Гейнце Николай Эдуардович - В тине адвокатуры

sp; - Это будет дома - я там остановился.

   - В Коннозаводском собрании.

   - Это что за учреждение?

   - Так называется местный клуб.

   - Но там нужно, вероятно, записываться?

   - Конечно, но я состою членом, хотя очень редко бываю, но могу вас, если хотите, записать: идти мне все равно мимо.

   - А поужинать вместе? - предложил Гиршфельд.

   - Нет, благодарю вас, я никогда не ужинаю и дома у меня спешная работа... - отказался Шатов.

   - Так будьте так добры, запишите.

   - С удовольствием.

   Гиршфельд последовал за Шаговым.

   Они прошли бульварчик, вышли на Дворцовую улицу и повернули налево.

   - Какие, видимо, прекрасные люди эти Шестовы... - прервал молчание Николай Леопольдович.

   - Князь образцовый человек, один из типов вырождающегося, к сожалению, поколения... - серьезно заметил Шатов.

   - Ну, и в их поколении тоже много было сорной травы! - вставил Гиршфельд.

   - Но зато были люди, каких теперь нет - носители идеалов.

   - Каких идеалов?

   - Честности, стойкости и неподкупности убеждений и бескорыстной любви.

   - Почва была для возрастания этих сладостей за спиною крепостной, рабочей силы, - сквозь зубы проговорил Гиршфельд.

   Шатов не ответил ни слова.

   - Он куда дряхлей на вид князя Александра Павловича, не смотря на то, что моложе... - вышел из неловкого молчания, после своей неуместной фразы, Николай Леопольдович.

   - Он серьезно болен, - печально отвечал Шатов, - кроме паралича ноги у него болезнь сердца. Бывший с ним сегодня перед обедом припадок меня очень беспокоит. Я боюсь, что княжна Лидия Дмитриевна скоро сделается сиротою.

   - Вы думаете?

   - К сожалению, почти уверен.

   Они дошли до ярко освещенного здания - это и было Т-ское коннозаводское собрание.

   Шатов записал Гиршфельда в клубную книгу и простился с ним.

   - Поужинали бы вместе? - снова предложил Николай Леопольдович.

   - С удовольствием посидел бы с вами, если бы не спешная работа... - извинился Шатов и вышел из швейцарского клуба.

   Николай Леопольдович стал подниматься по освещенной лестнице.

  

  

   Т-ский клуб был устроен по обыкновенному типу провинциальных клубов.

   Запертая в обыкновенные дни танцевальная зала, несколько игорных, биллиардная и столовая с буфетной в глубине.

   Посетителей было довольно много.

   В игорных комнатах слышны были лишь карточные возгласы.

   Из биллиардной доносились щелканье шаров и счет маклера.

   В столовой было шумно.

   Громкий говор и хохот указывали на собравшуюся веселую компанию.

   Гиршфелъд направился туда.

   Не успел он войти, как один из сидевших за столом вскочил и бросился к нему навстречу.

   - Ба, кого я вижу, какими судьбами, откуда?

   Это был Владимир Павлович Кругликов.

   Гиршфелъд объяснил причины своего приезда в Т. и то, что он явился в клуб прямо от князя Дмитрия Павловича.

   - Значит ужинать, потому у князя Дмитрия не поужинаешь. Я не говорю это в том смысле, как говорит русский народ "не пообедаешь" князь - сердечный человек, и в буквальном смысле пообедать у него можно очень даже вкусно... - затараторил Кругликов.

   - Я завтра в этом надеюсь убедиться: зван обедать! - улыбнулся Гиршфелъд

   - На кого сюда записались?

   - Меня записал доктор Шатов, с которым я познакомился у князя.

   - А, жених!

   - Чей?

   - Княжны Лидии Дмитриевны. Это держится пока под секретом, но в этой приятной должности он состоит давно. Чай записал, а сам драло?

   - Да.

   - Чудак, домосед, а хороший, душевный парень и прекрасно знает дело. Да что же мы стоим! Милости прошу к нашему шалашу. В компании веселее. Люди все собрались выпить не дураки. Ужинать еще рано. Красненького выпьем?

   - Пожалуй,

   - Человек, бургунского!

   Владимир Павлович быстро представил Гиршфельда человекам около десяти, занимавшим почти половину громадного стола, назвал их по фамилиям.

