Гейнце Николай Эдуардович - В тине адвокатуры

тва.

   - Это было бы крайне бестактно. Свадьба до истечении года со дня смерти отца! На сестру я имею влияние... - вспыхнула княжна.

   Гиршфельд проницательно посмотрел на нее.

   - Ты недовольна выбором сестры?

   Она вскинула на него глаза, горевшие зеленым огнем.

   - Какое мне дело до ее выбора! - запальчиво произнесла она. - Но все-таки было бы лучше, если бы эта свадьба не состоялась никогда.

   - Почему?

   - У меня есть на это свои причины, я их, конечно, объясню тебе. Теперь же поверь мне на слово, что они основательны.

   - Верю.

   - Но сделать это будет трудно.

   - Не труднее того, что уже сделано. Если ты говоришь, что нужно, чтобы свадьбы этой не было - ее и не будет.

   - Ты говоришь так уверенно.

   - Имею на это тоже свои причины и тоже, конечно, объясню их тебе. Поверь мне теперь тоже на слово.

   - Верю.

   - Господин Шатов мужем моей сестры не будет! - с расстановкой, как бы про себя, добавила она.

   - Однако, прощай, - заметил он, - на нас могут обратить внимание, да и поезд уже пришел.

   Московский поезд на самом деле в это время остановился у платформы.

   - Понаблюдай за оставшимися деньгами и имуществом, - проговорил Николай Леопольдович.

   - Не беспокойся, знаю сама, не маленькая... - бросила ему Маргарита Дмитриевна.

   Они расстались.

  

  

   Николай Леопольдович, приехав в усадьбу, застал там Августа Карловича Голь, только что, впрочем, перед ним прибывшего.

   В усадьбе все были на ногах, все волновались.

   Многие из дворни по собственной инициативе объездили соседних помещиков, но вернулись, убедившись, что князя Александра Павловича не видали нигде.

   Относительно спокойной была одна Зинаида Павловна, беседовавшая в своей гостиной с доктором.

   Она присоединилась к мнению, высказанному Стешей, и тревожно поджидала Гиршфельда, уверенная, что кроме него никто не в состоянии дать разумного совета.

   Тут же сидел притихший князь Владимир.

   Его детское сердце инстинктивно чуяло правду в толках прислуги, что с князем не ладно.

   Прислуга и дворня были убеждены, что стряслось несчастье.

   Недавнее появление старого князя на его скамейке подтверждало в их глазах его неизбежность.

   Маленькому князю было страшно.

   Это происходило не от опасения, что что-нибудь случилось с отцом.

   Последний был суров, резок и ребенок не любил его.

   Ему было как-то беспричинно страшно.

   Тяжесть всей атмосферы усадьбы предвещала недоброе.

   Явившийся Гиршфельд, поздоровавшись со всеми, выслушал рассказ княгини о происшедшем, отправился вместе с Яковом к кабинету.

   - Стучи! - сказал он ему.

   - Да я со вчерашнего вечера раз двадцать изо всех сил колотил... - заметил тот, но все-таки принялся стучать.

   Ответа не последовало.

   Гиршфельд наклонился и стал смотреть в замочную скважину.

   - Ключа-с нет, я смотрел, но их сиятельство всегда вынимали, запираясь изнутри.

   День был яркий. Солнце как раз ударяло в закрытые окна кабинета и маленькие полосы света едва освещали обширную комнату, пробиваясь по бокам темных штор.

   Оттоманки, на которой спал обыкновенно князь, стоявшей у стены, где были двери, не было видно.

   - Надо послать за полицией, за становым! - выпрямился Николай Леопольдович.

   - Разглядели? - уставился на него Яков.

   - Фуражка и арапник князя лежат на стуле, следовательно он в кабинете! - отвечал Гиршфельд.

   - Ахти, грех какой, чуяло наше сердце! - ударил себя по коленкам Яков и бросился исполнять приказание.

   Николай Леопольдович отправился к княгине и сообщил ей о своем открытии и распоряжении.

   - Не лучше ли отворить самим, может быть нужна немедленная помощь? - вставил Голь.

   - Отворять без надлежащей власти неудобно. Мы не знаем, что встретим в кабинете. Что же касается до помощи, то если это продолжается со вчерашнего, вечера, то какой-нибудь час не составит разницы - становая квартира в пяти верстах... - отвечал Гиршфельд.

