Некрасов Николай Алексеевич - Три страны света

отрывал своих губ от руки Полиньки. Сначала Полинька вспыхнула, потом снова побледнела, глаза ее наполнились слезами, она нагнулась ему на плечо и тихо зарыдала. Каютин начал ее целовать, они его: они все забыли; слезы их смешались; ни клятв, ни слов не было; одни взгляды, но они так страшны были, что все прослезились, а Карл Иваныч, весь бледный, тяжело дыша, бросив узлы и не помня себя, ходил около прощающихся. Вдруг Полинька опомнилась, отскочила от Каютина, покраснела и, вытирая слезы, с принужденной улыбкой сказала:

   - Пишите... не забудьте ваш адрес прислать.

   Каютин был страшно расстроен; он расстегнул пальто, снова застегнул его.

   - Слышали? адреса не забудьте! - повторила Полинька.

   - Не забуду; вы, пожалуй, будете просить, чтоб я вашего адреса не забыл, - смеясь сквозь слезы, сказал Каютин и пошел к дверям; все за ним последовали... В телеге все уже было уложено Карлом Иванычем, Хозяйка, подбоченясь, стояла у ворот и радостно смотрела на печальное лицо Полиньки.

   - Прощайте, Василиса Ивановна! - сказал Каютин. - Не обижайте Палагею Ивановну: я вам подарочек привезу.

   - Благодарю, - отвечала хозяйка, - я не такая, чтоб кого обидеть!

   - Ну, хорошо ли вам? - спросил Карл Иваныч, когда Каютин, еще раз перецеловав всех без церемонии в губы, влез в телегу.

   - Славно! точно в кабриолете.

   - Кисет взяли? - спросила Полинька.

   - Взял: вот он!

   И Каютин подкинул кисет, висевший на пуговице его пальто.

   - Все ли взяли! не забыли ли чего? - спросила Надежда Сергеевна.

   - Кажется, все! - отвечал Каютин.

   - Прощайте! - вдруг закричал Доможиров, высунув свою голову в белом колпаке из форточки. - Поздно едете; засиделись, пора, пора!

   - Да, пора, прощайте!

   Каютин протянул руку Полиньке и, пожав ее, тихо сказал:

   - Полинька, дай мне еще раз поцеловать тебя...

   - Ах, как можно - на улице!

   И она отскочила от телеги, опасаясь, чтоб Каютин не исполнил своего желания.

   - Ну, пошел! - гаркнул Доможиров из окна.

   Ямщик ударил кнутом, и телега покатилась. Все это сделалось так неожиданно, что все закричали: "стой!", а Каютин упал и барахтался в сене. Доможиров хохотал, как сумасшедший. Из окон соседних домов повысунулись головы и с любопытством смотрели... Полинька и Карл Иваныч побежали за телегой, крича: "стой, стой!" Телега остановилась, и Каютин, весь в сене, снова сидел на чемодане. Его опять все окружили и начали по-прежнему прощаться.

   - Ну, Полинька, не плачь; давай смеяться, а то я все буду думать, что я тебя в слезах оставил, - говорил Каютин, перевесившись из телеги и отрывая ее руки от лица.

   - Ну, хорошо, я не буду! - И Полинька вытерла слезы и, обмахиваясь платком, улыбалась.

   - Прощайте, Карл Иваныч, не забудьте, о чем я вас просил.

   - Все помню, все...

   - Прощайте, Надежда Сергеевна! прощайте, Ольга Александровна! дети, прощайте! Ну, пошел! - скомандовал Каютин ямщику и отчаянным голосом закричал: - Полинька, прощай!

   Стук телеги заглушил его крик. Полинька побежала было за телегой, но силы ее оставили; она тоскливо глядела на Каютина, который повернувшись к ним, махал платком и что-то кричал. Пыль, сливаясь, застилала его; стук становился все тише и тише и, наконец, смолк. Полинька все еще глядела и махала платком; но когда телега превратилась в едва заметную точку, Полинька кинулась на плечо Надежды Сергеевны и горько заплакала. Никакие утешения не могли остановить ее тоскливых рыданий. Наплакавшись, она пошла домой в сопровождении своих гостей. Печальна была их беседа; какой бы разговор ни начинали они, все не клеилось; наконец Надежда Сергеевна собралась домой и уговаривала Полиньку итти к ней ночевать, но Полинька отказалась: ей хотелось плакать на свободе. Оставшись одна, она кинулась на диван и дала волю своим слезам, ночь провела она без сна и все плакала. Карл Иваныч также не спал: он сидел под своим окном, с глазами, неподвижно устремленными на одну точку, и лицо его то покрывалось смертной бледностью, то вспыхивало. Он отчаянно жал свою голову в руках, иногда тихо начинал свою обычную песню; но слезы мешали ему, и, склонив голову на окно, он громко рыдал. Стало рассветать; утренний воздух освежил его бледное лицо; он запер окно и скрылся. Солнце ярко светило в комнату Полиньки, а она еще спала; проснувшись она осмотрела свою комнату, будто припоминая что-то, потом подошла к окну, подняла стору, но вдруг быстро опустила ее, увидев на окне квартиры Каютина билет: "Отдается комната с отоплением". Полинька небрежно оделась - не так, как прежде! - взяла свою работу с окна и села к нему спиной. Она стала шить, но слезы мешали ей... и, облокотясь на стол, Полинька тихо плакала.

