Мережковский Дмитрий Сергеевич - Иисус неизвестный

   Сколько вы дадите Мне, чтоб я вам предал Его? -

  

   торгуется Иуда в I Евангелии. Как же такого негодяя мог избрать Иисус в ученики? Вспомним, как произошло избрание.

  

   На гору взошел и позвал к Себе, кого Сам хотел; и пришли к Нему. И поставил (из них) Двенадцать, чтоб были с Ним и чтобы посылать их на проповедь (Мк. 3, 13-14).

  

   "Сам хотел" Иуду, "вора" и негодяя; "сам позвал его к Себе"? Или в нем одном ошибся, не узнал его одного Сердцеведец, видящий всех людей насквозь?

  

   (Людям) не вверял Себя, потому что знал всех, и не имел нужды, чтобы кто засвидетельствовал о человеке, ибо Сам знал, что в человеке (Ио. 2, 24-25).

  

   Нет, не ошибся:

  

   знал Иисус от начала... кто предаст Его. ...Не двенадцать ли вас избрал Я? Но один из вас - диавол (Ио. 6, 64, 70),-

  

   говорит об Иуде за год уже до предательства и в последнюю ночь, за минуту перед тем, как в Иуду "вошел сатана":

  

   Я знаю тех, кого избрал (Ио. 13, 18).

  

   "Диавола" избрал и послал на проповедь царства Божия; "власть изгонять бесов" дал "диаволу" (Мк. 3, 15); сказал и ему в числе других учеников:

  

   сядете на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых (Мт. 19, 28).

  

   То же скажет и в последнюю ночь, за минуту до предательства (Лк. 22, 3, 30).

   Все это; - "да сбудется Писание".

  

   Сын человеческий идет, как писано о Нем (Мк. 14, 21). Сказываю же вам (о том) теперь, прежде чем сбылось, дабы, когда сбудется, вы поверили, что это Я (Ио. 13, 19).

  

   Взваливать на Промысел Божий то, что разуму человеческому непонятно, а сердцу - кощунственно, объяснять непонятное событие непонятнейшим пророчеством не значит ли решать уравнение с двумя неизвестными, разгадывать одну загадку, темную, другой, темнейшею?

   Вывод из всего этого только один: камни в Иуду надо кидать осторожнее, - слишком к нему близок Иисус.

  

  

   Память о том, что действительно побудило Иуду предать Иисуса, заглохла уже в самих Евангелиях, "Воспоминаниях Апостолов", а может быть, и раньше, еще до евангельских записей. Кажется, действительной причины Иудина предательства евангелисты не знают, не помнят или не хотят вспоминать, может быть, потому, что это слишком страшно, "соблазнительно" для них, или потому, что знают, что "говорить всего всем не должно" (Ориген). Только повторяют: "один из Двенадцати, один из Двенадцати", - каждый раз с новым, все большим недоумением и ужасом.

   Кажется, все остальные Одиннадцать не видят Иуды: он вне поля их зрения, как бы под шапкой-невидимкой; не видят его, не знают, не понимают до последней минуты предательства. Он для них ничем не отличается от них самих. И даже потом, когда уже предаст, - не увидят, может быть, потому, что зло для добра вообще невидимо, непознаваемо: внутренним только опытом воли, действия познается действительное, внутреннее существо добра и зла; доброго знает, видит не извне, а изнутри только добрый, злого - только злой. Что для человека самое невидимое, непознаваемое, - Бог? Нет, дьявол. Он-то, может быть, когда вошел в Иуду, и покрыл его своею шапкой-невидимкой.

   Образ Иуды, каким он является в евангельских свидетельствах, - только непонятное страшилище. Но, если б мы могли заглянуть в то, что действительно было в этом предательстве, то, может быть, мы увидели бы в нем проблему зла, поставленную так, как больше нигде и никогда в человечестве.

   Камни в Иуду надо бы нам кидать осторожнее: слишком, увы, близко к нему все человечество. Только в себя заглянув бесстрашно-глубоко, мы, может быть, увидим и узнаем Предателя.

  

  

   Кажется, к загадке Иуды можно бы и в самом Евангелии, - если бы мы читали его не нашими слепыми глазами, а зрячими, - найти потерянный или нарочно в воду заброшенный ключ.

   Прозвище Иуды - не второе имя, а только прозвище (это важно) - Isch Qarjot состоит из двух слов: первое, isch, на арамейском языке значит или значило когда-то, еще до времен Иисусовых (но значение это могло и потом сохраниться): "муж", "человек"; второе слово: Quarioth или Querioth - имя очень древнего города в колене Иудином (Иис. Нав. 15, 25), в далеком и пустынном южном конце Иудеи, за Эброном, к востоку от Газы¹⁰.

