Давыдов Денис Васильевич - Н. А. Задонский. Денис Давыдов

я выстрелов, звон стекла, крики казаков, вопли французов - все смешалось.

   Расстроенные группы неприятеля пытались спастись по Вяземской и Гжатской дорогам, но Денис заблаговременно поставил там две казачьи сотни. А тех французов, которым удалось бежать по дороге в Слукино, ожидали партизаны Ермолая Четвертакова.

   Спустя два часа бой окончился. Триста семьдесят семь французов были захвачены в плен, остальные положены на месте.

   Отправив пехоту в село Ермаки, а пленных в Юхнов, Денис на рысях повел кавалерию к Лосьмину, предполагая обойти село, выйти на Вяземскую дорогу и с тыла пасть на неприятеля как снег на голову.

   Однако когда в смутном рассвете партизаны подходили к Лосьмину, неприятельский конный разъезд заметил их и предупредил своих. Полковник Жерар быстро построил войска в боевой порядок - в три линии, посредине села. Бугские казаки под начальством Чеченского, первыми столкнувшись с неприятелем и не выдержав шквального огня, отступили.

   Денис, выстраивавший остальную конницу перед селом, услышав гул выстрелов, сразу догадался, что произошло. Раздумывать было некогда. Оставив небольшой резерв, он начал общую атаку.

   Сотня за сотней с криком, свистом и гиканьем понеслись вперед казаки. Первая линия неприятеля была смята и опрокинута. Но два эскадрона французских гусар во главе с Жераром держались стойко. Заметив их ожесточенное сопротивление, Денис вместе с ахтырцами и отборной казачьей сотней полетел в бой. Кругом свистели пули, звенели клинки.

   - Руби всех к чертовой матери! Пусть помнят, как партизан ловить! - запальчиво кричал Денис, врезавшись в гущу неприятеля.

   Французские гусары не выдержали бешеной атаки партизан. Полковник Жерар тщетно пытался остановить свои войска, охваченные паникой. Наконец, видя безнадежность положения, сам повернул коня, намереваясь спастись бегством. Но не успел. Николай Бедряга, вихрем налетевший откуда-то сбоку, одним ударом раскроил ему голову.

   Преследование неприятеля, бежавшего в беспорядке по всем дорогам, продолжалось до самого полудня. Победа была полной. Потеряв четырех казаков убитыми и семнадцать ранеными, партизаны захватили весь походный обоз неприятеля, множество лошадей, оружие, а также четыреста пленных.

   Экспедиция полковника Жерара перестала существовать.

   В тот же самый день, 6 октября, части главной русской армии по приказу фельдмаршала Кутузова внезапно атаковали на реке Чернишне, под Тарутином, войска Мюрата. Французы вынуждены были отступить, потеряв больше двух тысяч человек убитыми, две с половиной тысячи пленными и тридцать восемь орудий.

   Наполеон производил в Москве смотр войскам маршала Нея, когда получил известие о Тарутинском сражении. В кремлевский дворец он удалился в подавленном настроении. Приказав никого к себе не впускать, он долго сидел перед жарко натопленным камином, погруженный в тяжелое раздумье. Что оставалось ему делать? По всей вероятности, скоро наступят холода, а некоторые полки стоят на улицах и площадях города под открытым небом. Запасы продовольствия тают, на пополнение рассчитывать не приходится: почти все команды фуражиров, отправляемые в окрестные деревни, пропадают без вести; обозы с продовольствием и одеждой, посылаемые в Москву, становятся добычей партизан, дисциплина в войсках заметно ослабла, мародерство и грабежи принимают ужасающие размеры.

   "Нужен мир, мир во что бы то ни стало! - возвращается Наполеон к прежней мысли, не покидающей его со Смоленска. Но как этого добиться? Дважды пробовал завязать с русскими мирные переговоры и дважды получил решительный отказ. Попытки прекратить народную партизанскую войну тоже ни к чему не привели. Карательные экспедиции против партизан усиливали лишь озлобление среди населения. А генерал Лористон, которому было поручено просить Кутузова "сообразовать военные действия с правилами, установленными во всех войнах", получил ответ, пресекающий последние надежды. "Народ разумеет эту войну нашествием татар, - заявил Кутузов, - и, следовательно, считает всякое средство к избавлению себя от врагов не только не предосудительным, но похвальным и священным".

   Чего ожидать далее? Ведь не только обозы, но даже эстафеты, посылаемые из Парижа, и донесения начальников тыловых войсковых частей доходят все реже и реже. Генерал Коленкур приказал комендантам почтовых станций отмечать все, что происходит в их районах, на почтовом листке, куда обычно вписывают время прибытия и отбытия эстафеты. И эти дорожные донесения лучше всяких других документов свидетельствуют, какой широкий размах приобретает повсюду война народная...

   "Мы рискуем остаться в конце концов без сообщений из Франции, - думал Наполеон, - но хуже всего, что и во Франции останутся без сообщений от нас... Нет, пора предпринять какие-то решительные меры! Поражение войск Мюрата - сквернейший симптом. Силы русской армии, очевидно, окрепли, и кто знает, что замышляет эта старая лисица Кутузов?"

   Наполеон встал, подошел к столу, на котором лежала карта. Внимательно стал разглядывать дороги, ведущие от Москвы на запад.

