Гейнце Николай Эдуардович - В тине адвокатуры

во всем, даже в приличном костюме. Доходы эти были не из крупных, а потому Петухов не брезговал заработать лишний рубль и на других, до литературы отношения неимеющих, делах.

   Заветною его мечтою было сделаться когда-нибудь "ледахтором", как своеобразно произносил он это слово.

  

  

   - Будущему редактору! - приветствовал Николая Ильича Гиршфельд, протягивая руку из-под одеяла.

   Он знал его слабую струнку.

   Тот сложил губы в почтительную улыбку и благоговейно дотронулся до руки адвоката.

   - Николаю Леопольдовичу, как ваше драгоценное?

   - Ничего, живем хорошо, ожидаем лучше.

   - Подавай вам, Господи. По делу-с изволили требовать?

   - Да, по делу, по большому делу.

   - Все, что в силах, сделаем. Для вас, вы знаете, в огонь и в воду.

   - Знаю, знаю, и кажется, меня нельзя упрекать в неблагодарности и на будущее время я плательщик хороший.

   - Истинное слово сказали. Отсохни у меня язык, если я осмелюсь противоречить.

   - Проведете это дело хорошо и вам будет хорошо.

   - В чем же дело-то-с? - навострил уши Петухов.

   - Мне надо добыть акций Ссудно-коммерческого банка иа пятьсот две тысячи рублей.

   Николай Ильич вытаращил глаза.

   - Это вам зачем же-с? Ведь они теперь медного гроша не стоят.

   - Надо. Если говорю, значит надо.

   Петухов задумался.

   - Купить хотите? - вопросительно поглядел он.

   - Ну, да, конечно, купить, но только купля купле рознь. Если я объявлю, что намерен купить акций на полмиллиона, то дела рухнувшего банка могут поправиться и ничего не стоящие сегодня бумаги, завтра пойдут в гору.

   - Пожалуй, что так!- согласился Николай Ильич.

   - Конечно, так, но этого мне не надо. Мне желательно приобрести их по возможно сходной цене. Смотря по цене, вы получите с каждой штуки комиссионные - я уж не обижу. В счет могу дать вперед сотняжку.

   Петухов просиял было, но вдруг лицо его омрачилось.

   - Задача не легкая, - покачал он головой, - как приступить к делу и не придумаешь.

   - С умом, батенька, приступить надо, под строгим секретом. Прежде всего протрубить в газетах, что акции эти ничего не стоять, что по ним не будет ничего получено, а потом понемногу начинать скупать, направляя желающих продать к Вурцелю. Он в своем кабинете эти дела и обделает. Знакомство у вас есть. Каждого продавца надо припугнуть, чтобы он держал эту продажу в тайне, а то-де собьют цену. Теперь благо еще паника не прошла. Поняли?

   - Понял-с, понял-с, и золотая у вас голова-с! - улыбался во весь рот Николай Ильич.

   - Значит, по рукам.

   - По рукам-с! - протянул он ему свою красную руку. Тот ударил по ней своею.

   Лакей внес чай и удалился.

   Петухов сидел на кончике стула и пил с блюдечка, по-купечески. Он, видимо, погружен был в обдумывание порученного ему дела.

   Николай Леопольдович, наскоро выпив свой стакан, вскочил с постели, надел шитые золотом туфли, накинул бархатный темно-синий халат, вынул из под подушки связку ключей и прошел в кабинет.

   От задумавшегося Николая Ильича не ускользнул звук отпираемого железного шкафа и шелест ассигнаций. По его лицу разлилась довольная улыбка. Замок шкапа щелкнул и в спальне снова появился Гиршфельд.

   - Вот вам и авансик! - подал он Петухову радужную.

   - Очень вам благодарен! - вскочил тот на ноги и даже присел от удовольствия.

   Быстро спрятал он бумажку в боковой карман сюртука.

   - Так действуйте осторожно, но возможно скорей... - заметил Гиршфельд тоном, дающим знать, что аудиенция кончена.

   - Рад стараться, - осклабился Николай Ильич и стал прощаться.

   После его ухода Николай Леопольдович оделся. Начался прием, а по его окончании он поехал в "Кабинет совещаний и справок", помещавшийся в одной из отдаленных улиц Москвы. Приказав своим лошадям проехать за ним прямо в окружный суд, он нанял извозчика. Подъехав к неказистому деревянному домику он не вошел в подъезд, над которым красовалась вывеска "кабинета", а проскользнул в калитку, ведущую во двор.

   Поднявшись на лестницу черного хода, он постучал в обитую зеленой клеенкой с оборванным по краям войлоком дверь.

   На его стук дверь отпер сам Андрей Матвеевич Вурцель, уже пожилой человек, с седыми щетинистыми усами и небритым несколько дней подбородком, одетый в засаленный военный сюртук без погон.

