Некрасов Николай Алексеевич - Три страны света

ада и даже соглашалась вытти за него замуж, но только с условием, чтоб он взял свой капитал от Кирпичова. Много было наговорено горбуном страшных вещей о прошедшей и настоящей жизни Полиньки, и в заключение он прибавил, будто она потому никого знать не хочет, что задумала выйти замуж за сына Бранчевской, которого она так же свела с ума, как прежде и его, бедного старика. Вследствие всего этого раздраженная Надежда Сергеевна написала Полиньке оскорбительное письмо, которое заключалось так: "Как ни ничтожны твои старые знакомые в сравнении с теми, которых ты нам предпочла, - однакож мы сами знать тебя не хотим, и ты лучше не приходи к нам" и пр.

   Полинька, не понимая причины этого гнева, с своей стороны была возмущена несправедливостью тех, которых любила, в которых привыкла видеть снисхождение и защиту. Наконец даже тот, с чьим именем соединены были ее лучшие Надежды, кому она всем жертвовала, и тот оскорбил ее! Конечно, он не знал, что его письма, которые он с некоторого времени адресовал в магазин Кирпичова, думая, что они верней будут доходить, именно потому не доходили до Полиньки (Кирпичов бросал их, по просьбе горбуна), - но можно ли быть столько малодушным, столько низким, чтоб сделать такие заключения, - какие он сделал? Негодующая Полинька позабыла, что сама она, не получая с полгода писем Каютина, легко поверила, что он давно уже забыл о ней и даже женился, и сердце бедной девушки кипело враждой к любимому человеку.

   Теперь, в этом страшном положении, одно только поддерживало ее - участие, которое приняла в ней Бранчевская, и темные, неопределенные надежды, соединенные с этим непонятным и причудливым участием. Но что же это такое? чем же все это кончится? Сколько уже прошло времени, а мучительная неизвестность продолжается и бог знает когда кончится!

   В тот день, когда Полинька получила письма Каютина и когда все эти мысли, сильнее, чем когда-нибудь, тревожили ее, Бранчевская рано отослала ее спать. Был двенадцатый час вечера. Оставшись одна, Бранчевская долго ходила по комнате. На ее гордом и надменном лице видны были следы страшного страдания и тревоги. Она часто вдруг останавливалась среди комнаты, как статуя, и прислушивалась; потом с досадой снова начинала ходить.

   Пробило двенадцать часов, - и занавеска у двери заколыхалась: безобразная и огромная голова высунулась и снова спряталась. Чуткое Бранчевской ухо, казалось, различало знакомое движение; она быстро повернулась и повелительно произнесла:

   - Войди!

   С низким поклоном вошел в комнату горбун и остановился у двери. Не отвечая на его поклон, Бранчевская величаво опустилась в кресло. Несколько секунд продолжалось молчание.

   На губах горбуна блуждала его обычная улыбка.

   - Ну, что же? - с сердцем и нетерпеливо сказала Бранчевская, не глядя на горбуна, который, заложив одну руку назад и придерживаясь пальцем другой за петлю сюртука, спокойно смотрел на нее.

   - След найден, - отвечал он медленно.

   Бранчевская радостно вскрикнула и привстала.

   - Говори! - сказала она дрожащим голосом, стараясь принять спокойный и холодный вид.

   Не спуская своих блестящих глаз с Бранчевской, которая, видимо, их избегала, горбун с расстановкой повторил:

   - След найден.

   - Говори же скорее! - нетерпеливо крикнула Бранчевская.

   - Пока я больше ничего не могу сказать! - равнодушно отвечал горбун.

   Бранчевская подскочила к нему и грозно закричала:

   - Послушай! я, наконец, потеряю терпение! ты обманываешь меня! я знаю, ты так черен, что способен на все! говори сейчас же, какие следы?

   И она приняла гордый вид; но гнев ее, казалось, не действовал на горбуна.

   - Кажется, - отвечал он спокойно, - в течение стольких лет я имел много случаев доказать вам мою усердную готовность...

   - Замолчи!.. о прошлом ни слова! - повелительно перебила Бранчевская.

   - А если дело требует? - возразил с усмешкой горбун.