  

   Шли к Нему также (люди) из-за Иордана... в великом множестве (Мк. 3, 8).

  

   "Из-за Иордана" и значит: "из колена Иудина", где находился Кериот.

   В прозвище этом не брезжит ли память об исторически живом лице Иуды, о первом и главном от него впечатлении зрительном: "чистый" иудей среди "нечистых" - всех остальных учеников Иисуса, людей из Галилеи, "Округи язычников"? Это, вероятно, по лицу Иуды видно сразу. Есть такие иудейские лица, на которых отпечатлелось в одном человеке все племя, как в чекане монеты - лицо государя. "Я - обрезанный из обрезанных, Иудей из Иудеев", - не мог ли бы о себе сказать и Иуда, как Павел? Кажется, вообще узнать - увидеть Иуду через Павла легче всего. Сам Иисус - тоже "из колена Иудина", тоже "чистый" Иудей; это не только во времени, но и в вечности вспомнится:

  

   вот лев из колена Иудина, корень Давидов, победил (Откр. 5, 5).

  

   Издали пришел к Человеку из Назарета человек из Кериота, из-за Эброна - в Галилею и, "все оставив, пошел за Ним".

  

   Вот, мы оставили все и пошли за Тобой (Мт. 19, 27),

  

   мог бы сказать Иуда, как Петр.

   Если же, по слову Марка, "сам Иисус захотел его, позвал к Себе", избрал сначала в широкий круг учеников, а потом в тесный, Двенадцати, вместе с Петром и Иоанном, то было, должно быть, что-то в Иуде, что влекло к нему Иисуса. Что же именно?

   Кажется, прав Иоанн: что-то "знал от начала" Иисус об Иуде, - не то, конечно, что он предаст Его, а то, что может предать, как никто, но и верен может быть, как никто. Если так, то, может быть, сам Иисус "захотел" Иуду, полюбил его потому, что почувствовал в нем величайшую возможность добра или зла, точку сопротивления наибольшую во всем Израиле - во всем человечестве. Понял бы, вероятно, Иуда лучше всех учеников, что значит:

  

   от Иудеев спасение (Ио. 4, 22).

  

   Понял, может быть, и человек Иисус, что в человеке Иуде - Иуда-племя - Иуда-человечество; что спасти одного Иуду значит спасти всех.

  

   Он же, приняв кусок, тотчас вышел, а была ночь (Ио. 13, 30).

   Все вы соблазнитесь о Мне в эту ночь (Мк. 14, 27), -

  

   "все предадите Меня".

   Мог Иуда предать - и не предать: был свободен. Если бы не предал, остался верен до конца, - как знать, не наступило ли царство Божие сейчас? Страшная тайна добра и зла в Иуде, человеке и человечестве, - тайна бесконечной любви - свободы во Христе.

  

  

   Папий, епископ Иерапольский (150 г.), сохранил не записанное будто бы в Евангелии, от "учеников Иоанновых" идущее, очевидно, грубо искаженное, но все же для нас драгоценное слово Господне о царстве Божием;

  

   будет в те дни так плодородна земля, что и хищные звери, питаясь только плодами земли, сделаются кроткими, возлюбят друг друга и человеку будут во всем покорствовать.

  

   Это значит: в царстве Божием кончится борьба человека с природой, снова будет, между ними вечный мир, такой же, как был в раю.

   "Как это может быть?" - усомнился Иуда. И сказал Господь:

  

   те это увидят, кто в царство Божие войдет. Videbunt, qui veniant in ilia¹¹.

  

   Этим-то сомнением и начинается разрыв между учеником и Учителем, как малою трещиной - великая пропасть.

   Есть и в IV Евангелии намек на то, что разрыв проходит именно здесь, по линии царства Божия; что здесь же и последний корень предательства. "Диаволом" Иисус называет Иуду, потому что "знает от начала, кто предаст Его", - за год еще до предательства, после того, что произошло на горе Хлебов, где царство Божие наступило бы сейчас, как мог думать Иуда, - если бы Иисус людьми и Богом предложенного Ему Царства не отверг.

   Может быть, Иуда Галилеянин - ложный Мессия тех дней - похож на Иуду Искариота: оба "зелоты-ревнители", против римской власти бунтовщики - "революционеры", по-нашему. Главная черта обоих - нетерпеливое, со дня на день, с часу на час, ожидание царства Божия. "Скоро, еще во дни жизни нашей, да приидет Мессия (Помазанник, Царь) и да освободит народ свой", - в этой святейшей молитве Израиля главное слово для обоих Иуд - "скоро"¹². Все равно, победить или погибнуть, только бы скорей, - не завтра, а сегодня - сейчас. Если так, то понятно, почему Иуда пришел к Иисусу в те дни, когда думали все, что царство Божие наступит "сейчас" (Лк. 19, 11), и отошел от Него, когда понял, что не сейчас, - надолго отсрочено.

