Мережковский Дмитрий Сергеевич - Иисус неизвестный

ustify">   А когда наконец очнулась, - встала, как будто уснула только что, - свежа, как райская лилия после райской грозы. И лицо ее сияло, как солнце: Солнце уже было в ней.

  

   И воскликнула громким голосом: Величит душа моя Господа, и возрадовался дух мой о Боге Спасе моем, что призрел Он на смирение рабы Своей, ибо отныне будут ублажать меня все роды! (Лк. 1, 43).

  

  

   Цвел виноград, когда Ангел явился Мирьям: спелые же гроздья повисли на лозах, когда Иосиф увидел, что она имеет во чреве.

  

   И не желая огласить ее, хотел отпустить ее тайно.

   Но когда он помыслил это, ее Ангел Господень явился ему во сне и сказал: Иосиф, сын Давидов! не бойся принять Мирьям, жену твою; ибо зачавшееся в ней есть от Духа Святаго. Родит же Сына, и наречешь Ему имя: Иисус (Мт. 1, 19-20).

  

   Встав же Иосиф от сна, пошел к Мирьям, и поклонился ей в ноги и сказал:

  

   Благословен Господь Бог Израиля, что посетил народ Свой, и сотворил избавление ему, и воздвиг рог спасения нам в дому Давида, раба Своего, как возвестил устами бывших от века святых пророков Своих (Лк. 1, 68-70).

  

   И сказала Мирьям Иосифу: "Где должно родиться Мессии?" Иосиф же сказал ей в ответ:

  

   В Вифлееме Иудейском, ибо так написано через пророка: И ты Вифлеем, земля Иудина, ничем не меньше воеводств Иудиных, ибо из тебя произойдет Вождь, который упасет народ Мой, Израиля (Мт. 2, 5-6).

  

   И сказала Мирьям: "Когда наступит мне время родить, пойдем в Вифлеем, да будет реченное Господом".

  

  

   Через три месяца пал на горы снег, зажглись огни Освящения во храме Иерусалимском, и наступило Мирьям время родить, и пошла она в Вифлеем.

   Труден был зимний путь через горы. Тающий на солнце снег лежал в долинах, и стояли лужи на дороге. Ехала Мирьям на осле, а Иосиф шел рядом. В лужи иногда ступая копытом неосторожно, ослик забрызгивал грязью одежду Мирьям. Очень устала она, но отдохнуть не хотела, спешила, зная, что скоро наступит ей час родить.

   Вечером поздно, когда уже огни зажигались в домах, пришли они в Вифлеем, и не нашлось им места в гостинице, по причине множества богомольцев, шедших в Иерусалим на праздник. Всюду, где ни стучались, прося пустить на ночлег, им отвечали: "Нет места!"

   Старый пастух, проходя мимо и увидев, что они стоят у запертых ворот гостиницы, откуда их выгнали с бранью, сжалился над ними и повел их в поле, где был у него овечий загон в пещере. Там родила Сына своего Мирьям, и спеленала, и положила в ясли¹¹.

   Телка, недавно отелившаяся, подошла к яслям, протянула морду к Младенцу, уставилась на Него добрым глазом и, дыша на Него, теплым в холодной пещере дыханием, грела Его. Подошел и ослик, не тот, что вез Мирьям, а другой, здешний; тоже посмотрел на Младенца умным глазом - умнее скольких глаз человеческих, - как будто уже знал о Нем то, что еще люди не знали. А третий между ними двумя, доброю телкою и мудрым ослом, был добрейший и мудрейший из всех людей на земле, Иосиф.

   В яслях Младенец заплакал. Длинные уши поднял осел, как будто прислушался; телка замычала, как будто сыну своему ответила мать. Иосиф подошел к Младенцу, взял Его на руки так бережно, как нищий берет сокровище, и отнес Его к Матери, спавшей в дальнем углу пещеры. Мать проснулась, взяла Младенца и начала кормить грудью. Иосиф же, Телка и Осел повернулись к ним лицом и увидели в темной пещере два Солнца.

  

  

   Были в той стране в поле пастухи, содержавшие ночную стражу у стада своего (Лк. 2, 8).

  

   Двое сидели у костра, а остальные спали. Ночь была холодная, камни и травы побелели от инея. Но старый дед с маленьким внуком, укрытые овечьим мехом, между двумя большими овчарками, спали на голой земле, как в теплой постели.

   В самую полночь мальчик проснулся и, взглянув на небо, увидел, что звезды сияют так ярко и близко, как никогда; все ярче, ближе, - и вдруг полетели с неба на землю, как снежные хлопья. Мальчик закричал, начал будить старика, и все пастухи проснулись. Огненная буря летела на них.

  

   Вдруг предстал им Ангел Господень, и слава Господня осияла их; и убоялись страхом великим.

   И сказал им Ангел: не бойтесь: я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям, ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь. И вот вам знак: вы найдете Младенца в пеленах, лежащего в яслях.

