Главная » Книги

Гейнце Николай Эдуардович - В тине адвокатуры, Страница 24

Гейнце Николай Эдуардович - В тине адвокатуры


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29

, между 5-ю и 6-ю часами вечера.

С почтением за Николая Ильича

П. Астапов".

  
   Вся кровь бросилась в лицо Николая Леопольдовича. Он не устоял на ногах и бессильно опустился на первый попавшийся стул. Николка Петухов! Это питейное отродье, этот недавний оборванец - репортеришка, бывший у него на посылках, смеет не только не являться на его приглашение, но даже назначать почти аудиенцию через своего секретаря. Это было уже оскорбление. Гиршфельд низко, низко склонил свою голову.
   - До чего дошел я! Горничная княгини Шестовой, заводившая шашни со всеми княжескими лакеями - вспомнились ему слова покойного князя Александра Павловича, вдова бывшего писаря квартала - моя жена. Другая горничная той же княгини, хотя и случайная, принимает меня, как владетельная принцесса, предписывает мне условия и не терпит возражения, и наконец, этот бывший кабацкий сиделец, по моей милости сделавшийся редактором, осмеливается третировать меня с высоты своего величия!..
   Он нервно захохотал.
   - А я, я бессилен перед ними! - продолжал он, и из глаз его полились злобные слезы. - Я всецело в их руках, в руках этих отправителей надо мною не земного, а скорей адского правосудия.
   Он смолк за минуту.
   - Отомщены ли вы, души загубленных мною, или это все еще только начало! - почти вскрикнул он, схватив себя за голову.
   Он впал в какое-то нервное оцепенение.
   - Сколько, заломит с меня этот живоглот? - привел он через несколько времени в порядок свои мысли.
   - О, я отдам все, отдам и триста тысяч этой "обаятельной" акуле, этому дьяволу в изящном образе женщины, лишь бы кончить роковые счеты с прошлым, вздохнуть свободно. От шестовских капиталов, таким образом, у меня не останется почти ничего, но и пусть - они приносили мне несчастье. Буду работать, на мой век хватит! Aprez nous le déluge! - пришла ему на память любимая фраза покойной Зинаиды Павловны.
   Он старался себя успокоить, а между тем мысль о необходимости расстаться с громадным капиталом невыносимо больно сжимала его сердце.
   - Авось я отделаюсь от него подешевле, - мелькнула в его уме надежда.
   Поведение Николая Ильича и тон письма не давали ей укрепиться в его сердце.
   - Будь что будет? - махнул рукой Николай Леопольдович, но решил, впрочем, чтобы не раздражать Петухова, ни одним словом не упоминать о его бестактной выходке с письмом.
   Время визита к Николаю Ильичу, между тем, приближалось. Гиршфельд приказал подать себе обедать и, подкрепившись наскоро, поехал к Петухову.
   Николай Ильич Петухов жил уже не на набережной Москвы-реки, а в одном из переулков, прилегающих к Воздвиженке, занимая две квартиры - внизу помещалась редакция и контора, а в бельэтаже жил он сам со своим семейством. Николай Ильич занимал большую квартиру, зала, гостиная и кабинет были убраны комфортабельно, хотя немного безвкусно, так как новая блестящая бронза и картины в золоченых рамах неведомых миру художников резали глаз.
   Кабинет был огромный и в одной из стен его был вделан, видимо недавно, несгораемый шкаф. Он первый и бросился в глаза вошедшему Гиршфельду.
   - Приготовился! - злобно подумал он.
   Из-за письменного стола поднялся сам Николай Ильич, облаченный в новый драповый, вышитый шнурками халат. Ворот ночной рубашки тонкого полотна был расстегнут и обнаруживал волосатую грудь.
   - Николаю Леопольдовичу, питерскому гостю, сколько лет, сколько зим! - пошел Петухов на встречу Гиршфельду своей семенящей походкой и протянул обе руки.
   Гиршфельд сухо пожал правую.
   - Садитесь, дорогой мой, вот сюда, на отоманку, покойнее будет. Уж вы меня извините, что я в халате, работы страсть. Не сладка, не сладка, я вам скажу, жизнь литератора! - суетился Николай Ильич.
   Гиршфельд уселся на отоманку.
   - Какими судьбами к нам в Белокаменную? По делам? - спросил Петухов с самым невинным видом.
   - По делам! - усмехнулся Николай Леопольдович. - Уж будто бы мой приезд для вас и неожидан?
   Он пристально посмотрел на него.
   - Загадки задаете! - уклончиво ответил Николай Ильич, но не вынес его взгляда и опустил глаза.
   - Задаю, - отвечал Гиршфельд, - и хочу, чтобы вы мне вот эту поскорей отгадали.
   Он достал из кармана сюртука бумажник, вынул из него присланную ему Александрой Яковлевной газетную вырезку и подал ее Петухову.
   - Хе, хе, хе, задело соколика за живое! - вдруг неожиданным циничным смехом залился Петухов.
   - Чему же вы смеетесь? - вспыхнул Николай Леопольдович. - Я спрашиваю вас, что это значит?
   - А значит это, государь мой, что не следует забывать благоприятелей... - с тем же гадким смехом продолжал Николай Ильич.
   Гиршфельд, совершенно неожидавший такого оборота дела, был положительно ошеломлен и глядел на Петухова во все глаза. Тот, между тем, быстро подскочил к двери кабинета, запер ее на ключ и возвратился на место.
   - А вы полагали, уважаемый Николай Леопольдович, - снова насмешливым тоном начал он, - что выбросив Николке Петухову двадцать пять тысяч рублей, каплю в море нажитых вами капиталов, вы с ним покончили все счета, даже облагодетельствовали, на ноги поставили, век должен вам быть обязан, стоит лишь вам крикнуть: позвать ко мне Петухова - он так к вам, как собачонка, и побежит. Прибыть в Москву изволили! Чтобы был у меня в пять часов вечера! Как бы не так! Ошибаетесь! Оно действительно, на полученные от вас деньги я из ничтожества вышел, персоною стал, вся Москва чуть не в пояс кланяется, деятелем полезным сделался.
   Он самодовольно улыбнулся, погладив свою французскую бородку. Николай Леопольдович молча продолжал глядеть на него.
   - Но, во-первых, деньги эти я не получил от вас в подарок, это было вознаграждение за услугу, и вознаграждение, между нами сказать, небольшое, я бы мог потребовать тогда от вас сколько мне было угодно, и вы бы беспрекословно исполнили мое требование, но я, я был великодушен! Я надеялся, что вы оцените мою умеренность и не будете неблагодарны, но оказалось, что я ошибся. Вы, видимо, решили, что мы квиты, но в данном случае ошиблись вы. Не вашим деньгам обязан я моим настоящим положением, а исключительно моему уму и литературному таланту. Не даром молвится русская пословица: "глупому сыну не в помощь богатство", а какие-нибудь двадцать пять тысяч и подавно. Значит наши счеты с вами далеко не сведены. Вот вам и разгадка этой загадки.
