Мережковский Дмитрий Сергеевич - Иисус неизвестный

точнее, исторически подлинней, чем сказано Марком:

  

   Он воскрес; Его здесь нет, -

  

   по-арамейски: ha hakha. Сказанному "нет" отвечает несказуемое "есть": здесь нет - там есть; мертвый здесь - там Живой; умер - исчез - воскрес.

   То же, теми же словами повторяют все три свидетеля, потому что самое для них нужное, главное, все решающее, - это.

  

   Здесь Его нет; вот место, где Его положили, -

  

   по-арамейски: ha atra han deshhavon lek¹⁴, - говорит "юноша в белых одеждах" - Ангел или не Ангел, а кто-то неузнанный. В I Евангелии (28, 6) - еще сильнее, настойчивей:

  

   здесь Его нет... Подойдите, посмотрите место, где Он лежал.

  

   "Если моим словам не верите, то пустому гробу поверьте", vacuo credetis sepulcro, - верно понял Иероним¹⁵.

  

  

   Вот когда вспомнили жены, как смотрели на место, где Его полагали, в Страстную Пятницу; поняли, должно быть, только теперь, зачем тогда смотрели так жадно-пристально. Вместо тела, - пустая, гладкая скамья или ковчегообразное ложе - пустой гроб.

   Чувствует, может быть, и Лука (24, 3) не хуже Марка эту нерасторжимую связь пустого гроба - исчезнувшего тела с телом воскресшим:

  

   ...(в гроб) вошедши, не нашли тела.

  

   Знает, кажется, Марк, что для не увидевших еще и поверивших пустой гроб действительнее, осязательнее всех "явлений" - возможных "видений", "призраков", phantasma.

  

   Видя Его, идущего по воде, подумали, что это призрак, phantasma (Мк. 6, 49).

   Так же подумают, когда увидят Воскресшего (Лк. 24, 37).

   Очень знаменательно, что самый миг Воскресения "атом времени" во всех четырех или, включая Павла и нынешний конец Марка, шести свидетельствах, остается невидимым. Опыт только внешний, исторический, и опыт внутренне-внешний, религиозно-исторический, подходят с двух противоположных сторон к тому же пустому гробу. Первый говорит: "Умер - исчез"; "изменился - воскрес", - говорит второй. Ближе к тому, что было, нельзя подойти. Как ни свято, ни подлинно для нас в евангельских свидетельствах все, что следует затем, - это уже более или менее человеческие попытки подойти к божественно-неприступному, - к тому, чего нельзя сказать никакими словами, подумать нельзя никакими мыслями, почувствовать никакими чувствами, никаким знанием узнать.

  

   Ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны не видевшие и уверовавшие (Ио. 20, 29).

  

   В этом, как почти во всем, Марк согласен с Иоанном, первый свидетель - с последним. Веры невидящей блаженство - вот в Марковой чаше, поднесенной к нашим устам, невидимо-прозрачная вода.

  

  

   И, вышедши, побежали от гроба; трепет объял их и ужас.

  

   Ужасом отделен, как стеной непроницаемой, тот мир от этого. Только один-единственный раз, в одной-единственной точке пространства и времени - в этом пустом гробу, в этот миг восхода солнечного - рушилась стена, и люди могли заглянуть в то, что за нею. Вот от чего бегут жены, сами не зная куда, слыша, что за ними рушится стена. Любящие бегут от Возлюбленного, как стадо ланей - от лютого льва; летят, как стая голубок от хищного ястреба. Но не убегут, - настигнет их везде.

  

   ...Вот Иисус встретил их и сказал им: радуйтесь! И они, приступив, ухватились за ноги Его.

  

   Так у Матфея (28, 9). Этого Марк не знает; знают ли и сами жены, видят ли Его? Больше, чем видят: Он - в них, они - в Нем.

  

   Мир уже не увидит Меня, а вы увидите Меня... В тот день узнаете, что вы во Мне, и Я в вас (Ио. 14, 19-20).

  

  

   Первому из учеников Господь явился Петру. Но мы узнаем об этом не от самого Петра, а от других. Есть, правда, глухой намек на это у Марка, "толмача" Петрова: "Идите, скажите ученикам и Петру". Здесь, может быть, выделен Петр из сонма учеников потому, что первое явление Воскресшего будет не им всем, а ему одному.

  

   ...Кифе явился (ὢφθη, стал видим); потом - Двенадцати, -

  

   скажет Павел двумя словами (I Кор. 15, 4), и теми же двумя - Лука (24, 34).

  

   ...Симону явился (стал видим).