   И внезапно явилось с Ангелом многочисленное воинство небесное, славящее Бога и взывающее:

  

   Слава в вышних Богу,

   и на земле мир,

   в человеках благоволение!

  

   Когда Ангелы отошли от них на небо, пастухи сказали друг другу: пойдем и посмотрим, что там случилось, о чем возвестил нам Господь.

   И, поспешив, пришли, и нашли Марию, и Иосифа, и Младенца, лежащего в яслях (Лк. 8, 9-16).

  

   И, падши, поклонились двум Солнцам в темной пещере - Сыну и Матери.

  

   Слава Сыну рожденному.

   Слава родившей Матери.

   Слава в вышних Богу.

  

   Аминь.

  

  

   Здесь конец двум Апокрифам, заглавным картинкам Фра Бэато Анжелико, и черта под ними черная - непереступный рубеж, отделяющий время от вечности, Историю от Мистерии.

   Было это или не было? Чтобы спрашивать об этом, слыша лилейное: "Радуйся, Благодатная", и громовое: "Слава в вышних Богу", - каким надо быть глухим. - "Только поэзия! Nichts mehr als Poesie!" - скажет Фридрих Штраус. - "Все про неправду написано", - скажет лакей Смердяков, и с ним сначала согласится Иван Карамазов, а после неземного бреда, чувствуя все еще в волосах веющий "холод междупланетных пространств", вспомнит признание дьявола: "Я был при том, когда умершее на кресте Слово восходило на небо, неся на персях Своих душу распятого разбойника; я слышал радостные взвизги херувимов, поющих и вопиющих "Осанна", и громовый вопль восторга серафимов, от которого потряслось небо и все мирозданье..." Вспомнит и скажет: "Что такое Серафим? Может быть, целое созвездие", и почти поверит.

   Верит - видит Гёте-Фауст, чего никогда не увидит Вагнер-Штраус:

  

   Wie Himmelskräfte auf und nieder steigen

   Как Силы Неба восходят и нисходят¹².

  

   Будете видеть небо отверстым, и Ангелов Божиих, восходящих и нисходящих к Сыну человеческому (Ио. 1, 51).

  

   Небо отверстое видит отверстый человеческий, а не звериный, глаз.

  

  

   "Если не вложу перста моего, не поверю", - сказала повивальная бабка Саломея, протягивая руку, чтобы убедиться, что Мать осталась Девою, и тотчас, спаленная пламенем, рука ее отсохла¹³. Обе наши руки - левая - Критика, и правая - Апологетика, осязая, пытая, "было это или не было?" - как бы тоже не отсохли, спаленные тем же пламенем. Люди могут ли о том говорить, о чем Херувимы и Серафимы, закрывая лица в ужасе, молчат?

  

  

   Мать подносит дитя свое к рождественской елке; горящей огнями, как Вифлеемская ночь горела звездами; дитя еще говорить не умеет, ни даже смеяться, но жадно тянется к свету, смотрит на него широко, от радостного удивления-ужаса, раскрытыми глазами и видит, что "Свет во тьме светит, и тьма не объяла его".

   Может быть, дитя все еще помнит, что мы уже забыли: два Божьих подарка миру на елку - два Солнца: то, дневное, меньшее, и это, ночное, большее.

   Так бы и нам взглянуть на Рождество, чтобы увидеть его и понять лучше всех богословов и критиков.

  

  

   Verbum caro factum est, magna pulchritude

   Слово стало плотью, - красота великая! -

  

   молится, поет бл. Августин¹⁴. Ангельскими перстами, легкими, как сон, соткана вся из звездных лучей эта "красота великая", - Ave, Maria gratiosa, - не наши земные, темные, непроницаемые, неподвижные, в трех измерениях, плотские образы, а неосязаемо-пролетающие, прозрачно-светлые, но более, чем все земное, действительные, небесные тени. Музыкой тишайшей в них сказано все, почти без слов, или вернее умолчано - и все-таки сказано.

   Может быть, всего удивительней, что так бесконечно много в бесконечно малом сказано. Самое великое - самое малое - Атом. Если его "разложить", разрядить заключенные в нем силы полярности, - что будет? Этого еще не знают физики, делая опыты "разложения атома"; может быть, ветхий мир наш рушится, и возникнет новый.

  

   Мужа не знаю, ἄνδρα ὀυ γτγνώσκω (Лк. 1, 34),

  

   на этих трех словах - только на них - зиждется весь догмат о Бессеменном зачатии - всесокрушающая, всетворящая сила Атома. Ею древний мир, дохристианский, весь разрушен, и новый - создан. Если бы эти три слова не были сказаны, то белая, белее снеговых Альп, Благовещенская лилия - Maria di gratia plen - Миланский собор не вырос бы; Винчиевская темная "Дева Скал" премирной улыбкой не улыбнулась бы; Беатриче не встретил бы Данте ни на земле, в "Новой Жизни", ни на небе, в "Божественной Комедии", и не сказал бы Гёте:

  

   Здесь небывалому

   Сказано: будь!

