Толстой Лев Николаевич - Война и мир. Первый вариант романа

бессонных ночей, и что приемы веселости были не потребностью его, а привычкой.

   - Черт меня дернул пойти к этой крысе (прозвище офицера), - растирая себе обеими руками лоб и лицо, говорил Денисов. - Можешь себе представить, вчера, как ты ушел, ни одной карты, ни одной, ни одной карты не дал, - говорил Денисов, возвышая голос до крика и весь багровея от волнения.

   Денисов был один из тех людей, которые постоянно два раза в год пускали себе кровь и назывались горячими.

   - Ну, полно, дело прошлое, - сказал Ростов, замечая, что Денисов начинает горячиться при одном воспоминании о своем несчастии. - Давай лучше чай пить.

   Видно было, что Ростов еще не свыкся с своим положением и ему приятно было говорить ты такому старому человеку. Но Денисов уже расходился, глаза его налились кровью, он взял подаваемую ему закуренную трубку, сжал в кулак, рассыпая огонь, бил ею по полу, продолжая кричать.

   - Нет, это надо мной чертовское несчастие - семпель даст, пароль бьет, семпель даст, пароль бьет.

   Он рассыпал огонь, разбил трубку, бросил ее и замахнулся на денщика. Но через минуту, когда Ростов обратился к нему, горячка уже прошла.

   - А я как проехался славно. Мы мимо того парка прошли, где учителева дочка, помнишь?.. - сказал Ростов, краснея и улыбаясь.

   - Это кровь молодая-то, - уже тихо сказал Денисов, хватая юнкера за руку и потрясая ее. - Краснеет юноша, даже противно...

   - Опять видел...

   - Ну, брат, и я, видно, теперь за прекрасный пол примусь - денег нет, играть баста. Никита, дай-ка, дружок, мне кошелек, - сказал он денщику, которого чуть не прибил. - Вот так. Эка дубина, черт! Где роешься? Под подушкой. Ну, спасибо, голубчик, - сказала он, принимая кошелек и высыпая на стол несколько золотых. - Эскадронные, фуражные, все тут, - сказал он. - Должно быть, фуражных одних сорок пять. Да нет, что считать! Не поднимешься.

   Он отодвинул золотые.

   - Что ж, возьми у меня, - сказал Ростов.

   - Коли в воскресенье не привезут жалованье, скверно! - проговорил Денисов, не отвечая Ростову.

   - Да возьми у меня, - проговорил Ростов, краснея, это всегда бывает с очень молодыми людьми, когда дело касается денег. У него неясно мелькнула мысль о том, что Денисов уже должен ему, и мысль, что Денисов оскорбляет его, не принимая его предложения.

   Лицо Денисова опустилось и стало грустно.

   - Вот что! Возьми у меня Бедуина, - сказал он серьезно, подумав несколько. - Я сам за него в России полторы тысячи дал, за ту же цену тебе отдам. Заветного ничего, кроме сабли. Бери! По рукам...

   - Ни за что не возьму. Лучшая лошадь в полку, - сказал Ростов, опять вспыхивая.

   Бедуин была действительно прекрасная лошадь, и Ростов очень бы хотел иметь ее, но и совестно было перед Денисовым. Он чувствовал себя как будто виноватым за то, что у него есть деньги. Денисов замолчал и стал опять задумчиво лохматить волосы.

   - Эй, кто там? - обратился он к двери, заслышав остановившиеся шаги толстых сапог с бряцанием шпор, и почтительное покашливанье.

   - Вахмистр! - сказал Никита. Денисов сморщился еще больше.

   - Скверно, - проговорил он. - Ростов, сочти, голубчик, сколько там осталось, да брось кошелек под подушку, - сказал он, выходя к вахмистру.

   Ростов, уже воображая себя корнетом на купленном Бедуине в замке эскадрона, начал считать деньги, машинально откладывая и равняя кучками старые и новые золотые (старых было семь, а новых шестнадцать).

   - А! Телянин! Здорово! Вздули меня вчера, - послышался грустный голос Денисова в другой комнате.

   - У кого? У Быкова, у крысы?.. Я знал, - сказал другой тоненький голос, и вслед за тем в комнату вошел поручик Телянин, щеголеватый, маленький офицер того же эскадрона.

