Мережковский Дмитрий Сергеевич - Иисус неизвестный

мо Иосифа Флавия, - глухой намек на возможную в ессейских мистериях-мифах связь древних тайн Востока с древнейшею тайною Запада: жертвенник, окруженный водой, с нисходящим на него огнем, не образ ли огнем истребленного Атлантиды-Острова?

   Остров Блаженных где-то за Океаном, на крайнем Западе, "Закате всех солнц", - Ессейский рай³¹. Иосиф говорит о нем так, что невольно вспоминается, может быть, и ему самому, "Атлантида" Платона, и стих Горация:

  

   Манит нас всех Океан, обтекающий Остров Блаженных, -

  

   и стихи Гомера о Полях Елисейских, -

  

   Где пробегают светло беспечальные дни человека

   Где ни метелей, ни ливней, ни хладов зимы не бывает,

   Но сладкошумно летающий веет Зефир, Океаном

   С легкой прохладой туда посылаемый людям блаженным³².

  

   Знают ли это ессеи или не знают (могли бы кое-что знать по Книге Еноха - "Атласа"); помнят ли имя "Крайнего Запада" или забыли, - не может быть никакого сомнения, что Ессейский рай - "Атлантида"³³.

   Очень искусные садоводы и огородники, жадно ищут ессеи всякого плодородного клочка земли в пустыне, всякой, орошенной водою, ложбинки, чтобы разводить плодовые сады и огороды, или хотя бы только садики, грядки с цветами, овощами и целебными злаками - маленькие, в мертвом море камней, солончаков и песков, "Островки Блаженных", "Атлантиды". Каждого ессея душа - такой островок в пустыне мира, - как бы рай в аду.

  

  

   Если мы верно угадали ночную душу "Атлантиды" - Преистории, - нашей дневной душе, "механике", противоположную, "магию", "теургию", - живую, "органическую" власть над природой, то и в этом ессеи родственны "Атлантам" - людям Преистории. Каждый день молятся они, "чтобы солнце взошло", заклинают его особой, "идущей от праотцев", магической молитвой-заклятьем, точно боятся, как бы оно не зашло навсегда³⁴. Так же точно могли этого бояться и пещерные праотцы наши, "запуганные дети", во тьме Ледниковой ночи, после гибели первого человечества - Атлантиды-Потопа³⁵.

   Вот в каком смысле ессеи - пусть в истории вчерашние, - в мифе-мистерии, действительно, может быть, - "вечное племя", gens aeterna.

  

  

   Нами так жалко потерянный ключ к огненно-водному таинству Крещения - погружения в Воду, Огонь, дух, - может быть, и находится у этого чудом уцелевшего обломка первого, как бы с потопного дня Атлантиды восставшего, человечества.

   Каждый вечер, по заходе солнца, ессеи погружаются в воду, "крестятся", сообщает Иосиф Флавий, и тотчас после того, облекшись в белые одежды, вступают в особую, тайную, никому, кроме посвященных, недоступную горницу, где верховный предстоятель общины, эпимелет, совершая второе после крещения, святейшее таинство, благословляет хлеб и воду (вода вместо вина и в древнейшей Евхаристии первохристиан), и братья вкушают их в благоговейном молчании³⁶.

   Крестятся - причащаются: связь обоих таинств здесь очевидна; так же очевидно, что оба таинства - дохристианские, идущие, может быть, из той же неисследимой для нас, древности, чей уцелевший чудом обломок есть "вечное племя" ессеев.

   Вот что значит, по слову Саллюстия Мистика:

  

   Это не однажды было, но всегда есть³⁷, -

  

   или, говоря точнее: было однажды - есть всегда. Или по слову ап. Павла:

  

   Это есть будущего тень, а тело во Христе (Кол. 2, 17), -

  

   или, наконец, по слову Шеллинга: "всемирная история есть сон, чье содержание вечное, начало и конец, причина и цель, - Христос".

  

  

   Поняли бы, может быть, ессеи, как никто из нас, бывших христиан, что значит катакомбная Рыба в водах Крещения, несущая хлеб и вино Евхаристии; что значит: "Рыбы Небесной божественной род, вкушающий пищи сладкой, как мед"; и Фестская Рыба с Голубем, клюющим медвяную пыль с тычинок небесного лотоса; и в видении св. Терезы, Голубка в рыбьей чешуе вместо перьев, с ее ужасающей радостью. Все это, может быть, поняли бы ессеи, но, и поняв, не услышали бы и не увидели того, что увидел и услышал, когда открылось небо над Вифаварой, один-единственный во всем человечестве, от начала до конца времен, человек Иисус.