  

  

   Пять часов вечера. Девица Кривоногова, неизменно рыжая и краснощекая, сидит в своей кухне перед кипящим, ярко вычищенным самоваром и усердно потчует чаем своего желанного гостя Афанасия Петровича Доможирова и его любезного сына. Катя и Федя притаились в углу и жадно наблюдают, как красноухий Митя, тоже в халате, как его родитель, раздвинув ноги и нагнувшись к столу, с шумом втягивает в себя горячий чай с блюдечка. Лицо хозяйки сияет удовольствием. Она посматривает то на Доможирова, то на Митю с такой лукавой улыбкой, что, не будь она так полна, ее можно бы сравнить с русалкой. Но простодушный Доможиров ничего не подозревает: он спешит утолить жажду, возбужденную послеобеденным сном, и оканчивает уже шестую чашку вприкуску.

   - Уж что ни говорите, Афанасий Петрович, - говорит девица Кривоногова, - а ваша квартира околдована! Ну, на что похоже? с неделю как билет прибит, сколько перебывало народу, а ни с кем не сошлись.

   - Никто такой цены не дает, матушка Василиса Ивановна, а знаете, как-то не хочется спустить.

   - Вот то-то дело холостое! Право, Афанасий Петрович, вам бы пора хоть для сынка в доме порядок завести. Да и вы, - хозяйка бросает на своего гостя кокетливый, взгляд, - какой же вы старик? посмотрите на себя.

   Доможиров улыбнулся и случайно взглянул на самовар: на выпуклой, лоснившейся поверхности его отражалась такая безобразная фигура, что Доможиров скорчил гримасу, чтоб увериться, точно ли то было его отражение; к ужасу его, и безобразная фигура сделала такую же гримасу. Доможиров отвернулся и плюнул.

   - Ну, какой я жених? - сказал он с досадой. - Куда мне думать о хозяйке?

   - Эк, заладил одно: стар да стар! Кому же, как не старику, и нужна хозяйка?

   - Моя Мавра все сможет сделать, - заметил Доможиров и с умышленным стуком опрокинул чашку; но разгоряченная хозяйка не заметила, что гостю следует налить еще.

   - А, небось, квартиру не сумеет отдать? - возразила она с презрительной гримасой.

   - Да разве кто может отдать квартиру, когда жильцы не дают настоящей цены?

   - Да я, например, - гордо отвечала хозяйка.

   Доможиров с удивлением посмотрел на нее.

   - Почем ходила квартира сначала? - спросила она,

   - Девятнадцать рублей в месяц, - проворно отвечал Доможиров.

   - А потом?

   - Двадцать пять.

   - Ну-с, а когда вы набавили?

   - Повздорил сначала; а дал.

   - А знаете ли, почему вам дали так дорого?

   - Потому что квартира хорошая.

   - Скверная! - с жаром возразила хозяйка. - Да, сердитесь не сердитесь, мне все равно. Я люблю правду, Афанасий Петрович! Не будь моей красотки, так ваша квартира никогда бы больше девятнадцати рублей не ходила... Так и быть, я вас научу...

   - Научите, матушка Василиса Ивановна.

   - Вы сбавьте цены сначала да отдайте холостому... слышите: холостому, а не женатому! Станет торчать у окна, как прежний, так и набавьте! Сердечко заноет, так все даст.

   Доможиров с благоговением слушал хозяйку.

   - А что вы думаете, - сказал он радостно, - и вправду так!.. Она такая красивая: жаль только: похудела, как женишок уехал.

   - Похудеешь! - злобно возразила хозяйка, лицо которой в одну минуту покрылось синими пятнами. - Похудеешь, как бросил, да еще в таком положении, что стыдно будет в люди показаться!

   - Эх нехорошо про честную девушку так говорить! - заметил недовольным голосом Доможиров.

   - Честная! честная! - запальчиво подхватила Кривоногова: - небось, одного успела спровадить, того и гляди другой явится. Что, я слепа, что ли? не вижу, как башмачник то и дело к ней бегает, шьет ей такие фокусные башмачки... с боку надевать, что ли, их нужно? Я увидала, да и спроси: "Кому это?", покраснел и говорит: "На заказ". Я себе думаю: постой, немчура, погляжу... В воскресенье она пошла к обедне, глядь: ноги точно щепки, и фокусные башмаки надеты; а... это что?