   Ростов кинул под подушку кошелек и пожал протянутую ему влажную маленькую руку. Телянин был перед походом за что-то переведен из гвардии. Его не любили в эскадроне за его чопорность. Ростов купил у него свою лошадь.

   - Ну что, молодой кавалерист, как вам мой Грачик служит? - спросил он. Поручик никогда не смотрел в глаза человеку, с кем говорил; глаза его постоянно перебегали с одного предмета на другой. - Я видел, вы нынче проехали...

   - Да ничего, конь добрый, - отвечал Ростов серьезным тоном опытного кавалериста, несмотря на то, что лошадь, купленная им за семьсот рублей, была испорчена ногами и не стоила половины этой цены. - Припадать стала на левую переднюю... - прибавил он.

   - Треснуло копыто? Это ничего. Я вас научу, покажу, заклепку какую положить.

   Глаза Телянина не успокаивались, несмотря на то, что вся его небольшая фигурка принимала лениво-небрежную позу и тон его речи был слегка насмешливо-покровительственный.

   - Не хотите ли чаю? И покажите, пожалуйста, как это заклепка-то, - сказал Ростов.

   - Покажу, покажу, это не секрет. А за лошадь благодарить будете.

   - Так я велю привести лошадь. - И Ростов вышел, чтобы привести.

   В сенях Денисов в архалуке, с трубкой, скорчившись на пороге, сидел перед вахмистром, который что-то докладывал.

   Увидав Ростова, Денисов сморщился и, указывая через плечо большим пальцем в комнату, в которую прошел Телянин, поморщился и с отвращением тряхнулся.

   - Ох, не люблю молодца, - сказал он, не стесняясь присутствием вахмистра.

   Ростов пожал плечами, как будто говоря: "И я тоже, да что ж делать", - и, распорядившись, вернулся к Телянину.

   Телянин сидел все в той же ленивой позе, в которой его оставил Ростов, потирая маленькие белые руки.

   - Вот стояночка-то - ни одного дома, ни одной женщины не видал, с тех пор как из Польши, - сказал Телянин, вставая и небрежно оглядываясь вокруг себя. - Что же, велели привести лошадь? - прибавил он.

   - Велел.

   - Да пойдемте сами.

   - А что ж чаю?

   - Нет, не хочу. Я ведь зашел только спросить Денисова о вчерашнем приказе. Получили, Денисов?

   - Нет еще. А вы куда?

   - Вот хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, - сказал Телянин.

   Они вышли на крыльцо и в конюшню. Поручик показал, как делать заклепку, и ушел к себе.

   Когда Ростов вернулся, на столе стояла водка и ветчина, и Денисов, одетый, быстрыми шагами ходил взад и вперед по комнате. Он мрачно посмотрел в лицо Ростову.

   - Редко кого не люблю, - сказал Денисов, - а этот мне Телянин противен, как молоко с сахаром. Надул он тебя с Грачиком своим, это верно. Пойдем в конюшню. Возьми Бедуина, все равно, сейчас из полы в полу, и две бутылки шампанского.

   Ростов опять разгорелся, как девушка.

   - Нет, пожалуйста, Денисов... Я ни за что не возьму лошадь.

   А ежели ты у меня не возьмешь деньги по-товарищески, ты меня обидишь. Право, у меня есть.

   Денисов поморщился, отвернулся и стал лохматить волосы. Ему, видно, неприятно было.

   - Ну, быть по-твоему!

   Ростов хотел достать деньги.

   - После, после, еще есть. Чучела, пошли вахмистра, - крикнул Денисов Никите, - надо ему деньги отдать.

   И он пошел к постели, чтобы достать из-под подушки кошелек.

   - Ты куда положил?

   - Под нижнюю подушку.

   - Я под нижней и смотрю.

   Денисов скинул обе подушки на пол. Кошелька не было.

   - Вот чудо-то!

   - Постой, ты не уронил ли, - сказал Ростов, по одной поднимая подушки и вытрясая их. Он скинул и отряхнул одеяло. Кошелька не было.

   - Уж не забыл ли я. Нет, я еще подумал, что ты точно клад под голову кладешь, - сказал Ростов. - Я тут положил кошелек. Где он? - обратился он к слуге.

   - Я не входил. Где положили, там и должен быть.

   - Да нет...

   - Вы все так, бросите куда, да и забудете. В карманах посмотрите.

