Островский Александр Николаевич - Лакшин В. Я. Александр Николаевич Островский

align="justify">   - Почему же?

   - Как вам сказать?.. Вот жена Эдельсона... проста. Я к ней езжу в полушубке, а к вам так не приедешь" ¹².

   К Новосильцевым и в самом деле надо было являться во фраке, с галстуком и тростью, а не как придется. Да и не во фраке дело. Он проще и легче чувствовал себя в компании "оглашенных" или в актерском кружке молодой актрисы Малого театра Никулиной-Косицкой, у которой все чаще стал появляться.

   Сестры Новосильцевы обижались. Островский не навестил их, как обещал, летом в имении Юсуково, а когда они вернулись в Москву осенью, не пришел к ним, хотя при расставании весной как будто бы уверял, что "пропадет со скуки".

   "Напрасно я его ждала, - пишет с досадой Ольга в своих мемуарах, - люди, знающие его коротко, мне объяснили, что он от нас отвык и к нам не вернется. Долго я не могла понять, что можно без видимой причины расходиться с людьми, совершенно охладеть к ним... Островский бывал ежедневно, с утра до вечера, в другом семействе; это продолжалось всю зиму, летом же перешел к другим, а к тем более не заглядывал" ¹³.

   Тут слышно - и спустя тридцать лет - оскорбленное женское сердце. Что поделать? В том кругу, к которому принадлежали Ростопчина и Новосильцевы, Островский все же чувствовал себя чужестранцем. Он увлекался в самом деле горячо, привязывался быстро, но когда исчерпывал свои симпатии до дна и как бы узнавал сполна этот притягивающий своей новизной, но чужой ему мир, его симпатии и дружбы легко отсыхали и рассыпались.

   Теперь он был увлечен людьми театра - супругами Никулиными, Сергеем и Екатериной Васильевыми - и с ними коротал все свободные свои часы.

  

   Всяк, кто в известную пору жизни бывает отмечен поначалу лестным ему вниманием в литературном и светском кругу, может считать себя обеспеченным на тот счет, что вокруг его имени и частной жизни уже свиваются легенды.

   Что знали об Островском в кружках, в которых, кажется, знают всё и обо всех? Что говорили о нем московские кумовья и кумушки?

   Если верить молве, молодой драматург только то и делал, что ходил по трактирам и погребкам, навещал салон Ростопчиной, сидел ежедневно в кофейне и между двумя рюмками очищенной просматривал корректуры погодинского журнала. Временами же, как рассказывали, компания его приятелей, растряся мошну богатенького купчика, ездила кутить в Сергиев посад и Саввин монастырь, а то и в Арзамас или Нижний, и эти поездки по святым местам и дальним градам с обильными возлияниями по дороге назывались у них - ездить "Тпруа!".

   Да чего-чего только не говорили!

   Нет, должно быть, писателя, который под лучами своей известности не обретал в глазах толпы черты гуляки праздного или светского ловеласа. А молодой Островский, будем откровенны, давал иной раз повод к подобным пересудам. Даже в глазах Аполлона Григорьева в те ранние годы его талантливый друг

  

   "...Полу-Фальстаф, полу-Шекспир,

   Распутства с гением слепое сочетанье".

  

   Такое определение может показаться обидным, но оно прозвучало в домашних стихах, где позволительны комические преувеличения и дружеская фамильярность. К тому же Григорьев не пожалел тут и себя, обозначив свой девиз двумя словами: "хандрить и пьянствовать".

   Что греха таить, молодой Островский охотно разделял со своими постоянными спутниками богемный образ жизни и, как признавался Аполлон Григорьев Погодину, в случае получения ими солидного гонорара "дней с пять Марьина роща, заведение на Поварской и заведение у Калужских ворот поглощали бы существование вашего покорнейшего слуги и его друзей, ибо впредь покорнейший слуга, хотя и сам не пьющий (в этом месте письма адресат должен был улыбнуться. - В. Л.), но любит поить на славу, любит цыганский табор, любит жизнь, одним словом, любит до сих пор как юноша, хоть ему тридцать два года, так что отчасти с него рисован был Петр Ильич новой драмы Островского" ¹.

   Боже правый, но когда же Островский работает? Не знаем, не беремся ответить.

   Работы художника не видно - нагляден результат. Как крот, он роет где-то в глубине, под землей, вдали от любопытных глаз. На поверхности кажется, что единственное его занятие - гулять, разговаривать, сидеть в трактире, спорить, ходить по гостям... А он работает.

   Над страницами рукописи "Бедной невесты" - второй большой пьесы, давно им задуманной, провел он не одну бессонную ночь. В поздние годы в назидание молодым авторам Островский вспоминал: "У меня была железная энергия, когда я учился писать, - и то, проработав полтора года над "Бедной невестой" (2-я пьеса), я получил к ней такое отвращение, что не хотел видеть ее на сцене. Я решился ее поставить по неотступной просьбе актеров и то через два года по напечатании" ². Три раза менял молодой драматург общий ход действия в комедии - было от чего утомиться и изнемочь.

   Островский выстроил первоначальный план и, еще колеблясь в названии (быть может, "Суженого конем не объедешь"?), стал набрасывать отдельные сцены - не по порядку, а как придется, "под настроение". Значительная часть сцен была уже им написана, когда замысл углубился, приобрел новые очертания.

