Сервантес Мигель Де - Дон-Кихот Ламанчский (Часть первая)

ся о чемъ-то. Два раза уже Донъ-Кихотъ просилъ его продолжать свой разсказъ, а онъ нее молчалъ и не подымалъ головы. Спустя нѣсколько времени онъ сказалъ наконецъ: "я не могу вырвать изъ моей памяти, и ни какая сила не вырветъ изъ нее - одной вещи; я думаю", продолжалъ онъ, "что-только величайш³й злодѣй, можетъ не вѣрить, или заставлять не вѣрить тому, что этотъ знаменитый бродяга Елизабадъ былъ любовникомъ королевы Мадазимы".

   "О", воскликнулъ Донъ-Кихотъ, гнѣвно, по своему обыкновен³ю, попирая ложь, "утверждать что-нибудь подобное было бы величайшей подлостью. Королева Мадазима была прекрасная и добродѣтельная женщина, и нѣтъ ни какой возможности предполагать, чтобы такая высокая принцесса заводила любовныя шашни съ какимъ-нибудь лекаришкой. И кто станетъ утверждать противное, тотъ солжетъ, какъ подлый клеветникъ, я я докажу ему это пѣш³й или верхомъ, вооруженный или безоружный, ночью или днемъ, словомъ, какъ ему будетъ угодно".

   Карден³о между тѣмъ все пристально глядѣлъ на Донъ-Кихота, потому что съ нимъ начинался уже припадокъ, и онъ столько-же въ состоян³и былъ продолжать свою истор³ю, сколько Донъ-Кихотъ слушать ее, разгнѣванный оскорблен³емъ, нанесеннымъ королевѣ Мадазимѣ. Странная вещь, онъ заступился за нее, точно за свою живую, законную государыню, до такой степени овладѣли всѣмъ существован³емъ его рыцарск³я книги. Карден³о, въ свою очередь, находясь въ разгарѣ болѣзненнаго припадка, услышавъ, что его называютъ клеветникомъ и тому подобными милыми прозвищами, не совсѣмъ довольный этимъ, поднялъ порядочный камень, и ударилъ имъ Донъ-Кихота въ грудь такъ сильно, что сшибъ его съ ногъ. Заступаясь за своего господина, Санчо кинулся съ стиснутыми кулаками на безумца, но тотъ и его такъ ловко хватилъ, что оруженосецъ мигомъ полетѣлъ на землю въ слѣдъ за рыцаремъ. Мало того, Карден³о вскочилъ ему на брюхо, и порядкомъ понялъ ему ребра. Пастуха, хотѣвшаго оборонить Санчо, постигла такая-же участь - и Карден³о, одинъ, справившись съ троими, съ удивительнымъ хладнокров³емъ ушелъ себѣ въ горы. Санчо скоро оправился, но съ досады, что его такъ отдѣлали, напалъ въ свою очередь, ни за что, ни про что, на пастуха. По мнѣн³ю Санчо, пастухъ былъ всему виной; за чѣмъ онъ не предупредилъ, что этотъ чудакъ бѣсится по временамъ, тогда всѣ бы были на сторожѣ. Пастухъ отвѣчалъ, что онъ предупреждалъ ихъ объ этомъ, и что если Санчо не слыхалъ, то ужь это не его вина. Санчо возражалъ. Пастухъ себѣ возражалъ; и заспорили они наконецъ до того, что перешли мало-по-малу отъ словъ къ кулакамъ, и такъ вцѣпились другъ въ друга, что если-бы Донъ-Кихотъ не разнялъ ихъ, то они кажется растерзали-бы себя въ куски. Держа пастуха въ своихъ рукахъ, Санчо говорилъ, пытавшемуся разнять ихъ Донъ-Кихоту: "оставьте меня, господинъ рыцарь печальнаго образа; пастухъ этотъ вовсе не посвященный рыцарь, а такой же мужикъ какъ и я, поэтому, какъ честный человѣкъ, я долженъ и могу отмстить ему за нанесенное мнѣ оскорблен³е собственными своими руками, какъ мнѣ будетъ угодно".

   "Это правда," отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, "но только этотъ бѣдный пастухъ ни душой ни тѣломъ не виноватъ въ томъ, что здѣсь случилось съ нами." Онъ рѣшительно велѣлъ разъяреннымъ бойцамъ помириться; послѣ чего спросилъ у пастуха, можно-ли будетъ найти гдѣ-нибудь Карден³о? рыцарю страшно хотѣлось узнать конецъ разсказа несчастнаго безумца. Пастухъ сказалъ, что не знаетъ въ какомъ именно мѣстѣ живетъ Карден³о, но что если Донъ-Кихотъ тщательно объѣздитъ всю эту мѣстность, то гдѣ-нибудь непремѣнно найдетъ его умнымъ или безумнымъ.

  

  

   Простившись съ пастухомъ, Донъ-Кихотъ сѣлъ на Россинанта и приказалъ Санчо слѣдовать за собою. Оруженосецъ послушался его, но только скрѣпя сердце, потому что принужденъ былъ идти пѣшкомъ. Мало-по-малу, они углубились въ самыя нѣдра этой гористой, суровой мѣстности, и Санчо, которому страхъ какъ хотѣлось немного побалагурить, не смѣя однако ослушаться данныхъ ему приказан³й, все ожидалъ, не заговоритъ-ли самъ Донъ-Кихотъ. Но долѣе молчать ему было рѣшительно не подъ силу, и выведенный изъ себя сказалъ онъ рыцарю: "соблаговолите, ваша милость, благословить меня и отправить съ Богомъ. Хочу я уйти себѣ домой, въ женѣ и дѣтямъ своимъ, съ которыми я по крайней мѣрѣ могу говорить, когда мнѣ вздумается; а теперь, приходится мнѣ шататься, во слѣдъ вашей милости, по этимъ пустынямъ, денно и нощно, не смѣя рта разинуть; точно я живымъ похоронилъ себя. Еслибъ хоть скотина еще разговаривала ныньче, какъ на памяти Езопа, тогда не безпокоилъ-бы я вашу милость, потому что поговорилъ-бы я себѣ съ своимъ осломъ, или съ первой попавшейся мнѣ на встрѣчу скотиной, и переносилъ бы кое-какъ бѣду свою. Но теперь, мнѣ ужь это, право, не въ моготу; чтобы рыская всю жизнь за приключен³ями, и изъ всѣхъ приключен³й натыкаясь только на палки, кулаки, каменья и швырянья на одѣялахъ, не смѣть притомъ слова оказать, зашить себѣ словно нѣмому ротъ, и не пикнуть про то, что лежитъ у тебя за душѣ; это, ваша милость, не подъ силу мнѣ".

