Сервантес Мигель Де - Дон-Кихот Ламанчский (Часть вторая)

  

  

  

  

   Во второй части этой истор³и, повѣствующей о третьемъ выѣздѣ Донъ-Кихота, Сидъ Гамедъ Бененгели говоритъ, что священникъ и цирюльникъ больше мѣсяца избѣгали встрѣчь съ общимъ ихъ другомъ, боясь своимъ присутств³емъ пробудить въ немъ воспоминан³е о недавнихъ событ³яхъ. Тѣмъ не менѣе, они часто навѣщали его племянницу и экономку, увѣщевая ихъ заботиться о хозяинѣ дома и кормить его пищей, здоровой для желудка, и въ особенности для головы Донъ-Кихота, ставшей несомнѣннымъ источникомъ всѣхъ его бѣдъ. Женщины обѣщали исполнить все это тѣмъ старательнѣе, что Донъ-Кихотъ казался имъ совершенно излечившимся отъ своего помѣшательства. Новость эта не могла не обрадовать нашихъ друзей, поздравлявшихъ себя съ благими послѣдств³ями хитрости, придуманной ими для возвращен³я Донъ-Кихота домой, и разсказанной въ послѣднихъ главахъ перваго тома этой большой и истинной истор³и. Находя однако не совсѣмъ вѣроятнымъ быстрое исцѣлен³е его, они рѣшились сами удостовѣриться въ томъ, и взаимно пообѣщавъ себѣ не затрогивать слабую струну Донъ-Кихота - рыцарства, дабы не растравить только-что зажившей раны его, отправились къ нему въ комнату, гдѣ застали его сидящимъ на кровати, одѣтымъ въ зеленый, саржевый камзолъ, и въ колпкѣ изъ красной толедской шерсти. Весь онъ такъ высохъ и похудѣлъ въ послѣднее время, что походилъ скорѣй на мум³ю, чѣмъ на человѣка. Онъ радушно принялъ гостей, и на вопросы о его здоровьи отвѣчалъ съ тактомъ и большимъ умомъ. Завязавш³йся между ними разговоръ перешелъ мало-по-малу отъ общихъ разъ къ дѣламъ общественнымъ и правительственнымъ распоряжен³ямъ. Каждый изъ разговаривавшихъ, сдѣлавшись на минуту новымъ Ликургомъ или Солономъ, предлагалъ разныя мѣры въ измѣнен³ю какого-либо постановлен³я; либо въ искоренен³ю одного изъ существующихъ злоупотреблен³й, и друзья, разсуждая объ общественныхъ дѣлахъ, преобразовывали ихъ на словахъ такъ хорошо, что государство казалось готово было выйти совершенно новымъ изъ ихъ рукъ. Донъ-Кихотъ судилъ обо всемъ такъ здраво, говорилъ такъ умно, что гости не сомнѣвались больше въ его выздоровлен³и, а племянница и экономка со слезами радости благодарили Творца, возвратившаго разсудокъ ихъ покровителю. Священникъ, отказавшись однако отъ прежняго своего намѣрен³я молчать о рыцарствѣ, рѣшился окончательно убѣдиться: истинно или призрачно выздоровлен³е его друга, и уловивъ удобную минуту, началъ разсказывать послѣдн³я придворныя новости. Носятся слухи, говорилъ онъ, будто турки дѣлаютъ больш³я приготовлен³я въ войнѣ, намѣреваясь двинуть изъ Босфора огромный флотъ: неизвѣстно только, на какихъ берегахъ разразится эта ужасная буря. Онъ добавилъ, что весь христ³анск³й м³ръ встревоженъ этимъ извѣст³емъ, и что его величество озаботился, на всяк³й случай, обезопасить неаполитанское королевство отъ нападен³я со стороны острововъ Сицил³и и Мальты.

   - Его величество дѣйствуетъ, какъ благоразумный полководецъ, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, - приводя въ оборонительное положен³е свои обширныя владѣн³я, и не допуская захватить ихъ врасплохъ. Но если-бы онъ удостоилъ меня чести, пожелавъ узнать, на этотъ счетъ, мое мнѣн³е, я бы присовѣтовалъ ему мѣру, о которой, безъ сомнѣн³я, онъ не помышляетъ теперь.

   Не успѣлъ Донъ-Кихотъ докончить своихъ словъ, какъ священникъ невольно подумалъ: "да хранитъ тебя Богъ, несчастный другъ мой, возвращающ³йся, какъ кажется, къ прежнимъ сумазбродствамъ".

   Цирюльникъ, думавш³й тоже самое, спросилъ Донъ-Кихота, что это за мѣра такая, страшась, какъ говорилъ онъ, услышать одну изъ тѣхъ безсмыслицъ, которыя безъ зазрѣн³я совѣсти вчастую предлагаютъ королямъ.

   - Въ той мѣрѣ, которую я хотѣлъ бы предложить, нѣтъ ничего безсмысленнаго; напротивъ, она осмыслена, какъ нельзя болѣе, возразилъ Донъ-Кихотъ.

   - Быть можетъ, сказалъ цирюльникъ, но опытъ показалъ. какъ часто эти осмысленныя мѣры бываютъ непримѣнимы въ дѣлу, или просто смѣшны, а порой даже противны интересамъ народа и короля.

   - Согласенъ, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, но въ моемъ предложен³и нѣтъ ничего смѣшнаго и непримѣнимаго къ дѣлу; оно просто и примѣнимо какъ нельзя болѣе.

   - Вы медлите сообщить намъ его, сказалъ священникъ.

   - Не тороплюсь, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, потому что, правду сказать, боюсь, чтобы члены государственнаго совѣта, услышавъ о немъ, не приписали его себѣ.

   - Что до меня, замѣтилъ цирюльникъ; то клянусь предъ Богомъ и людьми, не говорить о немъ ни королю, ни Роху и ни единой живой душѣ, какъ это поется въ пѣснѣ священника, въ которой увѣдомляютъ короля о ворѣ, искусно уворовавшемъ у него сто дублоновъ и иноходца мула.

   - Не слышалъ этой пѣсни, сказалъ Донъ-Кихотъ, но вѣрю вашей клятвѣ, знаю васъ за прекраснаго человѣка.

   - Еслибъ вы вовсе не знали его, замѣтилъ священникъ, то я готовъ былъ бы головой ручаться, что онъ будетъ, въ этомъ случаѣ, молчатъ, какъ нѣмой.

