Главная » Книги

Крестовский Всеволод Владимирович - Петербургские трущобы. Том 1., Страница 10

Крестовский Всеволод Владимирович - Петербургские трущобы. Том 1.



ндра Пахомовна подумала и вручила на гардероб три пятирублевых бумажки, с внушением не пропить их.
   Господин Зеленьков не без достоинства ответил, что он дело свое завсегда понимать может и, откланявшись с обычно-ухарскими ужимками, направился на Толкучку - покупать себе новое платье.
   В тот же самый день, к шести часам вечера, он переехал в комнату, отдающуюся от жильцов, которая, на сиротское счастье Александры Пахомовны, пришлась как раз над квартирой Бероевых.

* * *

   Это все совершилось спустя две недели после раута Давыда Георгиевича Шиншеева, а побудительной причиной к совершению послужили нижеследующие обстоятельства.
   Князь Владимир Шадурский провел скверную ночь: уязвленное самолюбие лишало его сна, взбудораженная досада и до детскости капризная, избалованная настойчивость в своих желаниях, - настойчивость, в этом случае пока еще совершенно тщетная, бессильная, не давали ему ни минуты покоя; он все думал, как бы этак гласно, героически, донжуански достичь своей цели, чтобы натянуть нос и Рапетову, и Петьке, - и все-таки ничего не выдумал...
   Между тем полнейшая невозможность встретить в скором времени Бероеву, очевидный неуспех у нее, слишком заметная, даже как будто презрительная сухость князя Рапетова и ежедневно возрастающее подтрунивание Петьки заставили его через три-четыре дня решиться на последнее, слишком рискованное средство: он поехал к генеральше фон Шпильце. Генеральша обещала уведомить его о результатах, и на другой день утром князь Владимир получил письмо лаконического содержания, - в нем значилось только шесть письменных знаков:
  

2000 р.с.

  
   Князь, не думая ни минуты, схватил перо и на той же бумажке написал: "Согласен". Бумажка с тем же самым посланным отправилась в обратное путешествие, а господин Зеленьков получил приказание выжидать объявления о квартирах у ворот указанного ему дома.
  

VII

"НА ЧАШКУ КОФИЮ"