   - Это, господа, необыкновенный человек, - возгласил Кругликов, указывая на Николая Леопольдовича. - Несмотря на его молодость и красоту, князь Александр Павлович Шестов имеет к нему полное доверие. Он доверяет ему все, даже свою жену.

   Присутствующие расхохотались.

   - Это еще не все. Он образцовый ментор юридического сына князя Шестова.

   Хохот усилился.

   Особенно громко и задушевно хохотал сидевший тут же барон Павел Карлович Фитингоф, занимавший уже давно место правителя канцелярии губернатора и бывший правою рукою барона Фалька.

   Павел Карлович, спустя полгода после свадьбы Зинаиды Павловны, женился на племяннице баронессы Ольги Петровны, на той самой, которая была неудачно выписана ею из Петербурга для обольщения князя Александра Павловича

   Он был уже отцом четырех дочерей.

   Николай Леопольдович нашел нужным тоже улыбнуться и только укоризненно покачал головою по адресу Владимира Павловича,

   - Когда вы перестанете балаганить?

   - Кончил, дружище, кончил! - потрепал его по плечу Кругликов. - Вот кстати и бургунское.

   Николай Леопольдович поместился рядом с Владимиром Павловичем.

   Прерванный приходом Гиршфельда разговор возобновился.

   Собравшиеся оказались все охотниками.

   Разговор шел о собаках.

   Говорил, впрочем, почти один Кругликов.

   - Что вы там ни говорите, барон, про своего Арапа, собака, нет слов, хорошая, но до моего Артура ей далеко. На вид она у меня не мудреная, по душе скажу, даже и порода не чиста, но ума палата, да не собачьего, сударь вы мой, а человеческого ума. Не собака - золото; только не говорит, а заговорит - профессор. Вы что это, господин ментор, в усы смеетесь, или не верите? - обратился он к Гиршфельду.

   - Нет, я ничего, так!- улыбнулся тот.

   - То-то так! Нет, вы послушайте, я вам про моего Артура расскажу, диву дадитесь, благоговение почувствуете, зря хвалить не буду - не продавать. Не продажный он у меня. Генерал Куролесов полторы тысячи за него давал. За пятнадцать тысяч говорю, ваше превосходительство, не отдам. Так-то.

   - Расскажите, расскажите, это интересно! - послышались голоса.

   - А вот что расскажу я вам, государи мои, - начал Кругликов, - охотился это я прошлым летом, охота не задалась, еду я обратно. Артур возле дорога, по полю, бежит, вдруг стоп - остановился. Я попридержал, думаю, посмотрю, что такое. Вижу Артур стоит и как раз перед кочкой, как вкопанный. Заинтересовало это меня, сошел я с лошади, иду и как близко стал подходить - место низкое, вижу на кочке сидит дупель, а перед ним Артур стоит и оба не пошевельнутся. Я ближе, ни с места, и что же вы думаете, государи мои, шапкой я дупеля-то прикрыл. Это он, значит, под взглядом Артура окаменел, а может быть и загляделся, потому что при стойке - картина, а не собака.

   - Да, это случай на самом деле из ряда вон... - заметили слушающие, едва сдерживая хохот.

   - Да что тут случай, - продолжал Кругликов. - Года два тому назад с Артуром у меня случай был, так случай, кабы мне кто рассказал, не поверил бы, ей-ей, не поверил. Охотился я близ именья графа Панскова, чай все его знаете, а в самом именьи графа охота на диво, ну, да запрещает. Отправился, однако, я к нему сам, принял радушно, обедать оставил и приказ в контору дал охотиться мне у него не препятствовать. Денька это два спустя поплелся я с Артуром в его лесок. Молоденький этакий с кустарничком, самое тетеревиное место. Только это я ступил на опушку, Артур впереди и уже встал, а навстречу мне сторож. "Не приказано здесь охотиться, говорит".

   - Мне, говорю, сам граф позволил, и фамилию свою назвал.

   - Не можем знать, только не приказано.

   - А далеко, говорю, контора?

   - Да версты три с небольшим будет.

   - На, говорю, тебе полтину, сходи спроси: Кругликову, дескать, дозволено ли охотиться? А до тех пор я выстрела не сделаю.

   - Записал это я ему на бумажке мою фамилию и отправил, сказав, что тут же и подожду его. Парень пошел. Смотрю, а Артур все стоит. Сел это я на опушке, трубочку закурил, потом прилег, не идет мой парень назад. Соскучился я и вздремнул, с час с места таки проспал. Парень мой вернулся, разбудил.

