Мережковский Дмитрий Сергеевич - Иисус неизвестный

мимо евангельского чуда-знамения.

   В мертвых ли сосудах претворяется вода в вино, или в живых сердцах? Спрашивать об этом могут лишь такие несчастные, трезвые, как мы, но не Господним вином упоенные.

  

  

   "В лозах претворяет воду в вино Тот же, Кто претворил ее в водоносах Каны Галилейской; но мы тому чуду не удивляемся, потому что привыкли к нему", - учит бл. Августин, объясняя чудо, уж конечно, не от "малого разума"¹¹.

   Солнце мира, сердце Господне, везде и всегда претворяет воду в вино, вино в кровь. Мертвое в живое претворяющая сила, чей слабый отблеск мы называем "Эволюцией", есть вечная тайна Сына в Отце, Логоса в Космосе. Тайна эта и открылась людям в Кане Галилейской, в первый день Господень и, может быть, откроется в последний:

  

   сказываю вам, что не буду пить от плода виноградного, доколе не придет царствие Божие (Лк. 22, 18).

  

   Люди пьянеют и от маленьких радостей; как же могли не опьянеть от величайшей, какая только была на земле, - от Блаженной Вести о наступающем Царстве Божьем?

  

  

   Как мы ни "сухи", трезвы, но если бы сам Господь сел за нашу трапезу, то, может быть, и наша вода превратилась бы в вино, и мы уже не спросили бы, где совершилось это "чудо-знамение", в мертвых ли сосудах или в живых сердцах.

   Кое-кто из нас все еще помнит, с каким радостным ужасом, подходя в детстве к чаше с Дарами, чувствовал он, что хлеб сей - воистину Тело, вино сие - воистину Кровь. С кем это было в детстве, с тем будет и в смерти; тот, может быть, услышит над собою тихий голос:

   - Видишь ли Солнце наше? С нами веселится, воду в вино претворяет, чтоб не пресеклась радость гостей уже во веки веков.

   Услышит - проснется от смертного сна и увидит в Кане Галилейской первый день Господень.

  

   Раннею весною, кажется, в первые мартовские дни 16 года правления кесаря Тиберия, 28 или 29 года нашей эры, бывший строительных и плотничьих дел мастер, будущий рабби Иешуа сошел из горного городка Назарета в рыбачий поселок, "Село Наума", Кафар-Наум, на Геннисаретском озере. Это событие в жизни человека Иисуса не менее исторически достоверно, чем то, что Он родился в Назарете (или Вифлееме) и умер в Иерусалиме.

  

   Услышав же, что Иоанн (Креститель) отдан под стражу, Иисус удалился в Галилею.

   И, покинув Назарет, пришел и поселился в Капернауме Приморском (Приозерном), -

  

   сообщает Матфей (4, 12-13); несколько иначе - Лука, вспоминающий первый день Господень не в Капернауме, а в Назарете.

  

   В Назару пришел, где был воспитан, и пошел, по обыкновению Своему, в день субботний в синагогу и встал, чтобы читать (Писание).

  

   Следует рассказ, чей общий смысл таков: тридцать лет молчал Иисус, таясь от назареян так, что никому из них не приходило в голову, с кем они имеют дело; когда же, наконец, заговорил, то сначала удивились:

  

   не Иосифов ли это сын?

  

   даже восхитились, едва ли, впрочем, смыслом речи, слишком для них темным, а скорее тем, как Он ее говорил; но потом, от одного намека, что Мессия может быть послан не только к народу Божьему, Израилю, но и к язычникам - "псам", пришли в такую ярость, что

  

   повели Его на вершину горы, где построен был город их, чтобы свергнуть вниз (Лк. 4, 16-30), -

  

   убить. Чудом только спасся Иисус: в толпе оказались, должно быть, разумные люди, которые защитили Его и помогли Ему бежать.

  

  

   В этом свидетельстве или, не будем бояться слов, "апокрифе" Луки слишком для нас очевидны исторические неточности: город Назарет построен не на вершине, а по склону горы, и кручи такой, чтобы, сбросив с нее человека, убить насмерть, нет вовсе близ города, а уводить Иисуса далеко незачем было разъяренной толпе: тут же, на месте, могла Его побить камнями, по иудейскому обычаю. К тому же Марк (6, 1-6) и Матфей (13, 54-58) относят проповедь Иисуса в Назарете не к первым дням служения Господня, а к гораздо позднейшему времени. Но если, вопреки всем этим внешним неточностям, в свидетельстве Луки есть внутренняя правда о каком-то прошлом или будущем, окончательном отрыве Иисуса от родной земли, -

  

   истинно говорю вам: никакой пророк не принимается в своем отечестве (Лк. 4, 24), -

  

   то здесь, в III Евангелии, освещается свидетельство 1-го новым светом: "покинул Назарет", значит "бежал" из него; и "поселился в Капернауме", значит: "переселился" в него, что подтверждается и IV Евангелием:

  

   сам (Иисус) пришел в Капернаум, и матерь Его, и братья Его, и ученики Его (Ио. 2, 12).