   - Неправда! - сказала Бранчевская, подавляя свой гнев. - Дело тебе известно! я требую одного, чтоб скорее все кончилось. Я не хочу оставаться долее в ложном неизвестном положении. Я скорей готова отказаться... но уже поздно! - прибавила она с отчаянием. - Я привязалась к ней... мне страшно.

   Она остановилась и потом продолжала спокойнее:

   - Я имею доказательства ясные: так или иначе, но ты обманул меня, и теперь я тебе не верю!

   - Если к человеку не имеют доверия, как же можно ждать его помощи? - заметил горбун.

   - Отыщи мне ту женщину.

   - Она давно умерла, - твердо произнес горбун.

   Бранчевская с ужасом повторила:

   - Умерла?

   - Да, но есть еще одна женщина, которая знавала ее...

   - Ну, что же?.. говори, кто она и что знает? - умоляющим голосом сказала Бранчевская.

   - Дело очень темно...

   - Злодей! ты, кажется, намерен меня замучить! Говори, ты видел ее, ты говорил с ней? а?

   - Нет еще; но и она сейчас же явится ко мне по одному моему слову. Я должен вас предупредить, что она женщина хитрая, - даром рта не раскроет, ей нужны деньги.

   - Сколько ей нужно, я все заплачу!

   - Потом... не знаю, согласитесь ли вы...

   И горбун замялся.

   - На что?

   - Вам самой нужно ее видеть.

   И горбун впился своими пытливыми глазами в лицо Бранчевской, в котором мелькнул испуг. Она долго думала и, наконец, нерешительным голосом сказала:

   - Я решаюсь!.. с одним условием, чтоб ты мне поручился, что она будет нема, как мертвая!

   - Вы желаете сказать, как я... - кланяясь и усмехаясь, сказал горбун.

   - Молчание твое слишком связано с личной твоей выгодой, - заметила Бранчевская.

   - Если так, то что же может заставить молчать эту женщину? она...

   - Ты! - гордо сказала Бранчевская.

   Горбун вздрогнул, но, тотчас же победив свой испуг, с злобой посмотрел на Бранчевскую и сказал:

   - Вы, кажется, сейчас изволили гневаться на меня, зачем я говорю о прошлом? Я сказал бы в свое оправдание, но боюсь...

   - Говори смело! я убеждена, что в своих поступках ты его не найдешь.

   Горбун молчал, будто о чем-то думал. Наконец он быстро поднял голову и, не спуская глаз с Бранчевской, сказал:

   - Ваш сын...

   - Что мой сын? он занял у тебя денег? сколько? ты их сейчас получишь! - перебила презрительно Бранчевская.

   - Нет-с... не то-с...

   - Что же?

   - Он, может быть, дорожит...

   Горбун остановился и значительно поглядел на Бранчевскую.

   - А, понимаю! наглец! неужели ты думаешь, что он поверит тебе? Одно мое слово, и ты можешь погибнуть... Да, ты доведешь меня до того, что я пожертвую всем, чтоб, наконец, наказать тебя за все твои преступления!

   Горбун побледнел.

   - Я их наделал! - сказал он задыхающимся голосом. - Заемные ваши письма...

   - Они недействительны! - перебила Бранчевская.

   - Так мне остается напомнить вам одно...

   И горбун огляделся во все стороны.

   Бранчевская с ужасом тоже огляделась кругом; потом они в одно время сделали движение друг к другу.

   Горбун понизил голос и мрачно сказал:

   - Ночь в Париже... вы призвали меня, я вам отдал пук писем, вы бросили их в камин...

   И он опять оглянулся кругом.

   Бранчевская жадно слушала его и нетерпеливо кивала головой. Ее черные глаза сделались огромными, брови сдвинулись, ноздри расширились. Она походила на одушевленную статую гнева. Горбун, казалось, наслаждался ее волнением.

   - Вы поспешили их бросить в камин, - продолжал он медленно, с страшной улыбкой. - Хе, хе, хе! (он тихо смеялся), но ваши письма были только сверху, а остальные я спрятал... хе! хе, хе!