   - А вы, отецъ мой! какое ручательство представите мнѣ за себя? сказалъ Донъ-Кихотъ священнику.

   - Мое зван³е, отвѣчалъ священникъ, обязывающее меня хранить довѣряемыя мнѣ тайны.

   - Въ такомъ случаѣ, скажу я вамъ, воскликнулъ Донъ-Кихотъ, что еслибъ король, при звукѣ трубъ, воззвалъ во всѣмъ странствующимъ рыцарямъ Испан³и, повелѣвая имъ собраться въ назначенный день во двору, то когда бы ихъ явилось не болѣе шести, и тогда, я увѣренъ, нашелся бы между ними такой, который положилъ бы конецъ могуществу невѣрныхъ. Въ самомъ дѣлѣ: не знаемъ ли мы битвъ, въ которыхъ одинъ рыцарь сражался съ двухсотъ-тысячными арм³ями и побѣждалъ ихъ, точно цѣлая арм³я представляла одну голову для отсѣчен³я. Великъ Господь! Да, еслибъ жилъ теперь славный донъ-Бел³анисъ, или хоть простой отпрыскъ Амадисовъ Гальскихъ, и сразясь съ ними туровъ, клянусь, я не желалъ бы очутиться на мѣстѣ турка. Но потерпимъ, Богъ не покинетъ своего народа и пошлетъ ему рыцаря, быть можетъ, менѣе славнаго, за то столь же безстрашнаго, какъ рыцари временъ минувшихъ. Дальше я молчу, Богъ меня слышитъ.

   - Пресвятая Богородице! завопила племянница. Провались я на этомъ мѣстѣ, если дядя мой не намѣренъ сдѣлаться опять странствующимъ рыцаремъ.

   - Да, да! сказалъ Донъ-Кихотъ. Рыцаремъ былъ я и рыцаремъ я уѵру. Пусть турки восходятъ или нисходятъ, какъ имъ будетъ угодно; пусть они развертываютъ все свое могущество, я говорю одно: Богъ меня слышитъ.

   Въ отвѣтъ на это цирюльникъ попросилъ позволен³я разсказать одну истор³ю, которая, какъ говорилъ онъ, сама напрашивалась быть разсказанною теперь.

   - Сдѣлайте одолжен³е, говорите, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ. Мы готовы васъ слушать.

   - Въ севильскомъ домѣ умалишенныхъ, началъ цирюльникъ: находился нѣкогда больной, посаженный туда своими родственниками. Человѣкъ этотъ вышелъ бакалавромъ изъ оссунскаго университета; онъ впрочемъ одинаково рехнулся бы, еслибъ вышелъ и изъ саламанскаго. Пробывъ нѣсколько лѣтъ въ больницѣ, бѣднякъ вообразилъ себя здоровымъ и написалъ очень умное письмо къ арх³епископу, умоляя его сжалиться надъ несчастнымъ, - которому Богъ, въ своемъ милосерд³и, возвратилъ разсудокъ, - и исторгнуть его изъ той жалкой жизни, которую влачилъ онъ въ домѣ умалишенныхъ. Онъ писалъ, что родные, изъ корыстныхъ видовъ, держутъ его въ больницѣ, намѣреваясь до конца жизни признавать его сумасшедшимъ. Арх³епископъ, убѣжденный въ выздоровлен³и этого человѣка его умными письмами, поручилъ одному капеллану справиться у директора больницы, насколько правды въ томъ, что писалъ бакалавръ, велѣвъ ему вмѣстѣ съ тѣмъ распросить обо всемъ самого больнаго, и освободить его, если онъ окажется правымъ. Директоръ больницы сказалъ пр³ѣхавшему капеллану, что бакалавръ остается такимъ же полуумнымъ, какъ былъ; что порою онъ говоритъ весьма здраво, но подъ конецъ всегда возвращается къ прежнему сумазбродству. Директоръ предлагалъ своему гостю лично удостовѣриться въ этомъ, и они отправились вмѣстѣ къ больному. Проговоривъ съ нимъ больше часу, капелланъ не замѣтилъ въ немъ ни одного признака помѣшательства; напротивъ все, что говорилъ онъ, было такъ умно и такъ кстати, что посолъ арх³епископа счелъ его вполнѣ здоровымъ. Несчастный жаловался, между прочимъ, на директора госпиталя, говоря, что онъ признаетъ его полуумнымъ, въ благодарность за подарки, получаемые отъ его родныхъ. Богатство, вотъ величайш³й врагъ мой, говорилъ онъ; ради его, родные мои считаютъ меня сумасшедшимъ, сами убѣжденные въ томъ, что это ложь. Не смотря на то, они упорно отстаиваютъ ее, не признавая видимаго милосерд³я неба, воззвавшаго меня отъ жизни животной къ жизни человѣческой. Онъ говорилъ такъ убѣдительно, что самъ директоръ больницы заподозрилъ было на минуту его родственниковъ въ жестокости и алчности, а капелланъ, вполнѣ убѣжденный въ исцѣлен³и бакалавра, рѣшился освободить и показать его самому арх³епископу, дабы и тотъ засвидѣтельствовалъ несомнѣнное исцѣлен³е его. Директоръ больницы пытался было отклонить капеллана отъ принятаго имъ рѣшен³я, увѣряя его, что онъ скоро раскается въ своей поспѣшности; но тщетны были всѣ предостережен³я опытнаго человѣка, не перестававшаго повторять, что бакалавръ остается такимъ же сумасшедшимъ, какимъ былъ. Въ отвѣтъ на всѣ доводы директора, капелланъ показалъ ему письмо арх³епископа, и тогда директору осталось выдать бакалавру платье и поручить его капеллану.

   Переодѣвшись, бакалавръ пожелалъ проститься съ нѣкоторыми изъ своихъ товарищей и просилъ позволен³я у капеллана извѣстить ихъ. Капелланъ позволилъ, и съ нѣсколькими другими лицами отправился вслѣдъ за освобожденнымъ больнымъ.