   Посещение Николая Леопольдовича с заднего крыльца, видимо обычное и нередкое, ничуть не удивило Вурцеля.

   Он почтительно принял блестящего адвоката и проводил его в комнату, служившую ему кабинетом и спальней, плотно притворив дверь, ведущую в переднюю половину квартиры, где помещалась контора.

   Гиршфельд, сбросив свою дорогую шубу на постель Андрея Матвеевича, в коротких словах объяснил ему цель своего посещения и предстоящую ему деятельность по скупке акций лопнувшего банка.

   Вурцель серьезно выслушал Николая Леопольдовича. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он не выразил ни малейшего удивления странной фантазии своего патрона.

   - Хорошо, это нужно будет аккуратно оборудовать! - ответил он деловым тоном.

   - Пожалуйста, уж постарайтесь! - пожал ему на прощанье руку Гиршфельд и, накинув шубу, вышел тем же путем.

   В числе экипажей, стоявших на круглом дворе здания судебных установлений, стояли уже и его американские сани. В суде он старался и сам распространять известие, что по акциям лопнувшего банка получить будет ничего нельзя. Он с удовольствием узнал, что почти все разделяют это мнение. Разговор коснулся потерпевших лиц, имевших капитал именно в акциях. Он назвал своих доверительниц и крупную сумму их потери. Это произвело сенсацию между адвокатами. Они с завистью посматривали на поверенного таких крупных потерпевших. В числе потерпевших назвали, между прочим, директора реального училища Константина Николаевича Вознесенского, потерявшего на акциях около двадцати тысяч.

   - Это потеря части нажитых упорным и усидчивым трудом денег, - заметил рассказчик.

   Гиршфельд посмотрел на часы. Был второй час в начале. В голове его мелькнула мысль. У него явилось страстное желатине купить потерянное расположение этого человека. Он не допускал и мысли, чтобы что-нибудь на свете было не покупное. Сознание, что этот, когда-то протежировавший ему, его бывший учитель брезгливо отвернулся от него и при встрече обдаст его как бы ледяною водою холодной сдержанностью, до боли уязвляло его самолюбие. Он понимал, что этот человек имеет на то свои уважительные причины, зная мутный источник его настоящего благосостояния, его жизненного успеха, и это усугубляло горечь этого сознания. Хотя ему не пришлось ничем убедиться, что Константин Николаевич каким-нибудь лишним словом выдал известную ему тайну успеха его карьеры, но все-таки эта тайна в руках недружелюбно относившегося к нему уважаемого в Москве лица пугала его.

   - Я предложу ему половину номинальной цены за эти ничего не стоящие бумаги. Не будет же он так глуп, что откажется! - размышлял он, выходя из суда и садясь в сани.

   Он приказал кучеру ехать на Мясницкую.

   - Раз он согласится и продаст мне акции, он поймет, что я сделал это единственно из расположения к нему, из бескорыстного желания деликатно принять на себя половину потери им трудовых денег, из благодарности за прошлое. Он оценит это, и этот великодушный поступок с моей стороны не позволит ему говорить обо мне дурно, если бы даже у него явилось это желание. Он будет куплен сделанным ему благодеянием.

   В этих размышлениях он и не заметил, как пара его рысаков повернула на двор реального училища.

  

  

   Входя в подъезд училища, у Николая Леопольдовича мелькнула мысль о той разнице, которая была в его настоящем визите и визите к тому же Вознесенскому четыре года тому назад. Тогда он шел за благодеянием, теперь он сам являлся благодетельствовать. Самодовольная улыбка мелькнула на его губах. Он небрежно кинул тому же швейцару училища:

   - Константин Николаевич дома?

   Вознесенский оказался дома. Тот же, как и тогда, так по крайней мере ему показалось, лакей, выбежав на звонок швейцара, проводил его в знакомую уже нам приемную и попросив подождать, побежал доложить о посетителе. Николай Леопольдович остался ждать.

   Он сел в тоже кресло, на котором четыре года назад гадал на пальцах о том, даст ли ему взаймы Константин Николаевич шестьсот рублей. Он вспомнил об этом обстоятельстве и улыбнулся.

   - Теперь я приехал подарить ему чуть не десять тысяч. Загадать разве, возьмет, или не возьмет?

   Он загадал. Пальцы, как и тогда, не сошлись.

   - Какое ребячество! - сказал он вслух.

   В голосе его, однако, послышалось смущенье. Константин Николаевич не проявлялся. Он стал пристально смотреть на опущенную портьеру двери кабинета. Из этой самой двери, четыре года тому назад, впервые он увидел выходящею княгиню Зинаиду Павловну Шестову. Ему так живо представилась эта сцена, что он машинально вскочил с кресла и отошел в амбразуру окна, как это сделал тогда. Константина Николаевича все не было.

