Толстой Лев Николаевич - Война и мир. Первый вариант романа

овями.

   Графиня уже пятый год знала эту Мими, неизменного друга Наташи, подаренную крестным отцом.

   - Видите?.. - И Наташа не могла больше говорить (ей все смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись. И в лакейской был слышен этот смех. Улыбаясь, переглянулись лакеи графини с приезжим ливрейным лакеем, до сего мрачно сидевшим на стуле.

   - Ну, поди, поди с своим уродом! - сказала мать, притворно-сердито отталкивая дочь. - Это моя меньшая, избалованная девочка, как видите, - обратилась она к гостье.

   Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери и взглянув на нее снизу, тихо, сквозь слезы смеха, проговорила:

   - Мне стыдно, мам Гостья, принужденная любоваться семейной сценой, сочла нужным принять в ней какое-нибудь участие.

   - Скажите, моя милая, - сказала она, обращаясь к Наташе, - как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?

   Наташе не понравилась гостья и тон, с которым она снисходила до детского разговора.

   - Нет, мадам, это не моя дочь, это кукла, - сказала она, смело улыбаясь, встала от матери и присела подле старшей сестры, показывая тем, что и она может вести себя как большая.

   Между тем, все это молодое поколение: Борис - офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай - студент, старший сын графа, Соня - пятнадцатилетняя племянница графа и маленький Петруша - меньшой сын, все, как вдруг опущенные в холодную воду, разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и графине Апраксиной.

   Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша, с правильными тонкими чертами длинноватого лица. Спокойный и внимательный ум выражался в приятных серых глазах его, в углах же еще не обросших губ заметна была всегда насмешливая и немного хитрая улыбка, не только не вредившая, но придававшая как бы соль выражению его свежего, очевидно еще не тронутого ни пороком, ни горем красивого лица. Николай был невелик ростом, широкогруд и очень тонко и хорошо сложен. Открытое лицо, с русыми, мягкими вьющимися волосами вокруг выпуклого, широкого лба, с восторженным взглядом полузакрытых карих выпуклых глаз, выражало всегда впечатление минуты. На верхней губе его уже показались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность. Оба молодые человека, поклонившись, сели в гостиной. Борис сделал это легко и свободно; Николай, напротив, почти детски-озлобленно. Николай поглядывал то на гостей, то на дверь, видимо, не желая скрывать, что ему тут скучно, и почти не отвечая на вопросы, которые ему делали гостьи. Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал степенно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодой девицей, с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарилась и как у ней по всему черепу треснула голова. Потом он спросил даму о ее здоровье. Все, что он говорил, было просто и прилично - ни умно, ни глупо, - но улыбка, игравшая на его губах, показывала, что он, говоря, не приписывает никакой цены своим словам, а говорит только из приличия.

   - Мама, зачем он говорит как большой, я не хочу, - проговорила Наташа, подходя к матери и, как капризный ребенок, указывая на Бориса. Борис улыбнулся на нее.

   - Тебе бы все с ним в куклы играть, - отвечала ей княгиня Анна Михайловна, трепля ее по голому плечу, которое нервно ежилось и пряталось в корсаж при прикосновении руки Анны Михайловны.

   - Мне скучно, - прошептала Наташа. - Мама, няня просится в гости, можно ей? Можно ей? - повторила она, возвышая голос, с свойственною женщинам способностью быстрого соображения для невинного обмана. - Можно, мама! - прокричала она, чуть удерживаясь от смеха и взглядывая на Бориса, присела гостям и вышла до двери, а за дверью побежала так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис задумался.

   - Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? - сказал он, краснея и обращаясь к матери.

   - Да, поди, поди, вели приготовить, - сказала она, улыбаясь. Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей; толстый мальчик в блузе сердито побежал за ними, как будто досадуя на какое-нибудь расстройство, происшедшее в его занятиях.

  

  

  

   Из молодежи, не считая старшей дочери графини, которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже как большая, и гостьи-барышни, в гостиной остались Николай и Соня-племянница, которая сидела с тою несколько притворною праздничной улыбкой, с какою и многие взрослые люди считают нужным присутствовать при чужих разговорах, и беспрестанно нежно взглядывала на своего кузена. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка, с мягким, оттененным длинными ресницами взглядом, густою черною косой, два раза обвивавшею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных, худощавых, но грациозных, мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она невольно напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным своею праздничною улыбкой выказывать участие к общему разговору, но, против воли, ее глаза из-под длинных густых ресниц смотрели на уезжающего в армию кузена с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим кузеном, как только они выберутся из этой гостиной.