  

  

   Знал ли Он ессеев?

   Их должен был знать Иоанн Креститель. Мог ли не знать, когда столько лет прожил рядом с ними, в той же пустыне; так же молчал и ждал, как они; так же крестил, возвещая казнь мира огнем и спасение от огня в воде крещения?

   Слишком невероятно, чтобы такие садоводы и огородники, как ессеи, жадные искатели плодородных земель в пустыне, миновали ущелье Крит, подземный рай. Если же были они там, то их наверное знал Иоанн и, вероятно, знал Иисус.

   Странно молчит об ессеях Евангелие, но, может быть, естественно, как о слишком параллельно-близком и чудном, отделенном от него такою же стеклянною стеною молчания, как Иоанн Креститель от Иисуса Крестника. "Вид имеют детей, запуганных розгой учителя", может быть, и ученики Иоанновы, но не Иисусовы, "сыны чертога брачного, доколе с ними Жених"; будут и они иметь такой же вид, но только потом, когда Жених отнимется (Мт. 9, 15): в IV веке, церковный историк Евсевий уже не сумеет отличить египетских ессеев, терапевтов, от тамошних монахов-отшельников³⁸.

   Но если даже Иисус не знал ессеев, то воздухом их дышал всю жизнь.

  

   Как было во дни Ноя... так будет и в пришествие Сына человеческого (Мт. 24, 37).

  

   Если потоп есть "Атлантида", то Иисус о ней говорит в этом, все решающем для Него, слове о Конце.

   Вспомним, что "Морской Путь", Via Maris, шедший с Крайнего Запада, от Столпов Геркулесовых, Атлантики, где погибла Атлантида, через Египет на север, мимо Назаретского холма и Тибериадского озера, - всей Иисусовой жизни путь.

  

   Когда говорят пророки, - вот,

   Я сам говорю, -

  

   по незаписанному слову Господа³⁹. Где же эти пророки, только ли в Израиле? Нет, во всем человечестве:

  

   Многие придут от востока и запада (Мт. 8, 11).

  

   "То, что сейчас называется христианством, было всегда, от начала мира до явления Христа во плоти", - по чудному слову Августина⁴⁰.

   Выпавшее звено между Христом и бывшим до Него "христианством" - вот что такое ессейство. Первый луч солнца Христова, может быть, - уже на белых одеждах Энгадийских Молчальников.

   "Солнце слепых - Христос язычник" (Шеллинг). Слепо идут к Нему, еще не видят Его, но уже крестятся в Него, причащаются Ему, от начала времен: только в тот день, 6 января 29-го года, когда "раскололись" небеса над Иорданом, - увидели.

  

  

   И было в те дни: пришел Иисус из Назарета Галилейского, и крестился от Иоанна в Иордане.

   И, когда выходил из воды, тотчас увидел расколовшиеся небеса, и Духа, как голубя, нисходящего на Него.

   И глас был с небес: Ты - Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение (Мк. 1, 9-11).

  

   Это Марково свидетельство, идущее от Петра, вероятного свидетеля того, что произошло в Вифаваре-Вифании, повторяют Матфей и Лука, не прибавляя от себя почти ничего, только изменяя, на первый взгляд чуть заметно, если же вглядеться пристальней, то глубоко и значительно.

   Что-то Иисус "увидел", εῖεν: на этом одном слове, в свидетельстве Марка-Петра, зиждется все. Что бы ни увидел Иисус, Он это увидел один, и только через Него, Его глазами, тогда же увидел Петр, или от Него услышал потом. Видел ли еще кто-нибудь, этот вопрос и в голову не приходит вероятному очевидцу, Петру, должно быть, потому что это естественно выпало, исчезло из памяти его, так же как из поля зрения самого Иисуса в ту минуту исчезло все: ни Иоанна, ни народа; Он - один, с глазу на глаз, с тем, что или Кого видит.

   Что же значит "увидел"? Было "это и не было? Если мы не больше, чем только поверим, - если мы не узнаем, не увидим сами, что это было - было действительнее всего, что бывает, может быть в мире, то мы недалеко уйдем от нынешней ученой смердяковской "мифологии", "мифомании": "про неправду все написано".