   Проходя возлѣ рѣшетки, за которой содержался одинъ бѣшеный, бывш³й, въ ту пору, совершенно спокойнымъ, бакалавръ сказалъ ему: "прощай, братъ! Не имѣешь ли ты чего поручить мнѣ; я ухожу отсюда, по волѣ Всевышняго, возвратившаго мнѣ разсудокъ, не потому, чтобы я это заслужилъ, но единственно по безпредѣльной благости своей. Онъ не забудетъ, мой другъ, и тебя, если ты довѣришься и будешь молиться ему; а пока я позабочусь прислать тебѣ нѣсколько лакомыхъ кусковъ, зная, по опыту, что сумасшеств³е чаще всего бываетъ слѣдств³емъ желудочной и головной пустоты. Крѣпись же, мой другъ, и не падай духомъ, потому что въ посѣщающихъ насъ бѣдств³яхъ малодуш³е только усиливаетъ страдан³я и приближаетъ послѣдн³й нашъ часъ".

   Услышавъ это, другой бѣшеный, сидѣвш³й напротивъ, быстро приподнялся съ старой рогожки, на которой онъ лежалъ совершенно голый, и закричалъ во все горло, спрашивая: какой это умникъ уходитъ изъ больницы, не въ мѣру окрѣпнувъ тѣломъ и душой?

   - Это я! отвѣчалъ бакалавръ, мнѣ не къ чему оставаться здѣсь послѣ той милости, которую Господь явилъ мнѣ.

   - Смотри, мой другъ! говорилъ ему полуумный, не сглазилъ бы тебя чортъ. Послушайся-ка меня и оставайся лучше здѣсь, чтобы не трудиться возвращаться назадъ.

   - Я знаю, что я здоровъ и навсегда ухожу отсюда, сказалъ бакалавръ.

   - Ты! ты здоровъ? ну Богъ тебѣ въ помощь, воскликнулъ бѣшенный, только клянусь верховнымъ владычествомъ олицетворяемаго мною Юпитера, я поражу Севилью - за то, что она даруетъ тебѣ свободу - такими ударами, память о которыхъ пройдетъ изъ вѣка въ вѣкъ; аминь. Или ты не вѣдаешь, безмозглый бакалавръ, о моемъ всемогуществѣ? Не вѣдаешь ли ты, что я громовержецъ Юпитеръ, держащ³й въ рукахъ моихъ громы, которыми могу разрушить и въ пепелъ обратить м³ръ. Но нѣтъ, я не до конца прогнѣваюсь на невѣжественный городъ; а ограничусь лишь тѣмъ, что лишу его на три года небесной воды, считая съ того дня, въ который произнесенъ этотъ приговоръ. А! ты здоровъ и свободенъ, а я остаюсь въ моей тюрьмѣ полуумнымъ. Хорошо, хорошо, но повторяю: пусть знаетъ Севилья, что я прежде повѣшусь, чѣмъ орошу ее дождемъ.

   Всѣ съ удивлен³емъ слушали эту нелѣпицу, когда бакалавръ живо повернувшись къ капеллану и взявъ его за руки, сказалъ ему: "не обращайте, пожалуста, вниман³я на угрозы этого полуумваго, потому что если онъ, богъ громовъ, Юпитеръ, то я, богъ морей, Нептунъ, и слѣдственно могу дождить на землю всегда, когда это окажется нужнымъ.

   "Очень хорошо, очень хорошо", проговорилъ капелланъ, "но тѣмъ временемъ не нужно раздражать Юпитера, а потому, господинъ Нептунъ, потрудитесь вернуться въ вашу комнату, мы зайдемъ за вами въ другой разъ."

   Всѣ присутствовавш³е при этой сценѣ разсмѣялись изумлен³ю капеллана; бакалавра же переодѣли въ прежнее платье, отвели въ его комнату, и дѣлу конецъ.

   - Такъ вотъ она, та истор³я, сказалъ Донъ-Кихотъ, которая приходилась такъ кстати теперь, что вы не могли не разсказать ее. О, господинъ цирюльникъ, господинъ цирюльникъ! Неужели вы думаете, будто мы ужь такъ слѣпы, что дальше носа ничего не видомъ. Неужели вы не знаете, что всѣ эти сравнен³я ума съ умомъ, мужества съ мужествомъ, красоты съ красотой и рода съ родомъ всегда неумѣстны и не нравятся никому. Милостивый государь! я не богъ морей Нептунъ, и нисколько не претендую слыть человѣкомъ высокаго ума, особенно не имѣя счаст³я быть имъ, что не помѣшаетъ мнѣ однако говорить всему м³ру, какъ опрометчиво онъ поступаетъ, пренебрегая возстановлен³емъ странствующаго рыцарства. Увы! съ растерзаннымъ сердцемъ вижу я, что развращенный вѣкъ нашъ недостоинъ пользоваться тѣмъ неоцѣненнымъ счаст³емъ, которымъ пользовались вѣка минувш³е, когда странствующ³е рыцари принимали на себя заботы оберегать государства, охранять честь молодыхъ дѣвушекъ и защищать вдовъ и сиротъ. Нынѣ же рыцари покидаютъ кольчугу и шлемъ для шелковыхъ и парчевыхъ одеждъ. Гдѣ теперь эти богатыри, которые всегда вооруженные, верхомъ на конѣ, облокотясь на копье, гордо торжествовали надъ сномъ, голодомъ и холодомъ? Гдѣ, въ наше время, найдется рыцарь, подобный тѣмъ, которые послѣ долгихъ, утомительныхъ странствован³й по горамъ и лѣсамъ, достигнувъ морскаго берега, и не находя тамъ ничего, кромѣ утлаго челнока, безстрашно кидались въ него, пренебрегая яростью волнъ, то подбрасывавшихъ къ небу, то погружавшихъ ихъ въ пучину океана; что не мѣшало этимъ рыцарямъ приплывать на другой день къ незнакомой землѣ, удаленной отъ ихъ родины тысячи на три миль и обезсмертить себя тамъ подвигами, достойными быть увѣковѣченными на чугунѣ и мраморѣ? Праздность и изнѣженность властвуютъ нынѣ надъ м³ромъ и позабыта древняя доблесть. Гдѣ встрѣтимъ мы теперь рыцаря мужественнаго, какъ Амадисъ, гостепр³имнаго, какъ Тирантъ Бѣлый, самоотверженнаго, какъ Родомонтъ, мудраго, какъ король Сорбинъ или Пальмеринъ Англ³йск³й, предпр³имчиваго, какъ Рейнальдъ, изящнаго, какъ Лисвартъ Греческ³й, столь израненнаго и столькихъ изранившаго, какъ Бел³анисъ, непобѣдимаго, какъ Роландъ, очаровательнаго, какъ Рожеръ, предокъ герцоговъ Феррарскихъ, какъ говоритъ объ этомъ въ своей истор³и Турпинъ. Всѣ они и съ ними много другихъ, которыхъ я могъ бы поименовать, составили славу странствующихъ рыцарей, и къ рыцарямъ, къ ихъ несокрушимому мужеству, я совѣтовалъ бы теперь воззвать королю, если онъ ищетъ вѣрныхъ слугъ, которые шевельнули бы бородами турокъ. Но, я долженъ сидѣть въ моей кельѣ, изъ которой запрещено мнѣ выходить; и если Юпитеръ, какъ говоритъ синьоръ Николай, не хочетъ дождить на насъ, то я сижу здѣсь затѣмъ, чтобы дождить на себя всегда, когда мнѣ вздумается. Говорю это въ тому, дабы многоуважаемый господинъ цирюльникъ зналъ, что я его понялъ.

