Писемский Алексей Феофилактович - Люди сороковых годов

ая его щеголеватую наружность.

  - Да, я столоначальник министерства внутренних дел, - отвечал Плавин не без ударения.

  - Вот как-с! Столоначальник департамента. Это уж ранг не малый! - говорил Павел и сам с собой думал: "Ну, теперь я понимаю, зачем он приехал! Чтобы поважничать передо мною".

  - Ну, скажите, а вы как и что? - отнесся к нему каким-то покровительственным тоном Плавин.

  - Я кончаю курс по математическому факультету, - отвечал Павел.

  - Дело доброе! - подхватил Плавин. - И что же потом: к нам в Петербург на службу?

  - Не знаю еще, - отвечал Павел, вовсе не желая своего хладносердого приятеля посвящать в свои дальнейшие намерения.

  - Какой славный город Москва, - продолжал между тем Плавин, - какой оригинальный, живописный!.. Так много в нем русского, национального.

  Павлу было противно эти слова слышать от Плавина. Он убежден был, что тот ничего не чувствует, а говорит так только потому, что у него привычка так выражаться.

  - Здесь, кроме города, народ славный, ума громаднейшего, с юмором - не таким, конечно, веселым, как у малороссов, но зато более едким, зубоскалистым!

  На это Плавин одним только движением головы изъявил как бы согласие. "Точно китайский мандарин кивает головой!" - подумал про себя Павел.

  - А скажите вот что-с! - продолжал он. - Вы в министерстве внутренних дел служите... какого рода инвентари были там предполагаемы для помещичьих крестьян?

  Павел не без умыслу сказал это, желая показать перед приятелем - знай-мо, какими мы государственными вопросами занимаемся и озабочены.

  - Да, это была какая-то попытка, - отвечал, в свою очередь, не без важности Плавин.

  - Но, говорят, государь положительно желает уничтожить крепостное право, - говорил с увлечением Вихров.

  На эти слова Плавин уж с удивлением взглянул на Павла.

  - Я не слыхал этого, - произнес он, и в то же время физиономия его как будто добавила: "Не слыхал вздору этакого".

  "Хоть бы высказывался, скотина, больше, поспорить бы можно было", - думал Павел. Его больше всего возмущал Плавин своим важным видом.

  - А помните ли вы наш театр, который мы с вами играли - маленькие? - прибавил он вслух.

  - Да, помню, всегда с удовольствием вспоминаю, - отвечал Плавин, черт знает что желая этим сказать.

  "Ну погоди же, голубчик, мы тебя проберем. Я позову своих молодцов. Они тебя допросят", - думал Павел.

  - А не будете ли вы так добры, - сказал он, видя, что Плавин натягивает свои перчатки, - посетить меня ужо вечером; ко мне соберутся кое-кто из моих приятелей.

  - Мне весьма приятно будет, - сказал Плавин, потом прибавил: - А в котором часу?

  - Часов в восемь, - отвечал Павел.

  Плавин уехал.

  - Кто это такой у тебя был? - спросила с любопытством вышедшая из своей комнаты Фатеева.

  - Скот один! - отвечал Павел.

  - Как скот? - сказала с удивлением Клеопатра Петровна; она смотрела на гостя в щелочку, и он ей, напротив, очень понравился. - Он такой, кажется, славный молодой человек, - заметила она Павлу.

  - Славный, только из стали, а не из живого человеческого мяса сделан, - отвечал тот и принялся писать пригласительные записки приятелям.

  "Неведомов, бога ради, приходите ко мне и притащите с собой непременно Марьеновского. Мы все сообща будем травить одного петербургского филистера{278}, который ко мне пожалует".

  К Замину и Петину он писал так:

  "Друзья мои, приходите ко мне, и мы должны будем показать весь наш студенческий шик перед одним петербургским филистером. Приходите в самых широких шароварах и в самых ваших скверных фуражках".

  Отправив эти записки, Павел предался иным мыслям. Плавин напомнил ему собою другое, очень дорогое для него время - детский театр. Ему ужасно захотелось сыграть где-нибудь на театре.

  - Клеопаша! - сказал он, развалясь на диване и несколько заискивающим голосом. - Знаешь, что я думаю. - нам бы сыграть театр.

  - Театр? - переспросила та.

  - Да, театр, но только не дурацкий, разумеется, как обыкновенно играют на благородных спектаклях, а настоящий, эстетический, чтобы пиесу, как оперу, по нотам разучить.

  - Кто же будет играть? - спросила Клеопатра Петровна.

  - Все мы, кого ты знаешь, и еще кого-нибудь подберем, - ты, наконец, будешь играть.

  - Я? Но я никогда не игрывала, - отвечала Фатеева.

  - Это вздор, научим, как следует, - отвечал Павел и начал соображать, какую бы пиесу выбрать. Больше всего мысль его останавливалась на "Юлии и Ромео" Шекспира - на пьесе, в которой бы непременно стал играть и Неведомов, потому что ее можно было бы поставить в его щегольском переводе, и, кроме того, он отлично бы сыграл Лоренцо, монаха; а потом - взять какую-нибудь народную вещь, хоть "Филатку и Мирошку"{279}, дать эти роля Петину и Замину и посмотреть, что они из них сделают. Все эти мысли и планы приводили Павла в восхищение.