   Бранчевская помертвела. Стиснув зубы, будто желала остановить стон, готовый вырваться, она прислонилась к креслам. Горбун продолжал:

   - Да, я предчувствовал, что вы не сдержите своего слова, и вот мое предчувствие оправдалось!

   Бранчевская долго стояла молча и неподвижно. Наконец, упав в изнеможении на кресло, она слабо сказала:

   - Доказательства, какие ты имеешь против чести моей и нашего семейства, ничтожны!

   Горбун улыбнулся. Бранчевская продолжала:

   - Да, я сама буду просить сына, чтоб он взял их у тебя. Я решилась на все, но зато и ты хорошо будешь наказан.

   И она опять пришла в страшное негодование. Смущенный ее угрозами, горбун потупил глаза.

   - Да! - продолжала она. - Ты, верно, хорошо знаешь законы, так скажи же мне, какое наказание назначено за подлог подписи? а?

   Горбун повесил голову, согнулся, как дряхлый старик, и молчал.

   - Ну, говори же! - повелительно сказала Бранчевская.

   Горбун продолжал молчать.

   - Я тебя спрашиваю, какое наказание бывает за подлог руки! - грозно закричала Бранчевская.

   - Сибирь... - мрачно произнес горбун.

   Бранчевская дико засмеялась. Горбун вздрогнул.

   В ту минуту резкий стук послышался в соседней комнате. Смех Бранчевской замер.

   - Нас подслушивают! - с ужасом сказала она и кинулась сперва к одной двери, потом к другой.

   - Подслушивают? - пугливо повторил горбун.

   Схватив свечку, Бранчевская отворила дверь, которая вела в ее спальню; горбун, тоже взяв свечу, исчез в другую дверь.

   Через минуту они воротились; лица их были спокойны.

   - Никого! - сказала Бранчевская, свободно вздохнув.

   Но они долго еще не решались продолжать разговор, прислушиваясь. Бранчевская первая нарушила молчание, но так понизила голос, что ее едва можно было слышать.

   Через полчаса горбун вышел, низко кланяясь; Бранчевская с отвращением проводила его глазами. Но голова его тотчас опять показалась между занавесками.

   - Завтра! - сказал он тихо, с насмешливой и злобной улыбкой.

   Бранчевская вздрогнула, кивнула ему головой и с ужасом закрыла лицо. Так она сидела долго, полная грустных мыслей. С тяжким вздохом достала она с своей груди маленький образок, долго рассматривала его, осыпала поцелуями. Слезы брызнули из глаз ее, и, упав на кушетку, в бархатных подушках заглушала она свои стоны.

   Полинька в своей комнате тоже рыдала. Угрызения совести терзали ее. Когда она пришла в себя и раздумалась, ей стало так грустно, так невыносимо тяжело, что она кинулась к Бранчевской, готовая рыдать и умолять ее, сама не зная о чем; но Бранчевской в спальне не было. В соседней комнате слышались голоса; один принадлежал Бранчевской, в другом Полиньке нетрудно было узнать голос горбуна. Мучимая неизвестностью, невольно приблизилась она к занавеске и стала вслушиваться в их разговор. Она не сознавала, что делает, и плохо понимала, что они говорили. Дикий хохот Бранчевской так испугал ее, что она кинулась вон, забыв всякую осторожность, и задела стул...

   Многое было непонятно Полиньке в разговоре, который она невольно подслушала. Но она уверилась в одном, что тайна ее рождения наконец будет открыта, и что она, может быть, даже найдет свою мать. И когда прошел первый порыв стыда, сердце ее забилось радостью; тысячи планов столпились в ее голове; она торжествовала при мысли, как поразит эта весть ее врагов, к которым уже причислила Кирпичову и башмачника.

   Наступило утро. Полинька истомилась, ожидая, когда ее позовут к Бранчевской. Но утро прошло - она не видала Бранчевской. Наступил и вечер - ее все не зовут к ней. Полинька трепетала при мысли, не догадалась ли Бранчевская о ее поступке. "Может быть, она не хочет больше меня видеть", - с ужасом думала она.

   Но Бранчевская ничего не подозревала; только к вечеру встала она с постели и перешла в комнату, где накануне виделась с горбуном. Жаль было ее видеть: из гордой и бодрой женщины она превратилась в слабую и дряхлую старуху.