   И хозяйка, подбоченясь, вопросительно глядела на Доможирова.

   - Ну, что же?.. она ему заказала,

   - За-ка-за-ла? - протяжно повторила хозяйка. - Нет-с, Афанасий Петрович, я не мужчина; смазливая девчонка меня не проведет. Она готова обобрать всякого. Суньтесь-ка!

   - Что вы? я стар, она на меня и не посмотрит! - сказал Доможиров и улыбнулся при мысли: что, если б он в самом деле понравился Полиньке?

   Девица Кривоногова, видно, догадалась, какие преступные ощущения шевельнулись в его душе и озарили довольной улыбкой его некрасивое, серое лицо; она затряслась и, едва удерживая бешенство, спросила:

   - Пожалуй, и вы уж не хотите ли жениться на ней? ха, ха, ха! вот была бы хорошая хозяйка! вишь, на губах еще молоко не обсохло а уж как умеет всех приманивать!

   И хозяйка, отодвинув с сердцем свою чашку, положила локоть на стол.

   - Небось, - говорила она, будто рассуждая сама с собою, - когда я была молода, женихов не было же столько! честные девушки не сами себе женихов ловят, а кто посватается, только и есть... У ней так счету нет... На заказ! Нет, я все вижу, - продолжала хозяйка, обращаясь к Доможирову, - да молчу, а уж как выйду из терпенья!

   И она стучала кулаком по столу и яростно глядела на Доможирова, который в смущении покачивал ногой. А сын его, пользуясь случаем, воровал сахар и делал разгоряченной хозяйке уродливые гримасы.

   Стук в дверь прекратил ревнивые крики девицы Кривоноговой, к величайшей радости Доможирова.

   - Кто там? - грозно окликнула хозяйка.

   Низенькая фигура горбуна показалась в дверях. быстро окинул своими блестящими глазами комнату приложив руку к шляпе, вежливо спросил:

   - Палагея Ивановна Климова здесь проживает?

   - Здесь, - отвечала хозяйка, вылезая из-за стола. - А вам ее нужно? - нагло спросила она, подойдя к горбуну.

   - Да-с.

   - Извольте, - небрежно сказала хозяйка, видимо рассерженная таким кротким ответом: - из сеней направо, вверх; одна дверь всего.

   - Благодарю-с!

   И горбун вышел. Хозяйка крикнула:

   - Эй, Федя! проводи чужого дядю наверх!

   Брат и сестра побежали за горбуном.

   - Вот недавно уехал, а уж и начали таскаться, проворчала хозяйка, садясь на свое место.

   Доможиров захохотал.

   - Неопасно, - сказал он, - ха, ха, ха! Горбун! видали, что ли?

   - Велика важность, что горбун!

   - Ну, все-таки с горбом... ха, ха, ха!

   Доможиров принужденно смеялся: ему хотелось веселить хозяйку, чтоб она снова занялась чаем и предложила ему чашечку.

   - Лишь бы женился, она не посмотрит, что горбун, сама всякому готова на шею вешаться.

   - Эх, Василиса Ивановна! - с упреком заметил Доможиров, - нехорошо чернить сироту: ведь я вижу, как она живет. Нас с вами сковороду лизать заставят.

   - Так я лгу, что ли, по-вашему? а?

   И хозяйка вытянулась во весь рост и, дрожа от злости, кричала:

   - Так я лгунья? И все из-за скверной девчонки! Спасибо вам, спасибо, Афанасий Петрович! Вот, делай добро людям!

   - Полноте, Василиса Ивановна, разве я вам что-нибудь обидное сказал?

   - А, так вам кажется, еще мало вы меня обругали? так я буду сковороду лизать? а? Небось, вы ее хвалите, горой за нее, а я ведь тоже сирота!

   И хозяйка заревела.

   Доможиров подмигнул сыну и в минуту самых жестоких упреков девицы Кривоноговой незаметно удалился. Но и в своей комнате он долго еще слышал, не без сердечного трепета, язвительные крики о том, что грех сироту обижать.

   Полинька сидела за работой, не подозревая, что за нее происходит внизу жаркая ссора. Она немного похудела и побледнела; лицо ее, прежде веселое и беззаботное, теперь стало задумчиво. Услышав шаги на лестнице, она приподнялась, думая встретить Карла Иваныча, и очень удивилась, когда перед ней очутился горбун.

   С приветливой улыбкой развязно подошел он к руке Полиньки.

   - Извините, не обеспокоил ли я вас?

   - Ничего-с, сделайте одолжение... Не угодно ли садиться?

   Она подвинула стул. Борис Антоныч тотчас же воспользовался им. Сидя, он казался еще меньше; горб его стал заметнее, ноги не доставали до полу. Но он ловко уселся и начал так:

   - Як вам, Палагея Ивановна, с маленькой просьбой...