   Иван Иванович Зеленьков благодушествовал. Он уже около месяца занимал свою "комнату снебилью", а хозяйка его апартамента - курьерская вдова Троицына - оказывала ему всякое уважение, потому что Иван Иванович Зеленьков при самом переезде своем в новое помещение вручил ей сразу вперед за месяц свою квартирную плату. Это обстоятельство, паче слов самого Зеленькова, убедило курьерскую вдову Троицыну, что постоялец ее - человек отменный, точный и взаправду при капиталах своих состоит. Иван Иванович казался ей истинным щеголем, да и самому себе таковым же казался: он носил набекрень пуховую шляпу вместо прежней потертой фуражки; драповая бекеша с немецким бобриком предохраняла от стужи его бренное тело, которое в комнате украшалось темно-зеленым сюртуком с отложными широкими бортами и металлическими пуговицами, шелковым жилетом и широкими панталонами невыразимо палевого цвета. Иван Иванович аккуратно каждое утро посещал мелочную лавочку, где проводил полчаса и более в приятных разговорах с приказчиком. Приказчик тоже оказывал Ивану Ивановичу уважение и удовлетворял его расспросам. Всем петербургским жителям уже давным-давно известно, что мелочные лавочки служат своего рода клубами, сборными пунктами для всевозможной прислуги. Иван Иванович Зеленьков успел заслужить благоволение и от этих посетителей, ибо рассказывал им разные истории, балагурил и иногда почитывал "Пчелку". Зоркое око его вскоре заприметило между многочисленными посетителями курносую девушку Грушу, отправлявшую обязанности прислуги у Бероевых. Курносая девушка Груша, солдатская дочь, являла собою вполне порождение Петербурга: она могла быть и горничной, и кухаркой, и белошвейкой, и всем чем угодно, и в сущности ничем. Хотя курносая Груша никакими особенно приятными качествами души и наружности не отличалась, однако Иван Иванович начал преимущественно перед нею "точить свои лясы". Курносая Груша сначала ответствовала молчанием, пренебрегала лясами Ивана Ивановича, отвертывалась от своего искателя, а потом, видя такое его постоянство, начала улыбаться, отвечать на лясы лясами же, и наконец мягкое сердце ее не выдержало. Приятные качества Ивана Ивановича вполне победили курносую Грушу, особенно, когда он, догнав раз ее на лестнице, подарил шелковый фуляр, а в другой - золотые сережки. Груша вдруг ощутила потребность более обыкновенного подыматься наверх к курьерской вдове Троицыной то за одолжением спичками-серинками, то за угольками. Наконец она появилась и в апартаменте гостеприимного Ивана Ивановича. Иван Иванович с тех самых пор, как уловил в свои сети некрепкое, но доброе сердце девицы Груши, и сам несколько изменился: он по утрам, перед тем как отправляться к Александре Пахомовне с отчетом о своих действиях, неукоснительно забегал в цирюльню, где приказывал брить свою бороду, уснащать гонруазом усы и покруче завивать коками свои белобрысые волосы. Разноцветные галстуки также стали принадлежностью его костюма. Словом сказать, грязненький Иван Иванович Зеленьков преобразовался в совершенного сердцееда ради курносой девушки Груши.
   Однажды утром он встретился с нею в мелочной лавочке и сказал с поклонцем:
   - Послушайте, Аграфена Степановна, как я собственно желаю решить судьбу насчет своего сердца, так не побрезгуйте нониче ко мне на чашку кофию - притом же моя тетенька будут.
   - Очинно приятно, - отвечала Груша и обещала быть беспременно.
   Когда к шести часам вечера она вошла к господину Зеленькову, комната его уже представляла вполне праздничный вид. На окошке не валялось ни сальных огарков, ни оторванных оловянных пуговок, ни сапожной щетки, ни даже полштофов, - все это было выметено, вычищено и запрятано куда-то. Перед высокоспинным волосяным диваном стоял покрытый расписной салфеткой стол; на столе - самовар с кофейником, сдобные булки с сухарями, селедка и огурцы с копченой колбасой, пряники и орехи с малиновым вареньем. Все это было разложено на тарелках, между которыми возвышались штоф и бутылка.
   На диване восседала Александра Пахомовна, одетая скромнее обыкновенного, хотя и с неизменной папироской в зубах. Иван Иванович почтительно сгибался перед нею на стуле, уткнув между колен свои сложенные пальцы.
   - Вот-с, тетенька, и они-с! позвольте рекомендовать, - с торопливою развязностью вскочил он при входе Груши.
   - Честь имею представить, - продолжал Зеленьков, расшаркиваясь и размахивая руками, - Аграфена Степановна, очень хорошие девицы, а это - моя тетенька!
   Тетенька с величественной важностью поклонилась Аграфене Степановне, а Аграфена Степановна очень сконфузилась и не знала, как сесть и куда девать свои руки.
   - Садитесь, пожалуйста! без церемонии! - шаркал и лебезил Иван Иванович. - Чем угощать прикажете? Тут всяких питаньев наставлено, - кушайте-с!
   Обе гостьи тяжело откланивались, но к питаниям не прикасались.
   - Тетенька-с!.. Аграфена Степановна! Сладкой водки не прикажете ли-с, али тенерифцу? Выкушайте рюмочку, это ведь легонькое, самое дамское!
   Гостьи жеманно отказываются; Иван Иванович, однако, не отстает, атакуя их с новою силой, и наконец побеждает: гостьи выкушали по рюмке сладкой водки и посмаковали тенерифцу.
   - Ах!.. ах, разлюбезное это дело! - восторженно умиряется, и сам не зная чему, Иван Иванович, причем егозит на стуле, всплескивает руками и щелит свои и без того узкие масляно-бегающие глазки.
   - Нет, черт возьми! - вскакивает он с места и, схватив со стула гитару, запевает разбито-сладостным тенорком, со своими ужимками:
  
   И вы, ды-рузья, моей красотки
   Не встречали ль где порой?
   В целым нашим околотки
   Нет красоточки такой!
   Эта девушка-шалунья,
   Эфто Грунюшка-игрунья -
   Только юбка за душой!
  