   - Вам юристу и книги в руки... - согласился Голь. Княгиня заволновалась.

   - Что же могло с ним случиться?

   - Умереть мог, князюшка, все мы под Богом ходим, - заметил Голь.

   - Как умереть? Ведь он эти дни был совершенно здоров, весел, ни на что не жаловался. Вы, доктор, ничего не замечали в нем опасного?

   - Ровно ничего. Я полагал, что он меня переживет.

   - Так как же это?

   - Все Бог.

   - Вам следует, ваше сиятельство, приготовиться ко всему... - скромно вставил Гиршфельд.

   Княгиня сделала грустный вид.

   Николай Леопольдович переменил разговор и стал рассказывать о смерти князя Дмитрия и о странном обручении княжны Лиды и Шатова.

   На дворе, между тем, у крыльца собралась толпа народа из дворни и даже соседних крестьян.

   В передней и на крыльце толпились лакеи и горничные.

   Тут же вертелась и знакомая нам Стеша, все еще продолжавшая настаивать, что все это одна пустая прокламация, и что князь живехонек и здоровехонек.

   - Просто его Яков Петрович проспал, да и поднял весь этот сумбур... - ядовито замечала она.

   Яков был серьезен и не обращал на нее ни малейшего внимания, что ее еще более подзадоривало.

   В толпе шли громкие разговоры. Стоявшие у крыльца перекидывались замечаниями со стоявшими на крыльце и наоборот.

   Несомненно было одно, что или в кабинете что-нибудь случилось, или же на самом деле князя не было в нем, так как иначе этот шум. непременно разбудил бы его и он прекратил бы его немедленно одним своим появлением с традиционным арапником.

   Раздался звон колокольчика.

   - Едет, едет! - послышались возгласы.

   В ворота усадьбы вкатил тарантас, запряженный тройкой и остановился у подъезда.

   Это приехал становой пристав,

   Петр Сергеевич Кошелев, из когда-то блестящего гвардейского офицера коловратностью судьбы превратившийся в скромного уездного полицейского чиновника, принадлежал к тогда только еще нарождавшемуся типу полицейских новой формации, изящных, предупредительных, любезных, умеющих деликатно поступать по всей строгости законов и в меру оказывать возможное снисхождение.

   Этот тип выступил на смену классических "Держиморд", еще имевших много своих представителей в благословенной провинции.

   Петр Сергеевич, несмотря на свой внешний лоск, был на счету дельного служаки и любимец губернатора, благосклонно принимавшего его у себя в доме даже запросто, к великому смущению местного исправника - полицейского старого закала.

   Звон колокольчиков прискакавшей тройки донесся и до угловой гостиной.

   Княгиня Зинаида Павловна, в сопровождении Гиршфельда и Голя, вышла в залу встретить приехавшего чиновника. Князя Владимира Николай Леопольдович отправил вниз и сдал на руки дядьке.

   После обмена приветствий и любезностей, Гиршфельд подробно изложил Кошелеву причины, по коим они решились его беспокоить.

   - Вы сами, надеюсь, согласитесь, что без вашего участия отпереть двери кабинета было бы рискованно и опрометчиво, - закончил он.

   Кошелев, принявший с самого начала речи Гиршфельда серьезный, глубокомысленный вид, медленно и с расстановкой ответил:

   - Вы совершенно правы. Дело представляет слишком серьезную загадку, чтобы решиться приступить к ее раскрытию без вмешательства надлежащей власти.

   - Таково было и мое мнение! - заметил Николай Леопольдович.

   Кошелев вышел на крыльцо, выбрал из стоявших на дворе крестьян двух грамотных понятых и распорядился послать за слесарем.

   Последний тотчас явился и отпер дверь.

   Становой пристав с понятыми, княгиня, Гиршфельд и Голь вошли в кабинет.

   Кабинет князя Александра Павловича представлял из себя обширную комнату с тремя окнами, выходящими на двор. У среднего окна, перпендикулярно наружной стене, стоял огромный старинный письменный стол с этажерками и разными шкапчиками, заваленный бумагами, чертежами и уставленный пузырьками всевозможных размеров с разными лекарственными снадобьями, свидетельствовавшими о занятиях князя ветеринарным искусством.