   Или, другими словами: что пережил Иисус в Вифаваре, - внутреннее ли только, "умственное видение", θεωρία νοητική, как полагает Ориген и другие отцы⁴¹ или что-то большее, - невозможный для нас, непостижимый, но более действительный, чем все возможное, внутренне-внешний, умственно-чувственный, духовно-телесный прорыв из этого мира в тот, как бы из трех измерений в четвертое, - то, что можно выразить с точностью только одним словом: чудо?

  

  

   Вглядываясь пристальнее, чтобы ответить на этот вопрос, в едва заметные отличия Марка от Луки, мы видим, какая между ними огромная качественная разница двух религиозных опытов.

  

   Когда же крестился весь народ, и Иисус, крестившись, молился, отверзлось небо.

   И Дух Святой нисшел на Него в телесном виде, как голубь, и был глас с небес (Лк. 2, 21-22).

  

   Здесь, у Луки, "видит" уже не только один Иисус, но и "весь народ": точка опоры переносится из одного во всех, изнутри во вне; внутренне-внешнее, прозрачное, становится только внешним, непроницаемым; умственно-чувственное - только чувственным. С крайнего края земли, горизонта двух миров, с той узкой, как лезвие ножа, последней черты, где зияет прорыв из этого мира в тот, из трех измерений в четвертое, - падает Лука назад в этот мир, в три измерения, не успев заглянуть за черту.

   Там, у Марка-Петра - у самого Иисуса - молнийный миг прозрения-прорыва есть почти геометрическая точка все на том же крайнем краю, последней черте между временем и вечностью: "тотчас - вдруг, выходя из воды, увидел (Иисус) расколовшиеся небеса"; а здесь - у Луки - линия длящегося времени: "когда Иисус молился, отверзлось небо". Падает и здесь Лука с лезвийно-узкой черты, назад во время, не успев заглянуть в прорыв вечности.

   Там, у Марка, Иисус видит "Духа, нисходящего, как голубь". Два возможных смысла в этом "как": две меры - два мира. Или сам Дух имеет вид голубя (точнее, "голубки", περιστερα), или только полет Его тих, плавен, как полет голубя; тихое веяние, дыхание Духа, - как веяние крыл голубиных. Только один из этих двух смыслов уцелел и разросся у Луки; другой - уничтожен, чем и двухмерность - двухмирность всего явления разрушена. "Дух Святой нисшел в телесном виде, как голубь". Здесь уже стынет, тяжелеет все. Дух еще не превратился в Голубя, но вот-вот "превратится", - страшно сказать, как в "Превращениях", "Метаморфозах" Овидия, боги превращаются в животных. Голубь Духа скоро будет изваян, точно из мрамора, эллинским, языческим резцом. Мы уже не знаем, не помним, - помнит ли сам Лука? - почему Высочайшее так снижается, - Дух становится животным.

   Знамения меркнут, тускнеют, теряют огненную прозрачность; все меньше являют то, что за ними. Если еще не у самого Луки, то где-то уже близко к нему, оплотнеет чудо, огрубеет, овеществится. Сам Лука - еще в мистерии - в том, что было; но где-то, близко к нему, уже "миф" - то, чего не было.

  

  

   Между Марком и Лукою - Матфей. Видно, уже и по его свидетельству, откуда и куда все идет.

  

   И, крестившись, Иисус тотчас вышел из воды, и се, отверзлись Ему небеса, и увидел Он Духа Божия, Который сходил, как голубь, и ниспускался на Него (Мт. 3, 16).

  

   Здесь точка опоры, на которой зиждется свидетельство, - еще внутри Иисуса, в том, что Он видит; и молнийный миг, прорыв из времени в вечность, двухмерность, двухмирность, в явлении Духа-Голубя, - все как будто еще уцелело. Но что уже не все, видно, по гласу с небес, обращенному не к одному Иисусу: "Ты - Сын Мой возлюбленный", а ко всем, или, по крайней мере, к двум - Крестителю и Крестнику: "Этот есть Сын Мой возлюбленный" (Мт. 3, 17).

   Центр тяжести, если еще не сдвинулся, то уже поколебался у Матфея, - вот-вот сдвинется от Марка к Луке - от мистерии к мифу.

  

  

   К первому свидетелю Марку-Петру, и здесь, как во многом другом, возвращается последний свидетель, Иоанн. Снова взлетает он, с божественной, как бы не своею, легкостью, к той лезвийно-узкой черте, где зияет умственно-чувственный, внутренно-внешний прорыв из времени в вечность, из трех измерений в четвертое.

  

   И засвидетельствовал Иоанн (Креститель), говоря: я видел Духа, сходящего с неба, как голубь, и пребывающего на Нем (Ио. 1, 32).