  Клеопатра Петровна, между тем, хотела было велеть для предстоящего вечера привести комнату в более благоприличный вид.

  - Не нужно-с, не извольте трудиться, - сказал ей Павел, - я хочу, чтобы этого филистера все у нас возмущало.

  - Но для меня это нехорошо, понимаешь ты?

  - Если сошлась с буршем, и сама буршачкой будь! - сказал Павел и поцеловал ее.

  Клеопатра Петровна знала очень хорошо, что такое филистер и бурш. Павел давно уж это ей растолковал.

  Неведомов, Марьеновский, Замин и Петин пришли раньше Плавина.

  - А мой важный господин еще нейдет, - говорил Павел с досадой в голосе.

  - Да кто он такой, что он такое? - спрашивали Вихрова все его приятели.

  - Это один мой товарищ, про которого учитель математики говорил, что он должен идти по гримерской части, где сути-то нет, а одна только наружность, - и он эту наружность выработал в себе до последней степени совершенства.

  - Comment vous portez-vous,* значит, - понимаю, - сказал, мотнув головой, Замин.

  ______________

  * Как вы поживаете (франц.).

  - Нет-с, хуже потому что те сразу выдают себя, что они пошляки; а эти господа сохраняют вид, что как будто бы что-то в себе и таят, тогда как внутри у них ничего нет.

  - Но почему же вы думаете, что внутри у них ничего нет? - спросил Павла Марьеновский.

  - Потому что они никогда не высказывают ничего, а только согласие на все высокое и благородное проявляют.

  - В Петербурге все молодые люди вообще очень сдержанны, - проговорил Марьеновский, обращаясь как бы ко всем.

  - Все они в Петербурге шпионы, вот что! - заключил решительно Замин.

  В эту минуту как раз вошел Плавин. Он был одет совершенно как с модной картинки: в черном фраке, в белом жилете, в белом галстуке и слегка даже завит.

  - Фу ты, боже мой! Парад какой! Вы, может быть, полагали, что у меня будет бал? - спросил его Павел.

  - Нет, - отвечал Плавин, дружески пожимая ему руку, - я после вас заехал к генерал-губернатору с визитом, и он был так любезен, что пригласил меня к себе на вечер; и вот я отправляюсь к нему.

  - Вот как! - произнес Павел и сделал легкую гримасу. - Приятели мои: Марьеновский, Неведомов, Петин и Замин, - прибавил он, непременно ожидая, что Плавин будет сильно удивлен подрясником Неведомова и широкими штанами Петина; но тот со всеми с ними очень вежливо поклонился, и на лице его ничего не выразилось.

  - А это - сестра моя двоюродная, - сказал Павел, указывая на Фатееву.

  Плавин отдал ей глубокий и почтительный поклон. Разговор довольно долго не клеился; наконец, Плавин обратился к Фатеевой.

  - Вы - одной губернии с Павлом Михайловичем? - спросил он ее со всевозможною вежливостью.

  - Да, одной, - отвечала Фатеева.

  - Я сам тамошний; но так давно уже не бывал на своей родине.

  - Вы - все в Петербурге? - спросила, в свою очередь, вежливо Фатеева.

  - Я там учился в университете и служу теперь.

  - И как еще служит блистательно! - подхватил Вихров, показывая Марьеновскому на Плавина. - Почти ровесник мне, а уже столоначальник департамента.

  - Да ведь, это что же, - вмешался в разговор, слегка покраснев, Замин, - у меня есть троюродный брат, моложе меня - и уж секретарем теперь.

  - Где? - спросил Павел, наперед ожидая, что Замин отпустит какую-нибудь штуку.

  - В надворном суде, - и такой взяточник, что чудо! - заключил Замин и еще более покраснел.

  При этом все невольно потупились, кроме, впрочем, Плавина, лицо которого ничего не выражало, как будто бы это нисколько и не касалось его. Впоследствии оказалось, что он даже и не заметил, какие штуки против него устраивались: он очень уж в это время занят был мыслью о предстоящей поездке на бал к генерал-губернатору и тем, чтоб не измять и не испачкать свой костюм как-нибудь.

  Марьеновский между тем, видимо, находивший эту выдуманную Павлом травлю на его знакомого неприличною, начал весьма серьезно и не в насмешку разговаривать с Плавиным о Петербургском университете, о тамошних профессорах. Неведомов сидел молча и потупив голову. Павлу было досадно на себя: отчего он не позвал Салова?

  "Тот бы пробрал этого господина", - думал он и, не утерпев наконец, подошел к Петину и шепнул:

  - Представь, пожалуйста, как различные господа входят в церковь и начинают молиться. Да чтоб побольше франтов было!

  - Ja, es ist gut!* - сказал Петин, совершенно как немец.

  ______________

  * Да, это хорошо! (нем.).