   - Вы напрасно сердитесь, замѣтилъ цирюльникъ, видитъ Богъ, я не желалъ огорчить васъ.

   - Напрасно или не напрасно - про то мнѣ знать, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ.

   - Милостивые государи! вмѣшался священникъ, я бы желалъ разъяснить одно сомнѣн³е, порожденное во мнѣ словами господина Донъ-Кихота.

   - Сдѣлайте одолжен³е, отвѣтилъ рыцарь.

   - Я нахожу невозможнымъ, сказалъ священникъ, чтобы всѣ эти странствующ³е рыцари были люди съ тѣломъ и костями; по моему, это призраки, живш³е въ одномъ воображен³и, изъ котораго перешли въ сказки, написанныя для развлечен³я праздной толпы.

   - Вотъ заблужден³е, въ которое впадаютъ мног³е, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ; и я не разъ вынужденъ былъ озарять свѣтомъ правды это сомнѣн³е, ставшее почти общимъ. По временамъ старан³я мои были безуспѣшны, но въ большой части случаевъ я убѣждалъ невѣрующихъ въ этой истинѣ, столь ясной для меня, что кажется, я могу описать вамъ Амадиса такъ, какъ будто я видѣлъ его воочью. Да, это былъ человѣкъ высокаго роста, съ бѣлымъ, подвижнымъ лицомъ, съ окладистой, черной бородой, съ гордымъ и вмѣстѣ мягкимъ взглядомъ; человѣкъ, не любивш³й много говорить, рѣдко сердивш³йся и скоро забывавш³й свой гнѣвъ. Я нарисовалъ Амадиса, какъ могъ бы нарисовать вамъ портреты всѣхъ славныхъ рыцарей, потому что изъ описан³й, оставленныхъ историками ихъ, очень не трудно составить себѣ полное понят³е объ осанкѣ, ростѣ и наружности каждаго извѣстнаго рыцаря.

   - Если это такъ, сказалъ цирюльникъ, то дайте намъ понят³е о ростѣ великана Моргана.

   - Существуютъ ли на свѣтѣ великаны? это вопросъ спорный, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, хотя священное писан³е, которое не можетъ лгать, упоминаетъ о великанѣ Гол³аѳѣ. Въ Сицил³и найдены остовы рукъ и ногъ, которые должны были принадлежать людямъ, высокимъ какъ башни. Во всякомъ случаѣ, я не думаю, чтобы Морганъ отличался особеннымъ ростомъ. Истор³я говоритъ, что ему случалось проводить ночи въ закрытыхъ здан³яхъ; если же онъ находилъ здан³я, способныя вмѣщать его, то ясно, что ростъ его былъ не Богъ знаетъ какой.

   - Правда! сказалъ священникъ, слушавш³й съ удовольств³емъ бредни Донъ-Кихота, но что думаете вы о Роландѣ, Рейнальдѣ и двѣнадцати перахъ Франц³и?

   - О Рейнальдѣ могу сказать только, что у него, вѣроятно, было широкое румяное лицо, съ огненными глазами, потому что онъ былъ страшно горячъ и заносчивъ; и съ особенною любовью покровительствовалъ разбойникамъ и разнымъ негодяямъ. Что до Роланда, Ротоланда или Орланда (онъ извѣстенъ подъ этими тремя именами), то я, кажется, не ошибусь, сказавъ, что онъ былъ широкоплечъ, средняго роста, немного кривоногъ, съ смуглымъ лицомъ, съ жесткою русою бородою, съ грубымъ тѣломъ, отрывистой рѣчью и угрожающимъ взглядомъ. Все это не мѣшало ему, однако, быть человѣкомъ предупредительнымъ, вѣжливымъ и прекрасно образованнымъ.

   - Если Роландъ походилъ на нарисованный вами портретъ, сказалъ цирюльникъ, то я нисколько не удивляюсь, что прекрасная Анжелика предпочла ему маленькаго, безбородаго мавра, ставшаго властелиномъ ея красоты.

   - Эта Анжелика, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, была взбалмошная и вѣтренная женщина, прославившаяся красотой и своими скандалезными похожден³ями. Жертвуя наслажден³ю репутац³ей, она отвергла сотни благородныхъ рыцарей, полныхъ доблести и ума, для маленькаго безбородаго пажа, безъ роду и племени, единымъ достоинствомъ котораго была безграничная преданность своему престарѣлому повелителю. Вотъ почему пѣвецъ Анжелики, послѣ этой непростительной слабости, перестаетъ говорить о своей героинѣ, и чтобы никогда больше не возвращаться къ ней, круто заканчиваетъ свою истор³ю этими стихами:

  

   Быть можетъ скажетъ въ будущемъ искуснѣйшая лира,

   Какъ славнаго Катая ей досталася порфира.

  

   Стихи эти оказались пророческими, потому что съ тѣхъ поръ въ Андалуз³и явился пѣвецъ слезъ Анжелики, а въ Кастил³и пѣвецъ ея красоты.

   - Странно, замѣтилъ цирюльникъ, что между столькими поэтами, воспѣвавшими Анжелику, не нашлось ни одного, который бы сказалъ о ея легкомысл³и?

   - Еслибъ Сакрипантъ или Роландъ были поэтами, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, то я увѣренъ, они порядкомъ бы отдѣлали эту взбалмошную красавицу, подражая большей части отверженныхъ любовниковъ, мстящихъ своимъ возлюбленнымъ пасквилями и сатирами; мщен³е, недостойное, впрочемъ, благороднаго сердца. До сихъ поръ, однако, не появилось ни одного злаго стиха противъ этой женщины, ворочавшей полум³ромъ.

