Вербицкая Анастасия Николаевна - Ключи счастья. Т. 1

опять фантазирует вслух. Хороню бы устроить водяную мельницу. Здесь одни ветряки. Все остальное, как было в исторические времена.

   Горленко угрюмо сопит и машет рукой. Так все и останется. Не пойдет хохол к ним на мельницу.

   - А помещики?

   Опять безнадежный жест.

   Какие там помещики? У кого здесь земля? Все сдают в аренду либо хохлу, либо жиду.

   - Штейнбаху? - спрашивает Нелидов вздрагивающим голосом. И сдвигает темные брови.

   Водворяется долгое молчание. Закусив губы, ходит Нелидов по комнате. À Горленко, развалясь на старом диване и посасывая папироску, угрюмо сопит.

   Он уезжает, сдержанно простившись со всеми. На Маню не глядит. Поверх ее головы смотрит. И поцелуй его, когда он подносит ее руку к губам, так небрежен, так пуст...

   - Когда же опять к нам? - экспансивно спрашивает хозяйка. И слышит сухой ответ:

   - Я очень тронут, Вера Филипповна. Постараюсь приехать...

   - Что с ним? Почему он не остался ужинать? Вера Филипповна спрашивает шепотом, хотя гость

   далеко. У нее большие и виноватые глаза.

   - Дочку благодари, - угрюмо говорит муж. - Ласково приняла гостя.

   - Ну вот! Очень ему нужны девчонки и их мнения. Нет! Тут что-то не то. Странный он человек. Глядишь, такой милый... И вдруг точно стенкой отгородился. И не достать до него.

   - Гордец, - бурчит ее муж.

   - Есть в нем что-то... Не знаю... но... точно по льду ходишь всегда, когда с ним говоришь. Чему ты улыбаешься, Федя?

   - Хорошо сказано, картинно! И метко схвачено. Я это люблю.

   Вера Филипповна раздраженно машет рукой и ходит по комнате. В сущности, не упала она разве нынче с облаков? Всю эту зиму она мечтала о минуте, Когда Нелидов увидит Соню. Но что ж обманываться? Он глядел нынче на одну Маню. А Соня была дерзка До неприличия.

   И ей с горечью вспоминается тот вечер зимою, Когда он взял в руки портрет Сони с ее стола. Он глядел на него так мягко и долго. И прошептал. "Какое славное лицо!" Точно подумал вслух А у нее сердце задрожало от радости.

   Еще минута... Еще одно слово. И Вера Филипповна заплачет.

  

   - Ну, что же, Николенька, ты мне ничего я скажешь о Соне? Ты видел ее наконец?

   - Да, мама! Но... это не мой тип.

   Анна Львовна разочарованно вздыхает.

   Он подходит и обнимает ее за шею. "Не тужите", - как будто говорит его робкая ласка.

   - Но ведь тебе нравится эта семья, Николенька?

   - Да... Вера Филипповна очень женственна и радушна. Мне нравится стильный Федор Филиппыч. Горленко я уважаю. Это труженик. И не он виноват, что они разорились. Трудно идти одному против всех. Я люблю там бывать, мама. Я никогда не забуду их внимания к тебе, пока ты страдала. А я был так далеко...

   Он наклоняется и тихонько целует седую голову - Эти услуги не забываются, мама! Они теперь могут рассчитывать на меня, когда горе постучится в их двери.

  

   Маня опять молчит. Опять целыми днями сидит в беседке. Но это не медленное угасание увядающей души

   В тишине и одиночестве пышно расцветает белая, царственная лилия ее первой любви.

   Все, что Ян бросил в дремлющую душу и что спало там, в таинственных глубинах; все, что темная страсть Штейнбаха и колдовство загоревшейся чувственности было бессильно воскресить и вызвать к жизни, - проснулось теперь от одного взгляда того, кого ждала ее душа.

   Прошлого нет. Оно умерло. Жизнь началась только теперь. Ян и он... Это звенья одной цепи. Та же радость. Тот же блеск. А между ними двумя темный провал. Бездна, откуда глядит на нее бледное и теперь чужое лицо.

   Маня часами смотрит на дорогу и ждет. Глаза-звезды, большие и жадные, пронзают даль. Зовут, обещают.

   Ион едет опять... Как может он не приехать, когда вся душа ее, каждый фибр ее тела и зовет его и ждет!

   Нелидов приехал на шарабане. Правит сам. Чудный осенний вечер так и манит на прогулку. Закат ослепителен.

   Маня из беседки вихрем мчится во двор. Собаки с лаем кидаются к шарабану. Но хозяйка на огороде. Хозяин во фруктовом саду с арендатором Лебой.

   Соня распахивает окно и глядит сверху.

   Какое счастье!... Одни... Маня молча кивает головой. Со вспыхнувшими глазами и светлой улыбкой Нелидов снимает, приветствуя ее, свой английский шлем.

   - Какая славная! - шепчет Маня и гладит шею лошади. Та тихонько фыркает и пугливо косится на алую кофточку.