  

   Но здесь уже свидетельство не самого Иисуса, а только Иоанна, и не в настоящем, а в прошлом: молнийный миг самого чуда - прорыва - для св. Иоанна или несказуем, или потерян, забыт.

  

  

   Кроме наших четырех Евангелий, есть еще три свидетельства о Вифаварском чуде, столь же исторически-подлинных, и лишь немногим позднейших (на одно, два поколения); три не ложных, а утаенных Евангелия, "Воспоминания Апостолов", по глубокому слову Юстина. Все три говорят об одном, если не вовсе умолчанном, то почти никем, за две тысячи лет христианства, не услышанном - о крещенском явлении Света.

  

   Свечением, φωτισμός, называется омовение сие (крещение), потому что разум познавших его просвещается (светится), -

  

   помнит еще об этом явлении Света Юстин, может быть, потому, что сам, в языческой юности своей, посвящен был в мистерии, где хорошо знали и твердо помнили о том же явлении Света⁴². "Свечением", φωτισμός, называлось и то святейшее, что происходило в Елевзинских таинствах, после "сошествия в ад", katabasis, соответственного сошествию крестящегося в воду, где умирает ветхий и рождается новый Адам⁴³.

   "Свет" повторяется шесть раз в пяти стихах первой главы IV Евангелия, где говорится об Иоанне Крестителе: "жизнь - Свет человеков"; "Свет во тьме светит"; "Иоанн пришел свидетельствовать о Свете"; "он не был Свет, но послан был, чтобы свидетельствовать о Свете"; "был Свет Истинный". Можно сказать, что здесь, уже в самом Евангелии, совершается померкшее в наших слепых глазах, чудо Вифаварского Света - Елевзинского "свечения".

   Савла, на пути в Дамаск, осиял тот же свет, "превосходящий - солнечный"; он от него ослеп, - прозрел Павел.

   Тот же свет осияет и св. Терезу, незадолго до видения "Голубки в рыбьей чешуе", и скольких еще святых до нее и после: можно сказать, что первичный опыт святых и есть это явление Света.

   "Блеск ослепляющий, белизна сладчайшая, - вспоминает Тереза так просто и опытно-точно, что надо быть ученым Смердяковым, чтобы не поверить, не увидеть, что это не "световая галлюцинация", и что это действительно было. - Солнечный свет перед этим так темен, что и глаз на него открывать не хотелось бы. Разница между этими двумя светами такая же, как между прозрачнейшей, по хрусталю текущей, солнце отражающей, водой, и темнейшей, по темной земле, под темным небом, текущей. Да и вовсе не похож тот божественный свет на солнечный; естественным кажется только он один, а солнечный перед ним - искусственным. И так внезапно являет его Господь, что, если бы надо было только открыть глаза, чтобы увидеть его, мы не успели бы; но все равно, открыты ли глаза или закрыты, - если угодно Господу, чтобы мы его увидели... Я это знаю, по многим опытам"⁴⁴.

   Первый опыт сделан был в Вифаваре и записан в тех трех, не вошедших в наши Евангелия, "Воспоминаниях Апостолов".

  

  

   Первое воспоминание в "Евангелии от Эбионитов", "Нищих Божиих", самых ранних учеников Господних:

  

   Когда же крестился народ, то пришел также Иисус и крестился от Иоанна, и, когда выходил из воды, то отверзлись небеса, и увидел (Иисус) Духа Святого в образе голубки, нисходящей и входящей в Него.

   И глас был с неба, глаголющий: Ты - Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение.

   И еще: Я ныне (в день сей) родил Тебя.

   И тотчас осиял то место Свет Великий.

   Видя же его, Иоанн сказал Иисусу: кто Ты, Господи?

   И снова глас был с неба к Нему (Иисусу): Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение.

   И, пав Иоанн к ногам Его, сказал: мне надобно креститься от Тебя, Господи.

   И запретил Ему (Иисус), и сказал: оставь, ибо так надлежит нам исполнить все⁴⁵.

  

   Второе воспоминание - в "Евангелии от Евреев", может быть, арамейском подлиннике или источнике нашего Матфея:

  

   Когда же выходил (Иисус) из воды, то нисшел на Него весь источник Духа Святого, и почил на Нем.

   И сказал Ему (Дух): Сын Мой, во всех пророках Я ожидал Тебя, да приидешь, и почию на Тебе; ибо Ты мир Мой, Ты Сын Мой единородный, царящий во веки веков⁴⁶.