   Гиршфельд стал нервно расхаживать взад и вперед по приемной, то садился в кресло, то снова вставал.

   Наконец, портьера зашевелилась, поднялась и на пороге двери кабинета появился Вознесенский. С любезной, но холодной улыбкой на губах он сделал несколько шагов к Гиршфельду, смотря на него вопросительно-недоумевающим взглядом своих выразительных глаз и подал ему руку.

   Тот крепко пожал ее, но не ощутил ответного пожатия.

   - Чем могу служить? - указал он ему рукой на кресло. Прошу садиться.

   Николай Леопольдович положительно опешил от такого приема и смущенный опустился в кресло. Вознесенский сел на другое и молчал, продолжая вопросительно глядеть на посетителя. Произошла томительная для Николая Леопольдовича пауза.

   - До меня дошли сведения, - начал он с заметною дрожью в голосе, - что вас постигло несчастье.

   - Какое? - удивленно уставился на него Вознесенский.

   - Вы, как я слышал, потеряли на акциях Ссудно-коммерческого банка довольно крупную сумму денег?

   - Ах, вы об этом. Действительно, я потерял около восемнадцати тысяч.

   - Для вас это должно быть чувствительно?

   - Не скажу, что нет, так как это почти половина отложенных на черный день моих денег, нажитых честным трудом.

   Последнюю половину фразы Вознесенский подчеркнул. Гиршфельд было смутился, но овладел собою.

   - Я приехал предложить вам продать мне эти акции.

   - Продать... вам?.. - медленно произнес Вознесенский.

   - Да, мне!

   - Но ведь они в настоящее время ничего не стоять, и будут ли стоить, покажет будущее. Многие утверждают, что по ним ничего нельзя будет получить и по суду. Вклады, вот дело другое.

   Николай Леопольдович хотел было подтвердить это мнение, но во время сдержался.

   - Я бы мог выдать вам за них наличными половину их номинальной стоимости.

   Вознесенский пристально посмотрел на него.

   - Я вас немножко не понимаю, - начал он, и в голосе его зазвучали металлические ноты, что служило признаком величайшего раздражения. - Если вы скупаете эти акции для барыша и уверены, что получите по ним после суда более предлагаемой вами продавцам цены и правы, то это для меня не выгодно. Если же вы разделяете мнение многих опытных юристов, что эти акции не стоят ничего, то, значит, вы предлагаете мне подарок. Я не допускаю последнего предположения, так как это было бы с вашей стороны слишком смело, чтобы не сказать более. Во всяком случае, я от такой сделки отказываюсь.

   Константин Николаевич встал и посмотрел на часы, давая этим понять, что ему нет времени для продолжения беседы.

   Николай Леопольдович совершенно растерялся от такого оборота дела.

   - Извините... я полагал... что в память прошлого... вы примете... услугу... - бессвязно забормотал он.

   - В ваш прозаический, реальный век денежных услуг в память прошлого не оказывают. Это, я полагаю, ваше мнение, как блестящего представителя нашего века... - отрезал Вознесенский.

   В голове его звучала явная насмешка.

   - В таком случае, до свиданья! - проговорил уничтоженный Гиршфельд.

   - Прощайте! - ледяным тоном произнес Константин Николаевич, сделал кивок головой и, не подав Николаю Леопольдовичу руки, скрылся за портьерой.

   Гиршфельд остался в приемной один.

   - Дурак... - прошипел он вслед Вознесенскому.

   Бессильная злоба душила его. Не помня себя, прошел он коридор, спустился по лестнице и бросился в сани.

   - Домой! - злобно крикнул он кучеру.

   Морозный воздух освежил его.

   - Дурак, гордец! - продолжал он ругаться сквозь зубы.

   - Была бы честь предложена, а от убытка Бог избавил! - вспомнилась ему поговорка.

   На этой мысли он успокоился. Вдруг лицо его снова омрачилось.

   - А что как и другие продавцы акций зададутся мыслью, что их скупают из-за барыша и поднимут цену?

   Эта мысль страшно встревожила его.

   - Нет, Вурцель и Петухов сумеют обделать это дельце аккуратно, не возбудя подозрений... - гнал он ее от себя.

   Он не ошибся в своих верных помощниках! Через месяц, согласно продиктованному Гиршфельдом Петухову плану, нужное количество акций было скуплено за ничтожную цену, поштучно. Вурцель и Петухов получили хороший куртаж. Гиршфельд прекратил покупку акций и стал принимать их лишь по доверенностям. Получил он также несколько клиентов, потерявших крупные суммы на вкладах. Во всеоружии, со значком присяжного поверенного, полученным за неделю до второго заседания по делу банка (на первом слушание дела было отложено), явился Николай Леопольдович Гиршфельд в залу судебных заседаний, где мы застали его в начале второй части нашего правдивого повествования.