   Петухов указал глазами на газетную вырезку. Нахальство Николая Ильича превзошло ожидание Николай Леопольдовича. Он был, что называется, сбит с панталыку.
   - В какой же сумме вы меня считаете своим должником? - мог только проговорить он.
   - Окончательно?
   - Ну, хоть окончательно...
   - Видите ли вы, уважаемый Николай Леопольдович, хотелось бы этот домик в собственность приобрести, заложен он, так не желательно бы было с кредитным обществом возиться, чистенький приобрести хотелось бы. Типографию бы свою завести, оно выгоднее, а то не весть сколько денег лишних переплачиваешь...
   Петухов остановился, как бы что-то соображая.
   - Сколько же надо? - нетерпеливо спросил Николай Леопольдович.
   - Да как вам сказать? Как будто на мой пятипроцентный билет главный выигрыш пал.
   - Двести тысяч! - воскликнул Гиршфельд и даже привскочил с места.
   - Уж никак не меньше... - с невозмутимым хладнокровием подтвердил Николай Ильич.
   - Вы с ума сошли! Это грабеж! Откуда я их возьму? Вы на самом деле считаете меня каким-то Ротшильдом!
   - Э, батенька, ничем я вас иным, как Николаем Леопольдовичем, не считаю, но дела ваши знаю досконально.
   - Видно не знаете! - возразил было Гиршфельд, но Петухов посмотрел на него в упор с такой уверенной улыбкой, что тот смолк.
   - Это уж вы оставьте, и если нам с вами считаться услугами, то эта сумма явится далеко не такой громадной, как вы стараетесь представить. Я с вами поступаю, как говориться, "по-божески".
   - Хорошо "по-божески"! - сквозь зубы процедил Николай Леопольдович.
   - А как же иначе? Именно "по-божески". Другой бы с вас с первого раза такой куш содрал, что вы бы ахнули, а все-таки выдали бы - нищим бы вас сделал и ничего вы не поделали бы. Перед перспективой копанья "царевой руды" говорить и возражать не приходится, а я вас щадил, видит Бог, щадил! Думал, авось сам поймет, почувствует. Мало того, сколько потом услуг вам оказал и не пересчитаешь, а вы возмущаетесь - грабят, дескать! Стыдитесь...
   - Какие еще-то услуги? - задыхаясь от волнения, спросил Гиршфельд.
   - Как какие? - воззрился на него Петухов. - Уж мы ли вас не восхваляли на все лады, как светило не только московской, но даже русской адвокатуры, но это в сторону. Я лучше буду говорить не о том, что мы печатали, а о том, о чем мы умалчивали. В печати в наше время чаще всего молчание является именно золотом. О ямщицком деле мне было известно - я промолчал; несчастный случай с покойным Иваном Флегонтовичем тоже был из подозрительных.
   Николай Ильич исподлобья, но пристально посмотрел на Гиршфельд.
   Тот опустил глаза.
   - Я тоже промолчал... - после некоторой паузы начал Петухов. - А между тем знаю почти все подробности о дневнике покойной княжны: накануне своей смерти, Иван Флегонтович, царство ему небесное, мне все рассказал.
   Он истово перекрестился.
   - Повторяю, я молчал... О браке вашем с горничной покойной княжны Зинаиды Павловны, заключенном, конечно, ради того же дневника, тоже не намекнул словом, а сюжетец интересный - хоть роман пиши.
   Он остановился.
   Николай Леопольдович сидел, как окаменелый.
   - Этого ли не довольно? - вопросительно поглядел на него Николай Ильич. - Есть и еще! Устройство опеки над князем Шестовым, подробности тоже нам не совсем не известны... Что вы на это, уважаемый Николай Леопольдович, скажете?
   Тот молчал, подавленный всеведением московского репортера-редактора. Чем иным мог он ответить ему, как не согласием на его условия.
   - Когда и как доставить вам деньги? - слабым голосом спросил Гиршфельд.
   - Я денька через два сам к вам в Питер прикачу - там мы и рассчитаемся. Кой-какие дела есть к тамошним редакторам, да и в потомственные почетные граждане тоже пробраться хочется, так похлопотать надо...
   - Деньги будут готовы, но надеюсь, что тогда мы будем с вами квиты навсегда.
   - Без сомнения - я в слове кремень. Даю вам в этом честное слово... - протянул Николай Ильич ему руку.
   Николай Леопольдович холодно пожал ее и направился к двери. Петухов поспешил забежать вперед и отпер ее.
   - До свиданья в Питере! - проводил он гостя.
   В состоянии, близком к бессознательному, вышел Гиршфельд из квартиры Николая Ильича, сел на извозчика и приехал в гостиницу. В своем номере он застал Виктора Гарина. Эта встреча отчасти вызвала его к действительности, напомнила просьбу Пальм-Швейцарской захватить с собой в Петербург князя. Рассеянно поздоровался он с ним, рассеянно слушал его рассказы о том, что Александра Яковлевна недели через две переезжает на постоянное жительство в Петербург, что Матвей Иванович Писателев принять на петербургскую казенную сцену и она надеется, при его протекции, не только играть на клубных сценах, но даже пробраться на казенную, что Адам Федорович Корн, поддев артистов на удочку контрактов с артельными началами, по окончании первого же сезона заиграл в открытую и обсчитал их хуже всякого антрепренера. Все это князь Гарин рассказывал с мельчайшими подробностями, как в номере гостиницы, так и сидя уже в вагоне железной дороги, уносившей их в Петербург.
   Наконец он заснул. Николаю Леопольдовичу было не до сна. Исполнение требование Пальм-Швейцарской и Петухова, в связи с необходимостью по крайней мере года на два удовлетворять требованья князя Шестова - ни в чем ему не отказывая, делали то, что материальное его благосостояние рисковало стать далеко не завидным. Шестовские капиталы, добытые им рядом преступлений, включая и нажитые при устройстве опеки - пошли, что называется, прахом;
   - Надо опять начинать с начала, приниматься за дела, работать, а я только что рассчитывал отдохнуть! - со злобным ожесточением думал он, всю ночь не смыкая глаз.
   Поезд замедлил ход, подходя под своды петербургского вокзала.
  

