Мережковский Дмитрий Сергеевич - Иисус неизвестный

   Ты ли Христос, Сын Благословенного? -

  

   ответил: "Я" (Мк. 14, 61-62), и это Ему стоило жизни.

  

  

   Каждый день Кущей совершалось шествие вокруг жертвенника (в Иерусалимском храме), с возглашением псалма (117, 15): "О, Господи, спаси же!" - вспоминает Мишна²¹. "Молились же так: Ani we-Hu, "спаси!" - сообщает рабби Иегуда. В этом "Ani we-Hu - то неизреченное имя Божье", которое Бог откроет людям только тогда, когда придет Мессия. "Ani we-Hu, значит: "Я и Он"; "Я есмь Он", - объясняет Мишна. "Чтобы открыть тайну этого имени, и пришел Иисус", - учит раввин XX века, и, может быть, поняли бы его, хотя и прокляли, раввины I-II века²².

   Когда Иисус открывает тайну Свою ученикам:

  

   Я и Отец одно (Ио. 10, 15), -

  

   то это и значит: "Я есмь Он", Ani we-Hu.

  

  

   Именем "Сын человеческий" Иисус как бы говорит людям: "Я такой же человек, как вы". Но в этом принятии человеческого равенства чувствуется, может быть, больше всего иная, нечеловеческая природа, иное существо Иисуса: сколько бы ни погружался Он в человечество, не может погрузиться в него до конца, потому что у Него иной удельный вес. Bar enosch, "Сын человеческий", в устах Его звучит как bar elaha, "Сын Божий"²³.

   Если бы людей спросили жители другой планеты, по ком судить им о человечестве, то не на кого бы людям указать, не о ком бы сказать, кроме Иисуса:

  

   Се Человек. Ессе Homo.

  

   Можно во Христа не верить, но нельзя не признать, что было что-то в человеке Иисусе, что заставило людей преклониться перед Ним, как ни перед кем никогда еще не преклонялись они и, вероятно, никогда уже не преклонятся.

  

   Бог превознес Его и дал Ему имя выше всякого человеческого имени,

   дабы пред именем Иисуса преклонилось всякое колено небесных, земных и преисподних,

   и всякий язык исповедал, что Господь Иисус есть Христос-Царь (Филлип. 2, 9-11).

  

  

   После одной неудачной попытки превратить Иисуса в "миф" сделана была другая, столь же неудачная, - доказать, что Иисус не Христос, сам Себя никогда не называл "Христом" и никем не был Им признаваем при жизни, а был только после смерти признан²⁴. Но крестная надпись, titulus cruris:

  

   Иисус Назорей, Царь Иудейский (Ио. 19, 19), -

  

   самое первое и подлинное историческое свидетельство о жизни и смерти человека Иисуса, делает невозможным сомнение, что Он осужден и казнен римской властью как Мессия, Царь Израиля, "противник кесаря" (Ио. 19, 12), "виновник мятежа", auctor seditionis²⁵. Если же Он умер за это, то с этим, конечно, и жил. Надо отвергнуть историческую подлинность распятья, надо превратить Иисуса в "миф", чтобы отвергнуть мессианство Христа²⁶.

   Что же значит "Иисус есть Христос-Царь?" Этот вопрос ставится и разрешается жизнью всего христианского человечества, всемирной историей. Чтобы заглушить вопрос или пройти мимо него, как мы заглушаем или проходим мимо, надо уничтожить христианство.

  

   И одели Его в багряницу, и, сплетши терновый венец, - возложили на Него;

   И начали приветствовать Его: "радуйся, царь Иудейский!"

   И били Его по голове тростью, и плевали на Него, и, становясь на колени, кланялись Ему (Мк. 15, 17-19).

  

   Это люди сделали с Ним и все-таки поверили, что

  

   Бог посадил Его одесную Себя на небесах, превыше всякого начала, и власти, и силы, и всякого имени, именуемого не только в сем веке, но и в будущем; и все покорил под ноги Его и поставил Его выше всего (Ефес. 1, 20-22).

  

   Можно во Христа не верить, но нельзя не признать, что не было в мире большей силы, чем та, которая заставила людей в это поверить. Сколько бы люди ни забывали об этом, вспомнят когда-нибудь, что единый Царь царствующих и Господь господствующий - этот поруганный, осмеянный, оплеванный, тернием венчанный, распятый Царь.