   Старинная мягкая мебель, крытая темно-зеленым сафьяном, громадная подставка для трубок с бесчисленным их количеством и несколько оригинальных картин на стенах дополняли убранство.

   Пол был застлан войлоком и покрыт клеенкой с рисунком паркета.

   Отоманка, служившая князю постелью, стояла у противоположной окнам стены, влево от входной двери. В кабинете от опущенных штор было темно.

   Гирщфельд поднял штору у крайнего окна.

   На отоманке спал, казалось, крепким сном князь Александр Павлович.

   Он лежал на левом боку, лицом к окнам.

   Одеяло из тигрового меха, с которым князь не расставался круглый год, было откинуто немного ниже плеч. Правая рука выбилась и лежала полусогнутой на одеяле.

   Все сгруппировались около лежащего.

   Один Гиршфельд стоял немного поодаль, у письменного стола.

   От его зоркого взгляда не ускользнуло лежавшее на столе, поверх других бумаг, письмо, начинающееся словами: "Милый, дорогой дядя", с какой-то припиской сверху, сделанной княжеской рукой.

   Князь имел обыкновение, не только на донесениях своих управляющих, но и на всех получаемых им письмах класть свои резолюции.

   Некоторые из них были оригинальны. На иных письмах князь писал: "стоило тратить почтовую марку".

   Николай Леопольдович тотчас сообразил, что это было письмо княжны Лиды, уведомляющей князя о предстоящем ее браке с Шатовым.

   Голь первый подошел к лежащему князю и положил правую руку на его голову, а левую на его руку.

   - Он мертв, и даже окоченел. Смерть последовала уже давно, вероятно еще вчера вечером, - отчетливо произнес врач.

   Среди тишины кабинета эти роковые слова раздались как-то особенно громко.

   Кто-то страшно крикнул.

   Это княгиня Зинаида Павловна упала в обморок.

   Все бросились к ней.

   Гиршфельд, воспользовавшись переполохом, незаметно ни для кого, взял со стола заинтересовавшее его письмо и сунул в свой карман.

   Явившаяся прислуга унесла княгиню наверх.

   Кошелев тоже дотронулся своей изящной, выхоленной рукой до руки князя, но тотчас отдернул ее.

   У отоманки стоял круглый столик, на нем свеча и пустая рюмка

   Голь взял рюмку, понюхал ее, покачал головою и вновь поставил на место.

   - Что вы думаете? - обратился к нему Кошелев.

   - Пока думаю, не переложил ли он опиуму, который принимал по моему предписанию от бессонницы.

   Становой пристав сел у письменного стола и быстро составил акт первоначального осмотра, прочел его понятым, которые его и подписали.

   Подписались также присутствовавшие Голь и Гиршфельд.

   Затем он написал донесения исправнику, прокурору, следователю и председателю мирового съезда.

   Эти бумаги тотчас были отправлены с нарочными.

   Известие о смерти князя Александра Павловича моментально облетело всю усадьбу.

   Толпа на дворе начала увеличиваться, но становой пристав и Гиршфельд распорядились удалить любопытных на задний двор.

   Там зато шли оживленные толки.

   По окончании официальной стороны дела, становой пристав, опечатав двери кабинета, отправился вместе с Голем и Гиршфельдом в столовую, где был накрыт запоздалый завтрак.

  

  

   Обморок княгини Зинаиды Павловны был полупритворный, хотя неожиданная смерть мужа, надо сознаться, ее поразила.

   Почти со дня брака с ним она не переставала в душе своей лелеять мысль об этой смерти.

   Самая прелесть ее замужества заключалась для Зинаиды Павловны в сладкой надежде на скорое вдовство.

   С годами эта мысль, вследствие крепкого здоровья князя, хотя за последние годы видимо ослабевшего, стала казаться ей все неосуществимее.

   Первое время, сидя взаперти, в этой золотой клетке, как она называла усадьбу, княгиня страстно желала свободы, жизни, а это желание могло исполниться по смерти мужа.

   Она страстно желала его смерти.

   Более свободная за последние годы, она начала примиряться со своим положением и относиться индиферентнее к его существованию.

   Вдруг - она вдова. - Не поздно ли? - мелькнуло в ее уме.

   Она взглянула в зеркало.