   Вечная Женственность

   К этому путь.

  

   Если была, есть и будет наша Святая Земля - Святая Европа, то потому только, что это было.

   Овцы и козы все еще пьют из единственного в Назарете-городке, "Мариина Источника", а века и народы - из единственного в Граде Человеческом, Ее же, в жизнь вечную текущего Источника.

   Ave Maria, Радуйся, Благодатная, - все еще по всей Святой Земле - Европе, звенят колокола; если же умолкнут, - всему конец.

  

  

   Возвратились они (Иосиф и Мария) в Галилею, в город свой Назарет.

   Младенец же возрастал и укреплялся духом, исполняясь премудрости (Лк. 2, 39-40).

  

   Если к этим двум стихам Луки прибавить маленький рассказ об Иисусе-отроке, то вот все, что он знает о тридцати годах жизни Господа до крещения. Еще меньше знает Матфей, потому что поклонение волхвов и бегство в Египет - не история, а мистерия. А два остальных евангелиста, Марк и Иоанн, совсем ничего не знают или не хотят знать. "Было в те дни, пришел Иисус из Назарета Галилейского и крестился от Иоанна в Иордане", - начинает Марк "Евангелие Иисуса Христа" (1, 9), в смысле не "книги", а "жизни", как будто вся остальная часть жизни Иисуса для Марка еще не жизнь Христа. То же делает Иоанн: "Слово стало плотью" (1, 14), - в эти три слова включает он тридцать лет жизни Человека Иисуса. Здесь уже явно, сознательно, - не время, а вечность, не история, а мистерия.

   Можно сказать, что об Иисусе, после смерти, мы знаем больше, чем до Крещения. Узкая полоска света - один, два или три года жизни, все же остальное - мрак. Что же во мраке? "Этого мы не знаем; знать вам и не нужно, чтобы спастись", - как будто отвечают разными голосами все четыре свидетеля. Свет, падающий от них на жизнь Иисуса, расположен так, что она похожа на узкую длинную и темную комнату, где только у выхода - смерти - одна ослепительно-яркая точка света - Воскресенье; по мере же того, как мы от нее удаляемся, тьма густеет, - гуще всего у входа - Рождества. Свет растет от начала жизни к ее концу, и течение жизни ускоряется: хуже всего освещены десятки лет от Рождества до Крещения; лучше - один, два или три года, от Крещения до Преображения; и дальше все лучше и лучше: месяцы, от Преображения до Вшествия в Иерусалим; дни от Вшествия до Гефсимании; часы от Гефсимании до Голгофы; и, наконец, лучше всего - минуты на Кресте.

  

  

   Что это значит? Чтобы понять, вспомним ближайшие к Евангелиям свидетельства: св. Игнатия Богоносца: "Иисус родился человеком воистину", τοῦ τελείου ἀνθρώπου γενομένου¹; св. Юстина Мученика: "Иисус рос, как все люди растут, отдавая должное каждому возрасту и питаясь всякою духовною пищею"²; св. Луки: "Иисус пришел в Назарет, где был воспитан, τεθραμμένοζ (4, 16); Послание к Евреям: "Страдая, учился... достигал совершенства" (5, 8-9); и, наконец, очень древнее, кажется от первых веков христианства идущее, предание или воспоминание, сохранившееся у Иоанна Дамаскина (VIII в.): "Был Он лицом, как все мы, сыны Адамовы"³.

   Имя "Иисус", Jeschua ("Бог-помочь") - такое же обыкновенное у тогдашних иудеев, как у нас - "Иван", "Петр". "Иисусов" у Иосифа Флавия одиннадцать: поселяне, вожди, бунтовщики, священники, разбойники⁴. Вот почему Марк, называя Иисуса в первый раз, прибавляет: "из Назарета Галилейского", - иначе бы не поняли, о ком идет речь.

   Имя, рождение, рост, жизнь, лицо, - все, "как у всех". Если это еще не ключ к загадке: что делал Иисус, как жил тридцать лет до явления миру? - то, может быть, уже место, где надо искать ключа.

  

  

   Как ни мало мы знаем об этих тридцати годах, мы уже и здесь имеем исторически незыблемую точку опоры против всех докетов, "каженников", древних и новых: "прямо с неба сошел Иисус в Галилейский город Капернаум". - "Сразу велик, сразу весь", semel grandis, semel totus, - учит Маркиан Докет⁵. Нет, не "с неба сошел" и не "сразу велик": медленно растет, "возрастает", "воспитывается", "учится", "исполняется премудрости", "укрепляется духом", "страдает", "достигает совершенства", может быть, не только в те тридцать лет, до явления миру, но и потом, всю жизнь, до последнего вздоха.