  

  

   Кажется, и людям наших дней, меньше всего думающим о царстве Божьем, чаще всего приходит в голову, что европейская, бывшая христианская, цивилизация доживает свои последние дни. Если даже "конец Европы" не значит еще "конец всемирной истории", а значит только подъем на один из тех перевалов, откуда виден ее горизонт, - действительный Конец, - то, за две тысячи лет христианства, не был никто на таком крутом перевале, как мы, и никому не открывался горизонт всемирной истории, конец ее с такою ясностью, как нам. Если же, по найденной нами формуле, познание царства Божия прямо пропорционально чувству Конца и обратно пропорционально чувству исторической бесконечности, то мы, как никто, могли бы знать, что такое царство Божие. Почему же не знаем? Почему так забыли о нем, как, за две тысячи лет христианства, не забывал никто? Почему самая непонятная для нас, невозможная, бессильная, безнадежная из всех молитв: "да приидет царствие Твое"? Кажется, все потому же: потому что два религиозных опыта, нерасторжимых в первом же слове Иисуса о Царстве, - опыт Конца: "время исполнилось, кончилось", и опыт Царства: "приблизилось", - для нас уже расторгнуты; потому что царство Божие для нас уже не на земле и на небе, а только на небе, и весть о нем, труба, некогда звавшая к победному бою, теперь звучит как похоронный колокол; потому что Церковь, как царство Божие на земле, есть на половине прерванный, сделавшийся домом, путь, и люди успокоились в Церкви, как в Царстве, уже потеряв надежду вернуться в отчий дом, поселились на большой дороге, как дома; и, наконец, главное, потому, что мы все еще не "обратились", не "перевернулись", не "опрокинулись", не поняли, что больные, а не здоровые, имеют нужду во враче; не праведников пришел Господь призвать к покаянию, а грешников; что не святые, богатые, сытые, пьяные, а нищие, голодные, жаждущие, - такие, как мы, может быть, первые услышат из уст Его: "блаженны"; мытари и блудницы могут войти в царство Божие вперед тех "праведных". Кажется, мы не знаем, что такое царство Божие потому, что все еще не поняли, что значит:

  

   брачный пир готов, а званные не были достойны.

   Итак пойдите на распутья, и всех, кого найдете, зовите на брачный пир.

   И рабы те, вышедши на дороги, собрали всех, кого только нашли, и злых, и добрых; и брачный пир наполнился возлежащими (Мт. 22, 8-10).

  

   Может быть, эти, на распутьях найденные и лишь в последнюю минуту званные, злые с добрыми смешанные, - мы. Кажется, Господу сейчас нужнее святых, ушедших из мира и спасшихся, грешные, погибающие с миром, почти отчаявшиеся, готовые всунуть шею в петлю, но все-таки надеющиеся, хотя и сами этого не знающие, - что, в последнюю минуту, Он придет и спасет их, вынет их шею из петли, - точно такие, как мы.

  

   О, если бы мы только могли сказать, как разбойник на кресте:

  

   помяни меня, Господи, когда приидешь в царствие Твое!

  

   мы, может быть, услышали бы:

  

   сегодня же будешь со Мною в раю (Лк. 23, 42-43).

  

   Не завтра, не через две тысячи лет, а сегодня, сейчас, - в этом вся Блаженная Весть, Евангелие.

  

   О, если бы мы только поняли, что значит:

  

   да будет воля Твоя и на земле, как на небе, -

  

   мы, может быть, спаслись бы, и с того самого места, в ту самую минуту, где и когда поняли бы это, начался бы для нас путь к царству Божию; если бы мы только поняли, что нам, может быть, больше, чем кому-либо, за две тысячи лет христианства, сказано:

  

   люди будут издыхать от страха и ожидания бедствий, грядущих на вселенную, ибо силы небесные поколеблются.

   ...Когда же начнет сбываться то, тогда восклонитесь и подымите головы ваши, потому что приблизилось избавление ваше (Лк. 21, 26-28).

  

   Ужас конца для одних - радость избавления для других: в этом вся Блаженная Весть о царстве Божьем.