  

   А если так, то, бежав из Назарета, понял, вероятно, Иисус, как легко эта колыбель Его могла сделаться гробом; первый к людям шаг Его мог быть и последним; в первый же день Свой понял, что дни Его сочтены.

  

   Прибыл в Свой город (Капернаум), -

  

   скажет Матфей об одном из многих скитаний Господних (9, 1). Но и этот город - не Его, а чужой; второе отечество, не лучше первого. Сын человеческий будет вечным изгнанником, бродягой на больших дорогах, "не имеющим, где приклонить голову", более на земле бездомным, чем степные шакалы и птицы небесные.

  

  

   Не "пришел", а "сошел", "спустился", κατέβη, κατῆλθεν, из Назарета в Капернаум, - с точностью изображают Иоанн и Лука (2, 12; 4, 31), как это часто делают евангелисты, одной чертой целое событие в жизни человека Иисуса, внешней и внутренней¹.

   "Прямо с неба сошел в Капернаум", - скажет Маркион Докет²: с неба тридцатилетнего Назаретского молчания, тайны, тишины. Это историческое сошествие Сына человеческого в Капернаум соответствует вечному сошествию Сына Божьего на землю.

   Геннисаретское озеро находится часах в десяти пешего пути к северо-востоку от Назарета. Путнику, идущему, как, вероятно, шел Иисус, по плоскогорью Туран (Turan), над Арбеельским ущельем (Arbeel), вдруг открывается, глубоко внизу, между темных базальтовых скал, длинное, узкое, в зеленеющих, весенних берегах, воздушно-голубое, в желтеющих, осенних, - воздушно-зеленое озеро, как бы на землю сошедшее небо³.

   Если бывал Иисус в этих местах и раньше, когда ходил с отцом Своим, плотником Иосифом, на отхожие промыслы, то все же теперь, вероятно, смотрел на озеро так, как будто видел его в первый раз в жизни: только теперь узнал, что волю Отца исполнит, возвестит людям царство Божие, - здесь.

  

  

   "Геннисаретская область - красоты неописанной, - вспоминает Иосиф Флавий. - Так плодородна здешняя земля и воздух так благорастворен, что различнейшие злаки, от северного орешника до южных пальм, вместе растут: все времена года как бы соперничают здесь. Смоквы и виноград, рядом со всеми другими плодами, зреют в течение десяти месяцев"⁴.

   Кажется, здесь, как нигде на земле, люди могли бы услышать Блаженную Весть:

  

   все готово, приходите на брачный пир (Мт. 22, 4).

  

   Место святейшее, где царство Божие с неба на землю сошло, - подобно лицу человека Иисуса, - простое-простое, обыкновенное, как все места земли, и необычайное, единственное, какого больше нет нигде на земле. Та же ясность, мир, тишина, что в Назарете; но там - как бы восходящая к небу земля, а здесь - как бы на землю нисходящее небо. Две колыбели: одна - Царя, другая - царства. Две заглавных картинки к Евангелию, чудом до наших дней уцелевшие, не писцом на пергаменте, а Богом на земле написанные: та, к детству Господню, - Назарет, и эта, к царству Божию, - Геннисаретское озеро.

  

  

   Все еще, в наши дни, так же, как в первый день Господень, золотистая дымка окутывает озеро, подобно "славе Божьей", золоту старинных икон; так же паруса рыбачьих лодок белеют по голубому озеру, острые, как крылья чаек, и тесные стада пеликанов, белых и розовых, движутся по воде островками плавучими, а черные цапли-кормораны, стоя на прибрежных камнях, выслеживают в прозрачной воде рыбу и падают за нею в воду стремительно; так же, сидя в лодках у берега, чинят сети рыбаки, как чинили их сыновья Зеведеевы, когда призвал их Господь, или моют их, как Петр, и потом развешивают на кольях сушиться. Все еще озерные заводи у Капернаума, где воды Семиключья (Heptapygon), семи горячих целебных источников, изливаются в озеро, привлекая вкусом и теплотою такое множество рыб, что здесь можно ловить их руками, - напоминают чудесный лов Петра, когда сеть у него прорывалась от, множества рыб, и две наполненных ею лодки начинали тонуть (Лк. 5, 6-7). Все еще запах теплой воды и рыбы смешан в летние полдни с благоуханием лимонных и апельсиновых цветов в прибрежных садах Вифсаиды, где чащи олеандровых кустов свешивают розовые, в голубую воду, цветы. Все еще под ногою путника, идущего по берегу озера, хрустит, как под ногою Господа, на мелком черном песке, множество белых известковых ракушек⁷. А на берегу заливов, кажется, только что стояла полукругом толпа, слушая внятно, по воде, доносившийся голос учившего с лодки, рабби Иешуа. И в бурные ночи, на озере, пенистые гребни волн, освещенные луною сквозь тучи, все еще кажутся белой одеждой идущего по воде Господа.