   - Вы любите лошадей? - спрашивает Нелидов. Его голос так трепетен. Тон такой странный, как будто он говорит: "Любишь ли ты меня?"

   - Безумно! - отвечает Маня. И в голосе ее горит признание.

   Он понял. Они молчат, потупившись, растерянные. Глубокий смысл ничтожных слов открыт для обоих. Он силится овладеть собою. Земля словно плывет у него под ногами.

   - Быть может... вы хотите прокатиться? - шепчет он пересохшими разом губами.

   Она слышит слова... Но что в них? Его голос зовет ее в Неведомое и Неизбежное. На таинственные тропы ее судьбы,

   - Да?

   Она поднимает ресницы. О, какие глаза! Сколько в них обещаний! И опять они стоят недвижно, потрясенные. Оба бледные и безмолвные. Не понимая, что же наконец надо делать дальше.

   Выручает Соня. Она подходит и здоровается с гостем.

   - Пойдемте чай пить! Петро возьмет лошадь.

   - Pardon... Mademoiselle Ельцова хочет прокатиться. Вера Филипповна ничего не будет иметь против?

   - О, конечно... Через час вы вернетесь? Куда же ты, Маня? Надень хоть кофточку... Возьми мой шарф!

   Когда шарабан выезжает за ворота усадьбы, под, громкий лай дворовых собак, Соня, стоя на крыльце, глядит вперед. И безотчетная тревога, как мышь, скребет в ее сердце.

  

   Лошадь бежит крупной рысью по знакомой дороге. Степь обняла их зелеными руками, важная и безмолвная. И сомкнула их уста. Ветер дует в горячие лица и крутит пыль по дороге. Они так пристально смотрят каждый в свою душу, что долго не замечают своего молчания.

   Шарабан тесен. Они сидят плечом к плечу, нога к ноге. И это прикосновение жжет Нелидова. Сознание туманится. Колено его дрожит. И он боится, что она это почувствует.

   "Подожди... Подожди, - говорит ему внутренний голос. - Еще минуту... Когда будем в лесу..."

   Лес плывет навстречу. Дубовый, с елью. Черный и прохладный, весь какой-то угрюмый... Лихой Гай. Дорога постепенно спускается в яр. Наконец! /

   Повинуясь знакомой руке, лошадь идет шагом. С одной стороны лес. С другой - крутая глинистая стена.

   Одни...

   Со вздохом изнеможения Нелидов оборачивается к Мане. Он берет ее руки в свои. Как больно! Крик замирает на ее губах. А у него перехватило горло. Да и что мог бы он сказать ей? Он никогда не был так безволен, так ничтожен перед своим желанием. Но пусть! За этот миг он готов заплатить жизнью. С ужасом счастья она смотрит в его жестокие глаза. Крик, потрясающий крик радости и боли вырывается у нее внезапно. Она падает на его грудь. Этот порыв решает все за обоих.

   Он целует ее молча, жадно, хищно, как дикарь. Грубо и больно, как-то примитивно ласкает ее плечи, грудь, ее колени, одним взмахом своего слепого и могучего желания разрушая все, что разделяло их еще вчера, еще сейчас... Что за дело темной силе, руководящей его поведением, до того, что неделю назад он не знал о существовании этой девушки? Она создана для него. Он это понял с первой минуты. Не для этой ли встречи он жил, как аскет, почти два года? Не для этой ли первой любви он берег свою душу?

   Маня ошеломлена, подавлена. Бессильно лежит она головой на его плече, закрыв глаза. Ее руки Упали на колени беспомощные, розовыми ладонями вверх.

   Она не этого ждала. Не этого хотела. Она смята этими бурными, грубыми, незнакомыми ей ласками... Что-то бессильно кричит и протестует в ее душе. Разве это нужно? Сейчас? Так скоро...

   Он берет ее, как добычу, в охапку и идет в лес. Она. как рабыня, повинуется его желанию.

   Она покорна и бесстрастна сама. Ей кажется, что он уничтожить ее хочет в своих объятиях. Что это Даже не любовь, а какая-то слепая ненависть. Но пусть! Если он даже задушит ее, она не двинет пальцем, чтоб помешать ему.

   Стемнело...

   Он приходит в себя. Молча подает ей руку и ведет на дорогу

   Она ждет... Она трепетно ждет его первых слов. Но молчание длится долго. Так бесконечно долго" И сердце у Мани почти не бьется. Как холодно! Боже, как холодно! Она дрожит.

   Вдруг он роняет вожжи и обнимает ее за плечи. "Наконец-то!.. - кричит ее душа. Она прячет лицо на его груди. Горячие слезы ее бегут, как весенний дождь. Крупные такие. У нее нет стыда и раскаяния. В глубокой нежности потонули протесты. Он ей дорог и близок, как будто она знала его десятки лет.

   - Marie... Marie... - шепчет он и целует ее горячее лицо, ее мокрые веки. - Простите меня! Я не знаю, как это случилось... Не презирайте меня! Мне стыдно за себя...