   - Нет, коли бы я не подумал про клад, - сказал Ростов, - а то я помню, что положил.

   Никита перерыл всю постель, заглянул под нее, под стол, перерыл всю комнату, кошелька не было. Денисов, перерыв карманы, молча следил за движениями Никиты и, когда Никита удивленно развел руками, говоря, что в кармане нет, он оглянулся на Ростова.

   - Ростов, ты школьнич...

   Он не договорил. Ростов, с обеими руками в карманах, стоял, опустив голову. Почувствовав на себе взгляд Денисова, он поднял глаза и в то же мгновение опустил их. В то же мгновение вся кровь его, бывшая запертою где то ниже горла, хлынула ему в лицо и глаза. Молодой человек, видимо, не мог перевести дыхание. Денисов поспешно отвернулся, сморщился и стал лохматить себе волосы.

   - И в комнате-то никого не было, окромя поручика, да вас самих. Тут где-нибудь.

   - Ну, ты, чертова кукла, поворачивайся, ищи, - вдруг закричал Денисов, побагровев и с угрожающим жестом бросаясь на денщика. - Чтоб был кошелек, а то запорю!

   Ростов, задыхаясь и обходя взглядом Денисова, стал застегивать куртку, подстегнул саблю и надел фуражку

   - Ну, чертов сын. Я тебе говорю, чтоб был кошелек, - кричал Денисов, бессмысленно тряся за плечи денщика и толкая его об стену.

   - Денисов, оставь его. Я сейчас приду, - сказал Ростов, подходя к двери и не поднимая глаз.

   - Ростов! Ростов! - закричал Денисов, так что жилы, как веревки, вздулись у него на шее и лбу. - Я тебе говорю, ты с ума сошел, я этого не позволю. - И Денисов схватил за руку Ростова. - Кошелек здесь, спущу шкуру со всех денщиков, и будет здесь.

   - А я знаю, где кошелек, - отвечал Ростов дрожащим голосом. Они взглянули друг другу в глаза.

   - А я тебе говорю, не делай этого, - закричал, надрываясь Денисов и бросаясь к юнкеру, чтобы удержать его, - я тебе говорю, черт их подери эти деньги! Это не может быть, я не допущу этого. Ну, пропали, черт с ними... - Но, несмотря на решительный смысл слов, мохнатое лицо ротмистра выражало теперь уже нерешительность и страх. Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза.

   - Ты понимаешь ли, что говоришь? - сказал он дрожащим голосом. - Кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так...

   Он не мог договорить и выбежал из комнаты.

   - Ах, черт с тобой и со всеми, - были последние слова, которые слышал Ростов.

   Он пришел на квартиру Телянина.

   - Барина дома нет, в штаб уехали, - сказал ему денщик Телянина. - Или что случилось? - прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера.

   - Нет, ничего.

   - Немного не застали, - сказал денщик.

   Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб.

   В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами.

   Ростов приехал в трактир, у крыльца он увидал лошадь Телянина.

   Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок с бутылкой.

   - А, и вы заехали, юноша, - сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.

   - Да, - сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило ему большого труда, и сел за соседний стол.

   Оба молчали, в комнате никого не было, и слышались только звуки ножа о тарелку и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.

   - Пожалуйста, поскорее, - сказал он.

   Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.

   - Позвольте посмотреть мне кошелек, - сказал он тихим, чуть слышным голосом.

   С бегающими глазами, но все с поднятыми бровями, Телянин подал кошелек.

   - Это сувенир панночки одной... да... - сказал он и вдруг побледнел. - Посмотрите, юноша, - прибавил он.

   Ростов взял в руки кошелек и посмотрел на него и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.

   - Коли будем в Вене, все там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, - сказал он. - Ну, давайте, юноша, я пойду.

   Ростов молчал.

   - Что, вы покупаете лошадь у Денисова? Хорош конь, - продолжал Телянин. - Давайте же. - Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: "Да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет".

   - Ну что, юноша? - сказал он, вздохнув, и из-под приподнятых бровей взглянул в глаза Ростова. Какой-то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, все в одно мгновение.

   - Подите сюда, - проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. - Вы вор! - прошептал он ему над ухом.

   - Что?.. Что?.. Как вы смеете? Что?.. - Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость, и в то же мгновение ему стало так жалко несчастного, стоявшего перед ним человека, что слезы выступили ему на глаза.

