Гейнце Николай Эдуардович - В тине адвокатуры

заглянула в смущенную его душу и решилась сделать последний шаг, долженствующий рассеять все сомнения влюбленного доктора. Случай скоро представился.

   Выдался день, когда княжну Маргариту Дмитриевну задержала портниха, и княжна Лида уехала кататься перед обедом одна. Вскоре после ее отъезда и ухода портнихи, в передней раздался звонок.

   Приехал Шатов ранее обыкновенного. Его встретила в гостиной княжна Маргарита. Завязался разговор, начавшийся с разного рода злоб дня и городских происшествий.

   Княжна была как-то особенно оживлена.

   - Я хочу обратиться к вам, как к доктору, - начала она, после одной из пауз.

   - Что такое, вы больны? - встревоженно спросил Антон Михайлович.

   - Может быть и больна! - загадочно ответила княжна.

   - Что же вы чувствуете?

   - Очень много, - улыбнулась она. - Я хотела сиросить вас, существует ли физиологическое объяснение того французского правила, которое гласит: on revient toujours a ses première amours.

   - Что вы этим хотите сказать? - вспыхнул Шатов.

   - Ничего, я только предложила вам научный вопрос, - деланно удивленным взглядом окинула его княжна.

   Антон Михайлович сдержал свое волнение и спокойно отвечал:

   - В физиологии, как в науке о теле, о материи, едва ли можно искать подтверждения этого явления чисто нравственного мира. Вообще же можно сказать лишь одно, что первые впечатления юности всегда сильнее и продолжительнее в последующие годы.

   - Значит вы убеждены, что правило это верно, что отделаться от впечатлений юности трудно, едва ли возможно, что они, нет, нет да и всплывают из глубины души или сердца, как хотите, и дают себя знать, не смотря на то, что на смену им явились другие впечатления, быть может, кажущиеся более сильными? - с расстановкой спросила княжна.

   - Пожалуй вы правы! - задумчиво, как бы про себя, заметил Шатов.

   - Тогда я спрошу вас, уже как сестра вашей невесты, которую вы, конечно, любите, любили вы кого-нибудь ранее?

   Шатов смутился и покраснел под пристальным, вызывающим взглядом Маргариты Дмитриевны.

   - Не отвечайте, я по вашему смущению знаю ваш ответ, если вы только пожелаете быть правдивым. Конечно, любили? - продолжала пытать его княжна.

   Антон Михайлович молча наклонил голову.

   - И вы не боитесь, если предмет вашей первой любви жив, что вы вернетесь к этой любви?

   - Я прежде всего, княжна, честный человек! - не поднимая головы, отвечал Шатов. - Это во-первых, а во вторых, мое чувство к Лидии Дмитриевне, моя к ней привязанность спокойны и рассудочны. Это не вспышка влюбленного человека и не роковая страсть охватившего его первого чувства.

   - А разве это первое не сильнее? - в упор спросила его княжна.

   - Но оно прошло.

   - Но может вернуться.

   - К чему этот разговор, я не понимаю?

   - К чему? Я просто хотела узнать от другого человека, может ли с ним совершиться тоже, что совершается теперь со мной.

   - С вами?

   - Да, со мной. Я возвращаюсь к первому увлечению моей юности... - выразительно посмотрела княжна на Шатова.

   Антон Михайлович побледнел.

   - Вы... и я... - задыхаясь проговорил он и схватил руку Маргариты Дмитриевны.

   Та не отняла ее.

   В этих двух местоимениях сказано было все.

   В передней раздался звонок. Это вернулась с прогулки княжна Лида.

   Княжна Маргарита быстро вырвала свою руку из руки Шатова и отодвинулась от него на другой конец дивана.

  

  

   Наряду с нравственной пыткой, которую за последнее время переносил Шатов, пыткой, дошедшей до своего апогея после описанной нами последней беседы с глазу на глаз с княжной Маргаритой Дмитриевной, другой близкий Антону Михайловичу человек также страдал и страданиям его также не виделось исхода. Этот человек был Иван Павлович Карнеев.

   Он сошелся с Шатовым при поступлении в университет, и они вскоре стали закадычными друзьями, как на университетской скамье, так и по окончании курса.

   Отношения их были чисто братские - они жили, что называется, душа в душу, и временная, более чем трехлетняя разлука, когда Антон Михайлович переселился в Т., не расхолодила искренней теплоты их отношений, поддерживаемых частой перепиской.

   Первое лицо, которое встретил Шатов на Рязанском вокзале в Москве, был Карнеев, извещенный о его приезде телеграммой. Друзья бросились друг другу в объятия.

   Не пожелав допускать и мысли, чтобы Антон Михайлович остановился первое время в гостинице, Карнеев повез его к себе. Иван Павлович занимал в помещении реального училища три больших комнаты наверху: первая из них служила ему приемной, вторая кабинетом, а третья спальней.