   Признать себя побежденным и решиться на отступление было трудно... Возмущалась гордость, краска стыда показывалась на лице. Сколько за плечами знаменитых кампаний, сколько блестящих побед, прославивших его как великого полководца на весь мир! Да и не он ли сам еще три-четыре месяца назад во всеуслышание заявил, что поставит Россию на колени? Какой поучительный урок самонадеянности!

   И все же обстоятельства принуждали к отступлению. Он ясно понимал, что другого выхода нет. Надо лишь придать этому движению назад какую-нибудь форму нового искусного маневра, поддержать престиж, выпутаться из скверного положения с наименьшими жертвами.

   Начальник главного штаба маршал Бертье, вызванный императором, застал его расхаживающим по комнате в лихорадочном оживлении.

   - Надо наказать русских за сегодняшнее нападение под Тарутином... Как ваше мнение, маршал? - спросил Наполеон. И, хорошо понимая, что это сказано лишь для отвода глаз, чтобы скрыть собственную растерянность, и что маршалу отвечать нечего, поспешно продолжил: - Мы засиделись в Москве, мы сами виноваты, что создаем возможность русской армии нападать на нас, тогда как можем действовать иначе, с большей пользой для себя... Я не говорю, что наши дела в отличном состоянии, но они не так дурны, как некоторые склонны думать. Оставив гарнизон в Москве, мы можем обойти левый фланг русских, выйти через Боровск к Малоярославцу и занять Калугу, где найдем в избытке необходимое нам продовольствие. Разве это не превосходный маневр?

   - При условии, если Кутузов останется в бездействии, ваше величество, - заметил Бертье. - Однако выход русских к Тарутину заставляет опасаться, что фельдмаршал предполагает возможность подобного маневра с нашей стороны...

   - Так что же? - перебил Наполеон. - Кутузов стар и не так поворотлив, как вы полагаете. Попробуем его предупредить! А если даже он решится встать на дороге - мы разобьем его! У нас под ружьем сто сорок тысяч, мы достаточно сильны, чтобы отразить все попытки задержать нас... Какие у вас еще сомнения?

   Бертье, отлично знавший, что император преувеличивает силы армии, что значительная часть войск небоеспособна, спорить не стал. Он давно был уверен, что отступать так или иначе придется, а движение на Калугу, о чем сам не раз думал, представлялось все же лучшим решением вопроса.

   - Должен согласиться, ваше величество, - сказал он, - ваш план слишком привлекателен во многих отношениях, чтобы отказаться от него... Заняв Калугу, мы легко установим сообщение со Смоленском через Мещовск и Ельню...

   - Да, да, вы уловили мою мысль, я так и рассчитываю, - снова заговорил Наполеон. - Дальше Калуги и Смоленска мы не пойдем. Зимовать будем там. В соответствии с этим прикажите корпусу Жюно передвинуться из Можайска в Вязьму, а стоящей там дивизии генерала Эверса выступить на Калугу через Знаменское в Юхнов. Войскам Жирарда следовать туда же ускоренным маршем из Смоленска...

   - А когда прикажете назначить выступление наших главных сил из Москвы?

   - Завтра, завтра, Бертье! Ни одной минуты нельзя медлить! Успех маневра - в быстроте и скрытности нашего движения! Садитесь и пишите приказ...

   Но как ни старался Наполеон держать в тайне свой замысел, сделать этого не удалось.

   Генерал Дорохов, стоявший со своим отрядом на Боровской дороге, обнаружил подходившую к селу Фоминскому дивизию Брусье и немедленно известил об этом Кутузова. Не зная еще, что за дивизией Брусье следует вся неприятельская армия, Дорохов просил подкрепления, чтобы атаковать французов в Фоминском. Кутузов тотчас же вызвал к себе Ермолова, по-прежнему занимавшего должность начальника штаба первой армии, и сказал:

   - Я посылаю к Фоминскому корпус Дохтурова, но тебя, голубчик, тоже прошу отправиться туда. Надо сначала разведать, с какой целью и куда этот Брусье направляется да нет ли за ним других каких-нибудь неприятельских сил? Смотри только, будь осторожен! Всякое бывает!

   - Может случиться так, ваша светлость, - сказал Ермолов, - что обстоятельства потребуют изменить наше направление, а до получения вашего приказа никто на это не решится, и мы упустим время.

   - Действуй в таком случае моим именем, - ответил Кутузов. - Я тебе доверяю. Да имей в виду, голубчик, что не все можно писать в рапортах, извещай меня о важнейшем записками...

   Войска Дохтурова, дойдя в тот же день до деревни Аристово, близ Фоминского, остановились на ночлег. Дмитрий Сергеевич Дохтуров, последнее время сильно прихварывавший, расположился в деревне, а Ермолов вместе с прочими генералами остался на биваках.

   Ночь была темная, дождь лил не переставая. Костры из предосторожности зажигать запретили. Но солдаты не роптали. Близость неприятеля и предстоящее давно ожидаемое сражение поддерживали силы у людей.

   Неожиданно в полночь у палатки, где спал Ермолов, послышался конский топот, и чей-то возбужденный голос произнес:

   - Где Алексей Петрович? Спешное дело!