   - Нет... Нет!... Молчите! - вырывается у нее горячий крик. И она кладет пальцы на его губы.

   Он целует их... Еще... Еще... Бессознательно кусает. Его кровь еще бурлит. Он не насытил своего мучительного желания. Ах, если б презреть все! И еще один час пробыть вдвоем. Но уже ночь плывет. Их ждут.

   Он берет ее голову в обе руки и целует ее губы. Кусает их больно, так что кровь выступает на них. И Маня вскрикивает с мученьем.

   - Ах, простите! Я теряю голову.

   - Ничего... Это ничего! - коротко говорит она. И гладит его по руке. А в глазах ее дрожат слезы. У ворот усадьбы шарабан останавливается. Нелидов молча, как-то поспешно целует руку Мани.

   Он угас совсем. Он холоден. Он даже не обещает вернуться завтра.

   Она долго слушает стук колес по дороге..

   Конечно, это хорошо, что он уехал. Разве возможно после таких минут ужинать, вести банальные разговоры? Если б только одно ласковое слово! И не это чуждое в_ы... Если б один только робкий поцелуй... Нежный... как целовали ее Штейнбах и Ян".

   Белая фигура Сони выплывает внезапно из тьмы.

   - Маня... Ты? А мы-то ждем-. Ты никак... О чем ты плачешь? Милая...

   Обхватив шею подруги, Маня рыдает на ее груди. Рыдает так страстно, как богач, которого ограбили в сладком сне. И который проснулся нищим.

  

   - Маня, - ночью говорит Соня, подымаясь на постели. - Ты плачешь опять? Не притворяйся! Почему ты не хочешь открыть мне свою душу?

   Босиком она переходит комнату, откидывает простыню и ложится рядом.

   Тело Мани до сих пор горит, как в лихорадке. И болит. Но душа ее болит еще сильнее. Смятение гонит сон, хотя она так измучена. Так жаждет покоя...

   С благодарностью она обвивает рукой шею Сони, прижимается к ее лицу и плачет громко. С наслаждением плачет. И теперь ей легче.

   - Манечка... Что было между вами? Скажи... Скажи...

   - Все, Соня!... Все...

   Соня понимает не сразу. Слишком ясна ее собственная душа.

   Вдруг она инстинктивно отодвигается. Между ними стоит стена. Выше каменных стен. И теперь уже трудно слиться душой.

   - Маня... Как это случилось? Так скоро?

   - Он меня не спрашивал... Он взял меня, как свою собственность...

   - Это ужасно... Постой! Дай мне опомниться... И ты не возмутилась?

   - Я? Как я могла возмутиться? Значит, так надо...

   - Ах, Маня, Маня! Неужели я в тебе обманулась? У тебя нет гордости!

   - Должно быть, ее не бывает, когда любишь.

   - Постой! Теперь я догадываюсь, о чем ты плакала. Помнишь, у Надсона? "Только утро любви хорошо..." У вас его не было. Правда?

   - Не было, - звучит в ответ.

   Этот голос так странен, так жалок... Точно раздвинулась высокая стена между ними. И Соня видит одинокую, непонятую душу женщины.

   - Как жаль! Что может быть лучше поэзии первого сближения? Тут что-то обидное. Прости, Манечка. Но ведь все-таки по-своему он тебя любит?

   - Нет... Соня... Нет!

   Режущий душу, покорный и жалкий голос бросает Соню в холод.

   - Как нет? Бог с тобой! Что ты говоришь? Разве" разве это делается без любви?

   - Он меня не любит, Соня. Я это знаю. Я это чувствую. Я не умею... Не могу тебе всего объяснить" Но я знаю.

   Долгая пауза. Маня глубоко и редко всхлипывает, как много плакавшее, обиженное дитя.

   - Как странно! - говорит Соня шепотом. - Я думала, что ты счастлива!

   Маня быстро садится на постели.

   - О, да... да... Нет женщины счастливее меня, Соня! Не жалей. И не удивляйся! Объяснить это невозможно. Видишь ли? Я ничего... ничего не понимала до встречи с ним. Я не жила. Жило и наслаждалось мое тело, мои нервы, моя кровь. Но душа молчала. Как молчит цветок. А нынче... Когда он обернулся ко мне и взял мои руки... Ах!... Мне казалось, что я умираю. Соня, Соня... Отчего у меня нет слов? Нет красок? Были минуты, когда мне казалось, что я сильнее его... что это мое маленькое дитя. Моя душа звучала, Соня... Ах? Все это не так вышло, как я мечтала. У меня были такие светлые мечты. Но. если ему нужно мое тело, пусть берет! Мне ничего не надо самой. Я думала только о нем. За его наслаждение я готова даже умереть.

   - Ничего не понимаю! - с безнадежным жестом срывается у Сони. - О чем же ты плачешь опять?

   - Оттого, что я люблю одна. Люблю его душу. Люблю его радость. А он любит только мое тело...