VIII

У постели умирающего

  
   В знакомом нам доме князей Гариных, на набережной реки Фонтанки, царствовала могильная тишина. Парадные комнаты были заперты, шторы на окнах, выходивших на улицу, спущены, лакеи в мягкой обуви не слышно, как тени, ходили по дому, шепотом передавая полученные приказания. Вся мостовая перед домом была устлана толстым слоем соломы, делавшей неслышным стук проезжавших мимо экипажей. Все указывало, что в доме есть труднобольной.
   Князь Василий Васильевич, действительно, уже около трех месяцев был прикован к постели серьезным недугом. Его крепкая натура ожесточенно боролась с приближающейся смертью, лишь медленно шаг за шагом уступая ей после сражения. Все петербургские "светила медицинского мира" перебывали у постели больного и продолжали ежедневно посещать его, но не могли сказать ничего утешительного княгине, откровенно заявляя, что исход болезни ее мужа несомненно смертельный, и лишь можно поддерживать, и то сравнительно недолгое время, угасающую жизнь. Это же мнение в весьма резкой форме высказала и приглашенная "знаменитость" из Москвы, взявшая за визит три тысячи рублей вперед. Князь, таким образом, был приговорен к смерти.
   - Спасти его может только Бог! - сказала, между прочим, московская знаменитость.
   Княгиня Зоя и обратилась к Богу.
   "Гром не грянет, мужик не перекрестится" - эта пословица, являясь несомненной клеветой на истинно русского человека, становится святою истиной в применении к представителям нашего офранцуженного барства. Она оправдалась всецело и на княгине Гариной. Грянул гром - она перекрестилась.
   Сознавал ли сам князь Василий опасность своего положения, чувствовал ли близость смерти - было неизвестно. В редкие минуты полного сознания, особенно за последнее время, он мирно беседовал с женою и с дочерью - княгиней Анной Шестовой и Софьей Путиловой, проводивших целые дни вместе с матерью в спальне умирающего. Одного лишь не могла достигнуть княгиня Зоя - это убедить мужа простить сына. Малейшее напоминание с ее стороны о Викторе приводило больного в страшное раздражение, оканчивавшееся обыкновенно тяжелым обмороком. Ни единым словом князь не выражал свою последнюю волю, - воля эта, впрочем, была им высказана в составленном вскоре после изгнания Виктора из родительского дома завещании, по которому князь оставлял после своей смерти все свое состояние своей жене, предоставляя обеспечение детей ее усмотрению, с тем, впрочем, чтобы выдача князю Виктору не превышала назначенных ему отцом двухсот рублей в месяц. Примирить мужа с своим единственным любимым сыном стало заветною мечтою Зои Александровны, в особенности после того, как все лечившие князя Владимира доктора высказались решительно за смертельный исход его болезни. Когда, таким образом, надежда на земную помощь и на врачей тела исчезла, княгиня, как мы уже сказали, обратилась к помощи небесной - к врачам души.
   Слава о чудодейственной силе молитвы священника Кронштатдского собора о. Иоанна Сергиева уже успела в то время облететь всю Россию. Рассказывали множество случаев исцеления безнадежно больных одной молитвой этого отличающегося силой веры служителя алтаря, за ним, кроме того, укрепилась и слава прозорливца. К нему то и обратилась княгиня Зоя Александровна с прочувствованным письмом, прося его не отказаться приехать помолиться о болящем князе Василии. Кроме надежды на силу молитвы этого видимо угодного Богу человека, княгиня рассчитывала на силу его убеждения, чтобы заставить ее мужа перед смертью простить опального сына. Она решила рассказать о. Иоанну все, открыться ему, как на духу, и просить его повлиять на князя в смысле прощения единственного сына.
   О. Иоанн не заставил себя долго ждать. Через несколько дней после отправки письма, к подъезду княжеского дома подъехала карета, по следам которой бежала толпа народа, и из нее вышел о. Иоанн. Благословляя по обе стороны собравшуюся у подъезда толпу, он прошел в швейцарскую и приказал доложить о себе княгине. Она приняла его в комнате, смежной со спальней больного.
   О. Иоанн был человек среднего роста, худощавый, с резко очерченными линиями выразительного лица и проникающим в душу взглядом добрых, ясных, серых глаз. Жиденькие светло-каштановые усы и бородка закрывали верхнюю губу и подбородок; такого же цвета волосы жидкими прядями ниспадали на плечи. Одет он был в коричневую камлотовую рясу. На груди его висел золотой наперсный крест.
   Своей своеобразной торопливой походкой, соединенной с постоянным передергиванием плеч, что происходило от тяжелых вериг, которые он постоянно носил на теле, вошел он в комнату, где его ожидала княгиня с дочерьми. Положив, вместо благословения, на голову каждой из них крестообразно свои руки о. Иоанн справился о больном. Княгиня провела его в спальню. Князь был в забытьи.
   О. Иоанн долго пристально смотрел на исхудалое, с обострившимися чертами лицо больного, подернутое мертвенной бледностью, с темным земляным оттенком.
   - Пойдемте, помолимся! Он этим временем придет в себя, я его исповедую и приобщу - запасные дары со мной, - тихо произнес он и направился было в другую комнату, но княгиня Зоя остановила его.
   В коротких словах передала она историю разрыва между отцом и сыном, не утаив и малейшей подробности, включая даже биографию Александрины и присвоения ее денег. Эта была искренняя исповедь жены и матери у постели умирающего мужа.