  

  

   Ужас христианского человечества в том, что миром овладели сейчас, как никогда, не злые люди и не глупые, а совсем не-люди - человекообразные, "плевелы", не-сущие, не только русские, но и всемирные слуги Мамоновы-Марксовы, гнусная помесь буржуя с пролетарием. И люди запуганы так, что уже не смеют быть людьми и спешат потерять человеческое лицо свое, чтобы сделаться такими же безличными, как те, над ними царящие "не-люди". Больше, может быть, и сейчас людей, а человекообразных меньше, чем это нам кажется; но сплоченные в дьяволову церковь - Всемирный Интернационал, они всемогущи, а люди бессильны, безвластны, потому что разрозненны: Церкви Вселенской, единственного места, где могли бы они соединиться, все еще нет. Вот почему, если дело христианского человечества и дальше пойдет, как сейчас, то человек, потеряв лицо свое окончательно, приобретет насекомообразную мордочку, и кучка термитов-титанов (такими кажутся они запуганным людям), или даже один из них, единственный, станет во главе человеческого термитника, что и будет концом всемирной истории, - царством Не-сущего.

   "He-люди" делают с людьми уже и сейчас то же, что с русскими удельными князьями делали татаре Золотой Орды: кладут их на землю в ряд и, придавив досками так, что хрустят у них кости, садятся на них и, празднуя победу, пируют. Выбиться из-под не-людей, вскочить и увидеть, как те опрокинутся навзничь, и прахом и пылью рассыплются, - вот уже всем людям понятное, простейшее начало царства Божия.

   He-люди хоронят людей заживо, а те и пошевелиться не могут, как в летаргическом сне. Сон встряхнуть, встать из гробов и увидеть, как могильщики сами в вырытую ими яму рухнут, - вот опять понятное всем, начало царства Божьего.

   Если Богу и нам будет угодно, то, может быть, завтра, когда нас ударят по одной щеке, мы подставим другую; но сегодня, может быть, святее и праведнее вспомнить, что здесь еще, на земле, в истории, Страшный Суд начинается; здесь еще услышат не-люди приговор:

  

   идите от Меня, проклятые, в огонь вечный (Мт. 25, 41).

  

   И пойдут, и сгорят, и ничего от них не останется, кроме кучки смрадного пепла. Это увидеть - тоже понятное нам всем начало царства Божия.

  

  

   Грешные Царство начнут - кончат святые.

  

   Меч обоюдоострый да будет в руке их, для того чтобы совершать мщение над народами, суд над племенами (Пс. 149, 6-7),

   ... Господи! вот здесь два меча. Он сказал им: довольно (Лк. 22, 38).

   И один из них ударил раба первосвященникова и отсек ему правое ухо (Лк. 22, 50).

   Не было бы, может быть, и христианства, если бы Господь не сказал Петру:

  

   вложи меч в ножны (Ио. 18, 11);

  

   но, если бы Петр не обнажил меча, может быть, тоже христианства бы не было.

   Завтра, может быть, святые падут от меча, но сегодня праведно и свято обнажат они меч на овладевших миром не-людей. Сущих против не-сущих крестовый поход - тоже понятное всем людям начало царства Божия.

   Были святые, одинокие, от мира ушедшие, безвластные, бессильные; будет "народ святых":

  

   Царство, и власть, и величие царственное дано будет народу святых (Дан. 7, 27).

  

   Так же, как сейчас правит миром "народ окаянных", "Всемирный Интернационал", будет править "народ святых".

  

   Будут царствовать с Ним (Христом) тысячу лет (Откр. 20, 6), -

  

   еще до конца мира, - во времени, в истории.

  

  

   Все это и значит: с того самого места, в тот самый миг, где и когда мы это поймем, начнется для нас путь к царству Божию, и, если оно еще не наступит, то приблизится безмерно уже здесь, на земле, в каждой точке пространства и времени.

  

   Буду ходить пред лицом Господним на земле живых (Пс. 114, 9).

  

   Если мы это поймем, то сердце наше - размагниченная стрелка на компасе, снова намагнитится, дрогнет и обратится к магнитному северу, - царству Божию; снова почувствуем мы, что "близко, при дверях": "не прейдет род сей, как все это будет", по непреложнейшему слову Господню:

  

   небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут (Мт. 24, 35).

  

   Только бы не успокоиться на большой дороге, как дома, - в Церкви, как в Царстве.

  

   Ищущий да не покоится... пока не найдет; а найдя, удивится; удивившись, восцарствует; восцарствовав, упокоится²⁷.

  

  

   Первые точки царства Божия теплятся уже и сейчас, как первые звезды в ночи.

   Все, или почти все наше искусство - "He-божественная Комедия", притча о царстве He-божьем. Но если было в средние века и еще за много веков до христианства, в древних мистериях, иное искусство, то, может быть, и снова будет.