   - Здесь люди, Бог знает что могут подумать, - бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату. - Объяснитесь, что с вами?

   Когда они вошли в эту комнату, Телянин был бледен, сер, мал ростом и как будто после тяжелой болезни похудел.

   - Вы нынче украли кошелек из-под подушки Денисова, - сказал Ростов с расстановкой. Телянин хотел что-то сказать. - Я это знаю, и я это докажу.

   - Я...

   Серое лицо, потерявшее всю миловидность, начало дрожать всеми мускулами, глаза бегали не по-старому, а уже где-то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.

   - Граф!.. не губите... молодого человека... вот эти несчастные... деньги, возьмите их... - Он бросил их на стол. - У меня отец старик, мать!..

   Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад.

   - Боже мой, - сказал он со слезами на глазах, - как вы могли это сделать?

   - Граф, - умилительно сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.

   - Не трогайте меня, - проговорил Ростов, отстраняясь. - Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. - Он швырнул ему кошелек. - Не дотрагивайтесь до меня, не дотрагивайтесь! - И Ростов выбежал из трактира, едва скрывая слезы.

   Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.

   - А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, - говорил, обращаясь к пунцово-красному, взволнованному Ростову, высокий штаб-ротмистр с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица. Штаб-ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты за дела чести и два раза выслуживался. Человек, не верящий в Бога, был бы менее странен в полку, чем человек, не уважающий штаб-ротмистра Кирстена.

   - Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! - вскрикнул Ростов. - Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день, и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он как полковой командир считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так...

   - Да вы постойте, батюшка, вы послушайте меня, - перебил штаб-ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. - Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл.

   - Не могу и не умею быть дипломатом, я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу... так пусть даст мне удовлетворение...

   - Это все хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что-нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?

   Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо, не желая вступать в него. На вопрос штаб-ротмистра он отрицательно покачал головой.

   - Я тебе сказал, - обратился он к штаб-ротмистру, - суди ты, как знаешь. Я знаю только, что, кабы я вас не слушал и размочалил бы давно голову этому воришке (с самого начала мне его дух противен был), так ничего бы не было, и не было бы всей этой истории, сраму.

   - Ну, да дело сделано, - продолжал штаб-ротмистр. - Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость. Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил, вы наговорили ему глупостей, и надо вам извиниться.

   - Ни за что! - крикнул Ростов.

   - Не думал я этого от вас, - серьезно и строго сказал штаб-ротмистр.- Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из-за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по-вашему? А по-нашему - не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из-за фанаберии какой-то не хотите извиниться, а хотите все рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером? Какой бы там ни был Богданыч, а все честный и храбрый старый полковник, так вам обидно, а замарать полк вам ничего? - Голос штаб-ротмистра начинал дрожать. - Вы, батюшка, в полку без году неделя, нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики, вам наплевать, что говорить будут: "Между павлоградскими офицерами воры!" А нам не все равно. Так, что ли, Денисов? Не все равно?

   - Да, брат, руку бы дал свою отрубить, чтобы не было этого дела, - сказал Денисов, стукнув кулаком по столу.

   - Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, - продолжал штаб-ротмистр, - а нам старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо. Там обижайтесь или нет, а я всегда правду-матку скажу. Нехорошо.

   И штаб-ротмистр встал и отвернулся от Ростова.

   - Правда, черт возьми! - закричал Денисов, начиная горячиться и поглядывая на Ростова. - Ну, Ростов! ну, Ростов! ну к черту ложный стыд, ну!

   Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.

   - Нет, господа, нет... вы не думайте... я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так... я... для меня... я за честь полка... да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени... ну, все равно, правда, я виноват!.. - Слезы стояли у него в глазах. - Я виноват, кругом виноват!.. Ну, что вам еще?..

   - Вот это так, граф, - поворачиваясь, крикнул штаб-ротмистр, ударяя его большою рукой по плечу.

   - Я тебе говорю, - закричал Денисов, - он, черт возьми, малый славный.

   - Так-то лучше, граф, - повторил штаб-ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. - Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да-с.

   - Господа, все сделаю, никто от меня слова не услышит, - умоляющим голосом проговорил Ростов, - но извиниться не могу, ей-богу не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощения просить?

   Денисов засмеялся.

   - Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство.