   - Очень приятно, - перебила Полинька, успокоенная развязным видом горбуна. - Что вам угодно?

   - Если вы только не заняты, я вас попрошу сшить мне халат... из тармаламы; я, знаете, люблю хорошие вещи.

   Полинька покраснела и замялась.

   - Извините меня... я никогда не шила халатов: слишком велика работа... у меня места мало.

   - Мой халат немного места займет, - заметил горбун с тихим, добродушным смехом.

   Он смеялся на собственный счет.

   - Все равно... да я никогда не шила!

   - Что делать, что делать! Не шили, так и толковать нечего... Вот еще я хотел было просить вас обрубить мне платочки и меточку кстати положить, - говорил горбун, вынимая из кармана сверток. - Я, знаете, человек холостой, одинокий, судьба невзлюбила меня и обрекла...

   Он не договорил и тяжело вздохнул. Лицо его омрачилось. Полинька была расположена к участию и теперь, больше чем когда-нибудь, сочувствовала всякому горю, особенно одиночеству. Ей живо представилось положение человека, лишенного возможности нравиться женщине, обреченного вечному одиночеству.

   - Извольте, - ласково сказала она, принимая платки. - Платки я могу обрубить. Завтра же будут готовы.

   - Вы сами изволите занести работу? - равнодушно спросил горбун.

   - Я? нет-с! Я никогда своей работы не отношу.

   - Как же? неужели все к вам ходят за нею? - с язвительной усмешкой спросил горбун. А,

   - Нет, я мужчинам не отношу сама, - быстро отвечала смущенная Полинька.

   - А, а, а! так вы боитесь ко мне... хе, хе, хе!

   И горбун с наслаждением любовался вспыхнувшим лицом Полиньки.

   - Как можно! - возразила она обиженным тоном.

   - Как же вы всем сами относите работу, а мне не хотите...

   - Я никогда не шила мужчинам... впрочем, я вам пришлю.

   - Нет, не надо, - с испугом сказал горбун. - Не беспокойтесь, - продолжал он спокойнее. - Я лучше сам зайду, если только вы позволите.

   Он встал со стула, поклонился и снова сел.

   - Очень хорошо-с; они завтра будут готовы.

   - Не спешите: я подожду, вот мне халат нужнее был: дело немолодое, согреться иногда хочется... хе, хе, хе!.. Полинька готовилась оправдаться, но горбун легким наклонением головы дал ей знать, что совершенно покоряется невозможности, и круто спросил:

   - Вы одни изволите жить?

   - Одна-с, - отвечала Полинька, обрадовавшись перемене разговора.

   - Что изволите платить?

   - Двадцать рублей.

   - С дровами?

   - С дровами.

   - Дорого-с, - положительно сказал горбун, осматривая комнату. - А хозяйка хорошая? знаете, иногда потому платишь дороже.

   - Да... - отвечала Полинька, не спеша похвалить свою хозяйку.

   - Впрочем, знаете, оно, с одной стороны, и недорого, - заметил горбун, продолжая рассматривать комнату. - Жильцов, кроме вас, нет?

   - Нет, я одна. Ах, да! еще внизу башмачник живет.

   - Непьющий?

   - О, как можно! - с живостью возразила Полинька и покраснела, спохватившись, что горбун совсем не знал Карла Иваныча.

   Горбун нахмурил брови и пристально посмотрел на нее.

   - Вы, может быть, знакомы с ним? - спросил он.

   - Да, я его очень давно знаю! - свободно отвечала Полинька.

   - Хорошо, что так, а то, знаете, мастеровой народ такой грубый... ругается, дерется.

   - Нет...

   - Я понимаю, - перебил горбун, - что если он человек хороший, так не станет буйствовать. А то, к слову, я знавал, уж правда давненько, одну старушку, которая жила на квартире, вот как и вы. Раз ночью слышит она, копошится что-то близехонько; повернула голову, глядь - у кровати стоит мужик с огромным ножом и смотрит на нее. Старушка вскрикнула; он зажал ей рот и поднес нож к самому горлу, да и говорит: "Ну, старуха, скорей говори, где у тебя спрятаны деньги?" Она молчит; он опять: "Говори, а не то молись..." и занес нож.

   - Ах! - вскрикнула Полинька.

   - Он занес нож, а старуха хоть бы пикнула, и даже не шевельнулась...

   - Верно, умерла? - торопливо спросила Полинька.

   - Позвольте... Как хотите, но когда нож у горла, какой человек не закричит! Даже и мужику показалось чудно, что старуха молчит; нагнулся к ней: она не дышит.

   - А как он забрался к ней? верно, она жила внизу?

   - Нет, во втором, как и вы.

   - Впрочем, я тоже невысоко живу, - сказала Полинька и невольно измерила расстояние.

   Горбун продолжал:

   - Утром хозяйка постучалась к старушке: не подает голосу. Ей стало страшно, думает человек старый, долго ли до беды? сегодня на ногах, а завтра на столе! Вот она кинулась за доктором, за полицией... Сломали дверь: старуха лежит без языка, глаза налились кровью, - и все на дверь смотрит. Так она пролежала двои сутки. Все стонет, на дверь указывает; слезы так и катятся по желтому лицу. Жаль ее стало доктору! - Надо, - говорит, - посмотреть, чего ей хочется, - и пошел к двери. Старушка чуть не соскочила с кровати, замычала, как зверь, и начала биться. Доктор спросил: - Кто живет за дверью? - "Сапожник, батюшка!" - отвечала хозяйка. - Смирный ли человек? - "Очень, батюшка; около масляницы год будет, как живет, - никаких кляузов нет за ним". Доктор подумал, подумал, да и велел привести сапожника. Долго ждали его, наконец пришел. Доктор сел у кровати больной и позвал сапожника; тот не подходит; доктор прикрикнул: нечего делать, подошел, только все стыдится, точно ребенок. Доктор перевернул старушку, чтобы она могла видеть сапожника. Увидела - да как затрясется, замычит, забьется, - просто со страху все вздрогнули! Сапожник побледнел, покачнулся. Доктор ударил его по плечу, да и сказал: "Душегубец!.." Сапожник так и присел и завыл: "Виноват! окаянный попутал меня, грешного. Всего беленькую ассигнацию нашел!" - Да что тебе за охота пришла красть? - спросил доктор. "А, - говорит, - и сам не знаю; услышал как-то от хозяйки, что старуха деньги копит, меня и начало мучить: украдь да украдь! Так вот, покою ни днем ни ночью нет, работа не спорится. Я, - говорит, - ночи напролет простаивал у дверей: все слушал, спит она или нет. А в одну ночь так, - говорит, - пришло тяжело, словно кто душит; я, - говорит, - и решился, нож взял только постращать..." Все рассказал сапожник у кровати старушки, а старушка тут же богу душу отдала.

   - Как страшно! - сказала Полинька. Лицо ее было угрюмо, брови нахмурены.

   - Да-с, не всегда хорошо иметь жильца, - заметил горбун, довольный впечатлением, которое произвел на нее, - и долго он смотрел на задумчивое личико Полиньки; наконец его огненные, проницательные взгляды начали конфузить ее.

   - Извините: засиделся! - сказал он и встал.

   Полинька с радостью встала тоже.

   - Я завтра пришлю вам платки.

   - Зачем же, зачем? я сам приду, если позволите. А вы извините, что засиделся; я, знаете, человек одинокий: рад, с кем случится поболтать. Прощайте, извините!

   И горбун учтиво подошел к руке Полиньки.

   Полинька не очень охотно подала ее и поспешно выдернула, почувствовав прикосновение его губ. Запирая за собою дверь, он бросил на нее такой проницательный, долгий и странный взгляд, что она испугалась, но скоро сама улыбнулась своему пустому страху и занялась платками горбуна.

   Тихо, как кошка, вошел горбун в кухню к хозяйке, Не замечая его прихода, девица Кривоногова продолжала мыть чашки и ворчать: "Чего доброго, и он посватается; да нет, не бывать этому!.." И она стукнула чашкой по столу, отчего Катя и Федя, торопливо допивавшие холодный чай свой, оба разом вздрогнули.

   - Позвольте узнать, нет ли у вас комнаты внаймы? - громко и резко спросил горбун.

   Незнакомый, неожиданный голос так испугал хозяйку, что она пошатнулась, а потом начала креститься.

   Она, кажется, совсем забыла о горбуне и смотрела на него с изумлением.

   - Нет ли комнаты внаймы? - повторил он.

   - Все заняты! вы разве видели билет на воротах? - с сердцем отвечала хозяйка.

   - Так-с... я мимоходом спросил... славные комнаты, и дешево.

   - А вы почем знаете? - спросила хозяйка несколько мягче.

   - Я сейчас был у вашей жилицы: так она сказывала...

   - А вы изволите ее знать? она вам знакома?

   - Не ваши ли деточки? какие хорошенькие! - заметил горбун, не отвечая на вопрос.

   - Нет-с, на хлебах держу, за такую малость, что, право, не стоит и возиться; да, знаете, сердце у меня такое доброе.

   И хозяйка просияла; она готовила своему сердцу страшные похвалы в виде упреков; но горбун помешал ей вопросом:

   - Не вашего ли супруга я имел удовольствие видеть за чаем?

   Лишенное возможности бледнеть, лицо девицы Кривоноговой покрылось фиолетовыми пятнами.

   - Нет-с, - отвечала она с презрением, - это поручик, мой сосед... я девица.

   Горбун пристально посмотрел на девицу и, не сводя с нее глаз, спросил:

   - От маменьки домик достался?

   Девица Кривоногова немного смешалась, но скоро оправилась и смело отвечала:

   - Нет-с; я, знаете, трудилась в молодости, и, можно сказать, трудовой копейкой приобрела дом.

   - Гм! - произнес протяжно горбун и, придав своему лицу равнодушное выражение, как будто мимоходом спросил: - А жильцы у вас давно живут?

   - Какие-с?

   - Башмачник?

   - Как бы сказать, не солгать, дай бог память... да, точно: другой год пошел.

   - Хороший жилец?

   - Ничего, платит аккуратно... да ведь немец, - прибавила хозяйка, давая заметить, что аккуратность платежа не есть в нем достоинство.

   - А, а! так он немец?

   - Да.

   - А жилица хорошо платит?

   Хозяйка слегка вздрогнула. Ревнивая злость снова проснулась в ней, - она не знала, что отвечать.

   - Разумеется! - я ведь потачки не дам, гулять не позволю, дом свой не осрамлю, - сейчас вон, чуть что увижу!

   И хозяйка грозно качала головой.

   - А давно живет?

   - Тоже год с небольшим, - я это помню хорошо. Она прежде переехала, башмачник потом. Он, знаете, прибавил мне на квартиру; а прежде в ней жил какой-то дворянин, не служащий, бедный такой, больной и азартный; я давно зла на него была и говорю ему, что мне нужна самой квартира. Он ну кричать, браниться: я, говорит, больной, в полицию пожалуюсь, доктор мне велит дома сидеть. А мне-то что за дело? сами посудите.

   - Разумеется, - отвечал горбун.

   - Ну, я ни дров, ни воды; стала прижимать его. Известно, как хозяин жильца сживает.

   И хозяйка одушевилась; ее лицо при этом приятном воспоминании все просияло.

   - Вот я его-таки сжила. Он, знаете, сердился, искал себе квартиру и все... а только переехал, на другой день и умер.

   Горбун тихо засмеялся.

   - Да, умер! ей-богу, на другой же день умер! Уж как я рада была, что его выжила: ну, как бы у меня на квартире протянулся, - поди возись, человек одинокий.,, да и жильцы обегают квартиру после покойника.

   - Известно, невесело... Ну-с, за сим прощайте! И горбун повернулся.

   - Позвольте узнать, далеко ли живете? - крикнула хозяйка, испугавшись, что забыла расспросить его.

   - Далеко-с.

   - Вы... - и хозяйка замялась, - вы, - продолжала она, придав своему лицу приятное выражение, - по какому делу изволили быть у девицы Климовой.

   - По делу, по делу! - отрывисто отвечал горбун.

   - Она шьет прекрасно, - заметила хозяйка, пробуя со всех сторон неразговорчивого горбуна.

   - Не знаю, хорошо ли шьет, - отвечал горбун.

   - Кажись, все на важных особ работает. Да теперь заленилась немного; жених уехал, так горюет,

   - Давно? - с живостью спросил горбун, но тотчас с совершенным равнодушием прибавил: - немудрено, девица молодая, долго ли влюбиться!

   - И, какая любовь! я думаю, скоро забудет.

   - Разумеется... молода... хе, хе, хе! Прощайте!

   И горбун поклонился. Но хозяйка не заметила его поклона, она вслух думала:

   - Да-с, еще молода, забудет своего жениха; упряма, а то...

   Девица Кривоногова значительно улыбнулась. Лицо горбуна, внимательно наблюдавшего за ней, тоже вдруг исказилось, и он отвечал ей такой же улыбкой. Будто узнав в нем своего поля ягоду, хозяйка радостно засмеялась, он тоже, - и, не говоря ни слова, они с минуту заливались зловещим, страшным смехом.

   - Так она упряма?

   - Да, уж я пробовала; нет, хитра: не поддается!

   - А теперь?

   - Пуще, чем прежде.

   - Не может быть! хе, хе, хе!

   И горбун пошел к двери.

   - Не зайдете ли еще? может, и приготовлю...

   - Что? - быстро спросил горбун.

   - Комнату... ха, ха, ха!

   - Хорошо, хорошо... хе, хе, хе!

   Они опять посмеялись и разошлись.

  

  

   Прошло много дней, а горбун не являлся за своими платками. Пришедши раз к Надежде Сергеевне, Полинька застала ее в слезах. Она не спешила расспрашивать, но Кирпичова сама начала:

   - Я с мужем поссорилась.

   - Не в первый раз, я думаю?

   - Разумеется; но знаешь ли, за что он рассердился сегодня? за горбуна: зачем я неласково его принимаю! А я, признаться, его не люблю, хоть муж и превозносит его, даже называет своим благодетелем.

   - Мне кажется тоже, что он добрый старик, - заметила Полинька. - Какие страшные истории рассказывает!

   - Разве он у тебя был? - с удивлением спросили Кирпичова.

   - Да, он принес мне работу, да что-то за ней не идет.

   - Странно! - сказала Надежда Сергеевна. - А сам просил мужа познакомить его с тобою и все о тебе расспрашивал меня.

   - А, понимаю! - смеясь, сказала Полинька. - Верно, он боится, что я ему долгу не заплачу. Ну, пускай придет. Да он, право, предобрый, и как только узнал, что я с тобой знакома, сейчас дал денег. Я ему очень благодарна... Вот он бы на меня рассердился, зачем я заняла у него.

   - А писем еще не получала? - спросила вдруг Надежда Сергеевна.

   - Нет, - с тяжелым вздохом отвечала Полинька.

   - Завтра твое рожденье.

   Полинька смутилась и поспешила оправдать Каютина.

   - Верно, в дороге, - сказала она.

   - Он писал, что приехал в деревню к своим старым знакомым?

   - Да.

   - И после уж не писал? Да он тоже ветреник и беспечен, как мой муж.

   - Что же делать! Молод еще: остепенится.

   - Дай бог!

   И Надежда Сергеевна сомнительно покачала головой.

   Так они долго толковали, и, наконец, Кирпичова ясно высказала, что боится знакомства Полиньки с горбуном. Полинька звонко смеялась и шутила, что сама начинает чувствовать к нему влечение. -

   У окна своей мастерской башмачник прилежно вдергивал снурки в новенькие ботинки. Наконец он поставил их на стол, присел и долго осматривал со всех сторон. Довольная улыбка озарила его лицо; он начал их гладить, потом опять поставил, отошел далеко и любовался. Огромные стенные часы с неуклюжим розаном на циферблате вдруг зашипели, точно их стали поджаривать, и скоро потом прозвучали три печальные и напряженные удара, кончившиеся долгим гуденьем. Башмачник встрепенулся, по пальцам счел часы и, осторожно поцеловав ботинки, как будто они уж были на чьих-нибудь ножках, спрятал их в комод. Потом он оделся, завязал в платок несколько пар башмаков разных фасонов и величин и вышел со двора. Проходя Струнниковым переулком, он все что-то рассчитывал и улыбался... Наконец он вошел в один дом. В небольшой кухне, очень грязной, люди, тоже не очень чистые, толкались и ссорились: кому итти в лавочку за уксусом; а уксус понадобился барыне, которая поссорилась за столом с барином, отчего у нее заболела голова. Кто лизал блюда, снятые с господского стола, кто пил кофе; говорили все разом, и каждый старался перекричать другого. При появлении башмачника крик на секунду умолк; но никто не отвечал на его учтивый поклон. Он поклонился еще и еще - то же безответное презрение. Ссора возобновилась с такими резкими выражениями, что башмачник краснел и морщился, наконец, потеряв надежду, чтоб его заметили, он решился возвысить голос:

   - Доложите господам, что башмачник пришел.

   - Есть у нас время! подождешь! - крикнула горничная, допивая чашку кофе.

   - Мне нужно домой итти, - возразил башмачник.

   - Да ступай куда хочешь! кто тебя держит! - подхватил раздраженный, засаленный лакей, которому выпал жребий итти в лавочку. (Ничто в кухне не делалось иначе, как по жребию: каждый отговаривался: "не мое дело!")

   Башмачник покорился своей участи. Переминаясь с ноги на ногу, он слушал, как люди бранили своих господ.

   - Матрена, а Матрена! - крикнула кухарка, очищая блюдо пальцем, который потом облизывала.

   - Что тебе?

   - Поди доложи барыне...

   И кухарка указала тем же пальцем на башмачника.

   - Вот тебе на! поди-ка сама доложи! - провизжала горничная.

   - Виданное ли дело: кухарке лезть в комнаты! да и барыня обругает.

   - Да тебя давно не бранили, так поди попробуй; я сегодня уж свое получила!

   - А зачем не разгладила? сама виновата! - заметила судомойка, выжимавшая что-то у корыта.

   - Эй, ворона! ты что раскаркалась? - с презрением возразила обиженная горничная.

   Вошла кормилица с грудным ребенком.

   - Что же уксусу? - сказала она. - Барыня спрашивает.

   - Нету еще, - отвечала горничная.

   - Сердится... слышите, сердится! - заметила кормилица и, взяв со сковороды жареную картофелину, сунула ее ребенку в рот. - Поди скажи, что сейчас принесут, - сказала кухарка.

   - Не родить же нам! - прибавила горничная. Башмачник попросил кормилицу доложить о нем барыне.

   - Сейчас. А вы скоро принесете башмачки моему Алеше?

   - На будущей неделе, - отвечал башмачник. Кормилица ушла.

   - Матрена, а Матрена, - заметила кухарка, - поди-ка, я думаю, мамка-то насплетничает на тебя барыне?

   - Велика важность! - отвечала горничная и с гневом опрокинула допитую чашку.

   Кормилица вернулась и повелительно сказала башмачнику:

   - Велено после притти!

   Бледное лицо башмачника на минуту все вспыхнуло и потом стало еще бледнее.

   - Я уж долго ждал, - заметил он взволнованным голосом.

   - Барыня велела притти после! - возразила кормилица грубо.

   - Когда же? - робко спросил башмачник.

   - После!!! - закричали в один голос все бывшие в кухне.

   Башмачник опрометью кинулся вон. В глазах его было темно; в ушах звенело роковое "после", и сердце громко билось. Он шел скоро и через полчаса остановился у красивого одноэтажного домика. Увидав, что ставни его заперты, башмачник испугался и оторопел. Будто не веря своим глазам, он ходил мимо домика, всматривался, читал надпись и, наконец, постучался в калитку. Спустя не меньше десяти минут выглянул дворник и грубо крикнул:

   - Кого надо?

   - Господа здесь еще?

   - Слеп, что ли? с неделю, как уехали!

   - Как можно! - с испугом возразил башмачник. - Они велели зайти через месяц, а я вот раньше пришел.

   - Мало ли что велели! много вас перетаскалось!.. Говорят тебе, с неделю, как уехали.

   Так прикрикнул дворник на бедного башмачника! Карл Иваныч повесил голову и стоял в нерешимости.

   - Ну, жди, коли охота есть! месяцев через шесть воротятся! - сказал дворник и, бросив на него презрительный взгляд, захлопнул калитку.

   Стук калитки образумил башмачника; он осмотрелся и скорым шагом пошел прочь.

   Через час Карл Иваныч взбежал по темной и узкой лестнице в самый верх огромного пятиэтажного дома и, тихо отворив единственную дверь чердака, вошел в прихожую с стеклянной перегородкой, за которой находилась кухня. Навстречу ему вышла седая старушка и с ласковым поклоном указала на дверь во внутренние комнаты. Башмачник вошел в небольшую, чистую комнату, убранную очень бедно; в ней было человек пять детей: кто пел, кто бегал, а самый маленький ползал по полу, на котором сидела девочка лет девяти и штопала детские чулки, поминутно поглядывая на своего брата, тянувшегося за игрушкой.

   Увидав Карла Ивановича, дети кинулись к нему с радостным криком: "Башмаки новые принесли!.." В одну минуту Карл Иваныч наделил их - кого сапожками, кого башмаками, и дети любовались обновками. Вошла пожилая женщина, бледная и печальная; дети тотчас обступили ее, крича: "Мама! Посмотри, новые башмаки!"

   - Хорошо; не кричите!.. Здравствуйте, Карл Иваныч! вы детям принесли башмаки?

   - Да-с; извольте хорошенько примерить, впору ли?

   Дети расхаживали по комнате, любуясь своими ножками:

   - Всем впору, - сказала их мать и замялась.

   Башмачник тоже медлил завязывать свой узел.

   - Я... я вас хочу просить... подождать деньги, - нерешительно сказала печальная женщина.

   Башмачник побледнел.

   - Нельзя ли хоть сколько-нибудь? - спросил он умоляющим голосом.

   Печальная женщина сильно смутилась и молча пошла в другую комнату. Скоро она вернулась в сопровождении худого, почти зеленого, сгорбленного мужчины.

   - Извините... подождите немножко, - сказал он с страшным кашлем, который заглушал его слова. - Я, видите, заболел: так, знаете, поиздержался на леченье. А вот, - продолжал он с улыбкой, которую странно и больно было видеть на его изнурённом, поблекшем лице, - вот я скоро оправлюсь, так...

   Сухой кашель, хватавший за душу своим звонким дребезжаньем и стоном, помешал ему договорить.

   Башмачник так сконфузился, что начал просить извинения и кланяться; слезы дрожали на его ресницах. Он торопливо ушел и, спускаясь с лестницы, уже не удерживал больше слез, которые обильно потекли по его щекам.

   - Карл Иваныч! Карл Иваныч! - послышалось сверху.

   Башмачник воротился. Бледная женщина встретила его.

   - Извините, - сказала она, подавая ему десять рублей, - ей-богу, больше ни гроша нет!

   - Нет-с, не, надо... я после приду!

   И башмачник замотал головой; но глаза его не могли оторваться от денег.

   - Возьмите, пожалуйста! только подождите остальные.

   - Виноват... очень нужно! я, впрочем, могу...

   Башмачник боролся с самим собой. Наконец он протянул руку, которая дрожала, и взял деньги.

   - Благодарю, очень благодарю!.. извините... я очень благодарен!

   И он без конца извинялся и благодарил бедную женщину, которая отдала ему последние деньги.