   Иная Десятая Симфония иного Бетховена, может быть, восславит уже не древний хаос, а новый космос, новое небо и землю, - царство Божие.

   Все, или почти все наше знание учит нас биться головой об стену, голую или обитую подушками, как в одиночной камере для буйных помешанных, - о "закон тождества" - смерти. Но если было иное знание, от Гераклита до Паскаля, ломающее стену, то, может быть, и снова будет.

   В ночь самоубийства, уже с холодком пистолетного дула на виске, вспоминает бесноватый Кириллов "минуты вечной гармонии"; вспоминает и то, что понял в одну из них: почему Ангел Откровения "клянется Живущим во веки веков, что времени уже не будет" (10, 6): "время исполнилось - кончилось"; наступила вечность - царство Божие.

   Мальчик влюбленный еще не знает, но, может быть, узнает, выросши, что в благоухании розы - дыхании уст возлюбленной - есть уже райское веяние новой земли и нового неба - царства Божия.

   После изгнания, такого долгого, что мы успели в нем состариться, снова, может быть, вернемся мы в отчий дом; ранним утром откроем окно, всею грудью вдохнем росистую свежесть черемухи, такую знакомую, вчерашнюю, как будто чужбины вовсе не было; вслушаемся в райский щебет только что проснувшихся птиц; вглядимся в голубое, без единого облачка, небо, такое же далекое - близкое, как в самом раннем детстве, - и вдруг поймем, что значит:

  

   все готово; приходите на брачный пир.

  

   В длинном коридоре, с большими, полукруглыми, точно слуховыми окнами, такими высокими, что видно в них только небо, в старинном, желтом, с белыми колоннами, времен Александровых, дворцовом флигеле на Елагином острове, где я родился, - вечные, милые, райские, зеленые, с золотом, фарфоровые чашечки, с утренним, холодным молоком: видел ли я их наяву или во сне, не знаю; знаю только, что когда-нибудь увижу опять, и они помогут мне "обратиться", стать, как дитя, чтобы войти в царство Божие.

  

  

   Бедный Афанасий Иванович! Когда умерла Пульхерия Ивановна, лучше бы и ему умереть с нею, чем пять лет мучиться так, что на него было жалко смотреть.

   "Боже! - думал я, - пять лет всеистребляющего времени; старик уже бесчувственный... которого вся жизнь, казалось, состояла только из сидения на высоком стуле, из ядения сушеных рыбок и груш, из добродушных рассказов, - и такая долгая, такая жаркая печаль!.. Несколько раз силился он выговорить имя покойницы, но на половине слова... лицо его судорожно исковеркивалось, и плач дитяти поражал меня в самое сердце" {Гоголь, "Старосветские помещики").

   Если бы не где-то на небе, в далекой вечности, а тут же, на земле, в том же старосветском домике под очеретовою крышею, с жарко натопленными комнатками и разнообразно поющими дверями, снова увидел Афанасий Иванович живую Пульхерию Ивановну, сидящую на том же высоком стуле, в том же стареньком, коричневом с цветочками, платье, с тем же лицом в милых, добрых морщинках; если бы он мог ее спросить, как, бывало, спрашивал:

   "- А что, Пульхерия Ивановна, может быть, пора закусить чего-нибудь?"

   И услышать ответ:

   "- Чего же бы теперь, Афанасий Иванович, закусить? разве коржиков с салом, или пирожков с маком, или, может быть, рыжиков соленых?" - и все было бы точно такое же, как до разлуки их, и совсем, совсем иное, потому что оба знали бы, что не разлучатся уже никогда; если бы все это было, то, может быть, Афанасий Иванович понял бы, что царство Божие значит радость вечного свидания любящих друг друга и вместе любящих Его.

  

  

   Не будут уже ни алкать, ни жаждать... и не будет палить их солнце и никакой зной, ибо Агнец будет пасти их и водить их на живые источники вод.

   И отрет Бог всякую слезу с очей их. И смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло; се, творю все новое (Откр. 7, 16-17; 21, 4).

  

   Для тех, кто больше, чем верит, - кто знает, что это будет, - это уже есть.

  

   Истинно, истинно говорю вам: кто соблюдет слово Мое, тот не увидит смерти вовек (Ио. 8, 51).

  

   Мы, нищие, услышим: "блаженны"; мы, алчущие, услышим: "насытитесь"; мы, плачущие, услышим: "утешитесь".