   - Понимаю тебя, Санчо, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ; тебѣ хочется, чтобы я снялъ мое запрещен³е и далъ прежнюю свободу твоему языку. Хорошо, говори, но только съ услов³емъ, что это разрѣшен³е ограничится временемъ пребыван³я нашего въ горахъ.

   - Ладно, сказалъ Санчо, лишь-бы теперь наговориться, а что дальше будетъ, про то одинъ Богъ вѣдаетъ. И для начала, осмѣлюсь я спросить вашу милость, съ какой стати приняли вы сторону этой королевы Маркасины, или какъ ее тамъ зовутъ... И на какого чорта нужно было вамъ знать, былъ-ли этотъ Елисей другомъ ея или нѣтъ. Право, мнѣ кажется, еслибъ вы плюнули на нихъ, потому что судить объ этомъ дѣлѣ вамъ вовсе не приходится, то полуумный пошелъ бы себѣ дальше разсказывать свои истор³и, и не хватилъ-бы васъ намнемъ въ грудь, да и я бы обошелся безъ десятка оплеухъ и другаго десятка пинковъ въ брюхо.

   - Санчо, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, если-бы ты также хорошо зналъ, какъ я, что за благородная и почтенная женщина была королева Мадазима, то я увѣренъ, ты удивился-бы только тому, каково должно быть мое терпѣн³е, если я не разбилъ рта, изрыгавшаго подобныя клеветы; потому что можетъ-ли быть клевета гнуснѣе той, будто королева ведетъ шашни съ какимъ-то лекаремъ. Не спорю, Елизабадъ, - о которомъ говорилъ этотъ полуумный, - человѣкъ не глупый и знающ³й свое дѣло, былъ не только врачемъ, но и совѣтникомъ королевы, но воображать себѣ, будто она была съ нимъ въ какихъ-нибудь особенныхъ отношен³яхъ, это дерзость, достойная строгаго наказан³я. И чтобы ты окончательно убѣдился въ томъ: понималъ ли самъ Карден³о, что онъ говорилъ, ты вспомни, что когда онъ сталъ городить эту чушь, съ нимъ начинался уже болѣзненный припадокъ.

   - Ну оттого-то и не слѣдовало вашей милости обращать вниман³я на слова полуумнаго, потому что если бы не помогла вамъ еще ваша счастливая звѣзда, говорилъ Санчо, и камень вмѣсто того, чтобы хватить васъ въ брюхо, да хватилъ-бы въ голову, тогда не поздоровилось-бы вамъ отъ защиты этой прекрасной дамы, которая, по волѣ Бож³ей, мирно гн³етъ себѣ теперь.

   - Санчо! пойми, сказалъ Донъ-Кихотъ, что въ этомъ случаѣ самое безум³е не могло служить оправдан³емъ Карден³о, и что странствующ³й рыцарь обязанъ защищать отъ безумныхъ, совершенно также какъ и отъ умныхъ, честь всякой женщины, тѣмъ болѣе такой высокой дамы, какою была королева Мадазима, въ которой я чувствую особое уважен³е за ея рѣдк³я качества, ибо, не говоря ужь о ея чрезвычайной красотѣ, она была умна, терпѣлива и съ рѣдкимъ мужествомъ переносила свои тяжелыя и многочисленныя несчаст³я. И вотъ въ эти-то минуты общество и совѣты Елизабада много помогали ей твердо и благоразумно переносить испытан³я судьбы, изъ чего сплетники и невѣжды заключили, будто королева была его любовницей. Но они лгутъ, какъ двѣсти разъ солгутъ всѣ тѣ, которые будутъ думать, или утверждать что-нибудь подобное; это я говорилъ и говорю.

   - Я знаю, что я не думаю и не утверждаю ничего подобнаго, отвѣчалъ Санчо, и тѣ, которые распускаютъ о ней разныя сплетни, пусть они глотаютъ ихъ съ своимъ хлѣбомъ; любилась ли съ кѣмъ эта королева, или нѣтъ, что намъ до того, объ этомъ она дастъ отвѣтъ Богу. Я же прихожу себѣ изъ моихъ виноградниковъ, ничего не знаю, ни во что не мѣшаюсь, чужихъ дѣлъ не касаюсь, и тотъ, кто продаетъ и лжетъ, въ кошелькѣ своемъ это познаетъ. Голякомъ родился я, голякомъ остаюсь; отъ ихней любви ничего не выигрываю, не проигрываю, и чтобы тамъ себѣ эта королева не дѣлала, мнѣ-то что до того. Мало ли кто расчитываетъ найти сало тамъ, гдѣ и взять его нечѣмъ, и кто можетъ запереть поле; да развѣ не хули-ли наконецъ самаго Бога:

   - Пресвятая Богородице! воскликнулъ Донъ-Кихотъ, сколько глупостей нанизалъ ты однѣ на друг³я. И какое отношен³е между твоими пословицами и тѣмъ, о чемъ мы говорили, Санчо! замолчи ты единожды на всегда, и займись исключительно своимъ осломъ; не суйся туда гдѣ тебя не спрашиваютъ, и вбей себѣ хорошенько въ голову, при помощи всѣхъ твоихъ пяти чувствъ, что все, что я дѣлалъ, дѣлаю и буду дѣлать, совершенно согласно съ здравымъ разсудкомъ и съ законами рыцарства, которые я знаю лучше, чѣмъ знали как³е-бы то ни было рыцари въ м³рѣ.

   - А только, право, не знаю я, ваша милость, что хорошаго въ этомъ рыцарскомъ законѣ вашемъ, отвѣчалъ Санчо, изъ-за котораго мы влѣзли въ эти горы, точно блудныя дѣти, и изъ-за чего бьемся мы теперь здѣсь, гдѣ нѣтъ и слѣда какой бы то ни было дороги или тропинки, отыскивая полуумнаго, которому, - какъ только мы найдемъ его,- придетъ чего добраго охота начать съ конца свою истор³ю, то есть не съ самой истор³и, а съ вашей головы и моихъ реберъ, которыя онъ размозжитъ въ конецъ.

   - Повторяю тебѣ, Санчо, молчи, сказалъ рыцарь; ты не знаешь, что въ пустыню эту влечетъ меня не одно только желан³е поймать сумасшедшаго Карден³о, но также желан³е совершить здѣсь подвитъ, который бы увѣковѣчилъ мое имя, прославилъ меня на весь м³ръ и запечатлѣлъ собою всѣ качества, составляющ³я и прославляющ³я рыцаря.

   - И опасный этотъ подвитъ? спросилъ Санчо.

   - Нѣтъ, онъ не опасенъ, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, хотя конечно и въ этомъ случаѣ кость можетъ повергнуться той и другой стороной. Но все будетъ зависѣть отъ твоего умѣн³я.

   - Какъ такъ отъ моего умѣн³я!- воскликнулъ Санчо.

   - Такъ, что если ты скоро возвратишься оттуда, куда я пошлю тебя, говорилъ Донъ-Кихотъ, то скоро окончится мое страданье и начнется моя слава; но, не желая держать тебя въ неизвѣстности, скажу тебѣ, Санчо, что знаменитый Амадисъ Гальск³й былъ одинъ изъ славнѣйшихъ странствующихъ рыцарей, но что я говорю? одинъ изъ славнѣйшихъ, нѣтъ, это былъ единственный, первый, не имѣвш³й себѣ подобныхъ, царь всѣхъ рыцарей, подвизавшихся на свѣтѣ. И тѣ, которые утверждаютъ, будто донъ-Бел³анисъ и нѣкоторые друг³е не уступали ему, они, клянусь Богомъ, ошибаются. Теперь, Санчо, нужно тебѣ знать, что живописецъ, напримѣръ, желающ³й прославиться своимъ искуствомъ, пытается подражать картинамъ великихъ учителей своихъ, тоже мы видимъ во всѣхъ родахъ занят³й, служащихъ къ возвеличен³ю общества. Подражать долженъ каждый, кто только стремится пр³обрѣсти себѣ на свѣтѣ почетную извѣстность; такъ, въ дѣйств³яхъ своихъ мы можемъ подражать Улиссу, въ лицѣ котораго Гомеръ начерталъ вамъ живой образъ человѣка мудраго и твердаго въ несчаст³и, подобно тому какъ Виргил³й въ лицѣ Энея изобразилъ набожность гражданина и мудрость мужественнаго военачальника. И Гомеръ и Виргил³й изобразили своихъ героевъ не такими, какими они были, а какими должны были быть, желая оставить м³ру вполнѣ законченный образецъ ихъ доблестей. Такъ точно Амадисъ былъ свѣтъ, звѣзда и солнце мужественныхъ и влюбленныхъ рыцарей, и ему то должны во всемъ подражать мы, собранные подъ знаменемъ рыцарства и любви. И тотъ странствующ³й рыцарь, который ближе всѣхъ станетъ подражать ему, приблизятся наиболѣе къ идеальному образу истиннаго рыцаря. Теперь скажу тебѣ, что подвигъ, въ которомъ всего блистательнѣе проявились, велик³я достоинства Амадиса: мудрость, мужество, твердость, терпѣн³е, любовь; это былъ именно тотъ подвигъ, когда возбудивъ неудовольств³е своей дамы Ор³аны, онъ, назвавшись мрачнымъ красавцемъ, имя много выражающее и чрезвычайно подходившее въ той жизни, на которую онъ добровольно обрекъ себя, удалился страдать на утесъ Бѣдный. И такъ какъ мнѣ легче подражать ему въ этомъ дѣлѣ, нежели поражая великановъ, обезглавливая вампировъ, нанося поражен³я великимъ арм³ямъ, разсѣевая вражеск³е флоты и разрушая очарован³я, такъ какъ къ тому же самыя эти мѣста будто созданы для страдан³й, поэтому я не намѣренъ упускать удобный случай, представляющ³йся для моего прославлен³я.

   - Но все-же я не знаю, что вы именно намѣрены дѣлать въ этой глуши? - спросилъ Санчо.

   - Да развѣ я тебѣ не сказалъ, отвѣтилъ Донъ-Кихотъ, что я намѣренъ подражать здѣсь Анадису - безумному, отчаянному, тоскующему, да кстати за одно буду подражать и неистовому Роланду; и именно дѣян³ямъ его съ той минуты, когда этотъ рыцарь обезумѣлъ, - нашедши на деревьяхъ, окружавшихъ одинъ ручей, доказательство измѣны прекрасной Анжелики и связи ея съ Медоромъ, - и неиствовствуя вырывалъ съ корнями деревья, возмущалъ прозрачныя воды ручьевъ, убивалъ пастуховъ, опрокидывалъ дона, волочилъ свою кобылу и дѣлалъ тысячи другихъ безумствъ, достойныхъ вѣчной памяти. Я, конечно, не думаю подражать Роланду, Орланду или Ротоланду, - онъ извѣстенъ подъ этими тремя именами - во всѣхъ его безумствахъ; но повторю только тѣ, которыя мнѣ кажутся наиболѣе существенными. Быть можетъ даже я ограничусь простымъ подражан³емъ Амадису, который не неистовствуя, а только рыдая и страдая достигъ такой славы, какъ никто.

   - Мнѣ кажется, что всѣ эти безумствовавш³е и страдавш³е рыцари, замѣтилъ Санчо, были вызваны къ тому какимъ-нибудь особеннымъ обстоятельствомъ. Но вамъ то, ваша милость, изъ-за чего сходить съ ума? Какая дана осерчала на васъ? или как³я доказательства имѣете вы шашней вашей даны Дульцинеи Тобозской съ какимъ-нибудь христ³аниномъ или мавромъ?

   - Въ томъ то и дѣло, что никакихъ, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ. Но, что было бы особеннаго въ тонъ, если-бы странствующ³й рыцарь сталъ сходить съ ума вслѣдств³е какой-нибудь причины; рѣшительно ничего. Сила въ томъ, чтобы онъ сталъ сумашествовать безъ всякой причины и могъ сказать потомъ своей дамѣ: если все это я дѣлалъ хладнокровно, судите же, чего бы надѣлалъ сгоряча. Къ тому же развѣ продолжительная разлука съ моей дамой и повелительницей не представляетъ для меня достаточной причины сумасшествовать и страдать? ты вѣдь слышалъ какъ говорилъ недавно Амброз³о, что отсутствующ³й боится и страдаетъ отъ всего. Поэтому милый мой Санчо, не теряй попусту времени и словъ, совѣтуя мнѣ отказаться отъ задуманнаго мною подражан³я, отъ такого удивительнаго и неслыханнаго дѣла. Сумасшедшимъ ужь сталъ я и буду сумасшествовать, пока не возвратишься во мнѣ съ отвѣтомъ на письмо, съ которымъ я намѣренъ послать тебя къ моей дамѣ. Если отвѣтъ будетъ соотвѣтствовать моимъ надеждамъ, тогда съ получен³емъ его превратится и мое сумасшедшее страдан³е; если нѣтъ, тогда я рѣшительно намѣренъ сойти съ ума и потерять всякое разумѣн³е. И такъ, Санчо, какой бы отвѣтъ ты не принесъ мнѣ, онъ во всякомъ случаѣ, прекратитъ мои страдан³я. Будетъ онъ благопр³ятенъ, тогда вмѣстѣ съ спокойств³емъ возвратится и мой разсудокъ; если же будетъ неблагопр³ятенъ, тогда я лишусь возможности чувствовать и страдать. Скажи мнѣ, однако, заботливо ли ты охраняешь шлемъ Мамбрена? Я видѣлъ, что ты подобралъ его съ земли, когда неблагодарный каторжникъ хотѣлъ его разбить въ куски, но къ счаст³ю не могъ; это ясно доказало удивительную доброту работы этого славнаго шлема.

   - Клянусь Создателемъ, господинъ рыцарь печальнаго образа, отвѣчалъ Санчо, я рѣшительно не могу переварить нѣкоторыхъ вещей, которыя говоритъ ваша милость. И правду сказать, мнѣ начинаетъ казаться, что все, что вы говорите о рыцарствѣ, о вашихъ будущихъ импер³яхъ и королевствахъ, объ островахъ и другихъ милостяхъ господъ рыцарей, все это вѣтеръ и чушь, потому что если бы кто услышалъ, какъ вы называете цирюльнич³й тазъ шлемомъ Мамбрена и увидѣлъ, что вотъ уже четыре дня не можете вы разубѣдиться въ этомъ шлемѣ, то право бы принялъ вашу милость за полуумнаго. Тазъ этотъ у меня въ котомкѣ, весь изогнутый и раздавленный; я собираюсь снести его домой, выправить тамъ и употреблять для бритья, если только Богъ дастъ мнѣ еще свидѣться съ женою и дѣтьми.

   - Санчо, клянусь этимъ самимъ Создателемъ, которымъ клянешься ты, что ты безсмысленнѣе всѣхъ оруженосцевъ въ м³рѣ. Какъ! находясь въ услужен³и у меня столько времени, ты до сихъ поръ не замѣтилъ, что вся обстановка, все окружающее странствующаго рыцаря кажется химерой, безум³емъ, странностью; все вокругъ него дѣлается на выворотъ. И это вовсе не потому, чтобы такъ было въ дѣйствительности, но потому что посреди насъ неустанно дѣйствуетъ скопище волшебниковъ, которые все переворачиваютъ вверхъ ногами, придаютъ всему неестественный видъ, смотря потому, желаютъ ли они вредить или покровительствовать намъ. Вотъ почему, Санчо, эта самая вещь, которая тебѣ кажется тазомъ, мнѣ кажется шлемомъ Мамбрена, а третьему покажется чѣмъ-нибудь совершенно инымъ. И это была мудрая предосторожность со стороны покровительствующаго мнѣ мудреца, заставить славный шлемъ Мамбрена, - это дѣйствительно шлемъ Мамбрена, - казаться всему м³ру цирюльничьимъ тазомъ, иначе весь м³ръ преслѣдовалъ бы меня, пытаясь отнять такую неоцѣненную вещь, какъ этотъ шлемъ. Теперь же никто вниман³я на него не обращаетъ; даже этотъ негодяй каторжникъ, не успѣвши разбить его, не унесъ однако этого шлема съ собою. Между тѣмъ не думаю, чтобы онъ отправился съ пустыми руками, еслибъ зналъ, что это за неоцѣненная вещь. Береги же, мой другъ, этотъ шлемъ, потому что пока онъ мнѣ не нуженъ. Теперь, напротивъ того, я долженъ снять съ себя все оруж³е и оставаться ничѣмъ не прикрытымъ, если мнѣ придетъ охота подражать больше въ своихъ страдан³яхъ Роланду, чѣмъ Амадису.

   Продолжая разговоръ въ томъ же родѣ, наши искатели приключен³й достигли поднож³я горы, отдѣльно возвышавшейся среди другихъ горъ и оканчивавшейся какъ скала остроконечнымъ выступомъ. По отлогости ея пробѣгалъ свѣж³й ручей, а вокругъ разстилался восхитительный зеленый бархатный коверъ съ раскинутыми на немъ деревьями и полевыми цвѣтами, увеличившими прелесть этого мѣста. Здѣсь-то вознамѣрился рыцарь печальнаго образа расположиться - страдать; и едва замѣтилъ онъ это мѣсто, какъ считая себя уже окончательно обезумѣвшимъ, громко закричалъ:

   "О небо! вотъ мѣсто, на которомъ я располагаюсь оплакивать свою судьбу! вотъ мѣсто, гдѣ слезы мои переполнятъ воды ручья и вздохи станутъ неустанно шевелить листья этихъ пустынныхъ деревьевъ, въ ознаменован³е великой скорби, раздирающей мое отверженное сердце. О, кто бы вы ни были - ген³и обитатели этихъ пустынь; услышьте того, который приходитъ излить здѣсь вопли души своей, скорбящей отъ долгой разлуки и напускной ревности. Услышьте пришлеца, который станетъ здѣсь жаловаться на суровость неблагодарной красавицы, этого всесовершеннаго образа и послѣдняго слова вѣчной красоты. И вы: воды и др³ады, избравш³я своимъ вѣчнымъ жилищемъ самое сердце этихъ горъ, да не смутитъ отнынѣ во вѣки сладостный миръ вашъ, вотще обожествляющ³я васъ ваши сладострастныя пѣсни; лишь подайте мнѣ силы раскрыть вамъ всю глубину моихъ страдан³й, или хоть не отриньте меня и выслушайте мой грустный разсказъ. О Дульцинея Тобозская! с³ян³е ночей,- слава страдан³й моихъ, солнце моего счаст³я и путеводная звѣзда моя! да озаряетъ тебя безсмѣнно лучъ небесный и да поспѣшаетъ небо исполнять твои желан³я, лишь обрати твои взоры туда, куда привела меня разлука съ тобой. О вы, деревья пустыни, съ которыми отнынѣ я стану дѣлить мое уединен³е; пусть скажетъ мнѣ вашъ сладостный шелестъ, что вамъ не непр³ятно мое общество. И ты честный оруженосецъ, въ счаст³и и несчаст³и, вѣрный мой спутникъ, запомни хорошо все, что я стану дѣлать здѣсь и повѣдай о томъ причинѣ и предмету скорбей моихъ."

   Съ послѣднимъ словомъ онъ соскочилъ съ Россинанта, поспѣшно разсѣдлалъ его и ласково потрепавъ по шеѣ сказалъ ему:

   - Получай свободу изъ рукъ того, кто самъ потерялъ ее, о конь, столь же славный своими дѣлами, сколько несчастный, выпавшей въ удѣлъ тебѣ судьбой. На славномъ челѣ твоемъ начертано, что никто не превзошелъ тебя въ быстротѣ и легкости, ни Гипогрифъ Астольфа, ни знаменитый Фронтинъ, тамъ дорого стоивш³й Бродоманту. Ступай же, о конъ мой, туда, куда поведетъ тебя твоя воля.

   - О, воскликнулъ, въ свою очередь, Санчо, кабы оселъ мой да былъ бы теперь здѣсь; и для него тоже не поскупились бы на ласки и похвалы. Но только я никому не позволилъ бы его разсѣдлывать; да и къ чему? что ему до влюбленныхъ и страдающихъ, когда хозяинъ его не любитъ и не страдаетъ; этотъ самый хозяинъ, которымъ былъ я, пока помогалъ мнѣ Господь быть этимъ хозяиномъ. Ваша милость, продолжалъ онъ, обращаясь къ Донъ-Кихоту, если вы собираетесь страдать и посылать меня не для смѣху, то не мѣшаетъ опять осѣдлать Россинанта, потому что если отправиться мнѣ пѣшкомъ, то ужь я не знаю, когда я возвращусь; такой плохой я ходокъ.

   - Дѣлай, какъ знаешь, отвѣчалъ рыцарь, я вовсе не осуждаю твоего намѣрен³я. Отправишься ты черезъ три дня, а тѣмъ временемъ будешь свидѣтелемъ всего, что стану я творить и говорить здѣсь во славу Дульцинеи, и передашь ей потомъ обо всемъ.

   - А что еще мнѣ видѣть, кромѣ того, что я видѣлъ? спросилъ Санчо.

   - Ну ты далеко не все видѣлъ, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ. Не долженъ ли я еще разорвать за себѣ одежду и разметать мое оруж³е; не долженъ ли я еще кувыркнуться нѣсколько разъ головой внизъ, на этихъ скалахъ и натворить иного другихъ удивительныхъ дѣлъ?

   - Только, ради Бога, осторожнѣе кувыркайтесь вы на этихъ камняхъ, говорилъ Санчо; вы можете свалиться тутъ за такой камень, что, чего добраго, на первомъ кувыркан³и покончите со всѣми вашими страдан³ями. Ужъ если для вашей милости такъ необходимы эти кувыркан³я, то не лучше ли, - такъ какъ всѣ эти сумазбродства вы станете творить только для смѣху, - не лучше ли будетъ вамъ кувыркаться въ водѣ или на чемъ-нибудь мягкомъ какъ вата, а я доложу госпожѣ Дульцинеѣ Тобозской, что вы кувыркались на скалахъ твердыхъ какъ алмазъ.

   - Благодарю тебя за твое намѣрен³е, добрый мой Санчо, отвѣчалъ рыцарь, но вмѣстѣ скажу тебѣ: все, что я собираюсь дѣлать здѣсь, будетъ вовсе не для смѣху, а совершенно серьезно; иначе это значило бы попирать законы рыцарства, воспрещающ³е намъ, подъ угрозой отлучен³я, произносить какую бы то ни было ложь; дѣлать же одно вмѣсто другаго значитъ тоже лгать. поэтому кувырканья мои должны быть истинныя, а не призрачныя, объясняемыя разными лжеумствован³ями. Мнѣ даже необходимо будетъ нѣсколько корп³и для перевязки; такъ какъ судьбѣ угодно было, чтобы мы потеряли нашъ бальзамъ.

   - Вотъ что мы потеряли осла, это гораздо хуже, возразилъ Санчо, съ нимъ исчезла и наша корп³я и весь нашъ товаръ. И, ради Бога, ваша милость, не вспоминайте вы больше объ этомъ проклятомъ пойлѣ; у меня всю внутренность переворачиваетъ, когда я заслышу про него. Да еще, прошу васъ, считайте вы уже прошедшими эти три дня, которые вы хотите оставить меня при себѣ, чтобы видѣть как³я натворите вы тутъ безобраз³я; право, мнѣ кажется, будто я ужь видѣлъ ихъ и готовъ наговорить вашей дамѣ такихъ чудесъ..... ну, да ужь поторопитесь вы только съ письмомъ и съ моимъ отправлен³емъ, потому что страхъ какъ мнѣ хочется поскорѣе вытянуть васъ изъ этого чистилища, въ которомъ я покину васъ.

   - Чистилище? Нѣтъ, Санчо, это адъ, сказалъ Донъ-Кихотъ, даже хуже чѣмъ адъ, если только на свѣтѣ есть что-нибудь хуже.

   - Нѣтъ, ваша милость, кто попалъ въ адъ, замѣтилъ Санчо, для того нѣтъ уже превращен³я.

   - Какого превращен³я? спросилъ Донъ-Кихотъ.

   - Ну, значитъ сидѣть ужь ему такъ вѣки вѣчные, а ваша милость, говорилъ Санчо, должны выбраться отсюда, или отсохнутъ у меня эти подошвы, которыми я стану погонять Росинанта. И теперь посылайте меня одинъ разъ за всѣ въ Тобозо, къ дамѣ вашей Дульцинеѣ; я ей такого наговорю о вашихъ суназбродствахъ и безумствахъ, это впрочемъ все равно, - что сдѣлаю ее податливой вамъ перчатка, хотя бы нашелъ тверже колоды. Прилечу я отъ нея къ вашей милости какъ колдунъ, по воздуху, съ медовымъ отвѣтомъ, и вытащу васъ изъ этого пекла, отъ котораго благо еще можно освободиться, чего нельзя сдѣлать ужь изъ настоящаго пекла, съ чѣмъ ваша милость вѣроятно согласны.

   - Ты правъ, Санчо, отвѣчалъ рыцарь печальнаго образа, но какъ мнѣ написать письмо?

   - Да кстати и записку на получен³е вашихъ ослятъ, добавилъ Санчо.

   - Все будетъ сдѣлано, сказалъ Донъ-Кихотъ; только вотъ что: у васъ нѣтъ бумаги, поэтому намъ не худо будетъ послѣдовать примѣру древнихъ и написать на древесныхъ листьяхъ, или на восковыхъ таблицахъ, которыхъ впроченъ у насъ тоже нѣтъ. Но вотъ счастливая мысль: я напишу письмо въ бумажникѣ, потерянномъ Карден³о, а ты позаботишься переписать это письмо на отдѣльномъ листѣ бумаги въ первой деревнѣ, въ которой найдешь сельскаго учителя ими церковнаго ключаря, только ради Бога, не отдавай его какому-нибудь приказному, потому что писан³й этихъ господъ самъ чортъ не разберетъ.

   - А кто подпишется за васъ? спросилъ Санчо.

   - Амадисъ никогда не подписывалъ своихъ писемъ, отвѣтилъ рыпарь.

   - Ну ужь это какъ вашей милости угодно, а только письмо на счетъ ослятъ должно быть подписано; если я заставлю его переписать, мнѣ скажутъ, что оно фальшивое, и я останусь съ пустыми руками, замѣтилъ Санчо.

   - Все будетъ написано и подписано въ самомъ бумажникѣ, отвѣтилъ Донъ-Кихотъ; и когда ты покажешь его моей племянницѣ, то она не заспоритъ съ тобой. Любовное же мое письмо вели подписать такъ: вашъ до гроба рыцарь печальнаго образа. Это ничего не значитъ, что подпись будетъ сдѣлана не моей рукой. Дульцинея, если я не ошибаюсь, не умѣетъ ни читать, ни писать, и никогда въ жизни не видала моего почерка. Любовь наша была всегда платонической, ограничиваясь одними влюбленными взглядами и то издалека; и я могу съ спокойной совѣстью побожится, что любя ее въ течен³е двѣнадцати лѣтъ больше чѣмъ зеницу этихъ глазъ, которыми станутъ нѣкогда питаться черви земные, я не видалъ ее и четырехъ разъ; да и въ эти то четыре раза, она, быть можетъ ни разу не замѣтила, что я на нее гляжу; въ такой скромности и отчужден³и отъ свѣта воспитали ея родители: Лорензо Корхуелло и Альдонзо Ногалезъ.

   - Какъ! воскликнулъ Санчо, эта Дульцинея Тобозская дочь Лорензо Корхуелло и Альдонзо Ногалезъ?

   - Она самая, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ; достойная быть царицей м³ра.

   - Да я ее знаю и могу доложить вашей милости, отвѣчалъ Санчо, что она швыряетъ шесты не хуже любаго деревенскаго парня. Дѣвка она видная, здоровая, словомъ такая, что придется подъ стать любому странствующему рыцарю, который захочетъ имѣть ее своей дамой. А грудь-то какая здоровая, одинъ голосище чего стоитъ. Какъ взошла это она разъ на колокольню - кликнуть рабочихъ, такъ ея за двѣ версты слышно было. И главное не чудить и не чванится она; вотъ ужь этого у нея нисколько нѣтъ; со всѣми балагуритъ, смѣется, такъ что скажу я вашей милости, господинъ рыцарь печальнаго образа, изъ-за нее пристало вамъ не только сходить съ ума, но хоть повѣситься, ей Богу; это всѣ, въ одинъ голосъ, скажутъ вамъ, хотя бы васъ самъ чортъ послѣ побралъ. О, какъ бы ужь я хотѣлъ быть въ дорогѣ, чтобы поскорѣе взглянуть на эту даму; давненько не видалъ я ее, должно быть много измѣнилась она, и какъ не измѣниться? вы сами знаете, ваша милость, ничто такъ личика дѣвичьяго не портитъ, какъ это деревенское поле, да солнце, да вѣтеръ. Однако же я долженъ вамъ правду сказать, продолжалъ Санчо, потому что до сихъ поръ ничего не зналъ я, что это за госпожа такая, ваша дама. Мнѣ все думалось, что это какая то принцесса, или другая знатная дама, судя по тѣмъ дорогимъ подаркамъ, которые вы то и дѣло посылали ей: вотъ этого, напримѣръ, несчастнаго бискайца, отпущенныхъ вами каторжниковъ, и много другихъ, столь же многочисленныхъ, какъ одержанныя вами побѣды, покрайней мѣрѣ въ то время, когда не приводилось мнѣ еще имѣть чести быть вашимъ оруженосцемъ. Но теперь, позвольте узнать, ваша милость, этой Альдонзо Лорензо, то бишь, госпожѣ Дульцинеѣ Тобозской, на какого чорта нужны ей эти колѣнопреклоненные бискайцы и друг³е побѣжденные вами господа? что ей дѣлать съ ними? И можетъ статься попадутъ они въ ней въ то время, когда она будетъ чесать коноплю или провѣевать рожь; и тогда, того и гляди, господа эти еще разгнѣваются пожалуй, а она разсмѣется, или тоже осерчаетъ за вашу милость за ваши подарки.

   - Санчо, сколько разъ я уже говорилъ тебѣ, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, что ты пустомеля и больше ничего, и съ твоимъ тяжелымъ умомъ пускаешься острить и подшучивать. Но чтобы убѣдить тебя разъ за всегда, какъ ты глупъ и какъ я благоразуменъ, я разскажу тебѣ маленькую сказку. Одна молодая, прекрасная, богатая, любезная и свободная вдова влюбилась въ свѣжаго и, какъ говорится, здороваго дѣтину. Объ этомъ провѣдалъ старш³й братъ ея, и какъ-то дружески сказалъ ей: "я удивляюсь, и не безъ основан³я, какъ могла такая знатная, прекрасная и богатая дана влюбиться въ такого ничтожнаго глупца; вы, говорилъ онъ ей, окружены въ этомъ самомъ домѣ столькими докторами, учеными и богословами, что вамъ стоило только выбрать изъ нихъ, какъ изъ сотни грушъ, любаго, и сказать: вотъ этотъ мнѣ нравится".

   На это бойкая вдова ловко отвѣтила ему: "мой милый братъ! вы очень ошибаетесь, и какъ видно мыслите еще по старому, если находите, что я дурно сдѣлала, влюбившись въ этого глупца, потому что въ той наукѣ, которая мнѣ нужна, онъ можетъ быть сильнѣе самаго Аристотеля."

   Такъ же точно, Санчо, въ томъ, для чего мнѣ нужна Дульцинея, она можетъ столько же значить, какъ любая принцесса. Не нужно думать, чтобы всѣ дамы, воспѣтыя поэтами, были предметами ихъ страсти. Неужели ты полагаешь, что всѣ эти Амарил³и, Фили, Сильвы, Д³аны, Галатеи, Алисы и друг³я, которыми переполнены наши книги, романсы, прилавки цирюльниковъ и театры, были живыми создан³ями съ тѣломъ и костьми и предметами любви воспѣвавшихъ ихъ поэтовъ? нисколько; онѣ жили только въ воображен³и писателей, пр³искивавшихъ героинь для своихъ поэмъ, и желавшихъ казаться влюбленными, или по крайней мѣрѣ, способными влюбляться. Поэтому для меня довольно, если и могу воображать себѣ, что Альдонзо Лорензо и умна и прекрасна. До родословной же ея намъ нѣтъ никакого дѣла; мы вѣдь не намѣрены облачать ее въ одежду канонисы; а потому справокъ о ея знатности наводить намъ не въ чему, и я могу быть вполнѣ убѣжденнымъ, что она одна изъ самыхъ знатныхъ принцессъ. Два достоинства, Санчо, болѣе всего способны заставить любить себя: красота и доброе имя, и тѣмъ и другимъ Дульцинея обладаетъ въ самой высокой степени. Никто не можетъ сравняться съ нею въ красотѣ, и мало это пользуется такой безуворизненной репутац³ей, какъ она. Но не распространяясь объ этомъ, скажу только, что я вообразилъ себѣ мою даму такою, какою мнѣ хотѣлось, придавъ ей и красоту и знатность, и не сравниться съ этимъ чудеснымъ образомъ ни Эленамъ, ни Лукрец³ямъ, ни всевозможнымъ героинямъ древней Грец³и, Рима и народовъ варварскихъ. Пусть каждый говоритъ объ этомъ что ему угодно; и если невѣжды осудятъ меня, то люди благоразумные взглянутъ быть можетъ за это дѣло иначе.

   - Я отъ себя, прервалъ Санчо, скажу только, что ваша милость - дѣйствительно мудрецъ, а я дѣйствительно оселъ, не знаю почему это слово все лѣзетъ мнѣ на языкъ, по настоящему, не слѣдовало бы упоминать о веревкѣ въ домѣ повѣшеннаго. Но, пожалуйте ваше письмо, и я отправлюсь въ путь.

   Въ отвѣтъ на это Донъ-Кихотъ взялъ бумажникъ Карден³о, и отойдя въ сторону принялся чрезвычайно хладнокровно писать письмо. Окончивъ его, онъ сказалъ Санчо, что прочитаетъ ему письмо, и просилъ своего оруженосца затвердить это письмо наизусть, такъ, чтобы онъ могъ повторить его потомъ переписчику отъ слова до слова, въ случаѣ еслибъ оно какъ-нибудь затерялось въ дорогѣ; по словамъ рыцаря, всего можно было ожидать отъ его несчастной звѣзды.

   - Напишите лучше письмо ваше въ этой книгѣ два или три раза, отвѣтилъ Санчо, и отдайте ее мнѣ. Не безпокойтесь; я не потеряю ее, полагать же, что я вытвержу какое бы то ни было слово наизусть - было бы величайшею глупостью. У меня такая плохая память, что я въ частую забываю даже какъ меня зовутъ. Во всякомъ случаѣ, прочитайте, что вы тамъ написали; мнѣ хочется прослушать ваше письмо; оно должно быть какъ печатное.

   - Слушай же - сказалъ Донъ-Кихотъ.

  

  

   "Изъявленый иглами разлуки, пораженный въ самое сердце, тебѣ Дульцинѣйшая Дульцинея Тобозская молитъ здоровья тотъ, это самъ его лишенъ. Если красота твоя оттолкнетъ меня, если прелести твои перестанутъ с³ять для твоего рыцаря, и если холодность твоя продлитъ мою кручину, то хот я и разбитъ долгимъ страдан³емъ, все же мнѣ предстоитъ узнать страдан³е новое, не только сильное, но и продолжительное. Мой добрый оруженосецъ, Санчо, подробно разскажетъ тебѣ, боготворимый врагъ мой, неблагодарная красавица о томъ, что я испытываю изъ-за тебя. Если рука твоя протянется ко мнѣ на помощь - я твой; если же нѣтъ, тогда, прекративъ эту жизнь, я удовлетворю моему желан³ю и твоей жестокости".

  

   - Клянусь жизнью моего отца, воскликнулъ Санчо, это чудеснѣйшее письмо, какое мнѣ доводилось слышать. Чортъ возьми! какъ это ваша милость хорошо говорите ей все, что хотите сказать, и какъ идетъ здѣсь эта подпись рыцаръ печальнаго образа. Право, вы точно чортъ, все энаете.

   - Потому что въ моемъ зван³и, необходимо все знать, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ.

   - Теперь, ваша милость, положите сверху записочку на трехъ ослятъ, сказалъ Санчо, да пояснѣе подпишите ее, чтобы сразу узнали вашъ почеркъ.

   - Хорошо, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, и быстро написавъ ее, прочелъ Санчо: "Благоволите племянница моя выдать предъявителю этой записки оруженосцу моему, Санчо Пансо, трехъ ослятъ изъ пяти, оставленныхъ мною дома, и порученныхъ вашему присмотру. Эти три осленка должны быть выданы вышесказанному Санчо за равноцѣнную сумму, уплаченную имъ сполна; всѣ счеты съ нимъ будутъ кончены по этому письму и полученной отъ него роспискѣ. Дано въ ущельяхъ С³ерры Морены, 27 Августа текущаго года.

   - Отлично! теперь вашей милости остается только подписать, воскликнулъ Санчо.

   - Этого не нужно - отвѣчалъ Донъ-Кихотъ; я только помѣчу, и эта записка будетъ дѣйствительна не только для трехъ, но даже для трехсотъ ослятъ.

   - Вѣрю, вполнѣ вѣрю вашей милости, сказалъ Санчо. Теперь позвольте мнѣ осѣдлать Россинанта и приготовьтесь благословить меня, потому что я хочу сейчасъ же пуститься въ дорогу, и прошу васъ еще разъ, не заставляйте меня смотрѣть на всѣ тѣ дурачества, которыя вы собираетесь натворить здѣсь; не безпокойтесь, пожалуйста, объ этомъ, я право съумѣю сказать, что вы натворили здѣсь всего, чего только душѣ угодно.

   - Нѣтъ, Санчо, это необходимо, и я настойчиво требую, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, чтобы ты увидѣлъ, по крайней мѣрѣ, десять или двѣнадцать моихъ сумазбродствъ. Я кончу ихъ въ полчаса, но когда ты увидишь ихъ собственными глазами, тогда съ спокойной совѣстью побожишься, что видѣлъ всѣ остальныя, как³я тебѣ вздумается прибавить, и будь увѣренъ, ты все-таки не наговоришь столько, сколько я надѣлаю.

   - Ради Бога, ваша милость, воскликнулъ Санчо, не раздѣвайтесь только, чтобы не привелось мнѣ кожи вашей видѣть, потому что я человѣкъ жалостливый и непремѣнно расплачусь, а ужь у меня и отъ вчерашнихъ слезъ - по ослѣ моемъ,- голову ломитъ; не заставляйте же меня сегодня опять плакать. Если вашей милости угодно, чтобы я видѣлъ ваши разныя безум³я, такъ вы, не раздѣваясь, выкиньте нѣсколько штукъ сразу, как³я вамъ на умъ взбредутъ. Для меня собственно, ей Богу, этого ничего. Не нужно, и удерживать меня значитъ только дольше ожидать моего возвращен³я съ медовыми вѣстями для вашей милости; или иначе, клянусь Богомъ, пусть бережется госпожа Дульцинея, потому что если она не отвѣтитъ мнѣ, какъ слѣдуетъ, такъ я кулаками вытяну у нее изъ внутренности хорош³й отвѣтъ для вашей милости. Да что право, чтобы этакой славный странствующ³й рыцарь, какъ ваша милость, сталъ ни съ того, ни съ сего, просто сдуру, сходить съума, для какой-нибудь... пусть не заставляетъ она меня сказать для кого; потому что я не скажу, а выплюну ей это въ лицо; я вѣдь шутить не люблю. Жаль, что дама эта не знаетъ меня; а то была бы она у меня тише воды, ниже травы.

   - Санчо, прервалъ его Донъ-Кихотъ, у тебя кажется осталось также мало разсудка, какъ у меня.

   - Нѣтъ, ваша милость, отвѣчалъ Санчо, разсудку то у меня, слава Богу, побольше осталось, да за то и гнѣва побольше, да не въ томъ дѣло. Скажите-ка, лучше, что ваша милость намѣрены кушать, пока я возвращусь.

   - Пожалуйста, не заботься объ этомъ, сказалъ Донъ-Кихотъ; если бы даже у меня всего было вдоволь, я и тогда не ѣлъ бы ничего, кромѣ травъ и плодовъ, которыя я найду на этихъ деревьяхъ и лугахъ. По настоящему, мнѣ слѣдовало бы даже ничего не ѣсть и претерпѣвать много другихъ лишен³й.

   - Кстати, замѣтилъ Санчо, боюсь я, по своемъ возвращен³и, не найти дороги сюда, такое это дикое мѣсто.

   - Обрати вниман³е на все, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, на каждую примѣту; а самъ я не удалюсь отсюда, и даже постараюсь взобраться на самую высокую скалу, чтобы увидѣть тебя, когда ты будешь возвращаться. Но, чтобы тебѣ безъ труда можно было отыскать меня, всего лучше нарѣжь вѣтвей дроку, который растетъ здѣсь въ изобил³и, и обозначай имъ свой слѣдъ до того мѣста, гдѣ ты спустишься съ горъ. Вѣтви эти послужатъ тебѣ указателями и вожатыми, подобно нити, употребленной Персеемъ въ лабиринтѣ.

   - Я это и сдѣлаю, отвѣчалъ Санчо. И нарѣзавъ затѣмъ цѣлый пукъ дроку, онъ подошелъ въ Донъ-Кихоту попросить у него напутственнаго благословен³я. Тутъ, прослезившись, герои наши простились другъ съ другомъ.

   Усѣвшись на Россинанта, котораго Донъ-Кихотъ въ теплыхъ словахъ поручалъ вниман³ю Санчо, прося своего оруженосца заботиться о немъ какъ о самомъ себѣ, оруженосецъ пустился наконецъ въ путь, бросая отъ времени до времени по дорогѣ вѣтки дроку, какъ это совѣтывалъ ему его господинъ, и вскорѣ скрылся изъ глазъ Донъ-Кихота, къ великому горю послѣдняго, желавшаго показать ему, во что бы то ни стало, нѣсколько сумазбродствъ, которыя онъ намѣревался совершить.

   Но Санчо, не сдѣлавши и ста шаговъ, вернулся назадъ, и закричалъ рыцарю: "ваша милость, дабы я могъ съ чистой совѣстью побожиться, что видѣлъ собственными глазами всѣ ваши сумазбродства, мнѣ точно слѣдуетъ, какъ вы говорили, видѣть хоть одно, то есть одно я, правду сказать, видалъ уже, потому что со стороны вашей милости, тоже было не послѣднее сумазбродство оставлять меня во что бы то ни было смотрѣть на всѣ остальныя."

   "Ну не моя ли правда," воскликнулъ Донъ-Кихотъ. "Погоди же, Санчо, и прежде, чѣмъ ты успѣешь оглянуться, я уже сдѣлаю одну штуку." Въ ту же минуту, поспѣшно раздѣвшись и оставшись въ одной рубахѣ, онъ умудрился самъ себѣ дать подзатыльника, сдѣлать два прыжка на воздухѣ и два раза перекувыркнулся, стоя вверхъ ногами. Штуки эти вполнѣ удовольствовали Санчо, который повернулъ коня, окончательно убѣжденный, что господинъ его совсѣмъ одурѣлъ.

  

  

   Оставшись одинъ, Донъ-Кихотъ безъ пояса снизу, но опоясанный сверху, покончивъ съ прыжками и кувыркан³ями, и видя, что Санчо уже уѣхалъ, не ожидая другихъ сумазбродствъ своего господина, взобрался за вершину высокой скалы, и тамъ принялся размышлять о томъ, что давно уже занимало его умъ: именно, подражать ли ему разрушительнымъ безумствамъ Роланда или меланхолическимъ Амадиса? "Ничего особеннаго не вижу я въ томъ", думалъ онъ, "что Роландъ былъ храбрый рыцарь, какъ это знаетъ весь свѣтъ. Къ тому же онъ, какъ извѣстно, былъ очарованъ, и никто не могъ лишить его жизни иначе, какъ уколовъ его черною булавкою въ пятку, отчего онъ и носилъ всегда на ногахъ шесть желѣзныхъ подошвъ. И однако же очарован³е не послужило ему ни къ чему, потому что Бернардъ дель Карп³о открылъ тайну, и задушилъ его въ своихъ рукахъ въ тѣснинахъ Ронцесвалеса. Но, Богъ съ нимъ - съ его мужествомъ; подумаемъ объ его безум³и, потому что онъ дѣйствительно обезумѣлъ, услышавъ отъ ксендза и, кромѣ того, найдя доказательства на деревьяхъ, осѣнявшихъ одинъ ручей, что Анжелика отдыхала болѣе двухъ разъ съ Медоромъ, этимъ маленькимъ, кудрявымъ мавромъ, пажомъ Агрананта. Убѣдившись несомнѣнными доводами въ томъ, что дама его сыграла съ нимъ подобную штуку, ему конечно слѣдовало обезумѣть. Но вотъ вопросъ? съ какой стати мнѣ повторять его безумства, не имѣя къ тому никакого повода. Я знаю и могу поклясться, что Дульцинея Тобозская никогда въ жизни не видала даже и тѣни какого нибудь мавра одѣтаго или раздѣтаго, и что она невинна, какъ въ первый день своего рожден³я. Я слѣдственно могу только оскорбить ее, начавши изъ-за ее невѣрности неистовствовать, какъ Роландъ. Между тѣмъ Амадисъ, не неистовствуя и не особенно безумствуя, пр³обрѣлъ какъ влюбленный большую славу, чѣмъ это-нибудь. Изъ истор³и его видно, что возбудивъ неудовольств³е своей даны Ор³аны, велѣвшей этому рыцарю не показываться ей на глаза, онъ удалился съ однимъ пустынникомъ на утесъ Бѣдный, и тамъ рыдалъ до тѣхъ поръ, пока наконецъ не сжалилось и не спасло его небо - отъ избытка слезъ и любовныхъ страдан³й. Если это правда, въ чемъ трудно сомнѣваться, тогда къ чему мнѣ обнажать себя, какъ я сначала хотѣлъ, и вырывать съ корнями эти бѣдныя деревья, не сдѣлавш³я мнѣ никакого зла, или возмущать воды этого ручья, к