  

   И больше во всех Новозаветных свидетельствах ни слова об этом, ни звука. Очень вероятно, что все молчат, потому что молчит сам Петр. С кровель будет возвещать:

  

   ...Бог воскресил Иисуса, чему все мы свидетели (Д. А. 2, 32).

  

   Если бы спросили Петра: "Кому Господь явился первому?" - он ответил бы: "Мне". Но на вопросы: "Где явился, когда, в каком виде?" - уже не ответил бы или разве только шепотом, на ухо. Это для него "несказуемое", ἂρρητον, слишком святое и страшное, то, от чего язык прилипает к гортани. Он никому ничего не говорит об этом, "потому что боится", так же, как жены, бежавшие от гроба, "никому ничего не сказали, потому что боялись".

  

  

   Были у них (Иудеев) споры о каком-то Иисусе умершем, о котором Павел утверждал, будто Он жив (Д. А. 25, 19), -

  

   верно, по-своему понял римский прокуратор, Порций Фест, тюремщик Павла. "Жив Иисус" - это главное для Павла; больше, чем вера, - опыт-знание, такое же несомненное, как то, что я - я.

   Павлово свидетельство о Воскресении, по внешнему признаку - времени записи, предшествует свидетельству Маркову лет на десять. В 50-х годах сообщает Павел Коринфянам слышанное от ближайших учеников Иисуса если не в самый год смерти Его, то через год или два¹⁶:

  

   преподал я вам, что и сам принял: что умер Христос за грехи наши, по Писанию; и что погребен и воскрес в третий день, по Писанию; и что явился Кифе, а потом Двенадцати; потом сразу более нежели пятистам братии, из которых большая часть доныне в живых, а некоторые и почили; потом - Иакову и так же всем Апостолам (I Кор. 15, 3-8).

  

   "Умер - погребен - воскрес": в этом трехчленном символе веры исторически главный для Павла и для нас - средний член: "погребен"; связующий два крайних: "умер - воскрес". Зная, что Иисус "погребен и воскрес" - вышел из гроба, знает Павел, конечно, и то, что гроб оказался пустым: "Здесь Его нет; вот место, где Его положили": пустое место - пустой гроб. Если евангельское свидетельство о нем исторически неподлинно, то непонятно, как Павел через два года по смерти Господней или даже в самый год ее мог принять это свидетельство за несомненную истину; так же непонятно, как мог он принять и воспоминание о "третьем дне" Воскресения за такую же истину. Чтобы знать, что Иисус воскрес не раньше и не позже третьего дня, ученики должны были в этот именно день находиться в Иерусалиме и видеть Воскресшего: следовательно, вопреки утверждению всей левой критики, не могли "бежать в Галилею". Бегства этого не предполагает никто из евангелистов. "Он впереди нас (учеников) пойдет в Галилею", - в будущем времени: "пойдет"; следовательно, опять-таки ученики должны были в день Воскресения находиться в Иерусалиме, у пустого гроба. Это и значит, что для всех шести Новозаветных свидетельств существует между пустым гробом и Воскресением нерасторжимая связь: "исчез - воскрес".

  

  

   Римские воины, отданные римским наместником под начальство иудеев:

  

   стражу будете иметь;- ступайте, охраняйте (гроб), как знаете (Мт. 27, 65), -

  

   это слишком не похоже на историю. Но, как бы мы ни относились к исторической подлинности Матфеева свидетельства о римской страже у гроба Господня, оно драгоценно для нас как лучшее доказательство того, что в 80-х годах, когда писано Евангелие от Матфея, существовало внеевангельское, ученикам Иисуса враждебное и, следовательно, независимое от них иудейское предание-воспоминание все о той же неразрывной связи пустого гроба с тем, о чем иудеи говорили Пилату:

  

   ...будет последний обман хуже первого (Мт. 27, 64), -

  

   хуже сказанного Учителем: "воскресну", - будет сказанное учениками: "воскрес".

   Это же свидетельство Матфея - лучшее доказательство и того, что, когда еще можно было узнать, пуст ли действительно гроб, - слух прошел об исчезновении Тела, и действительная причина этого возможного исчезновения осталась неразгаданной¹⁷.

   "Выкрали ночью тело Его из гроба... ученики... и доныне обманывают людей, будто Он воскрес", - скажет Юстину Мученику Трифон Иудей уже в середине II века¹⁸: вот как живуч этот слух и как нерасторжима для злейших врагов Господних связь трех логических звеньев: "умер - исчез - воскрес".

  

  

   Главная исходная точка всех бывших и будущих споров о действительных "явлениях" Воскресшего ("явил Себя живым", Д. А. 1, 3) или только "призрачных видениях", phantasma, "галлюцинациях", - главная исходная точка всех этих споров вообще и для нас, как две тысячи лет назад, - пустой гроб. Тайна его и доныне остается неразгаданной. Здесь - как бы "ужас пустоты", vacuum, всего нашего исторического опыта.