   - Ей-богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу...

   - Ну, ваша воля, - сказал штаб-ротмистр. - Что ж, мерзавец-то этот куда делся? - спросил он у Денисова.

   - Сказался больным, завтра велено приказом исключить. Ох, попадись он мне, - проговорил Денисов, - как муху раздавлю.

   - Это болезнь, иначе нельзя объяснить, - сказал штаб-ротмистр.

   - Уж там болезнь, не болезнь, а пристрелил бы с радостью, - кровожадно прокричал Денисов.

   В комнату вошел Жерков.

   - Ты как? - обратились вдруг офицеры к вошедшему.

   - Поход, господа, Макк в плен сдался и с армией, со всем.

   - Врешь!

   - Сам видел.

   - Как? Макка живого видел? С руками, с ногами?

   - Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?

   - Опять в полк выслали, за черта, за Макка. Австрийский генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Макка.

   - Ты что, Ростов, точно из бани?

   - Тут, брат, у нас такая каша второй день.

   Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. Назавтра велено было выступать.

   - Поход, господа.

   - Ну, и славу Богу, засиделись.

  

  

  

   Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23-го октября русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста. День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лились массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из-за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса, и далеко впереди, на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.

   Между орудиями, на высоте, стояли впереди начальник арьергарда, генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия князь Несвицкий, посланный от главнокомандующего к арьергарду. Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленях, кто сидя по-турецки на мокрой траве.

   - Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа, - говорил Несвицкий.

   - Покорно благодарю, князь, - отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. - Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!

   - Посмотрите, князь, - сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожка, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, - посмотрите-ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тянут что-то. Они проберут этот дворец, - сказал он с видимым одобрением.

   - И то, и то, - сказал Несвицкий. - Нет, а чего бы я желал, - прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, - так это вон туда забраться. - Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились. - А ведь хорошо бы, господа!

   Офицеры засмеялись.

   - Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы.

   - Им ведь и скучно, князь, - смеясь сказал офицер, который был посмелее.

   Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что-то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.

   - Ну, так и есть, так и есть, - сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, - так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?

   На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, на которой показался молочно-белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.

   Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.

   - Не угодно ли закусить вашему превосходительству, - сказал он.

   - Нехорошо дело, - сказал генерал, не отвечая ему, - замешкались наши.

   - Не съездить ли, ваше превосходительство? - сказал Несвицкий.

   - Да, съездите, пожалуйста, - сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, - и скажите гусарам, чтоб они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.

   - Очень хорошо, - отвечал Несвицкий.

   Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.

   - Право, заеду к монашенкам, - сказал он офицерам, с хитрою улыбкой глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.

   - Ну-тка, куда донесет, капитан, хватите-ка, - сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. - Позабавьтесь от скуки.

   - Прислуга к орудиям! - скомандовал офицер, и через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.

   - Первое! - послышалась команда.

   Бойко отскочил первый номер. Металлически оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, перелетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.

   Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди - движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из-за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.

  

  

  

   Над мостом уже пролетели два неприятельских ядра, и на мосту была давка. В середине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий. Он, смеясь, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его. Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.

   - Экой ты, братец мой! - говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся у самых колес и лошадей пехоту, - экой ты! Нет, чтобы подождать, видишь, генералу проехать. - Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу. - Эй! землячки! держись влево, постой! - Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, мутные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные, живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из-под киверов лица, с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями, и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще с своею отличною от солдат физиономией, иногда как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель, иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.

   - Вишь их, как плотину прорвало, - безнадежно останавливаясь, говорил казак. - Много ль вас еще там?

   - Мелион без одного! - подмигивая, говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.

   - Как он (он - неприятель) таперича по мосту примется чесать, - говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, - забудешь чесаться, - и солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.

   - Куда, черт, подвертки запихал? - говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке. И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.

   - Как он его, милый человек, полыхнет прикладом-то в самые зубы... - радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.

   - То-то оно, сладкая ветчина-то, - отвечал другой с хохотом.

   И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.

   - Эк торопятся, что он холодную пустил. Так и думаешь, всех перебьют, - говорил унтер-офицер сердито и укоризненно.

   - Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро-то, - говорил едва удерживаясь от смеха с огромным ртом молодой солдат, - я так и обмер. Право, ей-богу, так испужался, беда! - говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался.