   Довольная улыбка, появившаяся на ее лице, красноречиво свидетельствовала, что она решила этот вопрос отрицательно.

   Явившийся к ней после завтрака Гиршфельд застал ее уже полулежащею на кушетке в ее будуаре.

   Перед ней на столе стояла хрустальная ваза с любимым ею лакомством - киевским вареньем.

   - Свершилось, князя нет и ты вдова! - сказал он, входя, и подал ей руку.

   Она потянула его к себе.

   Он наклонился и поцеловал ее долгим поцелуем.

   - Я сегодня заслужил вполне этот поцелуй... - сказал он, присаживаясь на кушетку.

   Она вопросительно поглядела на него.

   - Когда я говорил, что буду всегда стоять на страже твоих интересов - это была не фраза. Вот доказательство.

   Он подал княгине похищенное им со стола покойного князя письмо княжны Лиды.

   Резолюция на этом письме, написанная рукою князя, была следующая:

   "Выдать не в зачет завещанного в приданое сто тысяч".

   - Я не понимаю! - сказала она, пробежавши письмо и надпись.

   - Если бы это письмо найдено было при всех, то хотя оно юридически не обязательно, но сто тысяч, во избежание пересудов и неприятных толков, пришлось бы выдать.

   Княгиня, видимо, поняла, и лицо ее озарилось довольной улыбкой.

   Она приподнялась с кушетки, обняла его за шею и звонко поцеловала в губы.

   - Теперь же будущая госпожа Шатова может удовольствоваться завещанными ей двумя стами тысяч, если только завещание признают действительным.

   - То есть как признают действительным? Разве может быть иначе?

   - Это покажет вскрытие и следствие. Если признают, что князь покончил с собой сам, что он не был жертвой случайности или преступления, то завещание его, как самоубийцы, недействительно.

   - А как же я? - встрепенула она.

   - Для тебя-то это безразлично. По завещанию ты получаешь в пожизненное владение Шестово и в собственность капитал в пятьсот тысяч рублей. Доходы же с других имений и с капитала свыше миллиона рублей в государственных бумагах остаются неприкосновенными до совершеннолетия князя Владимира, так как именья и капитал завещаны ему. Опекуншей над сыном назначаешься ты и обязана эти доходы обращать только в государственные бумаги. Шестово после твоей смерти переходит в собственность князя Владимира. По закону же, если завещание будет признано недействительным, ты получаешь свою вдовью часть из имении и капиталов и становишься естественною онекуншей твоего сына - это выйдет много больше и лучше. С уничтожением завещания потеряет княжна Лидия - двести тысяч, а княжна Маргарита библиотеку. Последнюю ей можно и подарить! - усмехнулся он.

   Она весело улыбнулась.

   - Тебе необходимо будет взять поверенного... - продолжал он.

   - Кто же, как не ты, будешь моим поверенным! - снова обняла его она.

   Он поцеловал ее.

   - Письмо это я уберу к себе подальше, - сказал он, пряча письмо княжны Лиды в карман.

   - Ты хочешь сохранить его?

   - Нет, конечно уничтожу.

   В это время послышался звон колокольцев въезжавшего во двор экипажа.

   - Надо идти! - сказал он, освобождаясь от ее объятий и подарив ее прощальным поцелуем.

   Он сошел вниз.

   На губах его играла торжествующая улыбка.

   Приехал судебный следователь, Сергей Павлович Карамышев.

   Гиршфельд застал уже его в зале, беседующим со становым и доктором.

   Поодаль от них стоял, смотря в окно, фельдшер, призванный для предстоящего вскрытия.

   - А княгиня? - обратился к нему Карамьгшев, пожимая руку.

   - Я только что сейчас справлялся, она еще не оправилась от обморока и лежит у себя наверху, - отвечал он.

   - Жаль Александра Павловича, хороший был человек, и какое совпадение: оба брата один за другим! - соболезновал Карамышев.

   - Приступим, господа, чем золотое время терять, печалью не поможешь! - продолжал он и направился в кабинет.

   Август Карлович высказал ему свое предположение, что князь отравился или отравлен сильным приемом опиума.

   Составив протокол наружного осмотра трупа и всего кабинета, судебный следователь взял рюмку,

   - А где же самый опиум? - обратился он к Голю.

   Последний взял с письменного стола пузырек коричневого стекла с ярлыком, на котором было написано: Tinctura opii, и подал его следователю.

   Тот приобщил его к рюмке в качестве вещественных доказательств, опечатав их своею печатью.

   Труп был раздет, внесен в залу и положен на приготовленный стол.

   Вскрытие началось.

   Предположение доктора оправдалось: князь умер от приема сильной дозы опиума.

   Открытым оставался вопрос: сам ли отравился князь, или же был отравлен другим лицом?

   Наступило время обеда, к которому вышла Зинаида Павловна - печальная, молчаливая.

   Труп князя обмыли, одели и положили на стол.

   Из залы доносилось уже монотонное чтение псалтыря.

   Тотчас после обеда была отслужена панихида.

   Карамышев решил вечером же приступить к допросу свидетелей. Гиршфельд предложил для этого свое помещение.

   После панихиды была допрошена княгиня и вся домашняя прислуга, но в их показаниях не оказалось ничего существенного, или хотя бы мало-мальски разъясняющего это темное дело.

   - Кто давал князю лекарство? - спросил судебный следователь княжеского камердинера Якова.

   - Я-с! - отвечал тот.

   - По сколько капель?

   - Сперва по три, некоторое время по четыре, за последний же месяц по пяти.

   - Расскажи, как и когда ты приготовлял лекарство!

   - Во время общего обеда я стелил постель его сиятельству, наливал полрюмки воды и капал лекарство, которое и ставил на столик перед отоманкой около свечки, зажигал ее и затем уже опускал шторы.

   - Знал ли ты, что это лекарство ядовито и опасно для жизни, если принять его более предписанного врачом?

   - Знал-с. Мне об этом сколько раз и Август Карлович, и их сиятельство говорили.

   - Не случалось ли тебе капнуть лишнюю каплю?

   - Несколько раз случалось.

   - Что же ты тогда делал?

   - Я выливал лекарство в песочницу, вытирал начисто рюмку и начинал снова.

   - Сколько капель налил ты князю вчера?

   - Пять-с.

   - Не ошибался?

   - Нет-с, вчера с первого раза.

   - Верно? Говори правду!

   - Как перед Господом!

   - Твердо, значит, помнишь?

   - Твердо, как сейчас помню!

   - Приготовив постель и лекарство, ты дожидался князя в кабинете?

   - Да-с

   - Никуда не отлучался?

   - Летом я носил на террасу трубку, которую их сиятельство изволили курить после обеда перед сном на вольном воздухе.

   - Вчера носил тоже?

   - Носил-с.

   - Дверь кабинета оставлял открытой?

   - Так точно.

   - Когда ты вчера нес на террасу трубку, не встретил ли ты кого-нибудь шедшего по направлению к кабинету?

   - Вчера их сиятельство Маргарита Дмитриевна попалась мне навстречу,

   - Ее комната в той же стороне, где и кабинет?

   - Так точно-с. Они, вероятно, изволили идти к себе.

   - Чего я-то расспрашиваю? Придет же в голову такая глупая мысль! - подумал Карамышев и отпустил свидетеля, прочитав ему его показания и заставив расписаться.

   Доктор Голь при допросе подтвердил показания Якова относительно количества капель прописанного им лекарства и того обстоятельства, что он действительно говорил, чтобы он был осторожнее, так как это лекарство - яд.

   - Скажите, доктор, неужели усиленный прием опиума не сопровождается никакими предсмертными страданиями? - спросил Карамышев.

   - Нет, человек просто засыпает мертвым сном.

   - Сколько потребно капель, чтобы произвести смерть?

   - Это относительно, смотря по организму принимающего.

   - В данном случае?

   - Капель двадцать пять, тридцать, так как князь принимал опий уже около года, следовательно, привык к нему, раствор же был сильный.

   - Мог он почувствовать, приняв лекарство, что доза велика?

   - И мог, и не мог. Скорее даже нет, так как лекарство, обыкновенно, глотают, следовательно язык - этот главный орган вкуса, почти не принимает участия.

   - Можно ли предположить, что князь был психически расстроен?

   - Он был странный человек, но если судить по этому, то каждый из нас сумасшедший по своему.

   Так окончился допрос доктора.