   - Странно, сказалъ священникъ; но не успѣлъ онъ договорить этого слова, какъ послышался громк³й крикъ племянницы и экономки, покинувшихъ незадолго передъ тѣмъ кабинетъ Донъ-Кихота. Друзья поднялись съ своихъ мѣстъ и поспѣшили узнать причину поднявшагося шума.

  

  

   Виновникомъ тревоги оказался Санчо, хотѣвш³й войти къ Донъ-Кихоту, не смотря на сопротивлен³е его племянницы и экономки. "Что нужно здѣсь этому лентяю, этому бродягѣ?" кричала экономка: "Ступай, любезный, домой, нечего тебѣ здѣсь дѣлать, это ты совращаешь и уговариваешь нашего господина рыскать, какъ угорѣлый, по большимъ дорогамъ".

   - Хозяйка сатаны! отвѣчалъ Санчо; не врите такъ безбожно; не я совращаю, а меня совращаютъ и уговариваютъ рыскать по бѣлому свѣту, меня увлекъ господинъ вашъ изъ дому обманомъ, обѣщавъ мнѣ островъ, ожидаемый мною по сю пору.

   - Какого острова ему здѣсь нужно, кричала экономка, что это какой-нибудь лакомый, съѣстной кусокъ этотъ островъ, что-ли?

   - Лакомый то лакомый кусокъ, отвѣчалъ Санчо, только не съѣстной, а такой, который стоитъ четырехъ городовъ и цѣлой провинц³и.

   - Но тебя не пустятъ сюда, невѣжа, груб³янъ, продолжала экономка, ступай пахать землю и позабудь о своихъ небывалыхъ островахъ.

   Священникъ и цирюльникъ отъ души смѣялись слушая этотъ забавный споръ, но Донъ-Кихотѣ, хорошо зная своего оруженосца, боялся, чтобы онъ не далъ, по своему обыкновен³ю, воли языку, и остановивъ экономку приказалъ впустить Санчо. Въ ту же минуту священникъ и цирюльникъ простились съ своимъ другомъ, отчаяваясь въ его излечен³и. Они видѣли, что теперь онъ больше, чѣмъ когда-нибудь зараженъ своимъ проклятымъ рыцарствомъ.

   - Вспомните мое слово, говорилъ священникъ цирюльнику, если другъ нашъ не пустится въ новыя странствован³я въ ту минуту, когда мы меньше всего будемъ этого ожидать.

   - Непремѣнно. Но меня не столько удивляетъ помѣшательство господина, сколько наивность его оруженосца, который такъ вбилъ себѣ въ голову этотъ островъ, что его ничѣмъ не вышибешь теперь изъ нея, отвѣтилъ цирюльникъ.

   - Да хранитъ ихъ Богъ. Мы же не перестанемъ ни на минуту слѣдить за ними, и посмотримъ чѣмъ кончатся сумазбродства рыцаря и его оруженосца, этихъ двухъ людей какъ будто созданныхъ другъ для друга, такъ что глупость одного дополняетъ сумасшеств³е другого.

   - Ваша правда, интересно знать, что выдумаютъ они теперь, оставшись вмѣстѣ.

   - Мы узнаемъ это отъ домашнихъ нашего друга, отъ нихъ ничто не ускользнетъ.

   Между тѣмъ Донъ-Кихотъ запершись съ своимъ оруженосцемъ говорилъ ему:

   - Санчо! грустно мнѣ было узнать, что ты всюду говоришь, будто я насильно оторвалъ тебя отъ твоей семьи, точно я самъ не покидалъ своей. Мы вмѣстѣ уѣхали, странствовали по одной дорогѣ, испытывали одну и туже участь; и если тебя подбрасывали одинъ разъ на одѣялѣ, то меня чуть не сто разъ били палками; вотъ единственное преимущество, которое я имѣлъ передъ тобой во все время нашихъ странствован³й.

   - Оно такъ и должно быть, отвѣчалъ Санчо, потому что, по вашимъ собственнымъ словамъ, вся горечь приключен³й должна быть выпиваема рыцарями, а не оруженосцами ихъ.

   - Ты ошибаешься Санчо, сказалъ рыцарь, вспомни эти олова: quando caput dolet...

   - Я не знаю иныхъ языковъ, кромѣ своего природнаго, перебилъ Санчо.

   - Когда страдаетъ голова, съ ней страдаетъ все тѣло, замѣтилъ Донъ-Кихотъ. Я, господинъ твой. Голова тоuо тѣла, часть котораго составляешь ты, мой слуга; поэтому претерпѣваемое мною страдан³е должно отразиться на тебѣ, какъ твое на мнѣ.

   - Оно то должно быть такъ, но только когда меня, несчастный членъ какого то тѣла, подкидывали на одѣялѣ, голова моя прогуливалась тогда за стѣнами двора, глядя на мои воздушныя путешеств³я, и не ощущая при этомъ ни малѣйшей боли. Между тѣмъ, я думаю, что если члены извѣстнаго тѣла должны страдать при страдан³и головы, то и голова, въ свою очередь, должна была бы страдать при всякомъ страдан³и частей ея тѣла.

   - Неужели-же ты думаешь, Санчо, что я смотрѣлъ хладнокровно, какъ тебя подкидывали на одѣялѣ? Не думай и не говори этого, мой другъ; будь увѣренъ, что я страдалъ въ эту минуту больше тебя. Но потолкуемъ объ этомъ когда-нибудь на свободѣ. Теперь, Санчо, скажи мнѣ откровенно, что говорятъ обо мнѣ наши крестьяне, дворяне, рыцари? Что думаютъ они о моихъ подвигахъ, о моемъ самоотвержен³и, о моемъ намѣрен³и воскресить странствующее рыцарство. Разскажи подробно все, что слышалъ ты обо мнѣ, не пр³украшивая, не добавляя и ничего не убавляя, помня, что вѣрный слуга долженъ говорить своему господину всегда и вездѣ голую правду; и знай, мой другъ, что еслибъ обнаженная истина всечасно возставала предъ сильными м³ра сего, то мы жили бы въ золотомъ вѣкѣ, называемомъ и безъ того золотымъ, по сравнен³ю его съ вѣками минувшими. Помни это, Санчо, и отвѣчай прямо на мои вопросы.