  

   Хотя явление Света выпало из этого отрывка, но, что оно здесь было, можно заключить из того, что оно сохранилось, почерпнутое, вероятно, отсюда же, в двух очень древних, латинских кодексах Евангелия от Матфея, Vercellensis и Sangermanensis, как будто составители их поняли, вопреки Канону, что нельзя быть Крещению темным.

   В первом кодексе:

  

   Свет великий из воды озарил все окрест, так что все бывшие там устрашились.

  

   То же почти, во втором:

  

   великий свет заблистал из воды⁴⁷.

  

   Очень вероятно, что в уцелевшем отрывке Эбионитского Евангелия, "источник Духа" - огонь, нисходящий на Иисуса - падает с неба водопадом огненным.

   Третье свидетельство, в Юстиновском отрывке из "Воспоминаний Апостолов", неизвестных нам Евангелий:

  

   ...Когда Иисус сходил в воду, то исшел огонь из Иордана; когда же выходил, пал на Него Дух Святой, как голубка⁴⁸.

  

  

   Кто-то задул крещальную свечу перед ликом Господним в Церкви, в христианстве, в самом Евангелии, - к счастию, забыв это сделать в далеком и темном углу - в отреченных Церковью, ложных будто бы, "апокрифических", Евангелиях.

   Воду поглощает огонь в огненном чуде Илии, на горе Кармиле, а здесь, в Крещении, огонь поглощается водой. Свет Крещения потух, и все христианство потемнело: воды его, темные, мертвые, в Мертвое море текут. Водным, слезным, сделалось крещение, - безогненным, безрадостным, и таким забвенным, что мы одинаково не помним, как родились и как крестились. Мертвые, уже не помним, что "жизнь была свет человеков" (Ио. 1, 4); слепые, уже не видим, что "свет во тьме светит, и тьма не объяла его" (Ио. 1, 5).

  

  

   Мог ли огнем Крестящий не креститься огнем? Этого одного достаточно, чтобы увидеть, что свидетельство не вошедших в Канон Евангелий о крещенском явлении Духа-Огня исторически-подлинно. След его, неизгладимый, как рубец от ожога, сохранился и в наших канонических Евангелиях - в противоречии двух чтений: позднейшего, у Луки и Матфея: "Дух сошел на Него", и первого, у Марка, по древнейшим, доканоническим кодексам: "Дух вошел в Него"⁴⁹. Если Дух нисходит "в телесном виде, как голубь", то непонятно и непредставимо, как в тело человека входит тело голубя. Вот почему первичное "в Него", заменено, "исправлено", позднейшим: "на Него". Но, если Дух есть Огонь, Молния, то совершенно понятно, или, по крайней мере, представимо, что огонь вошел в Иисуса.

   Память о том, что Голубка - белая, сохранилась еще до IV-V века⁵⁰. Трепетные блески несказанно-белого Света - то "рыбья чешуя", то "перья голубки", а сгущенного белого Света кристалл - молнийно солнечно-белая Рыба-Голубь.

   Бог сказал в начале творения:

  

   Да будет Свет: И стал Свет (Быт. 1, 2).

  

   Свет явился в начале мирз, и в середине, ровно в полдень, минута в минуту, с астрономической точностью, когда солнце вступило в равноденственную точку мира - знак Рыбы-Голубя, - явился тот же Свет.

   Вот одна из двух потерянных тайн Крещения: Дух-Свет, а вот и другая.

  

  

   Ты Сын Мой возлюбленный:

   Я в день сей родил Тебя,

   ὲγὼ σήμερον γεγεννηκὰ σε, -

  

   так, в древнейшем кодексе Cantabrigiensis D, по архетипу от 150 года, и в Италийских кодексах - вместо нашего позднейшего, канонического, от IV века:

  

   Ты Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое Благоволение (Лк. 3, 22).

  

   Подлинность первого чтения засвидетельствована всеми Отцами, от Юстина до Климента Александрийского и Иеронима⁵¹.

