспоминал впоследствии Денис, - англичане, шведы, пруссаки, французы-роялисты, русские военные и гражданские чиновники, разночинцы, чуждые службы и военной и гражданской тунеядцы, интриганы, - словом, это был рынок политических и военных спекуляторов, обанкротившихся в своих надеждах, планах и замыслах".

   Среди этой толпы царила невообразимая паника. Один из фаворитов главнокомандующего, бывший гатчинский парадир, бездарный генерал Эссен, узнав, с чем прибыл Денис, от страха пришел в полное расстройство.

   - Что вы, что вы! Разве можно в такое время советовать главнокомандующему столь вздорные вещи, как продолжение войны, - сказал он Давыдову.

   - Почему же вашему превосходительству это кажется вздорным?

   - Да ведь мы в ужасном положении! Армия не боеспособна. Как может ваш Багратион тешить себя бессмысленными надеждами задержать величавшего полководца? Чистейшие химеры! Перед Бонапартом капитулировали первоклассные европейские армии... Австрия повержена! Пруссия повержена! Поймите! А вы столь самонадеянно полагаете, будто русские войска могут что-то еще сделать... Нет, у нас единственный шанс на спасение - это мир! Мир во что бы то ни стало!

   Денису стало противно смотреть на перепуганного генерала. Он молча откланялся. Потом, оглядев общество, среди которого находился, призадумался. Все штабные господа разделяли мнение Эссена. И некоторые шепотом уже титуловали Бонапарта "его величеством Наполеоном". "При таком воинственном расположении духа, - иронически подумал Денис, - без сомнения, нечего и помышлять о продолжении борьбы с неприятелем!" Сегодня Денис еще раз убедился, насколько армейские войска, всегда готовые до последней капли крови защищать отечество, превосходят штабных господ, помышляющих лишь о собственном благополучии.

   Беннигсен ничем от этих господ не отличался. Конечно, как главнокомандующему, ему было приятно услышать, что часть его войск сохранила боевой порядок, легче будет оправдываться перед государем, но продолжать военные действия он не собирался.

   Выслушав Дениса, главнокомандующий сухо сказал:

   - Передайте князю Багратиону мою благодарность и сообщите, что наша армия переправляется на правый берег Немана. Князю надлежит немедля присоединиться к главным силам и зажечь за собой мост...

   ... На следующий день русские войска были за Неманом. Французы заняли Тильзит. Наполеон Бонапарт стоял на левом гористом берегу реки и "ненасытным взором пожирал землю русскую, синеющую на горизонте".

   А в главной квартире Беннигсена, переехавшей в Амт-Баублен, штабные господа робко и почтительно встречали французского офицера, прибывшего с ответом на предложение о перемирии. Однако капитан Луи Перигор, адъютант маршала Бертье, в щегольском гусарском ментике и высокой медвежьей шапке, никого приветливым взглядом и словом не удостоил. С насмешкой в глазах, гордо закинув голову, француз молча проследовал в зал, где ожидали его Беннигсен и генералы.

   - Мой император поручил сообщить вам, - не снимая шапки, нагло глядя в глаза Беннигсену, сказал Перигор, - что он милостиво соглашается на предложенные вами переговоры и уполномочил вести их маршала Бертье...

   Штабные господа вздохнули с облегчением. Дерзость и надменность гонца Наполеона никого из них не возмутили. Перигор оставался в шапке даже за обедом. Беннигсен пил за его здоровье и мило улыбался.

   Зато в соседней комнате, где собрались молодые адъютанты и офицеры, поведение француза вызвало взрыв общего негодования.

   - До какого унижения мы дожили, господа! - выходили из себя офицеры. - Перигор нарочно не снимает шапки, выказывая презрение! Нас оскорбляют в собственном доме! Невыносимо смотреть! Позор!

   - Он держит себя, как татарский посол в стане русском, - горячился более всех Денис. - И я уверен, господа, дерзкая мысль не снимать шапки внушена ему свыше, как мерило нашей терпимости. А наша терпимость служит, может быть, мерилом числа и рода требований, которые намеревается Бонапарт предъявить при мирных переговорах...