  

  

   Здешняя земля Киннезар-Киннерет посвящена была, с незапамятной древности, богу Киниру-Адонису, умирающему в земле и воскресающему, хлебному семени⁸. Память о боге заглохла в людях, но так же и здесь, как на холмах Назарета, рдели у ног Иисуса цветы анемонов - "Адонисова Кровь"; так же плакала киннора, унылая, как шум ночного ветра в озерных камышах, пастушья свирель умирающего бога Кинира:

  

   воззрят на того, Кого пронзили, и будут рыдать о Нем, как рыдают о сыне единородном, и скорбеть, как скорбят о первенце (Зах. 12,10).

  

   Знала как будто здешняя земля, Кто будет по ней ходить. И если во всякой земной красоте - печаль неземная, то здесь, как нигде; словно чей-то тихий зов, сердце надрывающая жалоба во всем:

  

   брачный пир готов, и никто не пришел.

  

  

   Путь Иисуса от Арбеельских теснин шел через равнину Геннезара на прибрежное селение Магдалу, а оттуда - на Капернаум, по берегу озера, где горы подступают к нему, иногда почти отвесными кручами, так близко, что для дороги остается лишь узкое место; здесь должна она была проходить, во дни Господни, так же как в наши: люди могут доныне целовать на ней следы от ног Его, неизгладимые⁹.

   Был канун субботы, когда, по закону Моисееву, начинается покой субботний, тотчас по заходе солнца; час дня - предвечерний, судя по тому, что рыбаки на озере еще закидывали сети. Западный берег, где шел Иисус, был уже в тени, а противоположный, с рдеющей, как раскаленное железо, кручей Гадары, - весь еще в солнце. К югу, за Магдалой, прямо из голубой воды встающие, как водяные цветы, розовели белые башни Тивериады, только что отстроенной столицы Ирода Антипы, и золотая кровля дворца его горела, как жар углей. А дальше к югу, вытекающие из озера, сквозь Тарихейское ущелье, воды Иордана осиянны были заходящим солнцем, как славой Господней¹⁰.

  

  

   Идучи же у моря Галилейского, (Иисус) увидел Симона и Андрея, брата его, закидывавших сети в море, ибо они были рыбаки (Мк. 1, 16).

  

   Вот первого дня Господня первый миг. Здесь начинается для нас свидетельство Петра-очевидца: его глазами видеть, его ушами слышать Иисуса мы будем от этого мига до того, когда вознесется он с горы Елеонской.

   Симонову лодку увидел Иисус, не доходя до Капернаума, может быть, у обильного рыбой, Семиключья, где, вероятно, по близости от берега, так же как это делают и в наши дни рыбаки на Геннисаретском озере, Симон с братом своим, Андреем, закидывали сети, или прямо с лодки, или стоя по пояс в воде, на мелком месте¹¹.

   В первом же слове: "идучи мимо", παράγῶν, сказанном с точки зрения не самого Иисуса, а рыбаков, сидящих в лодке или стоящих в воде и видящих, как Он идет по берегу, - слышится сквозь голос Марка голос Петра, так же, как в рыбачьем слове ἀμφιβάλλοντας, "закидывать кругом, с обеих сторон"; что закидывают, не сказано, потому что всякий рыбак знает, что речь идет о сетях. Круглый невод нынешних геннисаретских рыбаков, shabake, точно так же, вероятно, как во дни Петра, наматывается на левую руку; потом, схватив правою висящий с руки, свинцовым грузом отягченный конец сети, разматывают ее быстро и раскидывают по воде. Оба брата - за работой, Симон с одной стороны, Андрей - с другой¹². Все описано одной чертой, с такой же чудесной точностью, как в наших светописных, движущихся снимках. Неочевидец не мог бы так описать.

  

  

   И сказал им Иисус: идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков.

   И тотчас, бросив свои сети, они пошли за Ним (Мк. 1, 17-18).