   Все клонилось к предположению о самоубийстве, так как не было никаких причин к совершению такого преступления над князем со стороны постоянного лица, не говоря уже о близких.

   Одно показание Гиршфельда возбуждало сомнение.

   Николай Леопольдович показал, что, уезжая третьего дня в Т., он оставил князя совершенно здоровым и веселым.

   - Какие поручения дал вам князь? - спросил Карамышев.

   - Отвезти письмо брату и фотографические виды племяннице.

   - Из-за этого он посылал вас в Т.?

   Гиршфельд вспыхнул.

   - Он меня не посылал и посылать не мог. Я сам предложил исполнить эти поручения, а поездку предпринял, во первых, желая проехаться, а во-вторых, исполняя желание покойного князя, познакомиться с его больным братом, ныне тоже покойным, и племянницей.

   - Извините! - пробормотал Карамышев. - Вам известно содержание письма, которое вы передали покойному князю Дмитрию? - продолжал он допрос.

   - Я его не читая, но князь Дмитрий Павлович, прочитав его, сказал при мне своей дочери, что ее дядя собирается подольше погостить у них в половине будущего сентября, значит он писал, между прочим, и об этом.

   Дело снова запутывалось, и главный вопрос оставался неразрешенным.

  

  

   На другой день в Шестове появились новые лица. К утренней панихиде собрались соседние помещики, в числе которых был и Василий Васильевич Гурбанов.

   Экипаж, посланный на всякий случай к поезду железной дороги, привез двух официальных лиц - судебного пристава т-ского мирового съезда Михаила Николаевича Христофорова и товарища прокурора т-ского окружного суда Леонида Ивановича Невского.

   Известие о загадочной смерти второго князя Шестова с быстротой молнии, после доклада исправником губернатору, облетело весь город.

   Прокурор т-ского окружного суда, получив уведомление, нашел нужным командировать своего товарища для наблюдения за производством следствия по столь важному делу.

   Княжна Лида, немного было оправившаяся, слегла снова при известии о второй тяжелой для нее утрате.

   Шатов положительно потерял голову.

   Сохраняла присутствие духа и хладнокровие одна княжна Маргарита, с необычайною нежностью ухаживавшая за сестрой и распоряжавшаяся всем в доме.

   На вид она тоже казалась убитой обрушившимися на их семью несчастьями, следовавшими одно за другим.

   Прибывшие городские гости тотчас приступили к исполнению своих обязанностей.

   Михаил Николаевич Христофоров, подвижный, маленький человек лет тридцати пяти, быстро исполнил все законные формальности.

   Духовное завещание найдено было в одном из ящиков стола.

   Леонид Иванович Новский, элегантный блондин с ярким румянцем на щеках, выглядел совсем юношей.

   Он был недавно назначен на должность товарища прокурора из Петербурга, вскоре по окончании им там курса в училище правоведения.

   Тотчас после завтрака он углубился в чтение следственного производства.

   Карамышев еще не был знаком с ним, и они представились друг другу в усадьбе.

   - Молокососа прислали наблюдать за моими действиями! - ворчал про себя недовольный старик, и насмешливо поглядывал на внимательно читавшего дело юного представителя обвинительной власти.

   - Темное дело, - сказал Новский окончив чтение, - но только не самоубийство.

   - А что же, по вашему? - усмехнулся Сергей Павлович.

   - По-моему, князь отравлен.

   - Кем же это? Пощадите.

   - Кем? Разъяснить это и есть задача следствия. Что смерть князя последовала от вмешательства посторонней руки - если этого из дела ясно не видно, то это чувствуется. Согласитесь сами, человек совершенно здоровый, богатый, собирающийся ехать в гости в половине будущего сентября к брату, вдруг ни с того, ни с сего травится сам. В этом нет логики.

   - А в том, что князь отравлен, конечно домашними, так как посторонних в доме не было, разве есть логика? У кого какие мотивы могли бы быть для этого? - спросил Карамышев.

   - Мотивы. Мотивы, их надо сыскать. Это тоже одна из главных следственных задач... - заметил Леонид Иванович.

   - Вы хотите решить уравнение со всеми неизвестными? Я за это не берусь. Я заявлю вам это официально! - почти грубо отвечал Сергей Павлович.

   - Зачем волновался, добрейший Сергей Павлович, поработаем и подумаем вместе, - мягко произнес Новский.

   - Нечего думать, нечего и работать. Самоубийство ясно как Божий день. Если не умышленное, то случайное.

   - То есть как случайное?

   - Так! Князь, по уходе Якова, мог опрокинуть и пролить рюмку, наполнил ее снова водой и стал сам капать лекарство. Руки, как случается у стариков, затряслись. Он перелил и не заметил.

   - Это предположение основательное, не говорю, но все-таки лишь предположение.

   - Чем же оно хуже вашего, тоже предположения?

   Карамышев сомневался сам, но говорил лишь из желания противоречить.

   - Так-то так, но мне сдается, что я правее... - задумчиво отвечал Новский.

   - Не могу спорить. Ведь вам чувствуется! - подчеркнул Карамышев. - Что же тут спорить?

   - Надо все-таки подумать! Я пройдусь по саду! - заметил Новский и встал.

   - Прогуляйтесь, желаю надуматься, или лучше обдуматься, - уязвил его Сергей Павлович, и тоже вышел вслед за товарищем прокурора.

   Беседа их происходила в комнате Николая Леопольдовича.

   Последний был у княгини, наверху.

   Погуляв по саду, юный жрец Фемиды отправился на задний двор, прислушаться к толкам дворни.

   Проходя мимо кухни, все окна которой были открыты, он услыхал голоса.

   - Уж не Яков-ли Петрович это ему подсудобил, помните, Коронат Иванович, а намеднясь грозился... - говорил один голос.

   - Что ты без толку брешешь, - остановил его другой, - долго-ль так невинного человека погубить. Со злости тогда, что красоту его испортили, сболтнул, а то статочное ли дело на убийство решиться. В уме ли ты, парень. Смотри сам под ответ не попади. Следственник его уже допрашивал, он сам говорил, что все дотошно показал. Уйди от греха.

   Голоса смолкли.

   Дверь кухни отворилась и на пороге показался знакомый нам кучер Степан.

   Леонид Иванович внимательно посмотрел на него, но ни сказал ни слова и отправился в дом.

   - Что, надумалось? - уколол его Карамышев, которого он застал на передней террасе.

   - Надумался. Когда пожелаете продолжать следствие, я к вашим услугам.

   - Что же продолжать? Оно окончено? - уставился на него тот.

   - Мне бы хотелось предложить вам допросить еще несколько свидетелей. Я кажется имею на это право? - в свою очередь съязвил Новский.

   - 281 и 286 ст. уст. угол. судопр. Знаю-с, знаю-с. Имеете, полное имеете. Извольте, всю дворню и даже всю деревню допрошу, приказывайте - обозлился Сергей Павлович.

   - Приказывать я вам не смею, да это мне было бы и не к лицу. Вы годитесь мне в отцы. Но воспользоваться правами, предоставленными не лично мне, а занимаемому мною положению законом, я не премину... - с достоинством отвечал Леонид Иванович.

   Сергей Павлович смолчал, ограничившись язвительной улыбкой.

   - Тем более, что в интересах раскрытия истины я попрошу допросить лишь двух, или четырех человек... - продолжал тем же тоном товарищ прокурора.

   - Это милостиво, сжалились надо мной стариком... - с комическим почтением поклонился Карамышев.

   Новский только улыбнулся.

   - Угодно начать сейчас? - после некоторой паузы спросил его следователь.

   - Извольте, я свободен! - отвечал тот.

   Они отправились вниз.

   - Кого же вам будет угодно еще допросить? - спросил Карамышев Новского, усевшись за стол.

   - Княжеского повара.

   - Какого? Их два.

   - Так обоих.

   Сергей Павлович пожал плечами и приказал дежурившему у дверей сотскому позвать поваров Короната Ивановича и Сакердона Николаевича по очереди.

   Первый явился Коронат.

   После предварительных расспросов Карамышев спросил:

   - Что известно тебе о смерти князя Александра Павловича?

   - Нам ничего не известно, потому что мы на кухне, - ответил Коронат.

   Карамышев вопросительно с усмешкой поглядел на Невского.

   - Скажите, свидетель, - начал тот, - кто полчаса тому назад говорил у вас на кухне, что не дело-ли это Якова Петровича, так как он грозился когда-то?

   Коронат вздрогнул от неожиданности и удивленно уставился на товарища прокурора. Карамышев стал необычайно серьезен.

   - Это, ваше высокоблагородие, кучер Степан болтал,

   - Расскажите же нам, что он болтал?

   Коронат Иванович подробно передал, как разговор Степана с ними на кухне, случайно слышанный Невским, так и сцену в кухне в день отъезда Николая Леопольдовича, уже известную читателям.

   Другой повар, Сакердон Николаевич, и кучер Степан показали согласно с Коронатом.

   - Беспременно, ваше высокоблагородие, это он со злости, потому рассвирепел тогда страсть! - заключил свои показания Степан.

   - Вот видите, добрейший Сергей Павлович, и вопрос о том, кому? - разрешение и мотивы найдены, - обратился к Карамышеву Новский.

   - Принужден согласиться, что дело принимает другую окраску, благодаря счастливой случайности, - нахмурился следователь.

   - Пусть хоть случайности, - улыбнулся Леонид Иванович, - но что это за старый князь, появляющийся на скамейке, о котором говорят свидетели?

   Карамышев рассказал ему подробно эту легенду, переходящую из рода в род в усадьбе князей Шестовых.

   - Средневековые бредни! - решил Новский.

   - Как знать, чего не знаешь! - не утерпел не противоречить Сергей Павлович.

   - Допросим теперь Якова, - заметил товарищ прокурора, сделав вид, что не слыхал последней фразы следователя.

   - Сбегай в деревню, позови старосту и десятского, - обратился к сотскому Карамышев. - Я думаю арестовать обвиняемого... - заметил он Невскому.

   Тот молча наклонил голову.

   Прошло около получаса, когда требуемые лица явились.

   Карамышев и Новский не проронили за это время ни слова.

   Сотский по приказанию следователя, привел Якова.

   Последний был смущен. Он уже знал о данных поварами и кучером показаниях.

   Подробно рассказал он о нанесенных ему покойным князем побоях, знаки которых не прошли s до сих пор, и о том, что под влиянием злобы и толков о появлении старого князя, говорил приписанные ему слова.

   - Это я, ваше высокоблагородие, с дуру, совсем с дуру! - закончил он свои показания.

   Следователь прочел их ему и дал подписать.

   - Сознайся лучше, что ты по злобе или, как говоришь, сдуру, подлил лекарства в рюмку, зная, что от этого князь умрет? - резким тоном в упор спросил его следователь.

   Яков побледнел.

   - Видит Бог, всего пять капель влил, разрази меня Господи, если вру. Не убивец я. Сколько лет служил их сиятельству, да и вы, ваше высокоблагородие, меня, знаете. Зачем же напраслину на меня возводите?.

   - Ну, напраслина ли это - разберет суд! Так ты не сознаешься?

   - Господи, Господи, да в чем же? Я, вот вам Христос, не виновен.

   - Я тебя арестую. Староста, посади его в камеру при сельском управлении под строгий караул. Завтра утром приведешь его сюда, получишь бумаги за караулом на подводе отправишь в город - в острог.

   - Слушаю-с! - отвечал староста, подходя к арестованному.

   Яков задрожал и, не будучи в силах вымолвить слова, как сноп повалился на пол.

   Сотский и десятский подняли его и буквально волоком вытащили за дверь.

   Староста последовал за ними.

   Карамышев, видимо раздраженный, продолжал писать. Писал он быстро, перо так и прыгало по бумаге. Новский отошел к окну и смотрел в сад.

   - Кушать подано! - доложил вошедший лакей и удалился.

   Сергей Павлович окончил работу и вместе с товарищем прокурора отправился в столовую.

   Обед прошел молча. Тотчас после него состоялась вечерняя панихида и церемония положения тела в богатый дубовый гроб, доставленный из города. По окончании церемонии, Карамышев с Голем не утерпели и составили партию винта, в которой приняли участие Гурбанов и Новский. Последний оказался прекрасным винтером, что отчасти примирило с ним все еще хмурившегося Сергея Павловича.

   Гиршфельд и княгиня, появившиеся за обедом и панихидой, снова куда-то исчезли.

   Игроки провинтили до поздней ночи. Наутро следователя ожидал новый сюрприз. Староста явился один.

   - Где же арестант? - спросил Карамышев.

   - Винов