Крестовский Всеволод Владимирович - Кровавый пуф

ете", а пока, в ожидании новых военных подвигов, экс-улан беззаботно проживал себе "на ласкавем хлебе" у графини Цезарины. Остальные трое мужчин, которых Маржецкий называл своим штабом, были: "пан адъютант" Поль Секерко - очень молоденький, розовый и бойкий мальчик из хорошей дворянской фамилии; "пан капитан" - черномазый, угрюмый мужчина, лет уже под сорок, избравший себе псевдонимом прозвище "Сыч", что как нельзя более подходило к его характеру, и наконец третий, "пан поручик", небогатый и потому скромно державшийся парень из местных шляхтичей-чиновников, который на вид являл собой совершенно бесцветную личность. Он обходился не только что без псевдонима, но даже и без собственного имени, а называл себя просто "паном поручником", и все другие тоже так его называли. Все они красовались теперь в своих щегольских чамарках, позвякивали шпорами, и, без всякой надобности, сидели при саблях, очевидно необыкновенно гордые и счастливые тем, что находятся в высоком обществе родовитых и богатых магнатов. Если прибавить к этим лицам еще фигуру капеллана и траурную фигуру пожилой компаньонки, то общество, заседавшее в гостиной графини, будет вполне очерчено в надлежащей рамке.

   - О, это будет очень красиво, очень эффектно! - с увлечением говорил статный юноша, сидевший за креслом Цезарины. - Вдруг целый эскадрон - "эскадрон смерти": черные с белым значки на пиках, черные чамарки с белым крестом на груди, белые конфедератки с красным плюмажем и эта "трупья глува"!..

   - А кабы к этому да еще красные плащи!.. Хорошо бы! - решился скромно заметить пан поручик, не вполне уверенный, как будет принято его замечание.

   - О, тогда бы это была "адская колонна"! - восторженно заметил адъютант-мальчик. - А хорошо бы, в самом деле, назвать эскадрон "адской колонной", или "красными чертями"... а?.. "Красные черти" - ей-Богу не дурно! В одном названии уже какая сила и выразительность!

   - Нет, "эскадрон бессмертных" или "легион смерти" гораздо поэтичнее: оно и мрачнее, и грознее, и внушительнее! - возражал статный поклонник Цезарины.

   - Хорошо, - охотно согласился адъютантик, - но тогда отчего же бы не сделать так: одну часть назвать "эскадроном бессмертных", другую "легионом смерти", третью "адской колонной", а четвертую "красными чертями"; разве у нас не хватит людей на все четыре части?

   - Пан ма рацие {Резонно, основательно.}, - заметил граф Сченсный, сделав адъютанту благосклонное движение рукою. - Ваша идея мне нравится! Пожалуйста, заготовьте приказ об этом и, поскорее, на завтра же!

   Адъютант поднялся с места и слегка щелкнул шпорами, явно желая сделать поклон совсем "по-военному".

   - Но... вот что, - в покровительственно-начальственном тоне отнесся к нему через плечо граф Маржецкий, - скажите, мой милый, отчего я на вас не вижу аксельбантов?.. Вы, кажется, адъютант, а аксельбанты, сколько мне известно, есть необходимая принадлежность адъютантской формы.

   - Мне бы и самому очень хотелось, - с легкой застенчивостью залепетал вспыхнувший юноша, - но... я не смел... я не знал, можно ли это...

   - Не можно, мой милый, а должно! И вообще, прошу вас всех, господа, строжайше соблюдать принятую форму, потому что... это вообще очень важно... Не забывайте, что мы будем "партизаны регулярные", это не то что всякий сброд... А вы, мой милый помощник и интендант, - обратился граф к пану Копцу, - пожалуйста распорядитесь, чтобы мой фактор Шмуль завтра же съездил в Августов, и - как знает, как хочет, но чтобы непременно привез две пары аксельбантов... Я желаю, чтобы мой штаб вообще носил аксельбанты. О, красивый мундир... это вообще очень, очень много значит и многое придает человеку!.. Не так ли, графиня? Вы, как женщина, конечно, вполне понимаете это?

   - Мундир хорош на параде, а мы готовимся к бою, - мягко заметила Цезарина.

   - О, конечно так! Но неужели вы думаете, что ваш старый поклонник решился бы уйти из родового замка графов Маржецких, не сделав парада в честь такой прелестной хозяйки и такой патриотки?! Вы будете царицей нашего военного торжества, и я сам проведу пред вами мои войска церемониальным маршем, сам буду парадировать во главе и отсалютую вам моей дедовской саблей... И тем более, что как генерал целого военного отдела, я даже обязан - понимаете ли - обязан, по долгу службы, сделать смотр всем моим силам, прежде чем поведу их против неприятеля... Мы должны взаимно познакомиться, они должны узнать и полюбить своего начальника. Не так ли, господа?

   Генеральский штаб вполне согласился с мнением своего принципала, потому что, более или менее, каждому улыбалась приятная идея попарадировать красиво на конях пред графиней и соседними паннами, которые, под предлогом воскресной "мши" в костеле, непременно съедутся посмотреть на "волков народовых".

   - Но жаль, что музыки не будет! Парад хорош при звуках воинственной музыки, - опять решился вставить свое скромное слово пан поручик из бедных шляхтичей.

