Гейнце Николай Эдуардович - В тине адвокатуры

ия.

   С трепетом ожидала она коротких с ним свиданий в самом отдаленном месте "старого парка", на "скамейке старого князя", между вечерним чаем и ужином. Там, на этом "проклятом месте", развивал он перед нею свои страшные планы, там предавалась она первым восторгам любви.

   Опьяненная этими восторгами, благоговейно внимала она своему кумиру.

   Даже страх перед опасностью раскрытия его страшного плана совершенно исчез из души княжны Маргариты Дмитриевны - так велика была в ней уверенность в уме, дальновидности и рассчетливости ее нового друга, союзника и соучастника.

   Она была в каком-то чаду, а между тем в нем, как в чистом воздухе, дышала полною грудью.

   Такая картина ее нравственного состояния, - последствия роковой для нее встречи, - предстала перед ней с полною ясностью во всех мельчайших деталях во дни первой, хотя и кратковременной разлуки.

   Гиршфельд уехал.

   Он поехал дня на два в Т. с какими-то поручениями от князя Александра Павловича.

   Княжна сидела одна в комнате у окна, выходящего в парк.

   Комната племянницы князя Александра Павловича находилась на одной линии с его кабинетом, комнаты через две, и была угловая, в два окна. Одно из них выходило в парк, а другое - во двор. Убрана она была сравнительно с другими княжескими апартаментами весьма скромно.

   Штофная темно-синяя мягкая мебель и такие же занавески на окнах, темные обои придавали ей мрачный вид, и единственным светлым пятном на этом темном фоне выделялась постель княжны, покрытая белоснежным тканьевым одеялом с целою горою подушек.

   Княжна спала почти сидя, иначе чувствовала страшные приливы к голове.

   В углу, между окнами, стоял косяком большой письменный стол на шкафчиках. Он был завален книгами и тетрадями. Посредине лежала какая-то неоконченная рукопись.

   Прислуге было отдано княжной строгое приказание не касаться ее письменного стола, который она убирала сама.

   Судя по его настоящему внешнему виду, можно было сразу догадаться, что за ним не сидели давно. Довольно густой слой пыли на книгах и неоконченной рукописи указывал, что к ним не прикасались, по крайней мере, несколько дней.

   Да и на самом деле, занятая совершенно иным, княжна бросила с некоторого времени свои научные работы.

   Зная, что сегодня утром Николай Леопольдович уехал и должен вернуться лишь послезавтра, она накануне еще решила, что проведет эти дни за работой и таким образом не заметит двух дней горькой, как она почувствовала, для нее разлуки.

   В эту ночь ей не спалось, она задремала лишь под утро и сквозь сон слышала, как, звеня колокольчиками, подъехала к крыльцу коляска, как уселся Гиршфельд, сопровождаемый громкими пожеланиями приятного препровождения времени со стороны князя Александра Павловича.

   - Удастся ли тебе узнать, как он проводил время? - злобно подумала она с просонья, и с этою мыслью заснула крепче.

   Было почти уже два часа, когда ее разбудил раздавшийся под самым ее окном резкий голос того же Александра Павловича, распекавшего возвратившегося со станции железной дороги кучера за то, что он дал слишком незначительный отдых лошадям.

   - Загнал, негодяй, лошадей; хозяйское добро жалеть не ваше дело! - кричал князь.

   Послышались звуки ударов нагайкой.

   Она вздрогнула, точно ударили по ней самой, и проснулась. Быстро вскочила она с постели, оделась, распахнула окно, выходящее в сад, села у него и задумалась.

   О предполагаемой работе она совершенно забыла.

   Она просидела бы, быть может, очень долго, если бы дверь ее комнаты не отворилась и на ее пороге не появилась Стеши.

   - Пожалуйте к княгине, наверх, - отрывисто обратилась она к ней.

   - Сейчас,- отвечала та, вздрогнув и встала. Стеша ушла.

   Она также была, видимо, не в своей тарелке. Грустила ли она также об отъезде Николая Леопольдовича, или же ее тревожила мысль - привезет, или не привезет он из города обещанный им дорогой подарок - неизвестно.

  

  

   Княгиню Зинаиду Павловну княжна застала пьющей чай у себя наверху. Ссылаясь на мигрень, она не сошла даже вниз.

   - Почитайте мне, ma chère, только потише. Я совсем больна, сама не могу.

   Княжна взяла раскрытый французский роман, лежавший на столе, и принялась за чтение.

   Княгиня почти не слушала. Мысли ее вертелись на Николае Леопольдовиче.

   - Зачем он уехал? Зачем его услали? Противный князь!