   - Правильно, верно, Давыдов! Подмечено тонко!

   - В таком случае нам следует сбить шапку с головы Перигора! - воскликнул Офросимов. - Кто знает, господа, может статься, тогда бы из головы Бонапарта и выскочило несколько подготовленных статей мирного трактата!

   - Шутки в сторону! Ты не далек от истины, Офросимов! - отозвался Денис. - Все дело в шапке.

   - А мне кажется, роль шапки вы все-таки преувеличиваете, господа, - вмешался в разговор Грабовский. - Не надо забывать, что военный устав французской армии запрещает снимать шапки и каски офицерам, когда на них лядунки, означающие время службы.

   - Пусть так! Но кто же мешал Перигору, исполнив поручение, снять лядунку, а после того и шапку? - с жаром возразил Денис. - Нет, господа, как хотите, а я продолжаю утверждать, что оскорбительная для нас всех шапка имеет дипломатическое назначение...

   Денис не успел договорить фразы. В комнату вошел генерал Эссен. Лицо его, покрытое сизыми пятнами, выражало самое праздничное настроение. Пышные усы были замазаны соусом. Глаза блестели.

   Увидев генерала, офицеры сразу притихли, вытянулись.

   - Продолжайте, продолжайте, господа, - сказал генерал. - Я хотел немного освежиться... Там жарко... Но какой сегодня радостный день, господа! Его величество император Наполеон имеет самые добрые намерения... Мы спасены... Мы можем спать спокойно...

   - Раньше, ваше превосходительство, хотелось бы знать условия, предлагаемые неприятелем, - сдержанно заметил Офросимов.

   - Ах, господа! - махнул рукой генерал. - Какое значение имеют условия, если достигнуто главное... желание обеих сторон прекратить кровопролитие... Конечно, мы должны будем что-то уступить... покориться необходимости... Но ведь мы имеем дело с величайшим полководцем, господа, от единого мановения руки которого прекращают существование европейские государства. Я имел честь служить в прусской армии, господа, в армии, созданной великим Фридрихом! О, это была превосходная армия! И вот... она тоже капитулировала... Какими же преимуществами обладают русские войска, чтоб надеяться на успех сопротивления?

   - Извольте, я могу ответить, ваше превосходительство, - сделав шаг вперед, еле владея собой от гнева, сказал Денис. - Возможно, что русская армия не так хорошо устроена, как та, в которой вы имели честь служить, ваше превосходительство. Но вам должно быть известно, что не было случая, чтоб русские когда-нибудь капитулировали... Это первое наше преимущество. Второе в том, что нам чужда сама мысль о капитуляции и невыносимо признание господства над собой чужеземцев... Среди нас нет космополитов, ваше превосходительство! И оскорбление чести своего отечества мы считаем оскорблением собственной чести!

   Слушая Дениса, генерал молча хлопал глазами, старался понять причины столь необычной горячности офицера, но, кажется, так ничего и не понял.

   ...13 июня в красивом павильоне, установленном на середине реки Немана, где проходила демаркационная линия, произошло первое свидание русского и французского императоров. Денис, сопровождавший князя Багратиона, находился в числе немногих офицеров, ставших свидетелями этого события. Он снова увидел императора Александра, когда тот в просторной горнице полуразрушенной сельской корчмы на правом берегу реки дожидался Наполеона. Положив шляпу и перчатки на стол, Александр сидел у окна, старался напускным спокойствием и веселостью скрыть свое волнение. Да, его самолюбие было уязвлено самым чувствительным образом. Предстояла встреча с величайшим полководцем и завоевателем, стоявшим на рубежах России. Кто знает, каковы будут требования Наполеона?