   Ермолов, только что задремавший, вскочил с походной койки. "Это Сеславин, значит, что-нибудь серьезное", - подумал он, зажигая огарок, вправленный в самодельный деревянный подсвечник, стоявший на табурете.

   Александр Никитич Сеславин, превосходно образованный и необычайно отважный артиллерийский офицер, когда-то начинал службу у Ермолова, был ему безгранично предан. Создав небольшой партизанский отряд, действуя в Подмосковье, Сеславин поддерживал постоянную связь с Ермоловым, не раз выполнял его важные поручения, отличался точностью в своих донесениях и по пустякам никогда не беспокоил.

   Приезжая в штаб, Сеславин и друг его партизан Фигнер останавливались обычно у Ермолова, и тот дружески шутил:

   - Право, господа, вы превращаете мою квартиру в вертеп разбойников!

   Как раз перед отправлением в Фоминское, желая собрать сведения о неприятеле, Ермолов просил Сеславина пробраться к Боровску, и теперь ночное появление партизана обещало что-то интересное.

   Войдя в палатку и не снимая еще мокрой, облепленной грязью шинели, Александр Никитич объявил:

   - Бонапарт со всею армией из Москвы выступил, Алексей Петрович...

   Ермолов, не ожидавший такого известия, опешил:

   - Да полно, так ли это, Александр Никитич?

   - Головой отвечаю, сам видел, - подтвердил Сеславин. - Пробрался я, как вы приказали, почти к самому Боровску, оставил партию свою в стороне, а сам в лесочке засел, близ большой дороги... Вижу, глубокие неприятельские колонны к городу двигаются. Надо, думаю, как следует разведать! Отвел коня подальше, а сам на дерево залез, которое повыше и с листвой, еще не опавшей... Укрылся кое-как, наблюдаю... Что за черт, гвардия будто французская идет! Присмотрелся, так и есть... Да гвардия-то старая, императорская! Замер я, сижу, дыхания своего не чую... Гляжу, посредине колонны верхом на серой лошади, окруженный маршалами и свитой, сам Наполеон Бонапарт... Вот, думаю, встреча так встреча! И во сне такая картина не приснится! Просидел я на дереве не знаю сколько, а как показался хвост колонны, спустился потихоньку на землю, стал в уме прикидывать, как бы "языка" выхватить...

   - Ну, это уж ты чересчур смело задумал, - прервал рассказ Ермолов. - Да я и без того тебе верю!

   - Вы верите, другие сомневаться могут, - сказал Сеславин. - А с "языком" оно все-таки вернее... Достал как-никак!

   - Помилуй, Александр Никитич! Шутишь ты, что ли?

   - Какие там шутки! Отбился один ихний унтер от своих, а я тут как тут... Стукнул легонько по головке, дотащил до коня, перекинул на седло да к вам... Извольте сами его расспросить.

   С этими словами Сеславин повернулся, вышел из палатки и сейчас же возвратился обратно. Следом за ним дюжий казак втолкнул пленного французского унтера, державшегося на ногах весьма непрочно от чрезвычайного с ним происшествия. Ермолов распорядился дать ему стакан водки. Пленный охотно выпил, повеселел. И, не заставляя долго просить себя, подтвердил, что французская армия вышла из Москвы 7 октября, куда двигается - он не знает, это держится начальством в секрете, но император, верно, находится среди гвардии.

   Ермолов и Сеславин, захватив пленного, отправились в деревню Аристово к Дохтурову.

   Дмитрий Сергеевич не спал. Поеживаясь от одолевавшей его лихорадки, сидел в шинели над картой. Оказалось, поздно вечером казачьи пикеты известили его о занятии крупными неприятельскими силами Фоминского и Боровска, а также о появлении французских разъездов на Малоярославской дороге. Сведения Сеславина и показания пленного окончательно все разъяснили.

   Ермолов, знавший, что Кутузов более всего опасался движения неприятеля на Калугу, сразу сообразил, что именно этот маневр и пытается теперь осуществить Наполеон.

   - Нам ничего не остается, как спешить к Малоярославцу, чтобы заградить путь французам, - уверенно сказал Алексей Петрович.

   - Согласен с вами, да надо же прежде приказ светлейшего получить! - заметил Дохтуров.

   - Мы сию же минуту отправим фельдмаршалу донесение о нежданном событии, - отозвался Ермолов, - а времени терять нельзя... Фельдмаршал приказал мне действовать его именем. Ответственность я принимаю на себя.

   - Ну, тогда и толковать нечего, - сказал, поднимаясь, Дохтуров. - Я всегда готов, сами знаете.

   Между тем передовые французские части находились уже под Малоярославцем. Им удалось занять северную окраину города, однако местные жители разобрали мосты через реку Лужу, вступили с французами в бой и задержали переправу до утра. Подоспевший с кавалерийскими эскадронами и конной артиллерией Ермолов занял город, но вскоре был выбит оттуда превосходящими силами противника.

   Тем временем войска Дохтурова, спешившие к Малоярославцу, подойдя к реке Протве, натолкнулись на неожиданное препятствие. Ночью заскочивший сюда неприятельский разъезд сжег мост. А саперной части в корпусе не было, и леса поблизости, как на грех, не оказалось.