   Тетенька сосредоточенно курит папироску, пуская дым через ноздри; Аграфена Степановна конфузится и краснеет, а Иван Иванович снова уже швырнул на диван гитару и в каком-то экстазе, ударяя себя кулаком в перси, говорит:
   - Тетенька! распропащий я человек, потому - круглый сирота! И при моем сиротстве горькием, только вы одни у меня и остались... Добродетельная, можно сказать, сродственница! Хоша я и при своем капитале, однакоже проживаю в уединении. Только и услады одной, что чижа вот с клеткой купил, и преотменно, я вам скажу, поет, бестия, индо все уши прожужжит! Одначе ж он не человек, а как есть по всему чиж, так и выходит глупая он птица; а мне, при таком моем чувствии к коммерческим оборотам, требуетца теперича подругу. Правильно ли я полагаю, Аграфена Степановна?
   Аграфена Степановна потупилась, покраснев еще более прежнего. Тетенька ободрительно улыбнулась и с важностью приступила к расспросам:
   - Вы, значит, здесь в услужении проживаете, при своех господах?
   - По наймам... внизу тут - у Бероевых, - ответила Груша, кое-как оправляясь от смущения и радуясь, что настал разговор посторонний.
   - По наймам?.. Так-с. А сколько жалованья вам кладут они?
   - Три рубля в месяц да полтину на горячее. Только двое прислуги: куфарка да я при барыне и при детях.
   - Так-с. Стало быть, господа-то небогатые?
   - Где уж там богатые! Живут себе помаленьку.
   - И большое семейство?
   - Нет, не так-то: сам хозяин, да жена при нем, да двое детей: мальчик и девочка.
   - Значит, четверо. А сам-то - в чиновниках али так где служит?
   - Он, этта, сказывали, по золотой части какой-то у Шиншеева, - богач-то, знаете?
   - Слыхала. Так это, стало быть, место доходное?
   - Уж Христос их знает! Слышала я точно, что другие больно уж наживаются, а он - нет; одним жалованьем доволен. И притом же должность его такая, что на месте не живет, а побудет, сколько месяцев придется, здесь с семейством, а там и ушлют в Сибирь на полгода и больше случается. Вот и теперь уехамши, недель с пять уж есть. Барыня-то одна осталась.
   - Гм... А может, он и получает какие доходы, да куда-нибудь на сторону их относит? - с подозрительно-лукавою миной спросила тетенька.
   - Ах, нет, как можно! - совестливо вступилась Груша. - Он всякую копейку, что только добудет, все в семейство несет, даже и оттуда, из Сибири-то, присылает. Нет, для семейства он завсегда большой попечитель.
   - Ну, а как живут-то, не ругаются?
   - Ой, что вы! душа в душу живут. Вот уже шесть годов они женаты, да я пятый год при них служу, так верите ли богу - ни разу тоись не побранилися между собою; а чтобы это ссоры, неудовольствия какого - и в помине нет! Оченно любят друг дружку, уж так-то любят - на редкость, со стороны смотреть приятно. И такой-то у них мир да тишина, что вовек, кажися, не отойду от места. И мать такая хорошая она; деток своих до смерти любит; обоих сама выкормила.
   - А может, так, одно притворство? - попыталась тетенька смутить рассказчицу. - Может, у нее какие ни на есть амуры на стороне заведены! Ведь тут у нас это не на редкость бывает!
   - Ну, уж нет! - с гордым достоинством, горячо перебила Груша. - Может, у других где - оно и так, а у нас не водится! Наша-то без мужа ровно монашенка живет, все с детьми занимается, сама обшивает их да учит шутём в книжку читать, и коли куда погулять выйти, так все с детьми же. Нет, уж такой-то домоседки поискать другой! Вон, этта, как-то бал ономнясь у Шиншеева был. Так что ж бы вы думали? Муж еле-еле упросил поехать, а то сама и слышать не хотела: что, говорит, там делать мне? А не ехать тоже нельзя, потому - сам Шиншеев просить приезжал.
   - Что ж, разве она образованности не имеет, если ехать не хотела? - опять ввернула тетенька свое замечание.
   - Нет, она оченно, можно сказать, образованная, - оступилась Груша, - все в книжку читает и на фортепьяне до жалости хорошо играть умеет и на всяких языках доподлинно может, - это сама я слышала. А только не любит этого, балов-то. Она, чу, сама барского рода, у родителев жила в Москве, да родители разорились, в бедности живут, так они теперича с мужем, при всех недостатках, от себя урывают да им помощь оказывают.
   - Что ж, это хорошо, - похвалила тетенька, затягиваясь папироской. - А почему это сам Шиншеев приезжал к ним звать-то? - продолжала она. - Уж он, верно, даром, для блезиру, не позовет ведь служащего, потому какая ему компания служащий?
   Груша на минуту раздумчиво остановилась.
   - Верно, уж он это неспроста! не ухаживает ли он за самой-то, подарков каких, гляди, не делает ли тайком от мужа-то? - допытывала Александра Пахомовна.