   "Бедная невеста" не должна была повторять сатирический рисунок "Банкрота" или "Картины семейного счастья". Любовь, как пружина пьесы, положительное, даже несколько идеальное лицо героини, возникающие отсюда психологические задачи были новы для драматурга. Он вывел комедию за рамки знакомого ему купеческого быта. В среде чиновничьей, с большей претензией на образованность, бытовые краски не были так ярки, а речь большинства персонажей не сверкала комическими перлами, приближалась к литературной норме.

   Конечно, быт не исчез в пьесе вовсе: здесь долго пьют чай, неторопливо судачат; мать бедной невесты, вдова Незабудкина, то табакерку, то чулок ищет и бесперечь говорит все об одном, что "нельзя в доме без мужчины". Во всей замоскворецкой красе предстают свахи - одна "по купечеству", другая "по дворянству". И все же Островским пишется на этот раз комедия не бытовая, а скорее лирическая, психологическая.

   Центральная фигура пьесы, Мария Андреевна, долго не давалась автору, да это и понятно: тут была первая попытка представить в сочувственном свете страдающую молодую женскую душу, историю девушки-бесприданницы. Вокруг нее вьется хоровод молодых людей, привлеченных ее красотой, она же обстоятельствами приведена к замужеству с человеком богатым и преуспевающим.

   Простая эта история таила в себе полемическое жало. Островский хотел представить все противоречие "идеального", воспитанного литературой взгляда, романтической "фразы" о любви, с трезвой прозой жизни. Пьеса вторгалась в современные споры о "лишних людях", героях времени.

   В петербургском фразёре Зориче (потом он назван Меричем), которому ничего не стоит вскружить голову молоденькой девушке, Островскому хотелось скомпрометировать фальшивую романтическую позу, опозорить ее с точки зрения жизни, разума, здравого смысла. Мерич - это выдохшийся, измельчавший лермонтовский герой, Грушницкий, подражающий Печорину. Даже фамилия его несет в себе некоторый литературный намек ("лермонтовское" имя - Мери, и окончание, как в фамилиях известных героев - Вулич, Звездич, Казбич). В одном из черновиков Островский заставлял Марью Андреевну держать в руках книгу Лермонтова, а Зоричу влагал в уста чисто "печоринские" рассказы о легких победах над женскими сердцами.

   "М_а_р_ь_я А_н_д_р_е_е_в_н_а (задумывается). Вы пишете что-нибудь?

   З_о_р_и_ч. Нет, иногда стихи. Но я желал бы написать один эпизод из моей жизни. Это было прошлым летом. Но, может быть, это будет для вас неинтересно.

   М_а_р_ь_я А_н_д_р_е_е_в_н_а. Ах, нет, расскажите, сделайте милость.

   З_о_р_и_ч. Это было летом. Она, я вам не назову ее имени, была с мужем в Сокольниках. Был один из тех восхитительных вечеров, когда луна разливает повсюду свой таинственный свет, а воздух дышит упоением и сладострастием. Я вошел к ним. Деревья бросали длинные тени, я вошел, окутавшись плащом..." ³

   И дальше - ночные цветы, луна, рука, судорожно сжимающая письмо, неожиданное признание...

   Островский высмеивал в Зориче томления и вожделения, которым придается оттенок общественного страдания, прихоть, загримированную под гражданскую скорбь. Удивляясь рассказу Зорича, который хвастает, что увез жену у мужа, Марья Андреевна спрашивает его, зачем он это сделал. "Зачем, в том-то и вопрос, - отвечает Зорич. - Я и сам дорого дал, если бы мне сказал кто-нибудь, зачем я это сделал. Одно: я ее любил, она меня тоже любила. Мне нужно было, по мнению общества, отказаться от любви, задушить в себе возвышенную и пламенную страсть. Я этого не сделал, я ее увез, Марья Андреевна".

   Эти откровенно насмешливые выпады, близкие по тону литературной пародии, были смягчены в окончательном тексте пьесы, но суть характера Мерича осталась прежней. Обаяние разочарованного романтического героя, ставшее расхожей монетой в литературе 40-х годов, требовало отпора средствами искусства.

   "Не вина Пушкина и Лермонтова, - писал в 1851 году в "Москвитянине" Аполлон Григорьев, - что типы, в известное время истинные и поэтические, мелеют и испошляются от беспрестанных повторений" ⁴.

   В своей комедии Островский свел "разочарованного" героя, который эксплуатирует позу гонимого, не признанного обществом скитальца, с чистой сердцем, но книжной, начитавшейся барышней и горьким опытом жизни развенчал эту книжную поэзию.

   Мерич был в общем-то ясен автору сразу, и работа над этим образом свелась в основном к отделке деталей, лишению его карикатурных черт, на которые сначала соблазнялось перо. С некоторыми другими лицами комедии Островский, по-видимому, испытывал затруднения. Он не видел их вживе, и работа шла вяло, со скрипом, пока некоторые личные впечатления и воспоминания не дали пищи воображению автора.

   Осведомленный биограф Островского С. В. Максимов, ссылаясь на "живых комментаторов" "Бедной невесты" (вероятно, Т. И. Филиппова и И. Ф. Горбунова), утверждает, что в комедии отразились положения и типы "ближайшей среды", окружавшей драматурга, и это естественно для поры, когда горизонты автора не были так широки, как впоследствии. "При обобщении характерных черт действующих лиц комедии, - писал Максимов, - свободно и естественно могли подвернуться те, которые присущи некоторым друзьям автора, может быть, из его же кружка..." ⁵. Максимов указывал на сходство семьи Незабудкиных с одной известной московской семьей, говорил, что в Беневоленском знающие люди находят черты, схожие с известным оригиналом, профессором римского права, а в Хорькове отмечал свойства бесхарактерных людей коренного русского склада, ударяющихся при роковых неудачах в загул. "Могло пройти и это событие живым и вчерашним на зорких глазах юного и впечатлительного автора",- осторожно обронил Максимов.