   Бранчевская поминутно смотрела на часы; пробило уже одиннадцать, но тот, кого она, по-видимому, так нетерпеливо ждала, не приходил. Наконец занавеска заколыхалась. Бранчевская приподнялась, и на ее бледном лице появилась улыбка. Вошел горбун.

   - Наконец все кончено? говори! - нетерпеливо сказала Бранчевская.

   - Нет еще... мне необходимо видеть ее! - отвечал горбун.

   - Ты хочешь ее видеть? - с ужасом спросила Бранчевская.

   - Напрасно вы боитесь! Тайна, которую хранил я слишком двадцать лет, умрет со мною! - торжественно произнес горбун.

   - Неужели, нельзя избежать свидания? - умоляющим голосом сказала она.

   - Нет! - твердо отвечал он.

   Подумав с минуту, она протянула руку к снурку, висевшему у кушетки, но горбун быстро остановил ее.

   - Без свидетелей, - сказал он.

   - Неужели даже я не могу присутствовать? - с удивлением спросила она.

   Горбун кивнул головой.

   Бранчевская остановила на нем долгий, пристальный взгляд и потом, указав на дверь своей спальни, сказала:

   - Иди, только помни, что ты не должен ни одним словом...

   - Будьте покойны! - перебил он и вышел.

   Полинька в то время уже готовилась ко сну: распустив свои длинные черные волосы, покрывшие, будто черной мантией, ее худые, но все еще прекрасные плечи, она стояла перед зеркалом. Зеркало висело против самой двери.

   Вдруг Полинька дико вскрикнула, уронила гребенку и пошатнулась, закрыв лицо руками.

   Горбун стоял в дверях и пожирал ее жадными глазами. Белая, немного короткая юбочка выказывала вполне ее грациозные ножки; руки и плечи были открыты, и черные волосы, свесившись наперед, почти касались пола. Горбун быстро повернул голову и провел рукою по глазам. Следы слез блестели еще на его ресницах, когда он тихо сказал:

   - Как изменилась!

   Полинька, отняв медленно руки от лица, встретила кроткий взгляд горбуна; лицо его больше изумило, чем испугало ее. Точно, в эту минуту он был скорее жалок, чем страшен или отвратителен. Тоска и страдание резко изображались в чертах его лица.

   - Как попали вы сюда? - спросила Полинька, оправившись.

   - Не пугайтесь! вы в безопасности: малейший ваш крик услышат; к тому ж я не ступлю шагу, не скажу слова без вашего согласия. Вы хотите меня выслушать?

   - Говорите, но если вы сделаете шаг вперед, я стану кричать.

   Горбун пожал плечами, тяжело вздохнул и прошептал грустным голосом:

   - Все то же дитя! Не беспокойтесь, - продолжал он, обратясь к Полиньке. - Я уже сказал, что не ступлю шагу без вашего согласия. Мы видимся, может быть, в последний раз; мое объяснение с вами будет очень коротко. Я только спрошу вас: что вы думаете о своем положении, и надеетесь ли вы, что оно долго может продлиться? а?

   - На что вам это знать? по какому праву вы меня спрашиваете? - гордо отвечала Полинька.

   - По праву человека, в руках которого ваша участь! - надменно отвечал горбун.

   Полинька вспомнила подслушанный ею разговор и вздрогнула. Горбун продолжал:

   - Желаете ли вы богатства? желаете ли узнать, кто была женщина, которой вы обязаны жизнию?

   - Умоляю вас, скажите, кто она? где она? - в волнении сказала Полинька.

   - Позвольте! - спокойно отвечал горбун. - Я хочу знать прежде, поняли ли вы, какова жизнь девушки без защиты, безродных, без состояния? Я знаю, хорошо знаю, как вы жили здесь прежде. Но вдруг...

   - Я сама ничего не понимаю! - с жаром перебила Полинька. - Я чуть с ума не сошла в этом доме; меня все притесняли, я жила наравне с прочими людьми, я терпела страшное унижение... и вдруг меня ласкают, заботятся обо мне, даже та, которая прежде смущала меня своим презрением, стала со мной добра, нежна... Если вы все знаете, скажите мне, что это значит?