   Груша опять подумала.
   - Это было, - утвердительно сказала она. - Шиншеев-то больше норовил приезжать к нашей без мужа. Приедет, бывало, детям игрушек, конфет навезет; а она, моя голубушка, сидит, словно в воду опущенная. Раз я-таки подслушала, грешным делом: сидит, этта, он у нее да и говорит: "Хорошо будет, и мужу вашему хорошо; а теперь, хоша он и честный человек, а вы в бедности живете; лучше, говорит, в богатстве жить". Так она индо побледнела вся, затряслася, сама чуть не падает, и уйти его попросила. Всю-то ночь потом проплакала, так что просто сердце изныло, на нее глядючи. Он ей опосле этого браслетку прислал золотую, с каменьем разным - так что ж бы вы думали, моя матушка? Назад ведь ему отослала: я сама и относила ведь! Право!..
   - Стало быть, она дура, коли от фортуны своей отказывается, - солидно и с сознанием полной своей правоты заметила тетенька.
   - Нет, не дура, - возразила девушка, - а только в законе жить хочет да Егора Егорыча своего любит, только и всего. А мужу про Шиншеева не сказала, - продолжала Груша, - потому - горячий он человек и мог бы места своего решиться. Отчего ей и труднее, что все сама в себе переносит. Вот и теперь: тоскует, сердечная.
   - К чему же тосковать-то? - апатично спросила Александра Пахомовна, наливая кофе.
   - Как к чему, дорогая моя! Шуточное ли дело теперича, нужда какая!.. Должишки у них есть, - ну, платят по малости; в Москву тоже посылают, самим жить надо. Егор-то Егорыч теперь уехал, когда-то еще пришлет денег, богу известно, а ей ведь всего пятьдесят рублей оставил; выслать обещался, да вот и не пишет ничего, а она убивается - уж не случилось ли чего с ним недоброго?
   - Ну, у Шиншеева бы спросила, - посоветовала тетенька.
   - Да, легко сказать-то, у Шиншеева! - возразила Груня. - У него уж и так они сколько жалованья-то вперед забрали - чай, отслуживать надо! А спросить еще совестится, особливо знамши то, как приставал-то он. Да и скареда же человек-то! - с негодованием воскликнула девушка. - Сперва, этта, давал-давал деньги, а теперь и прижался: пущай, мол, сама придет да попросит; пущай, мол, надоест нужда, так авось с пути свернется. Вот ведь каково-то золото он! Мы хоша люди маленькие, а тоже понимаем. А она к нему - хоть умри, не пойдет, - продолжала Груня. - Теперича управляющий за фатеру требует, сами кой-как перебиваемся вторую неделю; Егор Егорыч не пишет, - так она уж, моя голубушка, сережки брильянтовые да брошку свою продавать хочет, чтобы пока-то извернуться как-нибудь.
   При этом последнем известии внезапная мысль пробежала по лицу Александры Пахомовны. Она в минуту сообразила кое-что в мыслях и неторопливо приступила к новым маневрам.
   - Так вы говорите, что она очень нуждается... Гм... это видно, что женщина, должно быть, хорошая, даже вчуже слушать-то жалко, - заговорила она, с сострадательной миной покачивая головою. - Вы говорите, что она даже вещи продавать хочет? - продолжала тетенька. - И хорошие вещи, брильянтовые?
   Груня подтвердила свои слова и заверила в достоинстве брильянтов.
   - Барыня сказывала, что мало-мало рублей двести за них дать бы надо, - сообщила она.
   - Так-с, - утвердила тетенька. - В этом я могу, пожалуй, помочь ей.
   Девушка с удивлением выпучила глаза на Александру Пахомовну.
   - Теперича ежели продать их брильянтщикам, - продолжала эта последняя, - так ведь они работы не ценят и за камень самое ничтожество дают вам. А вы вот что, душенька, скажите вашей барыне, коли она хочет, я могу продать ей за настоящую цену, потому у меня случай такой есть.
   - Это точно-с! у тетеньки - случай! - поддакнул, крякнув в рукав, Иван Иванович.
   - Потому как я состою при своей генеральше в экономках, - говорила тетенька, - и не столько в экономках, сколько собственно при ее особе, можно сказать, в компаньонках живу, так надо вам знать, что генеральша имеет свои странности. Ну, вот - просто не поверите, до смерти любит всякие драгоценности, и везде, где только можно, скупает их по самой деликатной цене, потому - это она не по нужде, а собственно прихоть свою тешит. Так если вашей барыне угодно будет, - заключила Александра Пахомовна, - я могу генеральше своей сегодня же сказать, и она даже, если вещи стоящие, может и более двухсот рублей дать - это ей все единственно.
   Совершив таким образом последний маневр, тетенька успокоилась на лаврах и, закуря новую папироску, окончательно уже предоставила поле посторонней болтовни Ивану Ивановичу Зеленькову.
   Груша в тот же вечер передала Бероевой предложение зеленьковской тетки.
  