   Гарь сгоревшего мира будет для нас лишь утренней гарью в тумане, смешанной с запахом мяты, полыни и вереска, там, на горе Блаженств. Снова увидим лицо Его, снова услышим голос Его:

  

   "Блаженны нищие духом"...

   Небо нагорное сине,

   Верески смольным духом

   Дышат в блаженной пустыне...

   "Блаженны нищие духом"...

   Кто это, люди не знают,

   Но одуванчики пухом Ноги

   Ему осыпают.

  

   В царстве Божьем люди узнают, Кто это.

   О, только бы легкой пушинкой приникнуть к ногам Твоим, Господи, в Царстве - Блаженстве Твоем!

  

  

   Идучи в день субботний хлебными полями, должно быть по равнине Геннизарской, ученики Господни срывали колосья и, растирая их между ладонями, ели. Голода этим не утолишь: будь по-настоящему голодны, могли бы зайти и купить хлеба в любое селение, от Арбеелы до Магдалы, на богатейшей равнине, житнице всей Галилеи, а если бы не на что было купить, то ученикам рабби Иешуа не отказал бы никто в куске хлеба.

   Только Матфей упоминает о "голоде" (12, 1); Марк и Лука ничего о нем не знают. Кажется, и в самом деле это не столько утоление голода, сколько игра взрослых детей. Но, если забыли ученики, как же Учитель не напомнил им, чем они играют; что в тех же громах Синайских, Тот же сказал: "помни день субботний", - Кто сказал: "не убий"; и что "ни одна йота или ни одна черта из Закона не прейдет, пока не исполнится все" (Мт. 5, 18)?

   Прячась, должно быть, в буйной пшенице Геннизарских полей, где иногда бывает она выше человеческого роста, наблюдали фарисеи за учениками рабби Иешуа и, увидев, что они делают, вышли из засады, подошли к Нему и сказали:

  

   Вот, ученики Твои делают, чего не должно делать в субботу.

   Он же сказал им: разве вы не читали, что сделал Давид, когда был голоден сам и бывшие с ним?

   Как взошел он в дом Божий и ел хлебы предложения, которых не должно есть никому, кроме священников.

   И сказал им: суббота для человека, а не человек для субботы.

   Посему Сын человеческий есть господин и субботы (Мт. 12, 1-2; Мк. 2, 25-28).

  

   Очень бы легко могли возразить фарисеи, что нельзя сравнивать того, что сделал Давид, с тем, что делали ученики рабби Иешуа: тот спасался от голодной смерти, а эти играли с голодом. Главное же в ответе Иисуса: "суббота для человека", им было совсем не понятно; надо бы весь Закон ниспровергнуть, чтобы это принять, потому что Закон, воля Божия, выше воли человеческой.

   Выслушали молча, отошли, спрятались, должно быть, опять, как давеча, в засаду, и продолжали наблюдать, что будет дальше.

  

  

   Иисус вошел в Капернаум, и они - за Ним. Он - в синагогу, и они.

  

   Был же там человек, имевший иссохшую руку.

   И наблюдали за Ним (Иисусом), не исцелит ли в субботу, чтобы обвинить Его.

   Он же говорит человеку: стань на середину. А им говорит: должно ли в субботу добро делать или зло? Душу спасти или погубить? Но они молчали.

   И, взглянув на них с гневом, скорбя об ожесточении сердец их, говорит: протяни руку твою. Он протянул, и стала рука его здорова, как другая (Мк. 3, 1-5).

   Они же пришли в бешенство (Лк. 6, 11). И, вышедши, немедленно составили с Иродианами совещание против Него, как бы Его погубить (Мк. 3, 6).

  

   Здесь, в Капернауме, началось; там, на Голгофе, кончится. Эта первая, на безоблачном небе блаженного лета Господня, черная точка, разрастаясь, затмит солнце, уже засиявшее было над миром, - царство Божие. Всей Иисусовой жизни и смерти движущий рычаг - тяжба Его не только с фарисеями, но и со всем Израилем за нарушенную или исполненную Сыном волю Отца - Закон.

   Можно ли есть яйцо, снесенное курицей в субботу? Рабби Гиллель говорит: "можно", а рабби Шаммай: "нельзя". Можно ли есть хлебные зерна растертых в субботу колосьев? Рабби Иешуа говорит: "можно", а другие рабби говорят: "нельзя". Оба спора кажутся нам одинаково пустыми. Но если так, то Сын Божий сошел на землю, жил и умер из-за пустяков.