   В перспективе, менее чем через две недели, была еще более долгая разлука. Сын уезжал в Москву. Пребывание Гиршфельда в усадьбе теряло свое raison d'être, и из последних нескольких дней вырвать целых два дня - это ужасно!

   Княжна тоже читала машинально. Почти одинаковые с княгиней мысли бродили в ее голове, осложненные еще другим серьезным делом - предстоящим исполнением начертанного Гиршфельдом замысла.

   Чтение, между тем, продолжалось.

   Одна старалась сделать вид, что внимательно читает, другая - что внимательно слушает.

   Виновник же тревоги и печали этих трех совершенно разнородных женщин был уже далеко и думал о них, но совершенно иначе, нежели они, каждая порознь, об этом воображали.

   Николай Леопольдович с неделю, как замыслил уехать денька на два в Т.

   Ему было необходимо обратить скопленные от великих милостей княгини Зинаиды Павловны деньжонки, в размере более двух тысяч рублей, в какие-нибудь бумаги, чтобы деньги не лежали без милых сердцу Гиршфельда процентов и занимали в бумажнике менее места.

   Сделать это поблизости можно было только в одном Т.

   Хотелось ему также познакомиться с отцом и сестрой княжны Маргариты Дмитриевны. С последней в особенности, так как она являлась наследницей двухсоттысячного капитала и, пока что, до сих пор состояла ею.

   Княжна Маргарита, как он и не ошибся, дала на это свое согласие и даже благовидное поручение в форме письма к отцу и сестре.

   Кроме того, как мы уже знаем, ему надо было провести дня два в отсутствии из княжеской усадьбы.

   Задумав такую отлучку, Гиршфельд стал исподволь подготовлять к ней Александра Павловича, мельком роняя в разговоре с ним о своем желании посмотреть Т., исполнить, если было бы нужно, кстати, какие-нибудь его княжеские поручения.

   Князь, исполняя желание своего любимца, придумал несколько таких, якобы неотложных поручений, в числе которых было отвезти письмо брату, а племяннице несколько снятых недавно приглашенным фотографом видов с усадьбы и окружающих ее живописных мест.

   - Познакомьтесь, хороший, прямой человек, старый вояка! - аттестовал Александр Павлович брата.

   Николай Леопольдович хотя и обрадовался возможности уехать, но поморщился от этого поручения.

   - Впрочем, все равно, эти пустяки не помешают! - подумал он и согласился.

   Князь выдал ему, в счет жалованья, двести рублей.

   Сообщив княгине о желании князя, чтобы он ехал в Т. по делам, что подтвердил и сам князь, Николай Леопольдович успел у нее утянуть радужную на дорогу и укатил.

   Полуразваляеь в покойной дорожной коляске, оставив быстро позади себя усадьбу, он не переставал думать о ее обитателях или, лучше сказать, обитательницах.

   Княгиней он был недоволен. Она оказалась далеко не такой тароватой, как он надеялся, и старалась избегать денежных вопросов.

   Быть может это происходило оттого, что она сама не располагала большими деньгами, глядя из рук мужа, но только ему приходилось прибегать к вымышленным рассказам о бедственном положении его семьи, о старых студенческих, его беспокоящих, долгах, о чем будто бы ему сообщают и напоминают в получаемых им из Москвы письмах, и только тогда княгиня, желая его утешить, раскошеливалась, но при этом, - он это заметил, - на ее лицо всегда набегала какая-то тень.

   - Ужасная вещь иметь дело с этими стареющими красавицами, они уж чересчур щепетильны в финансовых вопросах, тревожась возникающим, вероятно, в их уме сознанием, что их любят не за увядшую красоту, а за деньги... - рассуждая про себя Николай Леопольдович.

   Мысль его переносилась к молодой княжне.

   Ею до сих пор он был чрезвичайно доволен. Он чувствовал, что она была вся в его руках, что она на самом деле отдалась ему беззаветно и бесповоротно, что она полюбила его со всею страстью молодого, нетронутого организма. Он глубоко верил только в такое плотское чувство и оно служило, по его мнению, верным залогом, что она не будет в будущем перечить его планам и не выдаст, если попадется.

   - Ну, а как попадется? - мелькнуло в его уме.

   Ему пока все-таки еще было жаль ее: она не потеряла для него еще обаяния новизны.

   - Какова-то она, как исполнительница?

   - Вернусь, увижу! - сказал он сам себе.

   Кто давненько приелся ему и изрядно таки надоел, так это Стеша.

   - С этой расправа коротка. Я уж несколько раз прогонял ее, дуется, ну и пусть... Привезу ей из города серьги и брошку... и баста!- решил он в своем уме.

   - В усадьбе-то у нас, барин, опять нечисто стало! - обернулся к нему кучер Степан, молодой парень с лунообразным лицом, опушенным жидкою белокурою бородкою.