VIII

НЕОЖИДАННЫЙ ВИЗИТ

   На другой день, около двух часов пополудни, во двор того дома, где обитали господин Зеленьков и Юлия Николаевна Бероева, с грохотом въехала щегольская карета и остановилась у выхода из общей лестницы. Ливрейный лакей поднялся вверх и дернул за звонок у дверей Бероевых.
   - Дома барыня?
   - Дома.
   - Скажите, что генеральша фон Шпильце приехала и желает их видеть по делу.
   Известие это застигло Юлию Николаевну в ее маленькой, небогатой, но со вкусом и чистотою убранной гостиной, где она, сидя в уголке дивана, одетая в простое шерстяное платье, занималась каким-то домашним рукоделием; а у ног ее, на ковре, играли двое хорошеньких детей. Мебель этой комнаты была обита простым ситцем; несколько фотографических портретов на стенах, несколько книг на столе, горшки с цветами на окнах да пианино против дверей составляли все ее убранство, на котором, однако, явно ложилась печать женской руки, отмеченная чистотой и простым изяществом вкуса. В этой скромной домашней обстановке, с этими двумя розовыми, светлоглазыми малютками у ног она казалась еще прекраснее, еще выше и чище, чем там, на рауте, в пышной фантастической обстановке тропического сада. Мирно-светлое, благоговейное чувство невольно охватило бы каждого и заставило почтительно склонить голову перед этим честным очагом жены и матери. Стоило поймать только один ее добрый, бесконечно любящий взгляд на этих веселых, плотных ребятишек, чтобы понять, какою великою силой здоровой и страстной любви привязана она к своему мужу, как гордо чтит она весь этот скромный семейный быт свой, несмотря на множество скрытых нужд, лишений и недостатков материальных. Она умела твердо бороться с этими невзгодами, умела побеждать их и устраивать жизнь своего семейства по возможности безбедно и беспечально. Она глубоко уважала мужа за его твердость и донкихотскую честность. Читатель знает уже несколько обстоятельства Бероевых из добродушной болтовни курносой девушки Груши. В пояснение мы можем прибавить, что Егор Егорович Бероев - бывший студент Московского университета и во время оно учитель маленьких братьев Юлии Николаевны - женился на ней, не кончив курса, в ту самую минуту, когда разорившегося отца ее посадили за долги в яму, а старуха мать готова была отправиться за насущным хлебом по добрым людям. Эта женитьба поддержала несколько беспомощное семейство, которое перебивалось кое-как уроками Бероева, пока, наконец, он по рекомендации одного богатого школьного товарища получил место по золотопромышленной части у Давыда Георгиевича Шиншеева. Делец он оказался хороший, Давыд Георгиевич имел неоднократно случай убедиться в его бескорыстной честности и потому поручал ему довольно важные части своей золотопромышленной операции. Обязанности Бероева были такого рода, что требовали ежегодных отлучек его в Сибирь на промыслы, а Давыд Георгиевич, по правилу, свойственному почти всем людям его категории, эксплуатируя труд своего работника, попридерживал его в черненьком тельце относительно материального вознаграждения. Он всегда был необыкновенно любезен с Егором Егоровичем, приглашал его к себе на вечера и обеды, сам иногда ездил к нему, не без тайных, конечно, умыслов на красоту Юлии Николаевны, но весьма туго делал прибавки к его жалованью, несмотря на то, что не задумался бы кинуть несколько тысяч в вечер ради баронессы фон Деринг. Бероев же, считая вознаграждение за свой труд достаточным, по донкихотским свойствам собственной натуры, и не помыслил когда-либо об умножении своих достатков. Жалованье его сполна уходило на нужды семейства, а так как этих нужд было немало, то и в кассовой книге Шиншеева значилось, что этого жалованья забрано Бероевым уже вперед за три месяца. Неожиданная отлучка в Сибирь, спустя неделю после шиншеевского раута, захватила его врасплох, так что он мог уделить только очень незначительную сумму из своих прогонов, надеясь извернуться и выслать ей деньги в самом скором времени. Но... должно быть, изворот оказался неудачен, и Юлия Николаевна уже несколько времени находилась в весьма затруднительных обстоятельствах, которые, наконец, вынудили ее на продажу двух вещиц, не почитавшихся ею необходимыми. Она искала только случая, как бы сбыть их по возможности выгоднее. В таком-то положении застиг ее визит Амалии Потаповны фон Шпильце.
   Не успела она еще опомниться от недоумения при новом, незнакомом имени и значении самого визита, как в комнату вошла уже генеральша, в белой шляпе с перьями, завернутая в богатую турецкую шаль, с собольей муфтой в руках, украшенных кружевами и браслетами, и, с любезным апломбом особы, знающей себе цену, поклонилась Юлии Николаевне.
   - Я слишала, ви желайт продать брильянты? - начала она своим обычным акцентом.
   Юлия Николаевна вспомнила слова Груши, сообщившей ей вчера о предложении зеленьковской тетки, и потому отвечала утвердительно, прося присесть свою гостью.
   - Могу смотреть их? - продолжала генеральша, незаметно оглядывая обстановку гостиной.
   Бероева вынесла ей из спальни сафьянный футляр с брошем и серьгами.
   - Ah, cela me plait beaucoup! - процедила генеральша, любуясь игрою брильянтов. - Je dois vous dire, que j'ai une passion pour toutes ces bagatelles...* Это ваши малютки? - с любезной нежностью вдруг спросила она, делая вид, что сердечно любуется на двух ребятишек.
   ______________
   * А, это мне очень нравится!.. Должна вам сказать, что у меня страсть ко всем этим безделушкам... (фр.)
  
   - Да, это мои дети, - ответила Бероева.
   - Ah, quels charmants enfants, que vous avez, madame, deux petits anges!..* Поди ко мне, моя душенька, поди к тетенька! маленька, - нежно умилялась генеральша и, притянув к себе детей, поцеловала каждого в щеку. - О, les enfants c'est une grande consolation!** А тож я это понимай... сама мать! - покачивала головой фон Шпильце и в заключение даже глубоко вздохнула. - Мне нравятся ваши безделушки... Я хочу купить их, - свернула генеральша на прежнюю колею, снова принимаясь любоваться игрою каменьев. - А что цена им? - спросила она.
   ______________
   * Ах, какие очаровательные дети у вас, сударыня, два маленьких ангела! (фр.)
   ** О, дети! это большое утешение! (фр.)
  
   - Заплачены были двести восемьдесят, а я хотела бы взять хоть двести, - отвечала Бероева.
   - О, се n'est pas cher!* - согласилась Амалия Потаповна. - Така деньги почему не дать! Я буду просить вас завтра до себя, - продолжала она, возвращая футляр вместе со своей карточкой, где был ее адрес. - Demain a deux heures, madame**. Я пошлю за ювелиир и посоветуюсь с племянником, а там - и деньги на стол, - заключила она, любезно протягивая Бероевой руку.
   ______________
   * О, это не дорого! (фр.)
   ** Завтра, в два часа, сударыня. (фр.)
  
   Юлия Николаевна со спокойным, светлым и довольным лицом проводила ее до прихожей, где ожидал генеральшу ливрейный гайдук с богатой бархатной собольей шубой.
  