   Войска, отчетливо слышавшие уже орудийную канонаду под городом, вынуждены были остановиться на берегу. Все понимали, как дорога сейчас каждая минута. Но что же делать? Пехота могла еще с трудом перебраться вплавь через глубоководную речку. А как быть с орудиями?

   Заметив селение, расположенное недалеко от переправы, Дмитрий Сергеевич поскакал туда.

   - Братцы, выручать надо! - обратился генерал к крестьянам, собравшимся у хаты сельского старосты. - На помощь к своим спешим! Слышите, бой идет? Мост через реку нужен...

   - Леса-то у нас подходящего нет, вот беда! - сказал со вздохом староста. - А то бы мы с великим удовольствием помогли...

   - Как лесу нет? А избы наши на что? - крикнул, перебивая его, пожилой кривой крестьянин по имени Клим.

   - Да ведь без жилья на зиму останешься, - робко произнесла какая-то баба.

   Толпа зашевелилась, загудела:

   - Эка важность! Землянухи выкопаем!

   - Дело, вишь, какое: хранца окаянного колотить идут! Грех не помочь!

   - Верно! Тащи топоры и веревки, ребята! Запрягай лошадей.

   - С моего сруба начнем, мужики, - опять предложил Клим. - Летось только поставил...

   Спустя какой-нибудь час мост был готов. Войска Дохтурова тронулись дальше. Следом шли войска Раевского.

   Получив подкрепление, Ермолов вновь занял город. Но противник с часу на час тоже усиливался, подходили главные силы. Завязался ожесточенный, длительный бой. Город восемь раз переходил из рук в руки.

   Поздно вечером Наполеон, остановившийся в деревне Городне, близ города, убедился, что замысел его разгадан. Кутузов со всей армией приближается к Малоярославцу. Одновременно русские войска по приказу фельдмаршала перехватили другую Калужскую дорогу - через Медынь.

   На военном совете, собранном императором, маршал Бессьер одним из первых высказался за то, чтобы, не принимая боя с Кутузовым, отойти к Можайску.

   - Разве мы не видели поля битвы? - сказал он. - Разве не заметили, с какой яростью русские рекруты, еле вооруженные, едва одетые, шли на смерть?

   - Надо как можно скорее убраться из этой проклятой страны, - с неожиданной солдатской откровенностью высказался генерал Мутон.

   Император бросил на него мрачный взгляд, но ничего не возразил.

   А на следующий день произошло событие, окончательно вынудившее Наполеона отказаться от осуществления своего первоначального плана.

   Утром он решил осмотреть малоярославские позиции, занимаемые французами. Сопровождаемый маршалом Бертье, генералами Коленкуром, Раппом и конвойным эскадроном, император едва успел отъехать с полверсты от Городни, как из ближнего леса показался кавалерийский отряд, устремившийся прямо на императора и его свиту.

   - Государь, это казаки! - первым догадался Коленкур.

   - Не может быть, вы ошибаетесь, это наши! - отозвался, сдерживая коня, император.

   Генерал Рапп схватил под уздцы и поворотил его лошадь:

   - Это казаки, не медлите!

   - Точно, они, нет сомнения, - заметил, бледнея, маршал Бертье.

   В это время громовое "ура" и крики огласили воздух. Казаки быстро приближались. Генерал Рапп двинулся вперед с конвоем. Казацкая лава мгновенно смяла французов. Наполеон, оцепенев от ужаса, ожидал своей участи. Спасла случайность. Казаки, не зная, что в отряде находится французский император, заметили поблизости артиллерийский парк, обоз и бросились туда. Маршал Бессьер поспешил на помощь императору с конными гвардейцами и отбил нападение казаков.

   Вернувшись в Городню, Наполеон отдал приказ об отступлении войск через Можайск. Началось, как и предполагал Кутузов, бесславное бегство армии Наполеона по разоренной Смоленской дороге.

   Ничего не зная о происходящих событиях, отряд Дениса Давыдова по-прежнему громил неприятельские войска и транспорты в районе Вязьмы.

   12 октября отряд остановился на отдых верстах в тридцати от столбовой дороги, в пустовавшей помещичьей усадьбе близ села Дубрава. Деревянный господский дом, занятый партизанами, выглядел неприютно. Стекла в окнах разбиты, полы, двери и печки испорчены. В комнатах пусто, холодно. Хозяева, уехавшие из усадьбы в начале войны, забрали с собой мебель и домашнюю утварь. Но в доме можно было укрыться от холодного осеннего дождя, лившего беспрерывно вторые сутки.

   Чувствуя небольшую простуду, Денис наскоро выпил горячего пунша и улегся спать на охапке соломы. Он уже задремал, когда в соседней комнате, где располагались гусары, возник оживленный разговор. Дощатая перегородка, отделявшая комнату, позволяла отчетливо различать голоса.

   Денис невольно прислушался.

   Крестьянин Федор Клочков, возвратившись из села, рассказывал гусарам, с которыми давно сумел подружиться, о том, как хорошо и вольготно живут в здешних местах мужики.

   - Нынче, братцы мои, в каждой избе и пироги, и мясо, и брага не в диковину, - говорил радостным, взволнованным голосом Федор. - А уж как свадьбы али праздники богато справляют - отродясь не видывал!.. Кум Арефий девку в соседнюю деревню просватал - двух кабанов зарезали, три бочки пива наварили...