   Уставших лошадей он пустил пройтись шагом.

   - Как, нечисто стало? - встрепенулся пробужденный от своих дум Николай Леопольдович.

   - Старый-то князь опять стал посиживать на своей скамеечке. Посмотрите, барин, быть беде.

   - Ты откуда это знаешь? - спросил он.

   Александр Павлович давно рассказал ему легенду проклятого места.

   - Парни из деревни на рыбной ловле были и опозднились, мимо ехали, так его видели и не одного даже.

   Николай Леопольдович побледнел. Он понял, что это видели его с княжной. Вдруг у него мелькнула мысль. Он улыбнулся.

   - Все вздор, бабьи сказки! - оборвал он Степана.

   Тот посмотрел на него с нескрываемым удивлением, но замолчал.

   - Эй вы, пошевеливайтесь! - тронул он вожжами лошадей.

   Вдали виднелась уже железнодорожная станция.

   Среди княжеской дворни, действительно, за последнее время ходили слухи о появлении вновь старого князя на его скамейке.

   - Стрясется, наверное, какая ни на есть беда! - решили все в один голос.

   В день отъезда Гиршфельда с горькими слезами явился на кухне Степан, избитый князем под окном комнаты княжны Маргариты Дмитриевны.

   Там он застал молодого франтоватого камердинера князя, всегда одевавшегося "по моде" и любившего ужасно цветные галстуки, Яков, так звали камердинера, считался среди дворни большим сердцеедом, и не одно женское сердце людской и деревни страдало по нем. Он всегда тщательно расчесывал свои черные кудри и красивые усы.

   - Нашего сердцегрыза-то почище тебя угостили... - указал на Якова клубский повар, Коропат Иванович, выслушав рассказ Степана о барской с ним расправе.

   Последний посмотрел на Якова и увидал на лице его три свежих красных рубца.

   - Кто это вас, Яков Петрович? - участливо обратился он к нему.

   - Кто? Известно кто, кто и вас... - злобно ответил Яков.

   - Зачто?

   - Трубка из рук, подлая, выскочила, янтарь отлетел, он меня и давай арапником полосовать, насилу убег. К барыне явился, пятишницу пожаловала, да разве этим залечишь! Долго не пройдут, проклятые, - отвечал тот, рассматривая свое лицо в снятое им со стены зеркало.

   - Под колодцем умываться почаще, первое дело, - посоветовал другой повар, Сакердон Николаевич.

   - И с чего это он таким зверем ходит? Прежде, кажись, на него реже находило! - недоумевал Степан.

   - Перед смертью, смерть чует, мухи, вон, и те злее становятся, как дохнуть им приходится! - раздражительно заметил Яков, под впечатлением ходивших слухов о появлении "старого князя".

   - Ну, кажись, смерти-то его еще не видать: гоголем ходит. Смотри, парень, тебя переживет и не раз еще разукрасит!- подзадорил Якова Коропат Иванович.

   - Издохнет скоро, помяните мое слово, издохнет!- озлился Яков и, повесив зеркало на место, вышел из кухни, сильно хлопнув дверью.

   - Ишь как его разобрало! - усмехнулся Сакердон Николаевич.

   - Красоты поубавили, а это ему перед бабами зарез! - серьезно заметил Коропат Иванович.

   Бывшие в кухне расхохотались.

  

  

   Приехав на станцию Т., Николай Леопольдович, по получении железнодорожным сторожем багажа, приказал нанять ему извозчика в гостиницу "Гранд-Отель".

   Эту гостиницу указал ему перед его поездкой князь Александр Павлович.

   Город Т. отстоит от станции железной дороги не более как в полуверстном расстоянии. Это пространство занято немощеной площадью с низенькими строениями кругом, в которых помещаются разные лавчонки, портерные, питейные дома и даже ресторации.

   Эта площадь, собственно говоря, могла бы считаться за начало города, если бы находящаяся в конце ее застава, состоящая их двух каменных, выкрашенных в белую краску столбов с гербами города, не указывала, где начинается городская черта.

   Тотчас за заставою тянется прямая улица, носящая название Дворянская.

   Гостиница "Гранд-Отель" находилась на углу Дворянской и Базарной улиц, в каменном трехэтажном доме.

   Внизу помещались магазины.

   Парадный подъезд ее выходил на Базарную, так как по Дворянской улице домов с парадными подъездами не было.

   Все дома ее обнесены палисадниками с довольно густой растительностью, что летом придает, ей весьма красивый вид.

   - Номер получше! - кинул Гиршфельд швейцару гостиницы, стоявшему у подъезда, быстро соскочив с пролетки подвезшего его извозчика.