   - Почему ж ты это знаешь? - допытывается с темной тревогой Соня.

   Маня смолкает, спрятав лицо в подушку.

   - А Штейнбах? - слышится через минуту робкий шепот.

   Плечи Мани вздрагивают. Но она молчит.

   - Ради Христа, ответь, Манечка!

   - Соня! Мне тяжело вспоминать... Я хотела бы вычеркнуть его из моей жизни.

   - Это ужасно!

   После долгой паузы Соня настойчиво спрашивает:

   - А Штейнбах любил тебя?

   - Да... О, да... - словно вспомнив что-то, шепчет Маня тихо и нежно. - Он меня любил...

  

   Через час они еще не спят. Обе взволнованные, обе разбитые.

   Вдруг Соня, как бы продолжая разговор, спрашивает, глядя перед собой с сдвинутыми бровями:

   - Маня... Скажи мне... Как ты узнала, что он тебя не любит?

   И в ответ слышит загадочные слова:

   - Я это поняла п_о_т_о_м...

  

   Утром Соня пытливо, с новым чувством отчуждения и зависти, вглядывается в черты подруги.

   - Когда о_н придет, Маня?

   - Не знаю... Я не спрашивала. Он не говорил.

   С утра идет дождь. Девушки сидят наверху, в светелке. Маня бледна, но кажется спокойной. Соня Волна необъяснимой тревоги. - Маня... Он обещал на тебе жениться?

   Маня оборачивается и глядит большими глазами. Соня внезапно выходит из себя.

   - Ну, что ты смотришь? Что я сказала диковинное? Конечно, всякий порядочный человек в таких случаях женится.

   - Я никогда не выйду замуж, - отвечает Маня.

   - Ну, это дело твоих взглядов, конечно. Но он-то должен сделать предложение. Он-то не отрицает обряды. Напротив... Это религиозная натура.

   - Ах, замолчи, Соня! Ради Бога! Не все ли равно? Я хочу только видеть его всегда. Мне хотелось бы быть его рабой... вещью, которой он касается руками. Я прислуге его завидую... его лошади... подушке его, на которой он спит. Соня... Он такой молодой еще, Соня И я молода. Мы с ним пара. Он зовет меня "Мари"... - задумчиво шепчет она. И нежно улыбается своим видениям.

   Соня сбита с толку.

   - Однако... что же из этого всего выйдет? Если бы хотя он любил тебя, Штейнбах".

   Маня делает великолепный жест презрения.

   - Если бы Штейнбах положил к моим ногам царство и пламенную любовь свою, а Нелидов обещал бы мне только нужду и унижения...

   - Ты пошла бы за Нелидовым? - вскрикивает Сеня.

   - О, да... О, конечно! Соня стоит растерянная.

   Какая тайна жизнь! Какая тайна душа Мани! Темный колодец. Она не видит дна.

   - Николенька, друг мой... Болен ты, что ли? Анна Львовна сидит в кресле. На пышных седых буклях чепец. На ногах плед. Она зорко следит непотухшими еще глазами за своим Вениамином {Имеется в виду младший сын библейского патриарха Иакова, чье рождение имело смертельный исход для его матери - Рахили. Вениамин - "Сын скорби".}. Как он осунулся за одну ночь!

   Нелидов ходит по маленькому залу. Его легкая походка изменила ему. Шаг неровен и тяжел. На белом лбу с полоской загара, между темных бровей, глубокая морщина. Вчера ее не было.

   - Голова болит, не волнуйтесь. Я провел бессонную ночь.

   Запавшими, лихорадочно блестящими глазами он глядит в окно и молча кусает губы.

   Какие демоны овладели вчера его душой? Если бы он жил в средние века, он готов был бы обвинить Маню в колдовстве. Ему уже 28 лет, но не было в жизни его ни ошибок, ни увлечений. Он гордился своей выдержкой, над которой работал с детства. Ни одна женщина не владела им. Лора была последней его связью. Самой серьезной и значительной. Эта женщина, романтичная и истеричная (ненавистный ему тип), два года почти преследовала его своей любовью. И когда они сошлись наконец, он, как всегда, стал господином положения.

   И разрыв дался ему легко. Знал ли он муки ревности? Нет. Слезы неразделенной страсти? Нет. И никогда то, что принято называть любовью, не мешало его карьере, его поездкам в Россию, его общению с матерью. Он считал себя застрахованным от безумия. В глубине души он всегда презирал женщин. Одна только мать его стояла недосягаемо высоко. Но ведь то была его мать...

   Он вспоминал... Конечно, и раньше бывали минуты, когда страсть владела им и делала его зверем. Утонченный и деликатный в общении, он любил, как дикарь. Это все женщины говорили ему с восторгом. Лора называла его "русским медведем... Отец передал ему свой темперамент. Выдержку и привычку к анализу он унаследовал от матери. И эта выдержка Дала ему возможность безупречно прожить самые бурные годы юности.