  

  

   Прошло около года. Дело Ссудно-коммерческого банка, доходившее до сената, окончилось давно. Обвинены были только трое: Полянский, Ландау и Струсберг, из которых лишь первый понес существенное наказание и пошел в Сибирь; Ландау бежал, как говорили, в Америку, а железнодорожный король Беттель Струсберг по приговору суда был выслан заграницу. "Русский суд осудил меня на свиданье с тобою", писал он своей жене в Берлин. Претензии гражданских истцов, как пророчил петербургский редактор, остались неудовлетворенными "до вечности". По акциям, как и предсказывали, не получили ничего, по вкладам - тридцать копеек с рубля, или что-то в роде этого.

   Княгиню Зинаиду Павловну такой исход этого дела страшно поразил, так как она, несмотря на то, Гиршфельд, как мы видели, объявил ей прямо, что деньги потеряны безвозвратно, все-таки надеялась. Благодаря отчасти этой надежде, она подарила княжне Маргарите пятьдесят тысяч рублей и обещала после своей смерти отказать ей полтораста, когда та, узнав как бы случайно о потере ею всего ее состояния, подняла крик, что будет жаловаться на Гиршфельда и сотрет его с лица земли.

   Николай Леопольдович, по наущению которого княжна и продела всю эту историю, бледный, убитый умолял княгиню спасти его, вступив с "шальной княжной", как он называл Маргариту Дмитриевну, в какой-нибудь компромисс. Княгиня, жалея своего любимца, согласилась. Эти деньги, конечно, перешли в безотчетное распоряжение Гиршфельда.

   Когда исход банковского дела окончательно выяснился, она, надо сказать правду, раскаялась, но ничем не выдала этого перед ним.

   - Хорошо еще, что я не сделала тогда завещания, а только обещала! - утешала она себя.

   Потеряв таким образом большую часть своего состояния, княгиня, несмотря на то, что Николай Леопольдович, верный своему слову, продолжал выдавать ей крупные суммы по первому ее требованию, оплачивал баснословные счета всех ее поставщиков, не делая даже ни малейшего намека на желательное уменьшение ее бешеных трат, все-таки стала беспокоиться и внимательнее следить за действиями своего поверенного и с видимым колебанием, но пока еще без явного протеста подписывала опекунские отчеты. Такая перемена в его доверительнице, конечно, не ускользнула от зоркого Гиршфельда.

   - Надо с ней покончить, а то доживешь до беды! - стала мелькать мысль у него в голове.

   - Да и младшая дорогонько обходится, так через несколько лет она все растранжирит и я сыграю в пустую. Надо бы и с ней развязаться! - продолжал он варьировать свою мысль.

   - Как? - восставал в его уме вопрос.

   Он стал обдумывать последний страшный план. Это было в конце февраля.

   Незаметно прошел месяц. Были последние числа марта. Княгиня объявила Гиршфельду, что контракт на дачу в Петровском парке возобновлять не надо, так как она решила провести это лето в Шестове.

   - Это будет и экономнее! - уколола она его.

   Он сперва смутился этим ее решением, но затем успокоился и подумал:

   - Тем лучше, можно с ней покончить там.

   Составление рокового плана все еще не покидало его, но план как-то не укладывался в голове, хотя он уже сделал некоторые приготовления. Однажды он сидел в своем кабинете и ожидал приближения часа, назначенного для свидания с княжной Маргаритой. Ехать ему еще было рано. Оставалось более получаса. Он вспомнил, что ему надо отыскать какую-то нужную бумагу, отпер средний ящик письменного стола и вынул оттуда целый ворох документов. Вдруг что-то звякнуло. Перед ним на столе лежал ключ от первого номера гостиницы "Гранд Отель" в Т., украденный им более пяти лет тому назад.

   - Эврика! - хлопнул он себя по лбу, сунул обратно в ящик вынутые бумаги, запер стол и взяв ключ, начал его рассматривать.

   Он что-то обдумывал. Наконец, положив ключ в карман, он несколько раз прошелся по комнате и взглянул на часы,

   - Пора! - сказал он вслух, подошел к железному шкапу, отпер его и, вынув из него маленький пузырек синего стекла с завернутым тщательно замшей горлышком, положил его в жилетный карман.

   - Да, да, так будет хорошо! - говорил он сам себе, спускаясь с лестницы.

   Маргарита Дмитриевна уже ждала его в их квартирке.

   - Ну-с, надо с нею покончить! - объявил он ей после взаимных приветствий.

   - Наконец-то! - со злобною радостью произнесла она. - Ты, конечно, обдумал, как это сделать, чтобы для нас было безопасно? - продолжала она уже несколько упавшим голосом.

   - Ты отравишь ее.

