Сервантес Мигель Де - Дон-Кихот Ламанчский (Часть первая)

оторый будетъ утолять мою жажду? Слава же памяти Амадиса, и да подражаетъ ему во всемъ, въ чемъ только можно, Донъ-Кихотъ Ламанчск³й, с которомъ быть можетъ скажутъ, какъ сказали о комъ-то, что если онъ не совершилъ великихъ дѣлъ, то, по крайней мѣрѣ, погибъ за нихъ. И если я не оттолкнутъ своею дамою, какъ Амадисъ, то все равно я съ нею разлученъ. скорѣй же въ дѣлу. Придите мнѣ на память славныя дѣйств³я Амадиса, какъ и чѣмъ долженъ начать въ подражан³е вамъ. Сколько я помню, Амадисъ большую часть времени проводилъ въ молитвѣ; я буду дѣлать тоже самое". Припомнивши молящагося Амадиса, Донъ-Кихотъ набралъ большихъ желудей и изъ нихъ устроилъ себѣ четки въ десять зеренъ. Его безпокоило теперь только то, что возлѣ него не было пустынника, который бы исповѣдалъ и утѣшилъ его. И сталъ славный рыцарь, прогуливаясь по лугу, писать на древесной корѣ и на пескѣ множество стиховъ, воспѣвая въ нихъ Дульцинею, и изливая свою тоску: изъ нихъ сохранились только одни, которые можно было прочитать, когда Донъ-Кихота пришли возвратить изъ его добровольнаго заточен³я. Вотъ они:

  

   Деревья, травы и цвѣты

   Зеленые, блестящ³е,

   Когда вамъ скорбь моя не въ радость

   Услышьте вопль куши моей!

   Да не смутитъ онъ васъ, какъ страшенъ

   И какъ бы дологь ни былъ онъ.

   И чтобы долгъ вамъ свой отдать,

   Здѣсь началъ Донъ-Кихотъ рыдать

         Въ разлукѣ съ Дульцинеей

             Тобозской.

  

   Вотъ мѣсто, гдѣ изъ вѣрныхъ вѣрный

   Любовникъ далеко отъ дамы

   Своей укрылся, и страдаетъ

   Онъ тутъ, не вѣдая за что.

   Надъ нимъ смѣется, имъ играетъ

   Капризная любовь; и здѣсь

   Наполнилась слезами кадь,

   Какъ началъ Донъ-Кихотъ рыдать

         Въ разлукѣ съ Дульцинеей

             Тобозской.

  

   Межъ тѣмъ какъ онъ средь скалъ гранитныхъ,

   Кляня свой рокъ, одни несчастья,

   Не приключенья находилъ;

   Любовь не легкой, мягкотканной

   Своей повязкой, а бичемъ

   Его ударила въ затылокъ;

   И раненый, чтобъ боль унять,

   Здѣсь началъ Донъ-Кихотъ рыдать

         Въ разлукѣ съ Дульцинеей

             Тобозской.

  

   Когда впослѣдств³и открыли эти стихи, то много смѣялись надъ этимъ прибавлен³емъ Тобозской. Читатели думали, что вѣроятно, по мнѣн³ю рыцаря, стиховъ его никто бы не разобралъ безъ этого прибавлен³я, и таково было дѣйствительно мнѣн³е Донъ-Кихота, какъ самъ онъ сознался впослѣдств³и. То слагая стихи, то вздыхая, то взывая къ жильцамъ лѣсовъ - фавнамъ и сильвамъ, къ воднымъ нимфамъ, къ жалобному и воздушному эху, заклиная ихъ услышать и утѣшить его; то отыскивая травы, которыми онъ поддерживалъ свое существован³е, проводилъ рыцарь все время, которое онъ оставался одинъ съ своими страдан³ями; и до того дострадался онъ наконецъ, что если бы оруженосецъ его возвратился къ нему не черезъ три дня, а черезъ три недѣли, то несчастнаго рыцаря не узнала бы его родная мать. Но оставимъ его вздыхающаго и слагающаго стихи, и скажемъ, что случилось въ дорогѣ съ Санчо.

   Выѣхавъ на большую дорогу, оруженосецъ нашъ направилъ путь свой въ Тобозо, и на другой день былъ уже около той самой корчмы, въ которой суждено ему было попасть на это вѣчно памятное для него одѣяло. Не успѣлъ завидѣть онъ этого здан³я, какъ ужь ему пригрезилось будто онъ совершаетъ во второй разъ свое воздушное путешеств³е, и твердо рѣшился онъ ни за что не заѣзжать теперь въ этотъ домъ, хотя пора была самая манящая туда, то есть обѣденная, и Санчо далеко не прочь былъ хлебнуть чего-нибудь горяченькаго, потому что онъ нѣсколько дней уже довольствовался одною холодной пищей. Желудокъ оруженосца заставилъ его таки приблизиться къ этой роковой корчмѣ, но онъ все еще не зналъ на вѣрное, зайдетъ ли онъ въ нее? Тѣмъ временемъ, какъ онъ оставался въ этой нерѣшительности, изъ корчмы вышли два какихъ то господина, и увидѣвъ нашего оруженосца, одинъ изъ нихъ сказалъ другому: "скажите на милость, господинъ лиценц³антъ, не Санчо Пансо ли это ѣдетъ верхомъ? экономка нашего искателя приключен³й увѣряетъ, будто этотъ человѣкъ служитъ оруженосцемъ ея господину."

   "Онъ самъ, онъ самъ" - отвѣчалъ другой; "и это конь Донъ-Кихота."

   Господа эти были знакомые намъ священникъ и цирюльникъ, осудивш³е на сожжен³е рыцарск³я книги Донъ-Кихота. Они, конечно, узнали безъ труда Россинанта и Санчо, и желая поскорѣе услышать новости объ общемъ ихъ другѣ, подошли къ оруженосцу.

   - Другъ мой, Санчо Пансо, что же подѣлываетъ твой господинъ? спросилъ его священникъ.

   Санчо въ туже минуту узналъ подошедшихъ къ нему господъ, но рѣшившись не говорить имъ, гдѣ покинулъ онъ Донъ-Кихота, отвѣчалъ, "что господинъ его въ извѣстномъ мѣстѣ занятъ извѣстнымъ дѣломъ чрезвычайной важности, но гдѣ именно, этого онъ не можетъ сказать, подъ страхомъ лишиться глазъ."