   Слишком невероятно, чтобы Лука мог сохранить это чтение, если бы не нашел его уже в досиноптическом источнике, потому что противоречие между двумя Рождествами, этим Вифаварским, и тем, Вифлеемским, между Крещенским: "Я в день сей родил Тебя", и Благовещенским: "Дух Святой найдет на тебя... посему и рождаемое Святое наречется Сыном Божиим", - противоречие это слишком очевидно и "соблазнительно"⁵². Как же и когда родился Сын Божий, Христос, - вместе ли с Иисусом, в Вифлееме, или после Иисуса, в Вифаваре, как учат ранние докеты из иудео-христиан: "только на Иордане, с Духом-Голубем, вошел в Иисуса Христос?"⁵³

   Вот почему в тот день, когда Бессеменное зачатие сделалось неподвижным догматом, - не внутренно-внешним, а только внешним, без прорыва в иную действительность, непроницаемым "чудом"; когда из истории-мистерии выпало оно в историю только, - в тот самый день противоречие двух рождений сделалось таким очевидным и невыносимым "соблазном", scandalon, что Церковь, чтобы прекратить его или хотя бы только скрыть, вынуждена была, вопреки себе, вопреки непреложным свидетельствам всех Отцов, вопреки Евангелию, заменить древнее, подлинное чтение новым, неподлинным. После слов: "Ты Сын Мой возлюбленный", слова: "в Тебе Мое благоволение", повторяют, ослабляя уже сказанное, потому что благоволение меньше, чем любовь: это все равно что воду называть влажной, или шар - круглым.

   Вместо величайших слов, когда-либо в мире сказанных, - пустые слова. Люди, чтобы Дух не говорил неугодного им "соблазнительного", заставили Его молчать.

  

  

   Этого никто не осмелился бы сделать во втором-третьем поколении после Христа, когда жил св. Юстин Мученик, читавший еще не только в Евангелии от Луки, но и во всех остальных, до нас не дошедших Евангелиях, подлинные слова Духа. Чувствуя в них, однако, уже возможный "соблазн", пытается Юстин если не преодолеть его, то хотя бы отстранить и заглушить:

  

   должно было совершиться Его (Иисуса) рождению (второму), человеков ради, тогда же, как началось у них Его познание, gnosis⁵⁴.

  

   Это и верно, и глубоко, но этим еще до конца не снимается противоречие; оно лишь переносится из истории в мистерию.

   Слишком ясно и точно говорит Дух: "В сей день Я родил Тебя", давая тем понять, что Вифаварский день, в каком-то смысле, первый и единственный не только в вечности, но и во времени, а вовсе не символичное повторение Вифлеемского дня. Слишком также ясно, что земной, на земле человек, хотя бы и сам Христос, не мог родиться во времени дважды и что, следовательно, только одно из двух Его рождений - действительно-плотское, а другое - лишь символично, прообразно, или, как будут соблазняться докеты, - "призрачно", мнимо.

   И снова возникает все тот же вопрос: какое же из этих двух рождений действительно, во времени, в истории? Жало "соблазна" и здесь только скрыто, но не вынуто.

  

  

   Кажется, и сам Лука, предчувствуя возможное противоречие Вифавары и Вифлеема, не разрешает его, а только показывает, что видит и не боится его, когда помещает Родословную не перед Вифлеемом, что было бы естественно и что делает Матфей, а после Крещения, второго Рождества. Дух говорит Иисусу: "в сей день Я родил Тебя", и тотчас:

  

   Иисус, как думали, был сын Иосифов - Давидов - Адамов - Божий (3, 23-38).

  

   В этом: "как думали", - все тот же вопрос без ответа: чей же Сын Христос по плоти? Как думают об этом не другие, а сам Лука? Замерло только и здесь, как бы заговоренное, жало соблазна, но не умерло.

  

  

   Что вы думаете о Христе? Чей Он Сын (Мт. 22, 42),

  

   на этот Свой будущий вопрос фарисеям отвечает сам Иисус, уже в беседе с Никодимом.

   Ночью совершались посвящения в мистерии; ночью же приходит к Иисусу Никодим (10, 3, 2), и Мистагог Божественный посвящает его в Свою мистерию - тайну Крещения, второго Рождества Своего, тайну всех дохристианских мистерий - Palingenesis, Новорождение:

  

   Истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится свыше, не может увидеть царствия Божия.

  

   Но так же не понимает этого, соблазняется Никодим, как не поймут и соблазнятся христиане:

  

   Как может человек родиться, будучи взрослым?

   Может ли он снова войти в утробу матери своей?

   Иисус отвечал: истинно, истинно говорю тебе: если кто не родится от воды и духа, не может войти в царствие Божие.

  

   Не мог бы войти в него и первый, кто вошел, - сам Царь Христос.

  

   Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух.