   Свидетельство Максимова бросает неожиданный свет на историю создания комедии. Комментаторам нетрудно было установить, что речь идет о семье Корш, об университетском профессоре Крылове... Но ведь это все окружение Островского и его друзей!

   В 40-е годы в московском образованном кругу не было человека, который бы не знал семью Коршей. Один из братьев Корш - Евгений - был известным деятелем "западнического" лагеря, редактировал "Московские ведомости", другой брат - Валентин - способный журналист, будущий редактор "Санкт-Петербургских ведомостей". Их сестра Мария Федоровна была близким другом Грановского, Белинского, вместе с Герценом выехала в 1846 году за границу и несколько лет прожила в его семье. Другие сестры Корш, как увидим, также оставили по себе память в биографии видных деятелей той эпохи.

   Многолюдная эта семья - трое братьев и пять сестер - воспринималась современниками как единый родовой клан и даже в юмористических стихах того времени фигурирует как некое целое. Известны строки Бориса Алмазова о восторженных слушателях актера Щепкина:

  

   "...Я тоже от слез удержаться не мог,

   И плакали Корши все с нами".

  

   А в другом стихотворении Алмазова, посвященном иному сюжету:

  

   "С воплем шла толпа густая

   Горько плачущих Коршей,

   Слезы падали, блистая,

   Из бесчисленных очей" ⁶.

  

   Почему-то получалось, что у Коршей всегда глаза на мокром месте: сестрицы Корш были, видно, чувствительны, как и их почтенная матушка.

   Софья Григорьевна Корш - вдова профессора Медико-хирургической академии, оставшаяся с многочисленными детьми на руках после смерти мужа, оказалась в положении вдовы Незабудкиной: грозящая бедность, девочки на выданье, вечера с танцами, муки матери, желающей получше их пристроить... С братьями Корш Островский был знаком едва ли не с гимназических лет, бывал в этом гостеприимном доме и, кажется, был увлечен младшей из сестер - Зинаидой, которая, по выражению Максимова, "расцветала в девицах" во времена его молодости. Он посвятил ей мадригальный акростих "Зачем мне не дан дар поэта..." и уже упоминавшееся альбомное стихотворение "Снилась мне большая зала". Подобно Марье Андреевне в "Бедной невесте", героиня этих стихов среди шума и блеска устроенного ради нее домашнего бала "душой послушной внемлет, что поёт мечта", и, "накинув шаль на плечи", идет в сад для встречи с любимым - ну совсем как Марья Андреевна с Меричем.

   К этому надо прибавить и еще одно не безразличное для биографии драматурга обстоятельство: на одной из сестер Корш, Любови Федоровне был женат профессор Никита Иванович Крылов, тот самый, из-за которого Островский вынужден был покинуть университет.

   Хорошо знавший семью Коршей историк С. Соловьев писал в своих записках: "...Между Вулканом и Венерой, конечно, не было большей противоположности, чем у Крылова с его супругою: она, как я уже сказал, прехорошенькая, даже красавица, с глазами восхитительными, он - маленький человечек, с самыми неприятными, отталкивающими чертами лица, с глазами, обыкновенно имеющими какое-то ядовитое, хищное выражение. Но одно наружное безобразие - это бы еще ничего, иногда женщины не обращают на него внимания; но Крылов опять вследствие отсутствия всякого нравственного начала, несмотря на свой ум и на то гуманное общество, в котором находился, не сумел стереть в себе нисколько деревенской и семинарской грязи, являлся олицетворенною грубостью, грязью, особенно там, где ему не нужно было себя сдерживать внешними отношениями, т. е. дома, когда он был в халате - внутреннего же стыда перед женою, как перед женщиною, он не знал; ласки его были возмутительны, а когда он был не в духе, то цинизм в присутствии жены доходил до невообразимой степени - он не удерживался от площадной брани, от самых неделикатных упреков" ⁷.

   Говорили, что Крылов в пьяном виде дрался с женой и таскал ее по улице за косу. Наконец, терпение молодой женщины лопнуло-, с помощью брата Валентина она бежала от него и рассказала друзьям о его поведении и о том, что он берет взятки в университете. (Островский мог бы, по-видимому, прибавить кое-что к этому рассказу.) Когда на факультете было доказано, что Крылов, поставивший единицу студенту второго курса Устинову, согласился перевести его за деньги, Грановский, Редкий и Кавелин потребовали немедленного увольнения Крылова. Начальство замешкалось, и профессора-западники сами подали в отставку. Этот университетский инцидент наделал в Москве много шума. Вспомним теперь героя Островского - немолодого, но состоятельного чиновника Беневоленского, с которым вынуждена связать свою судьбу "бедная невеста". Вспомним его душевную грубость, пристрастие к выпивке, безусловно предпочитаемой опере "Роберт-Дьявол", его несложный способ ухаживания ("Какие вы конфекты любите?"), наконец, его пристрастие к "подаркам" от клиентов, которыми он даже хвалится: лошадка пристяжная у него "не купленная" и золотая табакерка в руках, потому что "хороший человек набежал". Представим себе все это, и явственные нити протянутся от этого образа к профессору Крылову с его взяточничеством, запоями и семинарской грубостью.