   Если мы так мало знаем жизнь Иисуса, то, может быть, отчасти потому, что действительный смысл этой тяжбы Его с фарисеями нам все еще непонятен.

  

  

   Кто такие фарисеи? Только ли мертвые законники, начетчики, оцеживающие комара, а верблюда поглощающие, лицемеры, набеленные гроба, снаружи красивые, а внутри полные мертвых костей и всякой нечисти? Кто такие вообще иудеи? Те ли самые "жиды", что, по средневековой, может быть, и в наших сердцах все еще тлеющей, мифологии, распяли Христа и за это величайшее в мире злодейство - единственные ответчики:

  

   кровь Его на нас и на детях наших (Мт. 27, 25)?

  

   Но если так, что же значит:

  

   спасение от Иудеев (Ио. 4, 22)?

  

   За что Иисус, по чудному слову Варнавы, "слишком любил - перелюбил Израиля" ὐπεραγάπεσεν?¹

   Умер ли, во дни Господни, Израиль? Нет, "жив как никогда", - отвечает глубокий знаток иудейства, историк Вельгаузен. В рабстве ли духовном Израиль? Нет, "сухость и строгость законов господствуют только в делах; в вере же свобода изумительна", - отвечает тот же историк².

   Стоит лишь вспомнить фарисея Гамалиила, Павлова учителя, сказавшего одно из мудрейших и свободнейших человеческих слов против иудеев, гонителей христиан (Д. А. 5, 34-39), и самого Павла, бывшего Савла, "фарисея из фарисеев", злейшего врага Господня; стоит лишь вспомнить и того книжника, тоже, вероятно, фарисея, которому скажет Иисус:

  

   недалеко ты от царствия Божия (Мк. 12, 33), -

  

   чтобы понять, что не все фарисеи - "лицемеры"; что не всем иудеям сказано:

  

   ваш отец - диавол (Ио. 8, 44);

  

   и что, может быть, суд язычников над Израилем, наш суд, - только лай "псов" на детей Божьих.

   В том-то и ужас этого Капернаумского совещания, что здесь фарисеи, люди глубокой совести, не худшие, а лучшие в Израиле, когда решают убить Иисуса, "осквернителя субботы", "беззаконника", - могут считать себя правыми, по совести.

  

   Кто осквернит субботу, да будет предан смерти. Кто станет в субботу делать дело, та душа да истребится из среды народа своего,-

  

   говорит Господь (Исх. 31, 14).

   В том-то и узел Иисусовой "трагедии" (слово это хотя и не точно для такого Существа, как Он, но зато понятно всем), что двух иудеев - Иуду, о котором скажет Господь ученикам:

  

   один из вас диавол (Ио. 6, 70), -

  

   и Петра, которому скажет:

  

   отойди от Меня, сатана (Мк. 8, 33), -

  

   разделяет, может быть, только один волосок, а соединяет Павел, бывший Савл: на том Капернаумском совещании, решил бы, конечно, и он: "убить!".

  

  

   "Должно ли в субботу добро делать или зло, душу (жизнь) спасти или погубить?" - на этот вопрос очень легко могли бы ответить фарисеи, как отвечает Талмуд: "сохранение жизни отменяет субботу"³. "Вам дана суббота, а не вы субботе",- повторит, как будто подслушав слово Господне, рабби Шимон, бен-Манассия⁴. Если бы даже фарисеи времен Иисуса с этим не согласились, все же в слове этом дана мера их внутренней к Иисусу близости. "Милость больше закона", - скажет рабби Иоханан⁵. "Более важное дело для них чистота сосудов, чем непролитие человеческой крови", - повторяет и Талмуд тоже как будто подслушанное слово Господне о "фарисеях-лицемерах"⁶. - "Делающий мало (по Закону) равен делающему много, только бы устремлен был сердцем к Богу"⁷. И еще острее, "удивительнее", "парадоксальнее", подобнее словам Господним: "милостыню втайне творящий больше Моисея"⁸. Отче наш и древнеиудейская молитва Shemone hezra так схожи, что, и в наши дни, каждый иудей мог бы повторить молитву Господню⁹.

   По всему этому видно, как близко было, в те дни, к Израилю, как возможно, по крайней мере, на одну минуту, царство Божие. Что говорит Иисус тому фарисею-книжнику, мог бы Он сказать и всему Израилю:

  

   недалеко ты от царствия Божия.