   - Да, моя милая, - сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. - Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него, бросает и университет и меня старика, идет в военную службу. А уж ему место в архиве было готово и всё. Вот дружба-то?! - сказал граф вопросительно.

   - Да, ведь война, говорят, объявлена, - сказала гостья.

   - Давно говорят, - сказал граф все еще неопределенно. - Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Вот дружба-то! - повторил он. - Он идет в гусары.

   Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.

   - Совсем не из дружбы, - отвечал Николай, весь вспыхнув и отговариваясь, как будто от постыдного на него поклепа. - Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.

   Он оглянулся на гостью-барышню: барышня смотрела на него с улыбкой, одобряя поступок молодого человека.

   - Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? - сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.

   Николай вдруг почему-то разгорячился.

   - Я уж вам говорил, папенька, что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу, я не дипломат, не умею скрывать того, что чувствую, - говорил он, слишком восторженно жестикулируя для своих слов и все поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью-барышню.

   Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру. Барышня улыбкой продолжала одобрять.

   - А может быть, из меня что-нибудь и выйдет, - прибавил он, - а здесь я не гожусь...

   - Ну, ну, хорошо! - сказал старый граф. - Все горячится. Все Буонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, - прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.

   - Ну ступай, ступай, Николай, уж я вижу, ты в лес глядишь, - сказала графиня.

   - Совсем нет, - отвечал сын; однако через минуту встал, поклонился и вышел из комнаты.

   Соня посидела еще немного, улыбаясь всё притворнее и притворнее, и с той же улыбкой встала и вышла.

   - Как секреты-то этой всей молодежи шиты белыми нитками! - сказала княгиня Анна Михайловна, указывая на Соню и смеясь. Гостья засмеялась.

   - Да, - сказала графиня после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. - Сколько страданий, сколько беспокойств, - продолжала она, - перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться. А и теперь, право, больше страха, чем радости. Все боишься, все боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек, и для мальчиков.

   - Все от воспитания зависит, - сказала гостья.

   - Да, ваша правда, - продолжала графиня. - До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, - говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. - Я знаю, что я всегда буду первою поверенной моих дочерей и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то все не так, как эти петербургские господа.

   - Да, славные, славные ребята, - подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что все находил славным. - Вот подите! Захотел в гусары! Что вы хотите, моя милая!

   - Какое милое существо ваша меньшая, - сказала гостья,

   оглядываясь с укором на дочь, как будто внушая этим взглядом своей дочери, что вот-де какою надо быть, чтобы нравиться, а не такою куклой, как ты. - Порох!

   - Да, порох, - сказал граф.

   - В меня пошла! И какой голос, талант! Хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.

   - Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.

   - О нет, какой рано! - сказал граф.

   - А как же наши матери выходили в двенадцать, тринадцать лет замуж? - добавила княгиня Анна Михайловна.

   - Уж она и теперь влюблена в Бориса, какова? - сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса и, видимо, отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала: - Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей... Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела, они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и все мне расскажет. Может быть, я балую ее, но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.

   - Да, меня совсем иначе воспитывали, - сказала старшая красивая графиня Вера, улыбаясь. Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает, напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно. Старшая Вера была хороша, была умна, была хорошо воспитана. Голос у нее был приятный. То, что она сказала, было справедливо и уместно, но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.

   - Всегда со старшими детьми мудрят, хотят сделать что-нибудь необыкновенное, - сказала гостья.

   - Что греха таить, моя милая! Графинюшка мудрила с Верой, - сказал граф. - Ну да что ж! Все-таки славная вышла.

   И он с тем чутьем, которое проницательнее ума, подошел к Вере, заметив, что ей неловко, и рукой приласкал ее.

   - Виноват, мне надо распорядиться кое-чем. Вы посидите еще, - добавил он, кланяясь и собираясь выйти.

   Гостьи встали и уехали, обещавшись приехать к обеду.

   - Что за манера! Ух, сидели, сидели! - сказала графиня, проводя гостей.

  

  

  

   Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел. Когда заслышались не тихие, но быстрые, приличные шаги молодого человека, тринадцатилетняя девочка быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.

   - Борис Николаич! - проговорила она басом, пугая его, и тотчас же засмеялась. Борис увидал ее, покачал головой и улыбнулся.