   Душу и тело он берег для будущей жены. Он все чаще за эти два года мечтал о н_е_й. Она должна быть безупречна, как его мать. Их брак будет светел и счастлив. Полюбив ее, он пройдет бесстрастно мимо всех красавиц, даже таких, как Лора. Ее он и сейчас иногда видит во сне. И долго потом бывает раздражительным и угрюмым. И хищно глядит на красивую босоногую Наталку, которая, засучив подол и мурлыча песню, с невинным личиком моет полы.

   Фи! Этого недоставало! Заводить романы в усадьбе, под кровлей матери! С ее креетницей?

   И он избегает встречаться с миловидной девчиной. Она так краснеет и пугается, когда он с нею заговаривает.

   Как же объяснить себе и другим вчерашнее наваждение?

   Или он не знал себя?

   Но как жить теперь, не уважая себя? Делаясь безвольной игрушкой своих порывов? Рабом первой попавшейся девчонки... Разве это не позор? Разве с этим можно мириться?

   Минутами ему кажется, что он ненавидит Маню. Минутами ему хочется обвинить ее во всем, чтобы можно было наконец передохнуть с облегчением. Разве чистые девушки отдаются глазами, поцелуями, как это делала она? Конечно, это развращенность бессознательная. Это избыток темперамента. Пусть это даже ее первая любовь! Но почему она так стихийно действует на него? Поднимает в нем такую бурю желаний? Разве девушки имеют темперамент. Он дремлет в них. А чаще его нет. И это хорошо. Только с такими женами можно жить спокойно. Недаром греки говорили: "Слава тебе, юноша пылкий. И женщина холодная!.." В девичьей пассивности так много прелести. Девушка должна быть стыдлива" робка... Если бы вчера Маня не обняла его шею руками и не ответила на его ищущий поцелуй, если бы она испугалась его ласк, - разве мог бы он потерять самообладание? Да... Да! Она одна во всем виновата!

   Но от этой мысли не легче. Он должен жениться...

   "Люблю ли я ее?" - с ужасом спрашивает он себя в это утро. И тщетно ищет в душе нежности.

   Нет! Одно стихийное, упорное желание. Возможно ли насытить такую жажду? Неужели он сделается рабом своей страсти? И изменит самому себе?

   И еще с большим ужасом он убеждается, что ничего, решительно-таки ничего не знает об этой девушке: ни характера ее, ни семейного положения... Даже имени толком не знает. И это он, мечтавший жениться по строгому выбору, полюбив глубокой и верной любовью девушку из здоровой, нормальной семьи! Девушку своего круга. Ему до слез больно за свои грезы. Невеста, с душой белой и незапятнанной, как. ее венчальный наряд. Робкие поцелуи, целомудренная близость. Полная исповедь перед нею. Ее милое прощение. И наконец, наконец - это первое сближение! Дивный момент высшего напряжения, которое сольет их тела и души в прекрасном аккорде...

   И, вспоминая кошмар минувшего дня, ему хочется Рыдать. Кричать от боли и бешенства.

  

   - Мама... Вы можете меня выслушать? - на следующий вечер говорит Нелидов матери, когда после УЖина они остаются одни.

   - Охотно, друг мой. Я давно жду твоих слов.

   Он садится на мягкий пуф у ее ног, нежно целует ее ладони. Потом, облокотясь на колени, опускает голову себе на руки, так что лица его не видно.

   - Я должен жениться, мама, - после паузы, полной значения, говорит он, медленно и глухо.

   Глаза старухи блестят. Но, закусив губы, она молча ждет.

   - Простите, что это случилось так неожиданно, всегда думал раньше, что приду к вам за советом благословением. Судьба решила иначе...

   - Кто же она? - звучит тихий вопрос после новой паузы. - Соня Горленко?

   - Нет, мама! Это ее подруга... Мари Ельцова...

   - А!..

   Он открывает лицо. С мучительным любопытством вглядывается в глаза матери.

   - Ты ее очень любишь, Николенька?

   - Ах, мама! Не знаю, любовь ли это? Знаю одно, что она прекрасна, как сама жизнь! И что я был весь в ее власти. Не спрашивайте меня ни о чем, милая мама! Я должен жениться... И немедленно, чтоб не потерять право на ваше уважение, и на уважение к себе...

   Она слушает, сдвинув брови, стараясь понять.

   Вдруг наклоняется, берет в руки голову сына и целует его в лоб.

   - Это судьба, Николенька. Против судьбы не пойдешь. Дай тебе Бог счастья! А я, ты знаешь, рада. У меня душа болела за тебя эти два года. Нельзя жить молодому и сильному, как монаху. Это искушать судьбу. Твой дядя Андрей вот также в имение запрятался и сошелся с бабой. И знаешь, чем это кончилось?

   - Знаю, мама.

   - Конечно, умирающему не отказывают в его последней воле. И мы все признали его брак и усыновленных им детей. Но... я не хотела бы для тебя такого унижения".

   - О, мама! Неужели вы боялись?