IX

ВЫИГРАННОЕ ПАРИ

   На следующий день, в назначенное время, Бероева приехала к генеральше.
   Петька, предуведомленный молодым Шадурским, нарочно в это самое время прохаживался там мимо дома, чтобы быть свидетелем ее прибытия, и видел, как она, расспросив предварительно дворника, где живет генеральша, по его указанию вошла в подъезд занимаемой ею квартиры. Петька все это слышал собственными ушами и видел собственными глазами. Теперь в его голове не осталось ни малейшего сомнения в существовании связи между Бероевой и Шадурским. Он сознал себя побежденным.
   Лакей проводил Бероеву до приемной, где ее встретила горничная и от имени Амалии Потаповны попросила пройти в будуар: генеральша, чувствуя себя нынче не совсем здоровой, принимает там своих посетителей.
   "В будуар - так в будуар; отчего ж не пройти?" - подумала Бероева и отправилась вслед за нею.
   - Ах! я отчинь рада! - поднялась генеральша. - Жду ювелиир и племянник... Племянник в полчаса будет - les affaires l'ont retenu*, - говорила она, усаживая Бероеву на софу, рядом с собою.
   ______________
   * Его задержали дела (фр.).
  
   - Et en attendant, nous causerons, nous prendrons du cafe, s'il vous plait, madame!* Снимайте шля-апа! - с милой, добродушно-бесцеремонной простотой предложила генеральша, делая движение к шляпным завязкам Бероевой.
   ______________
   * А в ожидании его мы поговорим, выпьем кофе, если вам угодно, сударыня! (фр.)
  
   Юлия Николаевна уступила ее добродушным просьбам и обнажила свою голову.
   - Я эти час всегда пью ко-офе - vous ne refuserez pas?* - спросила любезная хозяйка.
   ______________
   * Вы не откажетесь? (фр.)
  
   Бероева ответила молчаливым наклонением головы, и генеральша, дернув сонетку, отдала приказание лакею.
   Будуар госпожи фон Шпильце, в котором она так интимно на сей раз принимала свою гостью, явно говорил о ее роскоши и богатстве. Это была довольно большая комната, разделенная лепным альковом на две половины. Мягкий персидский ковер расстилался во всю длину будуара, стены которого, словно диванные спинки, выпукло были обиты дорогою голубою материею. Голубой полусвет, пробиваясь сквозь опущенные кружевные занавесы, сообщал необыкновенно нежный, воздушный оттенок лицам и какую-то эфемерную туманность всем окружающим предметам: этому роскошному туалету под кружевным пологом, заставленному всевозможными безделушками, этому огромному трюмо и всей этой покойной, мягкой, низенькой мебели, очевидно, перенесенной сюда непосредственно из мастерской Гамбса. В другом конце комнаты, из-за полуприподнятой занавеси алькова, приветно мигал огонек в изящном мраморном камине, и выставлялась часть роскошной, пышно убранной постели. Вообще весь этот богато-уютный уголок, казалось, естественным образом предназначался для неги и наслаждений, так что Юлия Николаевна невольно как-то пришла в некоторое минутное недоумение: зачем это у такой пожилой особы, как генеральша фон Шпильце, будуар вдруг отделан с восточно-французскою роскошью балетной корифейки.
   Человек внес кофе, который был сервирован несколько странно сравнительно с обстановкой генеральши: для Амалии Потаповны предназначалась ее обыденная чашка, отличавшаяся видом и вместимостью; для Бероевой же - чашка обыкновенная. Когда кофе был выпит, явившийся снова лакей тотчас же унес со стола чашки.
   Прошло около получаса времени, и в будуаре неожиданно появился новый посетитель, которому немало удивилась Бероева.
   Это был князь Владимир Дмитриевич Шадурский.
   - Меня прислал ваш племянник, - обратился он к генеральше, успев между тем и Бероевой поклониться, как знакомый. - Он просил меня заехать и передать вам, что непременно приедет через полчаса, никак не позже...
   - Il ne sait rien, soyez tranquille*, - успела шепнуть генеральша Бероевой.
   ______________
   * Он ничего не знает, будьте покойны (фр.).
  
   - Вы мне позволите немного отдохнуть? - продолжал Шадурский, опускаясь в кресло и вынимая из золотого портсигара тоненькую, миниатюрную папироску. Генеральша подвинула ему японского болванчика со спичками.
   Князь Владимир курил и болтал что-то о новом балете Сен-Леона и новой собаке князя Черносельского, но во всей этой болтовне приметно было только желание наполнить какими-нибудь звуками пустоту тяжелого молчания, которую естественно рождало натянутое положение Бероевой. Амалия Потаповна старалась по возможности оживленно поддакивать князю Владимиру, который с каждой минутой очевидно усиливался выискивать новые мотивы для своей беседы. Генеральша не переставала улыбаться и кивать головою, только при этом поминутно кидала украдкой взоры на лицо Бероевой.
   - Что это, как у меня щеки разгорелись, однако? - заметила Юлия Николаевна, прикладывая руку к своему лицу.
   - От воздуху, - успокоительно пояснила генеральша и бросила на нее новый наблюдательный взгляд.
   - Ваше превосходительство, вас просят... на минутку! - почтительно выставилась из-за двери физиономия генеральской горничной.
   - Что там еще? - с неудовольствием обернулась Амалия Потаповна.
   - Н... надо... там дело, - с улыбкой затруднилась горничная.
   - Pardon! - пожала плечами генеральша, подымаясь с места, - Je vous quitte pour un moment... Pardon, madame!* - повторила она снова, обращаясь к Бероевой, и удалилась из комнаты, мимоходом, почти машинально, притворив за собою двери.
   ______________
   * Простите... я вас покину на один момент... Простите, сударыня! (фр.)
  