  

  

   Но если так легко фарисеям ответить Иисусу, почему же они молчат? Трудно, по Евангелию, решить, какая из двух возможностей вероятнее: то ли не слышат вопроса, как "дети дьявола", "плевелы", "не-сущие"; то ли смутно чувствуют, как люди глубокой совести, что тяжба их с Иисусом не о добре и зле человеческом, а о существе Божеском.

  

   Субботы Мои соблюдайте, ибо это - знамение между Много и вами... навеки; потому что в шесть дней сотворил Господь небо и землю, в день же седьмой почил и покоился (Исх. 31, 13, 17).

  

   В царстве Божием весь мир упокоится, так же, как Бог в седьмой день творения. Вечное напоминание о Царстве, прообраз его и путь к нему, - вот что такое Суббота. "Если б освятил Израиль хоть одну субботу, как следует, то освободился бы", - и пришел бы Мессия, наступило бы царство Божие¹⁰. Эту святейшую связь между Субботой и царством Божиим расторгает Иисус, или фарисеям кажется, что Он ее расторгает: сам же Мессия нарушает субботу.

  

   Слышали вы, что сказано древним, а Я говорю вам wa-ani amar leckhon, -

  

   словом этим как бы разрывает Он все рукописание Закона, разбивает скрижали Моисеевы; здесь, в Капернаумской синагоге, так же как там, на горе Блаженств, "опрокидывает мир".

  

  

   Надо бы отменить весь Закон, чтобы отменить Субботу, потому что нельзя часть Закона принять, а часть отвергнуть.

  

   Так говорит Господь: души ваши берегите, не носите нош в день субботний (Иер. 17, 21).

   Встань, возьми постель твою и ходи, -

  

   скажет Иисус Вифездскому расслабленному.

  

   Было же это в день субботний.

   Посему иудеи говорили исцеленному: сегодня суббота; не должно тебе носить постели (Иер. 17, 21).

  

   Здесь уже бесполезное нарушение субботы для иудеев очевидно: можно бы исцелить, и не приказывая нести через весь город постель. Сам же говорит: "Блажен, кто не соблазнится о Мне", и, как будто нарочно, соблазняет.

  

   До Иоанна (Крестителя) - закон и пророки (Лк. 16, 16). От дней же Иоанна... царство небесное силою - (насильем над Законом) - берется βιἀζεαι, и насильники, βιασταὶ, восхищают его (Мт. 11, 12).

  

   Это значит: между Законом и Царством - прерыв, меч рассекающий:

  

   не мир пришел Я низвести, но меч (Мт. 10, 34).

   Я пришел не исполнить, а нарушить закон, -

  

   исказит, опрокинет, или исправит, восстановит слово Господне Маркион, - это решить, может быть, не так легко, как нам кажется¹¹. Так же нелегко решить, право ли Послание к Евреям, не Павлово, но, вероятно, очень близкое к Павлу:

  

   вот, наступают дни, говорит Господь, когда Я заключу с домом Израиля новый завет...

   Говоря "новый", показывает ветхость первого, а ветшающее... близко к уничтожению (Евр. 8, 8, 13);

  

   прав ли сам Павел, что "Христос - конец Закона" (Рим. 10, 4)? Ваш закон; их закон", - говорит Иисус в IV Евангелии (8, 17; 10, 34; 15, 25). "Ваш", значит "не Мой"; "их", значит "не Его". Здесь уже не спорит Он о законе, как у синоптиков, а стоит вне закона¹².

  

   Се, оставляется вам дом ваш пуст (Мт. 23, 38).

   Все это будет разрушено, так что не останется здесь камня на камне (Мк. 13, 2).

  

   Это исполнится с ужасающей точностью: дом Израиля, дом Закона, будет разрушен. Свалку нечистот на месте Иерусалимского храма, устроенную христианами, из ненависти к иудеям, "жидам, распявшим Христа", найдет халиф Омар¹³.

  

   Этот человек - (первомученик Стефан) - не перестает говорить хульные слова на святое место сие и на закон;

   ибо мы слышали, как он говорил, что Иисус Назорей разрушит место сие (храм) и переменит обычаи (Закон), которые передал нам Моисей (Д. А. 6, 13-14).

  

   "Первохристианская община, Церковь, есть дочь иудейской матери; но мать оттолкнула дочь, когда увидела, что та убьет ее своим поцелуем"¹⁴.

  

   Э! разрушающий храм - (Закон) - ив три дня созидающий, спаси Себя самого и сойди с креста (Мк. 15, 29-30).