  

   Что здесь говорит Человек Иисус не только о всех людях, но и о Себе Самом; что Сын человеческий не отделяет Себя от человечества и здесь, в земном рождении своем, так же, как во всей земной жизни и смерти, - видно из дальнейшего:

  

   Истинно, истинно говорю тебе: мы... свидетельствуем о том, что видели.

  

   А что это "мы", значит "Я", также из дальнейшего ясно:

  

   Если Я сказал вам о земном, и вы не верите, как поверите, если буду говорить вам о небесном:

  

   Он сказал о Своем земном рождении, - не поверили; скажет о небесном?

  

   никто не восходил на небо, как только сшедший с небес Сын человеческий, сущий на небесах, -

  

   тоже не поверят (Ио. 4, 3, 13).

  

  

   Другая тайна всех дохристианских таинств: посвящение - смерть. "Слово и дело сходствуют в таинствах: "умирать", "кончаться", значит "посвящаться", "teleutan-teleusthai", говорит Плутарх, кажется, об Елевзинском "сошествии в ад", соответственном крещальному погружению в воду⁵⁵.

   Иисус посвящает Никодима и в эту вторую тайну: Крещение - Крест. "Должно быть вознесену Сыну Человеческому" - на крест. - "Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного" - на смерть (Ио. 2, 3-16).

  

   Огонь пришел Я низвести на землю; и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!

   Крещением должен Я креститься; и как Я томлюсь, пока сие свершится! (Лк. 12, 49-50), -

  

   скажет Господь, уже на последнем пути в Иерусалим, на Голгофу. Было крещение в воде - будет в крови: та же и здесь восходящая лестница: Вода-Кровь-Огонь-Дух.

   И опять, в ночной беседе с Никодимом:

  

   Свет пришел в мир.

  

   "Свет" повторяет Иисус пять раз в двух стихах так же, как ев. Иоанн - шесть раз в пяти стихах об Иоанне Крестителе. "Свечения" крещенская свеча светится и здесь, как там, в церкви, кем-то потушенная; вспыхивает снова в Евангелии.

   И тотчас, после Никодима:

  

   Иисус... крестил (в Иудее), а Иоанн... в Еноне (Ио. 3, 22-23).

  

   Надо быть слепым, чтобы не видеть, что вся эта Божественная Мистерия, ночная беседа с Никодимом, посвящена тайне Крещения - второго Рождества Христова.

   "Как это может быть?" - все не понимает Никодим, как не поймут и христиане. Поняли бы, может быть, язычники, - ессеи, пифагорейцы, орфики, - все посвященные в мистерии; понял бы этот "древнейший из народов мира", "вечное племя" - чудом уцелевший, первого человечества обломок во втором, Адамы-Атланты.

  

  

   Тайна Рождества - Благовещение - светится сквозь тайну Крещения.

   "Чей сын Христос?" - на этот вопрос Иисуса, так же как на вопрос матери Его: "Как это будет, когда я мужа не знаю?" - отвечает в Вифаварском явлении Дух:

  

   В день сей Я родил Тебя,

  

   а на родном Иисуса и матери Его, арамейском языке, где "Дух Святой", Rucha, - женского рода:

  

   Я родила Тебя.

  

   Матерь Небесная, Дух, так говорит, в вечности; так же могла бы сказать и матерь земная, Мария, во времени. Здесь уже между двумя Рождествами нет противоречия; жало соблазна вынуто.

   Память арамейского подлинника сохранилась и по-гречески у всех четырех свидетелей, в наших канонических Евангелиях, где образ Духа - не "голубь", peristeras, а "голубка", peristera.

  

   Бог есть Дух (Ио. 4, 24),

  

   не может не значить, и в устах самого Иисуса, на арамейском языке: Бог есть не только Он, Отец, но и Она, Мать.

   Это уже забыли православные, но все еще помнят еретики.

  

   Сниди Дух Святой,

   сниди Голубица Святая,

   сниди Матерь Сокровенная!

  

   такова молитва крещения и евхаристии в "Деяниях Фомы"⁵⁶. Гностики Офиты также крестятся и причащаются "во имя Духа-Матери"⁵⁷.

  

   Матерь Моя - Дух Святой.

   ὴ μητήρ μου το ᾱγιον πνεύμα -

  

   скажет, вспоминая о том, что было тотчас после Крещения, сам Иисус, в Евангелии от Евреев, нисколько не менее православном, чем наши канонические Евангелия.

   В явной жизни Сына - Отец; в тайной - Мать. Весь Иисус Известный - в Отце; весь Неизвестный - в Матери.