   Денис догадывался об истинных чувствах, владевших императором. Но кто же виноват во всем, как не сам император? Сражение при Аустерлице проиграно по его вине. Сражение при Фридланде проиграл бездарный Беннигсен, им назначенный. Предстоящий позорный мир - результат его недоверия русским войскам и командирам. Да и почему в конце концов в глазах всего света Наполеон стал гениальнейшим полководцем? Отдавая должное его военным талантам, решительности и проницательности, Денис все же полагал, что поразительные успехи Наполеона объясняются главным образом тем, что противостоящие силы до последнего времени управлялись неспособными начальниками, привязанными к давно отжившей военной системе. Это было ясно. Участвуя в последней кампании, Давыдов обнаружил и другое: Наполеон, как полководец, был далеко не безупречен в своих действиях. Несмотря на превосходство в силах, он выиграл эту кампанию лишь потому, что умел пользоваться ошибками Беннигсена, тогда как его собственные всегда оставались безнаказанными. А таких ошибок было немало. Распыление Наполеоном сил армии, опасное выдвижение вперед отдельных корпусов, опрометчивые поступки под Эйлау и Гейльсбергом - все это не прошло бы Наполеону даром, будь на месте Беннигсена кто-нибудь из учеников Суворова. По мнению Дениса и многих других участников кампании, мирные переговоры оттого и казались позорными, что воевать с Наполеоном было не так уж страшно. Русские войска нуждались лишь в смене неспособных начальников. Но Александр об этом не хотел и думать. Он нашел себе нового советника - битого прусского генерала Пфуля, известного фанатической привязанностью к прусским доктринам. Чего хорошего можно ожидать, если Александр сам своими поступками унижает достоинство русских¹⁶.

   Денису показались унизительными и подробности самой встречи императоров. На левом, высоком берегу реки выстроилась вся наполеоновская гвардия. Горели на солнце знамена. Гремела музыка. Тысячи жителей в праздничных одеждах заполнили улицы Тильзита. А на правом, луговом берегу стояло лишь два взвода кавалергардов и эскадрон прусских гусар. Кругом было пустынно и тихо. Александр полчаса сидел в жалкой корчме.

   - Едет, ваше величество! - сказал наконец вбежавший в горницу один из дежуривших на берегу адъютантов.

   Стараясь сохранить хладнокровие, Александр, сопровождаемый великим князем Константином Павловичем, Беннигсеном и несколькими другими лицами, медленно направился к ожидавшей его барке, около которой на коне топтался прусский король Фридрих, которого Наполеон не соизволил пригласить на свидание.

   А на том берегу стоял сплошной гул восторженных приветствий. Окруженный маршалами и адъютантами, на рыжей арабской лошади скакал к реке Наполеон. Денис без труда разглядел его маленькую плотную фигуру в шляпе и гвардейском мундире, с лентой Почетного легиона через плечо. Денис видел, как потом, первым причалив к плоту, Наполеон легкими, быстрыми шагами пошел навстречу Александру и, протянув руку, помог сойти с барки. Затем они скрылись в павильоне.

   В последующие дни, когда Александр перебрался в Тильзит, приезд в город русским военным строго запретили, однако Денис, как адъютант Багратиона, был там не раз. И вскоре первые черновые, но весьма красочные записи о том, как он видел в Тильзите Наполеона и его маршалов, уже лежали в походной сумке.

   Ермолов, которому Денис прочитал эти записи, отозвался о них одобрительно и посоветовал:

   - Следует, по-моему, и предшествующие Тильзиту события записать... Видел ты много... Пригодится под старость!

   - Опасаюсь, если всю правду записывать, без мундира останешься скорее, чем старость подойдет, - пошутил Денис.

   - Ну, ты же по этой части опыт имеешь, - в обычной своей иронической манере сказал Ермолов. - Чего не следует - не напишешь, что следует - прибавишь... как вся ваша братия делает...

   - Для потомства достоверность событий нужна, почтеннейший брат.

   - За потомков не беспокойся, разберутся!

   ... Как-то раз, вечером, Денис с Евдокимом зашли к Раевскому. У него застали Ермолова, брата Александра Львовича и молоденького юнкера с темно-русыми вьющимися волосами, ясными глазами и чуть-чуть вздернутым носом.

   - Вот и Денис с Евдокимом, можешь познакомиться, - сказал юнкеру Раевский.