   Горбун тихо засмеялся.

   - А подозревали вы, - спросил он, - мое участие в том, что сюда переехали?.. Нет!.. Знайте же, что этим вы обязаны мне... Я имел свои причины желать, чтоб вы вполне изведали нужду и горе. Но теперь вы в довольстве...

   И горбун злобно оглядел комнату. Она была убрана просто, но роскошно, в сравнении с прежней комнатой Полиньки.

   - Вы сыты, вы одеты, вам не нужно думать о завтрашнем дне, вы можете даже ничего не делать; вас ласкают; но ваше довольство непрочно; мне стоит сказать одно слово - и вы лишитесь всего!

   - А, понимаю! - сказала Полинька. - Вы все старое... Но предупреждаю вас, что я не приму никаких условий, если б даже дело шло о моей жизни!

   - Я тоже предупреждаю, что один только знаю тайну, которая может переменить вашу участь, - сказал он. - Подумайте! Вы теперь привыкли к довольству, вам невозможно воротиться к прежней жизни, вы не вынесете! И куда пойдете вы? Ваши друзья вас отвергли; да и что они могут сделать?.. Но ваше счастье в ваших руках. Все зависит от вашего благоразумия... Мы здесь одни?..

   И горбун огляделся:

   - Я запру дверь...

   - Замолчите! нет счастья во всем мире, которое я решилась бы купить такой ценой!

   - К чему горячиться? - кротко возразил горбун. - Я прошу вас перестать ребячиться и хладнокровно взвесить обстоятельства.

   Долго и много говорил горбун Полиньке о счастьи, которое ожидает ее, если упрочиться положение, в котором она теперь находится. Мрачными красками описывал вечную нужду и унижение, которые угрожают ей, если она своим упрямством вооружит его. Опять повторены были все обещания, все клятвы сделать ее счастливою, принести ей в жертву и состояние и жизнь, но красноречивые, страстные убеждения его не действовали. Полинька сильно качала головой и не хотела слушать его. Истощив бесполезно все свои убеждения, мольбы и слезы, горбун, наконец, пришел в бешенство.

   - Гордый и безумный ребенок! - сказал он грозно. - Помни, что со мной нельзя шутить! Тысячу раз клялся я не щадить тебя больше, и если теперь, после всех оскорблений, которыми ты осыпала меня, я увлекся опять, пожалел тебя, снова унижался у ног твоих, - я дорого выкуплю мое унижение: и счастьем, и жизнью, и честью поплатишься ты за свои детские капризы! Ты вспомнишь мои слова, когда придешь к моим воротам, оборванная и голодная. Да, я велю прогнать, я не дам гроша за последнее тряпье твое, которое принесешь ты, чтоб достать кусок хлеба... хе! хе, хе! Много видал я таких примеров. Хе! хе, хе!

   Горбун тихо и злобно хохотал, будто мрачное предсказание его уже сбылось и перед ним уже стояла с бедным узелком своим несчастная женщина, которую он казнил презрительным хохотом.

   - В последний раз, - сказал он немного спокойнее, - спрашиваю, согласны ли вы?.. Если - да, я упрочу ваше счастье... Если нет...

   - Не беспокойтесь! - насмешливо перебила негодующая Полинька. - Я знаю, кто мать моя. Сначала я думала, что образок, который висел у меня на груди, с того времени как я себя помню, пропал в ту самую ночь, как - помните? - вы умирали... но теперь я знаю, у кого он, и знаю...

   - Вы думаете, что она? - спросил горбун, указывая на дверь.

   - Да! видите, я тоже знаю вашу тайну!

   Горбун покачал головой. Насмешливая и злая улыбка обезобразила его лицо.