  

   Вспомнив свидетельства двух Евангелий, IV-го о том, что Симон и Андрей, бывшие ученики Крестителя, перешли от него к Иисусу (1, 40-42) и III-го, что молва о новом Пророке из Назарета уже распространилась по всей Галилее (4, 14), мы поймем, что все произошло, может быть, не так внезапно, как изображает, по своему обыкновению, Марк: целый ряд постепенных, внутренних опытов, сгущает он и сосредоточивает в одно мгновенное действие той исходящей от Иисуса "движущей силы", dynamis, которая Симону, так же, как всем, кто испытывает ее на себе, кажется чудом, и действительно, как всякий религиозно-первичный опыт, касание к мирам иным, - чудесна. - "Будешь отныне ловцом человеков" (Лк. 5, 10), - словом этим озаряются, как молнией, все грядущие судьбы Верховного Апостола и кидается обратный свет на тот вечно для него памятный миг, когда, стоя в воде, полуголый, с намотанной на руку сетью, и вглядываясь пристально в лицо стоящего на берегу рабби Иешуа, услышал он таинственный зов. Миг тот сделался вечностью не только для него, но и для всего христианского человечества: был, есть и будет Петр, до конца времен, ловец человеческих душ¹³.

  

  

   И, пройдя оттуда немного, увидел Он Иакова Заведеева и Иоанна, брата его, тоже в лодке, чинящих сети.

   И тотчас позвал их. И, оставив отца своего, Заведея, в лодке с наемниками, пошли за Ним (Мк. 1, 19-20).

  

   Чинят к будущему лову большие, для больших глубин, сети, δίκτυα, mebatten¹⁴: целая картина опять в одной мгновенной черте. Зовом неизвестного Прохожего пораженные, как молнией, оба сына покидают старого отца своего, даже не простившись. Все это опять так сокращенно, стремительно, в духе Маркова-Петрова "тотчас", ἐυφύς, и так "чудесно", удивительно, что нельзя и в этом не видеть преднамеренной или невольной, историческую действительность упрощающей, "стилизации", как в слишком явном соответствии двух почти одинаковых призваний: лодка, сети, два брата-рыбака, зов Господень, внезапность решения, - все повторяется, как в песенном ладе припев, или созвучие в музыке.

  

  

   И входят в Кафарнаум (Мк. 1, 21).

  

   Больше всех городов мира, "до неба вознесшийся, до ада низвергнутый", Kaphar Nahum, рыбачье "сельцо Наума", - судя по найденным камням в развалинах от основания древнейшей городской стены, в виде четырехугольника, в 1000 шагов длины, 500 ширины, - маленький, как бы игрушечный городок¹⁵. Только благодаря его положению на самой границе областей двух Тетрархов, братьев Иродов, Антипы и Филиппа, а также на большой, идущей по северному берегу озера, военно-торговой дороге из Иерусалима в Дамаск, есть в городке таможня, telonium, где взимаются пошлины с переходящих через границу или переплывающих в лодках с того берега, Десятиградия; есть и военный, с римским центурионом, постой¹⁶.

   В тесно-тенистых, соленой рыбой насквозь пропахших улочках, где прохожий ступает осторожно, чтобы не запутаться в разложенных по земле сетях и о рыбью чешую не поскользнуться, рыбачьи домики построены из темных, таких же, как все окрестные холмы и горы, базальтовых плит. Только одна синагога, воздвигнутая римским сотником ("он любит народ наш и построил нам синагогу", - скажут Иисусу иудейские старейшины Капернаума, Лк. 7, 5), вся из белого, подобно мрамору, известняка, высится над кучей темных домиков, сияющая белизной, далеко видная с озера. Нежные венцы колонн и архитравы ионического ордера, а также львы, орлы, кентавры и боги-дети с цветочными вязями, а может быть, и с Вакховыми гроздьями, в украшающих стены ваяньях, - все напоминает эллинский храм, - как бы уже предвестье того всемирного, "общего", koinê, греческого языка, на котором будет написано Евангелие¹⁷.

   Внутренность Капернаумской синагоги - такая же, как Назаретской, только побольше и побогаче все: две колоннады, нижняя коринфского, верхняя дорического ордера; голые белые стены; простые деревянные скамьи для молящихся; каменный помост, arona, с "Ковчегом Завета", двухстворчатым шкапиком, где хранятся свитки Закона. Двери главного входа обращены, как всегда, к Иерусалиму; здесь - прямо на озеро, воздушно-голубое, как небо, в чешуе солнечных искр, чьи отражения ходят по белым стенам волнистыми полосами.

   Камни, может быть, от крылечных ступеней главного хода в синагогу найдены в нынешних Тель-Гумских развалинах: если так, то и здесь, как на той приозерной дороге, люди все еще могут целовать следы Иисусовых ног.

  

  

   И тотчас, в день субботний, войдя в синагогу, учил (Мк. 1, 21).

  

   В этом излюбленном Марковом "тотчас" уцелела белая нитка шва, соединяющего два дня: будний, пятницу, до захода солнца, и праздничный, субботу, - в один, - первый день Господень.

   Как учит Иисус, мы, может быть, узнаем из свидетельства Луки о Назаретской проповеди.