   - Тебе-то самому много ль поднесли? - перебивая Федора, спросил с насмешкой угрюмый по виду гусар Шкредов.

   - А галушки им не сами в рот сигают? - вставил басовитый гусар украинец Зворич.

   Все засмеялись. Рассказу Федора явно не верили.

   - Нечего зря зубы скалить, - обидчиво отозвался Федор. - Я вам правду-истину сказываю...

   - Ты скажи лучше, с чего это мужики тут разбогатели? - спросил пожилой и степенный гусар Пучков.

   - С того самого, что без господ они живут, по своей волюшке, - с особым значением произнес Федор.

   Гусары сразу затихли. Слова Федора, видимо, всех поразили.

   - Это... как же так, паря? - недоумевая, приглушенным голосом произнес наконец Пучков.

   - Да ведь сами господа отсель уехали... Вишь, хоромина пустая! - ответил Федор. - Ну, а бурмистра под Вязьмой будто хранцы убили... А время подошло страдное! Как тут быть, что с барским хлебом делать? На корню оставлять жалко, в господские амбары ссыпать - нельзя: басурманы кругом шныряют, живо к рукам приберут... Вот всем миром и порешили мужики по душам и хлеб и скотину господскую поделить.

   - Эх ты, мать честная, как ловко обдумали! - сочувственно заметил молчавший до сих пор гусар Егор Гробовой. - Этак и впрямь припеваючи жить можно!

   - А разве мародеры-нехристи в село не заглядывали?

   - Заглядывали, - подтвердил Федор. - На прошлой неделе целая команда заявилась, человек за двести. Мужики с хлебом-солью их встретилиг угощения всякого наготовили и на брагу хмельную не поскупились, а ночью перевязали всех да в Калугу отправили.

   - Здорово! - опять подал голос Егор Гробовой. - Значит, верно, что по своей волюшке живут... И хранцев признавать не желают и без господ не скучают.

   - Подожди, возвратятся еще господа-то, - мрачно вставил Шкредов.

   В горнице на несколько секунд наступила тишина. Кто-то тяжело вздохнул, и вдруг тишину всколыхнул взволнованный, страстный шепот. Голоса людей уже трудно стало различать. Говорили чуть не все сразу, перебивая друг друга, спеша высказать глубоко затаенные сокровенные свои думы:

   - Слух-то был, будто после войны волю объявят...

   - Верно, братцы! И я слыхал, что крепостных не будет...

   - Указ давно уже заготовлен. Да пока скрывают...

   - Половина барской земли, говорят, мужикам отойдет...

   - Солдатам и ополченцам за верную службу по пять десятин нарежут...

   - Жизни своей не жалели! Заслужили!

   - Эх, привел бы господь дожить до волюшки!

   На Дениса этот необычайный, случайно услышанный разговор произвел сильное впечатление. Денис был хорошим командиром. Следуя примеру Багратиона и Кульнева, он относился к нижним чинам взыскательно, но гуманно. Строго запрещал телесные наказания, заботился о хорошем снабжении отряда, часто запросто беседовал с гусарами, казаками и знал, что пользуется у них доверием и уважением. Видя, как сражаются с неприятелем его гусары и казаки, Денис объяснял эту отвагу общим патриотическим чувством и еще тем, что ему удалось суворовскими методами воспитать в людях воинскую доблесть и бесстрашие. Мужество крестьян-партизан казалось более удивительным, но и здесь было несомненно, что рождено это мужество беспредельной любовью народа к своему отечеству. Так на самом деле оно и было.

   Поэтому мысли о возможности внутренних волнений, владевшие дворянством в начале войны, постепенно у Дениса исчезли. Защита родины, казалось ему, объединила все сословия, направив все усилия к одной цели. А о том, что будет дальше, после войны, Денис не думал. "Якобинские мысли" об улучшении тяжелой участи народа, высказанные некогда Базилем, он считал и странными и несвоевременными. Да и сам Базиль в конце концов признал, что затеял разговор не вовремя.

   И вот теперь приходилось опять возвращаться к этому тревожному и мучительному вопросу. По тому сочувствию, с которым отнеслись гусары к рассказу Федора о мужиках, живущих без господ, по той страстности, с какой обсуждались слухи о воле, Денис понял, как, в сущности, различны корни патриотических настроений дворянства и крепостного крестьянства. Все желали освобождения России от чужеземцев. Но при этом дворянство и он, Денис, хотели сохранить тот строй жизни, который существовал, а солдаты и крестьяне, сражаясь с общим неприятелем, надеялись на создание нового, лучшего для них общественного строя.

   В глубине души Денис сознавал, что нельзя обвинять людей в стремлении улучшить свою жизнь, но вместе с тем не мог и сочувствовать этому стремлению, - оно грозило поколебать те незыблемые, как он полагал, устои жизни, без которых ему не представлялось собственное существование.

   Денис долго лежал с открытыми глазами, тщетно стараясь найти ясность в беспокойных, противоречивых мыслях. Смутная тревога, охватившая его, не проходила, а все усиливалась. Он так и заснул под утро, ничего не придумав, ничего не решив.

   Пробудил его приезд вахмистра Колядки, посланного с донесением в главную квартиру. По довольному виду вахмистра нетрудно было догадаться, что прибыл он не с плохими вестями.