  Последнее время он переменил тон англичанина на тон немца.

  - Плавин, - сказал Павел, обращаясь к тому, - прежде вы были любителем театра; мы покажем вам такое представление, какого вы, вероятно, никогда не видывали. Начинайте, Петин!

  - Это входят в церковь разные господа, - начал Петин и сначала представил, как входит молодой офицер, подходит к самым местным иконам и перед каждой из них перекрестится, поклонится и сделает ножкой, как будто бы расшаркивается перед ротным командиром. Потом у него вошел ломаный франт, ломался-ломался, смотрел в церкви в лорнет... И, наконец, входит молодой чиновник во фраке; он молится очень прилично, ничего особенного из себя не делает и только все что-то слегка дотрагивается до груди, близ галстука.

  - Это он молит бога, чтоб тот дал ему Владимира на шею! - пояснил при этом Петин всей публике.

  Штука эта была выдумана и представлена прямо для Плавина; но тот опять, кажется, ничего из этого не понял.

  - Нет, это что, а вот что я представлю! - воскликнул Замин, нашедший, вероятно, что штука приятеля была недостаточно пикантна. - Смотрите, - кричал он, падая на пол, - это мужика секут, а он кричит: "Семен Петрович, батюшка, батюшка!" - и при этом Замин повертывался на полу.

  Все невольно захохотали, не исключая и Плавина. Клеопатра Петровна конфузилась, краснела, но все-таки хохотала.

  - Отлично, отлично! - кричал Павел.

  Когда представление это кончилось, Плавин, взглянув на часы, начал раскланиваться сначала с Клеопатрой Петровной, потом с Павлом и гостями.

  - Уже? - сказал ему Вихров.

  - Да, мне время, - отвечал Плавин и, отдав всем общий поклон, уехал.

  - Ну, и черт с тобой! - произнес Павел, когда Плавин ушел. - Но каков, однако, пролаза, - прибавил он, - на два дня приехал в Москву, успел уже съездить к генерал-губернатору и получить от него приглашение на бал. У него и маменька такая была, шлендой и звали; по всем важным господам таскалась, вот и он наследовал от нее это милое свойство.

  - Этот господин далеко уйдет, - сказал и Марьеновский.

  - И еще бы дальше ушел, если бы в морской службе служил, - подхватил Петин.

  - Почему же? - спросил его Марьеновский.

  - Потому что из него отличные бы два весла вышли, - отвечал фистулой Петин.

  Все захохотали.

  Клеопатра Петровна, хотя и не возражала молодым людям, но в душе, кажется, не была согласна с ними.

  - Повторяю еще раз, черт с ним!.. - начал Павел. - Теперь дело вот в чем-с. Клеопатра Петровна, садитесь рядом со мною: вы нам нужны более, чем кто-либо!.. Пришла мне мысль - сыграть нам театр, хороший, настоящий, и мой взгляд по сему предмету таков, чтобы взять для представления что-нибудь из Шекспира; так как сего великого писателя хотя и играют на сцене, но актеры, по их крайнему необразованию, исполняют его весьма плохо. Мочалов{282}, кроме уж своего таланта, тем и велик в "Гамлете", что он один понимает то, что играет; тогда как другие... Боже ты мой! Короля, например, злодея и интригана, представляют, как какого-то пошляка, говорящего фразы... Полония, этого умного господина, но развращенного в придворной среде, являют шутом, дураком... Ну, а мы, я полагаю, ансамблем можем взять. Каждый из нас, разумеется, без должной привычки к сцене, но все-таки будет понимать то, что он говорит.

  Сказав это, Павел замолк.

  - Театр сыграть отлично бы было, - подхватил Петин, потирая от удовольствия руки.

  - Штука важная, - повторил и Замин, - только... как вот Шекспир-то пойдет у нас.

  - Уж если играть, так всего приличнее Шекспира, - высказался наконец и Неведомов.

  Марьеновский молчал.

  - Играть, я полагаю, - снова начал Павел, - "Ромео и Джульету". Я, если вы позволите, возьму на себя Ромео - молод еще, строен, немного трагического жара есть... А вы - Лоренцо, - отнесся он к Неведомову.

  - Если нужно это будет, извольте, - отвечал тот.

  - Меркуцио - Петин.

  - Могу, - воскликнул тот и, сейчас же встав, произнес громким голосом:

  

   О, вижу ясно,

  

   Что у тебя была в гостях царица Маб!

  - Отлично, - похвалил его Павел. - Юлию вы будете играть, - обратился он к Клеопатре Петровне.

  - Я вовсе не могу играть! - возразила та.

  - Почему же не можете?.. Извольте нам прочесть, и мы увидим, можете вы или нет.

  И Павел сейчас же принес книжку.

  - Прочтите! - сказал он.

  - Я, ей-богу, не могу, - отвечала та.

  - Прочтите, или я в самом деле рассержусь! - произнес Павел и действительно сильно нахмурился.

  Фатеева пожала плечами и начала читать; но - о, ужас! - оказалось, что она не совсем даже бойко разбирает по-печатному.