   - Успокойтесь, милейший! Ваш генерал уже все предусмотрел и обо всем позаботился! - с благосклонной улыбкой через плечо заметил граф своему поручику.- Мой Шмуль сообщил как-то, что здесь по Августовскому повету, шатаются какие-то чехи-трубадуры, семь человек, просто себе странствующие музыканты, и я приказал ему порядить их за хорошую плату в мой корпус... Надо только придумать этим чехам соответственную форму... Я займусь этим вопросом. Мне иногда, после хорошего обеда, за доброй сигарой, за рюмкой ликера приходят хорошие идеи... будьте спокойны, я непременно займусь этим вопросом, и наверное изобрету и придумаю.

   Цезарина приладила наконец красный плюмаж, прикрепила кокарду и, любуясь на свою работу, подала конфедератку статному красавцу.

   - Жозеф, наденьте на себя, примерьте, - сказала она. - Я хочу посмотреть, как к вам идет.

   Молодой человек исполнил ее просьбу и стал пред ней в непринужденной, но красивой позе, искоса поглядывая на свое изображение в зеркале. Самодовольная улыбка невольно скользила слегка по его губам: он чувствовал, что красивая шапка необыкновенно идет к нему, что он очень хорош, что на него невольно любуются все и прежде всех и более всех любуется она, его королева. Но почувствовав, что нельзя же долго и без нужды оставаться в шапке, он, не без внутреннего сожаления, снял, наконец, свою конфедератку и благодарно поцеловал руку Цезарины.

   - Ну-с, милостивый государь, а вы как же? - шутливо и ласково обратился к нему Маржецкий, - так-таки и не желаете у меня командовать эскадроном?

   - Оставьте меня, генерал, при моей скромной роли,- вежливо уклонился молодой красавец; - все равно я, по обязанности, буду впереди всех: я понесу знамя, которое дарит нам графиня, и этой завидной доли мне бы никому не хотелось уступить.

   - В таком случае, я ничего не имею против, оставайтесь нашим "хорунжим" {Знаменоносцем.} и... я уверен, что знамя графини поведет нас к победам... Оно будет вдохновлять нас воспоминанием о лучшей женщине, какую я только знаю на свете, а этого одного уже достаточно, чтобы разбить хоть сорок, хоть пятьдесят тысяч дрянных москалей. Не так ли, господа? вы согласны?

   Лица штаба щелканьем шпор и легкими кивками изъявили и на сей раз полное свое согласие с принципалом.

   - Трем-брем! Плюск! и готово! - выпалил вдруг пан Копец, одной рукой расправляя усы, а другой описав разящее движение по воздуху.

   - Браво, мой интендант, мой кавалерист! браво! - слегка похлопал его по колену Маржецкий. - Что мне в вас необыкновенно нравится, так это ваша прямая старопольская удаль.

   - Всегда был, есть и останусь кавалеристом! - снова выпалил экс-улан, с немалым самохвальством, которое в нем однако все признавали за откровенную прямоту и простоту натуры, свойственную старому рубаке.

   - Разделяю вашу страсть к кавалерии, - благосклонно похвалил его граф Сченсный! - Поляк по натуре своей рыцарь, человек благорожденный, и потому он кавалерист... Я понимаю, что у нас никто из порядочных людей не хочет идти в пехоту: пехота это войско рабов, войско немцев и москалей, а нам, полякам, нам прирожденно чувство шляхетности, и потому каждый из нас стремится быть кавалеристом. Не так ли?

   - А я слыхал, - начал вдруг адъютантик, очевидно стараясь опять навести разговор на любимую свою тему, - я слыхал, что в корпусе Чаховского все лица штаба носят очень красивые мундиры, аксельбанты, плюмажи и кроме того красные панталоны, как у французов.

   - Красные панталоны? В самом деле? - осведомился граф. - А это действительно должно быть очень красиво... И притом красный цвет - традиционный цвет демократизма и революции, цвет либеральной Франции... Parbleu! мне это нравится... в этом есть идея... хорошая демократическая идея!.. Как вы думаете об этом, мой милый интендант? Не послать ли нам заодно Шмуля, чтоб он купил в Августове и красного сукна для меня и для штаба? Распорядитесь-ка об этом завтра же. А вы, господин адъютант, составьте приказ, что для лиц отрядного штаба, в дополнение установленной формы, учреждаются красные панталоны; и хорошо бы было, если бы вы постарались при этом как-нибудь, отчасти, провести идею... идею - вы понимаете?

   - Будет исполнено! - с сияющим лицом поспешил заверить Поль Секерко, вне себя от радости, что отныне будет щеголять в красных панталонах.

   В эту самую минуту вошел ливрейный гайдук и доложил, что приехали двое каких-то господ, которые спрашивают ясневельможнего пана грабего. {Графа.}

   - Меня? - нахмурив бровь, повернулся к нему Маржецкий. - И сколько раз еще повторять мне вам, чтобы не смели величать меня ясневельможным графом?.. На свете много графов есть, а генерал августовского военного отдела только один... Я - генерал, и не сметь меня величать иначе!.. Кто такие?

   - Не знаю... Один цивильный, а другой войсковый.

   - Войсковый?.. Польского войска?

   - Н-нет... Сдается так, будто бы москаль.

   - Москаль? - невольно вырвалось у присутствующих, и все в тревожном недоумении переглянулись друг с другом.

   - Господа, что ж это значит? - пробормотал Маржецкий, не умея скрыть внутреннего беспокойства.

   - Э, чего там, что еще значит! - похрабрился экс-улан, - просто, плюск! и баста!

   - Тс... постойте, не кричите так! - досадливо остановил его за руку граф Сченсный и поспешно обратился к остальным мужчинам. - Господа, вы в шпорах и при саблях... Бога ради, снимите ваши сабли, спрячьте их... да и сами-то лучше уходите, скройтесь на время...