   - Ну? Что нового? Войска наши по-прежнему стоят на месте? - нетерпеливо спросил Денис.

   - Никак нет, ваше высокоблагородие, - ответил Колядка. - Под селом Тарутином нападение на кавалерию Мюрата произведено... Слыхал, будто более трех тысяч ихних порубили, сорок пушек захвачено...

   - Слава богу! Показали, стало быть, французам кузькину мать! - повеселел Денис. - А писем для меня нет?

   - Есть, ваше высокоблагородие, - отозвался Колядка, расстегивая сумку и доставая оттуда множество пакетов.

   Зоркими глазами Денис сразу заметил на одном из них печать фельдмаршала. С большим волнением вскрыл он адресованный ему пакет. Письмо было написано третьего дня в деревне Леташево. Кутузов писал:

   "Милостивый государь мой Денис Васильевич!

   Дежурный генерал доводил до сведения моего рапорт ваш о последних одержанных вами успехах над неприятельскими отрядами между Вязьмою и Семлевом, а также письмо ваше к нему, в коем, между прочим, с удовольствием видел я, какое усердие оказывает юхновский предводитель дворянства г.Храповицкий к пользе общей. Желая изъявить пред всеми мою к нему признательность, я по мере власти, всемилостивейше мне предоставленной, препровождаю к вам назначенный для него орден св.Анны 2-го класса, который и прошу вас ему доставить, при особом моем отношении, на его имя. Буде же он прежними заслугами приобрел уже таковой знак сего ордена, то возвратить мне оный для украшения его другою наградою в воздаяние похвальных деяний, им чинимых, о коих не оставлю я сделать и всеподданнейшее донесение мое государю императору.

   Волынского уланского полка майора Храповицкого поздравьте подполковником. О удостоении военным орденом командующего 1-м бугским казачьим полком ротмистра Чеченского сообщил я учрежденному из кавалеров оного ордена совету. Прочие, рекомендуемые вами, господа офицеры не останутся без наград соразмерно их заслугам. Отличившимся нижним чинам по представленным от вас спискам назначаю орденские серебряные знаки.

   А за сим остаюсь в полном уверении, что вы, продолжая действовать к вящему вреду неприятеля, истребляя транспорты его и конвои, сделаете себе прочную репутацию отменного партизана и достойно заслужите милость и внимание всеавгустейшего государя нашего.

   Между тем примите совершенную мою признательность. С истинным к вам почтением имею честь быть, милостивый государь мой, ваш покорный слуга

   князь Голенищев-Кутузов" .

   Денис дважды с благоговением прочитал письмо. Сердце его билось радостно. Сам Кутузов нашел время и написал ему теплые, ободряющие строки! Пусть люди сухой души и тяжкого рассудка, сидящие в штабах, кривят губы при каждом упоминании о партизанах. Письмо фельдмаршала окончательно узаконивало партизанскую систему, оно являлось полным признанием заслуг, оказанных отрядом отечеству. Денис чувствовал себя счастливым.

   Второе письмо было от зятя Кутузова, старого приятеля Дениса по гвардии, князя Кудашева.

   "Не удивляюсь, нимало твоим подвигам, - писал он, - я так давно тебя знаю... Я сегодня, благословясь, пускаюсь сам отсюда вправо, по дороге Серпуховской, в намерении действовать в тыл неприятельского авангарда. Прощай, любезный друг. Помоги нам бог! В журналах военных действий имя твое гремит... Надо постараться и мне!"

   А Матвей Иванович Платов, которого Денис известил об отличных действиях донских казаков в своем отряде, на "приятельское уведомление" ответил коротенькой, но характерной запиской:

   "Бей и воюй, достойный Денис Васильевич, с нашедшею вражеской силой на Россию и умножай оружия российского и собственную свою славу..."

   Письма доставили Денису большую радость и вызвали общий восторг у его товарищей. Особенно тронуло всех письмо Кутузова. Фельдмаршал никого не забыл! Даже старик Семен Яковлевич Храповицкий за помощь партизанам пожалован орденом Анны.

   Однако о том, что французы покинули Москву, никаких намеков в письмах не было. Поэтому Денис после однодневного отдыха, устроенного по случаю награждения партизан, решил продолжать партизанские поиски.

   На следующий день отряд выступил в поход, взяв направление на Вязьму. Погода все еще не установилась. Дул холодный северный ветер. По небу низко ползли тяжелые серые тучи, моросил дождь. Ехали медленно. Дороги были сплошь покрыты лужами и вязкой грязью, лошади скользили и спотыкались.

   Нахлобучив шапку-ушанку и подняв воротник шинели, Денис ехал рядом с Митенькой Бекетовым. Денису дремалось и в разговор вступать не хотелось, зато Бекетов, получивший несколько писем из дому, находился в возбужденном состоянии и ни на минуту не умолкал:

   - Мне сестра из Пензы пишет, что у них большое ополчение собрано и от добровольцев отбоя нет... Прежде на войну со слезами провожали, а теперь матери и жены сами своих кровных на защиту отечества посылают. Муж сестры Дмитрий Васильевич Золотарев - он там уездным предводителем - целый полк собрал и сам в командиры записался.