   - Вы не из усадьбы князя Шестова? - обратился к нему швейцар.

   - Да, так что же?

   - Пожалуйте-с! Для вас готов номер первый! - бросился швейцар вынимать из пролетки чемодан.

   Николай Леопольдович остановился в недоумении.

   - Мне приготовлен? Почему?

   - Его сиятельство князь Шестов нарочного в контору изволили присылать с приказанием.

   Такое внимание приятно поразило его.

   - Добрый, бедный старик! - прошептал он, поднимаясь по лестнице в сопровождении несшего чемодан швейцара, и нечто вроде угрызения совести зашевелилось в его душе.

   - Извозчику прикажете заплатить? - уничтожил это мимолетное настроение вопросом швейцар.

   - Да, отдай там сколько следует... - отвечал Николай Леопольдович.

   - Слушаю-с. Проводи в первый номер, - сдал швейцар чемодан выбежавшему на встречу нового постояльца коридорному и быстро спустился вниз.

   - Пожалуйте! - распахнул коридорный двери одного из номеров коридора бельэтажа.

   Николай Леопольдович вошел.

   Это был лучший номер в гостинице. Он был угловой и состоял из двух больших комнат и передней.

   Четыре окна приемной выходили: два на Дворянскую и два на Базарную улицы. На них были повешены традиционные белые шторы с фестонами и тюлевыми драпри.

   В спальне было одно окно с репсовыми коричневого цвета, уже изрядно полинявшими гардинами.

   Малиновая триповая мебель приемной тоже не отличалась свежестью и сильно потертый бархатный ковер под преддиванным столом оканчивал убранство.

   Лакей поставил чемодан Николая Леопольдовича у входных дверей в передней, вынул затем из входной двери ключ с наружной стороны и воткнул его с внутренней

   - Развяжи чемодан и открой его, - приказал Гиршфельд, подавая лакею ключ.

   Тот начал исполнять приказание

   Чемодан был открыт.

   Тем временем Николай Леопольдович подошел к окну, противоположному двери, распахнул его, так как воздух в номере показался ему спертым.

   - Приготовь мне умыться, я выну сам, что мне нужно, - обратился он к слуге. Тот быстро поднялся с пола и исчез за дверью.

   От сквозного ветра дверь сильно, с каким-то звоном хлопнула. Николай Леопольдович вздрогнул.

   - Фи, как я разнервничался! - обозлился он сам на себя.

   Вынув из чемодана необходимое платье, белье и привезенные фотографии, Николай Леопольдович запер его и приказал вернувшемуся с водой лакею перенести в спальню. Когда все это было исполнено, он, совершив свой туалет, взглянул на часы.

   Было без десяти минут четыре.

   Он приказал подать себе обед, решив, что после обеда отправится к Шестовым, прогулявшись предварительно по городу.

   Обед оказался превосходным.

   За чашкой кофе, Николай Леопольдович закурил дорогую сигару, из данных ему на дорогу князем Александром Павловичем, и обратился к убиравшему со стола лакею.

   - Далеко, братец, отсюда дом князя Дмитрия Павловича Шестова?

   - Никак нет-с. Два шага по Дворянской. Сейчас, как выйдете из подъезда, повернете налево, за угол, дойдете до бульварчика, что у Собрания, по правой стороне против бульварчика, второй дом будет, одноэтажный, в пять окон, окрашенный в дикую краску.

   - Дворянская-то улица у вас, конечно, лучшая? Далеко они тянется?

   - Никак нет-с, не лучшая, - осклабился лакей. - Лучшая - Дворцовая. Как бульварчик пройдете, в нее и упретесь.

   - Городской сад есть?

   - Как же-с, около дворца.

   - Какого дворца?

   - Так у нас губернаторский дом называется.

   Докурив сигару и получив эти топографические сведения, он взял шляпу, захватил пакет с фотографиями и приказал подать себе пальто.

   - Где же ключ? - посмотрел он на дверь, выходя. Лакей вернулся в номер.

   На внутренней стороне двери ключа не оказалось. Лакей бросился искать на полу передней, в приемной, забежал даже в спальню, но бесполезно. Ключ исчез.

   - Куда он мог запропаститься? - недоумевал слуга. - Я сам его вставлял в замок.

   Он начал снова поиски, но снова безуспешно.

   - Надо будет доложить хозяину, может у него найдется запасной, - решил он.

   - Иди, докладывай, только поскорей! - сказал Николай Леопольдович. - Мне некогда.

   Лакей побежал и через несколько времени возвратился с другим ключом, который и вручил Гиршфельду.

   Тот запер дверь, положил ключ в карман и удалился.