   Но есть в творческой истории "Бедной невесты" еще одна нераскрытая тайна. С семьей Коршей была крепчайше связана и судьба Аполлона Григорьева. В 1844 году он бежал в Петербург от несчастной любви к Антонине Корш, а вернувшись в Москву, женился на ее сестре Лидии. Этот брак был, по-видимому, неудачен. Скорее всего, Григорьев женился, как говорят французы, par depit, с досады и очертя голову - как он все делал, но жены своей не любил и, прежде чем к нему пришло новое сильное увлечение Леонидой Визард, с романтическим томлением вспоминал о своей первой неразделенной любви. Антонина Корш вышла замуж за молодого историка Кавелина. Но Григорьев долго не мог забыть ее, ища милые ему черты "Нины" в лице ее сестры, на свою беду согласившейся стать его женой.

   На одной из страниц черновой рукописи "Бедной невесты" есть рисованный карандашом - и довольно искусно - портрет молодой женщины. Обычно этот рисунок приписывают Островскому - и напрасно. В его рукописях такое изображение - редчайшее исключение, и у нас вообще нет оснований утверждать, что Островский рисовал. Любопытно, однако, что черты женщины в широкополой шляпе с пером (не маскарадный ли костюм?) и с витой пахитоской во рту напоминают известные нам портреты Антонины Корш-Кавелиной. Под рисунком замаранная карандашом подпись: "Не похожа". Значит, изображение имело в виду какое-то определенное лицо - и, хотя утверждать это с безусловностью было бы неосторожно, можно думать, что перед нами лицо одной из сестер Корш, скорее всего, Антонины. Кстати, и пахитоска эта характерна для женщин определенного круга - жена Григорьева Лидия Корш погибла несколько лет спустя, заснув с горящей пахитоской в руке. Здесь же, заодно, изображен в итальянской шапке Мазаниелло - вождь восставших рыбаков. Мазаниелло был героем известной оперы Обера "Фенелла, или Немая из Портичи". На гастролях в Москве в 1843 году ее ставила Петербургская немецкая опера. О "Фенелле" вспоминал Аполлон Григорьев в своем мемуарном очерке "Роберт-дьявол", который начат словами: "Я жил в Москве, я был молод, я был влюблен" ⁸.

   Кто же автор рисунка? Быть может, учитель А. Н. Дьяков, известный как каллиграф и рисовальщик пером, быть может, Н. А. Рамазанов или еще кто-то из знакомых художников - набросок выдает уверенную, профессиональную руку. Рисунок на сдвоенном листе сделан до того, как послужил Островскому для черновика его пьесы, строки не налезают на портрет, а обходят его. Но бумага - та же, на которой обычно писал Островский. Легко вообразить себе такую картину: он читает написанные им прежде сцены "Бедной невесты" кому-то из своих приятелей, а тот в это время рисует, приладившись сбоку у стола, на бумаге, взятой из стопы. Рисунок показался неудачным ("Не похожа"), и Островский использовал этот лист для черновика.

   Все это не более чем предположение. Существеннее то, что история несчастной, неразделенной любви, намеченная в "Бедной невесте", в отношениях Хорькова с Марьей Андреевной, напоминает молодой роман Аполлона Григорьева. Чувствительный, совестливый Хорьков, подобно юному Григорьеву, выйдя кандидатом из университета, не знает, куда приложить свои незаурядные способности, любит девушку из небогатой семьи и, будучи отвержен ею, ищет забвения в вине. Конечно, Хорьков - не портрет Григорьева и иные психологические черты их не сходны, но само драматическое положение могло быть подсказано Островскому среди иных художественных внушений и судьбой его друга.

   В том, что Григорьев рассказывал Островскому историю своей молодой любви, нет ничего невероятного. Невероятным было бы, скорее, если бы он, при его душевной распахнутости, не рассказал ему того, что было постоянно ноющей его болью, основой его семейной драмы. Более того, Островский мог быть знаком и с ранним дневником Григорьева - "Листками из рукописи скитающегося софиста", которому автор придал значение и форму литературного произведения.

   "Листки из рукописи скитающегося софиста" (1844) могут служить как бы комментарием к некоторым сценам "Бедной невесты". В самом деле, небогатый московский дом со всеми чертами tiers etat, третьего сословия, гостеприимная мать, озабоченная будущим дочерей, женатый на одной из них, преуспевающий, но грубый душой, со всей ограниченностью "цеховых" интересов профессор (Крылов) и двое молодых людей (Кавелин и Григорьев), проводящих здесь вечера. В "Листках" изображены все оттенки отношений страстной влюбленности - робости, нежности, самоотвержения, свойственных молодому чувству. Кавелин уверенно и успешно ухаживает за Ниной (Антониной Корш) и танцует с ней, в то время как Григорьев аккомпанирует на рояле их кадрили, проклиная в душе свою застенчивость и в конце концов решаясь бежать из города.

   Что-то от всей этой истории отслоилось, что-то осело в "Бедной невесте".

   Ход работы над пьесой подтверждает эту догадку. Такие важные лица, как Беневоленский и Хорьков, появились на сравнительно позднем этапе. В начале 1851 года Островский, казалось, был близок к завершению комедии и даже опубликовал в альманахе "Раут" одну из сцен. Но чтение друзьям написанного, их советы, разговоры с Аполлоном Григорьевым (в ту пору молодые "москвитяне" были особенно дружны и сплочены - только-только начиналась их совместная работа в журнале) разбудили в нем, наверное, желание многое переделать в пьесе.

   О прототипах историк литературы вынужден говорить осторожно, и это понятно. То, как, каким образом из пережитого и слышанного, своего и чужого, воображения и опыта возникает несомненное в своей художественной реальности лицо - всегда в конце концов остается авторской тайной. Образ Хорькова, по-видимому, получил какую-то закваску от Аполлона Григорьева, но не исключено, что в нем отразились и автобиографические черты. В неопубликованных доныне воспоминаниях В. А. Григорьева - а этот мемуарист весьма интересен нам как внук Аполлона Григорьева и Лидии Корш - читаем:

   "...З. Ф. Корш, между прочим, обрисована А. Н. Островским в драме "Бедная невеста" в лице главной героини, Марьи Андреевны. По-видимому, автор хотел показать отчасти предмету своего увлечения предстоящую судьбу, обрисовав яркими чертами безвыходное положение бедной девушки в условиях тогдашней русской жизни. Действующие лица драмы в значительной степени списаны с натуры. Кроме Марьи Андреевны в Хорькове изображен сам автор, в Милашине - Т. И. Филиппов. Беневоленский, Добротворский, Мерич - все это живые люди из числа тех, кого Островский встречал в семье Корш, частью в других местах. На самом деле, такого брака, как в драме, не было. З. Ф. умерла девушкой в начале 80-х годов" ⁹.

   "Бедная невеста" долго не шла, не складывалась у Островского, пока он не напал на лично пережитый и психологически близкий ему материал - атмосферу отношений в семье Корш. Новые лица и линии действия несколько отяжелили постройку, быть может, сделали пьесу менее сценичной, зато они вдохнули живую жизнь в "литературность" начального замысла. Рассказы Григорьева о себе, его дружеские исповеди сплавились у Островского с собственными впечатлениями от дома Коршей той поры, когда он был увлечен Зинаидой, и все это помогло углубить психологическое содержание пьесы.

   Летом 1851 года, гостя в Щелыкове в имении отца, Островский продолжал дополнять и переделывать пьесу. Осенью, прочтя новую комедию Писемского и вдохновившись ею, Островский счел необходимым еще "подкрасить" свою комедию, "чтобы после не краснеть за нее". Он нашел ее законченной лишь к декабрю 1851 года.

   Ну какой же, скажите на милость, вертопрах и гуляка способен к столь упорной и сосредоточенной работе?

  

   Что же так долго молчит "замоскворецкий гений", человек, поспешно произведенный в наследники Гоголя? - с усмешкой спрашивали столичные литературные мудрецы. - И где его "Бедная невеста", о которой давно уже успели всех громко оповестить?

   "Ждут с нетерпением "Бедной невесты", - писал Г. Данилевский Погодину из Петербурга, - даже стихи сатирические пишут на Москву в тревожном ожидании этой комедии" ¹.

   Всем хотелось знать - повторится ли и на этот раз чудо "Банкрота".

   Новая пьеса драматурга была по-разному важна для обоих враждующих станов русской журналистики. "Москвитяне" хотели бы ею подтвердить, что первая комедия Островского - не счастливый случай, не "гриб", по выражению князя В. Ф. Одоевского, "выдавившийся из земли, просоченной всякой гнилью", и журнал приобрел сотрудничество прочного, крупного таланта, который будет определять пути литературы. Петербургские же журналисты, и прежде всего Панаев и Краевский, ожидали новой комедии Островского настороженно и ревниво, готовые при возможной неудаче посмеяться над самохвальством "Москвитянина" и его новообретенного пророка.

   Пьеса еще не была опубликована, а о ней уже шла между Москвой и Петербургом оживленная переписка. "Остр[овский] написал... новую комедию, которую будет на этой неделе читать у графини", - сообщал 24 декабря 1851 года Е. М. Феоктистов Тургеневу ².

   "Пожалуйста, напишите мне тотчас - какое впечатление произведет на вас комедия Островского, - отвечал ему Тургенев. - Мне почему-то кажется, что это должна быть хорошая вещь". "Напишите тотчас" - как будто речь идет о неотложном личном интересе ³.

   Наконец, в начале декабря 1851 года Островский решился начать публичные чтения пьесы. Прежде всего он, как обычно, прочитал комедию кружку друзей, потом в салоне Ростопчиной. Слушатели хвалили пьесу, и, как бывает в таких случаях, каждый хвалил за свое и выклевывал из содержания то, что ему хотелось.

   Шевырев нашел в ней повод для филиппики против Запада. После чтения у Ростопчиной он делился с Погодиным своими впечатлениями: "Мне кажется, многие характеры здесь схвачены глубже из жизни - и приятно видеть то, что автор идет вперед и в понимании жизни и искусства. Это не то, что раки западные: прогресс на языке, а попятные шаги на деле" ⁴.

   Ростопчина, верная своему вкусу, сравнивала "Бедную невесту" с фламандскими этюдами и французской беллетристикой: "Бедная невеста", картина и этюд самого нежно-отчетистого фламандского рода; она произвела на меня такое же впечатление, как некогда прелестная повесть Сент-Бёва "Кристен" в Revue des deux mondes. Характеры просты, обыкновенны даже, но представлены и выдержаны мастерски; девушка мила и трогательна до крайности, но, может быть, не все и не вдруг поймут это произведение, которое, впрочем, займет свое место. У Островского комизм граничит всегда с драматическим элементом, а смех переходит в слезы; тепло, и хоть тяжело, а не оставляет озлобленья, как... многие другие!" ⁵

   Сам Погодин отнесся к комедии благожелательно, но сдержанно, указав автору на ряд композиционных несовершенств и технических промахов, которые просил исправить до печати: "Хорькова сделать лучше кандидатом из Семинарии, а не Университета... Надо бы мотивировать хоть одним словом, пояснее, почему Марья Андреевна приняла Мерича в день свадьбы... Разговор свах надо бы отделать получше в конце... Надо бы финал как-нибудь" и т. п. ⁶. Советы Погодина были не глупы. К некоторым его замечаниям Островский прислушался.

   Да и как не прислушаться, если пьесу все равно надо было отдавать в "Москвитянин". Преследуемого нуждой автора не оставляла забота, как бы заставить на этот раз раскошелиться прижимистого издателя.

   "Михайло Петрович, - писал ему Островский 30 января 1832 года, - завтра, т. е. в четверг, я Вам сдам "Невесту"; не удивитесь, что я поступаю с ней не по-христиански, а по-азиатски, т. е. хочу взять с Вас калым за нее. До сих пор хоть денег у меня не было, так комедия лежала на столе; а теперь ни комедии не будет, ни денег, на что ж это похоже! Что ж я буду за человек! У всякого человека с большим трудом соединяются и большие надежды; мои надежды очень ограничены: мне бы только расплатиться с необходимыми долгами да насчет платьишка кой-какого... Я бы с Вас за эту комедию ничего не взял, да нужда моя крайняя" ⁷.

   Отдавая пьесу журналу, Островский впадает в какой-то жалостливый, просительный тон, будто на чужое покушается - уж так выдрессировал своих сотрудников Погодин. А между тем напечатанная в февральской книжке журнала комедия снова ставит "Москвитянин" в центр внимания, бурных обсуждений и живой полемики.

   Кто, разумеется, в настоящем восторге от "Бедной невесты" и с трудом выслушивает какие-либо упреки ей, так это молодые друзья драматурга и прежде всего Аполлон Григорьев. Он воспринял комедию как манифест нового литературного направления и готов стать отныне его преданным оруженосцем. Он усматривает в пьесе Островского "целые миры", восхищается широтой его замысла. Ему по душе полемика Островского с "разочарованным" книжным героем, он говорит о "правильном, то есть комическом отношении" к мелочности и слабости "лишнего человека" ⁸. Ап. Григорьев восхищается тем, что Марья Андреевна не выглядит в пьесе протестанткой или жертвой обстоятельств, что она соглашается идти под венец с Беневоленским: тут торжествует в его глазах идея долга, терпения и смирения в браке.

   Критикам, которые упрекали Островского за отсутствие в его новой комедии собранности, драматизма, указывали на некоторую рыхлость композиции, Ап. Григорьев отвечает, оправдывая автора широтою его задачи, хотя сам пишет об этой задаче смутно, многословно, будто не находя ей единственно верных определений. Он хвалит Островского за поиски положительного народного содержания, в сущности, за отсутствие в пьесе резкой "обличительной" тенденции.

   Впервые, пока еще вскользь, говорит он и о "новом слове", явившемся в сочинениях драматурга.

   Что это за "новое слово"? Как его определить? Как понять? Сказать на этот счет что-либо более внятное Ап. Григорьев пока затрудняется, но это не охлаждает его восторгов.

   Работая над годовым обзором русской литературы 1852 года и, конечно же, выделяя "Бедную невесту" как лучшее сочинение года, Григорьев пишет Погодину: "Я чувствую, что обязуюсь перед публикою ответить... за каждое убеждение, что сам разрываю здесь все прежние связи и отношения, что, одним словом, прямо перехожу на ту сторону, к которой влекли меня давно стремления сердца. Вам я скажу откровенно, что каждая страница стоит мне самых мучительных процессов" ⁹.

   А когда Погодин засомневался, не слишком ли разохотились приятели Островского захваливать в журнале комедию своего друга, Григорьев темпераментно ответил ему: "...Всякий из нас в нашем же журнале скажет свое слово о "Бедной невесте", т. е. каждый со своей точки зрения поклонится ей, как гениальному созданию мастера. Раз напечатанная, она перестает быть достоянием партии. Что же за смешная щепетильность? - Или потому не сметь признавать произведений Островского последним словом литературы в настоящую минуту, что автор ее - Островский, а мы - его друзья и поклонники его гения? - или еще потому, что оно напечатано в нашем журнале? Нет!" ¹⁰

   Вслед за Григорьевым бурно одобрило "Бедную невесту" и все ближайшее литературное окружение Островского.

   "Все выведенные им типы мне снятся каждую ночь, - признавался Писемский. - Беневоленского я выучил наизусть и недурно играю" ¹¹. Когда некий литератор Арнольди посмел однажды непочтительно отозваться о новой комедии Островского, его репутация в глазах Писемского мгновенно пала. "Из разговоров с ним я заметил, - писал Писемский Погодину, - что он в грош не ставит "Бедной невесты" Островского, следовательно, не наших литературных убеждений" ¹².

   Комедия была лакмусовой бумажкой для определения литературных симпатий, деления на "наших" и "не наших". Островский против своей воли становился предметом раздора московских "русофилов" и петербургских либералов-западников.

   Сам драматург отнюдь не стремился к разжиганию кружковых страстей, и это видно по тому, как охотно принял он предложение прочитать свою пьесу в "западнических" салонах. "Бедная невеста" была читана у графини Салиас, в ее доме на Швивой (или, как ее еще называли, Вшивой) горке, расположенном в десяти минутах ходьбы - только перейти мост через Яузу - от Николо-Воробьинского домишки Островского. Отправляясь с рукописью в кармане к своей недальней соседке, драматург мог быть уверен, что найдет у нее в гостях либеральных профессоров, молодых вольнодумцев, всех тех, кого поэт Щербина окрестил едким прозвищем "монтаньяры Вшивой горки".

   Непосредственное впечатление, произведенное комедией на Галахова, Кудрявцева, Феоктистова и других молодых "западников", было, по-видимому, сильным. Сразу же по прочтении, что называется сосвежа, Феоктистов высказался в письме к Тургеневу так: "Комедия эта одно из оригинальнейших явлений в нашей литературе, в которой, по моему мнению, никогда еще не было ничего в этом роде" ¹³.

   Но удивительно странна порой в литературном быту жизнь иных репутаций и оценок. Как рождается, из чего складывается "общественное мнение" о пьесе? Дуновение чужих мнений обладает непостижимым влиянием. Диковинно, как легко отказываются люди от своих первоначальных, свежих и непосредственных впечатлений, когда услышат за спиной суд какого-нибудь признанного аристарха.

   Таким аристархом в кружке московских западников был Василий Петрович Боткин. Тонкий эпикуреец с ранней лысиной, человек, пристрастившийся к чтению в амбаре своего отца - торговца чаем, и словно стремившийся всю жизнь перечеркнуть утонченностью своего эстетизма грубость наследной среды и незнатность происхождения, Боткин разрешал себе гипнотически действующую непреложность в мнениях и оценках. Этот изящный эгоист, гастроном и капризник был и в самом деле человеком чутким к искусству, но если что-либо имело несчастье ему не понравиться, он давал волю своей раздражительности.

   Надо думать, в "Бедной невесте" его особенно задело ироническое отношение к разочарованным "лишним людям", героям 40-х годов, с которыми он и сам чувствовал некоторое родство. Его рассердила замоскворецкая карикатура на Печорина и Тамарина в лице Мерича.

   Боткин заспорил со "своими", с Кудрявцевым, с Галаховым, находившими вначале "Бедную невесту" "превосходным произведением, очень трогательным", и переспорил их. В запальчивости Боткин находил, что в комедии "нет и тени веселости и ни капли поэзии", утверждал, что автору чужды "фантазия и поэзия", что он способен лишь копировать действительность. Он делал исключение, правда, для Беневоленского, как лучшего лица в комедии, говорил, что пьеса "очень умно задумана", но не удалась в исполнении: " мы узнаем талантливого автора "Свои люди - сочтемся" - но относительно его первой комедии - мы узнаем его здесь, как солнце в луже" ¹⁴.

   Все это Боткин изложил в пространном письме в Петербург, великодушно разрешая рецензенту "Современника" воспользоваться его мыслями. Рецензию в "Современнике" взялся написать Тургенев, но он не захотел вполне прислушаться к мнению Боткина.

   Отношение самого Островского к Тургеневу, как к писателю, было возвышенным, исполненным искреннего интереса и симпатии. Островский вспоминал потом, что первые произведения Тургенева он знал "почти слово в слово" и любил его, как ни одного из писателей. Правда типы Тургенева не всегда казались ему верными, и он мягко подтрунивал над его "русским человеком", имевшим порой едва заметный парижский налет, но наслаждался "прелестью выполнения, изящной художественностью письма, тем тонким, специально тургеневским ароматом, которым проникнуты лучшие его произведения..." ¹⁵.

   Молодой Тургенев был задумчив и мягок, говорил скупо и в обществе часто напускал на себя меланхолию а 1а Лермонтов. В одни из вечеров 1851 или 1852 года он сидел в кресле, наклонив голову с красивыми, густыми, еще не седыми волосами, и молча слушал, как в чьей-то гостиной, кажется, это было у Энгельгардтов, читалась комедия Островского. Вдруг меланхолический слушатель пришел в живейший восторг, вскочил с места и превознес до небес талант драматурга.

   С тех пор Тургенев неизменно интересовался новыми сочинениями Островского. "Тургенев, - по свидетельству Софьи Энгельгардт, - так восхищался ими, что хотел отказаться от литературы, объявляя, что перед таким писателем он сам теряет всякое значение. В этом случае его нельзя заподозрить в фальши" ¹⁶.