   - От-то еще! Чего бояться?! - похрабрился Копец, однако уже не совсем-то уверенным тоном.

   - Позвольте,- нетерпеливо перебил его Маржецкий.- Надеюсь, господа, вы понимаете, конечно, что не трусость говорит моими устами, но благоразумие... спасительное благоразумие... - торопливо заговорил он, перебегая взором с одного на другого.

   - Погодите, - спокойно перебила графиня. - Ты видел их? - обратилась она к лакею. - Сколько их? Только двое или есть еще с ними какие-нибудь солдаты, жандармы, казаки там, что ли?

   - Э, нет! только двое, дали Буг, как есть двое, и никого больше нету, - заверил гайдук. - Я видел, как они еще по аллее подъезжали: только двое и было.

   - В таком случае, господа, позвольте мне, как хозяйке, принять их; а вы все, не исключая даже и вас, мой милый граф, удалитесь на время... Вы выйдете потом, когда я разъясню в чем дело... Вас позовут тогда.

   И компания добрых вояков беспрекословно поспешила исполнить благоразумный совет графини, удалясь на цыпочках во внутренние покои. Статный красавец хотел было остаться, но Цезарина безмолвным жестом и взглядом отправила и его вслед за другими. С ней остались только ксендз да компаньонка.

   - Проси! - приказала она лакею.

   Чрез минуту в гостиную вошли двое запыленных путников. Одетый в партикулярный костюм шел впереди. Цезарина вгляделась в него - и невольно вырвалось у нее восклицание удивления. Она узнала в нем Василия Свитку.

   - Позвольте представить вам, графиня, моего спутника, - проговорил он, указывая на товарища. - Он наш вполне, хотя и носит пока военный мундир, но это только для большей безопасности: в дороге, знаете, казаки, пикеты и всякая сволочь попадается; это не лишнее: все ж таки гарантия...

   - С кем имею удовольствие?.. - невнятно пролепетала Цезарина, с вопросительной и сдержанно-приветливой улыбкой приподнимаясь с места.

   - Поручик Бейгуш, - назвал себя товарищ Свитки, раскланиваясь по привычке кратким военным поклоном.- Помнится, раз я имел честь встретить вас в Петербурге, у нашего общего приятеля, у Колтышко... Но не в этом дело. Я имею назначение в военно-народный отдел Августовского воеводства и потому мне надо видеть генерала... Могу я видеть его?

   - Сию минуту!

   И Цезарина сама пошла звать своего храброго, но благоразумного кузена.

   Успокоенный генерал вышел к новоприбывшим уже совсем по-генеральски.

   - Что вам угодно?

   Последовала новая рекомендация и взаимное представление.

   - Очень приятно! - процедил сквозь зубы Маржецкий, не протягивая однако руку, а ограничась одним лишь благоволивым жестом. - Кто вас прислал ко мне?

   - Тот, кто имел на это единственное право: ржонд народовый.

   - Склоняюсь пред волею ржонда. Но зачем собственно вы присланы?

   - В ваше распоряжение, в качестве офицера генерального штаба.

   - А я, - поспешил вставить Свитка, - я в качестве гражданского делегата, на случай движения в Литву, так как я собственно принадлежу к организации Литовского Отдела. Впрочем, я еду завтра же и постараюсь снова побывать у вас уже в лесах литовских.

   Маржецкий кивнул ему на это вскользь головой.

   - В качестве генерального штаба? - прищурясь, обратился он к Бейгушу.

   - Офицера генерального штаба,- поправил его бравый поручик.

   - Ну да, конечно, офицера... А имеете вы достаточные познания для этого?.. Сколько я знаю, должность офицера генерального штаба имеет свои особенные обязанности и требует, так сказать... одним словом...

   - Я кончил курс в академии, - поспешил заявить ему Бейгуш, видя, что генерал начинает несколько путаться.

   - О, в таком случае я склоняюсь пред авторитетом науки!.. Я слишком проникнут священным уважением к науке и потому склоняюсь! - слегка покачиваясь и раскланиваясь, сделал граф новое благоволивое движение рукой.

   Увидя пред собою не лесового, не импровизованного, а настоящего офицера, да узнав еще вдобавок, что офицер этот кончил курс в военной академии, граф Маржецкий в душе необычайно обрадовался. В сущности, он не имел ровно никакого понятия о военном деле, а уж о таких, по мнению его "мелочах", как организование части, ее вооружение, снабжение, обучение - нечего и говорить. Граф полагал, что это вовсе не его дело заниматься подобными пустяками, что это все предметы низшего порядка, для которых нужны чернорабочие руки, а он, благосклонно согласившийся принять на себя звание начальника и генерала, ради вящего прославления фамилии Маржецких, он призван только направлять, воодушевлять, подавать доблестный пример в бою и вообще вести ко славе своих соотчичей. Поэтому сведущий военный человек пришелся ему теперь как нельзя более кстати, по соседним лесным фольваркам уже более недели скрывались собранные люди, готовые идти в банду, но с ними ровно ничего не делали, а только кормили да поили на счет патриотки-графини. Хотя пан Копец и уверял все, что он "учит" и "приготовляет", но результаты этого приготовления сказывались пока только в том, что разношерстная сволочь, собранная из городской и "мястечковой" черни, пьянствовала без просыпу, бездельничала, ссорилась и дралась между собой и начинала уже дебоширить по соседним деревням, что вызывало ропот и озлобление со стороны безучастных хлопов. Время меж тем уходило, и граф очень хорошо начинал понимать, что в среде его штаба никто не умеет и не знает как должно приступиться к делу: все хотят только командовать, властвовать, начальствовать, а поучить и потрудиться никто не желает. Важнейшая забота графа, как и каждого, впрочем, генерала этого восстания, состояла в том, чтоб изобрести костюм, форменное платье для своей банды и найти хорошего майора, который делал бы все дело по строевой части, а генерал тем временем спокойно бы жуировал и пожинал себе лавры. Лица свиты и штаба предназначались не для дела, а более для внешней обстановки, для эффектного "антуража", для красивого вида да для того еще, чтобы генералу было с кем позабавиться приятной болтовней, пображничать и поиграть в карты; вся же часть действительной работы и настоящего дела, насколько оно исполнялось и существовало в бесшабашных бандах, исключительно возлагалась на плечи чернорабочего майора. "Майор" польской банды - это обыкновенно итальянец, венгерец, француз, иногда поляк, который кое-что и кое-как смыслит в военном деле. Он мог командовать от имени главного вождя, но так, чтобы все думали, будто это вовсе не он, а сам генерал командует и распоряжается; поэтому ему предоставлялась известная свобода действий, но с тем условием, чтоб он не слишком выставлял свое честолюбие, не вдавался бы в польскую политику, повиновался без рассуждений непогрешимому ржонду, не делал дурных внушений крестьянам против помещиков и почитал бы польское духовенство.

   Эти условия граф Маржецкий предложил и Бейгушу, уведя его предварительно в особую комнату, чтоб избежать посторонних свидетелей, а так как Бейгуш был ему очень и очень-таки нужен, то условия были предложены в самой мягкой и деликатной форме, причем граф не поскупился на самую очаровательную любезность.

   Бейгуш сразу понял, с кем имеет дело, но его привела сюда не собственная, а иная воля, которой он обязан был слепо повиноваться, в силу добровольной присяги и чтоб окончательно очистить себя от черных подозрений, возбужденных против него еще в Петербурге по поводу нежелания ехать в Литву. Петербургскому Центру, конечно, не могла быть известна та нравственная метаморфоза, которая заставила бравого поручика искренно и честно полюбить свою "москевку-жену", после нечестной проделки с нею. Да и что было за дело этому Центру до каких бы то ни было метаморфоз, раз, что человек связал себя добровольно клятвой патриота. Поэтому тогдашнее колебание этого человека показалось членам "военного кружка" крайне подозрительным. Бейгуш должен был поневоле уступить грозному напору общественного мнения своих товарищей-поляков и исполнить то, что от него требовалось, но тем не менее тень сомнений и подозрения сопровождала его с тех пор повсюду, и в Вильне и в Варшаве. Надо было снять с себя эту тень, и для того надо было повиноваться слепо и беспрекословно.

   - Я солдат, мое дело исполнить то, что приказывают, - коротко ответил он графу Маржецкому на все его предложения и условия.

   - В таком случае, завтра же будет отдан приказ о назначении вас майором моего штаба! - крепко пожимая ему обе руки, с самою тонкою любезностью заключил граф, почувствовавший, что теперь тяжкая гиря забот перекатилась с его барских плеч на шею сговорчивого поручика.

   "Форма придумана, майор найден - чего же более?! Остается только пожинать мирты Эрота и лавры победы", самодовольно подумал себе граф-довудца, вводя вновь пожалованного майора в гостиную, чтобы представить его членам своего штаба, которые успели уже пронюхать, что опасности нет никакой, что прибыли-де свои, и потому смело повысыпали в гостиную, где вволю могли теперь щеголять и рисоваться своими воинственными позами и речами, своими "штыфлями" {Штыфлями назывались высокие повстанские ботфорты.}, шпорами и саблями пред "цивильным делегатом" Свиткой.

  

  

   Прошло двенадцать дней со времени прибытия Бейгуша в замок Маржецких. В это время было окончательно решено на военном совете вторгнуться в пределы Гродненской губернии, где и держаться в лесах, делая по временам партизанские налеты в ту или в другую сторону. В это же время Бейгуш наскоро занялся кое-какой подготовкой людей и распределением их в уланы, в тиральеры и в косиньеры, а организатор Августовского воеводства успел окончить доставку в замок разных принадлежностей боевого снаряжения, которые с помощью жидков подвозились по частям, то в товарных ящиках, то в бочках, то в возах, наполненных для виду сеном и соломой, а кое-что доставлено даже и водой, в неманских "берлинках". На ближайших фольварках графини по стодолам и сараям уже несколько дней стояло более двух сотен коней, скупленных и пожертвованных в банду окрестными помещиками. Соседняя шляхта вся стремилась в кавалерию, не желая мозолить свои благородные ноги в службе пехотной наряду со всяким "быдлом". Поэтому многие из будущих кавалеристов, чтобы не тратиться на фураж, заблаговременно доставили своих Росинантов на фольварковое довольствие графини. Наконец Бейгуш успел кое-как сладиться с "генералом" насчет времени сбора и оповестить будущих воинов о месте, дне и часе. "Генералу" не особенно хотелось расставаться с комфортабельной жизнью у гостеприимной кузины, где можно было так безопасно щеголять в импровизованном военном костюме, со всеми этими "бутами", шпорами, аксельбантами и еще безопаснее разглагольствовать пред почтительным штабом об "ойчизне" и свободе, о Гарибальди и Мадзини, изобретать новые дополнения к мундирной форме, отдавать приказы, говорить комплименты, мечтать о смотрах, парадах, фестивалях и заранее торжествовать будущие победы. Поэтому граф Сченсный, под разными благовидными предлогами, старался, по возможности, оттягивать время выступления в леса, и в душе остался даже не совсем-то доволен своим "майором" за его излишнюю расторопность.