   - Я! - прошептала она.

   В этом шепоте послышалась овладевшая ею вдруг робость. Она побледнела.

   - Да, ты! Кто же может это сделать иной, не возбудив подозрений. В этом пузырьке заключается сильнейший яд, две, три капли его, влитые в стакан аршада, смертельны. В аршаде он незаметен на вкус, так как пахнет тоже миндалем.

   Он подал ей маленький синий пузырек. Она взяла его. Руки ее тряслись. Она видимо боролась с волнением.

   - Когда и где? - чуть слышно спросила она.

   - В Т., в первом номере гостиницы "Гранд Отель". Я заставлю ее написать здесь расписку в принятии от меня всех, как ее личных, так и опекунских сумм и взять ее с собою в Т., под предлогом сдачи мною дел там. Она приедет туда с вечерним поездом, устанет и рано ляжет спать. Ты останешься около нее. Она вечером много пьет. Ты подашь ей стакан отравленного аршаду. Смерть наступит моментально. Тогда ты возьмешь из ее сумки бумагу, вынешь ключ из двери номера и положишь его ей под подушку, а затем осторожно и незаметно уйдешь.

   Он говорил с лихорадочною поспешностью.

   - А дверь останется открытой? - спросила она, уже с холодным вниманием слушая своего сообщника.

   - Нет, ты запрешь ее вот этим ключом, - подал он ей, вынув из кармана, ключ. - Он от того же номера и случайно попал мне в руки, когда я был в Т., в день смерти твоего отца.

   Она спокойно взяла ключ и опустила его в карман.

   - Куда же я уйду? - задала она вопрос.

   Он стал в тупик. Эта простая мысль не приходила ему в голову. Он почувствовал, что у него из под ног ускользает почва. Задуманный план рушился. Он глядел на ее с видом утопающего, которому не за что ухватиться. Она поняла его.

   - Мне надо поехать в Т. ранее, тем более, что для этого есть прекрасный предлог. Баронесса Фальк, каждую зиму бывая в Москве, заезжала к нам и приглашала меня гостить к ней. Я могу теперь сделать ей это удовольствие.

   Он схватил ее обе руки и покрыл их горячими поцелуями.

   - Ты умнее всех женщин на свете! - восторженно повторял он. - Это гениальная мысль!

   Она самодовольно улыбнулась.

   - Значит, ты по телеграмме княгини встретишь ее на вокзале, сделаешь все то, что я говорил, и возвратишься в губернаторский дом.

   - А ты? - перебила его она.

   - Я выеду вслед за княгиней с тем поездом, который приходит в Т. утром, сойду на предпоследней станции и проеду на лошадях в пригородный монастырь. Ты велишь разбудить себя у Фальк пораньше и поедешь туда к обедне. Я буду тебя ждать в маленькой рощице на берегу озера. Там ты отдашь мне бумагу и ключ. Пузырек же оставишь на столе у постели княгини. Поняла?

   - Поняла.

   - Оттуда я возвращусь на станцию и прибуду в Т. с вечерним поездом, а ты вернешься после обедни к Фальк.

   Она задумалась.

   - Но ведь это страшно рискованно, можно попасться! - произнесла она.

   В голосе ее было слышно колебание.

   - Ничуть! В виду почти постоянного запустения в этой гостинице, попасться во время совершения самого дела нет ни малейшей вероятности. Когда же на другой день в запертом номере найдут княгиню отравившуюся в постеле, с ключом от номера под подушкой, то не может быть никакого сомнения, что все следователи мира признают самоубийство. Будет даже и причина - это растрата ею опекунских денег.

   Она молчала.

   - Едва ли кто-нибудь придумает умнее того, что придумали мы с тобой, - начал он снова. - Именно с тобой, так как главная часть плана, которая ускользнула от меня и без которой он весь мог рушиться, всецело принадлежит тебе. Что же ты молчишь, ты согласна?

   - Да, согласна! - холодно и просто отвечала она.

   - Потом мы укатим заграницу, - весело добавил он.

   Таким образом третий и последний заговор между этими двумя людьми состоялся.

  

  

   Через три недели первая часть плана, составленного Гиршфельдом и княжной, осуществилась. Маргарита Дмитриевна уехала в Т. Она сообщила об этом своем намерении княгине при Николае Леопольдовиче.

   - Вот и отлично, - заметила она, - а то мы очень нелюбезны относительно баронессы. Я сама проездом в Шестово заверну в Т., сделаю ей визит и кстати захвачу тебя с собой в деревню. Ведь ты, надеюсь, не откажешься разделить нынешним летом мое затворничество?

   - Напротив, мне очень хочется в деревню, подышать чистым воздухом, а то этот пыльный парк мне надоел.