   - Извольте, но только не сердитесь когда я вамъ скажу, безъ всякихъ украшен³й все, что я слышалъ о васъ.

   - Говори откровенно, и я не думаю сердиться на тебя.

   - Такъ скажу я вамъ по правдѣ: всѣ говорятъ, что вы рехнулись, да и я вмѣстѣ съ вами. Дворяне говорятъ, будто вы не имѣли права прибавлять къ вашей фамил³и донъ и называть себя рыцаремъ, владѣя всего на всего четырьмя виноградными деревьями и нѣсколькими десятинами земли съ рвомъ спереди и позади; рыцари очень недовольны, что въ нимъ присталъ простой гидальго, особенно тѣ изъ нихъ, которые не только въ рыцари, да не годятся и въ оруженосцы, которые чистятъ сажей сбрую и заштопываютъ чернымъ шолкомъ свои зеленые носки.

   - Это меня не касается. Я всегда прилично одѣтъ и никогда не ношу платья съ заплатами; съ дырами, быть можетъ, но только съ дырами, сдѣланными оруж³емъ, а не временемъ.

   - На счетъ же вашего мужества, благородства и вашихъ подвиговъ, мнѣн³я розны: одни говорятъ, что вы довольно забавный полуумный; друг³е - что вы храбры, но безтолковы; третьи - что вы благородный сумазбродъ; всѣ же, вообще, такъ хорошо честятъ васъ, какъ лучше и придумать нельзя, еслибъ даже захотѣть.

   - Санчо, отвѣтилъ Донъ-Кихотъ, чѣмъ возвышеннѣе наши достоинства, тѣмъ сильнѣе злословятъ ихъ; ты это ясно видишь теперь. Мног³е ли изъ великихъ историческихъ лицъ не были оклеветаны? Юл³й Цезарь, этотъ славный полководецъ прослылъ за эгоиста, неряху и развратника. Великаго Александра обвиняли въ пьянствѣ. Проводивш³й жизнь свою въ баснословныхъ подвигахъ Геркулесъ прослылъ человѣкомъ изнѣженнымъ и сладострастнымъ. О братѣ Амадиса донъ-Галаорѣ говорили, что онъ безпокоенъ и неуживчивъ, а о самомъ Амадисѣ, будто онъ плакса, не хуже любой женщины. Поэтому, бѣдный мой Санчо, я нисколько не огорченъ всѣми этими слухами, утѣшая себя тѣмъ, что несправедливость людей была удѣломъ многихъ великихъ мужей, ставшихъ удивлен³емъ м³ра.

   - Но позвольте, на срединѣ дороги не останавливаются; замѣтилъ Санчо.

   - Что же еще? спросилъ Донъ-Кихотъ.

   - А то, отвѣчалъ Санчо, что, до сихъ поръ, я подчивалъ васъ медомъ, если же вы хотите звать побольше, то я приведу сюда одного человѣка, который доскажетъ вамъ остальное. Сынъ Варѳоломея Караско, Самсонъ, пр³ѣхалъ вчера вечеромъ изъ Саламанки, гдѣ онъ получилъ зван³е бакалавра; узнавши о его пр³ѣздѣ, я отправился поболтать съ нимъ, и узналъ отъ него, что въ Итал³и отпечатана книга, которая называется: славный и многоумный рыцарь Донъ-Кихотъ Ламанчск³й. Въ этой книгѣ говорится только о васъ и обо мнѣ; и если вѣрить Караско, такъ я выставленъ въ ней за показъ всему м³ру подъ моимъ настоящимъ именемъ Санчо Паесо. Въ книгу эту всунута и госпожа Дульцинея Тобозская и многое другое, происшедшее между мной и вами. Я перекрестился, по крайней мѣрѣ, тысячу разъ, не понимая, какой чортъ разсказалъ это все описавшему насъ сочинителю.

   - Нужно думать, что книгу эту написалъ какой-нибудь мудрый волшебникъ, потому что отъ нихъ не скрыто ничего, замѣтилъ Донъ-Кихотъ.

   - Должно быть волшебникъ, чортъ бы его побралъ, отвѣтилъ Санчо; Караско говорятъ, будто онъ называется Сидъ Гамедъ Беренгена {Беренгена - слово испанское, означающее бадиджану, родъ овощей, весьма употребительныхъ въ Валенс³и.}.

   - Это мавританское имя - сказалъ Донъ-Кихотъ.

   - Очень можетъ быть; мавры, какъ слышно, любятъ бадиджану - отвѣчалъ Санчо.

   - Ты однако, перепуталъ, кажется, имя автора, замѣтилъ Донъ-Кихотъ; потому что слово сидъ значитъ господинъ.

   - Этого я не знаю, но если вамъ желательно, чтобъ я привелъ сеюда самого бакалавра, то я полечу къ нему быстрѣе птицы, сказалъ Санчо.

   - Ты сдѣлаешь мнѣ этимъ большое одолжен³е; послѣдняя новость такъ сильно затронула мое любопытство, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, что я не возьму ничего въ ротъ, пока не узнаю подробно обо всемъ.

   Санчо тотчасъ же побѣжалъ за бакалавромъ, съ которымъ онъ вскорѣ вернулся къ Донъ-Кихоту, и тогда между ними завязался преинтересный разговоръ, переданный въ слѣдующей главѣ.

  

  

   Донъ-Кихотъ крѣпко задумался, въ ожидан³и прихода Караско. Онъ никакъ не могъ ожидать, чтобы истор³я его подвиговъ была обнародована въ то время, когда мечь рыцаря еще дымился кровью его враговъ. И онъ вообразилъ себѣ, что вдохновенный своимъ даромъ, истор³ю его написалъ какой-нибудь волшебникъ, другъ или недругъ его: другъ: съ цѣл³ю возвеличить и вознести его превыше всѣхъ рыцарей м³ра; недругъ - съ цѣл³ю омрачить его славу и низвести его ниже послѣдняго оруженосца. "Я, однако, не припомню", говорилъ онъ самъ себѣ, "чтобы кто-нибудь писалъ истор³ю оруженосцевъ, и если правда, что истор³я моя напечатана, то, какъ истор³я странствующаго рыцаря, она должна быть благородна, возвышенна и правдоподобна". Вспомнивъ однако, что историкъ его мавръ, какъ показывало слово сидъ, а потому отъ него, какъ отъ мавра, трудно ожидать правды; онъ началъ бояться, чтобы мавританск³й писатель не представилъ съ неприличной стороны любви рыцаря въ Дульцинеѣ, и тѣмъ не омрачилъ бы ея незапятнанной славы. Не смотря на то, онъ былъ увѣренъ, что авторъ воздастъ должную хвалу рѣдкому постоянству и безграничной преданности своего героя избранной имъ дамѣ, отвергшаго изъ-за нее столько царственныхъ женщинъ, чтобы не омрачить ни одною тѣнью вѣрности клятвъ, данныхъ имъ Дульцинеѣ.