  

   Царство Божие будет десяти девам подобно, взявшим светильники свои и вышедшим навстречу жениху.

   ...Но как жених замедлил, то задремали все и уснули (Мт. 25, 1, 5).

  

   Все, кроме одной, жениху не простившей: если бы больше любил, - не замедлил бы. Эта одна "мудрая дева", или безумная, - душа Иуды. Воля его - страшная повивальная бабка царства Божия: "муками родов" мессианских вынудить хочет наступление Царства, как бы чрево матери рассечь, чтобы поскорее родился младенец.

  

   Что делаешь, делай скорей (Ио. 13, 27), -

  

   может быть, угадал Иисус и с горькой усмешкой высказал тайную мысль Иуды о Нем.

   Больше всех учеников верил Иуда в царство Божие и усомнился в нем больше всех.

  

  

   Павловы пути обратны Иудиным, но в одной точке соприкасаются.

  

   Савл! Савл! что ты гонишь Меня? ...Трудно тебе идти против рожна (Д. А. 9, 4-5).

  

   Понял Савл, что трудно: ослеп - прозрел. Иуда не понял: слеп до конца; пошел на рожон, как бешеный бык, и накололся насмерть.

   Павел сделал выбор между законом и свободой; Иуда не сделал: вечно между ними колеблется; предал сначала закон, а потом - свободу. Два предательства: первое хочет искупить вторым. Званый, но не избранный; гость на брачном пиру в одежде небрачной.

  

   Друг! как ты вошел сюда? ...возьмите его и бросьте во тьму внешнюю (Мт. 22, 12-13).

  

   "Блажен, кто не соблазнится о Мне", - сказал Иисус о Предтече (Мт. 11, 6); мог бы сказать и о Предателе. Чем "соблазнился" Иуда? Тем же, чем Савл, - "соблазном" и "безумием" Креста: "проклят Висящий на древе". Павел одолел соблазн; не одолел Иуда. Павел поверил; не поверил Иуда, что Христос воскрес, и благословен Проклятый.

   Тайна Иуды - тайна всего Иудейства: верность Ягве, Супругу, - измена Мессии, Возлюбленному, - "Соблазнителю", "Обманщику", mesith, как назовет Иисуса Талмуд, вечная книга Иуды-племени - "Вечного Жида" во всемирной истории. Все еще жив для Иудейства и разумен нелепый вопрос: "Кто кого предал, Иуда - Христа или Христос - Иуду?"

  

   Я желал бы отлученным быть от Мессии (Христа) за братьев моих, родных мне по плоти, - Израильтян (Рим. 9, 3-4), -

  

   могли бы сказать оба Иуды, человек и племя, так же, как Павел. "В грязь втоптал самое святое, что было в Израиле, - Закон", - могли бы сказать об Иисусе оба Иуды, так же, как Савл.

   Чем подкуплен Иуда? Золотом? Нет, спасением Израиля: "Лучше, чтобы один человек умер за всех, нежели чтобы весь народ погиб". В этом Иуда с Гананом встретились, "друг" - с врагом; два конца веревки соединились и затянулись в мертвую петлю предательства.

  

  

   В одной точке, в одном миге - вечности, два лица - Иуды и Христа - сближены так, что можно их увидеть или не увидеть, понять или не понять, только вместе. Вместе надо их увидеть, чтобы понять не отвлеченно-догматически, а исторически-опытно Страсти Господни. А для этого надо помнить, что Иисус не знал наверное, - не мог, не хотел, не должен был знать до последней минуты, предаст ли Его Иуда или не предаст. Этого не знал Иисус, может быть, потому, что и сам Иуда не знал; знал только, что надо "делать скорей". Но не делал, страшно медлил; нетерпеливый во всем только это терпел.

   За год еще до предательства, когда по Умножении хлебов "многие из учеников Иисуса отошли от Него" (Ио. 6, 66), - как легко и просто мог бы Он сказать Иуде: "Отойди и ты"; но вот не сказал и не скажет до последнего лобзания, которым тот предаст Его в Гефсимании.

  

   Друг! для чего ты пришел? (Мт. 26, 50)

  

   В греческом подлиннике ετᾶιρε - больше, чем "друг", почти "брат". Как легко и просто мог бы тогда же отойти Иуда; но не отошел и не отойдет, будет верен до конца - до предательства.

   Любит великий ваятель крепчайшие, почти резцу не поддающиеся мраморы; великий полководец любит опаснейшие бои: так, может быть, Иисус любит Иуду. Не было ли таких минут, когда Он любил Иуду больше, чем Петра, чем Иоанна; больше верил в него, чем в них?