   - И куда он мог деваться? - продолжал рассуждать сам с собою лакей о пропавшем ключе, осматривая внимательно пол коридора, возле двери.

   Поиски ключа отняли немало времени, а потому когда Николай Леопольдович дошел до указанного лакеем гостиницы бульварчика и посмотрел на часы, то оказалось, что было без четверти семь.

   - Посижу четверть часика, а ровно в семь пойду - подумал он, опускаясь на одну из скамеек бульвара. В воздухе было жарко.

   Небольшой бульварчик был обсажен густыми липами, дававшими прохладную тень, и Гиршфельд с наслаждением вдыхал распространяемую ими свежесть.

  

  

   Дом князя Дмитрия Павловича был весь виден с этой скамейки. Он выделялся среди других строений, несмотря на мрачную дикую окраску, своим уютным, приветливым видом. Стекла его пяти окон с зелеными ставнями были замечательно чисты и ярко блестели на солнце. За большими, окрашенными в такую же, как и дом, краску, отворенными настежь воротами виднелся усыпанный песком двор, содержавшийся в идеальной чистоте. Со двора направо, в дом вело парадное крыльцо, обтянутое чистой парусиной.

   Каким-то теплом, радушием и гостеприимством веет от таких домиков, все реже и реже встречающихся на святой Руси, не только в столицах, но и в губернских городах. Они год за годом уступают место домам другого типа, - большим и красивым, но, увы, ни величина новых, ни вычурная красота их архитектурного стиля не могут скрыть от глаз наблюдателя, что в основу их постройки положен не комфорт отжившего старого барства, а гешефт новых народившихся дельцов

   Чувство какого-то покоя, чувство предвкушения приветливой встречи охватывает приближающегося к такому жилищу, непременно, так и кажется, добрых, бесхитростных, простого закала людей.

   Такое же, или почти такое же чувство шевельнулось в душе Николая Леопольдовича, когда он подошел к парадному крыльцу и дернул за блестевшую, как золото, медную ручку звонка.

   - Дома? - спросил он отворившего ему дверь казачка. Тот с недоумением посмотрел на него, видимо не привык к подобного рода вопросам

   - Пожалуйте-с. Вы не из усадьбы? - спросил он, оглядывая с любопытством нового гостя.

   - Да, из усадьбы. От князя Александра Павловича. Доложи.

   - И здесь уже ждут! - подумал он про себя.

   - Пожалуйте-с в гостиную, - произнес снова казачок, сняв с него пальто и указав на дверь, ведущую в залу.

   Николай Леопольдович последовал его указанию.

   Зала, в которую он вступил из передней, была большая.

   Три окна выходили на улицу и два на двор. Убрана она была по-старинному. Два громадных зеркала в рамах из красного дерева висели в простенках. Под ними стояли ломберные столы. Слева, от входной двери, находилось старинное фортепиано, с потолка спускалась небольшая бронзовая люстра с хрустальными подвесками; на стенах было несколько бронзовых бра. На окнах с подъемными шторами ослепительной белизны стояла масса цветов. Пол, прочно выкрашенный под паркет, блестел как лакированный. Старинные стулья с высокими спинками и две старинных лампы, на высоких витых деревянных подставках, стоявшие в углах, дополняли меблировку.

   Гостиная, убранная так же, как и зала, по-старинному, мебелью красного дерева, с лакированными спинками и мягкими подушками, обитыми коричневым сафьяном, атласными такого же цвета гардинами на окнах, заставленных жардиньерками, полными цветов, была бы мрачна, если бы не вышитые подушки на диване, скамеечки и разбросанные там и сям на столиках и креслах белоснежные вязаные салфеточки, придававшие ей уютный и приветливый вид и указывавшие, как и чистота залы, на заботливую аккуратную женскую руку. Старинный персидский ковер покрывал пол, а на преддиванном столе, покрытом бархатною скатертью, стояла дорогая касельская лампа.

   - Ого! - подумал Николай Леопольдович. - Эта старина стоит и теперь хорошие деньги.

   Не успел он прикинуть в уме приблизительно стоимость окружающей его обстановки, как дверь, ведущая во внутренние комнаты, бесшумно отворилась и на ее пороге появилась грациозная, худенькая блондинка, с заплетенными в одну роскошную косу золотисто-льняными волосами, видимо, оттягивавшими назад ее миловидную миниатюрную головку

   Она была одета в простенькое светло-голубое платье из легкой бумажной летней материи.

   Это была княжна Лидия Дмитриевна.

   - Вы Николай Леопольдович Гиршфельд, из Шестова? - с детской простотой подошла она к гостю, только что хотевшему представиться, и протянула ему руку

   - К вашим услугам! - отвечал он.