   - Вы собираетесь затворничать, княгиня? - усмехнулся Гиршфельд. - Мне очень жаль.

   - Вам? - обратилась она к нему.

   - Я собирался погостить у вас и думал повеселиться на ваших деревенских праздниках.

   - Я всегда буду рада видеть своих добрых знакомых.

   - О, в таком случае я покоен, таких добрых знакомых, как я, соберется целый дом и ваше затворничество превратится в ряд празднеств.

   Княгиня улыбнулась. Сборы княжны были недолги.

   - Вы мне, конечно, телеграфируете о выезде, - обратилась она к тетке при прощаньи, - я приеду вас встретить на станцию.

   - Непременно, непременно!

   - Вы намерены остановиться тоже у Фальк?

   - Нет, я остановлюсь в гостинице, к чему стеснять себя и их.

   На губах Маргариты Дмитриевны появилась довольная улыбка, Гиршфельд ждал ее на Рязанском вокзале и напутствовал советами и указаниями. Проводив ее, он отправился к Зинаиде Павловне. Было около десяти часов вечера.

   - Я свободен целый вечер и решил посвятить его тебе, если ты располагаешь остаться дома, - сказал он, войдя в ее будуар.

   - Конечно, я располагаю и очень рада! - оживилась она. - Будешь пить чай?

   - Пожалуй.

   Княгиня позвонила и приказала подать чаю.

   За чаем он старался превзойти даже ее в нежности.

   Она сияла.

   - У меня будет к тебе большая, большая просьба, - обратился он к ней.

   - Какая?

   В голосе ее послышались тревожные нотки.

   Это не ускользнуло от его внимания, он улыбнулся.

   - Освободи меня от твоих и личных, и опекунских дел, пусть я останусь для света твоим добрым знакомым, для тебя же по-прежнему боготворящим тебя человеком.

   - Почему у тебя явилась такая мысль и что привело тебя к такому решению? - окинула она его пытливым взглядом.

   - Безграничная любовь к тебе, моя дорогая!

   Он, расхаживавший до тех пор по комнате, подсел к ней на кушетку.

   Она глядела на него вопросительно.

   - За последнее время я заметил, - прости меня, моя ненаглядная, - я буду говорить правду, что эти дела, эти денежные расчеты омрачают даже те светлые для меня, по крайней мере, минуты, когда мы бываем одни, что ты из-за них переменилась ко мне. Я боюсь, что они в конец погубят мое, я даже не смею сказать "наше", счастье.

   - Ты ошибаешься! - вспыхнула она, но не выдержала его взгляда и потупилась.

   Она должна была сознаться, что он прав.

   - Пусть так, - продолжал он, - дай Бог, чтобы я ошибался, но в наших дорогих для меня отношениях я не желал бы и этого. Я не хочу, чтобы даже ошибочные мысли омрачали их.

   - Значит, ты отказываешься быть моим поверенным?

   - Да, но я не перестану быть для тебя тем, что я есть - другом, советником. Я хочу лишь устранить между нами всякие денежные расчеты.

   - Но ты обещал, поправить... мои дела... - робко, чуть слышно проговорила она.

   - Они поправлены. Неужели ты думаешь, что иначе я решился бы отказаться от их ведение? - смело и прямо поглядел он ей в глаза.

   - Ты не шутишь? - с нескрываемою радостью спросила княгиня.

   - Я никогда не шучу в делах. Разрешенная тобой спекуляция с капиталом твоего сына была очень счастлива, купленные мною на его деньги бумаги поднялись в цене; я, кроме того, за последнее время счастливо играл на бирже. Подведя сегодня утром итоги, я могу сообщить тебе, что не только весь капитал и доходы князя Владимира в целости, но я имею полную возможность возвратить тебе те триста две тысячи, которые ты потеряла по моей оплошности на акциях Ссудно-коммерческого банка и пятьдесят тысяч, заплаченные тобою за меня Маргарите Дмитриевне.

   Княгиня смотрела на него нежным, благородным взглядом.

   - Капитал и доходы князя, - говорил, между тем, он, - ты, обратив в государственные бумаги, сдашь от греха в дворянскую опеку. На проценты же с твоего капитала, помещенного мною в верных бумагах, будешь жить совершенно спокойно. Эти проценты составят ежегодный доход в тридцать тысяч. Я думаю довольно?

   - Конечно, конечно, за глаза, я не трону капитала и на днях же совершу завещание в твою пользу! - радостно заявила она.

   - Нет, ты этого не сделаешь.

   - Почему?

   - Чтобы не огорчать меня. Повторяю тебе, что я не хочу, чтобы у кого-нибудь из нас была даже мысль о деньгах, дела мои идут, слава Богу, хорошо, на мой век хватит, а тебя... тебя я не переживу.

   Она заключила его в свои объятия и порывисто, страстно начала целовать,

   - Милый, хороший, ненаглядный!