   О, конечно, только снаружи - "как все", а внутри - как никто!

  

  

   Был ли Иисус Христос еще до явления миру? Или все христианство - ложь, или "Слово стало плотью", - истина. Это и значит: Иисус был всегда Христом, или точнее, всегда Христос был в Иисусе. Как покров на лице, оболочка на семени, так Иисус на Христе.

   Мог ли бы Он утаиться от мира, за тридцать лет не выдать Себя ни единым словом, знаком, движением, если бы этого Сам не хотел, не был обращен весь вовнутрь, в Себя, в этой первой части жизни, с такою же бесконечною, мир побеждающей силою, с какою, во второй части, - обращен весь вовне, в мир?

   "Время Мое еще не настало". "Час Мой еще не пришел", - сколько раз повторяется (Ио. 7, 6; 8, 4). Вот где, кажется, ключ к загадке Иисусова молчания.

  

   И пришедши в отечество Свое (Назарет), учил их в синагоге их, так что они изумлялись и говорили: откуда у Него такая премудрость?.. И соблазнялись о Нем (Мт. 13, 54; 57).

  

   Тридцать лет прожили с Ним, не зная, с Кем живут; значит, никогда ничего не говорил и не делал среди них, что могло бы выдать Его, - таился, молчал. "Был в пустынях до дня явления своего Израилю", - это, сказанное об Иоанне Предтече, можно бы сказать и о Христе; тот - в пустыне внешней, Этот - во внутренней.

  

   Некто стоит среди вас, Кого вы не знаете (Ио. 1, 16), -

  

   скажет о нем Предтеча уже почти в самый миг явления.

  

  

   Образ Мессии-Христа "утаенного" был в те дни готов в иудействе.

   "Когда придет Христос (Мессия), никто не будет знать, откуда Он", - говорят Иисусу иерусалимские книжники (Ио. 7, 27). То же говорит и св. Юстину Мученику Трифон Иудей (150 г.): "Уже Мессия пришел, но, по причине беззаконий наших, скрывается". - "Может быть, уже родился и где-нибудь живет сейчас Мессия, но людям неизвестен". - "Он и сам еще не знает, кто Он, и власти никакой не имеет, доколе не придет Илия и не помажет Его на царство, и не возвестит (Израилю)". - "Если и пришел Мессия, никто еще не знает Его: узнают же только тогда, когда Он явится во славе"⁶.

   Этот-то, уже готовый, как бы нарочно на лицо Его сотканный, покров и возложил на Себя Иисус.

  

  

   Если так, то понятно, почему об этих тридцати годах утаенной жизни Его все евангелисты молчат: молчат о Нем потому, что Он Сам о Себе молчит.

   Воля Отца Его, во второй части жизни Его, чтобы Он говорил, являлся миру, а в первой - чтобы Он мира таился, молчал. И обе воли исполнил Он: говорил и молчал, как никто никогда; чуду слова Его равно только чудо молчания.

   Тайна утаенной жизни Его - тайна растущего семени. "Царство Божие подобно тому, как если человек бросит семя в землю; и спит, и встает ночью и днем; и как семя всходит и растет, не знает" (Мк. 4, 25-27).

   Тридцать лет в Иисусе рождается Христос; в вечности уже родился, - снова рождается во времени. Если всякое земное рождение есть "падение" души с неба на землю, как учат орфики, то нам, земным, не с большой высоты падать; но Ему, Небесному, сколько надо было эонов пройти, сколько вечностей.

  

  

   Тридцать лет молчит - кует оружие, чтобы победить мир. Тридцать лет стрела на тетиве натянутого лука неподвижна: лук - Иисус, стрела - Христос.

   Узкой тропинкой, в сухом лесу, идет человек с горящим факелом; искры довольно, чтобы вспыхнул пожар; но надо, чтобы вспыхнул не раньше, чем несущий факел дойдет до цели: лес - мир, человек - Иисус, факел - Христос.

   Все, побеждающие мир, слова Его - лишь волны моря, а под ними глубина - тишина.

   Два Эора в Боге, учат гностики: Слово, Логос, и Молчание, Зиге. "Слово стало плотью", и Молчание тоже.

  

  

   Кто читает Евангелие, как следует, тот невольно пишет в сердце своем Апокриф, не в новом смысле, "ложного", а в древнем - "утаенного Евангелия"⁷.

   Чудом до наших дней уцелевшая, не писцом на пергаменте, а Богом на земле написанная к такому "утаенному Евангелию", Апокрифу, заглавная картинка - Галилейский город, Назарет.

  

  

   К северу от великой Иезреельской равнины - весною зеленого, летом золотого моря хлебов, - на первых отлогих предгорьях Нижней Галилеи, тесно отовсюду замкнутая холмами долина - утаенной жизни колыбель. "Раем Божьим" называет ее паломник VI века, св. Антонин Мученик⁸.