   - Нѣтъ, нѣтъ, Санчо, ты долженъ сказать - отвѣтилъ цирюльникъ, иначе мы принуждены будемъ думать, и думаемъ даже, не ограбилъ ли и не убилъ ли ты своего господина; потому что вотъ ты разъѣзжаешь на его конѣ, и клянусь Богомъ, ты отвѣтишь намъ, или не сдобровать твоему горлу.

   - Нечего, нечего грозить, сказалъ Санчо; я, слава Богу, не воръ и не разбойникъ. Пусть каждый умираетъ своею смертью, какъ повелитъ ему сотворивш³й насъ Богъ. Господинъ мой, продолжалъ онъ, расположился въ этихъ горахъ - страдать. И затѣмъ безъ дальнихъ околичностей, не переводя духу, Санчо разсказалъ въ какомъ положен³и оставилъ онъ Донъ-Кихота, как³я приключились съ ними приключен³я, и какъ везетъ онъ теперь письмо къ госпожѣ Дульцинеѣ Тобозской, дочери Лорензо Корхуэлло, по которой сходитъ съума его господинъ.

   Хотя странное помѣшательство Донъ-Кихота не было тайной для нашихъ друзей, тѣмъ не менѣе они онѣмѣли отъ удивлен³я, услышавъ то, что передахъ имъ Санчо. Они просили его показать письмо Донъ-Кихота къ Дульцинеѣ Тобозской, и Санчо сообщилъ имъ, что письмо это написано на бумажникѣ, и что ему велѣно переписать его въ первой деревнѣ, въ которой отыщется кусокъ бумаги. "Дай мнѣ его", сказалъ священникъ, "я постараюсь переписать его какъ нельзя лучше". Санчо поднесъ руку къ груди, чтобы достать оттуда бумажникъ, но напрасно искалъ онъ его, потому что не нашелъ бы, если бы искалъ до сегодня; дѣло въ томъ, что Донъ-Кихотъ забылъ передать ему письмо, а Санчо забылъ спросить его. Не находя бумажника, бѣдный оруженосецъ поблѣднѣлъ какъ смерть, и на лбу его выступили капли холоднаго пота; принялся онъ шарить у себя повсюду, и не находя нигдѣ письма своего господина, схватилъ себя за бороду, вырвалъ чуть не половину ее и влѣпилъ себѣ пять или шесть такихъ увѣсистыхъ оплеухъ, что окровавилъ себѣ лицо.

   Священникъ и цирюльникъ въ изумлен³и спрашивали его: "что сталось съ нимъ, за что онъ такъ отдѣлываетъ себя?"

   - Какъ за что? воскликнулъ Санчо, да я изъ рукъ своихъ выпустилъ трехъ ослятъ, изъ которыхъ самый меньш³й стоилъ для меня дворца.

   - Какъ такъ? спросилъ цирюльникъ.

   - А такъ, что потерялъ я бумажникъ съ письмонм къ Дульцинеѣ, и что гораздо хуже съ запиской моего господина, въ которой онъ велитъ своей племянницѣ отдать мнѣ трехъ ослятъ изъ четырехъ или пяти, находящихся у него въ конюшнѣ. Въ добавокъ къ этому горю, Санчо разсказалъ какъ и своего осла онъ потерялъ.

   Священникъ утѣшилъ его, сказавъ, что отыскавши Донъ-Кихота онъ заставитъ его наново написать такую же записку, съ соблюден³емъ всѣхъ формъ, на настоящемъ листѣ бумаги, а не на записной книгѣ, на которой никак³я обязательства ничего не значатъ.

   Это утѣшило Санчо, и онъ отвѣтилъ священнику, что о потерянномъ имъ письмѣ въ Дульцинеѣ онъ не слишкомъ горюетъ, потому что знаетъ его наизусть, и можетъ цѣликомъ повторить переписчику.

   "Повтори намъ, а мы перепишемъ его", сказалъ цирюльникъ. Санчо подумалъ, почесалъ въ головѣ, сталъ переваливаться съ ноги на ногу, взглянулъ вверхъ и внизъ, и изгрызши до половины ноготь себѣ, воскликнулъ наконецъ.

   - Провалиться мнѣ на этомъ мѣстѣ, если я помню что-нибудь въ этомъ письмѣ. Начинается оно кажись такъ: "высокая, вмѣстительная дама."

   - Вмѣстительная? воскликнулъ цирюльникъ, не можетъ быть.

   - Значитъ можетъ, если я говорю; я это хорошо помню, утверждалъ Санчо, потомъ... вотъ дай Богъ память... что тамъ потомъ, продолжалъ онъ, кажись такъ: "пораженный и безсонный... и изъязвленный цалуетъ вашей милости руки, неблагодарная и совсѣмъ неузнаваемая красота. Потомъ... вотъ ужь не припомню хорошо... пишется тамъ что-то на счетъ здоровья и болѣзни, которыхъ желаютъ ей и все въ томъ же родѣ до самаго этого конца: "вашъ до гроба рыцарь печальнаго образа".

   Слушатели хохотали до упаду, восхищаясь отличною, по словамъ Санчо, памятью его, и похваливъ просили его повторить письмо еще раза два, чтобъ и они могли запомнить, и при случаѣ переписать его. Санчо повторилъ письмо три раза. и три раза нагородилъ съ три короба разной чуши, послѣ чего пустился разсказывать о случившихся приключен³яхъ съ его господиномъ; при чемъ ни слова не сказалъ, однако, какъ его начали на одѣялѣ въ этой самой корчмѣ, смотрѣвшей ему теперь прямо въ глаза. Ко всему этому онъ присовокупилъ, что какъ только господинъ его подучитъ благопр³ятный отвѣтъ отъ своей дамы Дульцинеи Тобозской, такъ тотчасъ же пустится въ новыя странствован³я, и тогда уже постарается непремѣнно сдѣлаться императоромъ или королемъ, - какъ это ужь улажено между ними, - замѣтивъ кстати, что господину его сдѣлаться государемъ не Богъ знаетъ какъ трудно при его храбрости и силѣ его руки. Сказалъ онъ и о томъ, какъ Донъ-Кихотъ, по вступлен³и своемъ на престолъ, женитъ его - Санчо; которому, между прочимъ, слѣдуетъ непремѣнно овдовѣть въ тому времени, чтобы обвѣнчаться, по милости Донъ-Кихота, съ фрейлиной императрицы, наслѣдницей великаго и богатаго владѣн³я на твердой землѣ, почему въ настоящее время, онъ ни въ какихъ островахъ больше не нуждается. Санчо городилъ все это такъ серьезно, утирая по временамъ бороду и носъ себѣ, и такъ походилъ самъ онъ на полуумнаго, что священникъ и цирюльникъ только удивлялись, какова должна быть сила безум³я Донъ-Кихота, если она могла подѣйствовать такъ заразительно на голову другаго бѣдняка. Не находя нужнымъ разсѣевать пока заблужден³я Санчо, и предпочитая похохотать надъ нимъ, зная, что совѣсть его совершенно свободна; они увѣщевали его молиться Богу за своего господина, который со временемъ, - въ случайностяхъ и предположен³яхъ будущаго - можетъ дѣйствительно быть императоромъ, или на худой счетъ арх³епископомъ, или чѣмъ-нибудь въ этомъ родѣ.

   - Государи мои! отвѣтилъ Санчо, ужь если дѣла такъ плохо пойдутъ, что господинъ мой не захочетъ быть императоромъ, а придетъ ему охота сдѣлаться арх³епископомъ, то скажите на милость, чѣмъ странствующ³е арх³епископы жалуютъ своихъ оруженосцевъ.

   - Они даютъ имъ какую нибудь бенефиц³ю или приходъ, отвѣчалъ священникъ, съ порядочнымъ жалованьемъ, кромѣ постороннихъ доходовъ, которыхъ можно считать почти столько же, сколько жалованья.

   - Да вѣдь для этого оруженосцу нужно быть холостымъ, замѣтилъ Санчо, и умѣть по крайней мѣрѣ отслужить обѣдню. О, горе мнѣ, дернуло же меня, продолжалъ онъ, за грѣхи мои жениться, - да и безграмотный я кромѣ того, простыхъ А, В, С. не знаю. О, Господи, что со мною станется, если господинъ мой сдѣлается не императоромъ, какъ это въ обычаѣ у странствующихъ рыцарей, а арх³епископомъ.

   - Не горюй, Санчо, сказалъ цирюльникъ; мы посовѣтуемъ твоему господину, и даже доставимъ ему случай сдѣлаться императоромъ; да это и легче для него, чѣмъ быть арх³епископомъ, потому что онъ больше храбръ, чѣмъ ученъ.

   - Это я тоже думалъ, отвѣчалъ Санчо, хотя, правду сказать, господинъ мой человѣкъ на всѣ рувки. Я же отъ себя думаю только просить Бога, чтобы сдѣлалъ онъ моего господина тѣмъ, чѣмъ ему наиболѣе пристало быть, и что всего выгоднѣе будетъ для меня.

   - Вотъ что умно, то умно, и совершенно по христ³ански, сказалъ священникъ. Но пока до чего, а теперь необходимо вытянуть твоего господина изъ этой трущобы, въ которой, какъ ты говоришь, онъ расположился страдать. И чтобы обсудить какъ получше устроить это дѣло, да за одно и пообѣдать, потому что ужь пора, такъ зайдемъ-ка въ эту корчму.

   Санчо просилъ нашихъ друзей отправляться, если они хотятъ, въ корчму, а самъ рѣшился ожидать на улицѣ; почему не хотѣлъ, онъ идти вмѣстѣ съ ними? онъ обѣщалъ сказать послѣ; просилъ онъ ихъ только прислать чего-нибудь горяченькаго перекусить ему самому и велѣть отпустить овса Россинанту.

   Друзья наши покинули Санчо, и немного спустя цирюльникъ вынесъ ему обѣдъ. Оставшись одни, священникъ съ цирюльникомъ принялись обдумывать, какъ бы имъ удачнѣе привести въ исполнен³е задуманное ими дѣло. Священнику скоро пришелъ въ голову планъ, который, соотвѣтствуя ихъ собственнымъ намѣрен³ямъ, могъ вмѣстѣ съ тѣмъ увлечь разстроенное воображен³е Донъ-Кихота.

   - Думаю я, сказалъ онъ цирюльнику, самъ нарядиться странствующей дѣвушкой; а васъ нарядить моимъ оруженосцемъ; за тѣмъ мы отправимся отыскивать Донъ-Кихота, и я, притворившись горюющей и ищущей помощи дамой, попрошу его слѣдовать за много, чтобы исправить зло, причиненное мнѣ однимъ вѣроломнымъ рыцаремъ. Отказать мнѣ - Донъ-Кихоту, какъ странствующему рыцарю, нельзя будетъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ я попрошу его не подымать моего вуаля и не спрашивать о моихъ дѣлахъ ничего, пока онъ не исправитъ всѣхъ золъ, которыя натворилъ мнѣ измѣнникъ. Рыцарь нашъ, я нисколько не сомнѣваюсь въ этомъ, исполнитъ все, что у него попросятъ подъ этимъ видомъ; когда же мы вытащимъ его изъ горъ и отвеземъ домой, тогда подумаемъ, какъ намъ вылечить его.

  

  

   Мысль священника показалась цирюльнику превосходной, и друзья наши рѣшились тотчасъ же привести ее въ исполнен³е. Они спросили у хозяйки юбку и головной уборъ, оставляя въ закладъ новый подрясникъ священника. Цирюльникъ привязалъ себѣ огромную бороду изъ волосъ рыжаго коровьяго хвоста, на который хозяинъ обыкновенно цѣплялъ свой гребень. Хозяйкѣ хотѣлось узнать, на что имъ понадобились эти вещи, и священникъ въ немногихъ словахъ разсказалъ ей о сумашеств³и Донъ-Кихота и о томъ, какъ надѣялись они, переодѣвшись, выманить его изъ горъ, въ которыя онъ теперь удалился. Хозяева тотчасъ же догадались, что этотъ полуумный рыцарь былъ никто иной, какъ недавн³й гость ихъ, господинъ того самаго оруженосца, котораго недавно подбрасывали здѣсь на одѣялѣ, и они, въ свою очередь разсказали священнику и цирюльнику все, что произошло въ этой самой корчмѣ, въ памятную для читателя ночь, не умолчавъ и о томъ, о чемъ счелъ почему то нужнымъ умолчать Санчо. Послѣ этого хозяйка самымъ уморительнымъ образомъ нарядила священника. Она надѣла на него изорванную, суконную юбку, обложенную черной бархатной полосой въ пядь ширины и зеленый бархатный лифъ съ бѣлой атласной вышивкой, сшитый, какъ кажется, вмѣстѣ съ юбкой, еще во времена добраго короля Вамбы. Священникъ не согласился напялить на себя головной уборъ, а надѣлъ свою ночную пикейную шапочку, обвязалъ ее широкой черной тафтяной подвязкой, устроивъ изъ другой такой же подвязки родъ вуаля, который совершенно скрылъ бороду и лицо его. Нахлобучивъ сверху священническую шапку, превосходно замѣнявшую зонтикъ, и накинувъ на плечи свой плащъ, онъ усѣлся, по женски, верхомъ на мула. Тѣмъ временемъ какъ цирюльникъ усаживался верхомъ на другаго мула - украшенный полурыжей, полубѣлой бородой (сдѣланной изъ хвоста рыжесаврасой коровы), доходившей до колѣнъ его. Простившись со всѣми, даже съ доброй Мариторной, обѣщавшей помолиться Богу, да поможетъ Онъ имъ въ ихъ трудномъ христ³анскомъ подвигѣ, друзья наши рѣшились пуститься въ путь. Но священникъ не успѣлъ отъѣхать отъ порога корчмы, какъ ему показалось, что духовному лицу неприлично наряжаться по женски, хотя 6ы это и было сдѣлано съ самымъ благимъ намѣрен³емъ.

   "Куманекъ", сказалъ онъ цирюльнику, "обмѣняемся-ка нарядами; вамъ пристойнѣе нарядиться странствующей дѣвушкой, а мнѣ поручите лучше быть вашимъ оруженосцемъ; роль эта болѣе пристала моему сану, въ случаѣ же вашего отказа я останусь здѣсь, хотя 6ы самъ чортъ собирался унесть Донъ-Кихота". Въ эту самую минуту прибылъ Санчо, и не могъ не расхохотаться, глядя на костюмировку нашихъ друзей. Цирюльникъ согласился исполнить желан³е священника, и послѣдн³й, переодѣвшись въ оруженосца, принялся наставлять цирюльника, какъ ему вести себя въ новомъ своемъ положен³и, и что говорить Донъ-Кихоту, чтобы выманить его изъ той трущобы, въ которой онъ расположился сумасбродствовать и страдать. Цирюльникъ отвѣчалъ, что онъ и безъ наставлен³й съумѣетъ выполнить свою роль. Онъ не хотѣлъ пока переодѣваться, и свернулъ свое платье тѣмъ временемъ, какъ священникъ навязывалъ себѣ бороду. Оба они ѣхали въ сопровожден³и Санчо-Пансо, разсказавшаго имъ дорогою, какъ они съ Донъ-Кихотомъ встрѣтили въ горахъ какого-то сумасшедшаго, умолчавъ, однако, при семъ случаѣ, о найденномъ имъ чемоданѣ, и о томъ что нашелъ онъ въ этомъ чемоданѣ, потому что какъ ни казался онъ простъ, но все же, когда дѣло касалось его интереса, онъ былъ человѣкъ себѣ на умѣ.

   На другой день путешественники наши достигли того мѣста, гдѣ Санчо обозначилъ дорогу дрокомъ, при помощи котораго можно было бы найти Донъ-Кихота. Вскорѣ онъ открылъ его убѣжище и сказалъ своимъ спутникамъ, что имъ остается только переодѣться, если это къ чему-нибудь послужитъ, священникъ и цирюльникъ увѣрили предъ тѣмъ Санчо, что имъ необходимо перерядиться для спасен³я его господина. Вмѣстѣ съ тѣмъ они строго на строго приказали ему не упоминать о нихъ въ разговорѣ съ Донъ-Кихотомъ, и въ случаѣ, если рыцарь, какъ этого слѣдуетъ ожидать, спроситъ у него, передалъ-ли онъ письмо Дульцинеѣ, то Санчо долженъ отвѣтить, что передалъ, но что эта прекрасная дама, къ несчаст³ю не грамотная, могла отвѣчать только на словахъ, приказывая Донъ-Кихоту прибыть тотчасъ же въ ней, по весьма важному дѣлу, угрожая въ противномъ случаѣ разгнѣваться на его. Ко всему этому они добавили, что подобный отвѣтъ и то, что они сами намѣревались еще сказать ему, поможетъ имъ, какъ они надѣялись, возвратить рыцаря къ лучшей жизни, и заставитъ его, ни минуты не медля, отправиться въ путь, чтобы поскорѣе сдѣлаться королемъ или императоромъ; опасаться же, въ настоящую минуту, попытокъ съ его стороны сдѣлаться арх³епископомъ было совершенно напрасно.

   Все это Санчо, выслушавъ очень внимательно, постарался удержать у себя въ памяти, не преминувъ при этомъ поблагодарить нашихъ переряженныхъ друзей за ихъ обѣщан³е посовѣтовать Донъ-Кихоту не дѣлаться арх³епископомъ, а оставаться при прежнемъ намѣрен³и попасть въ императоры. Санчо полагалъ, что императоры могутъ щедрѣе награждать своихъ оруженосцевъ, чѣмъ странствующ³е епископы. "Не мѣшаетъ мнѣ отправится однако впередъ," сказалъ онъ, "и сообщить моему господину отвѣтъ его дамы, быть можетъ этого одного довольно будетъ, чтобы вытянуть его на свѣтъ бож³й безъ вашей помощи." Всѣ согласились съ мнѣн³емъ оруженосца и рѣшились ожидать это съ извѣст³ями о Донъ-Кихотѣ. Санчо отправился наконецъ въ горы, оставивъ двухъ своихъ спутниковъ въ узкой лощинѣ, расположенной въ освѣжающей тѣни высокихъ скалъ и нѣсколькихъ деревьевъ, росшихъ на горныхъ покатостяхъ, посреди этой лощины журчалъ, изливаясь, сребристый ручей. Дѣло было въ августѣ, часа въ три пополудни; слѣдовательно въ очень жаркое время и года и дня. Все это дѣлало убѣжище нашихъ друзей очень пр³ятнымъ, и помогало имъ терпѣливо ожидать возвращен³я Санчо. Расположившись мирно отдыхать въ тѣни, они неожиданно были удивлены и очарованы чистымъ, сладкимъ и нѣжнымъ голосомъ, раздавшимся вблизи ихъ. Они ни какъ не ожидали встрѣтить въ пустынѣ такого прекраснаго пѣвца, потому что хотя и говорятъ, будто среди лѣсовъ и полей, въ пастушьихъ шатрахъ, можно вчастую встрѣтить восхитительные голоса, но на дѣлѣ они существуютъ больше въ воображен³и поэтовъ, нежели въ дѣйствительности. Удивлен³е друзей нашихъ было тѣмъ сильнѣе, что они услышали романсъ, вовсе не походивш³й на грубую пѣснь пастуха. Жилецъ пустыни незримо пѣлъ:

  

   Что превратило жизнь мою въ мученье?

         Презрѣнье.

   Терпѣнье истощитъ какая мука?

         Разлука.

   Скорбь смертную въ груди моей ношу я,

         Ревнуя.

   Томиный ревностью, презрѣн³емъ, разлукой,

   Чѣмъ исцѣлюсь, какъ разлучусь я съ этой мукой?

   Это жгуч³й ядъ въ мою вливаетъ кровь?

         Любовь.

   Кто гибель счастью моему и&рекъ?

         Мой рокъ.

   И кто низвергь меня во тьму Эреба?

         Кто? небо.

   Погибнуть мнѣ! возможна-ль тутъ борьба,

   Когда разитъ любовь насъ, небо и судьба?

   Что муки облегчитъ мои, какая сила?

         Могила.

   И что влюбленнаго освободитъ отъ плѣна?

         Измѣна.

   Убить въ насъ червь любви, что насъ незримо гложетъ

         Безумье можетъ.

   Болѣзнь мою, увы! лечить напрасно-бъ было:

   Помогутъ ей безумье лишь, измѣна и могила.

  

   Время, мѣсто, уединен³е, музыкальный голосъ невѣдомаго пѣвца, все погружало слушателей въ восторгъ и изумлен³е, и какъ бы надѣясь вскорѣ услышать новую пѣснь, оба они не сказали ни слова. Спустя, однако, нѣкоторое время, обманутые въ своихъ ожидан³яхъ, они рѣшились узнать, кто этотъ чудесный пѣвецъ, но едва лишь приподнялись съ мѣста, какъ тотъ же самый голосъ запѣлъ опять:

  

   О, дружба! призракъ твой лишь на землѣ покинувъ,

   На крыльяхъ легкихъ въ рай ты вознеслась;

   И тамъ съ улыбкой радостной витаешь

   И изрѣдка лишь въ свѣтлыхъ странъ эфира,

   Являешь намъ ты милый образъ твой,

   И сквозь его святое покрывало,

   Порой блистаютъ искры добрыхъ дѣлъ,

   Которыя кончаются здѣсь зломъ.

   Покинь, покинь, о дружба, край небесный,

   И не позволь во образѣ твоемъ,

   Лжи разрушать благ³я намѣренья.

   Когда съ нее ты маски не сорвешь,

   То скоро м³ръ нашъ превратится въ хаосъ.

  

   Пѣвецъ закончилъ пѣснь свою глубокимъ вздохомъ, и друзья наши все ждали и ждали не запоетъ ли онъ еще. Но когда музыка обратилась въ стенан³я и слезы, они полюбопытствовали узнать, что это за неизвѣстный страдалецъ, котораго вопли были столь же горьки, сколько сладокъ былъ его голосъ. Искать его пришлось не долго: за поворотѣ одной скалы, друзья наши замѣтили человѣка, ростомъ и фигурой совершенно походившаго на того, котораго обрисовывалъ Санчо, разсказавъ имъ истор³ю Карден³о. При видѣ незнакомыхъ лицъ, человѣкъ этотъ не показалъ ни испуга, ни удивлен³я. Онъ остановился, и какъ будто глубоко задумавшись, опустилъ голову на грудь, не поднимая глазъ, чтобы взглянуть на встрѣтивш³яся ему лица; онъ кинулъ на нихъ мимолетный взоръ, въ ту минуту, когда они нечаянно наткнулись на него. Умный и находчивый, священникъ узналъ въ немъ несчастнаго, о которомъ говорилъ Санчо, и приблизясь въ нему въ немногихъ, но довольно настойчивыхъ словахъ, просилъ его отказаться отъ жизни въ пустынѣ, гдѣ онъ подвергался величайшей изъ земныхъ опасностей - опасности переселиться въ вѣчность. Карден³о, въ эту минуту, былъ, къ счаст³ю, совершенно спокоенъ, далек³й отъ тѣхъ припадковъ изступлен³я, которые въ частую выводили его изъ себя. Встрѣтивъ двухъ лицъ, такъ мало походившихъ на тѣхъ, которыхъ онъ обыкновенно встрѣчалъ въ этихъ негостепр³имнымъ мѣстахъ; онъ не мало удивился, когда услышалъ отъ нихъ свою собственную истор³ю, разсказанную ему какъ знакомое имъ событ³е.

   "Господа," сказалъ онъ, "я вижу, что небо въ безграничномъ своемъ милосерд³и и заботѣ о добрыхъ, а часто и злыхъ, ниспосылаетъ мнѣ, въ этихъ удаленныхъ отъ людскаго общества мѣстахъ, въ лицѣ вашемъ, незаслуженную мною милость. Вы яркими красками рисуете мнѣ грустную картину той жизни, на которую я обрекъ себя и стараетесь призвать меня въ другое лучшее жилище. Но, господа, вы не знаете, что отказавшись отъ этого зла, я узнаю худшее. Вы считаете меня, быть можетъ, не только глупцомъ, но даже полуумнымъ, и правду сказать, я этому нисколько не удивляюсь. Увы! меня гложетъ такое тяжелое, безвыходное горе, воспоминан³е о моихъ несчаст³яхъ такъ разрушительно дѣйствуетъ на меня, что по временамъ я обращаюсь въ статую, и становлюсь неспособенъ что либо чувствовать и понимать. Мнѣ это говорятъ, по крайней мѣрѣ, и я долженъ вѣрить, когда указываютъ на доказательства того, что я дѣлаю въ минуты ужасныхъ, находящихъ на меня, но временамъ, припадковъ. Въ эти минуты я проклинаю злосчастную звѣзду мою, и вамъ бы въ оправдан³е моего неистовства, припоминаю повѣсть мукъ своихъ, которую готовъ разсказать всякому, кто только захочетъ слушать меня. Я знаю; люди умные, выслушавъ ее, не удивятся моему безумству, и если не найдутъ чѣмъ помочь мнѣ, то не найдутъ и за что обвинить меня; и вмѣсто ужаса почувствуютъ во мнѣ сострадан³е. Если, господа, вы пришли сюда съ тѣми же намѣрен³ями, съ какими приходили друг³е, то умоляю васъ, выслушайте прежде мою ужасную повѣсть, а потомъ уже предлагайте мнѣ ваши сострадательные совѣты; тогда вы быть можетъ избавите себя отъ труда утѣшать несчастнаго, для котораго не существуетъ на свѣтѣ ни утѣшен³й и ничего, ничего...."

   Друзья наши, не желавш³е ничего больше, какъ узнать отъ самаго Карден³о причину его несчаст³й, просили его, въ одинъ голосъ, разсказать имъ рѣшительно все, обѣщая, съ своей стороны, помочь ему только въ томъ, что онъ найдетъ полезнымъ для своего облегчен³я или исцѣлен³я. Не заставляя просить себя, злополучный отшельникъ началъ свою трогательную повѣсть почти совершенно также, какъ разсказывалъ ее, нѣсколько дней тому назадъ, Донъ-Кихоту и пастуху, когда онъ не успѣлъ докончить ее, благодаря господину Елизабаду и той пунктуальной точности, съ которой Донъ-Кихотъ находилъ нужнымъ выполнять все, къ чему обязывало его странствующее рыцарство. На этотъ разъ Карден³о, въ счаст³ю, не подвергся припадку изступлен³я, и могъ довести разсказъ свой до конца. Упомянувъ о письмѣ, найденномъ донъ-Фернандомъ въ одной изъ книгъ Амадиса Гальскаго, онъ сказалъ, господа, я помню это письмо слово въ слово; вотъ оно:

  

   "Съ каждымъ днемъ я открываю въ васъ новыя достоинства, заставляющ³я меня любить васъ болѣе и болѣе. И если вы желаете освободиться отъ бремени вашего долга, только не на счетъ моей чести, то сдѣлать вамъ это очень легко. Отецъ мой знаетъ васъ и любитъ меня, исполнивъ мою волю онъ исполнитъ и вашу если только вы дѣйствительно любите меня, какъ это я думаю, и какъ вы увѣряете."

   Это письмо, продолжалъ Карден³о, заставившее меня предложить руку Лусиндѣ, обратило на нее вниман³е донъ-Фернанда, которому она показалась одной изъ самыхъ умныхъ и милыхъ женщинъ; и оно-же породило въ немъ мысль погубить меня до моей свадьбы. Я оказалъ ему о желан³и родныхъ Лусинды, чтобы предложен³е ей было сдѣлано со стороны моего отца, котораго я не смѣлъ просить объ этомъ, боясь его отказа, не потому, чтобы онъ не цѣнилъ Лусинды, украсившей-бы своей красотой и своими достоинствами любой домъ Испан³и, но я боялся, чтобы онъ не отказалъ мнѣ, не узнавъ прежде, что намѣренъ дѣлать со мною герцогъ Рикардо. Я говорилъ Фернанду, что по этой, да и по другимъ причинамъ, которыя я съ ужасомъ предвидѣлъ, хотя и не ясно сознавалъ, я ни за что не рѣшусь открыть любовь мою отцу; по моему мнѣн³ю, это значило-бы отказаться навсегда отъ лучшихъ надеждъ своихъ. Донъ-Фернандъ отвѣтилъ мнѣ, что онъ самъ берется переговорить съ моимъ отцомъ и склонить его сдѣлать отъ меня предложен³е родителямъ Лусинды. Вѣроломный, неблагодарный, жестокосердый измѣнникъ! воскликнулъ Карден³о, чѣмъ досадилъ тебѣ этотъ несчастный, который такъ откровенно излилъ передъ тобой радость, надежды и тайну своей души? Что тебѣ сдѣлалъ я? Что сказалъ, что посовѣтовалъ я тебѣ такого, что не послужило-бы тебѣ въ пользу? Но увы! въ чему эти поздн³я сожалѣн³я? Развѣ это-нибудь еще сомнѣвается въ томъ, что несчаст³е всегда съ неудержимой быстротой низвергается на насъ съ роковой нашей звѣзды, и нѣтъ такой человѣческой силы, которая-бы могла задержать или не допустить его обрушиться на нашу голову. Кто могъ подумать, чтобы донъ-Фернандъ, человѣкъ столькимъ обязанный мнѣ, любимецъ фортуны, готовой, по первому слову его, вложить ему въ руки то сердце, на которое указала-бы ему любовь его или страсть, задумалъ похитить у меня единственнаго ягненка, которымъ я даже не обладалъ еще. Но, къ чему эти ненужные возгласы, буду продолжать лучше мой разсказъ.

   Такъ какъ присутств³е мое препятствовало донъ-Фернанду привести въ исполнен³е его безчестные замыслы, поэтому онъ рѣшился послать меня въ своему старшему брату, подъ предлогомъ попросить у него денегъ для уплаты за шесть лошадей, купленныхъ имъ въ тотъ самый день, когда онъ намѣревался говорить отцу моему обо мнѣ; покупка эта была предлогомъ удалить меня и развязать себѣ руки. О, Боже, могъ-ли я предвидѣть его измѣну? Могъ-ли я даже подумать о чемъ-нибудь подобномъ? напротивъ, я отъ души согласился тотчасъ-же уѣхать, восхищенный сдѣланнымъ имъ пр³обрѣтен³емъ. Въ туже ночь я переговорилъ съ Лусиндой, сказалъ ей, что намѣренъ сдѣлать для меня донъ-Фернандъ и утѣшилъ ее увѣрен³емъ въ скоромъ исполнен³и нашихъ ожидан³й.

   Не предугадывая, какъ и я, измѣны Фернанда, Лусинда просила меня вернуться поскорѣе, предполагая, что вся остановка теперь за моимъ отцемъ, и что дѣло можно будетъ считать оконченнымъ въ нашу пользу, когда онъ согласится на нашу свадьбу. Съ этимъ словомъ голосъ ея вдругъ прервался и крупныя слезы выступили на ея глазахъ. Она силилась сказать мнѣ что-то еще, но не могла, точно будто кто-то давилъ ее за горло. Этотъ, никогда не бывалый съ нею, случай удивилъ меня. Прежде, когда счастливое стечен³е обстоятельствъ, или моя смѣлость сводили насъ, она говорила такъ легко и развязно, и никогда ни слезы, ни вздохи, ни предчувств³е, ни ревность, не прерывали ея рѣчей. Я же, только благословлялъ судьбу мою и небо, ниспосылающее мнѣ такую жену; я восторженно говорилъ ей - все о ней, о ея умѣ и красотѣ. Она, какъ-бы желая отблагодарить меня, хвалила, въ свою очередь, во мнѣ то, что ей казалось достойнынъ похвалы. Въ промежуткахъ мы весело разговаривали, шутили, передавали разные случаи изъ жизни нашихъ сосѣдей или знакомыхъ, и никогда, не позволилъ я себѣ въ эти минуты, ничего больше, какъ только коснуться, и то насильно, ея прелестной руки и поднести ее къ своимъ губамъ, на сколько это позволяли мнѣ узк³я рѣшетки окна, у котораго происходили наши свидан³я, И только теперь, наканунѣ моего отъѣзда, она плакала, тосковала и наконецъ убѣжала, оставивъ меня въ страхѣ, смятен³и и горести, навѣянными за меня этимъ грустнымъ свидѣтельствомъ горя Лусинды о разлукѣ со мною. Желая однако ничѣмъ не омрачать свѣта моихъ надеждъ, я приписалъ все это любви и разлукѣ, которую съ такимъ трудомъ выносятъ влюбленные. И тѣмъ не менѣе я покидалъ мою невѣсту,- задумчивый и грустный, полный боязни и мрачныхъ предчувств³й, самъ не зная о чемъ; зловѣщ³я знамен³я ужаснаго несчаст³я, ожидавшаго меня по моемъ возвращен³и, уже носились надъ моей душой.

   Я пр³ѣхалъ къ брату донъ-Фернанда, отдалъ ему письмо, былъ радушно принятъ и къ великому горю моему задержанъ имъ цѣлую недѣлю, которую я прожилъ въ такомъ мѣстѣ, гдѣ герцогъ не могъ видѣть меня, потому что Фернандъ просилъ выслать ему деньги тайно отъ отца. Все это, какъ въ послѣдств³и открылось, было сдѣлано съ умысломъ удержать меня, потому что, иначе, братъ его, имѣвш³й при себѣ деньги, давнымъ-бы давно отпустилъ меня. Хотя эта неожиданная просьба Фернанда позволяла мнѣ уѣхать, не дожидаясь конца возложеннаго на меня поручен³я; потому что никто-же не могъ требовать отъ меня такой продолжительной разлуки съ Лусиндой, въ особенности съ той горюющей Лусиндой, какою я видѣлъ ее въ послѣдн³й разъ, тѣмъ не менѣе, изъ дружбы къ Фернанду, я рѣшился безропотно, хотя и съ тайной тревогой - ожидать, сознавая вполнѣ, чего мнѣ будетъ стоить это промедлен³е. Черезъ четыре дни во мнѣ пр³ѣхалъ нарочный съ письмомъ. На адресѣ я узналъ руку Лусинды. Волнуемый грустнымъ предчувств³емъ, я распечаталъ письмо, напередъ увѣренный, что-только какая-нибудь важная причина могла побудить ее писать во мнѣ, потому что писала она вообще очень рѣдко. Прежде всего, однако, я опросилъ нарочнаго, это далъ ему это письмо, и сколько времени онъ пробылъ въ дорогѣ? Онъ отвѣчалъ, что когда онъ проходилъ, около полудня, по одной изъ городскихъ улицъ, его неожиданно кликнула въ окно какая-то рыдавшая красавица, и сказала ему: братъ мой! если ты христ³анинъ, то прошу тебя, во иня Бога, отвези, но только скорѣй, скорѣй, письмо это по этому адресу; и мѣсто и человѣка, къ которому тебя посылаютъ, знаютъ всѣ. Сдѣлай мнѣ это одолжен³е, и Господь отблагодаритъ тебя за доброе дѣло. А чтобы тебѣ удобнѣе было исполнить его, такъ возьми то, что находится въ этомъ платкѣ. Сказавши это, прибавилъ посланный, мнѣ кинули изъ окна платовъ съ завернутыми въ немъ ста реалами, съ этимъ перстнемъ, который вы видите на мнѣ, и этимъ письмомъ, которое у васъ въ рукахъ; за тѣмъ, не ожидая отвѣта, незнакомая красавица отошла отъ окна, увидѣвъ, однако, что я подобралъ письмо и платокъ, и замѣтивъ, какъ проговорилъ я ей знаками, что все будетъ исполнено по ея приказан³ю. Вознагражденный такъ хорошо за возложенное на меня поручен³е, и узнавъ изъ адреса, что меня посылали къ вамъ, господину, благодаря Бога, извѣстному мнѣ, тронутый въ особенности слезами этой прекрасной даны, я рѣшился, не довѣряясь никому, собственноручно доставить вамъ ея письмо; и вотъ, какъ видите, я въ шестнадцать часовъ сдѣлалъ больше пятидесяти верстъ.

   Тѣмъ временемъ какъ благодарный посланный передавалъ мнѣ всѣ эти подробности, я оставался, по нашей поговоркѣ, прикованнымъ въ его словамъ; ноги у меня тряслись такъ страшно, что я едва стоялъ. Наконецъ, я распечаталъ письмо и прочелъ слѣдующее:

   "Слово, которое вамъ далъ донъ-Фернандъ - побудить вашего отца переговорить съ моимъ, онъ сдержалъ, но только въ своихъ видахъ болѣе, чѣмъ въ вашихъ. Узнайте, что онъ просилъ моей руки, и отецъ мой, ослѣпленный тѣми преимуществами, которыя онъ видитъ въ донъ-Фернандѣ передъ вами, не отказалъ ему. Дѣло это не шуточное; черезъ два дня должна быть наша, почти тайная, свадьба; свидѣтелями ея будутъ только небо и мои родные. Каково мое положен³е и нужно ли вамъ спѣшить, - судите сами; а люблю ли я васъ? это покажетъ будущее. Молю Бога, чтобы письмо мое дошло до васъ прежде, чѣмъ рука моя будетъ отдана человѣку, умѣющему такъ дурно сдерживать свое слово."

   Таково было полученное иною письмо. Прочитавши его, я тотчасъ же уѣхалъ, не ожидая ни денегъ, ни отвѣта. Мнѣ стало ясно тогда, что меня посылали не за деньгами для покупки лошадей, а за тѣмъ, чтобы въ моемъ отсутств³и свободно приступить въ выполнен³ю преступнаго замысла. Яростное озлоблен³е, которое я почувствовалъ къ этому безчестному другу и боязнь потерять то сердце, которое я пр³обрѣталъ цѣною столькихъ лѣтъ любви и покорности, придали мнѣ крылья. На другой день я былъ уже въ городѣ, и время пр³ѣзда моего какъ будто было выбрано для свидан³я съ Лусиндой. Я вошелъ въ ней тайно, оставивъ позади своего верховаго мула, которымъ снабдилъ меня посланный съ письмомъ. Судьбѣ угодно было, чтобы я засталъ Лусинду у того самаго рѣшетчатаго окна, которому суждено было такъ долго быть единымъ свидѣтелемъ нашей любви. Лусинда меня тотчасъ же узнала, какъ я ее, но увы! она встрѣчала меня не такъ, какъ надѣялась встрѣтить, и я находилъ ее не тою Лусиндой, какою надѣялся найти. О, есть ли въ м³рѣ смертный, извѣдавш³й глубину смятенныхъ мыслей измѣняющей женщины? вѣроятно нѣтъ. Увидѣвши меня Лусинда закричала: "Карден³о, я одѣта въ подвѣнечное платье; въ залѣ меня ждутъ ужъ измѣнникъ Фернандъ и мой честолюбивый отецъ съ другими свидѣтелями, только не свадьбы, а смерти моей. Другъ мой, не смущайся, но постарайся самъ быть при моемъ вѣнчан³и, и если слова мои не воспрепятствуютъ исполнен³ю свадебнаго обряда, то на груди моей спрятанъ кинжалъ, который защититъ меня отъ насил³я и моею смертью запечатлѣетъ мою любовь въ тебѣ."

   Я отвѣчалъ ей, дрожа отъ волнен³я, и боясь не успѣть докончить своего отвѣта: "Лусинда, пусть дѣло оправдаетъ твои слова, и если у тебя спрятанъ кинжалъ, долженствующ³й поразить тебя, то со мной моя шпага, которая съумѣетъ защитить тебя или убить себя, если судьба возстанетъ на насъ." Не знаю, слышала ли она отвѣтъ мой, потому что ее ужъ звали, торопя къ вѣнцу. Закатилось въ эту минуту солнце моей радости и наступила глубокая ночь моей грусти. Умъ мой помутился, въ глазахъ стало темно, и я не молъ найти ни выхода изъ дому, ни даже двинуться съ мѣста. Но внутренн³й голосъ напомнилъ скоро мнѣ, какъ иного значило бы мое присутств³е въ такую торжественную и важную минуту жизни Лусинды; я собрался съ силами и вошелъ въ домъ моей недавней невѣсты. Такъ какъ всѣ ходы въ немъ были мнѣ давно извѣстны, поэтому, благодаря общей суматохѣ, я успѣлъ никѣмъ незамѣченный пробраться въ ту залу, въ которой должно было происходить вѣнчанье. Скрытно помѣстившись у окна, прикрытый занавѣсями, я могъ видѣть все, что происходило въ залѣ, не будучи видимъ самъ. Но, какъ выразить словами ту тревогу, которую испытывало мое сердце во все это время! какъ повторить тѣ мысли, которыя приходили мнѣ въ голову; тѣ рѣшен³я, которыя зарождались въ моей душѣ. Ихъ повторить невозможно, да быть можетъ и не слѣдуетъ. Вскорѣ увидѣлъ я, какъ прошла черезъ залу невѣста, въ будничномъ платьѣ, съ нею шаферъ, ея двоюродный братъ; - во всемъ домѣ, кромѣ прислуги, не было никого. Не иного спустя, Лусинда вышла изъ уборной, въ сопровожден³и матери своей и двухъ служанокъ, въ изящномъ и пышномъ нарядѣ, достойномъ ея красоты. Волнен³е не позволяло мнѣ подробно разглядѣть его; я замѣтилъ только бѣлый и красный цвѣта и с³ян³е драгоцѣнныхъ камней, которыми были осыпаны ея прическа и платье. Но что могло сравниться съ прелестью ея свѣтлыхъ волосъ, с³явшихъ ярче драгоцѣнныхъ камней и четырехъ восковыхъ свѣчей, освѣщавшихъ заду. О, воспоминан³е, бичь моего покоя! Къ чему ежеминутно воскрешаешь ты предо иною эти несравненныя черты, боготворимаго мною врага? Мнѣ слѣдовало бы помнить только то, что она дѣлала тогда, чтобы этотъ торжественно нанесенный мнѣ ею ударъ будилъ въ груди моей, если не жажду мщен³я, то, по крайней мѣрѣ, смерти. Господа, простите мнѣ эти минутныя вспышки и отступлен³я, что дѣлать? мой грустный разсказъ не изъ тѣхъ, которые разсказываются скоро и безостановочно. Для меня, по крайней мѣрѣ, каждое обстоятельство этого дѣла кажется достойны длиннаго разсужден³я.

   Въ отвѣтъ на это священникъ сказалъ Карден³о, что всѣ эти подробности слушаются съ живѣйшимъ интересомъ, и достойны такого же вниман³я какъ и самая сущность разсказа

   "Когда всѣ собрались, продолжалъ Карден³о, тогда пригласили войти въ залу приходскаго священника. Онъ взялъ за руки жениха и невѣсту, чтобы исполнить надъ ними брачный обрядъ; и когда, обратившись къ Лусиндѣ, онъ проговорилъ эти святыя слова: "желаете ли вы имѣть, стоящаго здѣсь Фернанда своимъ законнымъ мужемъ, по уставу святой нашей матери церкви?" въ эту минуту я высунулъ голову изъ-за занавѣси, и дрожа отъ волнен³я, весь превратившись въ слухъ. готовился услышать отвѣтъ Лусинды, какъ слово жизни моей или смерти. Но къ чему я не уб