   - Итак, этот вопрос решенный. Я попрошу тебя никогда и не возвращаться к разговору о завещании, у тебя, во-первых, есть законный наследник, а во-вторых, тебе еще очень и очень равно думать о смерти. Разговор этот для меня тяжел. Не правда ли, ты не вернешься к нему?

   - Никогда, никогда, дорогой мой, даю тебе слово!

   - Вместо этого я попрошу тебя исполнить две мои просьбы.

   - Хоть десять, говори, нет, верней, приказывай, я раба твоя! - прижалась к нему она.

   - Во-первых, я попрошу тебя, чтобы моя полная сдача тебе дел и денег осталась тайной между нами и в особенности от княжны Маргариты Дмитриевны, так как уплатить ей в настоящее время полтораста тысяч я не могу, а она, узнав, что я рассчитался в тобой, может снова затеять историю.

   - Да, от нее это, пожалуй, станется, - задумчиво сказала она.

   - И даже наверное. Значит, ты понимаешь насколько моя просьба основательна.

   - Понимаю и, конечно, свято исполню ее.

   - Вторая просьба может показаться тебе нелепой фантазией, но я заранее умоляю тебя именем нашей любви исполнить этот мой, если хочешь, даже каприз.

   Он остановился, как бы в нерешительности.

   - Говори, говори, для тебя я исполню все? - со страстью в голосе сказала она.

   - Я сдам тебе все дела, расписки и деньги в Т.

   - Мы поедем вместе! - перебила она.

   - Нет, это будет неудобно, так как тебя там встретит княжна, да и вообще неловко. Я приеду на другой день, с утренним поездом, тебя же провожу с тем, который приходит в Т. вечером.

   - Хорошо, в чем же твоя вторая просьба, твой каприз?

   - Мне хотелось бы, - вкрадчиво начал он, - чтобы ты сегодня написала расписку о приеме от меня всех документов, денег и доверенности.

   Она хотела снова перебить его, но он не дал ей этого и поспешно продолжал:

   - Отдашь ты мне ее, конечно, в Т., по окончании приема от меня всего в целости, но мне хотелось бы, чтобы ты написала ее именно нынче, нынешним числом, с которого и начнется для меня новая эра моей, очищенной от грязи денежных расчетов, любви к тебе, мое божество - вот в чем мой каприз.

   Он глядел на нее умоляющим взглядом.

   - Какой ты еще ребенок, изволь, я напишу, - с необычайною нежностью согласилась она.

   Зинаида Павловна подошла к письменному столу и написала под диктовку Гиршфельда расписку в получении от него обратно доверенности и всех документов и денег полностью и подписала ее.

   - Теперь ты мною доволен? - обратилась она к нему, заперев расписку в бюро.

   - Благодарю тебя, благодарю тебя! - бросился он перед нею на колени.

   Она подняла его, усадила с собой рядом на кушетку и все твердила:

   - Какой же ты ребенок, какой ребенок! Он не переставал целовать ее рук.

   - Ты не бросишь меня, не обманешь? - вдруг встревоженно спросила она.

   - Что за мысли, я останусь до гроба верным твоим рабом, преданным тебе душою и телом.

   Он привлек ее к себе и покрыл поцелуями ее лицо и шею.

   Через две недели княгиня Зинаида Павловна выехала в Т., уведомив об этом с вокзала княжну Маргариту. Еще за неделю до своего отъезда она, по совету Гиршфельда, дала телеграмму в контору гостиницы "Гранд Отель", чтобы ей был приготовлен первый номер, и отправила в Шестово свою горничную с багажом, состоящим из нескольких сундуков с туалетами. С собой она взяла только одно платье для визита к баронессе.

   - До после завтра! - были последние слова Николая Леопольдовича княгине, сидевшей у открытого окна вагона первого класса.

   Поезд тронулся.

   Оставшийся на платформе Гиршфельд проводил его злобной усмешкой.

  

  

   Поезд, на котором прибыла княгиня Шестова в Т., приходит в одиннадцатом часу вечера. На платформе ее встретила Маргарита Дмитриевна, приехавшая на вокзал в губернаторской коляске. Через десять минут они уже были у подъезда гостиницы "Гранд Отель". Княжна велела кучеру ее дожидаться.

   - Я зайду к вам, ma tante, выпить чашку чаю... - сказала она тетке.

   Их провели в первый номер, приготовленный по телеграмме княгине, и тотчас же сервировали чай. Княгиня заказала себе графин аршаду. За чаем княжна начала рассказывать Зинаиде Павловне т-ские новости. Особенно заинтересовала последнюю начатая Маргаритой Дмитриевной история о недавнем романтическом бегстве жены кассира местного банка с юным адвокатом.

   Явился лакей с аршадом.