   - Дворянству и следует пример подавать, - буркнул Денис. - А то, брат, кончится война...

   Он запнулся и не докончил того, что хотел сказать. Душевное беспокойство, вызванное разговором гусар, немного улеглось, но мысль о том, что после войны крестьяне могут потребовать "волюшки", не выходила из головы. Да стоит ли говорить об этом с Митенькой? Может быть, вообще ничего и не случится.

   А Бекетов, пропустив мимо ушей слова командира, продолжал:

   - После войны, Денис Васильевич, обязательно к нам поедем... Увидишь, какие люди у нас славные! И сестра, я уверен, тебе понравится... А детишки у нее - просто прелесть! Особенно младшая дочка, Евгения, крестница моя... Я уезжал в армию, ей всего четыре месяца было, а сейчас, пишет сестра, уже болтать начала...

   - В дядю пошла, - усмехнувшись, тихо сказал Денис, которому болтовня Митеньки порядком надоела.

   - Ты что-то сказал, кажется? - повернулся к нему Бекетов.

   - Имя, говорю, у племянницы твоей хорошее. Евгения...

   Неожиданно из-за леса, показавшегося впереди, полыхнули орудийные выстрелы. Один из снарядов, не долетев нескольких шагов до дороги, шлепнулся в лужу, подняв вверх большой черный фонтан. В отряде произошло замешательство. Лошади шарахнулись в сторону. Кто-то из гусар вскрикнул. К Денису подскакал Степан Храповицкий, находившийся в разведке.

   - Французы за лесом, Денис Васильевич! Несколько пехотных и кавалерийских колонн из Вязьмы двигаются...

   - Что за черт? Неужели опять нас ловить?

   - Не думаю... Войска, по всей видимости, регулярные и в составе не менее дивизии...

   - Что ж, делать нечего, придется нам маршрут изменить. Прикажи, чтоб казаки на Медынскую дорогу отходили... Да хорошо бы "языка" выхватить, узнать поверней, кто и куда путь держит?

   Отряд свернул в сторону и вскоре подошел к бурлившей от осенних дождей реке Угре. Французы преследовали. Пришлось отбиваться от наседавшей кавалерии фланговыми нападениями и перестрелкой. И лишь в сумерках, переправившись через реку, узнали, в чем дело. Захваченный в плен французский драгун показал, что войска Эверса по приказу Наполеона двигаются на Калугу.

   Послав в главную квартиру уведомление о неприятельском маневре, Давыдов, не знавший истинного положения, отвел свой отряд в большое торговое село Красное.

   Настроение у Дениса было скверное. Отступление всегда его удручало, а сейчас к тому же - и это было главное - возникли серьезные опасения за судьбу плодородных калужских районов, куда, очевидно, намеревались прорваться французы.

   На другой день, в полдень, в село Красное прискакал Ермолай Четвертаков, сопровождаемый конным отрядом своих партизан.

   Войдя в избу сельского старосты, занятую командирами, Четвертаков с обычной молодцеватостью вытянулся по-военному и, глядя на Дениса улыбающимися глазами, отрапортовал:

   - Явился поздравить, ваше высокоблагородие... Москва от неприятеля очищена!

   Неожиданная новость всех присутствующих просто ошеломила.

   - Москва... освобождена? - только и мог выговорить Денис, чувствуя, как от большой нахлынувшей радости слова словно застревают в горле.

   - Неделю назад!.. - подтвердил Четвертаков. - Ежели сами увериться желаете, мы двух пленных доставили...

   - Москва наша! Москва наша! - совсем по-детски воскликнул Бекетов и бросился обнимать товарищей.

   - А куда же в таком случае французы двигаются? - спросил Храповицкий, обращаясь к Четвертакову.

   - Сказывают, будто, на Калужскую дорогу войско свое Бонапарт направил, да наши под городом Малоярославцем остановили... Ныне по старому пути, через Вязьму, неприятель бежит...

   - Вот оно что! - сообразил наконец Денис. - Значит, предполагалось соединение с войсками Эверса в Калуге, да не вышло дело...

   - Так точно, ваше высокоблагородие! Не вышло! - сказал, широко улыбаясь, Четвертаков. - Француз боек, да русский стоек. Наступил Бонапарт на Москву, да оступился!

   Денис не выдержал. Подошел к Ермолаю, крепко его обнял.

   - Ну, спасибо за добрые вести, любезный... Об усердии твоем не премину начальству доложить! А теперь давай-ка сюда пленных, попробуем от них еще что-нибудь выпытать..

   Тем временем слух об освобождении Москвы от неприятеля всполошил все село. Когда Денис закончил допрос пленных и вышел на улицу, он увидел большую толпу крестьян, собравшихся около избы. Тут были и старики и женщины с грудными детьми на руках. Всем не терпелось услышать, что скажет командир отряда.

   - Правда ль, кормилец, Москву-то освободили? - спросил стоявший впереди других сгорбленный старик в рваном армяке, опиравшийся на толстую суковатую палку.

   - Правда, правда, - подтвердил Денис. - Бежит неприятель из России.

   Толпа, на минуту притихшая, колыхнулась и забурлила. Люди с просветлевшими лицами крестились, плакали, обнимали друг друга. Со всех сторон послышались радостные голоса и восклицания:

   - Слава тебе господи! Дожили до светлого дня!