  

   Встал (взошел на арону) читать.

   Подали же ему книгу (свиток) пророка Исайи; и, раскрыв (развив свиток), нашел Он место, где было написано: "Дух Господень на Мне; ибо Он помазал Меня благовествовать нищим и послал меня исцелять сокрушенных сердцем, возвещать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу: проповедовать лето Господне, блаженное".

   И, закрыв книгу (свивши свиток) и отдав ее служителю, сел; и глаза всех в синагоге были устремлены на Него (Лк. 4, 16-20).

  

   Только повторив Исаиино пророчество, умолк; но, должно быть, так повторил, что все поняли, что оно действительно исполнилось на Нем; поняли, или только казалось им, что поняли, и те первые, на земле услышанные, слова Господни:

  

   Ныне время исполнилось, приблизилось царство Божие; обратитесь же и веруйте в Блаженную Весть (Мк. 1, 15).

  

   Или, как скажет потом, уже в последние дни служения:

  

   все готово: приходите на брачный пир (Мт. 22, 4).

  

   Что еще говорил Иисус в тот первый день, Марк-Петр странно забыл, или не считал нужным вспоминать, может быть, потому, что главное для него не слова Иисуса, а Он Сам. Кажется, Петр вспоминает только, как один из толпы, то, что с нею чувствовал.

  

   Крайне изумлялись учению Его, ἐζεπλήσσοντο, ибо Он учил их, как власть имеющий, а не так, как (учат) книжники (Мк. 1, 22).

  

   С книжниками сравнивать Господа едва ли могло прийти в голову кому-либо из первохристианской общины; но очень вероятно, что те, капернаумские слушатели Его, чувствовали именно так, что могли сделать это сравнение¹⁹; так же ведь и мы, через двадцать веков, чувствуем, или могли бы почувствовать если бы услышали слова Его первый раз в жизни: самые живые, некнижные, и потому самые властные из всех человеческих слов; все мы - "книжники" "ученые"; Учитель - Он один.

  

  

   И тотчас (вдруг) появился в синагоге их человек в духе нечистом и завопил, говоря: "Что Тебе до нас, Иисус Назарянин? Знаю Тебя, кто Ты, Святый Божий!"

  

   Духи, существа из того же нездешнего мира, откуда и Он, раньше людей и лучше их знают, кто Он такой. Но слыша, как впервые на земле исповедуется Сын Божий устами бесов, что должен был чувствовать Сын человеческий?

  

   И запретил ему Иисус грозно: "Молчи и выйди из него!"

   И забив его в судорогах, σπάράαν, и закричав криком великим, вышел из него дух нечистый. И все ужаснулись (Мк. 1, 23-27).

  

   Замерли, должно быть, от ужаса, и сделалась такая тишина, что, казалось, можно было слышать, как на белой стене с играющими, от водной ряби, солнечными зайчиками, трепещут, звенят у залетевшей в открытую дверь водяной стрекозы, стеклянные крылышки.

  

   "Что это? что за новое учение со властью, что и духам нечистым повелевает, и слушаются Его?" (Мк. 1, 27), -

  

   пронесся вдруг шепотный говор в толпе. Что это, кто это, - еще не знают, но уже чувствуют, что этого никогда не было в мире, и удивляются - ужасаются опять так, как мы, через двадцать веков, могли бы ужаснуться - удивиться, не внешнему чуду, а внутренней, чудеса рождающей силе - "новому учению со властью".

  

  

   Дальше, в каждом слове Марка, живой голос Петра-очевидца так внятен, что, не меняя почти ни одного слова в Евангельском подлиннике, можно бы продолжать от первого лица:

  

   Тотчас же, выйдя из синагоги, мы с Андреем, Иаковом и Иоанном, пришли в мой дом, где теща моя лежала больная. И тотчас говорим Ему о ней.

   И Он, подойдя к ней и взяв ее за руку с силой, поднял. И тотчас горячка оставила ее. И она служила нам (за вечерью).

  

   Что такое эта "горячка", πυρετός, мы хорошенько не знаем²⁰. Может быть, болотная лихорадка, частая во всей Геннисарской низине, у Кафарнаумских же лагун, особенно; или перемежающаяся, чьи приступы сами проходят. Очень вероятно, что и чудотворная, от Господа исходящая "сила" ("с силой взял ее за руку") помогла больной. Но ведь и для многих тогдашних равви-целителей вылечить приступ лихорадки - пустое дело. Кажется, Симонова теща получила бессмертье в Евангелии, как мошка в янтаре нетленная, только потому, что слишком хотелось Петру увековечить первый день Господень, весь до последней черты. Эти-то именно, не нужные никому, никем, кроме очевидца, незапоминаемые черточки и внушают нам, может быть, наибольшую веру в исторически подлинное, вопреки всем возможным внешним "стилизациям", внутреннее, в Марковом свидетельстве, ядро.