   - Уберите чай, - сказала ему Зинаида Павловна, - и пришлите горничную, я устала и разденусь, а ты, machere, расскажешь мне подробнее эту историю, когда я лягу в постель.

   Лакей начал убирать чай.

   - Разбудите меня завтра в девять часов! - отдала она ему последнее приказание.

   - Слушаю, ваше сиятельство! - ответил тот и удалился. Через несколько минут явилась горничная.

   Зинаида Павловна удалилась в спальню и стал раздеваться. Княжна осталась в приемной и стала нервно ходить взад и вперед. Ее начало охватывать волнение, она чувствовала внутреннюю дрожь. Горничная вскоре вышла из спальни и удалилась.

   Был двенадцатый час ночи, в гостинице царила мертвая тишина.

   - Я выпью у вас стакан аршаду! - крикнула княжна.

   - Пожалуйста, а потом захвати его сюда, я легла, - откликнулась княгиня из спальни.

   Маргарита Дмитриевна налила стакан и с жадностью выпила его.

   Быстро вынула она из кармана пузырек, данный ей Гиршфельдом и чуть не половину вылила из него в графин с оставшимся аршадом.

   Закупорив пузырек, она снова спрятала его в карман и, взяв графин и стакан, отправилась в спальню.

   Княгиня лежала в постеле.

   - Налей и мне! - обратилась она к племяннице.

   Та вздрогнула и машинально поставила графин и стакан на столик перед кроватью.

   - Что с тобою, ты не слышишь, налей мне аршаду! - повторила Зинаида Павловна.

   Княжна, успевшая побороть волнение, налила стакан и подала ей. Руки ее все-таки дрожали. Княгиня взяла стакан и залпом выпила его. Вдруг она схватилась за грудь, конвульсивно приподнялась а кровати, как бы собираясь крикнуть. Стакан выпал у нее из рук и упал в складки одеяла.

   Маргарита Дмитриевна инстинктивно зажала ей ладонью рот и с неестественной силой прижала ей голову к подушке.

   Судороги с княгиней продолжались.

   В коридоре раздались чьи-то шаги.

   Княжна вся точно съежилась и, продолжая все с большею силою зажимать рот тетке, впилась глазами в ее глаза, готовые выскочить из орбит в предсмертном ужасе.

   Шаги в коридоре приближались.

   Маргарита Дмитриевна как бы окаменела, не переменяя позы. Волосы у нее поднялись дыбом. В тишине номера слышно было, как стучали ее зубы.

   Шаги слышались уже у самой двери, затем стали удаляться и, наконец, смолкли совсем.

   Прошло еще несколько томительных секунд. Княгиня перестала биться. Княжна почувствовала под своей рукой холод. Перед ней лежал труп. Глаза его пристально смотрели на нее.

   Маргарита Дмитриевна бросилась к лежащей на стуле сумочки княгини. Она оказалась запертой. Это препятствие ошеломило ее. Она потеряла способность соображать.

   Так прошло еще несколько минут. Она вспомнила привычки тетки и снова направилась к постели. Труп с потемневшим лицом глядел на нее во все глаза.

   Она сунула руку под подушку и достала связку ключей. Второпях она не могла сперва найти ключ, а потом попасть в замок. Время казалось ей вечностью.

   Она дрожала, как в лихорадке. Наконец сумочка была отперта. Она вынула бумагу, опустила ее в карман, заперла сумочку и положила, как ее, так и ключи, на прежние места. А труп все глядел.

   Затем она подошла на цыпочках к выходной двери, вынула ключ, возвратилась в спальню, сунула его под подушку, поставила на стол пузырек с ядом и потушила свечу. Она бросила последний взгляд на постель и ей показалось, что она видит впотьмах, как глядит на нее труп.

   Она вышла в приемную, надела ватерпрув, шляпу, потушила лампу и подошла к двери.

   В коридоре было тихо. Она осторожно отворила дверь, вышла, заперла ее снаружи и положила ключ в карман платья, быстро прошла коридор и начала спускаться по лестнице. Дремавший сладко швейцар вскочил, распахнул ей дверь и подсадил в дожидавшуюся ее у подъезда губернаторскую коляску.

   - Домой! - сказала она кучеру. Коляска помчалась.

   Возвратившись в губернаторский дом, она приказала прислуживавшей ей горничной разбудить ее на другой день в семь часов и велеть к этому времени запрячь пролетку.

   - Я поеду к обедне, в монастырь, я уже говорила об этом баронессе! - объявила она.

   Горничная ушла. Маргарита Дмитриевна легла, но не могла заснуть. Она было потушила свечку, но в темноте ее преследовали широко раскрытые, полные предсмертной агонии, глаза ее тетки.

   Она старалась думать о другом, завертывалась в одеяло с головой, но глаза все