   Что произошло с исчезнувшим Телом, - "маленький случай", petit hasard¹⁹, или "маленькое плутовство", petit supercherie, как думает Ренан²⁰; или огромный "всемирно-исторический фокус-мошенничество", как заключает Штраус²¹, через семнадцать веков повторяя Цельза: "Кто это видел (как Иисус воскрес)? - Полоумная женщина (Мария Магдалина) и еще кое-кто из той же мошеннической шайки фокусников"²². Или, наконец, все объясняется пятью-шестью необыкновенно живыми "галлюцинациями"? - "О, божественная сила любви!.. Миру даст воскресшего Бога страсть галлюцинирующей женщины", - все еще поет, чаруя любителей уличной музыки, самая фальшивая из всех шарманок XIX века - "Прекрасная Елена христианства", как Пруст назовет Ренанову "Жизнь Иисуса"²³.

   Но все, у кого есть хоть капля исторического слуха и зрения, чувствуют какое-то слишком твердое тело исторической действительности в евангельских свидетельствах о Воскресении, чтобы отвергнуть их просто, как "миф". - "Малый разум", rationalismus vulgaris, XVIII века вынужден был предположить мнимую смерть ("глубочайший обморок") Иисуса на кресте²⁴: до того невероятно, чтобы в явлениях Воскресшего все было только "обман" или "самообман", "галлюцинация"; а немногим больший разум двух последних веков, чтобы разорвать слишком для него опасную связь пустого гроба с явлениями или "видениями" Воскресшего, вынужден предположить, что тело Христа - и все христианство вместе с Ним - выброшено в "общую яму", "свалку для нечистот"²⁵.

  

  

   Что же, в самом деле, произошло с телом Иисуса? Если оно оставалось в гробу, то как могла родиться вера учеников и как могли они ее возвещать тут же, в Иерусалиме, где так легко было доказать всем, что тело мнимо воскресшего все еще лежит и тлеет в гробу? Трудность эту обходят, предполагая, что весть о Воскресении ученики сначала таили от иудеев, "шептали ее друг другу на ухо", далеко от Иерусалима, в Галилее²⁶. Но предположение это ничем не подтверждается ни в евангельских свидетельствах, ни тем еще менее в Деяниях Апостолов, где Петр возвещает с кровель:

  

   ...всем да будет известно... что Иисуса Христа, Которого вы распяли... Бог воскресил из мертвых (4, 10).

  

   Разве это "шепот на ухо"? И весь Иерусалим слушает; слушают убийцы Христа, и в голову никому не приходит обличить Петра во лжи.

   Да и как предположить, что среди самих учеников не нашлось другого Фомы Неверного, чтобы убедиться, пуст ли гроб или тело все еще в нем? Если же гроб был действительно пуст, то кем похищено тело? Иудеями? Но как же опять-таки не уличили они учеников во лжи, когда одним ударом - указанием на истлевшее тело или по крайней мере на тех, кто погребал его, все христианство могло быть уничтожено в корне? Или тело "украдено" самими учениками? Но как поверить, что на таком "маленьком плутовстве" или огромном "всемирно-историческом фокусе-мошенничестве" могла быть основана такая правдивая и пламенная вера, как у первой общины; что на таком гнилом основании могло быть воздвигнуто такое непоколебимое здание, как Церковь?

   Если же вера учеников - "самообман", "галлюцинация", то зачем во всех евангельских свидетельствах, особенно в нынешнем, кажется, очень древнем и исторически подлинном конце Марка, так много и откровенно сообщается о "неверии" учеников?

  

   ...Слыша, что Он жив... не поверили. После того явился... двум (ученикам) на дороге... и те возвестили прочим: но и им не поверили. Наконец, явился самим Одиннадцати... и упрекал их за неверие и жестокосердие, что видевшим Его воскресшего не поверили (Мк. 16, 11-14).

  

   И уже в последнем на земле свидании перед вечной разлукой:

  

   увидев Его, поклонились Ему, а иные усомнились (Мт. 28, 17), - не поверили.

  

   Что за странный способ пробуждать веру неверием, обманывать себя и других, указывая на возможность и легкость обмана! Все это необъяснимо, если не предположить, что тут действительно что-то было, чего мы не знаем.

  

  

   Вера в Воскресение - движущая сила всего христианского человечества. От чего зажглась эта вера? От пяти-шести необыкновенно живых "галлюцинаций"? Думать это - так же нелепо, как то, что от пяти-шести искр закипела вода в огромном котле. Нет, как бы ни судить о явлениях Воскресшего, одно несомненно: в них была "неодолимо принудительная действительность" - то, что снова подняло павшую веру учеников с такою же внезапной силой, с какою согнутая пружина разгибается; чем была она согнута, мы видим, но не видим, что разогнуло ее, а ведь в этом весь вопрос²⁷.