   - Виноват, говори, ваше высокородие, извольте пулять.

   - Глянул я на Артура - все стоит. Пиль! - закричал я, выпалил, ну, две штуки на месте и положил. Вот это собака, а вы - Арап. Далеко вашему Арапу! - обратился Владимир Павлович к барону Фитингофу. -

   Тот только улыбнулся.

   - Я ничего не вижу особенного, - проговорил Гиршфельд, - собака у вас, значит, часа два простояла?

   - Да-с, два часа, или около этого. Как же это ничего особенного? - налетел на него Кругликов.

   - Да так! С одним моим знакомым был случай не в пример необыкновеннее вашего. Жил это он в своем имении Харьковской губернии, сад у него был при доме большой, а за садом болото. Вот он раз утречком взял ружье, собаку крикнул - Нормой звали - и отправился через сад на болото. Собака вперед убежала и на болоте уже стойку сделала, а он только что к нему подходить стал, как вдруг из дому лакей бежит.

   - Пожалуйте, говорит, домой, эстафета.

   - Вернулся мой приятель, получил известие о смерти своей тетки, жившей в ближайшем уездном городе. Сейчас это лошадей туда. Пока там, с похоронами возился, наследство кое-какое осталось ему по завещанию, пришлось в губернский город ехать - утверждать завещание. Все это он покончил, имущество принял, во владение ввелся. Месяца через два в имение к себе вернулся.

   - А где же, говорит, Норма?

   Хвать-похвать - нет собаки.

   - Да ведь с тех пор, как вы тогда на охоту пошли, ее и не видать, - сообразили домашние.

   Пошли на болото и что же? Собака скелет и дупель - скелет. Вот это стойка! - засмеялся Гиршфельд.

   Присутствующие разразились неудержимым хохотом.

   Владимир Павлович обиделся и стал глотками отпивать бургунское.

   Это продолжалось, впрочем, недолго.

   - Э, да вы большой руки шутник! - потрепал он его по плечу.

   - Вывьем лучше.

   Гиршфельд чокнулся.

   Попойка, а затем и ужин пошли своим чередом.

   В пятом часу утра Кругликов подвез Гиршфельда к подъезду гостиницы "Гранд-Отель".

  

  

   Николай Леопольдович, сказав себе, что дело у этих голубчиков, как он назвал Шатова и княжну Лиду, кажется, на мази - не ошибся.

   Шатов накануне того дня, когда Гиршфельд приехал в Т., сделал предложение княжне Лидии Дмитриевне и получил согласие как ее, так и ее отца.

   Это случилось для него совершенно неожиданно.

   После обеда, когда князя Дмитрия Павловича увезли, по обыкновению, в кабинет подремать и молодые люди остались в гостиной одни, Антон Михайлович, между прочим, заговорил о своем отъезде в Москву для экзамена и защиты диссертации.

   - Вы, конечно, туда не надолго? - испуганным голосом спросила Лида.

   - Нет, вероятно, придется остаться в Москве, мне предлагают место ординатора при клинике, там более материала для нашей науки и отказаться перейти в столицу - грешно. Это значит пожертвовать наукой.

   - А пожертвовать мной ничего не значит, расставшись навсегда? - вдруг каким-то неестественным голосом вскрикнула она и неудержимые слезы брызнули из ее глаз.

   Он машинально опустился перед ей на колени.

   Этот безыскусственный взрыв неподдельного горя детски чистой, наивной души произвел на него чарующее впечатление.

   Разлука с этим плачущим, беззаветно любящим его ребенком представилась для него самого невозможной.

   - Зачем же расставаться, можно и не расставаться, если вы только согласитесь быть моей женой! - сам не свой, прошептал он, отнимая руки княжны от ее лица.

   Руки повиновались и упали ему на плечи.

   Прелестное заплаканное личико, озаренное улыбкой счастья, более красноречивой, нежели всякое согласие, выраженное словами, приблизилось к его лицу.

   - Милый, хороший! - шепнули ее губки. Их уста слились в долгом поцелуе. Княжна Лида опомнилась первая.

   Быстро вскочила она с кресла и, снова закрыв лицо руками, бросилась вон из комнаты.

   Шатов остался один.

   Он почувствовал какое-то просветление, как-то особенно легко стало ему. Точно у него спала с глаз долго бывшая на них повязка, точно он сбросил со своих плеч какую-то долго носимую тяжесть.