   - Повлияйте, батюшка, на него, - указала Зоя Александровна полными слез глазами на больного, - чтобы он престал несчастного.
   Княгиня посмотрела на о. Иоанна умоляющим взглядом.
   - Попробую с Божьей помощью! - после некоторой паузы ответил он.
   Они вышли из комнаты больного. В соседней комнате было уже приготовлено все для молебна. В дверях толпилась прислуга.
   О. Иоанн начал молиться. Уверенность тона молитвы этого необыкновенного, отмеченного божественным перстом священника - сообщалась предстоящим, и им казалось, что подобная молитва не может быть не услышана и не исполнена. В это молитве слышалась не мольба, а скорее почтительное требование, - в ней была вера, переходящая в несомненную уверенность. Для слабых смертных, присутствующих при подобной молитве, становился на мгновение понятен тот идеал евангельской веры "с горчичное зерно", веры, способной двигать горами.
   По окончании молебна из спальни послышался слабый голос больного и княгиня поспешила туда. Князь был в полном сознании и чувствовал себя сравнительно лучше. Узнав, что о. Иоанн в их доме, он пожелал его видеть. Приняв от него благословение, он попросил жену и дочерей удалиться.
   - Я хочу исповедываться и приобщиться! - слабо сказал он.
   Около часу провел о. Иоанн в беседе с умирающим, и результатом это беседы было высказанное князем Василием желание видеть сына. Обрадованная княгиня тотчас же телеграфировала ему в Москву.
   Больной как-то просветлел и укрепился духом и хотя был так же слаб, как и прежде, но жгучие боли прекратились. Он стал говорить о своей смерти, но в этих словах не слышалось не только страха, но даже сожаления о покидаемом мире.
   Прошло несколько дней, а князь Виктор не ехал, княгиня ожидала его после каждого приходящего из Москвы поезда, на которые высылался за ним экипаж, но их сиятельство, говоря словами лакея, "прибывать не изволили". Зоя Александровна ужасно беспокоилась, боясь, что он не застанет в живых день ото дня слабевшего князя Василия, тоже ежедневно справлявшегося о сыне. Наконец молодой князь, как мы знаем, прибыл вместе с Николаем Леопольдовичем и расстался с последним на вокзале. Княгиня бросилась на шею сыну и залилась слезами.
   Успокоившись, она рассказала ему ход болезни его отца, жояговор докторов, посещение о. Иоанна, и желание князя видеться с ним, выраженное после беседы с знаменитым священником. Князь Виктор выслушал все это более чем хладнокровно.
   - Он стал для нас совсем чужой! - подумала Зоя Александровна. - О, как жестоко отомстила нам эта женщина!
   С сестрами князь Виктор встретился тоже чрезвычайно холодно. Его думы и мысли были на самом деле далеко от родительского дома - они вертелись постоянно, как белка в колесе, около "божественной" Александры Яковлевны.
   - Пойдем к отцу! - вывела его из задумчивости княгиня.
   Он машинально последовал за ней.
   Князь Василий, увидав перед собою сына, сложил губы в нечто в роде ласковой улыбки и протянул ему руку. Тот беззвучно поцеловал ее.
   - Я умираю, ты остаешься единственной опорой твоей матери, единственным представителем рода князей Гариных. Надеюсь, что эти важные обязанности, в связи с просьбой своего умирающего отца, заставят тебя изменить твою жизнь а пойти иным, более достойным носимого тобою имени жизненным путем.
   Больной остановился, еле переведя дух, - давно уж он не произносил такой длинной фразы.
   Виктор опустил глаза и вместо ответа снова припал губами к исхудалой руке отца.
   Если бы князь Василий обладал прежнею прозорливостью, то по одному апатичному выражению лица сына он понял бы, как далек последний не только от искреннего желания исполнить последнюю его волю, но даже вообще от всей этой тяжелой обстановки родительского дома. К счастью для умирающего, он от непривычного волнения ослаб и впал в забытье. До самой смерти, последовавшей недели через две после описанной нами сцены, он не приходил в полное сознание и умер тихо, как бы заснув.
   Отдать последний долг богатому и родовитому сановнику собрался буквально весь великосветский Петербург. Печальный кортеж медленно двинулся по Невскому проспекту, по направлению к Александро-Невской лавре. Металлический гроб, сплошь прикрытый множеством венков от разных ведомств и учреждений, тихо колыхался под роскошным балдахином, впереди которого несли бархатные подушки с бесчисленными орденами покойного. Когда отпевание было окончено и семья покойного стала с ним прощаться, в церкви, среди столпившихся около гроба, произошло движение. Какая-то молодая дама, элегантно одетая в глубокий траур, вошла в церковь и стал энергично прокладывать себе дорогу к гробу. Приблизившись к нему, она сделала земной поклон и, поднявшись на ступени катафалка, простилась с покойным князем. Затем незнакомка повернулась, не сходя с возвышения, лицом к окружающим катафалк, обвела всех высокомерным взглядом, который и остановила на стоявшей впереди, рядом с дочерьми и сыном, княгине Зое Александровне. Не спуская с нее глаз, молодая женщина стала медленно спускаться со ступеней. Княгиня подняла на нее глаза, вскрикнула и упала без чувств на руки подоспевших мужчин. С обеими ее дочерьми тоже сделалось дурно. Незнакомка самодовольно улыбнулась и сделала знак рукою князю Виктору. Тот быстро подскочил к ней и взяв под руку, вывел из церкви. Это была Александра Яковлевла Пальм-Швейцарская, накануне лишь прибывшая в Петербург.
   Инцидент этот сделался на долго предметом горячих пересудов в петербургских гостиных.
  