  

   Горе тому человеку, которым Сын человеческий предается: лучше бы тому человеку не родиться (Мк. 14, 21).

  

   Это значит: Иуда Предатель - Иуда Несчастный. Самый несчастный из людей - он. Мог ли его покинуть Иисус? Если Сын человеческий пришел, чтобы найти потерянное, спасти погибшее, мог ли Он покинуть погибавшего так, как никто никогда не погибал? Очень глубоко объясняет Ориген: Иисус не покинул Иуду потому, что "до последней минуты надеялся", что он может спастись¹⁴.

  

  

   "Диаволом" назван Иуда, Петр - "сатаною"; в чем-то на один миг они близнецы, двойники, почти неразличимые, - как сатана от дьявола? Нет, как один слабый и грешный человек - от другого, такого же грешного и слабого. Да и все остальные ученики, может быть, не лучше и не хуже этих двух: двенадцать Петров - двенадцать Иуд.

   Петр от Господа "отрекся" - тоже предал Его, но покаялся вовремя.

   Петр мог быть Иудой. Иуда - Петром; между ними расстояние, может быть, меньшее, чем это нам кажется. Верил Иисус в обоих и обоих любил до конца¹⁵. Если же в Иуде "ошибся", то ошибка эта человеческая дает меру любви Его, божественной.

  

   Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих (Ио. 15, 13).

  

   Душу Свою не положил ли Господь за "друга" Своего, Иуду?

  

  

   Но чем больше Иисус любит Иуду, тем больше тот ненавидит Его, и медленно зреет горький плод предательства под черным солнцем ненависти. Когда же созрел, - голову, должно быть, потерял Иуда, чувствуя, какая дана ему власть и свобода: судьбы Израиля, судьбы мира он один решит на веки веков. Этой-то свободы, кажется, и не вынес Иуда: сделался орудием зла нечеловеческого: "вошел в него сатана". Остался ли в нем или вышел, мы не знаем. Сделав через него дело свое, может быть, бросил его, как выжатый плод или пустую личину.

   Крайнее зло нераскаянно, потому что здесь, на земле, почти всегда счастливо: счастлив Ганан, Иуда несчастен. Крайнего зла, сатанинского, кажется, не было в нем; было только среднее зло, человеческие, что еще ужаснее, конечно, как мера всего человечества.

   Суток не пройдет от предательства, как Иуда уже раскается:

  

   согрешил я, предав кровь неповинную.

  

   Страшным судом осудит себя и казнит:

  

   пошел и удавился (Мт. 27, 4 - 5).

  

   Тело Распятого будет еще висеть на кресте, когда тело Предателя уже повиснет на петле. Всовывая шею в петлю, понял ли Иуда, что значит: "проклят висящий на древе"?

   Начал хорошо, кончил худо; но и в конце, как и в начале, все еще - "один из Двенадцати". Пришел к Иисусу, ушел от Него, и опять пришел; полюбил Его, возненавидел - и опять полюбил.

   И на страшном конце Иуды все еще неизгладимый, темным блеском блистающий знак славы апостольской.

  

  

   Проклят Иуда людьми потому, может быть, что слишком людям близок. Да, как это ни страшно сказать, - стоит каждому из нас только заглянуть в себя поглубже, чтобы увидеть Предателя: все, кто когда-то в детстве верил во Христа, а потом отрекся от Него - "предал" Его, - "Иуды" отчасти¹⁶.

   "Сыном погибели", ύιὸς τῆς ἀπολέιας, называет Господь Иуду (Ио. 17, 12). Слово это переводит Лютер не точно, но глубоко:

  

   Потерянное дитя,

   das verlorene Kind¹⁷.

  

   "Блудного Сына" принял отец и простил. Есть, может быть, в каждом из нас "Иудин кусочек", "блудный Сын", "потерянное дитя", или "Сын погибели".

   "Господь Иуду простит", - этого мы не смеем сказать, но и "не простит" тоже сказать не смеем.

  

   Все, что дает мне Отец, ко мне приходит, и приходящего ко Мне не изгоню вон (Ио. 6, 37), -

  

   это, может быть, не только об Иуде сказано, но и о нас всех.

  

  

   В ночь со Среды на Четверг Иуда, "один из Двенадцати" - "один из Двенадцати", повторяют все четыре свидетеля с растущим недоумением и ужасом, - пошел к первосвященникам и обещал им "искать удобного времени, чтобы предать им Иисуса вдали от народа". Если те, по свидетельству Луки (22, 4-6), этому "обрадовались", то потому, конечно, что знали, что схватить Иисуса без "возмущения народного" можно было только так - не извне, силою, а изнутри, предательством, - дьявольским обманом любви накрыть Его внезапно, как птицелов накрывает птицу невидимой сеткой.