   - Матушка наша белокаменная...

   - Не сладко, знать, гостилось хранцам в Москве-то!

   - Калачи московские не по вкусу!

   - Зато пару там им поддали и кости прогрели!

   А стоявший в сторонке высокий безрукий крестьянин в солдатской рубахе, с медалью на груди, пояснял окружившим его сельчанам:

   - Москва всем городам город... Понимать надо! От нее вся земля русская зачалась... Без Москвы, как без головы... За нее и на черта полезешь!

   В это время ударил колокол. Празднично настроенный народ потянулся в церковь. К Денису и командирам подошел староста, приземистый щербатый мужик в суконной поддевке и смазанных дегтем сапогах.

   - Батюшка наш молебен и крестный ход надумал... Ежели желаете с народом помолиться, милости просим, - радушно пригласил он, степенно разглаживая окладистую, начавшую седеть бороду.

   - Да, да, непременно... Спасибо, любезный! - отозвался Денис.

   Командиры охотно согласились. Все направились вслед за старостой.

   Дениса тронула и умилила картина народного торжества. "Ведь, наверное, в Москве не многие из них и были, - думал он, - а сколько чистой, бескорыстной любви к священному городу... И как чудесно выражают они свои чувства. "Без Москвы, как без головы... За нее и на черта полезешь!_" Да, именно так думает и этот крестьянин, и я, и каждый русский... За тебя на черта рад, наша матушка Россия!"

   Последняя фраза родилась неожиданно. Она выражала собственное чувство Дениса. Фраза хорошо звучала, так и просилась в стихи. Денис мысленно разбил ее на строки и повторил еще раз:

   За тебя на черта рад,

   Наша матушка Россия!

   "Ей-богу, не плохо, - подумал он, - надо записать, пригодится..." И, довольный своей поэтической находкой, улыбнулся.

   А на улице начинало вечереть. В небе сквозь редкие облака просвечивали первые неяркие звезды. Кругом не умолкал оживленный говор. Из церкви выносили иконы и хоругви. Веселые, ликующие звуки колоколов плыли над селом.

   "Туча казаков" под начальством Платова, посланная Кутузовым наперерез неприятельским колоннам, отступающим к Вязьме, покрыла пространство, где последние полтора месяца действовали лишь одни партизаны. Войска Эверса были частью истреблены, частью убежали к Дорогобужу.

   20 октября, прибыв в Знаменское и оставив здесь юхновских ополченцев для охраны уезда, Денис со всей остальной конницей выступил к селу Рыбки, лежавшему на Смоленской дороге, между Вязьмой и Дорогобужем.

   - Ну, господа, теперь для нас самая жаркая пора наступает, - предупредил своих товарищей Денис. Он ясно представлял, какое огромное значение приобретают подвижные партизанские отряды при отступлении неприятельской армии, растянутой на многие версты.

   Настроение у Дениса было отличное. Ободренный хорошими вестями и благодарностью главнокомандующего, имея под начальством людей опытных и отважных, он желал лишь скорейшей встречи с противником и не сомневался в успехе будущих своих предприятий.

   И вдруг казачьи пикеты донесли, что справа и слева в одном направлении с отрядом двигаются крупные кавалерийские части под командой генерал-адъютантов Орлова-Денисова и Ожаровского.

   Денис насторожился. До сих пор он находился в глубоком неприятельском тылу, вдали от главной квартиры. Его партизанский армейский отряд отличался от других тем, что, находясь под общим руководством главнокомандующего, сохранял почти полную независимость в своих действиях. Теперь этой независимости, так ценимой им, угрожала опасность. Любой из генералов мог приказать младшему в чине командиру отдельного отряда, не имеющего особого задания, стать под свое начальство. А тогда попробуй вывернуться!

   Денис знал, что такое военная дисциплина и чинопочитание. Но вместе с тем знал и другое. Генерал-адъютанты граф Орлов-Денисов и граф Ожаровский, пользуясь милостивым вниманием царя, никогда не отличались военным дарованием, хотя Орлову-Денисову и нельзя было отказать в личной храбрости. Спеша украсить себя лаврами при нападениях на отступающие неприятельские войска, генералы были совершенными новичками в организации и ведении войны в тылу противника. Попасть под их начальство, выполнять, может быть, бессмысленные распоряжения, когда чувствуешь себя более опытным в подобных действиях, Денису показалось обидным. "Будь на месте этих генералов покойный Багратион, или Платов, или Милорадович, или какой-нибудь другой заслуженный начальник, - размышлял он, - я бы слова не сказал, сам охотно бы под начальство их встал... А для этих графов каштаны из огня таскать дураков нет!"

   А генерал-адъютанты, проведав об отряде Дениса Давыдова, в самом деле замышляли прибрать его к рукам. Получить под начальство несколько сотен опытных партизан каждому из них было лестно!

   Первым прибыл к Денису адъютант графа Орлова-Денисова.

   - Его сиятельство приказали, - без обиняков объявил адъютант, - если ваше высокоблагородие никаких повелений от светлейшего не имеет, незамедлительно поступить с отрядом под его начальство...

   Денис, принявший адъютанта с отменной вежливостью, покручивая кудрявую бородку, легонько вздохнув, ответил:

   - Был бы сч