   - А я Лида, сестра Марго, которую вы знаете. Она, вероятно, вам говорила обо мне, а может и нет? - наивно вопросительно поглядела она на Николая Леопольдовича.

   - Очень часто, и с восторгом!- поспешил успокоить ее Гиршфельд.

   Княжна улыбнулась довольной улыбкой.

   - Это и сделало то, что я с большим нетерпением ожидал удобной минуты вам представиться! - продолжал он.

   Княжна покраснела.

   - Что же это я говорю с вами, а не прошу сесть! Садитесь, пожалуйста!

   Они уселись около преддиванного стола.

   - Князь Александр Павлович просил меня передать вам вот эти фотографии, - подал Николай Леопольдович ей пакет.

   - Фотографии? - переспросила она

   - Да, виды, снятые нынешним летом с усадьбы и живописных мест Шестова.

   - А, очень рада, очень рада, я так люблю Шестово, но папа болен, и я уже три года как не была там. Это баловник дядя для меня и задумал снять виды. Я уж знаю. Я ему как-то раз выразила желание... - затараторила Лидия Дмитриевна, развернув фотографии и любуясь ими.

   - Вот и проклятый дуб, там никогда не бывала: страшно, а вы? - обратилась она к Гиршфельду.

   - Я бывал! - усмехнулся тот.

   - Ночью?

   - И ночью.

   - И ничего?

   - Ничего.

   Княжна посмотрела на него с каким-то суеверным страхом.

   - Я сейчас скажу папе, его вам вывезут. Он ведь теперь совсем не может ходить... - с грустью сказала она и вышла в ту же дверь, оставив ее полуоткрытой

   - Заманчивая штучка, особенно для сластолюбивых старичков! Грезовская головка - выражение невинности и глупости на лице! - подумал Николай Леопольдович, провожая ее глазами.

   - Очень рад, очень рад, проси сюда к чаю, запросто! - послышался из соседней комнаты добрый старческий голос.

   Княжна Лидия быстро впорхнула в гостиную.

   - Папа просит вас в столовую, вы застали нас за чаем, так не хотите ли, запросто.

   - С большим удовольствием! - поклонился Гиршфельд и последовал за княжной.

   В небольшой столовой за столом, уставленным разного рода домашним печеньем, с кипевшим прекрасно вычищенным томпаковым самоваром-вазой, в кресле на колесах, сидел князь Дмитрий Павлович Шестов и какой-то молодой, скромно одетый, выразительный брюнет.

   Князь Дмитрий Павлович был чрезвычайно симпатичный старик, с открытым, добродушным, чисто русским лицом. Остатки седых волос были тщательно причесаны по-старинному, на виски, густые седые брови, нависшие на добрых, юношески-свежих глазах, были бессильны придать им суровый вид. Длинные седые усы с подусниками сразу выдавали в нем старую военную складку, если бы даже он не был одет в серую форменную тужурку с светлыми пуговицами - его обыкновенный домашний костюм. Ноги старика были закрыты пледом.

   В столовой было прохладно. Два окна, выходившие в сад, были открыты.

   Николай Леопольдович представился князю и передал ему письма его брата и дочери.

   - Очень рад познакомиться... - с чувством пожал князь ему руку.

   - Вы позволите?- указал он на письма.

   - Помилуйте, пожалуйста! - отвечал Гиршфельд. Князь распечатал письма и принялся за чтение.

   - Антон Михайлович Шатов, Николай Леопольдович Гиршфельд! - представила княжна молодых людей и заняла свое место за самоваром.

   Новые знакомые пожали друг другу руки. Княжна подала Гиршфельду стакан чаю, тот взял его, поклонившись, и присел к столу.

  

  

   Антон Михайлович Шатов был тот самый "идеальный друг" княжны Маргариты Дмитриевны Шестовой, мысль о котором, подобно голосу совести, возникла в уме княжны перед роковой для нее беседой с Гиршфельдом в "старом парке".

   Княжна, впрочем, ни одним словом не обмолвилась об этом знакомстве своему новому другу.

   В начале она даже позабыла о его существовании в вихре увлекшей ее страсти, а потом как-то инстинктивно не хотела профанировать чистое чувство этого человека перед практическим до цинизма спутником ее жизни.

   Саркастическая улыбка, с которой непременно встретил бы Николай Леопольдович рассказ о начале романа ее юности и о герое этого романа, казалось ей, до боли потревожит память о ее прошлом, а эту память, несмотря на уверенность в счастии настоящего и будущего, она почему-то ревниво охраняла.

   По окончании курса, Антон Михайлович поселился в доставшемся ему после смерти отца небольшом наследственном домике на окраине города Т., занялся практикою и стал готовиться к докторскому экзамену.