   Девственно чистый поцелуй, казалось ему, рассеял мрак, окутывавший его страсти, дал ему силу сбросить с себя гнет прошедшего.

   Он возродился.

   Твердою походкой бесповоротно, уже осмысленно решившегося человека направился он в кабинет князя Дмитрия, как бы предчувствуя, что его Лида должна быть именно там.

   Он не ошибся.

   Прямо из гостиной, после первого неожиданного для нее самой, подаренного ею любимому и любящему человеку поцелуя, бросилась она в кабинет к отцу, забыв даже, что он предается послеобеденному сну.

   Быстрый вход дочери разбудил старика, дремавшего в кресле.

   Он с удивлением увидал ее заплаканное лицо.

   - Что случилось, что с тобой?

   - Я счастлива, папочка, счастлива! - упала она к нему на грудь и зарыдала.

   - Если счастлива, так чем же ты плачешь, разве плачут от счастья?

   - Плачут, папочка, плачут, я так счастлива, что не могу ничего более делать, как плакать.

   - Но в чем же дело, утри слезки и расскажи толком.

   Она бросилась его целовать.

   - Я люблю, папочка, и любима...

   - Кем это? Вот им? - улыбнулся князь, указывая на входящего в кабинет Шатова.

   - Им, им? - прошептала она и снова спрятала свое лицо на груди отца.

   - Князь, я люблю вашу дочь и прошу ее руки. С ней я уже говорил - она согласна! - дрогнувшим от волнения голосом произнес Антон Михайлович.

   - Во-первых, я для вас не князь, а Дмитрий Павлович, а во-вторых, надо бы прежде поговорить со мной... - с напускной суровостью проговорил он.

   - Простите, это вышло для нас обоих так неожиданно... - стал оправдываться Шатов.

   - Прощаю, прощаю. Возьмите ее от меня, пожалуйста, совсем, а то она мне все пальто слезами испортит, только чур, чтобы в жизни ее с вами были только такие слезы - слезы радости.

   Князь нежно отстранил от себя рукою дочь, которую Шатов бережно принял в свои объятия. Она взглянула на него сквозь слезы.

   - Милый, хороший! - прошептали ее губы.

   - Будьте покойны, Дмитрий Павлович, что я не допущу печали коснуться этой ангельской души, что ценой целой жизни я буду бессилен заплатить за дарованное мне судьбой счастье! - уверенно произнес Антон Михайлович.

   - Да благословит вас Бог! - произнес князь над коленопреклоненными дочерью и Шатовым.

   - Я люблю вас, как сына и верю вам... - с чувством обнял он наклонившегося к нему после благословения Антона Михайловича и крепко поцеловал будущего зятя. - Поцелуйте теперь невесту.

   Княжна Лида успела уже вытереть слезы и, вся зардевшись, исполнила приказание отца.

   Увы, это уже был не тот - первый поцелуй.

   - Прикажите выкатить меня в гостиную - там потолкуем.

   Жених и невеста вышли из кабинета. В этот же вечер было решено до времени не объявлять о помолвке, а написать дяде и сестре в Шестово. Княжна Лида принялась писать письма. Князь со своей стороны написал брату. Письма были отправлены с тем же нарочным, который был прислан в город князем Александром Павловичем заказать номер в гостинице "Гранд-Отель" и уведомить князя Дмитрия о визите к нему Николая Леопольдовича Гиршфельда.

   Нарочный уехал с вечерним поездом.

   Долго, под наплывом новых ощущений, не могла заснуть в эту ночь княжна Лида. Ей представлялось, как обрадуется дядя, узнав о счастии своей любимицы, как будет довольна ее ненаглядная Марго.

   Милый, хороший Тоня, как она мысленно называла Шатова, не выходил из ее головы.

   Его поцелуи горели на устах.

   Наконец, она заснула крепким сном юности, но сладостные грезы не переставали виться над ее золотистой головкой.

   Не спал и Шатов.

   Такая неожиданно близкая перспектива тихого семейного счастья, этого долго лелеянного им идеала, все еще казалась ему несбыточной мечтой и он с трудом верил в ее действительность.

   Сон бежал от него, и картины одна другой заманчивее проносились в его воображении, а вдали, как бы в тумане, нет, нет, да и восставал все еще пленительный, но получивший какой-то мрачный оттенок, образ княжны Маргариты.