   В тридцать шесть часов от вечера Страстной Пятницы до утра Пасхальной Субботы, ученики что-то пережили, чего мы не знаем. Но, как по тому, что кусок железа сделался куском стали, мы узнаем, что он был раскален добела и опущен в ледяную воду, так по тому, что Симон, во дворе Каиафы "дрожащая тварь", сделался Верховным Апостолом Петром, мы узнаем, что он пережил что-то неведомое нам, о чем сам говорит:

  

   воистину воскрес,

   ὂντως ηγέρθη (Лк. 24, 34).

  

   Что бы ни произошло у пустого гроба, одно несомненно: вера в победу над смертью и в жизнь бесконечную связана доныне, как девятнадцать веков назад, с пустым гробом в саду Иосифа Аримафейского²⁸.

  

  

   ...(Жены) возвратившись от гроба, возвестили все Одиннадцати и всем прочим.

   ...И показались им слова их бредом, и не поверили им (Лк. 24, 9-11).

  

   "Бред", λῆρος, deliramentum, по-нашему "галлюцинация", - это врачебное слово повторит за Лукой - врачом врач Цельз: "Кто это видел? Полоумная женщина"²⁹. Даже пойти взглянуть на пустой гроб никто из учеников не потрудился: таким "бредом" кажутся им слова женщин³⁰.

   Начатое Лукой продолжает Иоанн:

  

   в первый же день недели, рано, когда еще было темно, Мария Магдалина приходит ко гробу и видит, что камень отвален...

   И бежит, и приходит к Симону Петру и другому ученику, которого любил Иисус, и говорит им: унесли Господа из гроба, и не знаем, где положили Его.

  

   Несколько жен - у синоптиков, а здесь, в IV Евангелии, Мария Магдалина - одна; но говорит во множественном числе: "не знаем", οὐκ ὂίδαμεν, от лица многих или по крайней мере двух, - своего и "другой Марии", ηάλλη Μαρία, - "Неизвестной" (Мт. 27, 61).

  

   Тотчас вышел Петр и другой ученик; и пошли ко гробу.

   Оба побежали вместе; но другой ученик бежал скорее Петра и пришел ко гробу первым.

   И, наклонившись, увидел лежащие пелены, но не вошел во гроб.

  

   Видит сквозь низенькую дверцу гробовой пещеры в сумраке ее белеющие на гладкой скамье, или ковчегообразном ложе, пелены.

  

   Вслед за ним приходит Симон Петр и входит во гроб и видит одни пелены лежащие и плат, который был на голове Его, не с пеленами лежащий, но особо свитый, на другом месте.

   Тогда вошел и другой ученик... и увидел, и уверовал (Ио. 20, 1-8).

  

   Поняли, должно быть, оба, по тому порядку, в каком лежали снятые одежды, что, "проснувшись" - воскреснув, Он снял их сам и сложил, как проснувшийся, вставая с постели, складывает ночные одежды; поняли, что тело Его не украдено, - как бы глазами увидели по этому порядку одежд, как Он вставал, раскутывал на Себе пелены, снимал с головы плат и свивал его неторопливо, тщательно: тихо все и просто, как бы "естественно"; страшно близко, страшно действительно, но чем действительнее, тем чудеснее. Кажется, еще не простыли от новой чудесной теплоты Воскресшего Тела эти пелены смертные. Кто прикоснулся к ним первый, - Иоанн или Петр? Кто первый увидел и уверовал? Так же, как в беге, состязаются и в вере Сын Громов, Иоанн, и поражаемый громом, Камень-Петр.

  

  

   ...Петр пошел назад, дивясь сам в себе происшедшему, -

  

   дополняет Лука (24, 12) Иоанна. "Сам в себе дивится" Петр, но еще никому ничего не говорит, "потому что боится", так же как жены, бежавшие от гроба, "никому ничего не сказали, потому что боялись".

  

   А Мария стояла у гроба и плакала.

  

   Как вернулась ко гробу, не помнит Иоанн, может быть, потому, что сама она не помнит. Плачет, как надгробная плакальщица или одинокая птица в вечерних сумерках. То, что Иоанн "увидел и уверовал", не убеждает ее: все еще не видит - не верит и продолжает свою бесконечную жалобу:

  

   Господа моего унесли, и не знаю, где положили Его!

  

   Плачет, как сестра - о брате умершем, как невеста - о женихе, мать - о сыне.

  

   Матери Своей явился первой, -

  

   помнят апокрифы; будет помнить и вся Церковь первых веков³¹. Мог ли бы, в самом деле, Сын забыть о матери, - в Воскресении забыть о Рождестве? Обе, может быть, здесь, у гроба: одна, Мария Магдалина, и другая, Мария Неизвестная; та, кто родила, и та, кто первая увидит Воскресшего. Плачет - "Песнь песней" поет:

  

   ночью на ложе моем искала Я Того, Которого любит душа моя; искала Его и не нашла.

   Встану я и пойду по городу, по площадям и улицам, буду искать Того, Которого любит душа моя.

   Встретили меня стражи, обходящие город. "Не видали ли вы Того, Которого любит душа моя?"

   Но едва я отошла от них, как нашла Того, Которого любит душа моя; ухватилась за Него и не отпустила Его...

   ..."Положи меня, как печать, на сердце Твое; как перстень, на руку Твою, ибо крепка любовь, как смерть" (Песн. песн. 3, 1-4; 8, 6).

  

  

   ...И, когда плакала, наклонилась во гроб и видит двух Ангелов в белом одеянии, сидящих, одного у главы, а другого у ног, где лежал Иисус.

   И они говорят ей: жена! что ты плачешь? Говорит им:

   Господа моего унесли, и не знаю, где положили Его.

  

   Не ужасается явлению Ангелов: слишком поглощена одной-единственной мыслью - о теле Возлюбленного: к телу Его, земному, все еще прилеплена, будучи в мире уже неземном.

  

   ...(Вдруг) оглянулась и увидела Иисуса, стоящего (за нею), но не узнала, что это Иисус.

   Он говорит ей: жена! что ты плачешь? кого ищешь?

   Думая, что это садовник, она говорит Ему: если ты унес Его, господин, скажи мне, где ты Его положил, и я возьму Его.

   Иисус говорит ей: Мария! Она, оглянувшись (опять), говорит Ему: Раввуни!

  

   Между этими двумя словами: "Мария!" - "Раввуни!" - молния любви, побеждающей смерть: крепче смерти любовь.

   Вся устремилась к Нему, пала к ногам Его, чтоб ухватиться за них.

  

   Иисус говорит ей: не прикасайся ко Мне, ибо Я еще не восшел к Отцу_% Моему; а иди к братьям Моим и скажи им: Я восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему, к Богу Моему и Богу вашему (Ио. 20, 11-17).

  

   К людям, братьям Своим, приходит Брат человеческий, прежде чем взойти к Отцу.

  

  

   Зная, что такое Воскресение, мы могли бы предвидеть, что неразрешимейший узел всех евангельских противоречий будет именно здесь, в Воскресных свидетельствах. Так оно и есть.

   Когда Иисус "вознесся"? Мера времени здесь уже сломана в вечности. "Не прикасайся ко Мне, ибо Я еще не восшел к Отцу", - говорит Он Марии Магдалине в самый день Воскресения, а через семь дней, в следующий день воскресный, скажет Фоме:

  

   руку твою вложи в ребра Мои (Ио. 20, 27).

  

   Значит, между этими двумя днями вознесся. Так в IV Евангелии, а в III-м (24, 39) в самый день Воскресения говорит ученикам: "осяжите Меня": значит, в тот же день воскрес и вознесся; но, уже взойдя на небо, опять сходит на землю, к ученикам. Так в Евангелии от Луки, а в Деяниях Апостолов того же Луки (1, 3) возносится через сорок дней по Воскресении. В нынешнем конце Марка (16, 19) - в тот же день, а у Матфея (28, 16-20) - неизвестно когда, - вероятно, дней через пять по Воскресении, сколько нужно ученикам, чтобы вернуться из Иерусалима в Галилею.

   "Здесь, в гробу, Его нет, ибо Он воскрес и восшел туда, откуда послан", - говорит Ангел женам в "Евангелии от Петра"³²: значит, в один и тот же миг воскрес и вознесся. "Празднуем день восьмой, Воскресный, в который Иисус восстал из мертвых и вознесся", - скажет Послание Варнавы³³.

   Так же и пространственные меры сломаны в бесконечности. Откуда Иисус вознесся? В I Евангелии (28, 46) - с неизвестной горы в Галилее; во II-м (16, 12-19), - из Иерусалима, чуть ли даже не прямо из Сионской горницы; в III (24, 50) - из Вифании; в IV (21, 1-22), - неизвестно откуда, может быть, даже не восшел на небо, а ушел в земную даль по берегу Тивериадского озера; в Деяниях Апостолов (1, 12) - с Елеонской горы.

   Все это и значит: того, что действительно было в явлениях Воскресшего, нельзя никакою только здешнею мерою измерить, никаким только здешним знанием узнать.