   Молодой, внимательный и счастливый врач, он скоро заслужил доверие города и практиковал на славу.

   Впрочем, не хорошая практика, не родной город и не родительский дом, с которыми связывали его столь дорогие для всех воспоминания раннего детства, привлекали его в Т.

   Неразделенное чувство, как известно, сильнее и живучее.

   Такое-то чувство сохранял он в своем сердце к княжне Маргарите Дмитриевне.

   Она не ошибалась, чувствуя, что до сих пор ее пленительный образ занимает воображение молодого идеалиста, что до сих пор одно ее слово способно перевернуть весь склад его жизни.

   Он давно уже подыскал в уме своем оправдания ее с ним поступка, ее поспешного бегства из Москвы, после того счастливого для него дня, когда он увидал в ее глубоких, как море, глазах светоч зарождающейся взаимности.

   - Она боялась помешать мне и себе работать, сделаться полезными человечеству. Она испугалась мысли, чтобы время восторгов взаимной любви не стало для нас второй Капуей. Она принесла, быть может, свое личное чувство, возможность своего личного счастья на алтарь общего дела.

   Он за это был от нее в восторге.

   Новые встречи, новые люди успели на время заглушить в ней зародившееся к нему чувство, но он уверен, что оно еще тлеет под пеплом и будет время, когда оно разгорится, если не в пожар (он этого не хотел, он даже боялся этого), то в скромный приветливый костерок семейного счастья.

   Дом ее отца, где он изредка, раз в год, мог видеть ее, где она провела свое детство и юность, где все напоминало о ней, стал для него тем любимым, укромным уголком, где он отдыхал, витая в прошедшем, мечтая о будущем.

   Настоящее его было: работа, наука и практика.

   За последнее, впрочем, время любовь его к княжне Маргарите, приезжавшей в отцовский дом раза три, или четыре, не то чтобы уменьшилась, а как-то притупилась. Мечты о возможности грядущего счастья хотя и не покидали его, но помимо его воли являлись закутанными в дымку сомнения.

   Теплота дружеских отношений к нему князя Дмитрия Павловича, худо скрытое восторженное обожание со стороны княжны Лиды постепенно примиряли его с действительностью.

   Порой даже у него являлась мысль: не в этой ли действительности следует искать ему столь желанной тихой пристани?

   В доме князя Дмитрия Павловича Шатов был уже несколько лет почти ежедневным гостем, считался как бы родным. Отсутствие его за обедом или вечерним чаем было редким явлением.

   - Кто это нынче увлек нашего молодого доктора? - обыкновенно говорил князь, не видя его за столом и лукаво поглядывая на краснеющую под взглядом отца Лмду.

   Князь догадывался о чувствах его младшей дочери к молодому гостю, не подозревая чувств последнего к его старшей дочери.

   К чести князя Дмитрия Павловича надо сказать, что он был весьма невысокого мнения о геральдических достоинствах, и молодого энергичного труженика науки далеко ее считал неравною партиею для княжны Шестовой.

   Поведение Шатова, исполненное чисто братских чувств по отношению его к княжне Лиде, непоколебимая уверенность князя в высокой честности и чистоте взглядов его молодого друга делали то, что князь спокойно доверял ему свою дочь, и Шатов, к величайшему удовольствию влюбленной Лиды, был постоянным и бессменным ее кавалером на прогулках и редких выездах.

   В городе все считали его женихом княжны Лидии Дмитриевны, необъявленного еще за юным возрастом невесты.

   Никто, конечно, и не подозревал, что любовь к старшей сестре со стороны предполагаемого жениха препятствует счастью младшей.

   Менее всех подозревала это сама княжна Лида.

   Долгие беседы с Шатовым о княжне Маргарите, видимо, весьма для него приятные, доставляли и ей большое удовольствие.

   Разделяемый им ее восторг по адресу старшей сестры она считала, лишь должною данью достоинствам княжны Маргариты.

   Будучи еще совсем ребенком, княжна Лида не ведала страсти и ее вполне удовлетворяло то нежное внимание, с которым относился к ней любимый ею человек, отыскавший эту нежность в своем сердце, переполненном любовью к другой.

   В альбоме Лиды, большой охотницы до стихов, находилось между прочими стихотворение Шатова, написанное по ее просьбе на второй год пребывания его в Т.

   Восторженный медик был немножко и поэтом.

   В этом стихотворении он сравнивал княжну Лидию с манящей его тихой пристанью, и ее сестру - с бурным морем, пробуждающим в нем желание мчаться вдаль.

   Впрочем, с течением времени, как мы уже сказали, отношения Шатова к этим двум встретившимся на его пути девушкам несколько изменилось.