   И этот проходил; за ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным выменем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багрово-румяная, здоровая девушка, немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.

   - Ишь колбаса-то, тоже убирается.

   - Продай матушку, - ударяя на последнее слово, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.

   - Эк убралась как! То-то черти!

   - Вот бы тебе к ним стоять, Федотов!

   - Видали, брат!

   - Куда вы? - спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку. Немец, закрывая глаза, показывал, что не понимает.

   - Хочешь, возьми себе, - говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.

   - И что становятся? Порядку-то нет! - говорили солдаты. - Куда прешь? Черт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера-то притерли, - говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и все жались вперед к выходу.

   Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук быстро приближающегося, чего-то большого и чего-то шлепнувшегося в воду.

   - Ишь ты, куда фатает! - строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.

   - Подбадривает, чтобы скорей проходили, - сказал другой неспокойно. Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.

   - Эй, казак, подавай лошадь! - сказал он. - Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!

   Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.

   - Несвицкий! Несвицкий! Ты рожа! - послышался в это время сзади хриплый голос.

   Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой выдвигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.

   - Вели ты им, чертям, дьяволам, дать дорогу, - кричал Васька, видимо, находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутой из ножен саблей, которую он держал такою же красной, как и лицо, голою маленькою рукой.

   - Э! Вася, - отвечал радостно Несвицкий. - Да ты что?

   - Эскадрону пройти нельзя, - кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркал, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. - Что это? как бараны! точь-в-точь бараны! Точь... дай дорогу!.. Стой там! ты, повозка, черт! саблей изрублю... - кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.

   Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.

   - Что же ты не пьян нынче? - сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.

   - И напиться-то времени не дадут! - отвечал Денисов. - Целый день то туда, то сюда таскают полк. Драться так драться. А то черт знает, что такое!

   - Каким ты щеголем нынче! - оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.

   Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.

   - Нельзя, в дело иду! Выбрился, зубы вычистил и надушился.

   Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание и, исполнив свое поручение, поехал назад.

   Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон. По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон с офицерами впереди, по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.

   Молодой красавец Перонский, лучший ездок полка и богач, на трехтысячном жеребце, каракулируя, ехал в замкЕ. Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо них.

   - Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!

   - Что от них проку! Только на показ и водят! - говорил другой.

   - Пехота, не пыли! - шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.

   - Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки-то бы повытерлись, - обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец, - а то не человек, а птица сидит!

   - То-то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, - шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.

   - Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь будет, - отозвался гусар.

  

  

  

   Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу от моста не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое-где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно все вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельских войска.

   Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать, и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее, и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно-оживленными людьми. Хотя и не думает, но чувствует все это всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всего происходящего в эти минуты.

   На бугре у неприятеля показался дымок выстрела, и ядро, свистя, пролетело над головами гусарского эскадрона. Офицеры, стоявшие вместе, разъехались по местам, гусары старательно стали выравнивать лошадей. В эскадроне все замолкло. Все поглядывали вперед на неприятеля и на эскадронного командира, ожидая команды. Пролетело другое, третье ядро. Очевидно, что стреляли по гусарам; но ядро, равномерно быстро свистя, пролетало над головами гусар и ударялось где-то сзади. Гусары не оглядывались, но при каждом звуке пролетающего ядра, будто по команде, весь эскадрон с своими однообразно-разнообразными лицами и подстриженными усами сдерживал дыхание, пока летело ядро, и, напрягая мышцы ног в натянутых синих рейтузах, приподнимался на стременах и снова опускался. Солдаты, не поворачивая головы, косились друг на друга, с любопытством высматривая впечатление товарища. На каждом лице, от Денисова до горниста, показалась около губ и подбородка одна общая черта борьбы раздраженности и волнения. Вахмистр хмурился, оглядывая солдат, как будто угрожая наказанием. Юнкер Миронов нагибался при каждом пролете ядра. Ростов, стоя на левом фланге на своем тронутом ногами, но видном Грачике, имел счастливый вид ученика, вызванного перед большою публикой к экзамену, в котором он уверен, что отличится. Он ясно и светло оглядывался на всех, как бы прося обратить внимание на то, как он спокойно стоит под ядрами. Но и в его лице та же черта чего-то нового и строгого, против его воли, показывалась около рта.