   Имя Nazareth, Nazara, "Заступница", - может быть, имя здешней древнеханаанской богини Земли-Матери⁹. Милостива, в самом деле, к людям здешняя земля, как мать: так изобильна, что "маслинами легче накормить в Галилее целый легион, чем в земле Иудиной ребенка", - сказано в Талмуде¹⁰. Может быть, и в Псалмах говорится о той же земле:

  

   Лето благости Твоей венчаешь, Господи, и стези Твои источают тук; источают на пустынные пажити, и холмы препоясываются радостью; луга одеваются стадами, и долины покрываются хлебом, восклицают и поют (Пс. 64, 12-14).

  

   Горный воздух свеж: с гор или с недалекого моря, в самые знойные дни, веет после полудня прохлада. Зимы иногда суровые: выпадает снег, странно белеющий на кипарисах и пальмах, но ненадолго: под первыми лучами солнца тает¹¹.

   Белые, низенькие, с плоскими кровлями, домики, рассыпанные, как игральные кости, в оливковых рощах и виноградниках по склону холма и в долине, только кое-где стеснились в узкие, крутые, точно в небо уходящие, улочки-лесенки, тенистые, пряно пахнущие оливковым дымом, кислым вином и козьим пометом. Солнечный луч, иногда прорезая тень, освещает пестрые лохмотья белья, висящие на перекинутых через улочку веревках, а там, где дома прерываются садиком, - на колючих заборах из кактусов¹².

   Внутренность домиков бедная: одно жилье из двух половин; в первой, с земляным полом, ступени на две повыше, ютится семья; во второй, нижней, - домашний скот. Глиняные, закоптелые от дыма, стены; узкие, с решетками, щели-оконца. Днем открывается входная дверь для света, а в сумерки зажигается глиняная лампада на высоком железном ставце или на выступающем из стены камне. На полу - очаг с медным котлом; дым выходит в дверь. Тут же ручные жернова. Две-три скамьи, платяная скрыня, мерки с сушеными плодами и крупами, кувшины с вином и оливковым маслом по стенам, - вот и все убранство жилья. Спят на полу, разостлав домодельные ковры и циновки; а на день, свернув, кладут их в угол. В летние же ночи спят на плоской кровле домика, под звездным пологом¹³.

   Может быть, в одном из таких домиков и жил Иисус.

  

  

   Город, в наши дни, уже не тот, что во дни Иисуса, но вокруг него все то же: черные шатры бедуинов-кочевников и караваны верблюдов на равнине Иезрееля, блеющие на туманной заре, овцы и козы у водопойной колоды единственного в долине источника¹⁴; назаретские девушки, сходящие к нему с кувшинами; вьющиеся над домами, с веселыми криками, ласточки; снизу долетающий сюда чуть слышно, а там внизу, где жаркий ветер волнует золотое море бесконечных иезреельских нив, оглушительный в тишине полдня, звон "кимвалов" - кузнечиков¹⁵.

   В двух часах пути от Назарета - столица Нижней Галилеи, Сепфорис-Диокесария; там - римские театры, школы, бани, ристалища, храмы богов, восемнадцать синагог и множество книжников¹⁶. Но ничего не доходит оттуда в Назарет: здесь - тишина бесконечная, как в жизни Иисуса-отрока.

  

  

   "Из Назарета может ли быть что доброе?" (Ио. 1, 16). - "Разве из Галилеи Христос (Мессия) придет?" (Ио. 7, 41). - "Рассмотри и увидишь, что из Галилеи не приходит пророк" (Ио. 7, 52). Там "народ, сидящий во тьме... и тени смертной" (Мт. 4, 15).

   "Галилея", Gelil-ha-goym, значит "Округа язычников". Кровь самих иудеев, живущих здесь, - "нечистая", смешанная с кровью финикийской, вавилонской и эллинской¹⁷. Даже говор галилейский нечист: смешивает еврейские горловые гласные¹⁸. Сколько ни отрекался Петр от Господа в роковую ночь, во дворе Каиафы, узнан был по галилейскому говору: "Точно, и ты из них, ибо и речь твоя обличает тебя" (Мт. 26, 7). Так же, может быть, обличаем был и сам Иисус.

   Только в больших городах - в Иерусалиме, конечно, особенно - живут иудеи чистой крови, chabar, - "люди закона", благочестивые, а "поселяне", amha-arets (ими полна Галилея, где городов мало) - "темные люди", "невежды в законе"¹⁹. - "Ам-гаарецы все нечестивы", - учит Равви Гиллель (Hillel), старший современник Иисуса²⁰.

   "Ни продавать Амгаарецам, ни покупать у них, ни останавливаться в домах их, ни у себя принимать, ни закону учить не должно". Свят только "знающий"; "невежда" греха не боится²¹. "Этот народ - невежда в законе, проклят он", - скажут иудейские книжники об идущих за Иисусом "темных людях земли", Амгаарецах (Ио. 7, 49).