   Впрочем, рецензия на "Бедную невесту" писалась Тургеневым, по-видимому, чуть раньше, чем произошел эпизод, сохранившийся в памяти Энгельгардт. Напечатанная анонимно, рецензия была довольно критична по отношению к новой комедии Островского, хотя на фоне обычных для "Современника" иронических отзывов о его пьесах Нового Поэта (И. И. Панаева) и выглядела благожелательной. Имея в виду первую, не упоминаемую в печати комедию Островского, Тургенев говорил, что драматург "начал необыкновенно и читатель ждет от него необыкновенного" ¹⁷. И все же он находил характер Марьи Андреевны неопределившимся, неудачным, отмечал во всех лицах какой-то наивный, нецеремонный эгоизм и излишества ложного психологического анализа. Особенно нападал он на мелочную детализацию, беспрестанные повторы в репликах ("Я женщина слабая, сырая..." - в речи вдовы Незабудкиной и т. п.) {Любопытно, что за несколько месяцев до публикации в "Современнике" рецензии Тургенева в "Москвитянине" (1851, N 5) появилась статья, написанная, вероятно, Григорьевым, в которой пьеса Тургенева "Провинциалка" осыпалась упреками точно такого рода, какие он сам адресовал "Бедной невесте". "Москвитянин" хвалил прошлые комедии Тургенева в ущерб его новой пьесе, не находил в ней ни "серьезного содержания", ни действия, ни характеров. Отмечалось также отсутствие в пьесе живого комизма, назойливое повторение излюбленных словечек (реплики Ступендьева: "Женщина, не рассуждай" и т. п.). Возможно, для Тургенева его рецензия была еще и актом антикритики: мол, каким судом судите, таким и судимы будете.}. Но сам тон Тургенева был уважительный, не обидный, он отмечал и удачи автора, что не вполне понравилось Панаеву и вызвало прямое раздражение Боткина.

   Разочарованный примирительным тоном Тургенева, Боткин отчитывал его в письме: "Прочел твою статейку о "Бедной невесте", и вчера вечером у Графини (Салиас. - В. Л.) читали ее вслух. Sucсе d'estime {Дань уважения (франц.).} - не больше. Тебе особенно удаются те статьи, которые ты пишешь с легкой иронией, - а перед "Невестой" ты, кажется, несколько растаял - и словно трусил высказываться прямо. На статейке лежит тон какого-то сдерживаемого поклонения". Боткин особенно сердился на фразу Тургенева, что Островский начал необыкновенно и от него читатель ждет необыкновенного. "Эту фразу вчера все нашли чересчур преувеличенною" ¹⁸.

   Несправедливое осуждение разжигает пристрастие. Чем больше ворчал Боткин, склоняя к своему мнению и других завсегдатаев "западнических" гостиных, тем громче и азартнее возносили пьесу друзья Островского по "Москвитянину".

   Впечатлительный автор, то осыпаемый градом упреков, то восхваляемый без меры, не знал, кого слушать: в один день он был полон горделивого восхищения своей удачей, в другой - ему казалось, что он провалился со своей комедией. Слаб человек, всегда все-таки хочется верить суду благожелателей, и восхищение Григорьева "новым и сильным словом", еще не высказанным до конца в этой пьесе, но будто бы уже нагляднее брезжущим в ней, не осталось без влияния на Островского. Силой обстоятельств, самим ходом полемики он склонялся к тому, чтобы в следующих своих комедиях представить "русофильские" верования кружка в более очевидной форме.

   В ту пору, когда появилась "Бедная невеста", Гоголь был еще жив, и критикам Островского приходил соблазн снова и снова поставить о бок эти два имени для выбора и сравнения, одинаково невыгодного одному и другому. Дружинин в "Библиотеке для чтения" утверждал, что Островский пока еще "подражает Гоголю, подражает ревностно и даже раболепно, подражает очень удачно, но не более..." ¹⁹. Кружок Островского возмущали такие суждения, и с молодым пылом они защищали новизну и оригинальность творчества своего друга.

   Борис Алмазов отразил эти споры в своем "Сне":

   " - Так, по-вашему, милостивый государь. Гоголь хуже нового комика?

   - Нет, я этого не сказал.

   - Вы этого не сказали прямо, но вы ясно намекнули на это: вы сказали, что новый комик вернее изображает действительность, чем Гоголь.

   - Да, я сказал это. Но из этого не следует, что Гоголь хуже нового комика. Новый: комик, в самом деле, изображает действительность вернее, чем Гоголь, зато у его творчества недостает одной в высшей степени привлекательной черты, которая именно мешает Гоголю быть математически верным действительности - это лиризм. В творчестве Гоголя очень много субъективного" ²⁰.

   Статья Алмазова подливала масла в огонь журнальной борьбы и кружковых пристрастий. "Сон" весьма остроумен, - писал Погодину Григорович из Петербурга, - жаль только, что длинен немного и отзывается оскорбленным самолюбием; кто писал его, не знаю; знаю только, что эта статья возбудит жесточайшие насмешки на Островского, талант которого я глубоко уважаю" ²¹.

   Молодые друзья Островского, признавая Гоголя учителем, а Островского "самым лучшим, самым понятливым" его учеником, искали прежде всего различий между ними: Гоголь дает художественные гиперболы и типов и слога, Островский же - саму действительность, а в языке натуральность живой русской речи; миросозерцание Гоголя "болезненно-юмористическое", а Островского - "здоровое и спокойное, юмористическое без болезненности". Словом, Островский ближе подходит к идеалу "объективного" художника.

   Кружок молодых "москвитян", стремясь к самоутверждению, не был чужд преувеличений во взаимных похвалах. "Бедная невеста", казалось, подтверждала их самые смелые надежды. В их руках было знамя, и это знамя - Островский. Желание определить новые черты в его драматургии было естественным, но кружок уже не мог на этом остановиться, им надо было доказать, что Островский выше Гоголя, и сам наш автор незаметно стал проникаться этим горделивым настроением.

   Он начал поговаривать, что великорусского простого народа Гоголь не знал, дядя Митяй и дядя Миняй вышли у него карикатурными. Да и слог Гоголя не везде хорош, местами натянут. Но даже стремясь отделить себя от него, Островский чувствовал преклонение перед стихийной силой его гения, всю жизнь прожил с этим чувством и на склоне лет повторил: "Это огромный та