   Князь продолжал болтать, но Бероева не слышала и не понимала, что говорит он. С нею делалось что-то странное. Щеки горели необыкновенно ярким румянцем; ноздри расширились и нервно вздрагивали, как у молодой дикой лошади под арканом; всегда светло-спокойные, голубые глаза вдруг засверкали каким-то фосфорическим блеском, и орбиты их то увеличивались, то смыкались, на мгновенье заволакивая взоры истомной, туманной влагой, чтобы тотчас же взорам этим вспыхнуть еще с большею силой. В этих чудных глазах светилось теперь что-то вакхическое. Из полураскрытых, воспаленно-пересохших губ с трудом вылетало порывистое, жаркое дыхание: его как будто захватывало в груди, где так сильно стучало и с таким щёкотным ощущением замирало сердце. С каждым мгновением эта экзальтация становилась сильнее, сильнее - и в несколько минут перед Шадурским очутилась как будто совсем другая женщина. От порывистых, безотчетных метаний головой и руками волосы ее пришли в беспорядок и тем еще более придали красоте ее сладострастный оттенок. Она хотела подняться, встать-но какая-то обаятельная истома приковывала ее к одному месту; хотела говорить - язык и губы не повиновались ей более. В последний раз смутно мелькнувшее сознание заставило ее обвести глазами всю комнату: она как будто искала генеральшу, искала ее помощи и в то же самое время ей почему-то безотчетно хотелось, чтобы ее не было, чтоб она не приходила. И точно: генеральша не показывалась больше. Один только Шадурский, переставший уже болтать, глядел на нее во все глаза и, казалось, дилетантски любовался на эту опьяняющую, чувственную красоту.
   Но вот он поднялся со своего кресла и пересел на диван, рядом с Бероевой. По жилам ее пробегало какое-то адское пламя, перед глазами ходили зелено-огневые круги, в ушах звенело, височные голубоватые жилки наливались кровью, и нервическая дрожь колотила все члены.
   Он взял ее за руку - и в этот самый миг, от одного этого магнетического прикосновения - жгучая бешеная страсть заклокотала во всем ее теле. Минута - и она, забыв стыд, забыв свою женскую гордость, и вне себя, конвульсивно сцепив свои жемчужные зубы, с каким-то истомно-замирающим воплем, сама потянулась в его объятия.
   Долго длился у нее этот экстаз, и долго смутно ощущала и смутно видела она, словно в чаду, черты Шадурского, пока наконец глубокий, обморочный сон не оковал ее члены.

* * *

   В тот же самый вечер проигравший пари свое Петька угощал Шадурского ужином у Дюссо и, с циническим ослаблением слушая столь же цинический рассказ молодого князя, провозглашал тост за успех его победы.
  