  

  

   Но знающие, как это часто бывает, оказались невеждами; главное знание забыли - что не Иудея, а Галилея языческая, "народ, сидящий во тьме и тени смертной, увидит свет великий"; что к этим-то именно "темным людям" и придет Мессия; что о них-то и сказано: "Нищим благовествовать помазал Меня Господь" (Ис. 61, 1). Этими словами начинает Иисус проповедь Свою в Назарете о наступающем царстве бедных - Царстве Божием (Лк. 4, 17-19).

   Имя самого Мессии у Ветхозаветных пророков - Ani, "Бедный"²². Вот почему и пастухи Вифлеемские, первые из людей, поклонились Младенцу Христу, "тихие люди земли" - Тишайшему, бедные - Беднейшему²³.

  

  

   Иосиф и Мария - бедные люди: это видно по тому, что в жертву за очищение после родов приносят они двух горлиц - "жертву бедных" (Лев. 12, 7-8).

   Сказывая притчу о потерянной драхме, может быть, вспоминал Иисус, как мать Его искала пропавшую денежку в бедном Назаретском домике; зажгла свечу, мела горницу и, когда нашла, обрадовалась так, как будто потеряла и нашла сокровище (Лк. 14, 8-9).

  

  

   У церковного историка Гегезиппа есть рассказ, кидающий обратный свет на всю утаенную жизнь Иисуса.

   Император Домитиан (81-96 гг.), напуганный пророчеством о Мессии, великом царе, сыне Давидове, "который низложит сильных с престолов" (Лк. 1, 51), велел умертвить всех потомков Давидова рода. Когда же донесли ему на двух оставшихся в живых, внуков брата Господня, Иуды, Зокера и Иакова, послал за ними в Батанею, где скрывались они, и, когда привезли их в Рим, спросил их, чем они живут. "Полевою работою", - отвечали те и показали ему свои мозолистые руки. Видя их простоту и ничтожество, Домитиан отпустил их на свободу²⁴.

   Если внуки в деда, то, прежде чем сказать: "Посмотрите на полевые лилии, как они растут, не трудятся", - сам Иисус трудился.

  

   С немощными Я изнемогал,

   с алчущими алкал,

   с жаждущими жаждал, -

  

   и трудился с трудящимися, в этом, как во всем, наш Брат.

  

  

   "Сына своего готовит в разбойники, кто не учит его ремеслу" - это слово раввинов мог вспомнить плотник Иосиф, начиная учить Сына ремеслу²⁵. "Плотником" называет Иисуса Марк (6, 3), а Матфей - "сыном плотника" (13, 55), потому ли, что Иисус рано оставил ремесло отца, или потому, что Матфей уже сомневается, мог ли Сын Божий быть плотником.

   Греческое слово τέκτων, арамейское - naggar, значит "плотник", и "столяр", и "каменщик" вместе: "строительных дел мастер", по-нашему²⁶. В "Протоевангелии Иакова" Иосиф занят постройкой домов²⁷.

   "Плуги изготовлял и ярма", - сообщает об Иисусе св. Юстин Мученик, кажется, очень древнее, из неизвестного нам источника, но, судя по точности, и мелкости черты, исторически подлинное, свидетельство²⁸, а по сохранившемуся у Юстина Гностика, преданию, отрок Иисус "пас овец в Назарете"²⁹.

   В разности свидетельств нет противоречия: Иисус мог быть и пастухом, и столяром, и каменщиком, и тележником, смотря по нужде и по возрасту; в главном же свидетельства согласны: ел хлеб в поте лица, "как все люди, сыны Адамовы".

  

  

   Труд - благословение Божие? Нет, проклятье. "Проклята земля за тебя, - говорит Господь Адаму. - В поте лица будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой взят" (Быт. 3, 17-19).

   С мукой - проклятьем труда связана мука неравенства - волчье друг к другу сердце голодных и сытых. Эти-то две муки и услышаны в Евангелии, как нигде никогда; две эти "социальные проблемы", как мы говорим нечестиво-плоско, подняты в Евангелии во весь рост, от земли до неба. Адом пахнувшая некогда, подземных лугов асфодель, Бедность только здесь - благоухающая раем лилия. Сколько бы мы этого ни забывали, - вспомним когда-нибудь. То, что бесконечно действительнее и страшнее для нас, или желаннее того, что мы называем "социальной революцией", родилось только с Евангелием и только с ним умрет.

   Кажется; именно в наши дни, в нашей бывшей христианской Европе, как никогда и нигде, спасение человечества зависит от того, поймем ли мы, что значит: "Блаженны нищие, ибо их есть царство небесное".