   Лучшего для этого времени нельзя было выбрать, чем следующую ночь, с Четверга на Пятницу, с 14 низана на 15-е, когда по закону никто из иудеев не мог выйти из дому от захода солнца до восхода, справляя пасхальную вечерю, так что весь город в эти часы пустел, точно вымирал. Очень вероятно, что в том ночном совещании с первосвященниками эту ночь и выбрал Иуда и посоветовал им держать наготове вооруженных людей, чтобы по данному им знаку идти с ним, куда он им скажет.

  

  

   Утром в Четверг послал Иисус, должно быть, из Вифании, где по обыкновению скрывался в тайном убежище, Петра и Иоанна, сказав им:

  

   пойдите, приготовьте нам есть пасху.

   Они же сказали Ему: где велишь нам приготовить?

   Он сказал им: вот, при входе вашем в город, встретится с вами человек, несущий кувшин воды; последуйте за ним в дом, в который войдет он.

   И скажите хозяину дома: "Учитель говорит тебе: где комната, в которой бы Мне есть пасху с учениками Моими;

   И он покажет вам горницу большую, устланную (коврами); там приготовьте.

   Те пошли и нашли, как сказал им (Иисус), и приготовили пасху (Лк. 22, 8-13).

  

   Зная, что не только дни, но и часы Его сочтены:

  

   Время мое близко (Мт. 26, 18), -

  

   Иисус хочет сохранить эти последние часы, чтобы совершить одно из величайших дел Своих - то, без чего не может Он уйти из мира.

   Выбрал дом, вероятно, давно уже уговорившись с хозяином, неизвестным другом Своим, может быть, отцом или матерью Иоанна-Марка, будущего евангелиста, "толмача" Петрова и спутника Павлова, в те дни четырнадцатилетнего отрока, который мог видеть и запомнить то, что происходило в доме в ту ночь. Все до последней минуты скрывает Иисус от Двенадцати, как будто даже им не верит: неизвестного друга не называет по имени посланным двум ближайшим ученикам Своим, Петру и Иоанну; сообщает им только, должно быть, тоже заранее условленный знак: "человек с кувшином воды". Последняя вечеря их будет тайною, как сходка заговорщиков. Прятаться должен от людей Сын человеческий в эти последние часы Свои на земле, как преследуемый палачами злодей или травимый ловчими зверь.

  

  

   Верхнее жилье многих иерусалимских домов - легкая, наподобие чердака, беседки или терема, надстройка с отдельным к ней ходом, внешней лестницей, - состояла обыкновенно из одной большой "горницы", по-гречески ἀνάγαιον πηερῶον, по-арамейски hillita, устланной в зажиточных домах коврами и уставленной ложами, - столовой или спальни не для членов семьи, а для почетных гостей¹.

   Дом, чудом уцелевший от времен апостольских, на холме Сионском, в юго-западной части города, указывает церковное предание IV века. Тот же дом с куполом на плоской крыше изображен на древней, от VII века, найденной в развалинах города Маддабы (Maddaba), мозаичной карте-картине Иерусалима. В доме этом и находилась будто бы та "Сионская горница", где ел Господь с учениками пасху в предсмертную ночь².

   Часто такие "горницы-гиллиты" освещались, кроме узких, как щели крепостных бойниц, окон в стене, верхним светом из четырехугольного, в потолке, или круглого, в куполе, окна прямо в небо - тем особым, небесным светом, на земные светы непохожим, который придает всей комнате тоже особый, на другие комнаты непохожий, вид³. Если было такое окно и в куполе Сионской горницы, то Иисус мог видеть в него, подымая глаза к небу при благословении хлеба и вина, сначала вечернее, светлое, а потом, при последней молитве, звездное небо.

   В той же Сионской горнице в день Пятидесятницы, когда все ученики "были единодушно вместе, сделался внезапно шум с неба, как бы от несущегося бурного ветра", должно быть, сквозь тоже круглое окно в куполе, - так что "наполнился шумом весь дом, и явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них; и Духа Святого исполнились все" (Д. А. 2, 1-4).

  

  

   Когда же настал вечер, Он приходит с Двенадцатью (Мк. 14, 17).

  

   Слышный всему Иерусалиму, трубный глас из храма возвещал, при заходе солнца, восходе звезд начало пасхальной вечери⁴.

   Знал ли Иисус, входя в Сионскую горницу при последних лучах заходящего солнца, что завтра, в тот же час, будет в гробу?

  

   И когда настал час, возлег, и Двенадцать - с Ним (Лк. 22, 14).