   - Да, да! я все знаю, все! - продолжала Полинька. - Вы думаете, что она напрасно заставляла меня сто раз повторять ей одну и ту же историю о моем детстве? А ее слезы, когда я говорила, сколько страдала в своей жизни? А образок? я все поняла... Он висел в моей комнате и пропал в ту ночь, как я поехала к вам... (Низкий обман! и вы еще думали, что я могу чувствовать к вам что-нибудь, кроме отвращения?) пропал, а она, я знаю, была в ту ночь в моей комнате: мне Анисья Федотовна, ваша же сообщница, сказывала. И как я приехала, она тотчас же стала меня расспрашивать... А потом я раз видела, как она рассматривала и целовала мой образок. Что все это значит? - с торжеством спрашивала Полинька.

   Горбун презрительно засмеялся.

   - Дитя! дитя! - сказал он. - Если на этом основываются ваши надежды, если из этого выходит ваше сопротивление, то, клянусь вам, - вы ошибаетесь!

   - Увидим, - отвечала гордо Полинька. - Если я точно дитя, то мне еще нужней мать... и как ни клянитесь, вам не удастся отнять ее у меня!

   Насмешливый и недоверчивый тон Полиньки довел горбуна до крайней степени бешенства. Он злобно топнул ногой, и огнем неумолимой, жестокой решимости сверкнули дикие глаза его.

   - Прощайте! - сказал он. - Наше последнее свидание кончилось так же дурно, как все прежние. Не моя вина. Я все сделал, что мог! Но что ж делать, если вы верите своим пустым фантазиям больше, чем моим словам? Раскаетесь, но будет поздно!

   Он ушел, скрежеща зубами.

   До поздней ночи горбун оставался в комнате Бранчевской. Двери кругом были крепко заперты, и они говорили шепотом.

  

  

   Утром, довольно рано, горничная позвала Полиньку к Бранчевской. Волнуемая ожиданием, Полинька нетвердыми шагами вошла в спальню. Ноги едва держали ее.

   В спальне был полусвет. Бранчевская еще лежала в постели. Полинька приблизилась в ней, чтоб поцеловать, по обыкновению, ее руку, но Бранчевская поспешно закуталась в одеяло и пугливо сказала:

   - Не надо, не надо!

   Холодный пот выступил на бледном лице Полиньки; она пошатнулась и оперлась на стул. Итак, нет сомнения: горбун исполнил свои низкие угрозы!

   - Вас обманули! - в волнении сказала Полинька. - Вам наговорили на меня; не верьте ему, он...

   - Что такое? - протяжно, нахмурив брови, перебила ее Бранчевская, медленно приподымаясь.

   Голос у Полиньки замер: по одному слову она узнала в Бранчевской прежнюю госпожу свою! Кровь застыла у ней в жилах; она отшатнулась и горько зарыдала.

   - Что это?.. слезы! - тоскливо и с отвращением сказала Бранчевская. - Перестань, - прибавила она повелительно, - ради бога, перестань, я не могу их слышать.

   Слезы стеснились у Полиньки в груди, она дико смотрела на Бранчевскую, которая, избегая ее взглядов, сказала смущенным голосом:

   - Я очень довольна тобой... но я... я желаю, чтоб ты оставила мой дом.

   Полинька с диким криком кинулась к кровати, упала к ногам Бранчевской и, целуя их, умоляющим голосом твердила:

   - Он вас обманул, он способен меня лишить матери! защитите меня, я погибну, погибну!

   Страшно было отчаяние бедной девушки, но Бранчевская с отвращением отталкивала ее от себя и плачущим голосом сказала:

   - Боже! она уморит меня!

   Полинька вздрогнула, медленно подняла голову и устремила свои большие, полные мольбы и муки глаза на Бранчевскую. Бранчевская быстро дернула за снурок колокольчика и холодно сказала:

   - Я слаба, избавь меня от таких сцен. Я прошу... нет, я приказываю тебе оставить мой дом, и чем скорее, тем лучше! Вот тебе на первое время. - И она подала Полиньке пакет и прибавила: - Живи, как прежде жила!

   Полинька сорвала печать, болезненно вскрикнула и бросила пакет.

   - В нем есть деньги, возьми их, - поспешно сказала Бранчевская.

   Полинька презрительно взглянула на пакет и с отчаянием сказала:

   - Я буду просить вас об одном...

   - Что? - дрожащим голосом спросила Бранчевская.

   - Образок, который вы у меня взяли... это единственная память моей матери! отдайте мне его, отдайте!