  

  

   С тяжелой головой, после бессонной и бурно проведенной ночи, около двух часов дня проснулся в гостинице Николай Леопольдович.

   Отперев дверь, он позвонил.

   Явился лакей.

   - Умываться и чаю скорей!

   - К вам приходил человек от княжны Шестовой.

   - От Лидии Дмитриевны?

   - Так точно.

   - Ко мне?

   - К вам-с. Князь Дмитрий Павлович приказали долго жить.

   - Умер?

   - Скончались сегодня в ночь, под утро, я уж сбегал поклониться праху, на стол положили. Народищу страсть - весь город, любили их-с очень, хороший человек были, царство им небесное.

   Николай Леопольдович остолбенел.

   Весть о смерти вообще производит и на черствых людей тяжелое впечатление.

   Это зависит от ее субъективности, от сознания неизбежности для каждого из нас переселения туда, "где нет ни печали, ни воздыхания", но где предстоит расплата за все совершенное в "земной юдоли".

   Представление о такой окончательной расплате покоится на прирожденной в человеческом разуме идеи возмездия. Оно появляется рано или поздно у всех без изъятия, несмотря на глубокое убеждение иных в безотрадной "нирванне". Биографии величайших атеистов дают тому разительные примеры.

   Вспомним Вольтера.

   Известие же о переселении в лучшие миры человека, которого мы за несколько часов видели живым, надеющимся, не думающим о скорой разлуке с близкими, не помышляющим о том, что минуты его сочтены, что смерть, грозная, неизбежная, стоит буквально за его спиною - потрясающе.

   Оно холодит мозг, мутит воображение.

   Быстро одевшись и наскоро выпив стакан чаю, Гиршфельд прежде поспешил все же в банк, а затем в дом князя.

   Вся улица около дома была запружена разнокалиберными экипажами, начиная с патриархальных долгушек и кончая венской изящной губернаторской коляской.

   Весь город буквально съехался в дом ныне уже покойного т-ского аристократа.

   Зала, где лежало на столе бездыханное, одетое в военный мундир тело князя, еще вчера так радушно принявшего Гиршфельда, была битком набита собравшейся на первую панихиду публикой.

   Вся аристократия была в сборе, но кроме нее толпились люди и из других слоев т-ского общества, даже самых низших, что доказывало, что город потерял не только князя, но и человека.

   Какая-то старушка на дворе искренними горькими слезами плакала и причитала о потере ею ее "родимого князюшки" и "благодетеля".

   Гиршфельд протеснился в толпу.

   Панихида уже оканчивалась.

   По ее окончании, он благоговейно поклонился праху покойного, но взглянуть ему в лицо не посмел.

   Среди собравшихся он увидел Кругликова и молча разменялся с ним кивком головы.

   Бледный, мрачный Шатов стоял прислонившись к косяку двери, ведущей в гостиную.

   Высказанное им вчера Гиршфельду пророчество сбылось так невозможно скоро.

   Не успел он вчера же вернуться домой и сесть за работу, как за ним прислали от князя Дмитрия Павловича, с которым сделался второй припадок, сильнее первого.

   Он поспешил туда и застал князя близким к агонии.

   На коленях, у его постели, в белой юбке и кофте, стояла онемевшая от неожиданности случившегося, от инстинктивного предчувствия близкой потери, княжна Лида.

   Роскошные распущенные волосы золотой волной падали на ее спину.

   Ее позвали в тот момент, когда она делала свой ночной туалет.

   - Вы пришли... это хорошо... не как доктор... а как будущий ее муж! - слабым голосом проговорил больной и повел уже затуманившимся взглядом в сторону дочери. - Как доктор... не надо... умираю...

   Шатов держал князя за руку.

   Пульс больного указывал на отлетающую жизнь.

   Глаза Антона Михайловича наполнились слезами. Он отвернулся, чтобы скрыть их от больного, но не смог вымолвить неправды - слова утешения. Как врач, он видел, что помощь бессильна.

   - Благословить... - прошептал больной. Шатов понял и опустился на колени рядом с Лидой. Больной сделал неимоверное усилие и положил на их головы свои руки.

   В это время в дверях спальни появился священник - этот врач души, никогда не приходящий поздно.

   Шатов встал и поднял свою невесту, которая машинально, как бы в забытьи, рука об руку вышла с ним из спальни умирающего отца.