  

   Ложа с подушками, обыкновенно тройные для трех возлежащих, tryclinia, устланные коврами, расставленные в виде подковы, окружали низкий, не выше скамьи, круглый стол. Полулежа на левом боку, протянув ноги назад от стола и опираясь локтем левой руки о подушку, ели правой, что не совсем, конечно, удобно, но зато уютно и располагает к сердечной беседе: многое скажешь, лежа, чего не сказал бы, может быть, сидя⁵.

   Если и в Сионской горнице ложа были тройные, то с Иисусом возлежали двое: слева, "у груди Его, ученик, которого любил Иисус" (Ио. 13, 23), - Иоанн; а справа кто? Судя по тому, что Господь подает Иуде "обмакнутый в блюде кусок" (Ио. 13, 26) в знак особой любви, по тогдашнему обычаю, должно быть, не в руку, а прямо в уста⁶, что трудно было сделать через стол или ложе, - возлежал и справа от Него другой ученик, которого тоже "любил Иисус", - Иуда.

   Очень древнее, почти современное IV Евангелию, свидетельство в "Учении Двенадцати Апостолов" (117-130 гг.) помнит присутствующих в Сионской горнице сестер Лазаря, Марфу и Марию⁷. Эти не возлежат, конечно, а только прислуживают или даже, не смея войти в горницу и стоя в дверях, издали только смотрят и слушают. Если Мария Вифанийская присутствует здесь, то, может быть, и обе другие Марии, - Матерь и Возлюбленная, - та, кто родила, и та, кто первая увидит Воскресшего.

  

  

   И когда они возлежали и ели, сказал им Иисус: истинно говорю вам, один из вас, ядущий со Мною, предаст Меня.

   Они же весьма опечалились и стали говорить один за другим: "Не я ли?.. Не я ли?" (Мк. 13, 18-19)

   И начали спрашивать друг друга, кто бы из них был, кто это сделает (Лк. 22, 23).

   Он же сказал: один из Двенадцати, обмакивающий в блюдо со Мною (Мк. 13, 20).

  

   Вот откуда удивление - ужас: "один из Двенадцати". Спрашивают все: "Не я ли?" - чувствуют, значит, в себе возможность предательства, даже Петр, даже Иоанн. "Все от Него отреклись", - сообщает Юстин Мученик внеевангельское, может быть, "воспоминание Апостолов" (Мт. 26, 25). "Все отреклись", и значит: "предали все".

   "Дети", "младенцы", νηπιόι - все ученики: так называет их сам Иисус (Мт. 11, 25); только один Иуда - "взрослый". Если раньше всех предаст, то, может быть, только потому, что старше, умнее и дальновиднее всех: первый увидит, "к чему дело идет" (Лк. 22, 29).

  

   ...Также сказал и предающий Его: не я ли, Равви?

   Иисус говорит ему: ты сказал (Мт. 26, 25).

  

   Это, по свидетельству Матфея (25, 23), - уже после того, как сказал Иисус:

  

   руку со мной опустивший в блюдо, тот предаст Меня.

  

   Кажется, здесь внутреннее делается внешним: словами говорится то, что делается без слов. Если бы Иисус так ясно обличил Иуду, то как могли бы все остальные ученики не понять или, поняв, остаться безучастными, выпустить Иуду из горницы, зная, куда и зачем он идет?⁹ Кажется, Марково свидетельство исторически подлинней: здесь нет ни вопроса Иуды, ни ответа Иисуса; все происходит между ними без слов. Страшный вызов: "Не я ли?", может быть, прочел Иисус в глазах Иуды и глазами ответил: "ты". "Я" в вопросе Иуды значит уже не он сам, а кто-то другой; и "ты" в ответе Иисуса - тоже другой.

   О, конечно, слишком хорошо знал умом Иисус, что Иуда предаст Его в эту ночь, но сердцем все еще не знал - не мог, не хотел, не должен был знать, чтобы не нарушить бесконечной свободы в любви бесконечной; все еще надеялся, верил, любил: "может быть, и не предаст?" - "может быть, и не предам?" - отвечает или спрашивает Иуда или тот, кто за ним, со страшным вызовом. Два "может быть" - два "смертных борения", две Агонии: одна в Иисусе, другая в Иуде - какие согласно-противоположные! Скрещиваются в эту роковую минуту две величайших силы - крайнее Зло и Добро, - как две противоположные молнии.

  

  

   Нет никакого сомнения, что Иуда вышел из Сионской горницы до конца вечери, чтобы иметь время сходить к первосвященникам, взять вооруженных людей и отвести их в Гефсиманию: холодно, значит, спокойно, с математической точностью расчел время сам, или кто-то другой - за него¹⁰. Марк и Матфей не знают, когда вышел Иуда: только что обмакнул в блюдо кусок, как становится невидим для них, так же как для всех возлежащих; исчезает, как призрак: точно в нужную как раз минуту, чтобы мог уйти незамеченным, покрывает его шапкой-невидимкой сам дьявол.

   Только один из синоптиков, Лука, видит Иуду до конца вечери. После того уже, как подал Иисус Тело и Кровь Свою всем Двенадцати, - значит, и Предателю, - Он говорит:

  

   вот, рука предающего Меня со Мной за столом (Лк. 22, 19-21).

  

   Это было с Иудой; это может быть и со всеми причастниками:

  

   против Тела и Крови Господней будет виновен хлеб сей ядущий и чашу Господню пиющий недостойно (I Кор. 11, 27).

  

   Принял Иуда, страшно сказать, как бы "сатанинское причастие" из рук Господних. Скрещиваются и здесь две величайших силы - Бога и дьявола, - как две противоположные молнии.

  

  

   Еще в большей мере, чем Матфей, делает Иоанн, по своему обыкновению, внутреннее внешним, умолчанное - сказанным, то, что совершается в тайне, в мистерии, тем, что совершается явно, в истории. Но и здесь, как почти везде у Иоанна, драгоценные для нас, исторически подлинные черты события уцелели, может быть, и в мистерии.

  

   Духом возмутился (тогда) Иисус, -

  

   то же слово и здесь, ἐταράχθη, как там, в первой Агонии, во храме: "ныне душа моя возмутилась", τετάρακται (Ио. 12, 27).

  

   Духом возмутился (тогда) Иисус, и засвидетельствовал, и сказал: истинно, истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня. Тогда ученики стали озираться друг на друга, недоумевая, о ком Он говорит.

   Один из учеников, которого любил Иисус, возлежал у груди Его.

   Симон же, Петр, сделал знак ему, чтобы спросил, кто это, о ком Он говорит.

   Тот, припадши к груди Иисуса, спросил: Равви! кто это?

   Иисус отвечал: тот, кому Я, обмакнув кусок, подам. И, обмакнув, подал Иуде Симонову Искариоту.

   И после куска того вошел в него сатана. Тогда Иисус сказал ему: что делаешь, делай скорее.

   ...И, приняв кусок, он тотчас вышел. А была ночь (Ио. 13, 21-30).

  

   Светлая для всех пасхальная ночь полнолуния, а для Иуды - темная, темнее всех ночей земных.

  

  

   В ночь выходит Иуда, в кромешную тьму, а в Сионской горнице, -

  

   свет во тьме светит, и тьма не объяла его (Ио. 1, 5), -

  

   солнце солнц - Евхаристия.

   Пять свидетельств об одном - Павла, Марка, Матфея, Луки, Иоанна (этот последний о самой Евхаристии не упоминает ни словом, но и в его свидетельстве, как мы сейчас увидим, присутствует она безмолвно). Можно сказать, ни одно событие всемирной истории не освещено для нас такими яркими, с таких противоположных сторон падающими и так глубоко проникающими светами, как это. Если же мы все-таки не видим его и не знаем, то, может быть, потому, что не хотим видеть и знать, или потому, что самая природа события слишком иная, от всего исторического бытия отличная, ни на что непохожая в нем и со всем остальным нашим историческим опытом несоизмеримая.

   Марково свидетельство, повторенное почти дословно Матфеем, в главном, совпадает с Павлом (но так как и не главное в опыте религиозном может быть в историческом опыте существенно, то все пять свидетельств сохраняют для нас всю свою значительность). Если три первых свидетельства - Марково, Матфеево, Павлово - сводятся к одному, то, значит, все пять - к трем. Но, пристальней вглядевшись в них, мы увидели бы и в этих трех одно и поняли бы, что евангельское свидетельство об Евхаристии триедино - Троично.

  

   Три свидетельствуют на небе... и Сии три суть Едино. И три свидетельствуют на земле... и сии три - об одном (I Ио. 4, 7-8).

  

   Главное в первом свидетельстве, - Марка - Матфея - Павла, - начало Ветхозаветное, Отчее: искупительная жертва - "Агнец, закланный от создания мира": "Тело мое, за вас ломимое" (I Кор. 11, 24; Мк. 14, 24); главное во втором свидетельстве, Иоанна, - начало Новозаветное. Сыновнее: "любовь", ἀγάπη; главное в третьем свидетельстве, Луки, - начало Третьего Завета, Духа Святого, - царство Божие:

  

   царство мое завещаю вам, как завещал Мне Отец мой, да ядите и пиете за трапезой Моей в царстве Моем (Лк. 22, 29-30).

  

   В первом свидетельстве - начало, во втором - продолжение, в третьем - конец мира.