   Бранчевская громко засмеялась.

   - Ты, кажется, помешалась, - сказала она. - Что такое? какой образок твоей матери? ты забываешься! Не советую, - насмешливо прибавила она.

   Полинька взглянула на нее и вздрогнула, встретив ее презрительный и холодный взгляд. С минуту она стояла неподвижно, с дикими, блуждающими глазами, наконец сделала отчаянный жест и выбежала из спальни.

   Как сумасшедшая, пришла она в свою комнату, бралась за вещи, увязывала их, но вдруг с ужасом бросала, вспомнив, что они принадлежат Бранчевской. Она не плакала, растерзанное сердце ее была полно негодованием. Накинув салоп и шляпку, она быстро выбежала из дому. И вот она среди улицы. Несчастная долго стояла на одном месте, спрашивая себя: куда ей итти? К Кирпичовой? Но с какими глазами придет она к женщине, которая не постыдилась оскорбить ее самыми черными подозрениями? И притом Кирпичова сама предупредила, что выгонит ее... К башмачнику?

   И, будто испуганная, Полинька побежала прямо. Долго бродила она из улицы в улицу, останавливалась, осматривалась кругом, будто искала кого... Силы начинали изменять ей, волнение все увеличивалось. "Куда я пойду? что буду делать? - спрашивала она себя. - Боже мой! что они со мной сделали!" И она заплакала. Вдруг раздались звуки шарманки и крикливое пенье. Полинька встрепенулась. Многое напомнили ей эти звуки, и особенно крикливый, пронзительный голос. Утро пасмурное и холодное. Низенький домик в три окна, бедная комната, загроможденная лоскутками, и посреди них старуха, рябая, безобразная, с очками на носу. Бедное семейство шарманщика, идущее на скудный свой промысел...

   Вот оно! Полинька так обрадовалась, как будто встретила лучших друзей.

   - Ради бога, возьмите меня с собой, - сказала она, подбежав к шарманщику.

   Шарманщик, высокий и тощий немец, переглянулся с своей долгоносой женой; видно было по всему, что они совершенно забыли о Полиньке. Девочка в шерстяной сеточке долго всматривалась в нее и, наконец, заболтала по-немецки своим родителям.

   - Отведите меня хоть к вашей хозяйке! - продолжала Полинька умоляющим голосом.

   Поговорив с дочерью, шарманщик приподнял фуражку и сказал:

   - Не распознал! вы худая такая выглядит!

   Потом он обратился к жене и начал говорить ей по-немецки, указывая на Полиньку:

   - Ja, ja, ja! {Да, да, да! (Ред.)} - воскликнула немка. - Пойдемте, либе мамзель {Милая девушка. (Ред.)}, пойдемте! - прибавила она ласково, обратясь к Полиньке.

   Шарманщик взвалил на спину свою тяжелую шарманку, согнулся в дугу и пошел; за ним двинулось все семейство и Полинька.

   Они проходили улицы, слишком знакомые Полиньке. Издали завидев Струнников переулок, она слабо и радостно вскрикнула, но потом стала упрашивать шарманщика как-нибудь обойти его. Ей было страшно пройти мимо дома девицы Кривоноговой, Доможирова и всех соседей. Когда они пришли в длинный переулок с заборами и поравнялись с единственным сереньким двухэтажным домиком, Полинька содрогнулась: она пугливо прижалась к шарманщику и дрожащим голосом спросила:

   - Скоро ли мы придем?

   - Тотчас, либе мамзель, - отвечал он, подозрительно глядя на ее испуганное лицо.

   И вот они пришли в переулок, обставленный дрянными домишками. Шарманщик, перекинув шарманку наперед и поддерживая ее одной ногой, бойко заиграл; все семейство прибавило шагу; девочка стала прискакивать и весело постукивать в бубны; мальчик, спавший на руках матери, проснулся. Лай собак и крики мальчишек, игравших посреди улицы, встретили их и проводили до самого домика о трех окнах, вросших в землю. Полинька тотчас узнала его.

   Девочка скользнула под ворота и раскрыла изнутри калитку.

   Шарманщик указал Полиньке на калитку и сказал:

   - Идить, либе мамзель.