   Если есть у Сына Отец Небесный, может ли не быть и Небесной Матери? И если мы так страшно забыли Отца и Сына, то не потому ли, что забыли Мать?

   Больше, чем когда-либо, сейчас упование рода человеческого есть матерь Сына земная, Дева Мария. Люди поклонились Ей недаром: только Она и ведет их к Матери Небесной - Духу.

  

  

   Три человечества: первое, до нас погибшее, - царство Отца; второе, наше, спасаемое или погибающее, - царство Сына; третье, за нами, спасенное, царство Духа-Матери. Вот почему и три Голубки: первая - над Хаосом; вторая - над Потопом; третья - над водами Крещения.

  

  

   Сын Мой, во всех пророках Я ожидала Тебя, да приидешь и почию на Тебе, ибо Ты - Мой мир - Моя тишина,

  

   говорит Сыну Матерь-Дух.

   Вот когда исполнилось пророческое видение, на горе Хориве, Илии Огненному - Тихому:

  

   не в большом и сильном ветре, раздирающем горы и сокрушающем скалы, не в землетрясении, не в огне Господь, а в веянии тихого ветра (I Цар. 19, 11-12), -

  

   в тихом дыхании Духа-Матери.

  

  

   Сердце земли потрясающий гром, львиное рыкание, - извне, а внутри, в сердце Сына, - тихое веяние голубиных крыл, воркование голубиное: "Ты Сын Мой возлюбленный". Молния внезапная, громовая, - извне, а внутри, - чудо чудес - вечная, тихая молния - тихий свет Сына от Матери.

  

   Ибо, как молния идет от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына человеческого (Мт. 24, 27).

  

   Тихая, вечная Молния Духа носилась над бездной, в начале мира; та же Молния будет и в Конце.

   Все, от начала мира до конца, увидел Иисус в тот молнийный миг, когда раскололись над ним небеса: Вода - Огонь - Рыба - Голубь - Дух - Мать, - и последнее, неизреченное, что если б мы даже не увидели, а только узнали об этом, то умерли бы от ужаса или от радости.

  

  

   Может быть, была гроза; люди увидели молнию, услышали гром, - и больше ничего? Нет, что-то еще. И теперь, как тогда, в первой встрече Иоанна с Иисусом, когда скрестились два взора, две молнии, все почувствовали: Он.

   В этот-то молнийный миг и поколебались силы небесные, длани Серафимов наклонили ось мира, солнце вступило в равноденственную точку, - и Христос вошел в мир.

  

  

   Самые чудесные знамения Свои посылает иногда Господь не святым, а грешным людям, погибающим, чтобы их спасти, - говорит св. Тереза. Так, может быть, и нам посланы все эти знамения Конца. За две тысячи лет христианства, не мог бы их увидеть никто, кроме нас.

   Мы закрываем глаза на них, но и в закрытых глазах сверкает молния - Конец.

  

  

   Что такое дьявол? "Приживальщик хорошего тона, скитающийся по добрым старым знакомым, которые принимают его за уживчивый характер, да еще ввиду того, что все же порядочный человек, которого при ком угодно можно посадить у себя за стол, хотя, конечно, на скромное место", - отвечает Достоевский, как будто шутя, на этот вопрос, может быть, вовсе для него нешуточный, потому что иначе нельзя ответить в наш "просвещенный век"¹. Данте и Фома Аквинский верили в дьявола только по средневековому "невежеству", а Ньютон и Паскаль, - только потому, что в них гений граничил с "безумьем".

   Но вот, Гёте, - столь же, как мы, далекий от средневекового невежества, один из самых умственно-здравых людей в мире: Фауст, гётевский двойник, когда является ему другой вечный двойник Гёте, Мефистофель, "странный сын хаоса",

  

   Des Chaos wunderlicher Sohn,

  

   самый убедительно-личный, сущий из дьяволов, - спрашивает, вовсе не шутя:

  

   Кто же ты?

   Wer bist du denn?

  

   Слишком осязательно-опытно чувствует Гёте в мире и в себе присутствие - пришествие - "демонического", чтобы ответить на вопрос: "что такое дьявол?" - с такой же легкостью, как это делают нынешние "просвещенные" люди, может быть, вовсе не XX века, а все еще XIX или наших дней: "дьявол - ничто, суеверная легенда прошлых веков".

  

  

   Чтобы глубоко сомневаться, надо верить глубоко: глубже всего верующие люди, святые, и сомневаются глубже всего.

   "Право же, иные из них не ниже тебя по развитью... Такие бездны веры и неверья могут созерцать