   - Борис, подите сюда, - сказала она с значительным и хитрым видом. Он подошел к ней, пробираясь между кадками.

   - Борис! Поцелуйте Мими, - сказала она, плутовски улыбаясь и выставляя куклу.

   - Отчего же не поцеловать? - сказал он, подвигаясь ближе и не спуская глаз с Наташи.

   - Нет, скажите: не хочу.

   Она отстранилась от него.

   - Ну, можно сказать и не хочу. Что веселого целовать куклу?

   - Не хотите? Ну, так подите сюда, - сказала она и потом глубже ушла в цветы и бросила куклу на кадку цветов. - Ближе, ближе! - шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.

   - А меня хотите поцеловать? - прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.

   Борис покраснел.

   - Какая вы смешная! - проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая. Чуть заметная насмешливость порхала еще на его губах, готовая исчезнуть.

   Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.

   - Ах, что я наделала! - закричала она, смеясь проскользнула между горшками на другую сторону цветов, резвые ножки быстро заскрипели по направлению к детской. Борис побежал за ней и остановил ее.

   - Наташа, - сказал он, - а тебе можно говорить ты?

   Она кивнула головой.

   - Я тебя люблю, - сказал он медленно. - Ты не ребенок. Наташа, сделай то, о чем я тебя попрошу.

   - О чем ты меня попросишь?

   - Пожалуйста, не будем делать того, что сейчас, еще четыре года.

   Наташа остановилась, подумала.

   - Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать... - сказала она, считая по тоненьким пальчикам. - Хорошо! Так кончено? - И серьезная улыбка радости осветила ее оживленное, хотя и некрасивое лицо.

   - Кончено! - сказал Борис.

   - Навсегда? - говорила девочка. - До самой смерти?

   И она, взяв его под руку, тихо пошла с ним рядом в детскую. Красивое, тонкое лицо Бориса покраснело, и в губах совершенно исчезло выражение насмешки. Он выпрямил грудь и счастливо, самодовольно вздохнул. Глаза его смотрели, казалось, далеко в будущность, за четыре года, в счастливый 1809 год.

   Молодежь собралась опять в детскую, где больше всего она любила сидеть.

   - Нет, не уйдешь! - закричал Николай, все делавший и говоривший страстно и порывисто, одною рукой хватая Бориса за рукав мундира, другою отнимая руку у сестры. - Ты обязан обвенчаться.

   - Обязан, обязан! - закричали обе девочки.

   - Я буду дьячок, Николаенька, - кричал Петруша. - Пожалуйста, я буду дьячок "Господи, помилуй!"

   Казалось бы непонятным, что могли находить веселого молодые люди и девушки в венчании куклы с Борисом, но стоило только посмотреть на торжество и радость, изображенные на всех лицах, в то время, как кукла, убранная померанцевыми цветами и в белом платье, была поставлена на колышек лайковым задом, и Борис, на все соглашавшийся, подведен к ней, и как маленький Петруша, надев на себя юбку, воображал себя дьячком, - стоило только посмотреть на все это, чтоб, и не понимая этой радости, разделить ее.

   Во время одевания невесты Николай и Борис были выгнаны для приличия из комнаты. Николай в волнении ходил по комнате и про себя ахал и пожимал плечами.

   - Что с тобой? - спросил Борис.

   Тот поглядел на своего друга и отчаянно махнул рукой.

   - Ах, ты не знаешь, что со мной сейчас случилось! - сказал он, хватая себя за голову.

   - Что? - спросил Борис насмешливо и спокойно.

   - Ну, я уезжаю, а она... Нет, я не могу сказать!

   - Да что же? - повторил Борис. - С Соней?

   - Да. Знаешь что?

   - Что?

   - Ах, удивительно! Как ты думаешь? Обязан я после этого все сказать отцу?

   - Да что?

   - Знаешь, я сам не знаю, как это случилось, я поцеловал нынче Соню; я скверно поступил. Но что же мне делать? Я до безумия влюблен. А дурно это с моей стороны? Я знаю, что дурно... Как ты скажешь?

   Борис улыбнулся.

   - Что ты говоришь? Неужели? - спросил он с хитрым и насмешливым удивлением. - Так и поцеловал в губы? Когда?

   - Да сейчас. Ты бы не сделал этого? А? Не сделал бы? Я дурно поступил?

   - Ну, не знаю. Все зависит от того, какие ты имеешь намерения.