  

  

   В сумерки же, когда уже солнце зашло, начали приносить к Нему всех больных и (приводить) бесноватых.

  

   Солнечного захода, конца Субботы, только и ждали, чтобы начать "работу" - ношение больных.

  

   И собрался к дверям дома весь город.

   И исцелил Он многих, страдавших разными болезнями, и многих бесов изгнал, и не позволял бесам говорить, что знают Его (Мк. 1, 32-34).

  

   Так было в первый день; так же будет и во все дни Господни: сколько бы ни исцелял больных, все идут к Нему, да идут..

  

   ...Сходится народ, так, что им невозможно было и хлеба есть (Мк. 3, 20).

   Тысячи людей столпились так, что давили друг друга (Лк. 12, 1).

   Все, имевшие язвы, кидались на Него, чтобы прикоснуться к Нему, и духи нечистые, когда видели Его, падали перед Ним и кричали: "Ты - Сын Божий!"

   Он же запрещал им грозно, чтоб не разглашали о Нем (Мк. 3, 9-12).

  

   Так кончилась Капернаумская Суббота, первый день Господень, и наступила ночь.

  

  

   Утром же рано весьма, когда еще было темно, Он встал, вышел (из Симонова дома), пошел в пустынное место и молился там. Симон же и те, кто с Ним, искали Его.

   И, найдя Его, говорят Ему: "Все ищут Тебя".

   Он же говорит им: "Пойдем и в другие ближние города и селения, чтобы Мне и там возвещать, ибо Я на то и вышел" (Мк. 1, 35-38).

  

   Кажется, все просто; но, пристальнее вглядевшись в эту простоту, как бы гладкую поверхность вод, мы, может быть, увидим проходящую по ней, едва для глаза уловимую, рябь от чего-то движущегося под водою, огромного.

   В первых же словах, где с такою точностью указано время: "утром весьма рано, когда еще было темно", πρωϊ ἔννυχα λίαν, чувствуется удивление, с каким все в доме, проснувшись, видят, что рабби Иешуа нет: никому не сказавшись, потихоньку ушел, бежал, - куда и зачем, никто не знает. Но больше, чем удивление, - тревога слышится в слове, или, точнее, в смысле его: κατεδίωζεν, "поспешили, кинулись Его искать"²¹. В трех же словах Симона: "Все ищут Тебя", - слишком внятен вопрос или недоумение: "Отчего Ты бежал?" - чтоб Иисус мог его не услышать. Слышит, но не отвечает, потому что вовсе, конечно, не ответ: "Пойдем и в другие города", а уклонение, нежелание или невозможность ответить. Симон, вероятно, так и не понял тогда; не поймет и потом, вспоминая об этом: тайну бегства Господня, как принял, так и передал нам, нераскрытую.

   Чтобы тайну эту увидеть еще яснее, стоит лишь сравнить два Марковых стиха, этот, 38-й: "Пойдем и в другие города", и следующий, 45-й:

  

   Явно уже не мог войти в город, но находился вне, в местах пустынных.

  

   Что было в Капернауме, то будет и во всех городах: только что входит в город, - чувствует, что не может в нем оставаться, должен уходить, бежать. Так в первые дни служения, так и во все, до последнего: к людям идет, и от людей уходит, бежит. Как бы две равные силы борются в Нем, - притяжение к людям, и от людей отталкивание.

   Только вся жизнь Иисуса, все Евангелие, если бы мы поняли его, как следует, могли бы ответить на вопрос, что это значит.

  

  

   "Братьями" называет Сын Божий сынов человеческих (Ио. 20,17), любит людей, как никто никогда не любил, и знает, как никто никогда не знал, что есть между людьми нелюди, между сущими - несущие, в пшенице плевелы, "сыны дьявола", "человекообразные", неразличимо с людьми смешанные, между ними снующие, липкой паутиной все оплетающие пауки. Видит их, как никто никогда не видел, больше всего - в человеческих толпах.

  

   Вышедши, увидел множество людей и сжалился над ними, потому что они были, как овцы, не имеющие пастыря (Мк. 6, 34).

  

   Сжалился над ними и в те Капернаумские сумерки, когда у двери Симонова дома собралось такое множество народа, что "люди давили друг друга", как овцы, сбегаясь к Пастырю. В первый раз вошел тогда в это неразличимо-смешанное, человечье-овечье - паучье - стадо; вошел и устрашился, Бесстрашный, - бежал. Изгнан людьми из Назарета; из Капернаума Сам бежит от людей: это бегство страшнее того.

  

   О, род неверный и развращенный! доколе буду с вами? доколе буду терпеть вас? (Мт. 17, 17), -

  

   скажет и Он, терпеливейший.