   Тот сделал шаг к Денису, смущаясь, протянул руку:

   - Василий Давыдов...

   - Да разве братья так встречаются? - рассмеялся Раевский. - Эх, ты!..

   Денис догадался, что перед ним двоюродный брат Василий Львович. Обнял, крепко расцеловал.

   - Ты на Левушку нашего похож... Правда, Евдоким?

   - Наш покурносей, - басом сказал Евдоким.

   - А он тоже в армии? - спросил юнкер.

   - Нет еще, но просится сюда, - ответил Денис. - Сегодня я получил из дома письмо.

   - Вот и отлично! Пиши, чтоб приезжал, я устрою его у себя, - сказал Раевский и шутя продолжил: - Мы целый взвод из колена Давыдовых сформируем. Посчитайте-ка, сколько родственников собралось!

   Базиль, как семейные называли юнкера, оказался на редкость начитанным, умным юношей. Он чем-то похож на своего старшего брата - Раевского, относившегося к нему с трогательной, отцовской нежностью. Базиль был ровным в отношениях со всеми, выказывал равнодушие к чинам и наградам, живо интересовался всеми военными и политическими делами. Он быстро подружился с Денисом, разделял его взгляды на унизительность тильзитских мирных переговоров, резко осуждал императора Александра.

   Когда мир был подписан, Денис, несмотря на уговоры однополчан, соблазнявших шумными гвардейскими утехами, решил взять долгосрочный отпуск и уехать в Москву. Прощаясь с ним, Базиль спросил:

   - Тебя в самом деле не прельщает служба в гвардии?

   - Нет, я не отказываюсь от гвардейского мундира, - улыбаясь, ответил Денис - Но, признаюсь, предпочел бы иметь хотя бы небольшую команду в армейских войсках, нежели гарцевать на плацу... По мне, брат Василий, дым бивачных костров куда приятней аромата дворцовых палат. Душа простора просит, поэзии жарких схваток... Впрочем, тебе еще этого не понять!

   - Почему же? Напротив... Я, кажется, хорошо тебя понимаю. - И юнкер дружески крепко пожал руку Денису.

   Москва! Подъезжая к ней, Денис впервые особенно остро почувствовал, до чего же он привязан к этому огромному старинному городу, утопающему в зелени садов. И дело было не только в том, что здесь многое связывалось для него с милыми детскими воспоминаниями, что тихие, поросшие крапивой у заборов улицы и тенистые бульвары имели необъяснимую прелесть. Москва дорога и близка была историческими памятниками, особенностями своего несколько старомодного уклада. С детства увлекаясь русской историей, наделенный впечатлительностью и воображением, Денис всегда с каким-то волнением проходил мимо Кремля, и каждый раз в его голове возникали образные представления о далеком прошлом... Гремит ключами Иван Калита, направляясь в подвалы, где скапливаются первые богатства Московского княжества. Выезжает из кремлевских ворот во главе дружины молодой князь Димитрий Донской, поднявшийся на татар. Грозный Иван казнит непокорных бояр. Бьются с поляками ратники Пожарского. Бушуют перед дворцом буйные стрельцы, и маленький Петр, сжав кулачки, грозит им из окна... А сколько иных замечательных событий происходило в Москве! Для Дениса все это было живым источником, питавшим его горячую любовь к родине.

   Петербург, всего сто лет назад ставший столицей империи, тоже многим привлекал Дениса, но там он чувствовал себя иначе... Любуясь великолепием столичной архитектуры, просторными проспектами и набережными, одевавшимися в гранит, он восхищался гением Петра и созидательной силой народа, воздвигнувшего на болоте чудесный город. Однако жить в Петербурге по доброй воле он никогда бы не согласился. Было что-то холодное и казенное в облике этого города, где люди вечно куда-то спешили с озабоченными, угрюмыми лицами. То ли дело Москва! Среднее и служилое дворянство, среди которого вращался Денис, жило здесь довольно беспечно, с душой нараспашку. Жизнь часами никто не измерял. Москвичи славились хлебосольством, доверчивостью и откровенностью, любили горячо поспорить, - словом, обладали теми качествами, которые так ценил Давыдов.