   Он вспоминает Наталку, и лицо его вспыхивает.

   - Нет... Не сейчас, пока ты молод, а я жива еще. Но я скоро могу умереть. И ты останешься здесь один.

   - Мама! Милая... Не говорите так!

   - Вот почему, Николенька, я так страстно меч таю о твоей женитьбе. Кто бы она ни была, твоя невеста, - все равно! Лишь бы она не была мещанкой. Моя душа для нее открыта. Я уже люблю твою Мари. Привези ее ко мне поскорее. Я сама должна ее видеть.

   - Нет, мама... Не торопите! Все это слишком неожиданно... Дайте мне освоиться с этой мыслью!

   "Лишь бы она не была мещанкой..." Ах! Да разве он-то знает, кто она? Эта сила с темными глазами и яркими губами, которая стала на его дороге. И с серебряным смехом закрыла ему все пути...

  

   Проходят томительных два дня. Нелидова тянет в Лысогоры.

   Любовь ли это? Наваждение? Не все ли равно? Ему надо видеть эти глаза... эти губы... Надо слышать этот смех... Быть может, это и есть любовь? И жениться надо на такой, которая зажигает всю его кровь одним прикосновением? Во всяком случае, отступать поздно. Да и выбора нет...

   И от этого сознания ему становится легче.

   "Нынче увижу ее. Коснусь ее руки. И ничего больше. Ничего, раз я решил жениться! Из уважения к моей будущей жене... Ах, скорей бы дожить до _u вечера!"

   И он весь день, как в лихорадке, работает в поле, изнуряет себя, чтоб убить желания. А в голове настойчиво звенит: "Она создана для любви и материнства. Она сильна и здорова. Такая не захиреет. Какая мне нужна!"

   - Маня... Маня... Где ты? Он едет... Едет! - кричит Соня, вбегая в беседку.

   Маня знает. Она сидит неподвижно на скамье и слушает топот лошади по дороге...

   Сейчас решится ее судьба. От первого взгляда, от первого слова.

   Жизнь или смерть? Она узнает сейчас.

   Нелидов сияет. Перед радостью встречи померкш расчеты, сомнения. С каждым шагом лошади он при. ближается к счастью. Ах, зачем бороться? Зачем обманываться? Вся его жизнь сейчас в этой девочке с ее огромными глазами.

   Вон она на крыльце. Одна. Прислонилась к столбику и глядит пламенными очами Ох, как стучит сердце! Губы его белеют.

   Он легко прыгает с лошади, взбегает на крыльцо. Ярко, глубоко взглядывает в ее глаза. И подносит ее руку к губам",

   На этот раз полон значения его долгий, новый поцелуй!

   Маня пошатнулась. Рядом скамья. Она садится, обессилев мгновенно. Она видит, не глядя, что он ищет слов, что он весь дрожит. "Любит... Любит,.... Ей кажется, что звонят колокола и медными голосами кричат на весь мир: "Он тебя любит..." Вера Филипповна уже на крыльце. - Куда вы запропали опять? - экспансивно спрашивает она, протягивая гостю обе руки.

   И это было бы смешно и странно, если бы было кому наблюдать. Разве три дня это много? Но ведь сколько пережито за эти дни!

   На этот раз Нелидов так прост и доверчив, ч даже Соня находит его обаятельным. Она искоса пристально следит за ним. И враждебность ее тает. Он любит Маню... Это ясно даже ей, Как он гляди Сколько почтительного, трогательного внимания ней вносит он во все мелочи чаепития! Но ей странно, что он не жаждет остаться наедине с Маней, как будто не понимает намеков Сони. Она зовет пройтись к пруду, в парк. Так легко убежать в каким-нибудь предлогом, оставить их вдвоем, дать им объясниться. Ах, этот дядюшка! Он нарочно в все впутывается. Зачем он мешает? Какая у него цель? А Маня такая чудачка! Точно сама боится остаться наедине.

   Так идет время до ужина. Дядюшка блестяще овладевает беседой. Всех смешит, не умолкает. "Обструкция в парламенте", - шепчет он, подмигивая удивленной Соне.

   Все сидят на террасе. Девушки внизу, на ступеньках. Нелидов ступенькой ниже, вполоборота к Мане. Его реплики коротки. Но смех задушевен. В нем чувствуется умиротворение, прежняя цельность.

   И Соне ясно, что в душе Мани "звучит тишина", о какой она говорила.

   Соня нарочно села так, чтобы видеть лицо Нелидова. Он редко взглядывает на Маню, но как блестят его глаза! Как выразительны эти нервные движения его пальцев. Бедный хлыстик! Он его сломает...

   Маня чувствует, что между его и ее душой протянулись наконец нежные, звенящие нити. Так было с Яном.

   О, этот вечер! Невозвратные, неповторяющиеся мгновения!

   За ужином девушки на этот раз наливки не пьют.

   Все переходят в гостиную. Ночи стали свежи. Сильная роса. Вера Филипповна кашляет.