   - Зачем так скоро? Спешите медленно: это, на мой взгляд, самая лучшая тактика и самое верное средство побеждать врага! - с любезно-кисловатой миной и тоном дружеского выговора внушал он Бейгушу.

   Но вот прибыл курьер народового ржонда, которым на этот раз явилась какая-то барыня, привезшая в шиньоне своем две официальные записки. Одна была от воеводского организатора, извещавшего, что оружие и все прочее доставленное уже снаряжение находится в самом исправном виде и в полном комплекте, а потому-де не угодно ли генералу дать квитанцию в получении, что генерал и не замедлил исполнить, не полюбопытствовав даже взглянуть, что это за оружие и что за снаряжение: для подобной "мелочной работы" у него был отдувавшийся за все "майор генерального штаба". Но на этот раз даже и ему не догадался граф поручить предварительный осмотр запакованного оружия. Другая же записка от лица Центрального Комитета формально и настойчиво предлагала немедленно же начать военные действия и прежде всего сделать попытку военной демонстрации в направлении на Ковно или Гродно, смотря по тому, куда будет удобнее.

   После этого у генерала уже не оставалось благовидных предлогов для дальнейшей медлительности, и однако ж он все-таки думал было немножко помедлить под предлогом маленького насморка, который от лесной сырости может обратиться в злокачественный.

   Цезарина, со всей женской деликатностью, старалась ему внушить, что дальнейшее промедление будет не совсем-то удобно для его воинской репутации в глазах общественного мнения.

   - Берегитесь, милый генерал, - заметила она с легкой усмешкой. - Хотя мне и очень приятно ваше общество, но вы рискуете найти здесь вашу Капую, вы, который так пламенно стремились на поле битвы...

   - Да, стремился, видит Бог, стремился! - сахарно вздохнул старый ловелас, - но увы!.. я встретил вас, очаровательная графиня!.. А видя вас, какой же Цезарь, какой Александр или Ганнибал не сделался бы капуанцем?!.

   - Ну, это вовсе не лестный комплимент для польки в настоящую годину, - заметила графиня.

   - Увы! что ж делать, но я чувствую, что я ваш капуанец! - отшучивался граф, но вдруг остановился, встретив презрительный взгляд Бейгуша, который присутствовал при этом разговоре. С этой минуты ясновельможный довудца глубоко и жестоко возненавидел в душе своего расторопного майора.

   - Надеюсь, впрочем, графиня, вы понимаете, что это с моей стороны не более как шутка? - догадался он не совсем ловко поправиться в глазах Цезарины, после минуты внутреннего смущения.

  

  

   Время близилось к полуночи. На уединенной лесной поляне, у одинокой избушки "кутника", нетерпеливыми шагами прохаживался человек, закутанный в кавказскую бурку. В нескольких саженях от него стояло десятка два тяжело нагруженных возов, около которых там и сям тихо разговаривали между собою хлопы-подводчики. Возы только что прибыли, а человек в бурке уже более часа шагал взад и вперед, поджидая кого-то, и с каждой минутой досадливое нетерпение его становилось все сильнее и заметнее. Он останавливался, вглядывался в темную даль, прислушивался, слегка потаптывая ногой, иногда бормотал про себя далеко не лестные эпитеты, адресованные к кому-то отсутствующему, и снова принимался шагать по поляне. Это был Бейгуш, одиноко приехавший верхом на сборный пункт в заранее назначенное время. Из будущих вояк никого еще не было.

   Но вот наконец-то, уже во втором часу ночи, с разных сторон стали выходить из чащи леса люди по десятку, по два и более. Иные из них вели в поводу незаседланных коней. Молчаливо, с таинственным видом и поникшей головой приближались оттуда и отсюда новые партии. Соседние паничи приезжали в бричках и нетычанках, а за ними ехали фуры и телеги с разной поклажей этих паничей, надеявшихся устроить свою "лесовую жизнь" как можно удобнее и приятнее. С каждой минугой лесная поляна около хатки оживлялась все более и более, людской гомон и говор становился вольнее и громче, хотя и сохранял еще пока в себе характер какой-то сдержанности и таинственности, под впечатлением ночи и таинственной обстановки предприятия. Там и сям мигали красные огненные точки запаленных "фаек" {Курительная коротенькая трубка.} и папирос. Но вот вместе с запахом табака и махорки, потянуло в воздухе едким дымком: в двух местах накидали хворосту, еловых ветвей да соломы и развели костры. Послышался говор и смех нескольких женских молодых голосов, хотя и не заметно было ни одной юбки, ни одного обычного женского костюма. Это понаехавшие паничи попривозили с собою своих героинь, переодетых в буты и в чамарки. Без таких героинь-патриоток не могла обойтись ни одна сколько-нибудь "порядочная" шляхетная банда.

   - А где же генерал? - осведомился у Бейгуша один из подошедших паничей. - Или еще не приехал?

   - Он и не приедет, - неохотно отвечал Бейгуш.

   - Вероятно важные занятия, совет военный или что-нибудь такое?

   - Нет, скорее просто в карты режется, - заметил на это другой из подошедших.

   - В карты! - подхватил третий. - От-то штука! Пенкна штука, дали Буг, Панове. А что, не перекинуться ли и нам в маленький штоссик.