  - Что это барыня-то как тянет? - шепнул Петин Замину.

  - Это она не вычитала еще урока, - сказал с серьезною физиономиею Замин.

  - А так-то сразу не уразумевает, - подхватил Петин.

  - Трудно ведь это, - отвечал, по-прежнему сидя солидно, Замин.

  Клеопатра Петровна сама наконец поняла, как она ужасно читает, - вся покраснела, рассердилась и бросила книгу на стол.

  - Не могу я читать, - сказала она.

  Павел тоже уже больше не заставлял ее.

  - Теперь-с о зале надобно похлопотать, - сказал он, стараясь позамять происшедший между всеми конфуз.

  - Залой я вам могу услужить, - сказал Марьеновский, - у меня одна тетка уехала и оставила на мой присмотр свой дом, в котором есть и прислуга и зала. Это именно дом на Никитской князей Курских.

  - Отлично, - произнес Павел, - однако вы и сами будете играть.

  - Нет, уж от играния я прошу меня освободить, так как я залой служу обществу, - отвечал Марьеновский.

  - Извольте-с, за залу мы вас освобождаем, - сказал Павел, - но, я полагаю, завтра часов в шесть вечера мы и можем съехаться в этот дом.

  - Можете; я поутру же напишу туда записку, чтобы все было приготовлено.

  Когда улажено было таким образом это дело, приятели разошлись наконец по домам.

  Фатеева заметно дулась на Павла.

  - Что это Замин вздумал представлять, как мужика секут; я тут, я думаю, сидела; я женщина... Стало быть, он никакого уважения ко мне не имеет.

  - Что за вздор такой! Это он сделал вовсе не затем, чтобы тебя, а чтобы Плавина пошокировать.

  - Однако вышло, что он меня шокировал.

  - Ничего не шокировал. Ты, однако, завтра все-таки поедешь со мной на считку? - спросил Павел.

  Его больше всего теперь беспокоил театр.

  - Нет, не пойду, - отвечала Фатеева.

  - Отчего же не поедешь?

  - Оттого, что не хочу.

  Павел пожал плечами и ушел в свою комнату; Клеопатра Петровна, оставшись одна, сидела довольно долго, не двигаясь с места. Лицо ее приняло обычное могильное выражение: темное и страшное предчувствие говорило ей, что на Павла ей нельзя было возлагать много надежд, и что он, как пойманный орел, все сильней и сильней начинает рваться у ней из рук, чтобы вспорхнуть и улететь от нее.

XVII

ОПЯТЬ РЕВНОСТЬ

  В день считки Вихров с Фатеевой еще более поссорился.

  - Вы поедете? - спросил он ее перед самым отъездом.

  - Нет, - отвечала та по-прежнему, мрачно.

  - Как угодно-с! - проговорил Павел. - Найдем актрис и без вас, найдем! - говорил он, уходя и надевая набекрень студенческую фуражку.

  M-me Фатеева вздрогнула при этом. Она еще не вполне понимала, как она огорчает и оскорбляет Павла своим отказом участвовать в театре. Знай это хорошо - она не сделала бы того!

  Павел прямо поехал в номера m-me Гартунг.

  Он проворно взбежал по высокой лестнице и прошел в номер к Анне Ивановне. Он застал, что она в новом кисейном платье вертелась перед зеркалом.

  - А, Вихров, здравствуйте! - вскрикнула она весело, хлопнув своей маленькой ручкой в его руку.

  - Я к вам с просьбой и с предложением, - начал он.

  - В чем дело? Слушаю-с!.. - сказала Анна Ивановна, с важностью садясь на свое креслице. - Впрочем, погодите, постойте, здорова ли madame Фатеева?

  - Здорова, - отвечал торопливо Павел. - Дело мое в том, что мы затеваем театр устроить и просим, чтобы и вы с нами играли.

  - А madame Фатеева будет тоже играть?

  - Нет, не будет.

  - Отчего же это?

  - Оттого, что у ней способности никакой на это нет.

  - А с чего же вы думаете, что у меня есть способности?

  - А оттого, что вы живая, как ртуть.

  - А она разве не живая? Ух, какая, должно быть, живая! Кто же еще будет из мужчин играть?

  - Да все наши.

  - А Неведомов будет играть?

  - Будет. А вы с ним видитесь?

  - Нет, теперь уж я сама на него сердита; если он не желает помириться со мной, так и бог с ним! С удовольствием бы, Вихров, я стала с вами играть, с удовольствием бы, - продолжала она, - но у меня теперь у самой одно большое и важное дело затевается: ко мне сватается жених; я за него замуж хочу выйти.

  - За кого же это?

  - За купца, за богатого.

  - Кто же вам высватал его?

  - А тут одна торговка-сваха ходит к Каролине Карловне.

  - Смотрите, чтобы привередник какой-нибудь не вышел, если купец, да еще богатый.

  - Что делать-то, Вихров?.. Бедные на мне не женятся, потому что я сама бедна. Главное, вот что - вы ведь знаете мою историю. Каролина говорит, чтобы я называлась вдовой; но ведь он по бумагам моим увидит, что я замужем не была; а потому я и сказала, чтобы сваха рассказала ему все: зачем же его обманывать!