   На этот раз приезд в Москву был для Дениса особенно приятен: он возвращался из действующей армии в чине штаб-ротмистра, в щегольской лейб-гусарской форме, с двумя крестами на шее и двумя на красном ментике, с золотой саблей "За храбрость". Это льстило его самолюбию и обещало большой успех в московском обществе.

   Так оно и получилось. Сестра Сашенька, семнадцатилетняя тоненькая барышня с нежным румянцем на щеках, первой встретив брата у крыльца дома, пришла в неописуемый восторг:

   - Ах, какой ты красавчик, Денис, милый! Просто прелесть! Подруги мне теперь покою не дадут, приставать будут, чтобы познакомила...

   - Очень они нужны ему, - скептически заметил совсем уже взрослый по виду Левушка, осматривая с видом знатока боевые награды брата. - Я считал, что у тебя три креста... А этого совсем не знаю!

   - Да подождите вы, дайте ему опомниться, - говорила Елена Евдокимовна, не сводя с сына влажных глаз, сияющих радостью и гордостью. - Мы, как письмо твое получили, каждый день от окон не отходили...

   - А я чувствовала, что ты сегодня приедешь! - подхватила Сашенька. - Так утром маме и сказала... Правда, мама?

   - Правда, правда... Ну, пойдемте в дом... Кабинет отцовский для тебя приготовили, - добавила она, обращаясь к Денису. - Хочешь не хочешь, а придется тебе, родной, хозяйством заняться... Я уже стареть стала...

   Дни летели быстро. Незаметно прошло лето. Окруженный заботой и всеобщим вниманием, Денис чувствовал себя превосходно. Гостеприимные москвичи приветливо открыли для него двери своих домов. От приглашений не было отбою. Денис блистал остроумием, привлекал к себе общее внимание. Московские барыни, всегда имевшие большой запас невест, не спускали глаз с молодого офицера, хотя некоторые, наведя справки, быстро разочаровывались.

   - За беспутное поведение, говорят, из Петербурга был выслан, - шептались они, - да и всяких проказ за ним много... Стихи неприличные пишет...

   - Ну, да ведь гусары - они всегда отличаются... А состояние-то какое имеет?

   - В том-то и беда, что гол как сокол... Покойный родитель, царство ему небесное, на картах все спустил, ничего, кроме долгов, не оставил...

   - Ах, батюшки, жалость какая! А ведь собой-то недурен. И манеры благородные. Надо же было покойному так его обездолить.

   Семья на самом деле находилась в бедственном положении. Долги не уменьшались, а возрастали, достигнув ста тысяч. Оказалось, что отец, проигрывая значительные суммы, выдал несколько денежных обязательств, ранее семье неизвестных. Кредиторы из дружбы к Василию Денисовичу ко взысканию их не подавали. Но наследники кредиторов посмотрели на дело иначе. Один из них особенно настойчиво требовал немедленной уплаты трех тысяч, угрожая судом. Денис с трудом упросил его подождать еще некоторое время. Можно будет продать псковскую деревушку матери, хотя это все равно общего положения не спасет.

   Бородино, приносившее при Василии Денисовиче около четырех тысяч рублей годового дохода, после его смерти не давало и половины этой суммы. Мать вечно жаловалась на недостаток средств. А Сашенька уже невеста, надо о ней подумать! Денис поехал в Бородино наводить порядок.

   Бородино находилось всецело под управлением бурмистра Липата, назначенного на эту должность еще Василием Денисовичем.

   Липат по виду казался тихим и добродушным стариком. Небольшого роста, лысый, с ровно подстриженной бородкой и ласковыми глазами, он был единственным грамотным человеком в селе, не пил, не курил. А говорил таким мягким, вкрадчивым голосом, что заподозрить его в чем-нибудь дурном было просто немыслимо.

   Несмотря на то что бурмистр денег доставлял все меньше, Елена Евдокимовна стояла за