  

   Это и значит: Иисус распят за то, что преступил и разрушил Закон.

  

  

   Только в том случае, позволено было бы отменить Субботу, закон премирный, вечное напоминание о царстве Божьем, если бы оно уже наступило.

   В древнем кодексе Cantabrigiensis D уцелело слово Господне, agraphon, не вошедшее в наше каноническое чтение Луки:

  

   в тот же день - (срывания колосьев) - Иисус, увидев человека, работавшего в субботу, сказал ему: человек! если ты знаешь, что делаешь, то ты блажен; если же не знаешь, то проклят и преступник закона¹⁵.

  

   Это значит: блажен, кто нарушает Субботу - Закон, ради царства Божия.

  

   Входим же в покой - (субботний покой Царства) - мы, уверовавшие - (во Христа-Мессию),

   а для народа Божия еще остается субботство;

   ибо кто вошел в покой Его, тот и сам упокоился от дел своих, как и Бог - от Своих (Евр. 4, 3, 9).

  

   "Новый Закон (Завет) повелевает вам освящать субботу всегда" (т. е. каждый день - Суббота), - учит Юстин Мученик¹⁶.

   Если покой субботний есть начало царства Божия, то не суббота для человека, а человек для субботы.

   Кажется, на арамейском языке, где слово bar nacha может иметь два смысла: или "человек", в обыкновенном смысле, или в мессианском: "Сын человеческий", - слово о человеке и Субботе должно быть понято так: "Суббота для Сына человеческого, а не Сын человеческий для Субботы". Только тогда понятен и вывод: "Посему Сын человеческий есть господин и Субботы" - царства Божия Царь.

   Суббота есть ожиданье Царства; только наступленьем ожиданье отменяется. Царство - цель, Суббота - путь: если достигнута цель, кончен путь.

  

  

   Равви! женщина эта взята в прелюбодеянии.

   А Моисей заповедал нам побивать таких камнями. Ты что скажешь? -

  

   искушают Иисуса книжники и фарисеи, как будто Его же словами: "слышали вы, что сказано древним, а Я говорю вам"...

  

   Но Иисус, наклонившись низко, писал перстом на земле, не обращая на них внимания.

   Когда же продолжали спрашивать Его, Он, восклонившись, сказал им: кто из вас без греха, первый брось в нее камень.

   И опять наклонившись низко, писал на земле.

   Они же, услышав то и будучи обличаемы совестью, стали уходить, один за другим, начиная от старших до последних; и остался один Иисус и женщина, стоявшая посреди (Ио. 8, 4-9).

  

   Вот где видно, что не все книжники и фарисеи - "лицемеры", "сыны диавола", "плевелы", "не-сущие"; только люди глубокой совести могли так понять, что значит: "кто из вас без греха". Что мешает им исполнить закон?

  

   Если Ты хочешь, Господи, чтобы мир был, то нет правосудия (Закона), а если хочешь, чтоб было правосудие (Закон), то нет мира. Выбери одно из двух¹⁷

  

   - эту молитву Авраама за осужденный мир - Содом - вспомнили, может быть, судьи, и выбрали мир, вместо Закона; вспомнили, что "милость больше Закона". Сами же делают то, за что осуждают Иисуса, "беззаконника". Если еще не поняли, то уже один волосок отделяет их от понимания, что это мнимое нарушение есть действительное исполнение закона Отчего в свободе Сына. Тихий голос человеческого сердца в эту минуту внятнее для них громов Синайских. Почти узнали, что это Он.

  

   Тогда сказал Иисус к уверовавшим в Него Иудеям: если пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики.

   И познаете истину, и истина сделает вас свободными (Ио. 8, 31-32).

  

   Дело происходит за несколько дней до Голгофы. Видно опять и поэтому, как близко было до последней минуты к Израилю, - как возможно царство Божие. Если же не познает он истины, распнет Сына человеческого, то потому только, что не узнает в Нем Освободителя.

  

  

   Делает Отец Мой доныне, и Я делаю (Ио. 5, 17), -

  

   вот одно из глубочайших и неизвестнейших слов Иисуса Неизвестного, сказанных тотчас по исцелении Вифездского расслабленного, - этом как будто бесполезном нарушении субботы: "встань, возьми постель твою и ходи".

  

   И искали иудеи убить Его за то, что Он делает такие дела в субботу.

  

   После же того слова об Отце и Сыне, "делающем доныне", -