  - Зачем обманывать, не следует; но сами вы будете ли любить его?

  - Ну, вот этого не знаю, постараюсь! - отвечала Анна Ивановна и развела ручками. - А ведь как, Вихров, мне в девушках-то оставаться: все волочатся за мной, проходу не дают, точно я - какая дрянная совсем. Все, кроме вас, волочились, ей-богу! - заключила она и надула даже губки; ей, в самом деле, несносно даже было, что все считали точно какою-то обязанностью поухаживать за ней!

  - Вам замужество, я полагаю, - начал Павел (у него в голове все-таки было свое), - не может помешать сыграть на театре; вы сыграете, а потом выйдете замуж.

  - А как жених узнает и скажет: "Зачем вы со студентами театр играете?" Он и то уж Каролине Карловне говорил: "Зачем это она живет в номерах со студентами?"

  - Я и Каролину Карловну приглашу играть, - объяснил ей Павел.

  - Разве вот что сделать, - рассуждала между тем Анна Ивановна (ей самой очень хотелось сыграть на театре), - я скажу жениху, что я очень люблю театр. Если он рассердится и запретит мне, тогда зачем мне и замуж за него выходить, а если скажет: "Хорошо, сыграйте", - тогда я буду играть.

  - Значит, во всяком случае вы будете играть? - сказал с удовольствием Павел.

  - Во всяком случае! - отвечала Анна Ивановна, окончательно решившаяся участвовать в спектакле.

  - Ну-с, поэтому вы надевайте вашу шляпку, и мы сейчас же поедем на считку в один дом, а я схожу к Каролине Карловне, - и он пошел к m-me Гартунг.

  Он застал ее сидящею у окна, очень похудевшую в лице, но в талии как бы несколько даже пополневшую. Он изъяснил ей свою просьбу, чтобы она взялась играть в "Ромео и Юлии" няньку.

  Каролина Карловна сначала посмотрела на него с удивлением.

  - Где же этот театр у вас будет? - спросила она.

  - В одном доме очень хорошем... Согласитесь, Каролина Карловна.

  - Нет, Вихров, не могу, - отвечала она и вздохнула.

  - Отчего же не можете?

  - Оттого, что мне не до того теперь... не до театров ваших, - проговорила Каролина Карловна и потупилась; на глазах у ней навернулись слезы.

  Павел подозрительно осмотрел ее стан.

  - Неужели - опять? - спросил он ее.

  M-me Гартунг на это только утвердительно кивнула головой.

  - Что же, опять злодей Салов?

  Каролина Карловна отрицательно покачала головой, к хоть после того, как Павел сделал Каролине Карловне откровенное признание в своей любви, они были совершенно между собой друзья, но все-таки расспрашивать более он не почел себя вправе. Впоследствии он, впрочем, узнал, что виновником нового горя Каролины Карловны был один из таинственных фармацевтов. Русскому она, может быть, не поверила бы более; но против немца устоять не могла!

  - Ну, что же делать, очень жаль! - говорил Павел, находя и со своей стороны совершенно невозможным, чтобы она в этом положении появилась на сцене. - До свиданья! - сказал он и ушел опять к Анне Ивановне, которая была уже в шляпке. Он посадил ее на нарочно взятого лихача, и они понеслись на Никитскую. Фатееву Павел в эту минуту совершенно забыл. Впереди у него было искусство и мысль о том, как бы хорошенько выучить Анну Ивановну сыграть роль Юлии.

  Дом князя Курского был барский и не на московский лад, а на петербургский: каменный, двухэтажный, с зеркальным подъездом. Огромную дверь им отмахнул арап швейцар. Когда Павел и Анна Ивановна вошли в сени, арап снял с нее салоп и, перекинув его на руку, видимо, оставался несколько мгновений в недоумении: таких мехов он еще не видывал: салоп у Анны Ивановны был на крашеном заячьем меху. Павел взглянул вверх. Им предстояло проходить по устланной ковром лестнице, уставленной цветами и статуями. Прошли они и очутились в картинной галерее, потом еще в какой-то комнате с шкафами с серебром, и в каждой комнате стояли ливрейные лакеи и с любопытством на них посматривали.

  - Господи, куда же мы это попали? - спросила Анна Ивановна боязливо.

  А Павел, напротив, потирал от удовольствия руки, и когда они вошли в залу, предназначенную для театра, он спросил стоявшего тут солидной наружности лакея:

  - А что, здесь игрывали театр?

  - Игрывали... неоднократно! - отвечал тот с важностью.

  - И какую, я думаю, все чушь, дребедень все французскую, - обратился Павел к Анне Ивановне.

  - Ну нет, какую же чушь!.. - возразила она.

  Ей очень уж нравились эти мраморные стены и идущие вокруг колонн пунцовые скамейки... - как же тут играть чушь? Между тем подъехали и другие участвующие. Петин явился в самом оборванном вицмундире; Замин - в каком-то верблюжьего цвета пальто, которое он купил на толкучке, и наконец пришел Неведомов в подряснике. Стоявшие в комнатах лакеи пошли за ним уж по пятам и раскрыли даже от недоумения рты. Они вообще, кажется, опасались, чтобы кто-нибудь из лицедеев не стащил что-нибудь из ценных вещей. Неведомов, войдя и увидев Анну Ивановну, побледнел и отшатнулся немного назад. Павел заметил это и поспешил к нему подойти.

  - Разве Анна Ивановна будет с нами играть? - спросил Неведомов дрожащим голосом.

  - Но кому же играть? Клеопатра Петровна не хочет; я и пригласил Анну Ивановну.

  - Что же вы мне не сказали того прежде! - сказал Неведомов.

  Анна Ивановна в это время, подняв свою голову, похаживала вдали и как будто бы даже не замечала Неведомова.

  - Чем же она вам может помешать?.. Вы, однако, надеюсь, будете играть? - говорил Павел. Его по преимуществу беспокоило то, чтобы как-нибудь не расстроился театр.

  - Не знаю уже теперь! - проговорил Неведомов, употребляя, как видно, страшные усилия над собой, чтобы поуспокоиться.

  "Вот баба нервная!" - думал Павел про себя, отходя от Неведомова.

  Петин и Замин, попав в такой богатый дом, тоже как будто присмирели.

  - Мучусь и унываю, когда я на сие взираю! - говорил Замин, поглядывая на стены.

  - Арап-то какой важный стоит внизу, - говорил Петин, - без всякой отметины, весь черный.

  - Нарочно такого уж и делали, - подтвердил Замин.

  Павел пригласил всех начать считку.

  - Ну-с, Анна Ивановна, пожалуйте сюда! - говорил он, вызывая ее на середину залы.

  Та вышла.

  - Извольте читать за Юлию, а я - за Ромео.

  Анна Ивановна зачитала очень недурно: она между студентами навострилась уже в чтении.

  Павел был замечательно хорош в роли Ромео, так что Неведомов, несмотря на свое душевное расстройство, стал его слушать.

  Сколько у Вихрова было непритворного огня, сколько благородства в тоне голоса! Но кто удивил всех - так это Петин: как вышел он на середину залы, ударил ногой в пол и зачитал:

  - "О, вижу ясно, что у тебя в гостях была царица Маб!" - все тут же единогласно согласились, что они такого Меркуцио не видывали и не увидят никогда. Грустный Неведомов читал Лоренцо грустно, но с большим толком, и все поднимал глаза к небу. Замин, взявший на себя роль Капулетти, говорил каким-то гортанным старческим голосом: "Привет вам, дорогие гости!" - и больше походил на мужицкого старосту, чем на итальянского патриция.

  Когда таким образом считывались и Павел был в совершеннейшем увлечении, Анна Ивановна, стоявшая рядом с ним, взглянув на двери, проговорила:

  - Какая-то дама еще приехала... Ах, это Клеопатра Петровна! - прибавила она и почему-то сконфузилась.

  Павел, ударив себя по голове, произнес:

  - Это что еще за штуки она выкидывает!

  Фатеева входила медленным и неторопливым шагом; она была бледна, губы у нее посинели.

  - Что же ты меня не подождал, когда поехал? - спросила она Павла, проходя мимо него и садясь на один из ближайших к нему стульев.

  - А разве ты будешь играть? - спросил он ее.

  - Буду!

  - Но какую же роль? Роль Юлии я передал Анне Ивановне. Разве вы возьмете роль няни?

  - Мне все равно! - отвечала Клеопатра Петровна, еще более побледнев.

  - В таком случае, вы будете играть няньку, - сказал Павел, думавший, что m-me Фатеева, в самом деле, будет играть в театре.

  Затем считка пошла как-то ужасно плохо. Анна Ивановна заметно конфузилась при Клеопатре Петровне: женский инстинкт говорил ей, что Фатеева в настоящую минуту сердится, и сердится именно на нее. Неведомов только того, кажется, и ожидал, чтобы все это поскорее кончилось. Петин и Замин подсели было к Клеопатре Петровне, чтобы посмешить ее; но она даже не улыбнулась, а неподвижно, как статуя, сидела и смотрела то на Павла, то на Анну Ивановну, все еще стоявших посередине залы.

  - Ну, будет на сегодня! - сказал, не вытерпев более этой пытки, Павел. - Я вас, Анна Ивановна, довезу до дому, - прибавил он нарочно громко.

  - А я-то как же, опять одна поеду? - отнеслась Клеопатра Петровна к нему.

  У ней при этом губы даже дрожали.

  - Вы уж потрудитесь одни уехать. Я Анну Ивановну взял и должен ее обратно довезти, - отвечал он ей безжалостно.

  Вихров не считал себя ни в чем, даже в помыслах, виноватым против Клеопатры Петровны, а потому решился наказать ее за ее безумную ревность.

  - Поедемте, Анна Ивановна! - сказал он.

  Анна Ивановна пошла за ним и была какая-то испуганная.

  - Замин, поедемте со мной, довезите меня до дому! - сказала, в свою очередь, Клеопатра Петровна Замину.

  - С великою готовностью! - отвечал тот.

  - А я за вами петушком, петушком! - сказал Петин, чтобы посмешить ее, но Клеопатра Петровна не смеялась, и таким образом обе пары разъехались в разные стороны: Вихров с Анною Ивановною на Тверскую, а Клеопатра Петровна с Заминым на Петровку. Неведомов побрел домой один, потупив голову.

  - За что это Клеопатра Петровна сердится на вас? - спросила Анна Ивановна Павла с первых же слов, когда они поехали.

  - Ревнует! - отвечал тот.

  - К кому же? Ко мне?

  - К вам и ко всем в мире женщинам.

  - Зачем же вы ее больше сердите и поехали не с ней, а со мной?

  - Потому что я вас привез; а она не хотела ехать со мной, так пусть и едет одна.

  - Ну вот, зачем это? А домой, я думаю, приедете, сейчас ручки и ножки начнете целовать.

  - Нет, я не из таких, - отвечал Вихров.

  - Из каких же?.. Сердитый и злой... у!.. Гадкий вы, после того! А что, скажите, Неведомов говорил с вами?

  - Ему было очень тяжело с вами встретиться.

  - Что ж я - пугало, что ли, какое? - спросила Анна Ивановна.

  - Напротив, я думаю, брильянт, от которого он самовольно отказывается.

  - А отчего же он отказывается?

  - Спросите его! - отвечал Вихров.

  - Он сумасшедший.

  - Есть немного. До свиданья!

  Павел, высадив Анну Ивановну на Тверской, поехал к себе на Петровку. Он хотя болтал и шутил дорогой, но на сердце у него кошки скребли. Дома он первого встретил Замина с каким-то испуганным лицом и говорящего почти шепотом.

  - Клеопатра Петровна очень больна, - произнес он.

  - Чем же? - спросил Павел.

  - Всю дорогу плакала, выгибалась, так что я придерживать ее стал. А народ - фабричные эти встречаются: "Ишь, говорят, студент девку пьяную везет!"

  Павел вошел было в спальню, где Клеопатра Петровна в распущенном платье лежала на постели.

  - Подите от меня прочь, подите! - почти закричала она на него.

  Павел воротился в залу.

  Замин понял, что тут что-то такое неладное происходит.

  - Ну, так я больше теперь не нужен и могу ехать домой, - сказал он.

  - Поезжайте! - проговорил ему Павел.

  Замин уехал.

  Павел, оставшись один, стал прислушиваться, что делается в спальной; ему и жаль было Клеопатры Петровны, и вместе с тем она бесила его до последней степени.

  Вдруг в спальной раздались какие-то удары и вслед за тем слова горничной: "Клеопатра Петровна, матушка, полноте, полноте!" Но удары продолжались. Павел понять не мог, что это такое. Затем горничная с испуганным лицом вышла к нему.

  - Павел Михайлович, уймите Клеопатру Петровну: они себя головой бьют о спинку кровати.

  Удары между тем все еще продолжались. Павел вошел опять в спальную. Клеопатра Петровна, почти вся посиневшая, колотила себя затылком о кровать.

  - Послушайте, - начал Павел задыхающимся голосом, - если вы еще раз стукнетесь головой, я свяжу вас и целый день так продержу.

  - Убейте лучше меня! - говорила Клеопатра Петровна.

  - Убивать я вас не стану; но я прежде всего желал бы знать, из-за чего вы беснуетесь и за что вы сердитесь на меня?

  - Как же, ведь очень весело это, - продолжала, в свою очередь, Фатеева, - заставил меня, как дуру какую, читать на потеху приятелям своим... И какой сам актер превосходный, и какую актрису отличную нашел!.. Нарочно выбрал пьесу такую, чтобы с ней целоваться и обниматься.

  - Все это прекрасно! - начал Павел спокойным, по наружности, голосом, хотя в душе его и бушевал гнев: эти вопли невежества против его страсти к театру оскорбляли все существо его. - Маша, подай сюда лавровишневых капель, - прибавил он.

  Маша подала.

  Павел, накапав их в рюмку, подал Клеопатре Петровне.

  - Вот, выпейте это лучше.

  Та выпила капли с жадностью.

  Павел велел подать еще стакан холодной воды.

  Горничная подала.

  Клеопатра Петровна выпила его весь. Все это ее сильно успокоило, и, главное, я думаю, ухаживанье Павла порадовало ее.

  Она начала рыдать.

  - Проплачьтесь, это хорошо! - сказал он и отошел к окну.

  Клеопатра Петровна, как и всегда это бывало, от гнева прямо перешла к нежности и протянула к Павлу руку.

  - Ну, подите сюда и сядьте около меня! - сказала она.

  Павел подошел и сел.

  - Ты любишь ведь меня еще, да?

  - Никакого повода не подал я, кажется, тебе в этом сомневаться, - проговорил в ответ Павел довольно сухо.

  - Ну, прости меня. Скажи мне, что ты меня прощаешь, - говорила она, целуя его руки.