   И восприимчивые паничи сейчас же постлали у костра два-три плаща, расселись на них в тесный кружок; один достал из чемодана две новые колоды карт, другой притащил водку, третий закуску, и все, кажись, тотчас же позабыли о цели, с какой приехали на эту поляну.

   На душе у Бейгуша было смутно и досадно. Он подошел к кучке игроков и напомнив, что в данную минуту такая забава вовсе неуместна, просил прекратить игру.

   - Лучше бы, господа, помогли мне сделать расчет людям: они еще не сосчитаны.

   - Это до нас не касается. Надеемся, мы не урядники, а офицеры, - отвечали из кучки.

   - Потому-то я и прошу вас.

   - Э, полноте! Садитесь-ка лучше с нами.

   - Господа, вы добровольно записались в отряд, стало быть знаете, что такое военная дисциплина. Я пока еще не приказываю, а прошу вас как старший товарищ.

   - А почему это вы "старший товарищ"? Разве вы довудца? У нас генерал старший, а других мы пока еще не знаем, - опрокинулись на Бейгуша несколько голосов разом. - И что это такое за различия старший и младший! Как шляхта, как офицеры, полагаю, мы все равны в обществе.

   Бейгуш тоскливо огляделся вокруг. Положение его было крайне затруднительно и неприятно: опереться было не на кого, и он живо почувствовал теперь, что один в поле не воин, что в данную минуту он совершенно одинок и беспомощен против нескольких нахалов, которые, пользуясь своим числом, не задумаются затеять с ним самую скандальную историю, а пожалуй и драку. Что тут делать? Как выйти из такого положения?

   - Господа, я еще раз прошу вас вспомнить, что дело, для которого вы здесь, слишком серьезно и свято, - решился он на последнюю попытку.

   - Э, полноте! Уж будто отечество погибнет от того, что мы прокинем две-три талии!

   - Так вам решительно не угодно кончить?

   - Ах, да перестаньте пожалуйста! Делайте свое дело, если оно у вас есть, и не мешайте нам заниматься нашим.

   - В таком случае завтра вам придется сильно раскаиваться в этом, - проговорил он, едва сдерживая в себе кипевшее негодование, и отошел в сторону. Другого, впрочем, ничего и не оставалось ему покамест. Меж тем время близилось к рассвету. Надо было торопиться сбором и снаряжением.

   - Все ли налицо? - громко окликнул Бейгуш толпу, раскинувшуюся на поляне.

   - Кажись, что все; по крайней мере, уж с полчаса как никто более не подходит, - ответил ему пан Сташец, ржондца {Управляющий.} одного из фольварков графини, выбранный в старшие урядники тиральеров.

   По приказанию Бейгуша, толпа скучилась в одно место и примолкла. Он вынул из бокового кармана список и стал по именам выкликать людей. Кто был назначен в тиральеры, тот шел в особую кучу, направо, кто в косиньеры - налево, а кавалерия толпилась несколько в стороне с табуном разномастных и разнокалиберных коней, наполовину не снаряженных и не заседланных. Наконец, перекличка и сортировка были окончены. Но тут, на первом же шагу, встретилась непредвиденная неудача: по спискам общая численность банды простаралась свыше шестисот человек, а налицо оказалось только четыреста с чем-то. Лошади тоже не все в должном количестве, так что одна треть охотников-кавалеристов, вместо четырех конских ног, благополучно оказывается только на своих на двоих... Бейгуш считает и людей, и коней, сверяет недочет и вновь пересчитывает. Толпа не хочет ждать, не стоит на месте, галдит, поминутно разбредается во все стороны: там драка, там смех, здесь ругань. Но вот наконец-то, после долгих и тщетных усилий, заранее выбранные урядники кое-как приводят эти кучи в некоторый порядок, заставляя их строиться в ряды с помощью крепкой брани, зуботычин и подзатыльников. А паничи-офицеры меж тем все еще продолжают себе преспокойно резаться в штосе, не обращая ни малейшего внимания на хлопоты и распорядки "майора". Но двух сотен, значившихся в комплекте, так-таки и не досчитались. Эти две сотни разбрелись, Бог весть куда. Оказалось, что иные люди, прокормившись и пображничав около трех недель на даровщину, заблагорассудили перекочевать в другие банды, на том основании, что там жалованья будто бы больше платят, другие же не хотели даже идти на сборный пункт и остались на квартирах, а третьи, без объяснения причин, просто убрались подобру-поздорову, скрылись, сбежали и были отмечены "пропавшими без вести".