IX

Васька-миллионер

  
   Время шло со своею беспощадною быстротою. Прошло уже около двух лет. Николай Леопольдович Гиршфельд своевременно исполнил требования "ненасытных акул", как он называл Петухова и Пальм-Швейцарскую, и усиленною работою старался вернуть хотя небольшую часть выскользнувшего у него из рук громадного состояния.
   Петербургская практика, впрочем, его далеко не радовала. Подопечный князь Шестов жил по прежнему на широкую ногу, окружая Агнессу Михайловну роскошью и комфортом, бывая на всех петербургских пожарах и избранный даже председателем вольной пожарной дружины, составившейся из любителей в одной из ближайших к Петербургу дачных местностей. Со скрежетом зубовным продолжал выдавать Николай Леопольдович требуемые князем суммы, находя несвоевременным и опасным начать с ним играть в открытую, хотя, к ужасу своему, видел, что его несгораемый шкаф пустеет не по дням, а по часам, и не далеко то время, когда прекратить содержание князя принудит его необходимость. Отсутствие крупной практики сказывалось и на его личном бюджете, а для поддержки реномэ богатого человека ему часто приходилось заимствовать из того же несгораемого шкафа, где покоились оставшиеся крохи колоссального наследства после покойного князя Александра Павловича Шестова. Гиршфельда поддерживала лишь вера в его счастливую звезду. Его клевреты, из числа которых вышел князь Виктор Гарин, живший в доме матери, снова совершенно обеспеченный, и за последнее время переменившийся совершенно, исправившийся во многом, кроме своей фатальной страсти к Александре Яковлеве, рыскали по стогнам столицы, как ищейки, разыскивая крупные дела или точнее крупные гонорары. На место выбывшего Гарина, около Николая Леопольдовича, кроме оставшегося Князева, появились новые лица - его помощники - Дмитрий Вячеславович Неведомый и кандидат прав Николай Николаевич Арефьев.
   Первый состоял официальным помощником Гиршфельда и числился тоже в Московском округе. Это был атлетически сложенный мужчина, с некрасивой, отталкивающей физиономией, всегда неряшливо одетый в потертое платье, казавшееся на нем, а быть может и бывшее на самом деле "с чужого плеча". Он и Князев были неразлучными друзьями, жили в одной меблированной комнате на углу Невского и Литейной и истребили в громадном количестве, за счет и страх Николая Леопольдовича, всевозможные изделия водочных заводов. Юридические познания Неведомого давно уже были позабыты им на дне сороковок.
   Сам по себе Дмитрий Вячеславович был добродушный человек, неспособный по собственной инициативе на дурное дело, но по своей бесхарактерности, он являлся послушным орудием в руках других и был готов на все за лишнюю и после лишней рюмки водки.
   Совершенной противоположностью ему был другой неофициальный помощник Николая Леопольдовича - Арефьев. Среднего роста, худощавый, юркий и подвижный, с коротко обстриженными волосами и бородкой, с быстрыми, умными, бегающими глазами, говоривший хриплым фальцетом - это был делец в полном смысле слова, положивший уже давно в основу своего нравственного мировоззрения уложение о наказаниях с предвзятою и настойчивою мыслью о полной возможности спокойно обходить статьи этого кодекса. Съевший на законах "несколько собак и закусив щенком" - его собственное выражение - он умел говорить и писать с неотразимой логикой. Официально заниматься адвокатурой ему было запрещено давно, но он не унывал, а вел себе дела под сурдинку, прикрываясь именем то того, то другого частного и даже присяжного поверенного, для которых он был нужным человеком, изображая из себя живую, ходячую книгу законов и кассационных решений. Восемь раз судился он с присяжными заседателями и всегда выходил из суда оправданным. Словом, Арефьев был bette noire петербургского прокурорского надзора.
   Гиршфельд познакомился с ним вскоре после последнего его оправдания, понял, что для него это клад, а не человек, постарался сойтись с ним и очень им дорожил, не смотря на то, что Николай Николаевич, по своей привычке, третировал его свысока, даже получая от него весьма не редкие субсидии в довольно крупном размере.
   Основной чертой его характера было презрение к людям, в нем заискивающим и ему помогающим. Может быть эта происходило от сознания, что он стоит головою выше его окружающих по уму и по знаниям и от озлобления, что жизнь его сложилась так, что он сделался для охранителей правового порядка чем-то в роде травленного зайца. Глумление над этими охранителями было любимою темою его разговоров.