X

СЧАСТЛИВЫЙ ИСХОД

   Было семь часов вечера, когда Бероева очнулась. Она раскрыла глаза и с удивлением обвела ими всю комнату: комната знакомая - ее собственная спальня. У кровати стоял какой-то низенького роста пожилой господин в черном фраке и золотых очках, сквозь стекла которых внимательно глядели впалые, умные глаза, устремленные на минутную стрелку карманных часов, что держал он в левой руке, тогда как правая щупала пульс пациентки. Ночной столик был заставлен несколькими пузырьками с разными медицинскими средствами, которые доктор, очевидно, привез с собою, на что указывала стоявшая тут же домашняя аптечка.
   - Что же это, сон? - с трудом проговорила больная.
   Доктор вздрогнул.
   - А... наконец-то подействовало!.. очнулась! - прошептал он.
   - Кто здесь? - спросила Бероева.
   - Доктор, - отвечал господин в золотых очках, - только успокойтесь, бога ради, не говорите пока еще... Вот я вам дам сейчас успокоительного, тогда мы поболтаем.
   И с этими словами он налил в рюмку воды несколько капель из пузырька и с одобрительной улыбкой подал их пациентке. Прошло минут десять после приема! Нормальное спокойствие понемногу возвращалось к больной.
   - Как же это я здесь? - спросила она, припоминая и соображая что-то. - Ведь, кажется, я была...
   - Да, вы были у генеральши фон Шпильце, - перебил ее доктор. - я и привез вас оттуда в карете, вместе с двумя людьми ее. Бедная старушка, она ужасно перетрусила, - заметил он со спокойною улыбкой.
   - Скажите, что же было со мною? Я ничего не помню, - проговорила она, приходя в нервную напряженность при смутном воспоминании случившегося.
   - Во-первых, успокойтесь, или вы повредите себе, - отвечал доктор, - а во-вторых - с вами был обморок, и довольно сильный, довольно продолжительный. Мне говорила генеральша, - продолжал он рассказывать, - что она едва на пять минут вышла из комнаты, как уже нашла вас без чувств. Ну, конечно, сейчас за мною - я ее домашний доктор, - долго ничего не могли сделать с вами, наконец заложили карету и перевезли вас домой - вот и все пока.
   - Вы говорите, что она только на пять минут уходила? - переспросила больная.
   - Да, не более, а воротясь, нашла вас уже в обмороке, - подтвердил доктор.
   - Стало быть, это сон был, - прошептала она. - Какой сон? не знаю, не помню... только страшный, ужасный сон.
   - Гм... Странно... Какой же сон? - глубокомысленно раздумывал доктор. - Вы хорошо ли его помните?
   - Не помню; но знаю, что было что-то - наяву ли, во сне ли - только было...
   - Гм... Вы не подвержены ли галлюцинациям или эпилепсии? - медицински допрашивал он.
   Больная пожала плечами.
   - Не знаю; до сих пор, кажется, не была подвержена.
   - Ну, может быть, теперь, вследствие каких-нибудь предрасполагающих причин... Все это возможно. Но только если вы помните, что был какой-то сон, то это наверное галлюцинация, - с видом непогрешимого авторитета заключил доктор.
   "Сон... Галлюцинация - слава богу!" - успокоенно подумала Юлия Николаевна и попросила доктора кликнуть девушку, чтобы осведомиться про детей.
   Вошла Груша и вынула из кармана почтамтскую повестку.
   - Почтальон приносил, надо быть, с почты, - пояснила она, хотя это и без пояснения было совершенно ясно.
   Юлия Николаевна слабою рукою развернула бумагу и прочитала извещение о присылке на ее имя тысячи рублей серебром.
   - От мужа... Слава тебе, господи! - радостно проговорила она. - Теперь я совершенно спокойна.
   - Однако дней пять-шесть вы должны полежать в постели, - методически заметил доктор, убрав свою аптечку и берясь за шляпу. - Тут вот оставлены вам капли, которые вы попьете, а мы вас полечим, и вы встанете совсем здоровой, - продолжал он, - а пока - до завтра, прощайте...
   И низенький человек откланялся с докторски солидною любезностью, как подобает истинному сыну Эскулапа.
   - В Морскую! - крикнул он извозчику, выйдя за ворота - и покатил к генеральше фон Шпильце.

* * *

   - Nun was sagen sie doch, Herr Katzel?* - совершенно спокойно спросила его Амалия Потаповна.
   ______________
   * Ну, что вы скажете, господин Катцель? (нем.)
  
   - О, вполне удачно! могу поздравить с счастливым исходом, - сообщил самодовольный сын Эскулапа.
   - Она помнит?
   - Гм... немножко... Впрочем, благодаря мне, убеждена, что все это сон, галлюцинация.
   - S'gu-ut, s'gu-ut!* - протянула генеральша с поощрительной улыбкой, словно кот, прищуривая глазки.
   ______________
   * Очень хорошо, очень хорошо! (нем.)
  
   - Ну-с?! - решительно и настойчиво приступил меж тем герр Катцель, отдав короткий поклон за ее поощрение.
   Амалия Потаповна как нельзя лучше поняла значение этого выразительного "ну-с" и опустила руку в карман своего платья.
   - Auf Wiedersehen! - поклонилась она, подавая доктору кулак для потрясения, после которого тот ощутил в пальцах своих шелест государственной депозитки.
   Амалия Потаповна поклонилась снова и торопливой походкой стала удаляться из залы. Сын Эскулапа еще торопливее развернул врученную ему бумажку: оказалась радужная.
   - Эй, ваше превосходительство! пожалуйте-ка сюда! - закричал он вдогонку.
   Генеральша вернулась, вытянув шею и лицо с любопытно-серьезным выражением.
   - Это что такое? - вопросил герр Катцель, приближая депозитку к ее физиономии.
   - Это? Сто! - отвечала она с таким наивно-невинным видом, который ясно говорил: что это, батюшка, как будто сам ты не видишь?
   - А мне, полагаете вы, следует сто?
   - Ja, ich glaube*, "сто".
   ______________
   * Да, я думаю (нем.).
  
   - А я полагаю - триста.
   - Зачем так? - встрепенулась Амалия Потаповна.
   - А вот зачем, - принялся он отсчитывать по пальцам, - сто за составление тинктуры, сто за подание медицинской помощи, да сто за знакомство с вами, то есть мою всегдашнюю долю, по старому условию.
   Генеральша поморщилась, вздохнула от глубины души и молча достала свое портмоне, из которого еще две радужные безвозвратно перешли в жилетный карман Эскулапа.
 &nbs

Категория: Книги | Добавил: Armush (27.11.2012)
Просмотров: 442 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа