Писемский Алексей Феофилактович - Люди сороковых годов

ему показалось его произведение далеко не в таком привлекательном свете, каким оно казалось ему, когда он писал его и читал на первых порах. "Да, все это - дребедень порядочная!" - думал он с грустью про себя и вовсе не подозревая, что не произведение его было очень слабо, а что в нем-то самом совершился художественный рост и он перерос прежнего самого себя; но, как бы то ни было, литература была окончательно отложена в сторону, и Вихров был от души даже рад, когда к нему пришла бумага от губернатора, в которой тот писал:

  "До сведения моего дошло, что в деревне Вытегре крестьянин Парфен Ермолаев убил жену, и преступление это местною полициею совершенно закрыто, а потому предписываю вашему высокоблагородию немедленно отправиться в деревню Вытегру и произвести строжайшее о том исследование. Дело сие передано уже на рассмотрение уездного суда".

  Вихрову в этом поручении, сверх того, было приятно и то, что он тут будет иметь дело с убийцею и станет открывать пролитую кровь человеческую. Он в тот же вечер пошел к Захаревским, которых застал всех в сборе, и рассказал им о своем отъезде. Известие это, видимо, очень испугало и огорчило Юлию.

  - Но долго ли же вы пробудете на этом деле? - спросила она.

  - Не знаю, пожалуй, и месяц провозишься! - отвечал Вихров.

  - Как месяц!.. - почти воскликнула Юлия. - Неужели же вы не можете поспешить и раньше вернуться?

  - Вряд ли!.. - отвечал ей Вихров довольно равнодушно.

  Юлия после этого стала как опущенная в воду; прокурор тоже выглядел как-то еще солиднее; даже беспечный инженер был явно мрачен и все кусал себе ногти. Разговор тянулся вяло.

  - Вы мне, значит, и не дочитаете вашей повести, - говорила Юлия.

  - Нет, не дочитаю, - отвечал Вихров.

  - Дайте же мне ее, по крайней мере, я сама ее дочту.

  - Возьмите хоть совсем; я подарить вам ее могу.

  - Ну, совсем подарите, - сказала с улыбкой Юлия.

  - Хорошо, - отвечал Вихров и, позвав человека, велел ему сходить вниз и принести лежащую на столе книжку.

  Тот принес.

  - Надпишите же на ней что-нибудь, - сказала Юлия.

  - Вихров взял и надписал: "Единственной благосклонной слушательнице от автора".

  Оба брата Захаревские смотрели на всю эту сцену молча и нахмурившись.

  Вихров вскоре распрощался с ними, чтобы завтра рано утром выехать.

  По уходе его между Захаревскими несколько времени продолжалось молчание.

  - Что же мне отвечать отцу: приедешь ты или нет? - заговорил первый Виссарион, обращаясь к сестре.

  Ту как бы немного при этом подернуло.

  - Я сама напишу отцу. Он должен знать и понимать, зачем я здесь живу, - отвечала она. - Я надеюсь, что ты не потяготишься мною, - прибавила она уже с улыбкой брату.

  - Что же мне тяготиться! - пробурчал тот. - Не про меня говорят, а про то, что когда же и чем это кончится?

  - Может быть, никогда и ничем не кончится, - отвечала Юлия опять с маленькою судоргою в лице.

  - Так для чего же вся эта и комедия? - возразил инженер.

  - А если мне и в комедии этой хорошо, так чего ж тебе жаль? - сказала Юлия.

  - Я с его стороны решительно ничего не вижу, кроме простой вежливости, - проговорил прокурор.

  - И я тоже! - подхватил инженер.

  - И я тоже! - сказала и Юлия грустно-насмешливым голосом.

  - Так к чему же все это поведет? - спросил инженер.

  - А я почему знаю! - отвечала Юлия, и глаза ее наполнились уже слезами.

  Оба брата только переглянулись при этом и прекратили об этом разговор.

VI

УБИТАЯ КРЕСТЬЯНСКАЯ ЖЕНКА

  Говоря по правде, герой мой решительно не знал, как приняться за порученное ему дело, и, приехав в маленький город, в уезде которого совершилось преступление, придумал только послать за секретарем уездного суда, чтобы взять от него самое дело, произведенное земскою полициею.

  На это приглашение Вихрова к нему явился господин высокий, худой и плешивый.

  - У вас есть дело об убийстве крестьянином Ермолаевым жены своей? - спросил его прямо Вихров.

  - У нас это дело называется о скоропостижно умершей жене крестьянина Ермолаева.

  - Тут нечисто что-то! - сказал Вихров.

  Секретарь только развел на это руками и вздохнул.

  - Не по одному этому делу полиция наша так распоряжается; пишешь-пишешь на нее в губернское правление, - хоть брось!

  - Но как мне поступить тут? Губернатор мне ничего не пояснил в предписании.

  Секретарь на это слегка усмехнулся.

  - До начальника губернии, - начал он каким-то размышляющим и несколько лукавым тоном, - дело это, надо полагать, дошло таким манером: семинарист к нам из самых этих мест, где убийство это произошло, определился в суд; вот он приходит к нам и рассказывает: "Я, говорит, гулял у себя в селе, в поле... ну, знаете, как обыкновенно молодые семинаристы гуляют... и подошел, говорит, я к пастуху попросить огня в трубку, а в это время к тому подходит другой пастух - из деревни уж Вытегры; сельский-то пастух и спрашивает: "Что ты, говорит, сегодня больно поздно вышел со стадом?" - "Да нельзя, говорит, было: у нас сегодня ночью у хозяина сын жену убил". Пастухи-то, знаете, всем обществом кормятся: понедельно, что ли, там в каждом доме живут. Пастух-то у этого именно Парфена Ермолаева и жил. Он рассказывает это, а я самое дело-то читаю... складно да ладно там написано: что была жена у Парфена Ермолаева, что жили они согласно и умерла она по воле божьей. Так меня, знаете, злость взяла, думал требовать дополнения по делу - пользы нет, я и говорю этому мальчику-то (он шел в губернский город - хлопотать по своему определению): "Ступай, говорю, скажи все это губернатору!" Мальчик-то, вероятно, пошел да и донес.

  - Мне, значит, с пастуха и начать надо, - проговорил Вихров.

  - С пастуха непременно, - подтвердил и секретарь. - Да чего, ведь и медицинского осмотра телу произведено не было.

  - Я произведу медицинский осмотр.

  - Следует, по закону, безотлагательно... Тысячу рублей, говорят, исправнику-то дали за это дело, - присовокупил секретарь. - Вот у меня где эта земская полиция сидит! - произнес он затем, слегка ударяя себя в грудь. - Она всю кровь мою мне испортила, всю душу мою истерзала...

  Земская полиция, действительно, страшно мучила бедного секретаря. Лет двадцать пять сидел он на секретарском стуле и, рассматривая почти каждодневно в делах действия полицейских чинов, конечно полагал, желал и ожидал, что они хоть когда-нибудь и чем-нибудь возблагодарят его, но те упорно не давали ему ни копейки.

  - Откуда же крестьянин мог взять тысячу рублей, чтобы дать исправнику? - спросил его Вихров.

  - Тут, изволите видеть, какая статья вышла! - продолжал секретарь. - По крайности, на базаре так болтал народ: малый-то этот, убийца, еще допреж того продался в рекруты одному богатому мужику; так я полагаю, что не тот ли откупил его.

  - Может быть! - согласился с этим и Вихров и затем, попросив секретаря, чтобы тот прислал ему дело, отпустил его в суд.

  Жрец Фемиды, обругав еще раз земскую полицию, отправился и через несколько минут прислал требуемое от него дело, а Вихров между тем, написав к доктору отношение, чтобы тот прибыл для освидетельствования тела умершей крестьянки Анны Петровой, сам, не откладывая времени, сел в почтовую повозку и поехал. В Вытегру он приехал на рассвете. Все какие-нибудь хитрые и лукавые приемы были ему противны по натуре его. Он прямо подъехал к дому убийцы, вошел и велел позвать к себе всех домашних. Пришли: старик отец, старуха жена его, девка-работница, а парня не было.

  - Где же сын твой? - спросил Вихров старика.

  - За сеном он, судырь, уехал, - отвечал тот несколько сконфуженным голосом.

  Вихров в это время случайно взглянул в окно и увидел, что какой-то молодой малый все как-то жался к стене и точно прятался за нее.

  - Да это не он ли? - спросил он вдруг старика.

  - Он и есетко, - отвечал тот и рассмеялся как-то неестественно.

  - Ну, уж позови и его сюда, - сказал Вихров.

  Старик ушел.

  Старуха мать стояла в это время, совсем опустив голову в землю, а девушка-работница как-то глядела все в сторону. Малый вошел вместе со стариком отцом. Он, видимо, бодрился и старался казаться смелым; собой он был белокурый, черты лица имел мелкие и незначительные, но довольно неприятные. Взглянув на него, Вихров совершенно убедился, что он был убийца. Он велел его явившемуся сотскому держать под надзором и затем приказал позвать к себе деревенского пастуха их. Тот пришел. Это был огромный мужик, с страшно загорелым лицом и шеей, так что шивороток у него был почти в воспалительном состоянии; на ногах у него были кожаные башмаки, привязанные крепко увитыми на голенях ремнями; кафтан серый и в заплатах, и от всего его пахнуло сильно сыростью, точно от гриба какого-нибудь. Войдя в избу, он оставил за собою сильный след грязи.

  - Как намокли, проклятые! - говорил он, смотря себе на ноги.

  Вихров сначала не принял осторожности и, не выслав старика отца (парень, мать и девка сами вышли из избы), стал разговаривать с пастухом.

  - Ты у здешнего хозяина ночуешь?

  - Нет, не ночую! - отвечал пастух каким-то глухим голосом.

  - А как молодой хозяин жил с женою - согласно, али нет?

  - Почем же я знаю? - отвечал пастух мрачно.

  - А если я знаю, что ты знаешь - и знаю даже, что ты говорил, как хозяин твой убил жену свою, - сказал Вихров.

  Пастух при этом посмотрел ему исподлобья в лицо, а потом повел глазами в ту сторону, где стоял старик, отец убийцы. Вихров догадался и выслал того. Они остались вдвоем с пастухом.

  - Что же, парень убил жену? - спросил Вихров.

  Пастух молча, не произнеся ни слова, мотнул только ему головой.

  - Как же он убил ее, каким орудием? - спрашивал Вихров.

  Пастух взял себя за горло рукой и сдавил ею горло.

  - Удавил или задушил?

  Пастух опять, как немой, показал себе пальцем на руку.

  Вихров понял его.

  - Больше ты ничего не знаешь? - спросил он его.

  - Ничего, - отвечал пастух.

  Вихров отпустил его до поры до времени.

  Уходя, пастух оставил снова сильный след грязи.

  - Извините! - сказал он, обертываясь в дверях к Вихрову с какой-то полуулыбкой.

  Вскоре после того приехал доктор. Оказалось, что это был маленький Цапкин, который переменился только тем, что отпустил подлиннее свои бакенбарды... С Вихровым он сделал вид, что как будто бы и знаком не был, но тот не удержался и напомнил ему.

  - Мы встречались с вами у женщины, несчастливой в семейной жизни, а теперь сходимся у женщины, уже убитой своим мужем, - проговорил он.

  Доктор сначала на это ничего не отвечал и даже сконфузился немного.

  - Я уже женат, - проговорил он.

  - Слышал это я, - подхватил Вихров.

  Маленький доктор перешел, посредством протекции Захаревского, в эту губернию именно потому, что молодая жена его никак не хотела, чтобы он жил так близко к предмету прежней своей страсти.

  - Мы тело должны выкопать и вскрыть, - сказал ему Вихров.

  - Да, - отвечал ему доктор с важным видом: как большая часть малорослых людей, он, видимо, хотел этим нравственным раздуваньем себя несколько пополнить недостаток своего тела.

  Вихров для раскапывания могилы велел позвать именно тех понятых, которые подписывались к обыску при первом деле. Сошлось человек двенадцать разных мужиков: рыжих, белокурых, черных, худых и плотноватых, и лица у всех были невеселые и непокойные. Вихров велел им взять заступы и лопаты и пошел с ними в село, где похоронена была убитая. Оно отстояло от деревни всего с версту. Доктор тоже изъявил желание сходить с ними.

  Дорогой Вихров стал разговаривать с понятыми.

  - Ведь баба-то, братцы, говорят, убита мужем? - обратился он ко всем им.

  - Бог ее знает, батюшка, - отвечали те в один голос.

  - Нет, не бог, а и вы знаете! - сказал им укоризненным тоном Вихров.

  Мужики на это ничего не сказали.

  - Как же это вы показывали, что муж всегда жил с ней в согласии и ссор промеж их никогда никаких не было?

  - Нет, судырь, мы этого не говорили, - возразил один из мужиков, поумнее других на лицо.

  - Как не говорили, вот ваше показание! - И Вихров прочел им показания их.

  - Мы точно что, судырь, - продолжал тот же мужик, покраснев немного, - баяли так, что мы не знаем. Господин, теперича, исправник и становой спрашивают: "Не видали ли вы, чтобы Парфенка этот бил жену?" - "Мы, говорим, не видывали; где же нам видеть-то? Дело это семейное, разве кто станет жену бить на улице? Дома на это есть место: дома бьют!"

  - Нет, вы не то показали: вы показали, что они согласно и в мире всегда жили.

  - Нет-с, как это мы можем показать! - возразил все тот же мужик, более и более краснея. - Ведь мы, судырь, неграмотные; разве мы знаем, что вы тут напишете: пишите, что хотите, - мы народ темный.

  - Но тот грамотный, который за вас прикладывал руку, тот не темный; пусть бы он прочел вам! - возразил Вихров. - Кто тут рукоприкладствовал за всех, - какой-то Григорий Федосеев?

  - Я-с это, - отвечал один из понятых, ужасно корявый и невзрачный мужик.

  - Когда ж мы говорили так? - спрашивали его прочие мужики.

  - Как же вы говорили? Известно, так говорили, - отвечал тот, заметно уже обозлившись.

  - Никогда мы так не говаривали; ты теперь и отвечай за то! - продолжал прежний, более умный мужик.

  - Известно, не говорили, - подтвердили и другие мужики.

  Корявый мужичонка совсем обозлился.

  - Как не говорили, черти этакие, дьяволы, - вино-то с них пили, а тут и не говорили!

  - Никакого вина не было, что ты врешь, дурак этакой, - унимал его прежний умный мужик.

  - Какое это вино? - спросил Вихров.

  - А вино, судырь, которое Федор Романыч купил, - ишь, больно ловки, отвечай теперь я за них один!

  - Какой Федор Романыч? - спросил Вихров.

  - А мужичок, которому Парфенка в рекруты продался.

  - Что ты тут Федора-то Романова плетешь, пошто он тебе, дурак этакой и свинья! - отозвался вдруг на это высокий мужик.

  - Сам свинья, что ты лаешься-то? Ты всем делом этим и орудовал.

  - Ну, слава тебе господи, и я уж орудовал! - сказал как бы со смехом высокий мужик.

  В это время вошли все в село и прошли прямо на церковный погост. Один из мужиков показал могилу убитой. На ней стоял совершенно новый крест. Вихров послал к священнику просить позволения разрыть эту могилу. Тот благословил. Стали вынимать крест. Мужики заметно принялись за это дело с неудовольствием, а высокий мужик и не подходил даже к могиле. Вихров - тоже сначала принявшийся смотреть, как могила все более и более углублялась - при первом ударе заступа у одного из мужиков во что-то твердое, по невольному чувству отвращения, отвернулся и более уж не смотрел, а слышал только, как корявый мужик, усерднее всех работавший и спустившийся в самую даже могилу, кричал оттуда:

  - Давайте веревки-то поскорей, а то расчихаешься тут!

  Потом Вихров через несколько минут осмелился взглянуть в сторону могилы и увидел, что гроб уж был вынут, и мужики несли его. Он пошел за ними. Маленький доктор, все время стоявший с сложенными по-наполеоновски руками на окраине могилы и любовавшийся окрестными видами, тоже последовал за ними.

  Мужики, неся гроб, по свойству русских людей - позубоскалить при каждом деле, как бы оно неприятно ни было, и тут не утерпели и пошутили.

  - Григорий Федосеич, завывай; ты мастер выть-то! - сказал молодой парень, обращаясь к корявому мужику.

  - Сами вы, черти, мастера! - выругался тот.

  - Как же ты, братец, ругаешься; гроб несешь и ругаешься, а еще грамотный! - укорял его молодой парень.

  - Он ведь только на блины, да на кутью выть-то любит, а без этого не станет! - объяснил про Григорья Федосеева другой мужик.

  - Ты-то пуще станешь! - отругивался и от него Григорий Федосеич.

  Прочие мужики ухмылялись и усмехались, и один только высокий мужик шел все молча, не улыбнувшись и, видимо, стараясь даже отставать от идущих.

  В доме Парфена Ермолаева, должно быть, сильно перепугались, когда увидали, что гроб несут назад, а особенно - девушка-работница...

  - Матушка, гроб-то Анны назад несут! - воскликнула она, первая увидев это и обращаясь к старой хозяйке.

  - Ну, вот, матери!.. Господи помилуй! - произнесла та.

  - Анну выкопали и назад принесли! - сказал и старик, войдя в избу.

  - Куда же, баунька, поставить-то ее, поставить-то ее куда? - спрашивала работница.

  - Не ведаю уж! - отвечала ей старуха.

  Парфен в это время сидел на улице, на бревнах, под присмотром сотского. Когда он увидал подходящих с гробом людей, то, заметно побледнев, сейчас же встал на ноги, снял шапку и перекрестился.

  Доктор вошел первый в дом Парфена, осмотрел его весь и велел в нем очистить небольшую светелку, как более светлую комнату.

  Там разложили на козлах несколько досок и поставили гроб. Открыть его Вихров сначала думал было велеть убийце, но потом сообразил, что это может выйти пытка, - таким образом гроб открыть опять выискался тот же корявый мужик.

  - Они на меня, ваше высокородие, все теперь сваливают, - говорил он, заметив, что он один с Вихровым в светелке, - а вот, матерь божия, за все мое рукоприкладство мне только четвертак и дано было.

  - А кто такой этот высокий мужик, с которым ты спорил? - спросил его Вихров.

  - Да ведь это сын, ваше высокородие, того мужичка, который купил Парфенку-то в рекруты; вот ему это и не по нутру, что я говорю, - отвечал корявый мужик. - Ну-те, черти, - крикнул он затем в окно другим понятым, стоявшим на улице, - подите, пособите покойницу-то вынуть из гроба.

  Те неохотно и неторопливо вошли в светелку и больше вытряхнули труп из гроба, чем вынули. Вошел потом и доктор.

  Он был без сюртука, с засученными рукавами рубашки, в кожаном переднике, с пилой и с ножом в руках; несмотря на свой маленький рост, он в этом виде сделался даже немного страшен. Без всякой церемонии, он вынул из-за своего пояса заткнутые ножницы и разрезал ими на покойнице саван, сарафан и рубашку, начиная с подола до самой шеи, разрезал также и рукава у рубашки, и все это развернул. Понятые отворотились; даже и корявый мужик не смотрел на это. Вихров тоже с величайшим усилием над собой взглянул на покойницу и успел только заметить, что она была недурна лицом и очень еще молода.

  - Не угодно ли вам записывать судебно-медицинский осмотр, - сказал маленький доктор, обращаясь к нему с важностью. - Ну, смотрите и вы хорошенько! - прибавил он мужикам уже строго.

  Вихров сел и приготовился записывать.

  - На теменных костях, - начал доктор громко, как бы диктуя и в то же время касаясь головы трупа, - большой пролом, как бы сделанный твердым и тупым орудием. Смотрите! - обратился он к понятым.

  Некоторые из них, а в том числе и корявый мужик, подошли, посмотрели и отошли.

  - А это штука еще лучше! - произнес доктор как бы про себя и потом снова задиктовал: - Правое ухо до половины оторвано; на шее - три пятна с явными признаками подтеков крови; на груди переломлено и вогнуто вниз два ребра; повреждены легкие и сердце. Внутренности и вскрывать нечего. Смерть прямо от этого и последовала, - видите все это?

  Понятые молчали. Высокий мужик как будто бы хотел что-то возразить, но, кажется, не посмел.

  - Теперь надобно мужа и домашних привести, чтобы они видели.

  Вихров велел.

  Те пришли, за исключением девки-работницы. Парень явно трепетал всем телом.

  - Видите! - сказал доктор и показал им голову. - Видите! - и он указал на отодранное ухо. - И вот эти маленькие дырки в полтора вершка величины; ну, и подпишитесь ко всему этому! - прибавил он, показывая на осмотр, написанный Вихровым.

  Тот начал читать бумагу громко и внятно.

  Парень стоял все время, отвернувшись от трупа, и, кажется, даже старался не слышать того, что читают. Доктор непременно потребовал, чтобы все мужики дали правые руки для доверия в рукоприкладстве тому же корявому мужику: он, кроме важности, был, как видно, и большой формалист в службе.

  - Как бы мне, ваше высокородие, и за это чего не было? - спросил мужик Вихрова.

  - Нет, за это ничего не будет, - успокоил его тот.

  Доктор между тем потребовал себе воды; с чрезвычайно серьезною физиономией вымыл себе руки, снял с себя фартук, уложил все свои инструменты в ящик и, не сказав Вихрову ни слова, раскланялся только с ним и, сев в свой тарантасик, сейчас уехал.

  По отъезде его труп надобно было снова снести на кладбище и зарыть в могилу.

  - Ну, положите, братцы, в гроб покойницу и снесите ее в село, - сказал было Вихров понятым; но те решительно возопияли против того.

  - Помилуйте, ваше высокоблагородие, - заговорили они все в один голос, - и то уж мы с ними намаялись: тот раз по их делу таскали-таскали, теперь тоже требуют.

  - Пусть сами они свезут!.. Батько-то старик ни черта у них не делает! - присовокупил и корявый мужик.

  - Да я, пожалуй, свезу, - отвечал старик-отец, кидая вокруг себя какой-то беспокойный взор. - Подсобите хоть положить-то ее, - прибавил он понятым.

  - Да это подсобим, - отвечал корявый мужик и пошел, впрочем, один только подсоблять старику.

  Через несколько минут Вихров увидал, что они вдвоем поставили гроб на старую тележонку, запрягли в нее лошадь, и потом старикашка-отец что есть духу погнал с ним в село.

VII

УБИЙЦА

  Тем же днем Вихров начал и следствие. Прежние понятые, чтобы их не спросили другой раз, разбежались. Он позвал других и пригласил священника для привода их к присяге. Священник пришел в ужасно измятой, но новой рясе и с головой, для франтовства намоченной квасом. Он был очень широколиц и с какой-то необыкновенно добродушной физиогномией. Мужиков сошлось человек двенадцать.

  - Внушите им, батюшка, чтобы они говорили правду, и потрудитесь их привести к присяге! - проговорил Вихров.

  Священник разложил на столе евангелие, надел епитрахиль и начал каким-то неестественным голосом:

  - Вы теперь должны показывать правду, потому что, ежели покажете неправду, то будете наказаны и лишены навеки царствия небесного, а ежели покажете правду, то бог вас наградит, и должны вы показать, не утаивая, потому что утаить, все равно, что и солгать! Ну, сложите теперь крестом персты ваши и поднимите ваши руки!

  Мужики неуклюже сложили руки крестом и подняли их.

  - Говорите за мной! - произнес священник и зачитал: - "Обещаюсь и клянусь!"

  Мужики что-то такое бормотали за ним.

  - Ну, целуйте теперь евангелие!

  Мужики все перецеловали евангелие.

  Священник снял епитрахиль, завернул в ней евангелие и хотел было уйти.

  - Посидите, батюшка, побудьте при следствии; я один тут, - остановил его Вихров.

  - Хорошо-с, - отвечал священник и сел на лавку.

  Вихров начал сразу спрашивать всех крестьян.

  - Скажите, пожалуйста, как же Парфен Ермолаев жил с женою - дурно или хорошо?

  - Да что, ваше высокоблагородие, - вызвался один из мужиков, самой обыкновенной наружности и охотник только, как видно, поговорить, - сказать тоже надо правду: по слухам, согласья промеж их большого не было.

  - Но не видали ли вы, чтобы он бил ее, ругал?

  - Это где же видать! - произнес как бы с некоторою печалью мужик с обыкновенною физиогномией.

  - Я, судырь, видел, - отозвался вдруг один старик, стоявший сзади всех, и при этом даже вышел несколько вперед.

  - Что же ты видел, дедушка? - спросил его Вихров.

  - Видел я, судырь, то: иду я раз, так, примерно сказать, мимо колодца нашего, а он ее и бьет тут... отнял от бадьи веревку-то, да с железом-то веревкою-то этою и бьет ее; я даже скрикнул на него: "Что, я говорю, ты, пес эдакий, делаешь!", а он и меня лаять начал... Вздорный мальчишка, скверный, не потаю, батюшка.

  - Зачем таить! - заметил ему священник.

  - Не потаю; ты же вот говорил, что за правду бог наградит, а за ложь накажет.

  - А вы никто другие не видали, чтобы он ее бил? - спросил Вихров прочих мужиков.

  - Мы не видали, а что они несогласно жили, это слыхали, - отвечали все они единогласно.

  - Да из чьего роду-то она шла? - спросил священник.

  - Да Марьи, судырь, вдовы дочка, изволите знать, - отвечал ему тот же старик.

  - Из дому-то она небогатого шла; от этого, чай, и согласья-то у них не было, - проговорил священник, запуская руку в карман подрясника и вынимая оттуда новый бумажный платок носовой, тоже, как видно, взятый для франтовства.

  Вихров посмотрел на него вопросительно.

  - Они все ведь, - продолжал священник, - коли тесть и теща небогаты, к которым можно им в гости ездить и праздновать, так не очень жен-то уважают, и поколачивают.

  - Это точно что: есть это, есть!.. - подтвердил и старик. - А тут уж что-то и особенное маленько было, - прибавил он, внушительно мотнув головой.

  - Что же особенное было?

  - Что особенное? Все вон она знают!.. Что они молчат! - проговорил старик, указывая на прочих мужиков.

  - Что же, братцы, говорите, - отнесся к ним Вихров.

  - Что, ваше высокородие, пустое он только болтает, - ответил мужик с обыкновенной наружностью.

  - Нет, не пустое, не пустое! - отозвался досадливо старик.

  - Да что такое, говорите! - прикрикнул уже Вихров.

  - Да болтают, ваше высокородие, - отвечал мужик с обыкновенной наружностью, - что у них работница есть и что будто бы она там научила Парфенку это сделать.

  - Были слухи об этом, были, - подтвердил и священник.

  - Да ведь это, батюшка, мало ли что: не то что про какую-нибудь девку, а и про священника, пожалуй, наболтают невесть чего, - возразил мужик с обыкновенной наружностью: он, видно, был рыцарских чувств и не любил женщин давать в обиду.

  - Что рассказывать-то, сам парень-то болтал пьяный в кабаке о том, - подхватил старик.

  - Ну, мы это там увидим; расследую, - сказал ему Вихров. - Позовите ко мне Парфена Ермолаева.

  Ему скорее хотелось посмотреть и поговорить с самим убийцей, в преступлении которого он более уже не сомневался.

  Парня ввел сотский.

  - Сделайте, батюшка, предварительное ему наставление.

  Священник встал, утерся своим бумажным платком и начал снова каким-то неестественным голосом:

  - Ты, братец, должен покаяться, и если совершил этот грех, то ты тем только душу свою облегчишь, а хоть и будешь запираться, то никак тем казни не избегнешь ни в сей жизни, ни в будущей.

  - Я знать ничего не знаю, ваше благословение, - проговорил малый.

  - Опять тебе повторяю: начальство все уж знает про тебя, а потому покайся лучше, и тебя, может быть, за то помилуют.

  - Мне каяться, ваше благословение, не в чем.

  - Расскажи ты мне, - начал Вихров, - весь последний день перед смертью жены: как и что ты делал, виделся ли с женой и что с ней говорил? Рассказывай все по порядку.

  - Я не знаю, ваше благородие, как это сказывать-то.

  - Очень просто. Ну, что делал поутру?

  - Да теперь уж не помнится, ваше благородие.

  - Ну, помнишь, однако, что завтракал?

  - Завтракал.

  - С женой?

  - Со всем семейством.

  - Потом?

  - Потом я словно бы в лес уехал.

  - Потом?

  - Потом-с приехал, обедали.

  - Ну, а виделся с женой?

  - Виделся-с.

  - О чем же ты говорил с ней?

  - Что говорить? Я сказал ей, чтобы шла лошадь мне подсобить отпрячь.

  - Что ж она - пособила?

  - Нету-тка.

  - И что ж, ты за это забранил ее?

  - Нет-с.

  - Никогда ни за что ее не бранил?

  - Нет-с, не бранил.

  - Значит, жили душа в душу?

  - Жили согласно мы-с! - Парень при этом вздохнул.

  - Стало быть, тебе жаль, что она умерла?

  - Кому, ваше благородие, не жаль своей жены, - прибавил он, смотря себе на руки.

  - А как вы спали с ней - на одной постели?

  - На одной, ваше благородие.

  - Это вот та постель, что я видел в сенях с занавеской?

  - Да-с.

  - А в эту ночь она с тобой тоже спала?

  - Со мной-с!

  - Но она ведь у вас найдена мертвою на дворе; ну, когда она уходила, - ты слышал это или нет?

  - Нет, не слыхал, ваше благородие! - говорил малый, и едва заметная краска пробежала по лицу его.

  - Вот видишь, есть подозрение, братец, что жена твоя убита; не подозреваешь ли ты кого-нибудь?

  - Кого мне, ваше высокородие, подозревать; никого я не подозреваю.

  - Но как же, однако, она умерла там?

  - Мало ли, ваше высокородие, люди в одночасье умирают!

  - Однако позволь, любезный: у жены твоей, оказалось, голова проломлена, грудь прошиблена, ухо оторвано, - ведь это кто-нибудь сделал же?

  - Это, может, ваше высокородие, скотина на нее наступила, как упала она в бесчувствии; лошадь какая или корова на нее наступила.

  - Ты думаешь так?

  - Думаю, ваше высокородие; все ведь думается; на все придешь.

  - А кто же, злодей, это с ней сделал? - вскричал вдруг Вихров бешеным голосом, вскочив перед парнем и показывая рукой себе на горло - как душат человека.

  Голос его так был страшен в эти минуты, что священник даже вскочил с лавки и проговорил:

  - Ой, господи помилуй!

  Парень затрясся и побледнел.

  - Говори, злодей этакий, а не то и себя не пожалею, убью тебя, - ревел между тем Вихров.

  Парень окончательно затрясся и опустился медленно на колени.

  - Мой грех, ваше благородие, до меня дошел; только то, что помилуйте! - проговорил он.

  - А коли твой, так и прекрасно, - сказал Вихров и сейчас записал его признание в двух словах и просил приложить руку за него священника.

  - Давно бы так надо, чем запираться-то, - говорил тот с укором парню.

  Последний все стоял на коленях и плакал.

  Вихров сказал ему, чтобы он встал, посадил его на лавку и велел ему подать воды выпить.

  Малый выпил воды и потер себе грудь.

  - Мне легче теперь словно стало, ваше благородие, - проговорил он.

  - Еще бы, - сказал Вихров. - Ты мне должен все рассказать по этому делу.

  - Все, ваше высокородие, расскажу.

  - Как же ты убил ее? - спросил Вихров.

  - Убил, ваше благородие, как легли мы с ней спать, я и стал ее бранить, пошто она мне лошадь не подсобила отпрячь; она молчит; я ударил ее по щеке, она заплакала навзрыд. Это мне еще пуще досадней стало; я взял да стал ей ухо рвать; она вырвалась и убежала от меня на двор, я нагнал ее, сшиб с ног и начал ее душить.

  - Стало быть, ты намерен был ее убить?

  - Намерен, ваше благородие, я уже давно все собирался ее убить.

  - Но отчего ж у нее эти проломы, если ты только задушил ее?

  - Мне опосля показалось, что она маленько все еще трепещет; я взял да через нее раз пять лошадь провел; та, надо полагать, копытом-то и проломила это место, а лошадь-то была кованая.

  - Но что же заставило тебя так зверствовать? - спросил Вихров.

  - Не со своего, ваше благородие, разуму делал все это, и другие тоже меня подучали к тому.

  - Что же это, работница, что ли, ваша? - спросил Вихров.

  - Она-с и есть, бестия этакая.

  Беспрестанное повторение Парфеном слов: ваше высокоблагородие, ваше благословение, вдетая у него в ухе сережка, наконец какой-то щеголеватого покроя кафтан и надетые на ноги старые резиновые калоши - дали Вихрову мысль, что он не простой был деревенский малый.

  - Да что ты - мастеровой, что ли, какой-нибудь? - спросил он его.

  - Я - фабричный, ваше высокоблагородие, - отвечал он.

  - А, ну теперь оно и понятно: ты там, значит, всем этим добродетелям и научился.

  - Уж там точно, ваше высокоблагородие, добру мало научат, - согласился и малый.

  - Народ самый отчаянный - все эти фабричные, - подтвердил и священник.

  - А давно ли у тебя любовь эта с работницей началась?

  - Давно, ваше высокоблагородие, она давно уж у нас тоже живет.

  - Стало быть, ты и до женитьбы ее любил?

  - Известно, ваше высокородие.

  - Отчего же ты не женился на ней?

  - Что ж на ней жениться-то, - разве она стоит того?

  - Поэтому жена твоя тебе больше нравилась, чем она?

  - Не то что больше, а что точно, что женщина смиренная была.

  - Зачем же ты убил ее?

  - По наговорам все.

  - Работницы этой?

  - Да-с. Все смеялась она: "Жена у тебя дура, да ты ее очень любишь!" Мне это и обидно было, а кто ее знает, другое дело: может, она и отворотного какого дала мне. Так пришло, что женщины видеть почесть не мог: что ни сделает она, все мне было не по нраву!

  - И что же, работница тебе прямо говорила, чтобы ты убил жену?

  - Смеялась как-то раз: "Ты бы, говорит, жену-то твою утопил в проруби. Что ты, говорит, больно ее бережешь".

  - Ну, а где же ты, скажи мне, денег взял, чтобы откупиться на первом следствии?

  - Тоже, ваше благородие, добрые люди помогли в том случае.

  - Что же, это хозяин, которому ты в рекруты продался?

  - Самый он-с, - отвечал откровенно и даже как бы с некоторым удовольствием малый. - Меня, ваше благородие, при том деле почесть что и не спрашивали: "Чем, говорит, жена твоя умерла? Ударом?" - "Ударом", - говорю; так и порешили дело!

  - Что же, ты сам просил хозяина, чтобы он тебя откупил? - спросил вдруг и почему-то священник.

  Ему, кажется, было не совсем приятно, что одного из самых богатых его прихожан путают в дело.

  - Он сам, ваше благословение, пожелал того: "Что ты теперь, говорит, у нас пропадешь; мы, говорит, лучше остальные деньги, что тебе следует, внесем начальству, тебя и простят". - "Вносите", - говорю.

  - Болтовня, братец, твоя одна только это! - проговорил священник.

  - Нет, ваше благословение, верно так; всю сущую правду говорю; мне что теперь: себя я не пожалел, что ж мне других-то скрывать?

  Всеми этими оговорами, так же как тоном голоса своего и манерами, Парфен все больше и больше становился Вихрову противен. Опросивши его, он велел позвать работницу. Та вошла с лицом красным и, как кажется, заплаканным.

  Вихров велел ей стать рядом с Парфеном. Она стала и тотчас же отвернулась от него.

  - Скажи, любезная, не находилась ли ты в любовной связи вот с этим Парфеном Ермолаевым? - начал Вихров.

  - Нету-с, как это возможно! - отвечала она.

  Ее синяя шубка и обшитые красным сукном коты тоже бросились Вихрову в глаза.

  - Ты всегда в работницах жила? - спросил он ее.

  - Нет, мы по летам только в работницах живем, а по зимам на фабрике шерсть мотаем.

  - С одной, значит, фабрики с ним? - сказал Вихров, указывая девке на Парфена.

  - С одной и той же, - отвечала девка.

  - Может быть, ты там с ней и слюбился? - спросил он Парфена.

  - И там и здесь, везде-ся-тко! - отвечал тот.

  - Как же ты запираешься? Вот он сам признается в том, - сказал Вихров девке.

  - Мало ли что он наболтает; я не то что его, а и никого еще не знаю, - отвечала она, потупляя глаза.

  - Да, не знаешь, девка, как же! Поди-ко, какая честная! - возразил ей парень.

  - Здесь этаких нет, чтобы никого-то в девушках не знали, - произнес и священник, грустно качнув головой.

  - Ни единой!.. - подхватил малый. - Что она, ваше высокородие, запирается! - отнесся он к Вихрову. - Я прямо говорю - баловать я с ней баловал, и хозяйку мою бить и даже убить ее - она меня подучала!

  Девка при этом заплакала.

  - Вот уж это врешь, грех тебе!.. Грех на меня клепать!.. Спросите хоть родителей его! - говорила она.

  - Не было, ах ты, шельма этакая!.. Что моих родителей-то спрашивать; известно, во всем нашем семействе словно, ваше высокородие, неспроста она всех обошла; коли ты запираешься, хочешь - я во всем этом свидетелей могу представить.

  - Каких свидетелей? Каких? - спрашивала девка, еще более покраснев.

  - А таких! Знаю уж я каких! - говорил Парфен.

  Девка после этого вдруг обратилась к Вихрову. Тон голоса ее при этом совершенно переменился, глаза сделались какие-то ожесточенные.

  - Это точно что! Что говорить, - затараторила она, - гулять - я с ним гуляла, каюсь в том; но чтобы хозяйку его убить научала, - это уж мое почтенье! Никогда слова моего не было ему в том; он не ври, не тяни с собой людей в острог!

  - Я потяну, посадят, - говорил парень.

  - Нет, врешь, не посадят, - возражала ему бойко девка.

  Вихров велел им обоим замолчать и позвал к себе того высокого мужика, отец которого покупал Парфена за свое семейство в рекруты.

  - Вот он говорит, - начал он прямо, указывая мужику на Парфена, - что вы деньгами, которые следовали ему за его рекрутчество, закупили чиновников.

  Высокий мужик усмехнулся.