   Приступили к разборке оружия, мундиров, амуниции. Все, что было на поляне, шумно и безо всякого порядка кинулось к возам и стало разбивать ящики, бочки, вспарывать тюки, и тут-то последовало новое нежданное разочарование для Бейгуша. Организатор, обещавший прислать четыреста ружей и встребовавший с графа квитанцию именно в этом числе, прислал их только двести, да и то не бельгийских штуцеров, как значилось в его бумаге, а разного сброда и хлама, вроде старых карабинов, и мушкетонов, кремневых ружей, охотничьих двустволок, бракованных "туляков" и австрийских винтовок. И все это оказалось Бог знает в каком виде: там нет шомпола, здесь курок не действует. Люди, бросившиеся впотьмах на повозки, хватают первое, что попало под руку. Кому досталось ружье, кому сабля, этому пистолет, тому патронташ, иному одни патроны, а оружия никакого, один тащит узду, другой седло без потника. Бейгуш выходит из себя, вынимает саблю и, кинувшись в толпу, начинает вместе с урядниками плашмя фухтелять направо и налево. С помощью этого решительного средства, кое-какой порядок снова восстановляется на некоторое время. Но тут опять новые неудачи, новые открытия: вахмистр докладывает, что потников нет более чем наполовину, про них совсем забыли; зато белые конфедератки с красными гарусными султанчиками все налицо, и черные чамарки с белыми крестами, и холщовые коллеты с красными отворотами и все это в совокупности издали имеет вид очень красивый. Другой урядник докладывает, что значительное количество штыков вовсе не подогнаны к ружьям: гайка у штыка чересчур узка и принадлежит ружью какого-то другого калибра, патроны не входят в дуло, а другие, напротив, идут уже слишком легко, с невозможным зазором, капсюлей тоже нет, а те, которые отыскались, подходят едва к десятому ружью, не насаживаются на стержень, или слишком слабы, не разбиваются, дают осечки. Один жалуется на сапоги, которые жмут, другой на узкую чамарку, тот недоволен своим чересчур широким картузом, этот цепкой от мундштука; нет принадлежностей к мундштуку, да и сам мундштук никуда не годится. Люди, и без того уже достаточно деморализованные, начинают громко роптать, видя во всем такую несостоятельность. Жалобы летят со всех сторон, а что отвечать на них, и чем помочь делу? Кто предварительно осматривал эти ружья? Кто укладывал их в ящики и в повозки? Кто считал и делал сборку всех этих предметов? Пронырливые евреи, трусливые аптекаря, болтливые адвокаты, невежды паны и чиновники, отроду не державшие ружья в руках, фанатики-ксендзы и восторженные женщины...

   Зато "трупьи глувы", со скрещенными костями, и эти черные с белым флюгера на пиках делают такое траурное, мрачно-поэтическое впечатление; зато неуклюжие и бесполезные косы, оказавшиеся в порядке более всего прочего, так эффектно сверкают на своих длинных четырехаршинных древках; зато все это так красиво, так символично и во всем напоминает "ойчизну за кржижу распненту" {Отечество, на кресте распятое.}... А это-то и есть самое главное, в этом-то и вся суть, по мнению кобет {Женщин.}, ксендзов и адвокатов.

   С каждой минутой ропот и жалобы становились сильнее. Урядники кое-как уговаривали ропщущих, утешая и клянясь, что все беды минуют, что все найдется, все исправится, лишь бы только тронуться в поход и перейти Неман, а там уже все, все будет в полном изобилии и порядке.

   Бейгуш молчал. У него не хватало духу расточать подобные уверения обманутым людям и утешать тем, на что не могло быть и призрака сбыточной надежды. Слезы отчаяния готовы были брызнуть из его глаз.

   Но время не терпит - уже светать начинает. Хочешь не хочешь, а надо тронуться. Так повелевает ржонд народовый, под страхом смерти и общественного позора, под страхом черного имени "здрайцы" Изменника.{}, за невыполнение в точности его безапелляционных повелений. И вот, краснея от жгучего стыда, с болью в душе за судьбу этих четырех сотен людей, наполовину безоружных, он вынимает саблю и неуверенным, надтреснутым голосом подает команду.

   - Вперед! Марш!.. Бог помочь, панове! На Него надежда!

   И нехотя, молча и понуро, словно бы на смерть обреченная, банда тихо снимается с места и уходит в глубину густого, болотистого леса. Шалопаи-паничи, по необходимости прекратив игру и попойку, позавалились в свои брички, и вместе с отважными героинями поплелись вслед за бандой в хвосте длинного обоза.

  

  

   Граф Сченсный Маржецкий и приближенные лица его штаба, проведя вечер за картами, а половину ночи за веселым ужином, покоились еще сладким и безмятежным сном, на пышных пуховиках, по своим спальням, когда отряд подошел к месту переправы, верстах в трех ниже замка. Солнце уже сияло на небе и предвещало жаркий день.

   Уезжая с вечера на сборный пункт, Бейгуш усиленно просил капитана с поручиком озаботиться, чтобы к рассвету на месте переправы, кроме парома, постоянно находившегося в этом пункте, приготовить еще столько лодок, сколько было возможно собрать в ближайшей окрестности.

   Но какова же была его досада, когда, подойдя к Неману он не нашел ни одного челна, тогда как сделать это было вовсе не трудно. С досады дав сильные шпоры коню, Бейгуш помчался в замок и приказал разбудить графа. Но сонный камердинер не отважился на такой подвиг, оправдываясь, что ясновельможный недавно только изволил започивать и не приказал будить себя ни под каким предлогом.

   Бейгуш почти насильно ворвался в его комнату.

   - Генерал! отряд уже готов и ждет на переправе! - проговорил он над ухом спящего, бесцеремонно тряся его за плечи.

   - А?.. что... как? - впросонках хлопал тот глазами. - А!.. это вы?.. что вам надо?.. Ведь я ж не велел будить себя... Дайте мне спать, пожалуйста... Экая скотина этот Якуб мой!..

   Бейгуш повторил свое сообщение.

   - На переправе?.. Что такое на переправе?.. Кто на переправе? Отряд?.. Ну и пускай его!.. И прекрасно!.. Переправляйтесь! - с досадой бормотал полусонный довудца.

   - Не на чем, генерал, - заметил Бейгуш.

   - Что такое не на чем?.. Мне-то что? Это ведь ваша забота, ваше дело! Хорош же у вас порядок!.. Ах, ей-Богу!.. Вы мне мой сон перебили... Я теперь и не усну пожалуй!..