  - На сумасшедшую не сердятся.

  - А сам ты разве ни в чем не виноват против меня?

  - Я думаю!

  - Ну, побожись!

  - Достаточно, надеюсь, моего слова.

  - Скажи мне еще раз, что ты прощаешь мне.

  - Совершенно прощаю! - отвечал Павел. Ему больше всего хотелось поскорей кончить эту сцену. - Ты устала, да и я тоже; пойду и отдохну, - проговорил он и, поцеловав Клеопатру Петровну по ее желанию, ушел к себе.

  Бедная женщина, однако, очень хорошо видела, что от Павла последовало ей далеко не полное прощение. Горничная ее слышала, что она всю ночь почти рыдала.

XVIII

РАЗЛУКА

  Поутру Павел получил от Неведомова письмо, в котором тот извещал его, что он не может участвовать в театре, потому что уезжает пожить к Троице.

  "Видно, совсем хочет поступить в монахи", - подумал Павел.

  На роль Лоренцо, значит, недоставало теперь актера; для няньки Вихров тоже никого не мог найти. Кого он из знакомых дам ни приглашал, но как они услышат, что этот театр не то, чтобы в доме где-нибудь устраивался, а затевают его просто студенты, - так и откажутся. Павел, делать нечего, с глубоким душевным прискорбием отказался от мысли о театре.

  - Нет, - сказал он сам себе, - наше общество слишком еще глупо и пошловато, чтобы с ним и в нем сыграть настоящим образом Шекспира!

  С Фатеевой у Павла образовались тяжелые и в высшей степени натянутые отношения. Нравственное обаяние, которое она имела сначала на него, - и, по преимуществу, своею несчастною семейною жизнью, - вследствие вспышек ее ревности и недостатка образования почти совершенно рушилось; жажда же физических утех, от привычки и беспрепятственности их, значительно притупилась. Павел, впрочем, старался все это скрывать самым тщательным образом; но m-me Фатеева знала жизнь и людей: она очень хорошо видела, что она для Павла - ничто и что он только великодушничал с ней. Гордость и самолюбие женское страшно в ней заговорили: она проплакивала целые дни; Павла это мучило до невероятности.

  - О чем вы все плачете? - спрашивал он ее, зная, разумеется, причину ее слез.

  - Чему же мне радоваться? - отвечала она ему на это уклончиво.

  А между тем башмаки какие купить она могла только на деньги Павла: своих у нее не было ни копейки.

  Тщетно она ломала себе голову, как бы и куда от него уехать. Ехать к матери не было никакой возможности, так как та сама чуть не умирала с голоду; воротиться другой раз к мужу - она совершенно не надеялась, чтобы он принял ее. Заинтересуйся в это время Клеопатрой Петровной какой-нибудь господин с обеспеченным состоянием - она ни минуты бы не задумалась сделаться его любовницей и ушла бы к нему от Павла; но такого не случилось, а время между тем, этот великий мастер разрубать все гордиевы узлы человеческих отношений, решило этот вопрос гораздо проще и приличнее. Однажды Фатеева сидела в своей комнате, а Павел - в своей. Последнее время он почти постоянно занимался, готовясь к выпускному экзамену. Клеопатре Петровне подали письмо; она, взглянув на адрес, сделала довольно равнодушную мину. Письмо было написано рукою m-lle Прыхиной. Преданная девица сия вела со своей приятельницей самую длинную и самую неутомимую переписку.

  "Cher ангельчик! - начинала она это письмо, - в то время, как ты утопаешь в море твоего счастия, я хочу нанести тебе крошечный, едва чувствительный для тебя удар, но в котором заранее прошу у тебя извинения. Твой муж, гонимый бурными потоками жизни, приближается к лону отцов своих. Он заболел и теперь опасно болен. Я стороной услыхала, что его обкрадывают разные приближенные особы, и решилась сама поехать к нему. Он обрадовался мне, как какому-нибудь спасителю рода человеческого: целовал у меня руки, плакал и сейчас же стал жаловаться мне на своих горничных девиц, которые днем и ночью оставляют его, больного, одного; в то время, как он мучится в предсмертной агонии, они по кухням шумят, пляшут, песни поют. Именем нашей дружбы, умоляю тебя приехать к нему. Я сама ему сказала об этом, и он, бедный, в какой-то детский восторг пришел: "Неужели она приедет ко мне? Скажите, что я оставлю ей все состояние, только бы она приехала и успокоила меня". Не сделаешь ты этого, ангельчик, у вас все будет растащено, и если ты приедешь после его смерти, ничего уж не найдешь. Поля твоего поцелуй за меня".

  Читая это письмо, Фатеева по временам бледнела и краснела, потом гордо выпрямилась, вздохнула глубоко и пошла к Вихрову.

  - Я сейчас об муже известие получила, - сказала она. - Мне надобно ехать к нему; он очень болен.

  Павел взглянул на нее со вниманием. Он полагал, что она это придумала, чтоб уехать от него.

  - Кто же тебя извещает об этом? - с