   Привязанность к нему княжны Лиды, ежедневные встречи с ней, давшие ему возможность узнать ее близко и оценить все достоинства этой детской, нетронутой души, постепенно оттесняли в глубину его сердца яркий образ ее сестры, а братское нежное чувство дружбы превращалось незаметно для него самого в чувство тихой, без вспышек, страсти.

   Ко времени нашего рассказа ему шел двадцать девятый год.

  

  

   Князь Дмитрий Павлович окончил чтение писем и передал их дочери.

   - Брат Александр пишет, что в половине сентября приедет в город недели на две. Из письма Марго видно тоже, что она приедет к этому времени. Тебе тут тоже есть от нее записочка.

   - Вот это хорошо, это очень кстати, что все будут в сборе! - радостно воскликнула она, бросив полный любви взгляд на Шатова, и занялась записочкой сестры.

   От наблюдательности Гиршфельда не ускользнул это взгляд.

   - Ого, - подумал он. - Дело-то у этих голубчиков, кажется, уже на мази. Ну, да Бог с ними. Двухсот тысяч тебе, голубчик, в приданое не получить!

   - Очень, очень, повторяю, приятно мне вас видеть у себя. Заочно я уже давно знаком с вами, так как брат Александр в каждом письме упоминает о вас, расхваливая вас, как человека и как воспитателя и руководителя его сына... - обратился князь Дмитрий к Николаю Леопольдовичу. Тот, сделав сконфуженный вид, поклонился.

   - Это не комплимент, я вполне убежден в ваших высоких качествах, так как без них приобрести дружбу и доверие брата, особенно в такое короткое время, невозможно. Мы с братом люди тяжелые, подозрительные и свое расположение даром и опрометчиво не даем.

   Князь при последних словах своими добрыми глазами посмотрел на Антона Михайловича, занятого разговором в полголоса с княжной Лидой.

   До навострившего уши Гиршфельда долетали слова: свадьба, Москва, экзамен.

   Громкий голос князя мешал ему слышать более.

   - Особенных достоинств я за собой не вижу, я только исполняю свой долг, - отвечал он на последние слова князя Дмитрия.

   - Скромность - вот уже первое достоинство! - заметил тот.

   Гиршфельд потупил глаза, все настойчиво прислушиваясь к разговору молодых людей на другом конце стола.

   Чаепитие, между тем, окончилось.

   Завязался общий разговор.

   Из него Николай Леопольдович узнал профессию и положение своего нового знакомого - Шатова и увидал близость его отношений к дому князя Дмитрия.

   Не ускользнула от него и нежная любовь к молодому другу дома, прорывающаяся в словах и взорах княжны Лиды.

   Чувство злобного недоброжелательства, желчное настроение при виде чужого счастья напали на него.

   - Не худо бы лишить этого молодца его лакомого кусочка, может и нам пригодится. Надо переговорить с Маргаритой... - пронеслось у него в голове.

   - Папа, тебе пора спать, ты и так дурно себя весь день чувствовал... - сказала княжна Лида, взглянув на висевшие в столовой часы, показывавшие одиннадцать - время, в которое князь Дмитрий Павлович обыкновенно ложился спать. В доме князя Дмитрия не ужинали никогда.

   - Мне теперь лучше, можно бы и посидеть для дорогих гостей, - заметил князь, сдерживая зевоту.

   Гости поняли, что это любезность, и стали прощаться.

   - Жду вас завтра к обеду, без церемонии, отказом обидите меня и молодую хозяйку, - крепко пожал князь Дмитрий руку Гиршфельду.

   - Сочту за честь... - раскланялся последний.

   - Лучше, если это доставит вам удовольствие, - отвечал князь,

   - В этом едва ли можно сомневаться, - заметил Николай Леопольдович, с чувством пожимая на прощанье маленькую ручку княжны Лиды.

   Он, впрочем, у всех хорошеньких женщин пожимал руки с чувством.

   - Вас я не приглашаю, вы свой, - простился князь с Шатовым.

   - Еще бы его приглашать теперь! - улыбнулась княжна Лида, подчеркнув последнее слово.

   Молодые люди вышли из ворот княжеского дома. Была прелестная августовская свежая ночь

   - Какая чудная ночь! Вам далеко? Я бы с удовольствием прогулялся! - обратился Гиршфельд к Шатову.

   - Да, я живу довольно далеко, за Дворцовой улицей, за мостом, впрочем, что же я вам объясняю, ведь вы первый раз в городе?- отвечал тот.

   - В первый, а потому и хотел обратиться к вам с вопросом, где бы у вас тут поужинать? Хотелось бы не дома, а на народе.

   - В ресторане при гостинице "Гранд-Отель".

   &nb