   Но вот в каком-либо нечаянном движении слов Его - как то, к Марии: "Не прикасайся ко Мне", - мы прикасаемся как бы нашим собственным телом к телу Воскресшего, чувствуем, как неземною свежестью дышит на нас этот только что распустившийся, божественный цветок Не-тронь-меня, и вдруг узнаем, что это было, не могло не быть; знанием таким несомненным, как то, что я - я, мы узнаем, что Христос воскрес.

  

  

   В тот же день - (первый день Воскресения) - шли двое из учеников в селение Эммаус, отстоящее стадий на шестьдесят от Иерусалима.

   Иосиф Флавий знает - в шестидесяти стадиях, двух-трех часах пешего пути в Иоппию Приморскую, значит, прямо на запад от Иерусалима - селение Эммаус, "Веспасианову Колонию", чем подтверждается историческая подлинность этого евангельского свидетельства¹.

   Двое учеников, вероятно, из числа Семидесяти: один - Клеопа (сокращенное имя от "Клеопатр"), брат Иосифа, нареченного отца Иисусова, а другой, не названный, - по очень древнему церковному преданию, - Нафанаил из Каны Галилейской (Ио. 21, 2), или сын Клеопы, Симеон, двоюродный брат Иисуса, будущий епископ Иерусалима, мученик, распятый во дни Траяна²: он-то и сообщил Луке, по тому же преданию, в конце 50-х годов, уже почти восьмидесятилетним старцем, о том, что произошло на пути в Эммаус³. Если так, то возможно, что в свидетельстве Луки уцелело более или менее историческое воспоминание.

  

   (Идучи же) разговаривали они между собою о всех происшедших событиях.

  

   После двух бессонных ночей сами, может быть, не знают, спят или бодрствуют; застланы мутною пленкой глаза, как днем у птиц ночных. Все об одном говорят, точно бредят, - о терзающей тайне пустого гроба:

   - Гроб пустой - пустые речи жен, будто Мертвый жив. Если жив, где Он? Почему никто Его не видел? А если мертв, почему нет тела в гробу? Кто Его унес? Наши, или римляне, или Иосиф Аримафейский, или садовник? И зачем унесли Его, и куда положили? Темен без Него весь мир и пуст, как пустой гроб. А мы надеялись было...

  

  

   Слышат чей-то легкий шаг за собой; кто-то нагоняет их, рядом с ними идет. Кто это? Судя по одежде, - паломник, пришедший на Пасху в Иерусалим, издалека, должно быть, из эллинского рассеяния; судя по голубым, край плаща окаймляющим кисточкам-канаффам, - книжник-раввин. Видя, как они побелели от пыли, что-то вспомнить хотят и не могут: застлана и память такою же мутной пленкой, как глаза. Что это за темные на ступнях, между ремнями сандалий, пятнышки? И для чего прячет руки в складках плаща? Прямо в лицо ему смотрят, но видят неясно, как будто сбоку, краем глаза. Лицо, - как у всех, слишком обыкновенное, похожее на все человеческие лица, чтобы вспомнить его, если когда-нибудь и видели.

  

   И он сказал им: о чем это, идучи, вы рассуждаете между собою, и отчего вы печальны?

  

   И, умолкнув вдруг, "остановились с унылыми лицами"⁴.

  

   "Ты ли один из пришедших в Иерусалим не знаешь о бывшем в нем в эти дни?"

   И сказал им: "О чем?" - "Что было с Иисусом Назарянином", -

  

   начал Клеопа, и дальше пошли; снова заговорили, точно забредили:

   - Гроб пустой - пустые речи жен, будто Мертвый жив. Разве над мертвыми сотворит суд Господь? Мертвые ли встанут и будут славить Его? Или во гробе будет возвещена милость Его и истина Его - в месте тления? А мы надеялись было...

  

   Тогда Он сказал им: о, несмысленные и медлительные сердцем, чтобы веровать!..

   Не так ли должно было пострадать Христу, чтобы войти в славу Свою?

   И, начав от Моисея, из всех пророков изъяснил им сказанное в Писании о Христе...

   И приблизились к тому селению, в которое шли; и показывал им вид, что хочет идти далее.

   Но они удерживали Его, говоря: останься с нами, потому что день уже склонился к вечеру. И Он вошел (в дом) и остался с ними.

   Когда же возлежал с ними (за вечерей), взяв хлеб, благословил, преломил и подал им.

   Тогда открылись у них глаза, и они узнали Его. Но Он стал невидим для них.

  

   В греческом подлиннике: "стал невидим от них", άπ᾽αύτῶν, - оттуда, откуда они смотрят на Него; "исчез" - ушел из этого мира в тот, как бы выпал вдруг отсюда туда, из трех измерений - в четвертое. Только что узнали Его - увидели новым зрением, внутренним, как перестали видеть внешним; для того мира глаза им открылись - закрылись для этого: прозрели и ослепли, как ночные птицы днем.

  

   И сказали друг другу: не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил с нами на дороге и объяснял нам Писание (Лк. 24, 13-32).

  

  

   И, вставши, тотчас возвратились в Иерусалим.

  

   Пешего пути из Иерусалима в Эммаус - часа два, а обратно, в ночную пору, по тогдашним плохим дорогам и с крутым подъемом на Иерусалимскую гору, часа три-четыре. Солнце зашло в шесть: значит, не могли вернуться в Иерусалим раньше девяти-десяти, - того самого часа, когда в Страстной Четверг совершил Господь Тайную Вечерю в Сионской горнице; там, вероятно, и теперь сошлись Одиннадцать, в той же верхней горнице-гиллите, устланной коврами, с ложами, расставленными в виде подковы вокруг низкого круглого стола, как и в ту предсмертную ночь.

  

   ...(Там) нашли они вместе Одиннадцать и бывших с ними, которые говорили им, что Господь воистину воскрес и явился Симону.

   И рассказали им - (двое учеников Эммаусских) - о происшедшем на пути, и как Он был узнан ими в преломлении хлеба (Лк. 24, 33-35).

  

   Так же, как тогда, сквозь круглое, в куполе, окно, мерцает звездное небо, и в приносящемся сверху небесном веянии, как в чьем-то неземном дыхании, колеблются огни догорающих лампад; так же возлежат Одиннадцать, и место Двенадцатого на том же ложе, за тем же столом, кажется, еще не простыло; тот же тихий час - Его, Тишайшего, как тот, когда Он говорил:

  

   сиротами вас не оставлю; приду к вам. Я увижу вас опять, и возрадуется сердце ваше, и радости вашей никто не отнимет у вас (Ио. 14, 18; 16, 22).

  

   Тихий хруст ломаемых опресноков, точно живых, в живом теле, костей; тихий шелест, шепот, - тише самой тишины:

  

   den hu guphi,

   вот Тело Мое.

  

   И сам Иисус стал посреди них⁵.

   Они же, обезумев от ужаса, подумали, что видят духа, -

  

   "призрака", phantasma, "бесплотного демона", daemonium incorporale⁶.

  

   Но Он сказал им: что вы ужасаетесь, и зачем такие мысли входят в сердца ваши?⁷

   Посмотрите на руки и на ноги Мои: это Я сам. Осяжите и рассмотрите Меня; ибо дух плоти и костей не имеет, как видите у Меня.

   Когда ;е они еще не верили от радости и дивились, Он сказал им: есть ли у вас здесь какая пища?

   Они подали Ему часть печеной рыбы⁸.

   И, взяв, ел перед ними (Лк. 36-42), -

  

   "и дал им остатки", - прибавлено в некоторых кодексах⁹. Так же, как запах дыма от печеной рыбы, когда едят ее, - действительно для них и то, что Он ел эту рыбу.

  

   Ели мы и пили с Ним, по воскресении Его из мертвых (Д. А. 10, 41), -

  

   вспомнит Петр.

   "Сердце горящее" - сначала, потом - слух, потом - зрение, потом - осязание и, наконец, вкушение: вот пройденные ими ступени внутренне-внешнего, чувственно-сверхчувственного опыта, в котором прикасаются они телом своим к Телу Воскресшего.

  

  

   Так же в этом вкушении, как в Евхаристии, Любящий входит в любимого; пламенем любви Сжигающий и сжигаемый, Ядомый и ядущий - одно.

  

   Плоть Мою ядущий и Кровь Мою пиющий имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день (Ио. 6, 54).

  

   "Пища сия, ею же питается плоть и кровь наша, в Пресуществлении ("преображении", "метаморфозе" вещества), есть плоть и кровь самого Иисуса" (Юстин). С телом Воскресшего и с Телом в Евхаристии как бы новое вещество входит в мир; новое тело прибавляется к "простым химическим телам", или, точнее, новое состояние всех "изменившихся" (в Павловом смысле), "преображенных", "воскресших" тел, веществ мира.

   Тайну Воскресения с тайной Евхаристии соединяет внутренняя связь. Вот почему Господь тотчас по Воскресении первому является брату своему, Иакову, давшему обет хлеба не вкушать, доколе не увидит Воскресшего.

  

   И сказал Господь: стол и хлеб принесите. И принесли... Он же, взяв хлеб, благословил, преломил и дал Иакову... и сказал ему: брат Мой, ешь хлеб твой, ибо Сын человеческий воскрес из мертвых¹⁰.

  

   Вот что значит:

  

   Я есмь хлеб жизни... Ядущий Меня жить будет Мной (Ио. 6,48, 57).

  

  

   В некоторых кодексах к нашему каноническому чтению Луки (24, 39) прибавлено:

  

   Это Я сам; осяжите Меня и увидите, что Я не демон бестелесный. И тотчас, прикоснувшись к Нему, поверили¹¹.

  

   Верят, но не совсем: несмотря на видимое тождество двух тел, - того, живого, и этого, воскресшего, - чувствуют их различие бесконечное. Чем Он к ним ближе, тем дальше от них; чем подобнее, тем отличнее: как бы земное тело Его, земное лицо, но отраженные уже в неземном, хотя и совершенно точном, зеркале: весь такой же, как был (вот и голубые кисточки-канаффы, побелевшие от пыли), точь-в-точь такой же и совсем другой, Неизвестный, Неузнанный, Неузнаваемый. "Он! Он!" - радуются и вдруг ужасаются: "Нет, другой, - демон бестелесный, призрак, phantasma, двойник Его, оборотень!" И любящие готовы бежать от Любимого. Если Он говорит им: "Это Я сам", - значит, им все еще кажется, что это, может быть, и не Он. А только что узнают Его, отождествляют, делают совсем прежним, живым, действительным, - Он вдруг исчезает, как бы снова выпадает из этого мира в тот, уходит от них из трех измерений в четвертое ("стал невидим от них").

   Кажется, если б это продолжалось больше "сорока дней" - сорока часов - сорока минут (мера времени для них уже сломана в вечности), - сошли бы с ума¹².

  

  

   Мог ли бы кто-нибудь из прохожих на большой дороге увидеть Иисуса, идущего с двумя учениками в Эммаус? Или кто-нибудь из членов Синедриона, заглянув сквозь замочную скважину дверей, мог ли бы увидеть Его в Сионской горнице? "Нет, не мог", - отвечает Петр, по несомненному для него опыту всех бывших "видений-явлений" Воскресшего:

  

   ...Бог дал Ему являться не всему народу, а (только) свидетелям предызбранным от Бога, - нам (Д. А. 10, 40).

  

   Чем же такое "явление" разнится исторически-физически от того, что мы называем исторически же и физически "видением", "галлюцинацией"?

   - Верите ли вы в привидения? - спрашивает Свидригайлов Раскольникова.

   - А вы верите?

   - Да, пожалуй, и нет... То есть не то что нет... Ведь обыкновенно как говорят?.. Ты болен, стало быть, то, что тебе представляется, есть только один несуществующий бред. А ведь тут нет строгой логики. Я согласен, что привидения являются только больным; но ведь это лишь доказывает, что привидения могут являться не иначе, как больным, а не то, что их нет самих по себе.

   - Конечно, нет!

   - Нет, вы так думаете?.. Ну, а что, если так рассудить (вот помогите-ка): "привидения - это, так сказать, клочки и отрывки других миров, их начало. Здоровому человеку, разумеется, их незачем видеть, потому что здоровый человек есть наиболее земной человек, а стало быть, должен жить одною здешнею жизнью... Ну, а чуть заболел, чуть нарушился здешний порядок, тотчас и начинает сказываться возможность другого мира, и чем больше человек болен, тем и соприкосновений с другим миром больше, так что, когда умрет совсем, то прямо и перейдет в другой мир"¹³.

   Все ученики Господни - больные, в горячечном бреду, или полупомешанные, - это не так-то легко доказать, если дело идет о людях, способных в самую минуту "бреда", "галлюцинации", сомневаться в них так, как Фома сомневается. Но если бы даже это было доказано, то все же вопрос Достоевского-Свидригайлова оставался бы открытым: что такое "галлюцинации", хотя бы и больных людей, - только ли "несуществующий бред" или также "клочки и отрывки иных миров"? - "Если бы даже все рассказы о привидениях оказались лживыми, оставалась бы возможность действия того мира на этот", - соглашается и Кант с Достоевским¹⁴.

   Где же в "явлениях" Воскресшего граница между внутренним и внешним, между тем, что "кажется", и тем, что есть? Или нигде, или там, где открывается первая, в этих "явлениях", точка нового бытия.

  

   Се творю все новое (Откр. 21, 1).

  

   Главное для видящих Иисуса воскресшего - не "бессмертие души", а "воскресение плоти". Незачем бы Христу жить, умирать и воскресать, если бы дело шло о такой общеизвестной истине, как "бессмертие души": люди и до Христа верили в него и после Христа будут верить. Если Христос не победил