   Он привел ее в гостиную и усадил на то самое кресло, с которого так недавно, только третьего дня, она убежала к отцу сообщить ему о первом ее шаге в новую полную жизнь, о решимости исполнить первый долг женщины - стать любящею женою, а теперь в соседней комнате этот ее отец и друг, благословивший ее на этот акт, отдавал последний долг в своей оканчивающейся жизни.

   Священник совершил таинство.

   Их снова позвали к постели князя.

   Княжна Лида послушно дала Шатову снова повести себя за руку.

   На столике, около постели князя, лежал вынутый священником из стоявшего в углу киота образ в золотой ризе - тот самый, которым благословляли князя Дмитрия к венцу.

   Тут же лежало снятое им с руки, с помощью священника, его обручальное кольцо.

   - Исполняя последнюю волю вашего батюшки, я благословлю н обручу вас, - сказал священник вошедшим.

   - Да, да, благословить... - чуть слышно произнес умирающий.

   - Кольцо вашей покойной матушки у вас на руке. Снимите и дайте его мне, - обратился служитель алтаря к княжне Лиде.

   Та видимо не поняла ничего.

   Священник взял ее руку и снял сам гладкое золотое кольцо.

   Благословение и обручение свершилось.

   Священник удалился.

   Княжна Лида снова опустилась на колени у постели отца.

   Шатов стоял рядом.

   - Простите... положите в Шестове, рядом с женой... - еле произнес князь.

   Княгиня Станислава Владимировна Шестова была похоронена в фамильном склепе.

   - Не оставляйте, сохраните...

   Князь перевел с Шатова свой угасающий взгляд на дочь.

   Раздался последний вздох.

   Князя Дмитрия Павловича не стало.

  

   Присутствующие на панихиде стали разъезжаться, справляясь у Шатова о здоровья княжны Лидии Дмитриевны, которой не было видно в зале.

   Шатов не счел нужным скрывать ни от кого, что он состоит ее женихом, и многим даже передал обстановку их печального обручения, и то, что покойный князь, за день до его смерти, уведомил своего брата письмом о предстоящей свадьбе и что Лидия Дмитриевна тоже написала об этом в письме дяде и сестре.

   Весть об этом моментально облетела всех присутствующих.

   - Княжна в постели, - отвечал Антон Михайлович на расспросы, - она так потрясена смертью столь любимого ею отца, что я боюсь, чтобы это потрясение не имело дурных последствий. Безусловный покой и сила молодости могут одни поставить ее на ноги.

   Николай Леопольдович был в числе тех, которым Шатов рассказал все.

   - Послали уведомить в Шестово? - спросил его он.

   - Как же, но только, увы, недавно; впопыхах, ошеломленный таким неожиданно скорым концом, я совсем растерялся и позабыл, так что, пропустив утренний поезд, нарочный поехал на лошадях.

   - Я завтра еду туда, но вероятно возвращусь отдать последний долг, даже один, если все уже выедут сюда... - заметил Гиршфельд.

   - Не лучше ли вам подождать их здесь? - вставил Шатов.

   - Нет, этого нельзя, мой отпуск кончается сегодня. Я не знаю, как взглянет на мою просрочку князь Александр Павлович. Я человек наемный! - скромно потупил он глаза и распрощался с Шатовым.

   На подъезде он встретился с вышедшим уже Крутиковым, который потащил его с собою обедать в клуб.

   Проголодавшийся Николай Леопольдович не отказался.

  

  

   Нарочный, посланный в Шестово с известием о смерти князя Дмитрия Павловича, прибыл туда, в виду невозможной проселочной дороги только в десятом часу вечера.

   Князь Александр Павлович уже давно лег спать, на то указывали спущенные шторы в окнах его кабинета.

   Княжна Маргарита Дмитриевна нервно ходила по дорожкам старого парка, проклиная долго тянувшееся в разлуке с Гиршфельдом время.

   Завтра он должен был приехать.

   Кроме горечи разлуки, тяжести одиночества, особенно в ее настоящем положении, на ее возбужденное состояние подействовало и полученное ею накануне письмо сестры Лидии.

   Она невеста Шатова!

   Она не могла простить ему, что ее, хотя им и не достигнутую, хотя его от себя и оттолкнувшую, он решился променять, и на кого же? На сестру, на эту кисейную аристократку.

   - Нет, этот брак не должен состояться!