   Приходъ Караско и Санчо оторвалъ Донъ-Кихота отъ этихъ мечтан³й, и рыцарь, какъ бы внезапно пробужденный отъ глубокаго сна, встрѣтилъ своего гостя и принялъ его съ нелицепр³ятнымъ радуш³емъ.

   Не смотря на свое имя, Самсонъ Караско былъ человѣкъ лѣтъ двадцати пяти: блѣдный, низк³й, худой, умный и большой насмѣшникъ. Круглое лицо, большой ротъ и вздернутый носъ сразу показывали въ немъ человѣка, не считавшаго особеннымъ грѣхомъ посмѣяться на чужой счетъ. Войдя въ Донъ-Кихоту, онъ кинулся предъ нимъ на колѣна, прося у него позволен³я облобызать его руки. "Синьоръ", сказалъ онъ ему: "клянусь этимъ платьемъ святаго Петра - хотя я и не вознесся еще надъ четырьмя первыми учеными степенями - вы славнѣйш³й изъ всѣхъ прошедшихъ, настоящихъ и будущихъ рыцарей; и да благословится имя Сидъ-Гамедъ Бененгели, пр³явшаго на себя трудъ написать ваши несравненные подвиги; да благословится десять разъ имя того, это перевелъ эту истор³ю съ арабскаго языка на кастильск³й и тѣмъ доставилъ намъ возможность насладиться чтен³емъ одной изъ самыхъ увлекательныхъ книгъ".

   Приподнявъ Караско, Донъ-Кихотъ спросилъ его: "скажите, неужели, въ самомъ дѣлѣ истор³я моихъ дѣлъ уже написана и притомъ мавританскимъ историкомъ"?

   - Да, отвѣчалъ Караско, не только написано, но и отпечатана уже болѣе чѣмъ въ двѣнадцати тысячахъ экземплярахъ въ Лиссабонѣ, Валенс³и, Барселонѣ, говорятъ будто ее печатаютъ даже въ Анверѣ, и я нисколько не сомнѣваюсь, что нѣкогда ее станутъ всюду печатать и переведутъ на всѣ языки.

   - Ничто не можетъ болѣе обрадовать каждаго благороднаго человѣка, сказалъ Донъ-Кихотъ, какъ видѣть еще при жизни напечатанною истор³ю своихъ дѣлъ, видѣть себя при жизни окруженнымъ общимъ уважен³емъ и ореоловъ незапятнанной славы.

   - О, что до славы, отвѣтилъ бакалавръ, то, въ этомъ отношен³и, вы недосягаемо вознеслись надъ всѣми странствующими рыцарями въ м³рѣ, потому что мавританск³й историкъ на своемъ, а христ³анск³й за своемъ языкѣ старались обрисовать характеръ вашъ въ самомъ ослѣпительномъ блескѣ, выказавъ съ самой возвышенной стороны вашу неустрашимость въ опасностяхъ, твердость въ превратностяхъ жизни, терпѣн³е въ перенесен³и ранъ, и наконецъ платоническую любовь вашу къ доннѣ Дульцинеѣ Тобозежой.

   - А! воскликнулъ Санчо. Я, правду сказать, не слыхалъ до сихъ поръ, чтобы госпожа Дульцинея называлась донной; она просто Дульцинея, безъ всякихъ доннъ; и вотъ вамъ первая ошибка въ вашей истор³и.

   - Это дѣло не важное, возразилъ бакалавръ.

   - Конечно, не важное, подтвердилъ Донъ-Кихотъ. Но скажите, пожалуйста, продолжалъ онъ, обращаясь къ бакалавру, как³е изъ моихъ подвиговъ въ особенности прославлены?

   - Въ этомъ отношен³и мнѣн³я расходятся, отвѣчалъ Караско. Одни превозносятъ битву вашу съ вѣтряными мельницами, другимъ болѣе понравилось приключен³е съ сукновальнями; третьи - въ восторгѣ отъ вашей встрѣчи съ двумя великими арм³ями, оказавшимися стадами барановъ, четвертымъ понравилось, въ особенности, приключен³е съ мертвецомъ, везомымъ въ Сегов³ю. Мног³е, наконецъ, восхищены приключен³емъ съ освобожденными вами каторжниками, но самое большее число читателей говоритъ, что битва съ Бисвайцемъ затмѣваетъ всѣ остальные ваши подвиги.

   - Описана ли въ этой истор³и, спросилъ Санчо, встрѣча наша съ ангуезскими погонщиками, когда чортъ дернулъ Россинанта искать полдень въ четырнадцатомъ часу.

   - Въ ней описано рѣшительно все, и при томъ съ малѣйшими подробностями, отвѣчалъ бакалавръ. Авторъ не забылъ ничего, даже кувыркан³й Санчо на одѣялѣ.

   - Не на одѣялѣ, а въ воздухѣ - пробормоталъ Санчо.

   - Что дѣлать? замѣтилъ Донъ-Кихотъ; нѣтъ истор³и, въ которой бы не было своего высокаго и низкаго; это особенно примѣнимо къ истор³ямъ странствующихъ рыцарей, ихъ не всегда приходится наполнять одними счастливыми событ³ями.

   - Правда ваша, такая правда, отвѣтилъ Караско, что мног³е находятъ даже лучшимъ, еслибъ авторъ умолчалъ о нѣкоторыхъ палочныхъ ударахъ, такъ щедро сыпавшихся на рыцаря Донъ-Кихота во многихъ встрѣчахъ.

   - Они, однако, нисколько не вымышлены, замѣтилъ Санчо.

   - Тѣмъ не менѣе о нихъ, дѣйствительно, лучше было бы умолчать. сказалъ Донъ-Кихотъ. Къ чему говорить о томъ, что нисколько не можетъ возвысить достоинства и интереса разсказа, и что унижаетъ при томъ избраннаго авторомъ героя. Неужели, въ самомъ дѣлѣ, Эней былъ такъ набоженъ, какъ говоритъ Виргил³й, а Улиссъ такъ мудръ, какъ повѣствуетъ Гомеръ?