   - Ну! Еще бы. Это верно. Я ей сказал. Как меня произведут в офицеры, так я женюсь на ней.

   - Это удивительно, - повторил Борис. - Как ты, однако, решителен!

   Николай, успокоившись, засмеялся.

   - Я удивляюсь, отчего ты никогда не был влюблен и в тебя не влюблялись.

   - Такой мой характер, - сказал Борис, краснея.

   - Ну, да ты хитрый! Правду Вера говорит. - Николай вдруг принялся щекотать своего друга.

   - А ты отчаянный. Правду же Вера говорит. - И Борис, боявшийся щекотки, отталкивал руки своего друга. - Ты уж что-нибудь сделаешь необыкновенное.

   Оба, смеясь, вернулись к девочкам для совершения обряда венчания.

  

  

  

   Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Кроме того, ей хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.

   - С тобой я буду совершенно откровенна, - сказала Анна Михайловна. - Уж мало нас осталось старых друзей. От этого я так и дорожу твоею дружбой.

   Княгиня посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.

   - Вера, - сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно нелюбимой. - Как у вас ни на что такта нет. Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам или...

   Красивая Вера улыбнулась, видимо, не чувствуя ни малейшего оскорбления, и прошла в свою комнату. Но, проходя мимо дет?ской, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Соня сидела близко подле Николая, который с разгоряченным лицом читал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и молчали. Борис держал ее руку и выпустил при появлении Веры. Наташа взяла стоявший подле нее ящичек с перчатками и стала перебирать их. Вера улыбнулась. Николай с Соней посмотрели на нее, встали и вышли из комнаты.

   - Наташа, - сказала Вера меньшей сестре, внимательно перебиравшей душистые перчатки. - Что это Николай с Соней от меня бегают? Что у них за секреты?

   - Ну, что тебе за дело, Вера? - тоненьким голоском, заступнически проговорила Наташа, продолжая свою работу. Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, добра и ласкова от счастья.

   - Очень глупо с их стороны, - сказала Вера тоном, который показался обиден Наташе.

   - У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, - сказала она, разгорячаясь.

   - Как глупо! А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься. Это нехорошо.

   Борис поднялся и вежливо поклонился Вере.

   - Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится. Я не могу жаловаться, - сказал он насмешливо.

   Наташа не засмеялась и подняла голову.

   - Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову), даже скучно, - сказала она. - За что она ко мне пристает?

   И она обратилась к Вере.

   - Ты это никогда не поймешь, - сказала она, - потому что ты никогда никого не любила, у тебя сердца нет, ты только мадам де Жанлис (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом сколько хочешь.

   Это она проговорила скоро и вышла из детской.

   Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, опять улыбнулась тою же улыбкой, ничего не значащею, и, видимо, не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, по-видимому, еще холоднее и спокойнее.

  

  

  

   В гостиной продолжался разговор.

   - Ах, милая, - говорила графиня, - и в моей жизни не все розы. Разве я не вижу, что при таком образе жизни нашего состояния нам не надолго? И все это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это все устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Анет, как это ты, в твои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.

   - Ах, душа моя! - отвечала княгиня Анна Михайловна. - Не дай бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, - продолжала она с некоторою гордостью. - Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого-нибудь из этих тузов, я пишу записку: "Княгиня такая-то желает видеть такого-то", - и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне все равно, что бы обо мне ни думали.

   - Ну, как же ты просила о Бореньке? - спросила графиня. - Ведь твой уж офицер гвардии, a Николай идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?

   - Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на все согласился, доложил государю, - говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.

   - Что, он постарел, князь Василий? - спросила графиня. - Я его не видала с наших театров у Румянцевых. Я думаю, забыл про меня. Он за мною волочился, - вспоминала графиня с улыбкой.

   - Все такой же, - отвечала Анна Михайловна. - Князь любезен, рассыпается. Высокое положение нисколько не вскружило ему голову. "Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, - он мне говорит, - приказывайте". Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Натали, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, - продолжала Анна Михайловна, с грустью и понижая голос, - до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает все, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, буквально нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. - Она вынула платок и заплакала. - Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении. Одна моя надежда теперь на князя Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника - ведь он крестил Борю - и назначить ему что-нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут, мне не на что будет обмундировать его.

   Графиня прослезилась и молча соображала что-то.

   - Часто думаю, может это и грех, - сказала княгиня, - а часто думаю: вот князь Кирилл Владимирович Безухов живет один... это огромное состояние... и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.