  

   О, несмысленные и медлительные сердцем, чтобы веровать! (Лк. 24, 25), -

  

   это, может быть, уже и тогда, в Капернауме, предчувствовал.

  

   Видя, не видят, и слыша, не слышат... ибо огрубело сердце людей сих (Мт. 13, 13, 15).

  

   Грубостью человеческой ранено, может быть, сердце Господне уже и тогда. Примет все раны потом, но от этой первой бежит. Слышал, может быть, уже и тогда сквозь клики бесов: "Ты - Сын Божий", - "бес в Тебе" (Ио. 8, 53).

   Око человеческое - выгнутое, вогнутое, исковерканное дьяволом зеркало: глянул в него Сын человеческий, увидел Себя и бежал.

  

   Тошно Сыну Божьему с людьми: "Изблюю Тебя из уст Моих", - мог бы Он сказать всему человечеству (Откр. 3, 16).

   Лазарь, друг наш, уснул. Но я иду разбудить его (Ио. И, 11), -

  

   мог бы и это сказать человечеству; но, прежде чем разбудить его, услышит:

  

   Господи! уже смердит (Ио. 11, 39).

  

  

   "Имя Его - Прокаженный", "nomen ejus Leprosus"; а другое имя - "Облачный", скажет о Мессии, может быть, под влиянием христианства, поздний Талмуд²². Кажется, в этих двух именах нечаянно вскрыто таинственнейшее противоречие сердца Господня: противоборство двух сил - притяжения к людям и от людей отталкивания. "Облачный" - Белый, Чистый, Солнечный, - белизною в лазури неба Сияющий как облако, - с неба на землю сойдет к Иову прокаженному - всему человечеству; ляжет с ним на гноище, обнимет, телом к телу, устами к устам припадет.

  

   Взял на Себя наши немощи и наши болезни понес (Ис. 53, 4), -

  

   нашу проказу. Но, прежде чем сделать это, увидит Себя в нас, Нечистого - Чистый, Прокаженного - Облачный, и, в страхе, бежит от нас - от Себя.

  

   Отче! спаси Меня от часа сего, -

  

   с этим словом, бежит.

  

   Но на сей час Я и пришел, -

  

   с этим - возвращается (Ио. 12, 27).

   О, если бы мы больше знали Неизвестного, любили Нелюбимого, то поняли бы, может быть, отчего Он всегда к нам идет и всегда уходит, бежит!

  

  

   Только два дня Господня - этот первый, в Капернауме, и тот, последний, в Иерусалиме, мы знаем, целиком; все же остальные - лишь в дробях, в отдельных точках времени. Между этими двумя днями - вся исторически явная жизнь Иисуса: их поняв, поймем всю Его жизнь.

   Двадцать четыре стиха Маркова-Петрова свидетельства о Капернаумской субботе - двадцать четыре часа суток Господних. Вспомним порядок часов: идучи у моря Галилейского, видит рыбаков, зовет их; входит в Капернаум, учит в синагоге; исцеляет бесноватого; идет в Симонов дом, исцеляет тещу его, возлежит за вечерей; идет, по заходе солнца, к дверям дома, где собрался весь город; исцеляет больных; ночью возвращается в дом; рано утром уходит, бежит.

   Шаг за шагом, час за часом, - сутки рабби Иешуа; все в ярчайшем свете истории, в личных воспоминаниях очевидца Петра; его ушами слышим, его глазами видим, и можем быть покойны: этот не обманет, не забудет; вспомнит, как никто никогда не вспоминал; скажет правду, как никто никогда не говорил, потому что любит, как никто никогда не любил. И двух тысяч лет как не бывало: все - как вчера - сегодня.

   Есть ли что-нибудь подобное в истории? И разве не чудо, что с большею ясностью, чем какой-либо из величайших дней человечества, чем, может быть, наш собственный вчерашний день, мы помним, видим, или могли бы вспомнить, увидеть, первый день Господень?

  

  

  

   "Блаженны нищие духом"...

   Небо нагорное сине;

   Верески смольным духом

   Дышат в блаженной пустыне.

   Бедные люди смиренны;

   Слушают, не разумея,

   Кто это, сердце не спросит.

   Ветер с холмов Галилеи

   Пух одуванчиков носит.

   "Блаженны нищие духом"...

   Кто это, люди не знают,

   Но одуванчики пухом

   Ноги Ему осыпают¹.