   Каждое из трех Лиц Троицы соединяет в Себе два Остальных: то же происходит и в каждом из трех евангельских свидетельств об Евхаристии.

   Три луча в блеске утренней звезды - розовый, голубой, зеленый - соединяются в один свет, белый, как солнце; так и здесь, в Евхаристии, - Жертва, Любовь, Царство, - Отчее, Сыновнее и идущее от Духа Святого: три - одно.

  

  

   Павлово свидетельство (I Кор. 11, 23-25) - самое раннее по времени записи: Маркову предшествует оно лет на десять, на двадцать¹¹. Но время записи, внешний признак, может и не совпадать для исторического свидетельства с тем временем, когда оно действительно возникло; судя же по внутренним признакам, Марково свидетельство первичнее Павлова.

  

   Я от (самого) Господа принял то, что и вам передал: что Господь Иисус в ту ночь, когда был предан, взял хлеб и, возблагодарив, εὐχαριστήσας, -

  

   (то же слово, как и у всех трех синоптиков), -

  

   преломил и сказал: приимите, ядите: сие есть Тело Мое за вас, - ("ломимое", κλώμενον, - вероятно, позднейшая вставка¹², -

  

   Сие творите в мое воспоминание.

   Также и чашу (взял) после вечери и сказал: чаша сия есть новый завет в Моей Крови; сие творите, когда только будете пить, в Мое воспоминание (I Кор. 11).

  

   Эти последние, дважды у Павла повторенные, слова: τοῦτο ποὶἐῖτε ἐις τὴν ὲμὴν ἀνάμνησιν, у Марка отсутствуют. Нет никакого сомнения, что если бы он только нашел их в общем, доевангельском предании, или, тем более, своими ушами слышал из уст Петра, или, тем еще более, подслушал их в ту самую ночь, когда они были сказаны, в доме отца его или матери, в Сионской горнице, то не забыл бы повторить их в своем свидетельстве; если же не повторяет, то потому, вероятно, что не знает. Нет также никакого сомнения, что в этих словах верно угадано то, что Иисус хотел сказать, но мог ли, - вот вопрос. "Все вы соблазнитесь о Мне в эту ночь" (Мк. 14, 27); все "оставите Меня одного" (Ио. 16, 32), - забудете, разлюбите, - это Он мог сказать и, вероятно, сказал действительно; но "любите Меня, не забывайте, помните - творите сие в Мое воспоминание", - этого Он не мог сказать, по вечному для языка любви закону: самое сильное, безмолвное. Больше всего любимый и любящий меньше всего может сказать: "Люблю - люби". Любящий и любимый так, как учеников Своих любит Иисус и как Он ими любим (сколько бы ни "отрекались" от Него, ни "предавали" Его, - любят Его бесконечно, и Он это знает), не мог бы сказать: "Любите Меня, помните".

   Кажется, ясно по одному этому признаку, что Марково свидетельство первичнее Павлова.

  

  

   Когда же они ели, Иисус, взяв хлеб и благословив, ε᾽υλογήσας, преломил, дал им и сказал: приимите, ядите; сие есть Тело мое. И, взяв чашу и благодарив, εὐχαριστήσας, подал им. И пили из нее все.

   И сказал им: сие есть Кровь Моя, нового завета, за многих изливаемая. Истинно говорю вам: Я уже не буду пить от плода виноградного до того дня, когда буду пить новое вино в царстве Божием (Мк. 14, 22-25).

  

   Что это? Только ли повествование о том, что было однажды? Нет, в самом звуке литургийно-торжественно-повторяемых слов: "взяв хлеб и благословив", "взяв чашу и благодарив", "сие есть Тело Мое", "сия есть Кровь Моя", - слышится, что это не только было однажды, во времени, но есть и будет всегда, в вечности; что это уже Евхаристия¹³.

   Главное здесь - Ветхозаветное, Отчее, - жертва. "Тело Мое ломимое", "Кровь изливаемая", - Жертва жертв. Сколько людей жертвовали, жертвуют и будут жертвовать собою за что-нибудь одно в мире; но только один Человек Иисус пожертвовал Собою за все в мире - за весь мир. Сколько людей умирало, умирает и будет умирать, чтобы избавить человечество от одного из бесчисленных зол; но только один Человек Иисус умер, чтобы избавить человечество от корня всех зол - смерти: только Он один умер, чтобы никто не умирал. Жертва Его единственна, так же как Он сам - Единственный.

   Вот в солнечно-белом блеске утренней звезды - Евхаристии Марковой-Матфеевой-Павловой - один из трех лучей - от жертвенной крови розовый.

  

  

   Марк первичнее Павла; Лука первичнее Марка. Это, - не по времени записи, сравнительно