   На время пребывания своего друга он отдал в его полное распоряжение кабинет, находящийся в стороне.

   Быстро проехали они незначительное расстояние от вокзала до дома, где помещалось училище.

   Поезд прибывал утром.

   За чаем началась между друзьями задушевная беседа о пережитом, передуманном и перечувствованном в долгие годы разлуки. Рассказ Карнеева, прожившего эти три года прежней однообразной жизнью труженика науки, вдали от общества, от мира, полного соблазнов, не представлял из себя ничего выдающегося, не заключал в себе ни одного из тех романических эпизодов, которые яркими алмазами украшают воспоминания юности.

   Послушав сухой перечень бывших и предстоящих работ по вверенному ему заведению, надежды на получение в близком будущем профессуры, Антон Михайлович не удержался.

   - Неужели, - воскликнул он, - ты до сих пор не встретил женщины или девушки, которая бы отвлекла тебя хотя на время от твоей зачерствляющей сердце специальности!

   - Нет, дружище, не встретил! - серьезно отвечал Карнеев.

   - Ты, может быть, уже слишком разборчив?

   - Не думаю, мои требования довольно умеренны по идее: я ищу женщину не куклу и не самку, а женщину-друга, но оказывается, что на практике такие требования чрезмерны. В наше время таких нет.

   - То есть не нет, а ты не нашел, это разница! - возразил Антон Михайлович.

   - Ну, пожалуй, если хочешь, не нашел, значит - для меня нет.

   - А, может быть, проглядел?

   - Пожалуй и проглядел; некогда, брат, посвящать себя всецело, быть может и приятной специальности - искать. Много и без того работы... - улыбнулся Иван Павлович.

   - Нет, я счастливее тебя, - задумчиво начал Шатов.

   Восторженно описал он своему другу свою невесту, княжну Лидию Дмитриевну Шестову, тепло и задушевно рассказал он историю их любви, неожиданность взаимного признания, печальную обстановку их обручения у одра умирающего отца.

   - А та, другая? - спросил с дрожью в голосе Карнеев, знавший роман своего друга, но не знавший фамилию девушки, увлекшей молодого идеалиста.

   - Та, это ее сестра, старшая... - смутился Шатов.

   - Сестра? - удивился Иван Павлович.

   - Да, но там все кончено, мы расстались на полуслове, на полупризнании, между нами не осталось даже ни малейшей нравственной связи. Я, видимо, герой не ее романа! - с горечью ответил Антон Михайлович.

   - Она живет с сестрой?

   - Да, с ней будет жить теперь в Москве.

   - И ты не боишься, что будешь между двух огней?

   - Нет, повторяю тебе, там все кончено! - раздражительно произнес Шатов.

   Как-то невыносимо больно сжалось его сердце. Он сознавал, что не сказал своему другу всю правду.

   Он, впрочем, и сам себе боялся признаться, что образ княжны Маргариты, нет, нет да и восставал перед его влюбленными глазами.

   - Эти Шестовы не родственники ли княгини Шестовой, сын которой учится у нас? - переменил, видимо нарочно, разговор Иван Павлович.

   - Княгиня их тетка, а Володя их двоюродный брат.

   - А!

   Антон Михайлович в коротких словах рассказал о загадочной смерти отца князя Владимира, князя Александра Павловича Шестова, о том, что в настоящее время княгиня с княжнами находится в Т., а по окончании дела о наследствах, которое ведет Николай Леопольдович Гиршфельд, они переедут на жительство в Москву.

   - Я тогда познакомлю тебя с моей Лидой... - закончил Шатов.

   - А если я влюблюсь и отобью? - пошутил Карнеев.

   - Нет, брат, это шалишь, такое сокровище я отдам только с моей жизнью.

   - Так Гиршфельд там орудует всеми делами?

   - Да, а разве ты его знаешь?

   - Немного, мы были в одной гимназии, а потом встречались здесь у Константина Николаевича, который имеет честь считать его в числе своих учеников и любимцев. Впрочем, за последнее время он в нем разочаровался.

   - Почему?

   Карнеев рассказал Шатову, при каких обстоятельствах Гиршфельд попал в учителя к князю Владимиру.

   - Благодарственное письмо князя Александра Павловича за рекомендацию Гиршфельда, которого Константин Николаевич и не думал рекомендовать, раскрыло перед ним весь непривлекательный кунсштюк этого жидка. Он страшно рассердился и написал князю резкий ответ, где высказал всю правду, но судя по времени, письмо не застало князя уже в живых.

   - Вот каков этот господин, - заметил Шагов, - то-то я с первого раза, несмотря на его изысканную любезность, почувствовал к нему какую-то страшную антипатию. Я сначала объяснил это тем, что мне казалось, что он приносит несчастие семейству Шестовых, и я всеми силами старался отделаться от этой нелепой мысли, но безуспешно.

   - Константин Николаевич просит пожаловать вас завтракать вместе с вашим гостем! - доложил вошедший лакей, обращаясь к Ивану Павловичу,

   - Пойдем, познакомишься, отличный человек, - обратился Карнеев к Шатову.

   Последний согласился, и друзья спустились вниз и прошли в знакомую уже нам столовую.

   После обычных представлений, все трое уселись за стол. Во время завтрака Карнеев рассказал Константину Николаевичу похождения Гиршфельда и то, что он теперь уже поверенный княгини и княжен Шестовых.

   - Вот так молодец! - закончил свой рассказ Иван Павлович.

   - Дай Бог, чтобы таких молодцов было поменьше, - заметил нахмурившись, Вознесенский.

   Более двух недель прожил Антон Михайлович у Карнеева, успел за это время сблизиться с Константином Николаевичем, и последний предложил ему место годового врача при его заведении.

   Шатов согласился.

   Наконец Антон Михайлович нашел маленький флигель-особнячок в одном из переулков, примыкающих к Мясницкой, наискось дома, где помещалось реальное училище, устроился в своем уголке и принялся за работу. Это, однако, не помешало друзьям видеться часто и проводить в беседе долгие осенние вечера. Разговор Шатова вертелся всегда около ожидаемой со дня на день его невесты, княжны Лиды. Восторженные рассказы о ней Шатова в конец заинтересовали даже хладнокровного Ивана Павловича и он стал с нетерпением ожидать приезда невесты своего друга, радуясь заранее предстоящему ему семейному счастью.

   Наконец, желанный день настал. С телеграммой в руке, полученной ночью, не вошел, а вбежал рано утром Шатов в спальню Ивана Павловича.

   - Приезжает сегодня, сейчас еду встречать! - сообщил он ему свою радость.

   - Ну, вот и отлично, что дождался, а то уж и совсем стал отчаиваться. О здоровье не телеграфирует?

   - Нет, о здоровье ни слова... - затуманился Антон Михайлович.

   Здоровьем его, при встрече невеста не порадовала.

  

  

   Знакомство Ивана Павловича с Шестовыми состоялось вскоре после того, как последние совершенно устроились в Москве.

   Княгиня была очень довольна этим знакомством и закидала Карнеева просьбами о покровительстве ее Вовочке, как Зинаида Павловна называла своего сына.

   Иван Павлович любезно обещал свое заступничество, и княгиня осталась от него в положительном восторге.

   - Я не могу простить Константину Николаевичу, что он летом отказал мне наотрез рекомендовать учителя для сына, - заметила она в разговоре, - передайте ему от меня, что я этого ему никогда не забуду.

   - Но ведь вы нашли и, кажется, удачно! - чуть заметно улыбнулся Карнеев.

   - Это случай, счастливый случай; не представься он, что бы я тогда делала? - отвечала княгиня.

   Княжна Маргарита была очень сдержанна, так как не знала еще, как взглянет на это знакомство Гиршфельд, а она уже приучила себя смотреть на все его глазами и выслушивать даже относительно мелочей его мнение.

   Это произошло совершенно помимо ее воли.

   С естественным, бесцельным и безыскусственным радушием встретила Ивана Павловича одна княжна Лидия Дмитриевна.

   - Друг моего жениха будет и моим другом, я там много слышала от него о вас, что заранее вас полюбила! - с чувством пожала молодая девушка руку представленного ей Карнеева.

   Искренность тона княжны нашла себе полное отзвучие в сердце Ивана Павловича, и оно откликнулось на этот наивный призыв к дружбе. Он сразу почувствовал, что не только готов сделаться, но уже сделался другом этой очаровательной девушки.

   Сближение их произошло очень быстро.

   - Я, пожалуй, так и на самом деле приревную тебя! - пошутил раз с Карнеевым Шатов.

   Иван Павлович сделался необычайно серьезен.

   - Эта шутка совершенно неуместна, как неуместно и странно твое поведение относительно твоей невесты.

   - Что ты хочешь этим сказать? - вопросительно посмотрел на него Антон Михайлович, преодолев невольное смущение.

   - А то, что сказал. Ты думаешь, что все слепцы и не видят, что ты, считаясь женихом младшей сестры, без памяти влюблен в старшую и не можешь даже этого скрыть. Княжна Лидия Дмитриевна в невинности своей чистой души безусловно верит тебе. Берегись, чтобы у нее не открылись глаза. Она слишком сильно тебя любит - это открытие может убить ее.

   - Какой ты вздор мелешь! - заметил сквозь зубы Шатов.

   - Дай Бог, чтобы вздор... - ответил Карнеев.

   Шатов переменил разговор, но эта беседа поселила между друзьями некоторое охлаждение.

   Антон Михайлович не мог простить Карнееву, чтоон разгадал страшную тайну его сердца.

   Иван Павлович волновался вследствие других причин.

   Бывая более двух месяцев весьма часто у княжен, он успел оценить по достоинству светлую личность княжны Лидии Дмитриевны. Она оказалась даже неизмеримо выше восторженных описаний ее жениха. Он до сих пор не встречал ей подобных, и эта встреча оказалась для него роковой.

   Какой-то, неведомый ему досель, луч тепла и света внесла она в его однообразную, труженическую жизнь. Он с ужасом должен был сознавать, что любит ее, что чувство дружбы, что искренность ее отношений к нему начинают не удовлетворять его, что чувство зависти к счастью его друга, - за которое он тотчас же жестоко осудил себя, - змеей против воли вползало в его душу. Он страдал невыносимо. Впрочем, силою воли, которую он воспитывал в себе долгие годы, он сумел дать этому, позорящему его, как друга, чувству другое направление. Он заставил себя полюбить ее иною, высшею, нежели обыкновенная, любовью; выбросил из нее всякое присущее ей плотское чувство и в ее счастье стал находить свое, переживал за нее и вместе с нею сладость любви ее к его другу Шатову, за нее переносил муки ревности, о которых она, наивная и чистая, пока не имела ни малейшего понятия. Охлаждение его к Шатову после вышеприведенного разговора нашло свою причину именно в этом, переработанном им в себе чувстве к княжне Лидии Дмитриевне.

   Самое счастливое неведение безумно любимой им девушки, ее безусловная вера в окружающих ее людей, ее полное довольство судьбою для него, видевшего вокруг нее ложь и обман даже со стороны человека, которого она горячо и сильно любила и в которого слепо верила, усугубили лишь его страдания при виде творящихся вокруг этого чистого существа мерзостей. Он видел, что он бессилен в борьбе с существующим, тем более, что раскрытие глаз наивной и невинной княжны Лидии на окружающую ее грязь было бы равносильно убийству этой чудной девушки. Она неминуемо задохнется в струе этого зараженного воздуха, проникнувшей в ее светлый мирок.

   Иван Павлович пробовал было серьезно говорить с Шатовым, но к ужасу своему увидал, что он, все более и более отуманенный не по дням, а по часам растущей в нем страстью к княжне Маргарите, не видит бездны, в которую падает и с трусостью человека, чующего за собою какую-то вину, боится, не хочет или даже не может прямо и честно взглянуть на вещи.

   Карнеев понял, что его друг сам не сознает всей глубины своего падения, всего ужаса им самим созидаемого своего несчастья и, вместо грозного осуждения его поступков, в нем явилось к нему чувство безграничного сострадания.

   Удержать его над этой пропастью он не мог.

   В княжне Маргарите Дмитриевне он встретил слишком сильного, слишком хорошо вооруженного противника.

   Не понимая цели этой гнусной интриги против родной сестры, Иван Павлович инстинктивно чувствовал, что тайным, но главным руководителем ее является Гиршфельд и не знал, какими средствами бороться с этим человеком, не пренебрегающим никакими средствами для достижения своих целей.

   Страдая от своего бессилия, Карнеев решил быть на стороже, решил охранять всеми силами средствами и способами блаженное неведение княжны Лиды.

   - Антон слишком честен, чтобы решиться на окончательный разрыв со своей невестой! - размышлял он сам с собою. - Через несколько месяцев состоится их свадьба. Я постараюсь подготовить его и ее к мысли, что после свадьбы им хорошо бы прокатиться за границу. Новые места, новые люди, разлука с предметом его несчастной страсти, нежные ласки молодой, прелестной, любящей жены отрезвят его, и счастье их обеспечено.

   - Только бы она не догадалась.

   С этой целью Иван Павлович начал еще чаще бывать на половине княжен Шестовых.

   Почти одновременно с Карнеевым княжна Маргарита Дмитриевна трудилась над совершенно противоположной задачей: как сделать, чтобы сестра, наконец, догадалась?

   - Тогда, несомненно, нежное чувство любви в этой пошлой девчонке к изменившему ей на ее глазах человеку заменится презрением и даже ненавистью, и о свадьбе не будет и речи.

   Так думала старшая сестра.

   Чтобы быть справедливыми, надо заметить, что мысль о том, что подобное открытие может убить ее младшую сестру, не приходила в голову княжне Маргарите. Быть может, она и не решилась бы на такую страшную игру, или же со стороны Николая Леопольдовича потребовалось бы более усилий склонить ее на такое преступление.

   Сам Гиршфельд очень хорошо понимал, на что она бьет, и смерть княжны Лиды была для него лишь удачным средством сделать княжну Маргариту наследницей двухсоттысячного капитала, то есть иными словами, получить этот лакомый куш в свое уже совершенно безотчетное распоряжение.

   Княжна Лидия Дмитриевна, несмотря на бросающееся в глаза предпочтение, оказываемое пред ней Шатовым ее старшей сестре, несмотря на раболепное его ей подчинение, казалось считала это за нечто должное необходимое и была весела и покойна, довольная изредка выпадающей на ее долю нежностью ее милого Тони. Огорчало ее лишь то, что все еще более полугода оставалось до дня их свадьбы. Это-то и выводило княжну Маргариту Дмитриевну из себя. Затеянная ею так искусно игра не достигала цели. Что делать? Навести самой сестру на мысль об измене Шатова княжне Маргарите казалось неловким.

   Она боялась, чтобы сестра, об уме которой хотя она и была весьма невысокого мнения, не догадалась бы об ее интриге, не заподозрила бы ее в кокетстве с Антоном Михайловичем и в том, что она умышленно завлекала его.

   Говорить же снова дурно о Шатове княжне Маргарите было нельзя, так как она стала, как мы уже видели, держаться с сестрой по этому вопросу другой системы.

   Это свое недоумение, свое беспокойство она высказала Николаю Леопольдовичу, с серьезным видом выслушавшему свою сообщницу.

   - Я положительно не знаю, как тут быть! - заключила княжна Маргарита свое сообщение.

   - Необходимо, чтобы она догадалась. Положись на меня. Я ей открою глаза! - ответил Гиршфельд.

  

  

   В один из вечеров на половине княжен гостей было не особенно много, да и они сгруппировались около княгини Зинаиды Павловны, так что молодым хозяйкам не приходилось занимать их.

   Карнеев с княжной Маргаритой (он обыкновенно старался не отходить от нее, оттирая Шатова) и Антон Михайлович со своей невестой сидели друг против друга в уголке гостиной и о чем-то мирно беседовали.

   Николай Леопольдович стоял, по своему обыкновению, спиной к горячему камину и грелся, лениво посматривая на собравшееся общество.

   Так прошло несколько времени.

   Группы переместились. Княжна Маргарита с Карнеевым встали и перешли на другой конец гостиной. Антон Михайлович тоже оставил княжну Лиду одну. Его заменил около нее Гиршфельд.

   - Когда вы здесь сидели с Антоном Михайловичем и разговаривали с сестрой, около которой находился господин Карнеев, знаете ли, княжна, какая мысль пришла мне в голову? - наклонился Николай Леопольдович к задумавшейся Лиде.

   - Какая? - поглядела та на него вопросительно.

   - Мне ужасно хотелось крикнуть, как это бывает в кадрили: changez vos dames.

   - Это почему?

   - А потому, что я этим доставил бы величайшее удовольствие обоим кавалерам.

   - Я вас не понимаю.

   - Ах, я и позабыл, что вы у нас святая простота! - улыбнулся Гиршфельд.

   Княжна продолжала глядеть на него с недоумением.

   - Я давно замечаю, - почти шепотом продолжал Николай Леопольдович, - что Антон Михайлович глядит на Маргариту Дмитриевну далеко не глазами жениха ее сестры, а этот его друг поглядывает на вас совсем не так, как подобало бы глядеть другу жениха.

   - Что вы хотите этим сказать? - вздрогнула княжна Лида.

   - А то, что если бы княжна Маргарита Дмитриевна захотела, - а она, кажется, этого совсем не прочь, - то господин Шатов охотно бы уступил вас своему другу, не из чувства дружбы к нему, а из чувства любви к вашей сестре. Если же бы, к довершению всего, вы на это согласились, то счастливее человека, чем господин Карнеев, трудно было бы и сыскать.

   - Как вы злы! - улыбнулась княжна какой-то деланной улыбкой.

   - Вот вам и людская благодарность! - развел руками Гиршфельд. - Я единственно из доброго к вам расположения указал вам на сделанное мною открытие, в верности которого не сомневаюсь, и несмотря на совершенно незаслуженное обвинение вами меня в злости, советую вам, как друг, принять это мое сообщение к сведению.

   С этими словами Николай Леопольдович встал и присоединился к гостям, окружавшим княгиню.

   Та рассказала им о смерти своего мужа, о том горе, которое эта смерть причинила ей.

   Княжна Лида осталась одна. Разговор с Гиршфельдом тяжелым камнем лег на ее сердце. Она задумалась.

   Гости разъехались. Уже было поздно. Она прошла в свою комнату, разделась, легла в постель, но заснуть не могла. Неотвязная мысль не покидала ее головки...

   - Неужели он сказал правду?

   В справедливости одной части высказанных им наблюдений она не сомневалась. Она инстинктивно догадывалась, что Иван Павлович горячо, безгранично любит ее, что не стой между ей и им любимый ею человек и друг, он многое отдал бы за возможность заслужить взаимность. Ни одним лишним словом не обмолвился он в этом своем чувстве, но она угадала его сердцем. Она сама ценила в нем хорошего человека, была довольна дружбой с ним, но еще более цены заслуживал в ее глазах этот человек с его затаенным, честным, горячим чувством. Он, может быть, сам давно заметил то, что высказал ей сегодня этот злой человек, но ни одним словом, ни одним жестом не дал понять это, не унизил в ее глазах своего счастливого соперника, потому только, что он его друг. Это настоящая дружба! Дружбой с таким человеком можно гордиться. Не потому ли он так неустанно бывает около ее сестры, чтобы не оставлять ее жениха около нее одного, а она, княжна Лида, думала за последнее время, что Иван Павлович начинает увлекаться Марго, что и последняя оценит его, и что они повенчаются тоже и будут счастливы.

   Лучшей партии она не желала бы своей любимой сестре. Как бы весело было им ехать за границу, после двух свадеб, вчетвером.

   Эту поездку проектировал для нее с Шатовым Иван Павлович. И вдруг такое ужасное открытие.

   - Неужели ов сказал правду?

   Княжна Лида стала припоминать в отношениях своей сестры и своего жениха все оставленное ею за последнее время без внимания.

   Чем дальше шла она мыслью в этом направлении, тем более с ужасом начинала убеждаться, что Гиршфельд, пожалуй, прав. Она гнала от себя страшную мысль, но червь сомнения уже впился в ее бедное сердце.

   - Надо будет проследить за ними. Я, быть может, ошибаюсь! - старалась разуверить себя княжна.

   - Неужели ов сказал правду?

   Княжна Лида всю ночь не сомкнула глаз.

   Долго не спала в своей комнате и княжна Маргарита Дмитриевна. Гиршфельд в этот же вечер успел шепнуть ей, что дело им сделано, что впечатление произведено.

   Надо было придумать дальнейшую программу действий.

   - А если она пропустила его слова мимо ушей, если по-прежнему она будет на все глядеть теми же невинными глазами?- со злобой думала княжна.

   - Тогда надо будет приняться за дело самой.

   С этой мыслью Маргарита Дмитриевна заснула.

   Великолепная пара серых в яблоках рысаков, запряженных в роскошные американские сани, с медвежьей полостью, еще стояла у подъезда дома, где жили Шестовы. Зазябшие лошади нетерпеливо били копытами мерзлый снег мостовой. Видный кучер, сидя на козлах, зорко следил за ними, крепко держа в руках вожжи. Это были лошади Гиршфельда.

   Он еще не уехал и был на половине княгини Зинаиды Павловны. Развалившись на одной из кушеток ее будуара, ов вел с ней, сидевшей на софе, деловой разговор.

   - Я должен тебе заметить, что при такой жизни, которую ведешь ты с твоими племянницами, процентов ни с твоего капитала, ни с капиталов княжны Лиды, не говоря уже о грошах, принадлежащих княжие Маргарите, не хватит. Придется проживать твой и княжны Лиды капитал, что было бы нежелательно, а относительно капитала, завещанного последней, даже неудобно - в нем может через несколько месяцев потребовать от тебя отчета Шатов,

   - Неужели мы так много проживаем? - беспокойным тоном спросила княгиня.

   - И теперь не мало, а по истечении траура будет еще больше, а к тому времени двести тысяч перейдут в семейство Шатовых, - отвечал Гиршфельд.

   - Но я не вижу в чем же сокращать расходы; я трачу только на необходимое, не жить же мне по-мещански; у нас такой большой круг знакомства, который со дня на день увеличивается.

   - Я и не говорю об ограничении расходов, я желал бы даже, чтобы ты себе не отказывала в безумных прихотях. Я готов отказаться от моего жалованья.

   - Ты готов даже стеснять себя для меня, мой милый! - нежно вставила княгиня.

   - Разве ты имеешь данные в этом сомневаться? - спросил Николай Леопольдович.

   Княгиня, вместо ответа, с легкостью молоденькой девушки, соскочила с софы, подбежала к Гиршфельду и зажала ему рот крепким поцелуем.

   - Не шали, садись и слушай! - тоном нежного упрека начал снова Николай Леопольдович, освободившись от ее порывистых объятий.

   Зинаида Павловна возвратилась на место с наивным видом провинившейся школьницы.

   - Я слушаю! - покорно сказала она.

   - Необходимо, по моему мнению, увеличить твои доходы.

   - Как же это сделать?

   - Очень просто. Надо обойти нелепый пункт завещания твоего безумного мужа, по которому миллионный капитал, завещанный твоему сыну, все доходы как с него, так и с имений, кроме Шестова, должны храниться в государственных бумагах, приносящих обыкновенно ничтожные проценты. Я полагаю, что князь Владимир, достигнув совершеннолетия, ничуть не будет s претензии, если даже узнает, получив свои капиталы и доходы в целости, что ты употребила на себя лишние проценты, полученные от умелого помещения этого громадного капитала в другие гарантированные правительством бумаги. Моя обязанность будет следить за состоянием биржи, и я буду тогда вполне заслуженно получать мое жалованье.

   - Но ты говорил о каких-то отчетах дворянской опеке, будет ли это удобно?

   - Пустяки, я еще не будучи в Т. все устроил. Весь капитал в наших руках, доходы, обращенные в государственные бумаги, тоже будет оставаться у нас; все подписанные тобою отчеты будут утверждаться. Это, конечно, будет стоить денег, но сравнительно очень ничтожных.

   - Так зачем же стало дело?

   - За твоим согласием, моя дорогая.

   Княгиня снова перепорхнула к Гиршфельду на кушетку.

   - И ты в нем сомневался, когда я сама вся твоя! - обняла она его.

   - Ты - да, но я не хочу считать моими твои деньги - это испортило бы всю иллюзию нашей любви. В денежных, всегда щекотливых, вопросах я очень щепетилен. Ты знаешь русскую пословицу: "дружба дружбой, а деньгам счет". Вот почему я беру с тебя всегда расписки в получении от меня сумм - аккуратность прежде всего... - поцеловал ее в свою очередь Николай Леопольдович.

   - Милый, хороший, честный! - разнежилась княгиня.

   - Однако, мне пора, завтра рано вставать... - взглянул на часы Гиршфельд.

   - Зачем?

   - Казенная защита, переданная патроном... - поморщился тот и встал.

   - До завтра! - обняла его Зинаида Павловна.

   - Так я начну действовать, - заметил он.

   - Действуй, конечно, - простилась она с ним.

   Гиршфельд укатил домой.

  

  

   Прошел месяц.

   Княжна Лидия Дмитриевна стала неузнаваема. Она страшно похудела и осунулась, цвет лица приобрел снова восковую прозрачность, впалые щеки и глаза горели: одни зловещим румянцем, а другие каким-то странным, неестественным блеском.

   Наблюдения, на которые она решилась в ночь после разговора с Гиршфельдом, почти открыли ей глаза. Она увидела, что ее милый, ее ненаглядный Тоня старается лишь быть с ней нежным, но что он не любит ее, а любит ее сестру. Она не могла сказать, чтобы она заметила между ними что либо такое, что могло бы окончательно убедить ее в справедливости этого страшного вывода, но те мелкие подробности их отношений, которые теперь не только не ускользали от ее внимания, но даже восстали перед ней в более резких, выпуклых чертах, доводили ее почти до полного уразумения горькой действительности. Эта все-таки некоторая неопределенность в разрешении так, или иначе рокового для нее вопроса, желание, страстное желание ошибаться действовали на нее угнетающим образом. Она продолжала свои наблюдения, ждала и боялась подтверждающих факторов.

   Иван Павлович следил за ней тревожным взглядом. Он один из окружающих ее понимал страшную опасность, в которой она находится, видел быстрое развитие ее внутренних, нравственных страданий, в таких резких формах отражающихся на ее и без того слабом организме. Он чуял приближающуюся беду и оставался бессильным, немым зрителем угасающей юной, дорогой для него жизни.

   Княжна Маргарита торжествовала, не подозревая величины опасности, и старалась отвлечь внимание Шатова от поразившей его перемены в княжне Лиде.

   Последняя усердно, сама не зная того, помогала сестре в достижении намеченной ею цели и на все расспросы Антона Михайловича отвечала, что чувствует себя прекрасно.

   - Что такое с Лидой? - спросил княжну Маргариту Дмитриевну Шатов. - Она несомненно больна, а между тем уверяет, что чувствует себя совершенно здоровой, избегает разговоров со мной о ее болезни, рано стала ложиться, видимо слабеет день ото дня, а между тем упрямо молчит на все расспросы.

   - Просто капризничает, а может быть простудилась, катаясь; посидит несколько дней дома - поправится, соскучится - перестанет капризничать! - небрежно кинула ему в ответ княжна.

   В тот же день она объявила Лиде, что ей несколько дней следует посидеть дома, так как она хотя и скрывает, но Антон Михайлович решил, что она больна от простуды.

   - От простуды! - горько улыбнулась Лидия Дмитриевна, но беспрекословно согласилась исполнить волю старшей сестры.

   Иван Павлович решился переговорить с Антоном Михайловичем.

   - Послушай, дружище, неужели ты ничего не замечаешь? - приятельским тоном начал он.

   - Что такое?

   - Ведь твоя невеста на твоих глазах сгорает, как свеча - она видимо догадалась.

   - О чем догадалась?

   - Да о том, что ты играешь с ней недостойную комедию... - резким тоном произнес взбешенный Карнеев.

   - Знаете ли вы, Иван Павлович, - вспыхнул Шатов, - даже дружба имеет свои границы, и кто их переходит, того следует порой и останавливать. Я попросил бы вас не вмешиваться в мои дела с моей объявленной и обрученной невестой и избавить меня от ваших нравоучений, которые мне, признаться, очень надоели.

   Озадаченный Карнеев замолчал и поглядел на Антона Михайловича своими добрыми глазами. Гнев его прошел. Его взгляд был полон сострадания.

   - Девчонка схватила легкую простуду, капризничает, не хочет лечиться, а влюбленные друзья ее, - подчеркнул Шатов, - сваливают ее вину на других.

   Иван Павлович не ответил ни слова.

   Он понял, что счастье Лиды погибло. Ему осталось позаботиться спасти ей хоть жизнь.

   - Надо показать ей жизнь в истинном свете, надо постепенно спустить ее с облаков, тогда удар падения не будет так силен! - думал Карнеев.

   Он не знал, что Гиршфельд уже ранее его грубо столкнул ее с ее неба.

   - Что если она оправится и, свободная от прежних обязательств, подарит его чем-нибудь более дружбы? - мелькнуло в его уме.

   Он отогнал от себя эту эгоистическую мысль. Не для себя, а для нее, для нее одной он хотел, чтобы она жила. С таким решением он вечером поехал к Шестовым.

   На половине княжны он застал одного Шатова, который вскоре, впрочем, уехал, объяснив, что спешит к нескольким труднобольным. Княжна Лидия Дмитриевна проводила его долгим печальным взглядом.

   По отъезде Шатова Маргарита Дмитриевна, недолюбливавшая Ивана Павловича, удалилась в свою комнату.

   - Вы меня извините, - обратилась она к нему, - мне надо кое-чем позаняться. Развлеките Лиду, ей эти дни что-то не по себе.

   Карнеев церемонно раскланялся. Они остались вдвоем с княжной Лидой.

   - Вы себя не бережете, разве можно рисковать так своим здоровьем; простудиться легко, поправляться долго! - с нежным укором начал он.

   - И вы верите в эту пресловутую простуду? - горько усмехнулась она и посмотрела на Ивана Павловича своими воспаленными глазами.

   - Но что же с вами делается? Доверьтесь мне, как другу... - опустил он под взглядом княжны глаза.

   - Я сама не знаю, что со мною делается: я как будто проснулась от хорошего, хорошего сна и почувствовала, что это был только сон.

   - Надо свыкнуться с действительностью и постараться забыть о грезах.

   - А если этот сон, эти грезы, как вы говорите, составляли всю мою жизнь?

   - Надо перенести. Вы еще не испытали жизни, для вас она еще вся впереди... - заметил Иван Павлович.

   - Вы думаете? - печально спросила княжна.

   - Тут нечего думать - это ясно. Если вы в ком-нибудь обманулись, надо благодарить лишь Бога, что не поздно.

   - Почему вы знаете, что я обманулась? - вдруг порывисто заговорила она и даже пододвинулась на диване к сидевшему в кресле Карнееву.

   - Я ничего не знаю, пока вы мне не скажете, я выразил лишь предположение! - смутился Иван Павлович.

   - Нет, вы знаете, знаете! - с лихорадочной дрожью в голосе продолжала княжна.

   - Уверяю вас, что я ничего не знаю, успокойтесь, ради Бога! - взял ее за руку Карнеев.

   - Не знаете? - чуть слышно произнесла княжна, видимо ослабевшая после минутной ажиотации.

   - Положительно ничего не знаю! - уверял он.

   - Скажите мне, Иван Павлович, неужели есть люди, которые в состоянии делать и говорить одно, а думать и чувствовать другое? - начала она после некоторой паузы.

   Карнеев с отеческой нежностью посмотрел на нее.

   - Хорошее, доброе дитя, вы бы спросили лучше: существуют ли люди, которые этого не делают.

   - Неужели все такие нехорошие, злые?

   - Все - этого сказать нельзя, но хорошие люди очень редки.

   - Ну, например, вы, вы этого не стали бы делать? - в упор спросила она.

   - Я... я... - смешался Иван Павлович, - не знаю.

   - А я знаю!.. знаю! - снова взволнованно заторопилась княжна. - Вы хороший, честный, за это я и люблю вас.

   Крупные слезы покатились по ее впалым, разгоревшимся щекам.

   Карнеев положительно растерялся. Слово "люблю", хотя и сказанное в наивном детском смысле, сразу перевернуло все его мысли. Кровь бросилась к нему в голову. Он был на волосок от признания, но опомнился и сдержался.

   - Успокойтесь, ради Бога, о чем же вы плачете, все перемелется мука будет! - бессвязно заговорил он.

   В передней