  

  

   Если четыре, от четырех Евангелий на лицо Иисуса падающих света нами угаданы верно²: в I Евангелии - слово Его, во II - дело, в III - чувство, в IV - воля; то у Иоанна, в Кане Галилейской, начало служения Господня есть то, чего Иисус хочет: претворить воду в вино, закон в свободу; у Луки, в Назарете, то, что Иисус чувствует: в едва не удавшейся попытке назареян убить Его, свергнув с горы, - необходимость смерти Голгофской; у Марка, в Капернауме, то, что Иисус делает: явление "силы", от Него исходящей, в исцелении больных; а у Матфея, на горе Блаженств, то, что Иисус говорит: Блаженная весть о царстве Божием.

   Кана Галилейская, Назарет, Капернаум, Гора Блаженств, - может быть, вовсе не четыре первых дня Господня, а один, только разно понятый и увиденный под четырьмя светами: у Матфея - утренним, у Марка - полуденным, у Луки - вечерним, у Иоанна - ночным, звездным.

   Кажется, у одного Марка дана история в личном воспоминании Петра, очевидца, о Капернаумской субботе, а у остальных трех евангелистов - история, смешанная с тем, в чем "непосвященные", неверующие, видят только "легенду", "апокриф", а верующие, "посвященные", узнают мистерию - религиозный опыт, внутренний, не менее действительный, чем опыт внешний, исторический, ибо то, что было, есть и будет в вечности, не менее действительно, чем то, что было однажды, во времени.

   Если в трех свидетельствах - Иоанна, Луки, Марка - история с мистерией сплавлена на огнях разной степени жара, с разною степенью крепости, то крепчайший и нерасторжимейший сплав их дан у Матфея. Очень вероятно, что та самая проповедь, которую мы называем Нагорною, действительно была произнесена Иисусом, в первый или один из первых дней служения, и сохранилась, с большей или меньшей степенью точности, в памяти ближайших к Нему учеников: вот история. Но более чем вероятно, что Блаженства - главное для нас, так же как для самого Иисуса, в этой проповеди, - суть подлиннейший и внутреннейший опыт Его: вот мистерия. Эти-то два металла и сплавлены Матфеем на огне жарчайшем в крепчайший сплав, так что они уже не два, а одно; то, что было однажды во времени, в истории, есть и то, что было и будет в вечности, в мистерии: первый день Господень есть уже наступившее царство Божие.

  

  

   Следовало за Ним множество народа из Галилеи, и Десятиградия, и Иерусалима, и Иудеи, и из-за Иордана.

   Увидев же народ, Он взошел на гору (Мт. 4, 25; 5, 1).

  

   Если это свидетельство Матфея относится к первому дню, или вообще к первым дням служения Господня, то очень вероятно, что такое множество народа, следующего за только что начавшим проповедь и вчера еще никому не известным рабби Иешуа, есть преувеличение обобщающей и сокращающей стилизации, - не история, а мистерия. Очень вероятно также, что и в свидетельстве Луки, относящем Нагорную проповедь уже к позднейшим дням - к избранию Двенадцати, - такое же преувеличение.

  

   ...На гору взошел Он помолиться в те дни и пробыл всю ночь в молитве к Богу.

   Когда же настал день, призвал учеников Своих и избрал из них двенадцать, наименовав их Апостолами...

   И сошедши с ними (с горы), стал на ровном месте, и множество учеников Его (было с Ним), и много народа из всей Иудеи, и Иерусалима, и приморских мест, Тирских и Сидонских, которые пришли послушать Его и исцелиться от болезней своих, также и страждущие от нечистых духов; и (все они) исцелялись.

   И весь народ искал прикасаться к Нему, потому что от Него исходила сила, и исцеляла всех (Лк. 6, 12-13, 17-19).

  

   Судя по свидетельству Марка о Капернаумском бегстве Иисуса после первого дня служения: "Нашедши Его, говорят Ему: все ищут Тебя" (1, 25-27) и о таких же, во все дни служения повторяющихся бегствах: "Находился вне, в местах пустынных, и приходили к Нему отовсюду" (1, 45), - судя по этому свидетельству, народ, ищущий Господа, и в этот день Нагорной проповеди, идет к Нему на гору, а Он, после ночной молитвы, должно быть, по восхождении солнца, сходит к народу с горы и встречается с ним "на ровном месте", ἐπὶ τόπου πεδινοῦ (Лк. 6, 17), вероятно, на горной площади или плоском выступе горы, где собираются вокруг Него не тысячные толпы со всей Палестины, как в преувеличении Матфея и Луки, а лишь немногие сотни капернаумских жителей.

  

  

   Время года, кажется, ранняя весна, конец марта, начало апреля³; место - над Капернаумским Семиключьем, на горных высотах к северо-западу от Геннисаретского озера. Тамошние жители помнят до наших дней три стоявших на одной из этих высот, теперь уже срубленных, дерева - два теребинта и один ююб (jujube). Судя по их арабскому имени el-mebarakat, "Благословенные", "Блаженные", а также по слову, тоже арабскому, der makir, вероятно, от греческого μακαρισμός