   Ведь тогда лишение сестры наследства - ближайшая цель, для которой она предприняла работу последних дней, страшную работу, не достигнет цели.

   - Они, эти люди, не доросшие до понимания значения денег, будут счастливы и в скромной, нажитой трудом обстановке - своим мещанским счастьем.

   Княжна глубоко задумалась.

   - Ваше сиятельство, ваше сиятельство, пожалуйте в дом, там нарочный из города приехал! - раздался около нее голос лакея.

   - От отца?

   - Из их дома... - уклончиво отвечал он.

   Княжна отправилась в дом.

   - Письмо? - обратилась она к посланному.

   - Так точно, ваше сиятельство! - подал тот ей запечатанный конверт.

   Адрес был написан рукою Шатова. Сердце Маргариты Дмитриевны сжалось. Она распечатала письмо и прочла следующее:

  

   Как жених вашей сестры Лидии Дмитриевны, беру на себя печальную обязанность уведомить как вас, так и князя Александра Павловича с семьею, о кончине вашего батюшки, последовавшей в ночь на сегодняшнее число. Лидия Дмитриевна сама написать вам не в состоянии, так как, потрясенная обрушившимся на нее так неожиданно несчастием, лежит в постели без памяти.

  

   Княжна выронила письмо из рук и упала в обморок.

   Княгиня Зинаида Павловна, сидевшая, по обыкновению, за пасьянсом в своей гостиной, получив доклад о прибытии нарочного из города, вышла в залу в момент обморока княжны.

   - Что случилось?

   Ей подали упавшее на пол письмо.

   Она прочла его.

   Смерть князя Дмитрия, которому она далеко не симпатизировала и он платил ей тем же и даже всячески старался отговорить брата от брака с нею, не произвела на нее сильного впечатления.

   - Надо доложить князю! - сказала она, когда бесчувственную Маргариту Дмитриевну унесли в ее комнату.

   - Они почивают-с! - ответил Яков с затертыми мелом синяками на лице.

   - Надо разбудить.

   - Я уж и то около получасу стучался, никакого ответа, верно очень крепко започивать изволили.

   - Постучись погромче.

   Яков отправился исполнять приказание. Княгиня с письмом в руках удалилась в гостиную и, как ни в чем не бывало, занялась снова пасьянсом.

   Николай Леопольдович, тяжесть разлуки с которым она тоже чувствовала, не выходил у нее из головы.

   - Похороны будут через два дня. Завтра он приедет, послезавтра мы поедем вместе в Т.

   Эта мысль ей понравилась.

   - А ну, как он там останется на похороны? - смутилась она.

   - Невозможно-с добудиться: стучал изо всех сил - ничего не помогает! - доложил вошедший Яков.

   - Оставьте его, пусть спит, теперь все равно нельзя ехать, завтра утром передадите ему это письмо, может поехать с княжной Маргаритой Дмитриевной. Меня не будить. Доложите князю, что я приеду прямо на похороны. Велите заложить тройку рыжих. Пусть отвезут князя и княжну и подождут на станции Николая Леопольдовича... - подала княгиня Якову письмо Шатова.

   - Слушаюсь, ваше сиятельство! - взял тот письмо и вышел.

   Княжна Маргарита вскоре пришла в себя.

   Смерть отца, к которому за последние годы она была почти равнодушна, не особенно поразила ее.

   Если она упала в обморок, то это произошло от нравственных потрясений, пережитых ею в эти дни, и от рокового совпадения смерти отца с первым шагом ее по пути, предначертанному ей Гиршфельдом.

   Силою своей воли она заставила себя взглянуть на дело иначе.

   Смерть болевшего уже несколько лет отца представилась ей весьма естественной.

   Она успокоилась.

   - Князю доложили? - обратилась она к прислуживающей ей горничной Дуняше, белокурой девушке лет двадцати.

   Голос ее дрогнул.

   - Не могли никак добудиться, - отвечала Дуняша, - ее сиятельство не приказали больше будить и велели Якову доложить завтра.

   Какая-то внутренняя дрожь начала одолевать княжну. Ее било, как в лихорадке.

   - Разбудите меня, Дуняша, завтра пораньше, как только начнут запрягать лошадей, я лягу, мне что-то нездоровится.

   - Ложитесь, ложитесь, барышня, ваше сиятельство, как тут не нездоровиться с такого-то горя! - заметила та, оправляя постель.