  

  

   Сына не знает никто, кроме Отца (Мт. 11, 27), -

  

   это надо помнить, говоря не только о Божеской, но и о человеческой личности Христа. Если на явной жизни Его, то тем более на тайной - на тех днях, когда в Иисусе рождается Христос, - лежит никем никогда не поднятый - неподымаемый покров, - никем, кроме Него Самого: только Он Сам говорит в явной жизни Своей слова, кидающие обратный свет на эти дни; только из Его же собственных слов мы узнаем о тайной жизни Его непостижимое для нас, неимоверное и подлинное, по общему закону для всего, что мы знаем о Нем: чем неимовернее, тем подлиннее.

  

  

   Я и Отец одно (Ио. 10, 30),

  

   вот самое неимоверное и подлинное в Нем. Этого никогда никто из людей так не говорил до Него и после так не скажет: в этой любви Сына к Отцу, Человек Иисус - Единственный.

   Учится говорить на коленях у Матери; но не от Нее и ни от кого из людей любить Отца не научился; любит Его так же естественно, как дышит. "Авва, Отче", раньше сказал, чем начал помнить Себя. Чувство Отца в Нем такое же первое, как в других людях чувство собственного "я"; говорит: "Отец", как мы говорим: "Я".

   Бога любил только один человек на земле - Иисус, потому что Он один знал Бога.

  

   Отче праведный! и мир Тебя не познал, а Я познал Тебя (Ио. 17,25).

  

   Знание Отца, любовь к Отцу - в Нем Одном-Единственном. Люди называют Бога "Отцом", но между тем, как это делают они и как делает Он, - такая же разница, как между словом "огонь" и огнем.

   Первую заповедь: "люби Бога", никто не исполнил; никто никогда не любил Бога: чтобы любить, надо знать, а Бога никто не знает, не видит. Увидеть Бога - умереть - для всех людей; только для Сына видеть Отца - жить. "Куда пойду от Духа Твоего и от лица Твоего куда убегу?" (Пс. 138, 7). Люди бегут от Бога; Иисус к Нему идет, как Сын к Отцу.

   Все благочестие до Него - "страх Божий". Но страх не любовь; нельзя, страшась, любить, как, замерзая, нельзя греться.

   "В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе мучение" (Ио. 4, 18). Это теперь понятно всем, а до Христа - никому. Страха Божьего нет в Иисусе: Сын любит Отца без страха.

   "Стань на этой скале; когда же будет проходить слава Моя, Я поставлю тебя в расселине скалы, и покрою тебя рукою Моею, доколе не пройду, и, когда сниму руку Мою, ты увидишь Меня сзади, а лицо Мое не будет видимо тебе", - говорит Господь Моисею (Исх. 33, 21-23). Только один Человек, Иисус увидел Бога лицом к лицу.

  

  

   Что такое свет, не знают пещерные рыбы без глаз; люди не знают, что такое Бог. Только одна рыба с глазами видела свет - Человек Иисус.

   Свет видят и растения, судя по тому, как тянутся к свету, поворачивают листья к солнцу и раскрывают цветы. Но между двумя зрениями, животным и растительным, разница меньшая, потому что количественная, а не качественная, чем между двумя знаниями - тем, каким люди знают Бога, и тем, каким Сын знает Отца.

  

  

   "Я люблю Бога", - никогда не говорит Иисус; Сын о любви к Отцу не говорит, потому что Он сама Любовь.

   "Господи, покажи нам Отца, и довольно для нас". - "Столько времени Я с вами, и ты не знаешь Меня, Филипп? Видевший Меня, видел Отца" (Ио. 14, 8-10). Этого никто из людей не говорил и не скажет.

   "Богом" никогда не называет Отца, и людям никогда не говорит: "Наш Отец", а всегда "Мой", или "ваш", потому что Он - Сын Единородный, Единственный.

   Люди чувствуют Бога Творцом, а себя - тварью; только у одного человека, Иисуса - чувство рожденности - несотворенности. Надвое для Него делится мир: все человечество и Он один с Отцом.

  

  

   Память о небе у людей как бы отшиблена страшным падением с неба на землю - рождением; только у Него одного уцелела. Чем был до рождения и чем будет после смерти, в лоне Отца, знает - помнит первым "знанием-воспоминанием" (anamnesis Платона).

   "Прежде нежели был Авраам, Я есмь" (Ио. 8, 58) - это для Него так же просто, естественно, как для нас "вчера". В этом чувстве "предсуществования", "премирности", - все та же небывалость Его, единственность.

   В двух мирах живет всегда - в том и этом: "Я исшел от Отца и пришел в мир; и опять оставляю мир, и иду к Отцу" (Ио. 16, 28). Тот мир для Него не черная ночь, как для нас, а прозрачные сумерки; тот - почти как этот. Небо помнит, как изгнанник - родину, но не далекую, а близкую, вчерашнюю.

   Знает - помнит все, что было и будет, но людям не может сказать; мучается мукой вечной немоты, несообщимости. "О, род неверный! доколе буду с вами? доколе буду терпеть вас?" (Мк. 9, 19). Любит людей, как никто никогда не любил, и один среди них, как никто никогда.

  

  

   Сын Отцу единосущен в вечности (Consubstantialis Халкедонского символа), а во времени, - если, по св. Игнатию Богоносцу, "Иисус родился человеком воистину", - по св. Юстину Мученику, "рос как все люди растут", и, по ев. Луке, "возрастал и укреплялся духом, исполняясь премудрости", - Существо Божеское в человеческом, вырастая, подымаясь из темных глубин того, что мы называем "подсознательным" (consience subliminale), лишь постепенно входит в сознание человека Иисуса, медленно овладевает Им, наполняет Его, как солнечный свет и тепло-прозрачно зреющий плод. Это и значит: в Иисусе рождается Христос.

   Год от году, день ото дня, слышит все ясней и ясней, во всех голосах земли и неба, - в шуме ветра, шуме воды, в раскатах громов и в тишине звездных ночей - голос Отца: "Ты - Сын Мой возлюбленный". Но, как бы постепенно ни было это рождение - "вспоминание, узнавание" вечности во времени, - должна была наступить такая минута, когда Он узнал вдруг все, и ответил Отцу: "Я".

   В эту-то минуту и родился в Иисусе Христос.

  

  

   Вспомним незаписанное слово Господне: "Я был среди вас с детьми, и вы не узнали Меня", и другое, записанное: "Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное" (Мт. 18, 3), - вспомним эти два слова, чтобы понять не ложное, а "утаенное Евангелие" - Апокриф, сохранившийся в книге валентиниан-гностиков, от III века, Pistis Sophia, куда он, вероятно, занесен из более древней, от середины II века, тоже гностической книги, Genna Marias (Рождество Марии), а туда, в свою очередь, из какого-то неизвестного нам, еще более древнего источника³⁰, может быть, того самого, из которого черпал и Лука, - из сердца Матери: "Мария сохранила все слова сии, слагая в сердце своем" (Лк. 8,19).

   Вспомним также, что слово "Дух", по-еврейски Ruach, по-арамейски, на родном языке Иисуса, Rûcha, - женского рода.

  

   Матерь Моя - Дух Святой,

  

   говорит Иисус в "Евангелии от Евреев", - древнейшем и к нашим синоптикам ближайшем из неканонических Евангелий, в книге же иудеохристианской общины эльказаитов (Elkasai), почти современной Евангелию от Иоанна (начало II века), Дух Святой - "Сестра Сына Божьего"³¹, а в Откровении Иоанна - "Невеста" Христова, Церковь: "И Дух, и Невеста говорят: прииди!" (22, 17). Мать, Сестра, Невеста - три в Одной. Все это будем помнить, читая Апокриф Pistis Sophia.

  

  

   Дева Мария Господу, по воскресении Его, говорила так:

   ...Будучи Младенцем, прежде чем Дух сошел на Тебя, был Ты однажды в винограднике с Иосифом.

   И Дух, сошел с небес и, приняв на Себя Твой образ, вошел в мой дом. Я же не узнала Его, и подумала, что это Ты Сам.

   И Он сказал мне: "Где Брат Мой, Иисус? Я хочу Его видеть".

   И я смутилась и подумала, что призрак (демон) меня искушает.

   И, взяв Его, привязала к ножке кровати, пока не схожу за вами.

   И я нашла вас в винограднике, где Иосиф работал.

   И, услышав слова мои к Иосифу, Ты понял их, и обрадовался и сказал: "Где Он? Я хочу Его видеть".

   Иосиф же, слыша слова Твои, изумился. И тотчас же пошли мы и, войдя в дом, нашли Духа, привязанного к ножке кровати.

   И, глядя на Тебя и на Него, мы видели, что Вы совершенно друг другу подобны.

   Дух же привязанный освободился, и обнял Тебя, и поцеловал, а Ты - Его.

   И Вы стали Одно³².

  

  

   Варвара или ребенка неумелый рисунок, невинно-кощунственно искажающий какой-то неизвестный подлинник - может быть, очень далекое воспоминание, слишком на явь не похожий и потому наяву забытый, иную действительность отражающий сон, - вот что такое этот Апокриф.

   Дух - маленькая девочка, привязанная к ножке кровати, для нас, "просвещенных" и "взрослых" людей, - варварски или детски нелепое кощунство. Многим, ли, однако, лучше Дух - Животное, Голубь? И не все ли человеческие образы Бога, человеческие слова о Боге невинно, невольно кощунственны? Будем же, не останавливаясь на словах и образах, искать того, что за ними. Взрослым сердцем нашим мы тут ничего не поймем; но если бы мы могли чудом найти наше детское сердце, то, может быть, в нем, как в солнце, ожил бы снова этот на земле увядший, неземной цветок.

  

  

   Будут два одна плоть, -

  

   говорит первый Адам, и скажет Второй (Быт. 8, 24; Мт. 19, 5). Два были одно в вечности, и