   Таковы были люди, окружавшие Николая Леопольдовича в Петербурге. В полк его "клевретов-ищеек" записался и "дедушка" Милашевич. Последнему вскоре посчастливилось.
   В одну из своих ежедневных экскурсий по Петербургу, Антон Михайлович случайно забрел в грязный трактир-низок на Сенной площади. Там он натолкнулся на довольно обыденную, но на этот раз заинтересовавшую его сцену. Выпроваживали, или, как говорится, "честью просили", убеждая внушительными жестами, какого-то пьяного оборванца, вступившего по поводу своего, по его мнению, несвоевременного и далеко для него нежелательного изгнания, в жестокий спор с молодцеватым буфетчиком. С обеих сторон слышалась отборная ругань. Не отказывали себе в удовольствии вставить крепкое словцо и постороннее посетители-завсегдатаи этого злачного места. Нагрузившийся оборванец видимо сознавал за собой какие-то непризнаваемне окружающими качества и достоинства, ставившие его выше их. Определить его года по оплывшему от беспробудного пьянства лицу, с потерявшими всякое человеческое выражение чертами и мутным, бесмысленным взглядом изжелто-серых глаз было затруднительно, и лишь появившаяся в редких определенного цвета волосах на голове и бороде седина и громадная лысина указывали, что он прожил, по крайней мере, четыре десятка лет.
   - Я тебе покажу, - заплетающимся голосом продолжал уже при Антоне Михайловиче выкрикивать оборванец, подступая к стойке и энергично отталкиваемый от нее двумя мальчишками половыми, - дай срок, найму адвоката - миллионы получу, весь этот твой кабак с тобою вместе куплю и выкуплю.
   При словах "адвокат" и "миллионы" Милашевич навострил уши.
   - Проваливай "живой покойник" пока до миллионов, говорю проваливай, не проедайся! - невозмутимо отпарировал буфетчик.
   - Васька-миллионер, волк его ешь! - слышались возгласы завсегдатаев, сидевших за столиками, по адресу оборванца.
   Усилия мальчишек увенчались успехом, и будущий миллионер, или как называл его буфетчик "живой покойник" был вытолкнут за дверь заведения, со скрипом и грохотом тяжелого блока затворившуюся за ним.
   Антон Михайлович наскоро выпил у стойки рюмку водки и вышел почти вслед за заинтересовавшим его оборванцем. Последний стоял прислонившись к косяку двери заведения, изображая таким образом сцену из потерянного рая, и продолжал бормотать ругательства по адресу изгнавшего его буфетчика. Милашевич отошел от него несколько шагов и стал наблюдать за ним. Оборванец отделился, наконец, от косяка и пошатываясь отправился по направлению к Садовой. Антон Михайлович последовал за ним.
   Завернув в один из прилегающих к этой улице грязных переулков, оборванец шмыгнул под ворота громадного шестиэтажного дома. Он сделал это с такой быстротой, какой не вжидал от него Милашевич, едва успевший подскочить к воротам, у которых на скамейке с олимпийским величием восседал старший дворник. Присутствием этой "особы" и объяснилась торопливость оборванца, хотевшего видимо незаметно проскользнуть мимо глаз "начальства". Последнее, однако, его заметило, что выяснилось из ответа старшего дворника на вопрос Антона Михайловича.
   - Не можешь ли сказать мне, любезный, что это за человек?
   - Какой? - проницательным взглядом окинул Милашевича дворник, не трогаясь с места.
   - А вот что сейчас прошмыгнул в ворота?
   - Шантрапа, много их тут гнездится! - презрительно сплюнул дворник.
   - Ты его не знаешь? - тоном сожаления спросил Антон Михайлович.
   - Как не знать, какие же мы будем старшие дворники, коли жильцов знать не будем, и не желательно бы знать, да же обязанности.
   - Значит это жилец?
   - Да вам на какую потребу?
   - Надо бы знать! - уклончиво отвечал Милашевич и сунул в руку дворника несколько серебряных монет.
   Тот моментально поднялся с места и стал любезен и разговорчив. Он обстоятельно и подробно объяснил, что оборванца зовут Василий Васильевич Луганский, что он из дворян, был когда-то "на линии", да теперь видимо скопытился и стад "бросовый" человек. Живет он втроем на кухне подвального этажа на дворе, насупротив выгребной ямы. Дворник даже указал рукой по направлению этой кухни.
   - С кем же он живет?
   - Жена у него законная. Надежда Петровна, да ейный "воздахтор" из французов, Егор Егорович Деметр.
   - Чем же они живут?
   - Воздахтор ейный промышляет по бильярдной части, а Васька-то с женой чем Бог пошлет.
   - А не слыхал ли ты, что у него есть какое-то дело и он надеется быть богатым человеком?
   - Брешет что-то он об этом постоянно, да навряд, зря только болтает! - недоверчиво отвечал дворянин и умолк.