   - Он, верно, оставит что-нибудь Борису, - сказала графиня.

   - Бог знает. Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я все-таки поеду сейчас к нему, и с Борисом, и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, все равно, когда судьба сына зависит от этого. - Княгиня поднялась. - Теперь два часа. А в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.

   И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.

   - Прощай, душа моя, - сказала она графине, которая провожала ее до двери. - Пожелай мне успеха, - прибавила она шепотом от сына.

   - Вы к князю Кириллу Владимировичу, моя милая, - сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. - Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцевал. Зовите непременно... Hy, посмотрим, как-то отличится нынче Тарас. Говорят, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.

  

  

  

   - Мой милый Борис, - сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий, усыпанный красным песком двор известного, с колоннами, дома графа Кирилла Владимировича Безухова. - Мой милый Борис - сказала мать, выпрастывая руку из-под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, - оставь, пожалуйста, свою гордость. Граф Кирилл Владимирович все-таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, будь мил, как ты умеешь быть.

   - Ежели бы я знал, что из этого выйдет что-нибудь, кроме унижения, - отвечал сын холодно. - Но я обещал вам и делаю это для вас. Только это в последний раз, маменька. Помните.

   Несмотря на то, что чья-то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном, которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах, значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжон или графа, и узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.

   - Мы можем уехать, - сказал сын по-французски, видимо, обрадованный этим известием.

   - Друг мой! - сказала мать умоляющим голосом, опять дотрагиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокаивать или возбуждать его.

   Борис, опасаясь сцены при швейцаре, замолчал с видом человека, решившегося испить чашу до дна. Он, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.

   - Голубчик, - нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь. к швейцару, - я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен... я за тем и приехала... я родственница... Я не буду беспокоить, голубчик... А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича, ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.

   Швейцар угрюмо дернул шнурок наверх и отвернулся.

   - Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, - крикнул он сбежавшему сверху и из-под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.

   Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро, в своих стоптанных башмаках, пошла вверх, по ковру лестницы.

   - Милый, ты мне обещал, - обратилась она опять к сыну, прикосновением руки возбуждая его. Сын, опустив глаза, шел не весело.

   Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василию.

   В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка, и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по-домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Лоррен.

   - Итак, это верно, - говорил князь.

   - Князь, человеку свойственно ошибаться, но... - отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.

   - Хорошо, хорошо....

   Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и, молча, но с вопросительным видом подошел к ним. Сын с удивлением заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах княгини Анны Михайловны.

   - Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам свидеться, князь... Ну, что наш дорогой больной? - сказала она, не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда и обращаясь к князю как к лучшему другу, с которым можно разделить горе. Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.

   - Неужели? - воскликнула Анна Михайловна. - Ах, это ужасно! Страшно подумать... Это мой сын, - прибавила она, указывая на Бориса. - Он сам хотел благодарить вас.

   Борис еще раз учтиво поклонился.

   - Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.

   - Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, - сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемой Анною Михайловной, еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере Анны Шерер.

   - Старайтесь служить хорошо и быть достойным, - прибавил он, строго обращаясь к Борису. - Я рад... Вы здесь в отпуску? - продиктовал он своим бесстрастным тоном.

   - Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по новому назначению, - отвечал Борис, не выказывая ни досады за резкий тон князя, ни желания вступить в разговор, но так спокойно и холодно, что князь пристально поглядел на него.

   - Вы живете с матушкой?

   - Я живу у графини Ростовой, - сказал Борис, опять холодно прибавив: - ваше сиятельство.

   Он говорил "ваше сиятельство", видимо, не столько для того, чтобы польстить своему собеседнику, сколько для того, чтобы воздержать его от фамильярности.

   - Это тот Илья Ростов, который женился на Натали З., - сказала Анна Михайловна.

   - Знаю, знаю, - сказал князь Василий своим монотонным голосом и с свойственным петербуржцу презрением ко всему московскому.

   - Я никогда не мог понять, как Натали решилась выйти замуж за этого грязного медведя. Совершенно глупая и смешная особа. К тому же, игрок, говорят, - сказал он, выказывая тем, что, при всем своем презрении к графу Ростову и ему подобным и при своих важных государственных делах, он не чуждался городских сплетен.

   - Но очень добрый человек, князь, - заметила Анна Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и она знала, что граф Ростов заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного старика.

   - Что говорят доктора? - спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая большую печаль на своем заплаканном лице.