   Девушки сели в уголку, рядом, в тени. Нелидов по привычке ходит легким, замедленным шагом по комнате. "Задумчивый, далекий и небрежный, - думает Соня. - И как это они, - мама, отец, дядюшка - не чувствуют этой небрежности? Они даже не обидятся, если им это сказать..."

   После короткого молчания дядюшка, попыхивая папироской, с тонкой усмешкой и огоньком в глазах Исак всегда после спотыкача), вдруг хватает быка за рога.

   - Отчего вы не женитесь, Николай Юрьевич?

   Маня цепляется за руку Сони.

   Нелидов внезапно останавливается посреди гостиной.

   - Вы... меня спрашиваете?

   В его тоне звучит плохо скрываемая надменность.

   - Ну да... Само собой разумеется... Вас! - с вызовом подхватывает дядюшка. - Во всей гостиной, если не ошибаюсь, вы здесь один Николай Юрьевич.

   Вера Филипповна делает большие глаза. "Ах этот Федя! Всегда выпьет лишнее... Эта Лика и К^o положительно опошлили его..."

   - Что вас так удивляет мой вопрос? Надеюсь, вы не из рода "бедных Азров", для которых любовь равнялась смерти {Аллюзия стихотворения Г. Гейне.}? Или, может, вы дали обет монашества?

   Нелидов медленно поворачивается на каблуках и начинает вновь ходить по комнате, как будто речь идет не о нем. Только шаги его заметно ускоряются

   Все замирают на мгновение. Дядюшка чувствует, что кровь кидается ему в голову.

   - За вас любая пойдет. Ей-Богу! Любая богачка из всего уезда, - говорит он с деланной развязностью.

   На выручку спешит Горленко.

   - А где эти богачки? Не слыхать! Лизогубы? Лисенко? Галаганы? Хе!... У нас тут дворяне все принцы-нищие.

   - Я денег не ищу, - вдруг тихо, но веско говорит Нелидов.

   - Да как же без денег-то семью заводить? подхватывает Горленко. - Жинка в наши дни ой-ой роскошь какая!

   Нелидов останавливается против дядюшки, который уже плавает в сизых тучах дыма.

   - Вы подняли, Федор Филиппыч, очень важный вопрос, о котором я много и упорно думал. Я женюсь. Непременно женюсь. И даже очень скоро...

   В гостиной движение. Проносится такой звук, точно все потихоньку сказали: "Уф!.."

   - Значит, есть уже невеста? - вскрикивает Вера Филипповна, внезапно выдавая себя.

   Мане чудится, что лампа гаснет. Она судорожно цепляется за рукав Сони, чтобы не упасть с¢ стула.

   - Да, Вера Филипповна, мой выбор сделан. Но... это голос страсти. А я хочу жениться с открытыми глазами. Я хочу, чтобы мой рассудок сказал: д_а! Это шаг на всю жизнь. Вот почему я не действую вод внушением страсти. Вот почему я медлю.

   Дядюшка кидает быстрый взгляд на Маню. Боже! Какое жалкое личико! "Да он на медленных углях поджаривает вас, этот молодчик!.. У дядюшки закипает ретивое.

   - Ах, к чему столько пафоса! Что такое брак? Уступка общественному мнению. Простая формальность.

   - Для вас? - холодно перебивает Нелидов.

   - Для большинства, я полагаю. Кто теперь верит в обряды?

   - Простите. Для меня они имеют значение.

   - Ну да... Пока любите и живете. Не станете же вы губить свою и чужую жизнь и держаться обряда, раз чувства уже нет? Когда люди опостылили друг %ту, они должны расходиться.

   - Вы думаете?

   - Гос-с-поди Боже мой! А вы-то что думаете?

   - Врак должен быть нерасторжимым.

   - Ого! - срывается у Горленко.

   - Я лично никогда не дал бы свободу моей жене.

   - Бедная жена! - вздыхает дядюшка.

   Соня смеется. Мать делает ей страшные глаза.

   - К сожалению, брак у нас заключаются с преступным легкомыслием. Толстой прав. Женятся, как "Крейцеровой сонате", чтобы утолить желание. А оно гаснет быстро... И двое людей, связанные на всю жиизнь, становятся чужими.

   - Даже церковь признает развод, - вмешивается Вера Филипповна.- Vous êtes plus catolique que le pape {Вы больший католик, чем сам папа (франц.).}, Николай Юрьевич!

   - Это большая ошибка, Вера Филипповна, Брак, повторяю, должен быть нерасторжимым. Иначе это nonsens {Нечто лишенное смысла, нонсенс (франц.).}...

   - А если вы разлюбите? - вскрикивает Соня. - Если ваша жена полюбит другого?

   - Это будет несчастье, Софья Васильевна. Но у всякого свой крест, который надо нести до конца. Мы должны жениться не для наслаждения, а чтобы создать семью. Если все будут рассуждать по-вашему - семья исчезнет.

   - Да это пастор! - шепчет дядюшка, толкая Соню локтем. Неудержимый смех нападает на обоих. Они красны от усилия его сдержать.

   Но Маня не смеется. Ей жутко. Она ничего не видит в душе Нелидова. Как будто это житель Марса.

   Нелидов делает опять несколько шагов по комнате и останавливается перед дядюшкой.

   - Вы, Федор Филиппыч, упомянули сейчас о богатстве. А я смотрю так: только в той семье, куда вошла жена, что называется в одном платье, муж может считать себя главой. Жена должна быть ему всем обязана, - продолжает он, опять шагая по гостиной. - Я сам человек небогатый. Но, повторяю, денег я не ищу. Мне нужна красивая, веселая, кроткая и здоровая девушка. Главное, здоровая.

   - С сельскохозяйственных курсов? - спрашивает Соня.

   Все оглядываются на нее. Дядюшка хохочет.

   Но Нелидов серьезен. Он перестает ходить по комнате и глядит на Соню. Пальцы его нервно играют цепочкой часов.

   - Почему с курсов? - сквозь зубы спрашивает он.

   - Так... Вы нарисовали очень подходящий образ. Вы слышали, конечно, что эти курсы вновь открываются в Москве?

   - Н-нет... Извините. Я этим не интересовался. Как и вообще никакими курсами.

   - Обскурант! Что и говорить! - смеется дядюшка, И обвивает себя новым клубом дыма. - А ведь Соня попала в самую точку, Николай Юрьевич. Вашей жене придется хозяйничать...

   - Обязательно.

   - Коров доить? - кротко подхватывает Соня.

   Она стискивает захолодевшие пальчики Мани, как будто говорит: "Не дадим тебя в обиду..."

   - Н-не совсем... Но во всяком случае... белоручкой жить не придется... Моя матушка и я, мы оба работаем, как батраки. А физический труд - первое Условие здоровья.

   - Вот я и говорю, женитесь на курсистке. Учить ее не придется.

   - Прежде всего, Софья Васильевна, для меня курсистка не женщина.

   - Вот как!

   - Не женщина, - холодно повторяет Нелидов, не повышая голоса. - Девушка, ушедшая на заработок в контору, на железную дорогу или телеграф, - он делает пренебрежительный жест маленькой породили рукой, - все равно... Девушка, привыкшая бок о бок со студентами вращаться в аудитории, на сходках, в анатомическом театре, - уже утратила в моих глазах все обаяние женственности.

   - Об-ску-ра-ант... - напевает дядюшка, утопая сизом тумане.

   - Я не понимаю людей, которые увлекаются акушерками, массажистками, дантистками. Ремесло нагадывает свою печать. Поцеловать руку, которая дергает зубы...

   - У живых и мертвых...

   - Как у мертвых? - Лицо Веры Филипповны полно ужаса.

   - Они учатся на мертвецах, Верочка. Посадят перед ними в кресло мертвеца. Они и дергают.

   - О!!! - Вера Филипповна бледнеет.

   Соня хохочет

   После маленькой паузы Нелидов продолжает, как бы думая вслух:

   - Вступать в брак имеют право только физически здоровые люди. Чтобы не грозили ни им, ни детям призраки чахотки, эпилепсии, помешательства, самоубийства. Ни одно, словом, из проклятий наследственности.

   - Ах, вот в этом вы правы! Теперь я вас поняла.

   Лицо Веры Филипповны сияет. Разве она сама не была всегда здоровой? Не передала она разве Соне счастливого организма?

   - А как это узнать? - вдруг спрашивает Горленко.

   Все на него смотрят. Он конфузится и смолкает. Большие пальцы его грубых рук неуверенно играют на животе.

   Нелидов садится на стоящий по дороге стул. Он ставит локти на колени и берет в руки голову.

   Все глядят молча. Чего-то ждут.

   - Вырождение... - говорит он сразу изменившимся голосом. - Какой ужас! И как мало об этом думают! И кто из нас не повинен в эхом преступлении? Вы, Вера Филипповна, сейчас как женщина, как мать с полуслова поняли мою мысль. Како" страдание родить детей, заранее обреченных на гибель! Ежечасно ждать, когда дамоклов меч сорвет над их головой. Мой брат... полюбил девушку с наследственной чахоткой. Он знал об этом. Но страсть была сильнее осторожности. И вот теперь схоронил третьего ребенка. А жена его умирает медленной смертью на его глазах.

   - Несчастный человек! - искренне восклицает Вера Филипповна.

   - Когда я жил в Лондоне, я сдружился с лордом Файфом. Это был превосходный человек. Он женился по страстной любви на дочери алкоголика. Тоже лорда и баронета. И жена его, красивая и нежная, в двадцать пять лет была уже неизлечимой пьяницей. А их единственный ребенок - идиот...

   - Боже мой!

   - Вся жизнь моего друга была направлена к тому, чтобы скрыть позорную семейную тайну. Этот "скелет в доме", как говорят англичане. И все-таки он безумно любил эту женщину. Когда она начинала страдать запоем, он запирал