   Ничего больше Антон Михайлович от него не добился и, записав номер дома и сообщенные имена, отправился снова в трактир, откуда был изгнан Луганский. Милашевич надеялся получить более подробные сведения от буфетчика этого злачного места, и не ошибся. Усевшись за один из столов, ближайших к стойке, он потребовал себе несколько лучших кушаний, водки и даже полбутылки крымского вина. Расчет его оказался верным - такой выдающийся в этом месте заказ, в связи с приличным одеянием нового посетителя, произвел впечатление и обратил на него внимание буфетчика. Она разговорились и скоро последний, по приглашению Антона Михайловича, сидел за его столом и вел с ним беседу "с опрокидонтом", как называл "дедушка" Милашевич разговор за рюмочкой. Последний искусно перевел беседу на недавно изгнанного из заведения оборванца.
   - Нестоящий внимания субъект! - заметил буфетчик. - Промышляют они с женой тем, что собирают на похороны друг друга - она значит неутешной вдовой, а он неутешливым вдовцом прикидываются и подачки все пропивают.
   - Оттого-то вы и зовете его живым покойником? - полюбопытствовал Антон Михайлович.
   - Отчасти, но только прозвище это за ним не так давно укрепилось. Сюжет тут смехотворный у них с супругой вышел. Выклянчила она у одной приезжей барыни на похороны муженька десятирублевку. Барыня-то оказалась доброй душою, в положение ее горестное вошла, адрес взяла - помогу, дескать, после похорон. Ушла Надежда Петровна - ног под собой не слышит, бумажку в кармане то и дело ощупывает - цела-ли голубушка? Примчалась домой и пошло у них с мужем и воздахтором ейным стогование и пирование. А барыня-то, добрая душа, по ее уходе раздумалась, не хватит де ей горькой десять рублей, купила это она саван, туфли, свечей прихватила, да и покатила часика через три по ее уходе по адресу. Приехала покойнику поклониться, а он, родименький, и лыка не вяжет, пьян мертвецки. И пир у них горой идет. Плюнула барыня, саван, туфли и свечи бросила им на стол и вспять вернулась. Они вскорости и свечи продали, да и пропили. Мы его "живым покойником" с тех самых пор и прозвали.
   Относительно прозвища "миллионер" приказчик сообщил, что Луганский рассказывает, что умерший не так давно его дядя завещал все свои именья, стоющие более миллиона, в пожизненное владение своей жене, минуя его, законного наследника, а между тем оно как-то так выходит, что жена и не жена дяди...
   - Только, кажись, все это он брешет, - закончил свой рассказ буфетчик, качая сомнительно головой. - Нестоящий внимания субъект!
   Они выпили по последней. Милашевич расплатился, поблагодарил буфетчика за компанию и вышел, очень довольный сообщенными сведениями,
   На другой день рано утром Антон Михайлович отправился к Луганскому, застал его в сравнительно трезвом состоянии, обстоятельно расспросил о деле, рассмотрел имевшиеся у него документы и объявил, что у него есть адвокат, который возьмется вести его дело на свой счет, что этот адвокат - известный присяжный поверенный Николай Леопольдович Гиршфельд. Кроме Луганского, Милашевич застал дома и жену его, и ее, как выразился старший дворник, "воздахтора".
   Надежда Петровна была еще далеко не старой женщиной, но жизнь, которую она вела, и роль, которую она играла в этом "подвальном счастьи втроем", положили на ее лицо свой отпечаток; одета она была почти в лохмотья.
   Егор Егорович Деметр казался перед ними франтом и барином - это был тип завсегдатая бильярдной Доминика, - высокого роста, с нахальной физиономией, с приподнятыми вверх рыжими, щетинистыми усами, с жидкой растительностью на голове и начавшим уже сильно краснеть носом. На вид ему было лет за тридцать. Одет он был в сильно потертую пиджачную пару, с георгиевской ленточкой в петличке.
   По совещанию с своими домашними Луганский согласился, захватив документы, ехать вместе с Милашевичем к адвокату. Общими усилиями привели в возможный порядок его туалет, и торжествующий Антон Михайлович повез открытого им наследника миллионного состояния к своему патрону.
   Николай Леопольдович, внимательно выслушав сперва доклад Милашевича, а затем объяснения Луганского, рассмотрел документы и согласился взяться за ведение этого дела на свой счет, с выдачею даже Луганскому небольшого аванса для приличной жизни. Таким образом, возникло наделавшее так недавно столько шуму в Петербурге дело миллионера Луганского. Принимая его, Гиршфельд и не думал, что оно будет последним и роковым в его адвокатской карьере.
  