   Княжна разделась и легла. Сон ее был чуток и тревожен.

   Она проснулась рано, нежели в ее комнату вошла Дуняща и доложила, что лошади готовы.

   Княжна стала одеваться.

   - Князь проснулся?

   - Никак нет-с, и не придумаем, что с ним случилось. Яков с четырех часов на ногах и уже с час как стучится. Ни ответа, ни привета.

   Одевшись во все черное, княжна вышла в залу, а потом на подъезд, у которого уже стояла коляска.

   На дворе собралась вся дворня, толкуя между собой и разрешая на разные лады причины такого странного долгого сна князя Александра Павловича.

   - Не ладно это, братцы! - слышались возгласы.

   - Может быть и помер? - догадывались другие.

   - Разбуди барыню и доложи ей! - увещевал Яков Стешу.

   - Поди, попробуй, разбуди сам. Стану я их сиятельство из-за всяких пустяков тревожить.

   - Какие же пустяки? Может он там на самом деле не живой.

   - Держи карман, не живой, смотре живехонек и здоровехонек по деревне разгуливает, раньше тебя встал... - заметила Стеша.

   - Это всего раз и было, что я его проспал... - оправдывался он.

   - Было, значит и теперь может быть! - безапелляционным тоном решила она.

   Некоторые из дворни вскарабкались на окна кабинета, но они были завешены темно-зелеными толстыми репсовыми шторами.

   - Может быть князь и в самом деле ушел, так я поеду одна, а то еще опоздаю, - заметила княжна и села в коляску.

   - Пошел! - сказала она кучеру. Коляска покатила.

   Дворня, полуубежденная категорическим заявлением Стеши, стала расходиться, все еще рассуждая о той или другой возможной случайности.

   Один Яков нет-нет да продолжал стучаться в запертую дверь кабинета своего барина.

   Ответа на стук не было.

   Первое лицо, которое встретила на т-ском вокзале княжна Маргарита Дмитриевна, был Николай Леопольдович.

   Проведя последний день своего пребывания в Т. с Дмитрием Павловичем, он довольно рано вернулся домой и начал укладываться.

   Открыв чемодан, к удивлению своему, нашел в нем потерянный накануне ключ от номерной двери, видимо случайно упавший в раскрытый чемодан, стоявший около двери, когда лакей уходя хлопнул последней.

   Сперва он хотел позвать лакея и возвратить ему ключ, но потом раздумал.

   - Возможно пригодится! - мелькнуло в его практическом уме.

   Он положил ключ в карман.

   Когда утром, перед отъездом на поезд, он потребовал счет, то хозяин гостиницы, толстенький, чистенький обрусевший немец, явился сам и объяснил, что по приказанию князя Александра Павловича, он все записал на его счет, а потому денег принять не может.

   Он, между прочим, рассыпался в извинениях в причиненном постояльцу беспокойствии историей с ключом.

   Николай Леопольдович уехал на вокзал.

   Утром на станции Т. происходит скрещение поездов, и поезд, на котором в этот день ехала Маргарита Дмитриевна, прибывает ранее минут на десять.

   Таким образом состоялась их встреча.

   - А князь? - дрогнувшим голосом спросил он ее.

   - Князь спит! - выразительно отвечала она ему.

   - Спит! - повторил он машинально.

   - Ни вчера, ни сегодня его не могли добудиться. Существует, впрочем, предположение, что он встал сегодня ранее обыкновенного и ушел, как это с ним не раз случалось, - продолжала она ровным голосом.

   Он крепко пожал ее руку.

   - Здесь тебя ждет горе и радость! - заметил он.

   - Радость? - вопросительно поглядела на него она.

   - Радость видеть счастье твоей сестры - невесты доктора Шатова.

   - Ты знаешь?

   - Это знает весь город.

   - Вот как!

   Он передал ей в коротких словах сцену обручения у постели умирающего и то, что Шатов после смерти князя Дмитрия счел нужным объявить всем о его положении в его доме.

   - Он торопится! - сквозь зубы прошипела она.

   - Что ты сказала? - недослышал он.

   - Я говорю, что эта радость ничто в сравнении с постигшим нас горем и что свадьбу эту придется теперь, конечно, отложить, по крайней мере, на год.

   - Это будет всецело зависеть от жениха и невесты. Быть может они пожелают, исполняя волю покойного, поспешившего с их обручением, обвенчаться тихо, без обычного торжес