   - Но, позвольте вамъ замѣтить, что между поэтомъ и историкомъ существуетъ нѣкоторая разница, сказалъ бакалавръ. Поэтъ рисуетъ событ³я не такъ, какъ онѣ были, а какъ должны бы быть; историкъ же - рабъ событ³я, онъ не смѣетъ ничего вычеркнуть въ немъ и ничего добавить къ нему.

   - Чортъ возьми! воскликнулъ Санчо, да если этотъ мавръ не вретъ, то говоря о палочныхъ ударахъ, выпавшихъ на долю моего господина, онъ, вѣроятно, не молчитъ и о тѣхъ, которые выпали на мою - потому что палка никогда не касалась плечь моего господина иначе, какъ касаясь въ то же время меня въ полномъ моемъ составѣ. Это, впрочемъ, нисколько не удивительно; при страдан³и головы, страдаютъ всѣ члены, говоритъ господинъ Донъ-Кихотъ.

   - Какъ ты злопамятенъ, Санчо, сказалъ Донъ-Кихотъ; ты никогда не забываешь того, что хочешь помнить.

   - Да могу ли я позабыть эти удары, когда слѣды ихъ еще свѣжи на моихъ бокахъ, - отвѣтилъ Санчо.

   - Молчи и не перебивай господина бакалавра, пусть онъ передастъ все, что говорится обо мнѣ въ моей истор³и.

   - Я тоже хотѣлъ бы узнать все, что говорится въ ней обо мнѣ, добавилъ Санчо, потому что я играю въ ней, какъ слышно, не послѣднюю ролю.

   - Роль, а не ролю, перебилъ Караско.

   - Вотъ нашелся новый поправчикъ, воскликнулъ Санчо. Да если мы этакъ будемъ продолжать, такъ вѣрно ничего не узнаемъ при жизни.

   - Да отступится отъ меня Богъ, отвѣчалъ бакалавръ, если Санчо не второе лицо въ истор³и Донъ-Кихота, и даже существуютъ люди, предпочитающ³е оруженосца рыцарю. Говорятъ только, что Санчо очень легковѣрно принялъ за чистую монету островъ, обѣщанный ему его господиномъ.

   - За горою есть еще солнце, сказалъ Донъ-Кихотъ, и Санчо съ лѣтами станетъ опытнѣе и способнѣе управлять островомъ.

   - Ужъ если я не способенъ управлять островомъ теперь, воскликнулъ Санчо, то не сдѣлаюсь способнѣе и въ Мафусаиловы лѣта. Бѣда не въ моихъ способностяхъ, а въ томъ, что мы не знаемъ, гдѣ найти этотъ островъ.

   - Санчо! предайся во всемъ волѣ Бога, безъ которой не падаетъ съ дерева ни единый листъ, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ; и тогда, быть можетъ, все пойдетъ къ лучшему.

   - Ваша правда, проговорилъ Караско; и если будетъ на то воля Бога, то Санчо получитъ скорѣе сто острововъ, чѣмъ одинъ.

   - Видѣлъ я, сказалъ Санчо, губернаторовъ, которые не стоятъ моего мизинца и, однако, они пользуются полнымъ почетомъ и ѣдятъ съ серебряныхъ блюдъ.

   - Это губернаторы не острововъ, а чего-нибудь болѣе сподручнаго имъ, замѣтилъ Караско, потому что губернатору острова нужно быть, по крайней мѣрѣ, человѣкомъ грамотнымъ.

   - Ничего я этого не понимаю, отвѣтилъ Санчо, и знаю только, что Богъ усадитъ меня на такое мѣсто, на которомъ я всего лучше въ состоян³и буду служить ему. Господинъ бакалавръ! историкъ нашъ поступилъ очень умно, взвѣшивая свои слова, когда писалъ обо мнѣ; иначе, клянусь Богомъ, я закричалъ бы такъ, что меня услышали бы глух³е.

   - А я клянусь, отвѣчалъ Караско, что о васъ закричали бы тогда какъ о чудѣ.

   - Дѣло не въ чудѣ, сказалъ Санчо, а пусть каждый обращаетъ вниман³е на то, что говоритъ о комъ бы то ни было, и не пишетъ всего, что взбредетъ ему на умъ.

   - Съ недостаткамъ этой истор³и, продолжалъ бакалавръ, относятъ еще приклеенную къ ней авторомъ повѣсть Безразсудно-любопытный, не потому, чтобы она была скучна или дурно написана, но она не имѣетъ никакого отношен³я къ приключен³ямъ господина Донъ-Кихота.

   - Готовъ биться объ закладъ, воскликнулъ Санчо, что эта собака авторъ совалъ въ свою книгу, какъ въ чемоданъ, все, что попадалось ему подъ руку.

   - Если это правда, замѣтилъ Донъ-Кихотъ, то историкъ мой оказывается не мудрымъ волшебникомъ, а невѣжественнымъ болтуномъ, писавшимъ наобумъ, подобно живописцу Орбанея, который на вопросъ, что намѣренъ онъ рисовать, отвѣчалъ: что случится; и однажды нарисовалъ пѣтуха, подъ которымъ нужно было подписать: "это пѣтухъ". Боюсь, какъ бы не вышло чего-нибудь подобнаго и съ моей истор³ей; какъ бы не понадобились и къ ней подобные комментар³и.

   - О, въ этомъ отношен³и будьте. покойны, сказалъ Караско: она написана чрезвычайно ясно; нѣтъ человѣка, который не въ состоян³и былъ бы понимать ее. Ее перелистываютъ дѣти, хвалятъ старики, а молодежь просто пожираетъ ее. Словомъ, всѣ ее читаютъ и перечитываютъ; и теперь чуть кто-нибудь завидитъ тощую клячу, какъ уже кричитъ: вотъ Россинантъ! Но самый больш³й восторгъ книга эта возбудила въ пажахъ. Трудно найти переднюю вельможи, въ которой бы не нашлось экземпляра Донъ-Кихота; и не успѣетъ одинъ пажъ прочесть ее, какъ ужъ другой, съ нетерпѣн³емъ, выхватываетъ у него книгу; и всѣ они, кажетс