X

Наследник

  
   Суть дела, принятого Николаем Леопольдовичем к своему производству, заключалась в следующем. В конце апреля 188* года умер брат Василия Васильевича Луганского, давно уже не только не сохранивший с ним родственных отношений, но прямо не пускавший его себе на глаза за прежний образ его жизни, доведший его до настоящего положения - камер-юнкер Михаил Васильевич Луганский. Умер он холостым и не оставил после себя завещания. Между тем, по завещанию умершего около десяти лет тому назад дяди Василия Васильевича камергера, действительного статского советника Александра Николаевича Луганского, брат его Михаил был собственником двух громадных имений в С-ом уезду П-ской губернии Сушкино и Комаровка, находившихся, согласно тому же завещанию, в пожизненном владении их тетки, жены Александра Николаевича Антонины Карловны Луганской, урожденной Лерхман. Стоимость имений составляла заманчивую сумму - свыше миллиона рублей. Таким образом "живой покойник" и "Васька-миллионер" петербурской Сенной площади далеко не без основания считал себя будущим богачом. Заключения старшего дворника и буфетчика трактира, что он видимо "брешет", были неверны. Кроме того, брак Александра Луганского с девицею Лерхман был совершен заграницей с несоблюдением некоторых формальностей, а потому мог быть, при известного рода настойчивых хлопотах, признан недействительным.
   Задачею дела было, если не уничтожить совершенно пожизненное владение Антонины Луганской судебным порядком, доказав незаконность ее брака, то путем возбуждения дела об его недействительности и посредством угроз и убеждений склонить ее отказаться самой от пожизненного владения, конечно за известное вознаграждение. При обоих исходах Василий Луганский делался собственником и распорядителем этих имений, как единственный законный наследник после брата Михаила.
   Решившись вести дело именно в этом смысле, и уверенный в успехе, Николай Леопольдович на другой же день заключил с Луганским у петербургского нотариуса Ивановича условие, по которому получал 30% с ценности имений при поступлении их в полную собственность и распоряжение Луганского, из каковой ценности должна быть вычтена сумма, имеющая, в случае надобности, быть выданной Антонине Луганской, если дело окончится миром. Луганский, со своей стороны, выдал ему полную доверенность.
   Дело началось. Хотя Гиршфельд принял ведение его на свой счет, но денег для предстоявших расходов у него не было, так как оставшихся крох Шестовского наследства едва хватало для жизни самого Гиршфельда и продолжавшихся безумных трат князя Владимира, которым Николай Леопольдович все еще боялся положить предел. Он, впрочем, надеялся выйти из этого затруднительного положения при посредстве того же Луганского, и даже проделать с ним и лакомым куском в виде его наследства то же, что и с князем Шестовым и его капиталами, но уж без риска потерять его, и потому решился пока тратить свои деньги. Первым шагом Николая Леопольдовича, по совету Арефьева и Неведомого, которых он пригласил сотрудниками по ведению этого миллионного дела, было написать письмо Антонине Луганской, жившей постоянно в Берлине.
   В этом письме он уведомлял ее, что получил доверенность от Василия Луганского на ведение против нее дела об уничтожении ее права пожизненного владения именьями, доставшимися ей после ее покойного мужа, брак с которым признан петербурскою духовною конситориею недействительным, а потому предлагал ей и даже советовал окончить дело миром за единовременное вознаграждение, о сумме которой она бы благоволила сообщить ему письменно в наивозможно непродолжительном времени. При письме была приложена копия с определения петербургской духовной консистории.
   Это определение было добыто следующим, образом. Гиршфельд подал в консисторию прошение, в котором изложил историю брака Александра Луганского с девицею Антониною Лерхман и перечень представленных при обыске документов, просил консисторию поставить определение, может ли брак при подобных данных быть признан действительным? Духовная консистория в разрешении заданного ей просителем вопроса постановила частное определение о том, что брак этот, при наличности только указанных просителем данных, должен быть признан недействительным.
   Копия с этого-то определения и была послана Николаем Леопольдовичем Антонине Луганской.
   Через несколько времени получился ответ. Определение консистории видимо подействовало, и Луганская выразила согласие уступить свое право за четыреста пятьдесят тысяч рублей, и кроме того просила подождать предъявлением иска до приезда ее в Петербурге, куда она собиралась в скором времени. Выдача чуть не половины стоимости именья далеко не входила в расчеты Гиршфельда и он, оставив письмо без ответа, стал ждать личного свидания с теткой Луганского, не предпринимая ничего по порученному ему делу. Он составил план атаки н

Категория: Книги | Добавил: Armush (27.11.2012)
Просмотров: 506 | Комментарии: 1 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа