Гейнце Николай Эдуардович - В тине адвокатуры

sp;   - Учиться в такую жару, да Бог с вами, Николай Леопольдович, вы и себя измучаете, да и мальчишку моего совсем замучаете. Ребенку надо летом на зиму здоровьем набираться, на солнышке печься, мускулы беганьем развивать, а он его за книгу. Бросай, Володя, книжки под стол! Кати, брат, в сад, в поле!

   Князь Владимир, хотя и просиял, но не решился буквально исполнить приказание отца, с тревогой погладывая на учителя.

   - Да ведь надо же заняться! - попробовал отстоять тот свои права.

   - Надо заняться! - передразнил его князь. - Успеете: ученье не медведь, в лес не убежит, а вот здоровье как он, да вы потеряете, никакой наукой не вернете. Так-то.

   Князь фамильярно потрепал его по плечу.

   - Убирайте книги! - с улыбкой обратился Гиршфельд к Володе.

   Тот с радостью бросился исполнять приказание и, уложив книги в шкаф, моментально исчез за дверью.

   - Ишь, как быстро от вашей науки стрекача задал! - засмеялся князь. - Пойдемте-ка лучше, я вам покажу, какие у меня центифольумы распустились.

   Николай Леопольдович последовал за ним в оранжерею.

   Ученье таким образом было заброшено, а князь положительно не расставался с Николаем Леопольдовичем, все более и более привязываясь к нему и открывая с каждым днем в нем все большие достоинства и массу знаний.

   Заметив, что Гиршфельду нравится княжна, он, как и предсказал Николай Леопольдович, даже поощрил:

   - Приударьте, приударьте, от нечего делать, но не втюрьтесь серьезно. Жениться на такой "шальной", лучше прямо в петлю, да и не пойдет, потому княжна, хоть и бесприданница.

   Гиршфельд, для вида, стал разуверять князя. Тот пригрозил ему пальцем.

   - Не финтите, меня, старика, провести трудно. Все и всех насквозь вижу. Защемила черноокая молодое сердчишко. Ну, да ничего, поферлакурьте от скуки, поболтайте. Она и сама, чай, рада. Охотница разводить бобы о высоких материях.

   Всесторонние познания в новом учителе были открыты князем при следующих обстоятельствах. Во время прогулок их вдвоем, князь давал ему объяснения, каким образом он подводил на дом лепные карнизы, как выводил и выращивал те или другие редкие растения, чем лечил борзых и гончих. Забывая на старости лет о данных им уже объяснениях, которые Николай Леопольдович твердо старался завомнить, князь возвращался снова к тому же предмету.

   - А как вы думаете сделал я то-то и то-то?

   - Очень просто, - невозмутимо отвечал тот и повторил уже раз данное князем объяснение.

   - Так, так, и откуда это вы знаете? - удивился князь. - Вот, батюшка, Бог послал мне учителя! Клад, а не учитель! Все знаете, специально все знаете, - повествовал Александр Павлович о Николае Леопольдовиче, конечно в его отсутствии,приезжавшим гостям.

   Те внимали его повествованиям. Многие, впрочем, лукаво улыбались.

   - Парень-выжига, не даром из жидов, старику в душу без мыла лезет. Посмотрите, добром это не кончится! - пророчил подвывавший Август Карлович.

   Впрочем, все старались наперерыв быть любезными с Гиршфельдом, видя, что это очень приятно самому князю.

   Подозрения относительно княгини и молодого учителя, возникшие по примеру прежних лет, в уме ревнивого Александра Павловича, совершенно исчезли.

   Он видел, что Николай Леопольдович все вертится около княжны Маргариты и, кроме того, раз днем он поймал на пороге его комнаты Стешу.

   - Где была, егоза? Вишь, к учителю затесалась, губа не дура, мужчина молодец.

   Та быстро юркнула мимо него и убежала.

   - Накрыл, накрыл! С поличным, друг любезный, попался! - вошел он в комнату Николая Леопольдовича

   - Что, с каким поличным? - не на шутку перепугался тот, схватываясь за карман, где хранился бумажник с записками княгини.

   - Стешку к себе прикормил! Вот, скажу, молодец, так молодец. Девчонка угар! У княжны, не пообедаешь, а тут коротко и просто.

   У Николая Леопольдовича отлегло от сердца. Он притворился сконфуженным.

   - Нечего конфузиться! Быль молодцу не укор. Все мы люди, всё человеки! Сам был молод, все знаю! - смеялся князь.

   - Она так забежала, письмо просила написать.

   - И не впопад: она грамотная.

   - Я не знаю, в таком случае, зачем ей? - запутался Николай Леопольдович.

   - Знаем мы эти письма, сами писывали. Да ничего, говорю, хвалю, молодец.

   Князь продолжал хохотать от души.

   Получив согласие княгини Зинаиды Павловны на усиленное ухаживание "для вида" за княжной Маргаритой, Гиршфельд на другой же день начал свои тонкие подходы к княжне.

   Прекращенные, по воле князя, занятия с маленьким князьком, раннее удаление князя Александр Павловича "на боковую" оставляло ему массу свободного времени.

   Дом, почти постоянно наполненный гостями, давал, как это всегда бывает, частую возможность уединяться.

   Беседы его с княжной были почти ежедневны и продолжительны. Он искусно играл на найденной им в душе ее "больной струнке".

   Он развивал перед ней свои взгляды на жизнь, на единственный, по его мнению, способ добиться полного успеха на жизненном пути.

   Княжна жадно внимала его словам, так как они находили полный отклик в ее измученном мыслями в этом же направлении уме, в ее уязвленном самолюбии.

   Освоившись с ним, привыкнув к нему, она ему доверилась.

   Она передала ему свои взгляды на жизнь, передала повесть о терниях, встреченных на избранном ею пути, высказала охватившие ее за последнее время сомнения в самой себе, в своих силах, страшное для нее сознание ее неподготовленности, даже прямо неспособности.

   - Я положительно теряю голову. Это ужасно! - закончила она.

   - Ничего нет ужасного, - серьезно заметил он, - и не от чего терять голову, в вас есть все задатки для жизненного успеха: молодость, красота, ум, было бы только желание.

   - В желании, кажется, нет недостатка! - горько усмехнулась она.

   - Молодость, красота, ум, - задумчиво продолжала Маргарита Дмитриевна. - В последнем, увы, я стала сильно сомневаться, молодость есть, но она скоро, и не заметишь, пройдет, я не кокетка, признаю, что есть и красота, но что в ней?

   - Как что? Красота - это капитал, сила. Вы только идете по ложному пути.

   - Какой же истинный?

   - Он есть, - уклончиво отвечал он. - Ваш же путь, путь труда, самообразования, борьбы - химера. Он выдумка людей, сидящих в роскошных кабинетах и проедающих наследственные капиталы, нажитые их отцами и дедами более реальным путем, ничуть не похожим на рекомендуемые фантазерами-внуками, этими сибаритами в жизни, науке и искусстве.

   Она глядела на него во все глаза и слушала, затая дыхание.

   - Однако, пора идти пить чай! - вдруг оборвал свою речь Николай Леопольдович и встал со скамейки.

   Они сидели в саду.

   Ей хотелось удержать его, хотелось попросить его продолжать, но она не решилась.

   Задумчивая последовала за ним на переднюю террасу.

   - Он знает этот путь - истинный, верный! - думала она. - Надо будет заставить его высказаться.

   Это было не так легко исполнить, как она предполагала.

   Гиршфельд был на стороже.

   Он умышленно несколько дней подряд уклонялся от продолжения начатого разговора.

   Попытки княжны возобновить его были безуспешны.

   Она выходила из себя.

   Он знал, что делать. Он искусно подготовлял почву, на которой намеревался сеять.

   Княжна слушала его с каким-то благоговением, увлекалась его речами, привязывалась к нему.

   Наконец она не вытерпела.

   - Какой же, по-вашему, настоящий верный путь для постижения успеха в жизни? - раз прямо спросила она его.

   Он молча, пристально начал смотреть на нее.

   - Говорите же! - с какой-то внутренней болью в голосе вскрикнула княжна.

   Он понял, что время наступило.

   - Путь наживы, - медленно начал он. - Жизнь - это борьба за существование. Все средства хороши для достижения единственного рычага земного счастья - богатства. Золото, золото, золото в наше время - все.

   Она пронизывала его испытующим, ненасытным взглядом. Это взгляд поднимал бурю страсти в его сердце.

   - Гений, талант, нравственность, честь, добродетель - понятия условные, - продолжал он. - Их представители, не запасшиеся презренным металлом, глохнут в тиши, затертые людскою волною, спешащей на рынок - этот форум современной всемирной империи, иногда лишь оцененные потомством. Какая приятная награда для гниющего в земле! Прочтите биографии поэтов, писателей, художников, изобретателей, ученых, и вы убедитесь воочию, что неизвестность и нищета, или унижение и ползанье перед сильными и богатыми был удел при жизни этих благодетелей человечества, оцененных по-достоинству лишь после смерти. Для кого работали они, для кого трудились? Опять же для представителей золота. Их гениальные произведения стали добычей избранных богачей, их вдохновенные звуки нежат слух сибаритов, их изобретения дали возможность обладающим миллионами нажить другие миллионы, их картины украшают стены палат миллионеров. Лучшей похвалой артистического произведения служит фраза: оно ценится на вес золота. Великий Пушкин, произносят как высшую похвалу его современные почитатели, получал по червонцу за строчку. Золото, значит, мерило всего.

   Он остановился перевести дух.

   Княжна восторженно слушала, неотводно смотря на него во все глаза.

   - Подлость, низость, порок, преступление приобретают в глазах людей другую окраску, если сопровождаются звоном золота. Подлецы становятся магнатами, преступники делаются героями! Такова сила золота. Соберите со всего мира весь сор, грязь, отброски, издающие невозможное зловоние, налолните всем этим колоссальный золотой сундук, и все человечество, мимо соборов, монастырей, церквей и часовен, мимо произведений искусств, мимо гениальных изобретений, мимо наполненных перлами человеческого ума и знаний книгохранилищ, мимо памятников исторической старины и исторических деятелей, побежит любоваться на этот "золотой сундук", с жадностью и наслаждением вдыхая зараженный вокруг него миазмами воздух. Такова сила золота.

   - О, как вы правы, как правы! - простонала княжна, закрыв лицо руками. - Но как достигнуть богатства?

   - Надо подумать! - загадочно отвечал Гиршфельд.

  

  

   Как-то вскоре выдался в Шестове день, когда не было никого гостей.

   Князь Александр Павлович, отправляясь спать, подошел к Николаю Леопольдовичу, беседовавшему, по обыкновению, с княжной.

   - Что вы тут около профессора нашего прилипли? Подите посадите с княгиней, ей, чай, одной скучно.

   Николай Леопольдович встал.

   Князь сам повел его к княгине в угловую гостиную.

   - Вот тебе, Зизи, гостя привел, побеседуй с ним, а то они с княжною, того и гляди, друг друга сглазят, по целым дням не наглядятся. Покойной ночи. Впрочем, это мне, а вам приятного вечера!- пошутил он и удалился.

   Это было настолько неожиданно для княгини, что она даже не обратила внимания на то, что Николай Леопольдович и княжна, по словам князя, не наглядятся друг на друга.

   Впрочем, надо сказать, что Зинаида Павловна с некоторого времени, видя на деле благие результаты начертанной Гиршфельдом программы их отношений, довольная выказываемым им страстным чувством в часы весьма часто устраиваемых Стешей их свиданий наверху, почти успокоилась и уверилась в его искренности, а потому стала смотреть на проделываемую им, по ее мнению, комедию ухаживания за племянницей довольно равнодушно.

   Визит князя к ней с Николаем Леопольдовичем еще более укрепил в ней уверенность в практическом уме Гиршфельда и в убеждении, что он действует лишь для нее.

   Князь, в самом деле, уже успел посвятить его во все свои дела, показал написанное им духовное завещание, советовался с ним о покупке тех, или иных бумаг, о продаже имеющихся у него и замене их другими.

   Тяжебных дел, к сожалению, у князя не было, так как вообще он судов недолюбливал и споры с соседями, если они и возникали, как по т-скому, так и по другим, находящимся в разных губерниях, его имениям, оканчивал миролюбиво.

   Пищи для Николая Леопольдовича, как адвоката, таким образом, при жизни князя, не предстояло.

   Уведя Николая Леопольдовича к княгине, князь прервал разговор его с княжной Маргаритой на самом интересном месте. Гиршфельд готовился сделать решительный шаг.

   По уходе его она осталась на террасе одна.

   Несколько времени она сидела глубоко задумавшись. Ее странные глаза уставились в видимую ей только одной точку.

   Так продолжалось минут пять.

   Наконец, она нервно тряхнула головой, как бы стараясь выбросить из нее неотвязные мысли, порывисто встала и нервною походкою сошла с террасы и пошла по направлению к "старому парку", любимому месту ее одиноких прогулок. Забившись в самую глушь, она села на скамейку и снова задумалась.

   Видимо, неотвязные мысли не покидали ее головки.

   Кругом все было тихо. Громадные, столетние деревья окутывали весь парк густою тенью и распространяли приятную влажность. Легкий, чуть заметный ветерок шелестел их вершинами. Слышался как бы таинственный шепот, прерываемый лишь изредка криком загулявшей или одержимой бессонницей птицы, кваканьем лягушек на берегу недалекой реки, или отдаленным человеческим голосом, доносившимся со двора усадьбы.

   О чем шептались эти вековые старожилы княжеских владений? Вспоминали ли они в тихой беседе свежую в памяти их одних повесть минувших лет? Сравнивали ли они прошедшее с настоящим, давая ему надлежащую оценку, или же, одаренные даром прозрения, с ужасом перешептывались о грядущем?

   Княжне было, по-видимому, не до разрешения этих вопросов. Встреча ее с Николаем Леопольдовичем, ежедневные разговоры с ним окончательно перевернули вверх дном все ее прежние взгляды, планы, предначертания.

   Она была в положении незнакомого с местностью путника, сбившегося с дороги и идущего по какой-то, не зная, приведет ли эта дорога к желанному жилью, где он может отдохнуть от далекого пути, но идущего только потому, что видит впереди себя другого путника, бодро и весело шагающего по этой дороге.

   Она тоже заблудилась и решилась следовать за Гиршфельдо, тем более, что он становился на нее необходимым, порой так, что она чувствовала, что готова полюбить его.

   Все в нем подкупало ее - авторитетность тона, смелость, выводов, ярямизна взглядов. Она чутьем угадывала, что в нем таится какая-то сила, какой-то непременный залог жизненного успеха, именно то, чего у нее, утомленной бесплодным исканьем жизненной цели, или лучше сказать, средств к ее достижению - не доставало.

   Какого качества была эта сила, какого качества был этот самый успех, какие средства с откровенным цинизмом предлагал этот, по ее мнению, прямолинейный человек?

   Над этим она глубоко не задумывалась.

   Какой-то внутренний голос подсказывал порой ей, что проповедь этого нового человека безнравственна, что путь, указываемый им для достижения земных благ, позорен, преступен, но жажда успеха, власти, первенства туманила ей голову, и поток его громких, красиво связанных фраз, как звон золота, заглушали этот голос.

   Вспоминалась порой ей другая встреча, другие речи.

   Образ бледного чернокудрого молодого человека, с восторженным взглядом глубоких умных глаз, в Москве, в первый год ее вступления на самостоятельный путь, когда она еще была твердо уверена, что у нее хватит силы и энергии пройти предначертанный путь, да и самый путь казался ей и более краток, и более верен.

   Этот юноша был уроженец города Т., единственный сын чиновника, славившегося своим бескорыстием и неподкупностью, оставившего ему только честное имя, которое этот чудак, как называли его сослуживцы, ценил выше всякого земного богатства. Студент-медик, беззаветно преданный науке, готовый ради нее на все лишения, он бодро шел по тернистой дороге труда.

   Они были знакомы ранее немного в Т. Среди большого города, почувствовав себя, как всегда в толпе, более одинокими, они сошлись.

   Красота молодой княжны, ее жажда самостоятельности, желание трудиться, быть полезной, не могли не произвести впечатления на юного идеалиста. С особенным увлечением беседовал он с нею долгие вечера. Он говорил о поэзии жизни, о любви к ближним, об удовольствии сознания принесения пользы, о сладости даже погибели для пользы человечества, о мерзости проявления в человеческих поступках признаков корысти, о суете богатства, о славе, об идеалах.

   Он не задавался мечтами о широкой деятельности, не требовал себе обширного горизонта; он говорил, что можно и достаточно быть полезным в маленьком кругу, что принесение пользы надо соразмерять с силами и возможностью человека, он указывал на лепту вдовицы, поставленную Великим Учителем выше богатых приношений.

   Он говорил о любви, о сладости взаимности, о симпатии душ, он называл брак по расчету - самопродажею.

   Она увлекалась его горячею проповедью, но ей казалось, что рисуемая им жизненная программа тесна для нее, что этот идеал так называемого мещанского счастья.

   Еще не утомленная жизненными бурями, она ие искала тогда тихой пристани, которую восторженно рисовал перед нею ее идеальный друг.

   И теперь, даже она едва ли бы удовлетворила ее.

   Она видела, что он говорит с ней, вдохновленный к вей чувством любви, она наблюдала, как это чувство зародилось, росло. Она ощутила даже в своем сердце на него мимолетный отклик, и испугалась, что это послужит ей препятствием для достижения высших целей, установит ее в тесные рамки будничной жизни.

   Она оттолкнула от себя восторженного юношу и уехала в Петербург.

   Потом она встречалась с ним, когда он, кончив курс, поселился в Т. и бывал в доме ее отца, который очень любил его.

   Сестра Лида призналась ей, что она любит его, княжна Маргарита видела, что "идеальный друг" остался ей верен, по-прежнему восторженно любит ее, по-прежнему благоговеет перед ней, мало обращая внимания на влюбленную Лиду.

   Она осталась довольна этим предпочтением, отдаваемым ей пред сестрою и... только.

   Одно ее слово и он был бы у ее ног, но этого ей было мало.

   Не столкни ее судьба с Гиршфельдом, быть может она, утомленная и разбитая, и обратила бы свой взор на него, сказала бы это слово, стала бы женой и матерью у тихого семейного очага - любимая мечта молодого идеалиста, но здесь, по ее мнению, открывались ей более широкие горизонты. Идя с этим бесстрашно глядящим в будущее "новым" человеком, она вместе с ним покорит весь мир. Он, конечно, не разделит даром с ней добычу; даром не подаст ей даже руки, чтобы вывести на настоящий путь, но он говорил ей, что красота тоже капитал. Она купит его этим капиталом.

   К такому решению мысленно пришла княжна Маргарита Дмитриевна под тенью столетних деревьев дедовского парка.

  

  

   - Мечтаете! - раздался около нее голос.

   Княжна вздрогнула.

   Перед ней стоял Николай Леопольдович.

   Побеседовав несколько времени с княгиней, и уверив ее, что злоупотреблять позволением князя Александра Павловича занимать ее было бы с их стороны опрометчиво для будущего, он оставил ее за любимым ее занятием - раскладыванием пасьянса, а сам поспешил на террасу, оканчивать свой разговор с княжной, который он решил сегодня же довести до благополучного конца, так как почва, по его мнению, была подготовлена.

   Не застав княжну на террасе, зная ее привычки, пошел искать ее по аллеям "старого парка" и, как мы видели, предстал перед нею в ту минуту, когда она пришла к роковому решению.

   - Ну-с, - начал он, подсаживаясь к ней, - на чем мы с вами остановились? Давайте продолжать, если ваши мечты, в которых я застал вас, не заставили вас позабыть наш разговор.

   - Ничуть! - ответила княжна. - Я именно и думала о нашем разговоре, думала о вас.

   Он встал и поклонился с комическою важностью.

   - Весьма признателен вашему сиятельству, что вы в минуты досуга иногда вспоминаете в своих мечтах такое ничтожное существо, как ваш преданный и покорный слуга.

   - Перестаньте балаганить! Это совсем к вам не идет, а преданы ли вы мне - это я еще увижу, но что не будете покорны, я это знаю, на это не рассчитываю и даже этого не желаю.

   - Преклоняюсь перед вашею прозорливостью и способностью не желать недостижимого. Что же касается моей преданности, то предан я буду тому, кто меня оценит по-достоинству.

   - А можно спросить, какая будет цена? - улыбнулась она.

   - Это относительно. Вы, собственно говоря, спрашиваете об этом из сиятельного любопытства вообще, или же для себя? - серьезным тоном спросил он в свою очередь.

   - А если бы для себя.

   - Для вас - вы сами безусловно и бесповоротно! - не сморгнув, в упор отвечал он ей.

   Она смутилась.

   - Это значит... вы делаете мне... предложение? - с расстановкой спросила она.

   - Нет, не значит! - цинично улыбнулся он.

   - Я вас в таком случае отказываюсь понимать.

   - Как будет угодно вашему сиятельству.

   - Но если бы я согласилась быть вашей женой? - глухим голосом с трудом вымолвила она.

   - Увы! При настоящем положении вещей я принужден был бы отказаться от этой высокой чести. Отказаться в ваших и даже в наших общих интересах, если бы вы, понятно, пожелали, чтобы они были общие, - невозмутимо продолжал он.

   - Я вас опять не понимаю.

   - А, между тем, это так понятно. Что приобретаю я, женясь на вас? Красавицу девушку, которая из княжны Шестовой превращается в жену кандидата прав Маргариту Дмитриевну Гиршфельд, и более ничего. Еще менее приобретаете вы, жертвуя даже своим титулом. Вы получаете мужа, только что вступившего на скользкое адвокатское поприще, без средств, а следовательно без возможности с честью и славою идти по этому пути. Образуется из нас бедная семья, которая может приращаться. Природа не справляется с родительским бюджетом! Я - муж, бегающий за грошовыми заработками, чтобы что-нибудь дать голодающей семье, вы - жена, обмывающая и пеленающая своих детей и ведущая грошовое хозяйство! Вам нравится такая перспектива? Мне - нет.

   - Но у моего отца есть тысяч тридцать. Картина немного не верна! - попробовала возразить она.

   - Значит, на вашу долю придется пятнадцать. Разве это деньги? Мы с вами еще не жили, нам хочется жить. На сколько нам их хватит? А между тем, жизнь манит своими соблазнами. Ими пользуются другие под нашим носом. Почему же не мы? Деньги эти пройдут быстро, наступит безденежье, и картина окажется верна.

   - Умрет дядя... - заикнулась она.

   - Вы сделаетесь обладательницей его деревенской библиотеки.

   - Что? - вскочила Маргарита Дмитриевна.

   - Такова его единственная, относительно вас, воля, высказанная в завещании, которое я читал несколько раз.

   Княжна остолбенела.

   - Это злая насмешка! - сквозь зубы прошептала она, и ее глаза загорелись зеленым огнем.

   - Похоже на это, особенно сопоставив, что вашей сестре Лидии завещано двести тысяч.

   - Ей? - простонала княжна.

   - В нашей воле все изменить... - пошептал Гиршфельд.

   - Как? - схватила она его за руку.

   - Позвольте, не торопитесь, вами еще не приняты мои условия.

   - Какие? Говорите! - снова простонала она.

   - Я люблю вас! - задыхаясь от страсти, подвинулся он к ней.

   Она не отодвинулась.

   - За обладание вами, я готов отдать вам себя на всю жизнь - это не фраза. Получая вас, я приобретаю себе полезного союзника и помощника, сохранить которого будет в моих интересах. Для людей, для света княжна Шестова и помощник присяжного поверенного Гиршфельда будут только хорошими знакомыми. К нам, у меня уже составлен план, перейдут все капиталы князя Александр Павловича Шестова. Красавица княжна Шестова поможет мне приобрести капиталы и из других рук по моим указаниям, деля добычу, по-братски, пополам.

   - Это значит продавать себя! - в ужасе прошептала она.

   - Ничуть! Женщина, продающая себя, разменивается на мелочи и не ценится вовсе. Умная, красивая женщина должна только брать, ничего не отдавая или отдавая очень мало.

   - Это как же?

   - Я объясню вам это впоследствии, но если вы с предубеждением, то, значит, я в вас ошибся, и нам лучше прекратить этот разговор.

   - Продолжайте, продолжайте! - настойчиво повторила она.

   - Когда мы достигнем главного - богатства, тогда от нас будет зависеть пойти под венец или нет. Быть может, поделив добычу, мы захотим разойтись, вы или я, мы будем свободны.

   - Но средства к достижению этого богатства - преступления? - робко задала она вопрос.

   - Вас пугают страшные слова, - усмехнулся он. - Не открытые преступления - не преступления.

   - А если откроют?

   - Значит, мы глупы и нам поделом.

   - Страшно.

   - Волков бояться - в лес не ходить. Впрочем, это зависит от вашей воли, вы можете остаться при перспективе читать книги из вашей собственной библиотеки и няньчить детей вашей богатой сестры.

   - Я ваша! - порывисто склонилась она к нему.

   В его глазах блеснул огонек неудержимой страсти и он заключил ее в свои объятия.

   Раздался первый поцелуй.

   Он был печатью заключенного договора.

   Столетние дубы и вязы "старого парка" были одни немыми свидетелями тайного союза потомка немецкого жида с отпрыском древнего русского княжеского рода.

  

  

   Прошло несколько дней. Истинный и верный путь, к достижению желанных целей, открытие которого было куплено княжной Маргаритой Дмитриевной такою дорогою ценою при последнем свидании ее с Гиршфельдом в "старом парке", был пока известен ей лишь в общих чертах.

   Николай Леопольдович не успел еще посвятить ее в отдельные детали.

   Она знала лишь одно, что на этом пути ей не следует смущаться препятствиями, именуемыми на языке "пошляков", как говорил Гиршфельд, совестью, честью, стыдом, правдой, нравственностью, пороком, грехом и преступлением.

   Она догадывалась также, что она должна будет вести подпольную борьбу со всем родом князей Шестовых, начиная со старика дяди и кончая, быть может, сестрой и двоюродным братом.

   Это ее не смущало, тем более, что она была уверена, что выйдет с помощью ее друга и руководителя, из этой борьбы победительницей.

   Она, несомненно, сделает зло всей этой семье, она составит ее несчастье, но зато она отомстит.

   Сладкое удовлетворение своего дьявольского самолюбия находила она в этой мысли.

   Отец, бросивший ее, как ей казалось, на произвол судьбы и няньчащяйся с этой "глупой Лидкой", дядя, неудовлетворяющийся мелкими уколами и оскорблениями ее, при жизни, а наносящий ей страшное оскорбление после своей смерти насмешкой в духовном завещании - не стоили пощады с ее стороны.

   Они не оценили ее, и будут за это жестоко наказаны.

   Поскорее бы только начать.

   Она с нетерпением ждала удобного времени для второго свидания, когда она узнает все подробно.

   Давнишняя злоба ее к дяде, князю Александру Павловичу, дошедшая до своего апогея, когда она узнала относящийся к ней пункт его завещания, еще более укрепилась в ней через день после свидания с Гиршфельдом.

   Княжна получила телеграмму от одной своей подруги по курсам, что та проездом будет на станции Ломовис, куда и просила княжну выехать повидаться с ней минутку.

   Маргарита Дмитриевна переговорила с княгиней и отдала приказание приготовить к утру следующего дня лошадей.

   Проснувшись рано, она оделась и совсем готовая вышла садиться, но у подъезда экипажа не было.

   - Узнай, скоро ли подадут! - обратилась она к проходившему через залу лакею.

   - Его сиятельство приказали распречь! - почтительно отвечал тот.

   - Как распречь? - вспыхнула она. - В чем же я поеду?

   - А можете и не ездить, такая же будете, - вышел в это время из кабинета князь, находившийся с самого раннего утра в дурном расположении духа. - Стану ли я для всяких ваших проходимиц или, как они теперь называются, курсисток дорогих лошадей гонять. Заведите своих да и катайтесь сколько угодно.

   - А! - могла только прошипеть сквозь зубы вся побагровевшая княжна и быстро ушла в свою комнату.

   Князь уже кого-то распекал во дворе. Его голос был слышен в комнате княжны.

   - Жестоко поплатишься ты мне за это, негодный старикашка, с тебя первого начну я уничтожение захудалого рода аристократов-тунеядцев! - со страшною, непримиримою ненавистью думала она.

   Наконец, давно желанное второе свидание с Гиршфельдом состоялось.

   Во время ее обычной прогулки, между вечерним чаем и ужином, по задним аллеям "старого парка", на дорожке, ведущей к "проклятому дубу", показался Николай Леопольдович.

   Маргарита Дмитриевна бросилась ему навстречу.

   - Наконец-то! - прошептала она. - Я уже думала, что ты никогда не выберешь время.

   - Напрасно думала, о чем думать не следует... - улыбнулся он. - В нашем положении осторожность - первое условие успеха.

   Они опустились на "скамейку старого князя".

   Была чудная тихая ночь. Луна с безоблачнного, усыпанного мириадами звезд неба лила на землю кроткий волшебный свет, таинственно отражавшийся в оконечностях медных крестов на решетке, окружающей старый дуб. Вокруг "проклятого места" царило ужасное безмолвие. Поднявшийся с протекающей невдалеке реки туман окутывал берег и часть старого парка, примыкающего к нему, создавая между стволами и листвой вековых деревьев какие-то фантастические образы.

   Нашим собеседникам, впрочем, было, видимо, не до созерцания окружающей их природы.

   - Время дорого, приступим прямо к делу, - серьезно начал он. - Необходимо прежде всего уничтожить завещание князя.

   - Да, да; но как это сделать?

   - Способы есть, но надо выбрать лучший и выгоднейший. Можно уничтожить завещание еще при жизни князя, похитив его, но это рисковано, так как князь может хватиться и не найдя написать новое; можно, наконец, похитить его и уничтожить после смерти, но, во-первых, смерти этой надо ждать, а он, кажется, умирать и не собирается.

   - Кажется! - злобно прошептала она.

   - Во-вторых, кто нам поручится, что князь не передаст этого завещания при жизни на хранение в верные руки - своему брату, например, твоему отцу...

   - Это предположение возможное... - задумчиво произнесла Маргарита Дмитриевна.

   - Не это еще не все, нам необходимо, чтобы князь умер как можно скорее, чтобы умер он без завещания, так как кроме того, что из его состояния двести тысяч идут от нас твоей сестре, а она с таким приданым не засидится, и эти деньги, с момента ее замужества, пропадут для нас навсегда, сама княгиня по завещанию является очень ограниченною в своих правах на громадное состояние князя, а я желал бы, чтобы эти права ее были бы обширнее, так как, имею на нее влияние.

   - И даже, как я заметила, очень большое! - съязвила княжна.

   Гиршфельд посмотрел на нее.

   - Ревность, кажется, не предусмотрена ни одним пунктом нашего договора.

   - С чего это ты взял, что я буду ревновать к этой красивой развалине?

   - В таком случае и предоставь этой развалине взять свою долю жизненного счастья. Поверь, она дорого поплатится за это.

   - Не не могу же я уверить тебя, что мне приятно это видеть.

   - Что делать, нет пути без терний. Я постараюсь, чтобы тебе реже все напоминало об этом. Вот единственная уступка, которую я могу сделать твоим пылким чувствам! - улыбнулся он.

   - Хорошо, хорошо. Ведь я же понимаю, что не можешь же ты предпочесть меня ей для нее лично.

   - Что правильно, то правильно. Я знал, что ты меня поймешь. Ты умная, рассудительная женщина. В наше время они, к сожалению, редкость.

   Он привлек ее к себе.

   - Что же делать, чтобы осуществить все, что ты говоришь?- начала она.

   - Надо, чтобы князь окончил жизнь самоубийством, или, по крайней мере, был признан самоубийцей. Тогда, на основании 1472 ст. Уложения о наказаниях, духовное завещание его будет сочтено ничтожным. Этого только нам и надо.

   - Значит, надо убить его? - резко спросила Маргарита Дмитриевна.

   Она вспомнила все, вспомнила недавнее оскорбление и злобная радость прозвучала в тоне ее вопроса.

   - Да, отравить; это очень удобно, так как он принимает опиум. Почтенный Август Карлович прописал, как он сам выразился, лошадиный раствор. Несколько десятков капель и князь уснет на веки. Положим, на самоубийство будет похоже мало, но, приняв во внимание, что Сергей Павлович Карамышев так же много смыслит по следственной части, как я в китайском языке, да и остальные ваши местные жрецы Фемиды довольно убоги - я полагаю, что они, за отсутствием мотивов для отравления князя посторонним лицом, поспешат покончить это дело именно в этом смысле.

   Надо сознаться, что сам Николай Леопольдович плохо верил в то, что говорил княжне, но ему необходимо было как можно скорее устранить князя и сделать княгиню распорядительницей шестовских богатств. Он даже готов был поступиться двумя стами тысяч в пользу Лиды, надеясь и на них, впрочем, наложить впоследствии свою загребистую лапу, а потому ему было безразлично: умрет ли князь с завещанием, или же без него.

   Говорил же он все это для княжны Маргариты, желавшей всеми силами души своей лишить сестру наследства, которое являлось смертельным для нее оскорблением.

   Он надеялся таким образом добыть ее согласие. И он не ошибся.

   - Кто же должен исполнить это, то есть влить опиум? - после некоторый паузы спросила княжна.

   - Ты.

   - Я! Но как?

   - Камердинер князя приготовляет лекарство во время нашего обеда; после обеда князь идет на террасу, где курит трубку, которую ему приносит тот же камердинер из кабинета. Ты, будто бы идя в свою комнату, зайдешь в всегда отворенный кабинет и вольешь опиум, который стоит на письменном столе, около крайнего шкапчика, в коричневом пузырьке, в приготовленную на ночном столике рюмку, а затем пройдешь к себе. Это дело одной минуты. Князь уже впился в опиум. Он принимает его целый год. Он проглотит и не заметив количества. Принимающие опиум даже любят увеличение доз. Я уеду на это время для того, чтобы, как посторонний человек, не навлечь на себя подозрения.

   - Ты уедешь? Куда? - тревожно спросила она.

   - В Т. дня на два. Я уж устрою. До этого времени ты присмотрись к кабинету и к месту на столе, где стоит пузырек. Смотри, чтобы только никто не заметил.

   Княжна молчала. В ней происходила борьба, но злоба против князя одержала верх.

   - И так, решено? - спросил Гиршфельд.

   - Хорошо, я делаю. Решено! - глухим голосом ответила она.

  

  

   Наступили первые числа августа.

   Время мчалось для княжны Маргариты Дмитриевны с ужасающею быстротою.

   Вступив на новый жизненный путь, связав на всю жизнь, как ей по крайней мере казалось, свою судьбу с избранным ею человеком, она зажила какою-то двойною жизнью. Ум ее лихорадочно работал, нервная система, доведенная до высшего напряжения, как бы закалилась; неведомая доселе страсть охватила все ее существо, а между тем, в душе царил какой-то страшный покой.

   Она чувствовала себя далеко не самостоятельной, чувствовала, что находится в полном подчинении воле этого железного человека, но это самое подчинение доставляло ей величайшее наслаждение.

   Ей казалось, что рука этого человека настолько твердая, непоколебимая опора, что она, княжна, может теперь спокойно и безмятежно смотреть в будущее, отдохнуть от пережитых треволнений, что он один доведет ее до цели, выведет ее на широкую желанную дорогу.

   Она сознавала, что она не идет, а ее ведут, но, по крайней мере, она была уверена, что не собьется с дороги.

   Этот относительный покой ее организма разливал в нем какую-то сладостную негу и истому.

   Так заблудившийся в дремучем лесу в зимнюю стужу путник покойно вверяет себя первому встречному и следует за ним, с наслаждением предвкушая теплую комнату и мягкое ложе.

   Встречный же для заблудившейся в жизненном лесу княжны не только ведет ее, но рассказал ей заранее дорогу, поручил даже расчищать путь по его указанию, то есть действовать самой для себя и даже для него в благодарность за то, что он ведет ее.

   Без нее, быть может, и сам он не так скоро вышел бы на дорогу, к жилью. Она, следовательно, помогает ему, она ему необходима. Друг без друга они - ничто, вместе - сила. Это вполне удовлетворяло ее самолюбие.

   Еще более странное чувство стало охватывать ее с некоторого времени.

   Ей стало казаться, что если бы даже она убедилась, что помогает этому человеку в начертанном им плане исключительно для него, то и тогда бы она не постаралась разорвать приковывающую ее к нему цепь, лишь бы быть с ним, около него.

   Она без ужаса не могла представить себя без него. Холодный пот выступал у ней на лбу при одной мысли о возможности остаться снова одной. Она поняла, что безумно, страстно любит его. Она полюбила его прежде всего за смелость, с которой он взял ее. Эта любовь, в течение каких-нибудь двух недель со дня рокового свиданья в "старом парке", возросла до самоотречен