   - Мало надежды, - сказал князь

   - А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеяния мне и Боре. Это его крестник, - прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.

   Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухова. Она поспешила успокоить его.

   - Ежели бы не моя истинная любовь и преданность дяде, - сказала она, с особенною уверенностью и небрежностью выговаривая это слово, - я знаю его характер, благородный, прямой, но, ведь одни княжны при нем... Они еще молоды... - Она наклонила голову и прибавила шепотом: - Исполнил ли он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть не может, его необходимо приготовить, ежели он так плох. Мы, женщины, князь, - она мило улыбнулась, - всегда знаем, как говорить эти вещи. Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать.

   Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере Анны Шерер, что от Анны Михайловны трудно отделаться.

   - Не было бы тяжело ему это свидание, милая Анна Михайловна, - сказал он. - Подождем до вечера, доктора обещали кризис.

   - Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Подумайте, дело идет о спасении его души. Ах! Это ужасно, долг христианина. - Из внутренних комнат отворилась дверь, и вышла одна из княжон, племянниц графа, с красивым, угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.

   Князь Василий обернулся к ней.

   - Ну что он?

   - Все то же. И как вы хотите, этот шум... - сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну как незнакомую.

   - Ах, милая, я не узнала вас, - со счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице гра?-

   фа. - Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались, - прибавила она с участием, закатывая глаза.

   Княжна даже не улыбнулась, попросила извинения и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василия сесть подле себя.

   - Борис! - сказала она сыну и улыбнулась. - Я пройду к графу... к дяде, а ты поди покамест к Пьеру, мой друг, да не забудь передать ему приглашенье от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? - обратилась она к князю.

   - Напротив, - сказал князь, видимо, сделавшийся не в духе. - Я был бы рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека. Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.

   Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Владимировичу.

  

  

  

   Борис, благодаря спокойствию и сдержанности своего характера, всегда умел находиться в трудных обстоятельствах. Теперь же это спокойствие и сдержанность усиливались еще тем облаком счастья, которое окружало его в нынешнее утро, в котором представлялись ему разные лица, и сквозь которое легче действовали на него невольные наблюдения его над приемами и характером его матери. Ему было тяжело положение просителя, в которое ставила его мать, но он чувствовал, что не виноват в том.

   Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и действительно был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер присутствием своим участвовал в связывании квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он все-таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное место пребывания княжон, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами, с книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча смотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоявшею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.

   - Здравствуйте, кузина, - сказал Пьер. - Вы меня не узнаете?

   - Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.

   - Как здоровье графа? Могу я видеть его? - спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.

   - Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.

   - Могу я видеть графа? - повторил Пьер.

   - Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, - прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты, и заняты успокаиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только его расстраиванием.

   Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:

   - Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажете. - Он вышел, и звонкий, но не громкий смех сестры с родинкой послышался за ним.

   На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:

   - Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать. Граф очень, очень болен, тебе совсем не надо его видеть.

   С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день провел один наверху, в своей комнате.

   В то время как Борис вошел к нему, Пьер, которому везде было хорошо с своими мыслями, ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков, и затем вновь начиная свою прогулку, приговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.

   - Англии конец! - проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого-то пальцем. - Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к... - Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим любимым героем уже совершив опасный переезд через Па-де-Кале и завоевав Лондон, как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер, редко видав Бориса, оставил его четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся, выставив свои испорченные зубы.

   - Вы меня помните? - сказал Борис. - Я с маман приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.

   - Да, кажется, нездоров. Его все тревожат, - отвечал Пьер, совсем не замечая того, что он этим как будто упрекал Бориса и его мать.

   Он старался вспомнить, кто этот молодой человек; Борису же показался намек в словах Пьера.

   Он вспыхнул и смело и насмешливо посмотрел на Пьера, как будто говоря: "мне стыдиться нечего". Пьер не находился, что бы сказать.

   - Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, - продолжал Борис после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.

   - А! Граф Ростов! - радостно заговорил Пьер. - Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили с мадам Жако.

   - Вы ошибаетесь, - неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. - Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына Николаем. И я мадам Жако никакой не знал.

   Пьер замахал руками и головой, как будто комар или пчелы напали на него.

   - Ах, ну что это! Я все спутал. В Москве столько родных! Вы Борис... да. Вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал. Я думаю, что экспедиция очень возможна. Только Вилльнёв бы не оплошал.

 &nbs