   - И прекрасно сделаете...

   - Да, вам легко говорить, а я целую ночь не спал...

   - Я тоже не спал ее. Повторяю, отряд дожидается вас.

   - Дожидается?.. Хм... Ну, пусть подождет... Можно и потом переправиться... Отведите его в лес обратно и подождите там... Часов в десять я приеду... Прощайте, господин майор, мне некогда...

   И генерал повернулся на другой бок, спиной к Бейгушу, с самым решительным намерением не отвечать более ни слова, ни звука и не поддаваться никаким настояниям.

   Бейгуш вышел из спальни, стукнув за собой дверью. С отчаяния он готов был рвать на себе волосы.

   Но делать было нечего. Лодок нет да и день на дворе, казачьи разъезды могут случайно рыскать на том берегу, какие-нибудь барочники на Немане, какие-нибудь проезжие хлопы увидят, разболтают, - словом, при дневном свете переправа и без того небезопасная становилась положительно невозможной. Нечего было и думать начинать ее в эту пору, на одном пароме да на двух рыбачьих лодчонках.

   Спешно вскочив на взмыленного коня, со злобой и отчаянием в сердце, помчался он обратно к покинутому отряду и отвел его неподалеку от берега в густую, непродорную чащу. Люди были голодны, а возы с провиантом, собранные на окрестных фольварках графини, еще и не прибыли к переправе, благодаря тому, что пан интендант, он же и начальник "всей кавалерии", спал богатырским сном в замке, после нескольких бутылок доброй венгржины и наливок, осушенных за ужином. Бейгуш готов был бросить все и бежать хоть на край света. Ему было больно, совестно и стыдно глядеть на жалких и голодных людей Августовского "корпуса", и только одно совестливое чувство чести и нравственного долга понудило его остаться вместе с ними, разделяя их голод и усталость. Люди меж тем не переставали роптать, и роптали тем более, что шалопайные паничи, вместе со своими героинями, опять раскинули ковры и наметы около повозок и, немного проспавшись, снова занялись чаями, картами да закуской. Для них лесная скитальческая жизнь, пока еще целы были запасы, представлялась только веселой лесной "маювкой" {Маювка - весенний пикник.}.

   И чем сильнее, чем резче был контраст между ропотом всякого сброда, составлявшего главную силу банды, и этим беззаботным, сытым и пьяным смехом паничей с их женщинами, тем все злобнее и мрачнее становилось на душе у Бейгуша. Еще в самом начале дела, на первом же шагу рискового предприятия, он уже ясно стал предвидеть теперь роковое начало конца его. Это, можно сказать, был уже конец в самом начале и даже без всякого начала. Отойдя несколько в сторону от бивуака, он раскинул под деревом свою бурку и отвернулся на ней от людей, стараясь притвориться спящим, чтобы ничего не видеть и не слышать, ни этого хлопского ропота, ни панского разгула. "Ах, если бы теперь пришли москали, и если бы первая пуля досталась на мою долю!.. Господи! Какое счастие мне это было бы!" смутно и глубоко искренно подумалось ему в эту тяжелую минуту.

   Часу уже в первом дня на бивуак прискакал юный Поль Секерко.

   - Фу! насилу-то отыскал вас! Эк, в какую глушь забрались! И не продерешься! - говорил он, отирая с лица обильный пот. - Что вы тут делаете, майор? Генерал недоволен: вы не прислали ему сказать о месте бивуака; он прислал вам приказание, чтобы вы немедленно привели отряд во двор замка и там построили бы его развернутым фронтом.

   - Это зачем?! - выпучив глаза от изумления, воскликнул Бейгуш.

   - Как, помилуйте, генерал желает, во-первых, лично познакомиться со своим войском, а во-вторых, сделать парад с церемониальным маршем. Это его непременная воля.

   - Тьфу!.. какие глупости! - вскипятился Бейгуш от досады. - Скажите, молодой человек, вашему генералу, что я ему средь бела дня не стану без нужды водить отряд на показ посторонним людям! Это безумие! Это значит рисковать удачей всей экспедиции, портить в самом начале все дело и играть судьбой и жизнью нескольких сотен людей! Теперь не до парадов, - взволнованно жестикулировал он, будучи рад, что есть человек, который передаст все его резкости и горькие истины по прямому назначению; - люди голодны, со вчерашнего дня и куска хлеба не съели еще, а ваш генерал и не позаботился об этом!

   - Но генерал непременно желает познакомиться, - в затруднении пожимал плечами Секерко.

   - Ну, так пусть его приезжает сюда и знакомится сколько душе его угодно!

   - Но... в таком случае надо выбрать здесь какую-нибудь удобную поляну.

   - Выбирайте, коли охота.

   И Бейгуш без дальнейших церемоний отвернулся и пошел прочь от юного адъютанта.

   Едва к четырем часам пан Копец догадался прислать на бивуак провиантские фуры с ветчиной, хлебом и водкой, да и то благодаря лишь напоминанию Поля Секерко; но зато вслед за провиантом и сам он прибыл вскоре "до обозу".

   - Майор, генерал вами очень недоволен, - сухо обратился он к Бейгушу. - Да-с, недоволен и велел вам передать, что на этот раз охотно извиняет, но вперед не намерен терпеть никаких нарушений его воли. Отыскали вы поляну для парада?.. Генерал в шесть часов прибудет сюда со свитой и сделает смотр войскам.

   - Послушайте, - с горечью усмехнулся Бейгуш, - вы говорите, что вы старый служака, неужели же вы не понимаете всей бессмыслен