   В сенях их встретила старуха-лоскутница. Она нисколько не переменилась с той поры, как Полинька ее видела. То же рябое, страшно безобразное лицо с седыми нависшими бровями, даже все тот же старомодный чепчик с изорванными кружевами. На носу очки, опутанные нитками, в руках ножницы.

   - Что так рано домой, а? - сказала она с удивлением, но, заметив Полиньку, замолчала.

   - Мамзель вас спрашивает, - сказал старухе шарманщик.

   - А верно, менять угодно? - с усмешкой спросила лоскутница. - Милости просим!

   Она растворила дверь своей комнаты. Полинька вошла. В комнате лоскутницы было все так же мрачно и сыро. Только куча лоскутьев и старого платья, лежавшая в углу, увеличилась. Все остальное было по-прежнему.

   - Ну, моя дорогая гостья, чего желаешь, ситцу ли, аль шелку, аль шерстяной какой материи? все есть! - говорила лоскутница, жадно осматривая Полинькин салоп.

   Но Полинька не слушала ее. В изнеможении упала она на тот самый оборванный диван, на котором, полная отчаяния, сидела в ту памятную и страшную ночь, когда бежала от горбуна... Но тогда она не была еще всеми покинута, не была одна-одинехонька в большом городе; у нее было свое пристанище, были друзья, были надежды!..

   Полинька горько заплакала.

   - Что с тобой, что ты, что ты? - пугливо спросила лоскутница, прислушиваясь к ее рыданьям. Полинька продолжала плакать, вполне предавшись отчаянию.

   Лоскутница перекрестилась.

   - Господи, господи! - сказала она, пугливо оглядываясь по сторонам и бледнея. - Что это? точно, она плачет! Ну что плакать-то, - продолжала старуха с участием, наклонясь к Полиньке. - Полно, лебедушка! лучше расскажи мне свое горе! деньги, что ль, обронила?

   - Нет... мое не такое горе, - проговорила Полинька, всхлипывая. - У меня нет никого, никого... ни родных, ни знакомых... ни дома, где бы переночевать!

   - Как так, сударыня ты моя, ведь ты здешняя? - с удивлением спросила лоскутница, подвигаясь к Полиньке.

   - Здешняя, - отвечала она.

   - Ну, как же это? ишь, салоп-то шелковый и шляпка... а?

   - Да, но зато ни куска хлеба, ни дома!

   - Да где же ты жила?

   - Меня выгнали оттуда! - в негодовании сказала Полинька.

   - За что? - быстро спросила лоскутница.

   - Я не знаю! - отвечала Полинька и еще сильнее прежнего заплакала.

   - Ах, ты, моя злосчастная! Ну, что же я стану с тобой делать? - растроганным голосом заметила лоскутница.

   - Позвольте мне хоть переночевать у вас, я вам салоп отдам, дайте только мне хоть день пожить, завтра я пойду искать себе места, - умоляющим голосом сказала Полинька.

   - И полно! ну, ночуй хоть и две ночи. Христос с тобой. Ведь ты в покраже не была замешана? а?

   - Что? - в испуге спросила Полинька.

   - В по-кра-же! - отвечала протяжно лоскутница.

   Полинька с отчаянием покачала головой.

   - Ну, так погости у меня, погости; дай я салоп-то твой повешу, а то изомнешь его.

   И лоскутница сняла с Полиньки салоп и стала его рассматривать; долго она вертела его в руках, потом подсела к Полиньке и сказала:

   - Ну, хочешь я тебе деньгами дам? а? ну, сколько возьмешь?

   - Что дадите! - машинально отвечала Полинька, погруженная в свои мысли.

   Мучительно было ее положение. До встречи с Бранчевской она легче вынесла бы и нищету, и бесприютность, и всякое унижение. Но она успела уже привыкнуть к мысли, что Бранчевская ее мать; она уже привязалась к ней. И вдруг все рушилось... А что, если она точно ей мать? И мать выгнала родную свою дочь из дому!

   Лоскутница, как могла, угощала Полиньку, утешала ее, обещала ей сыскать место или работу, а покуда на другой же день усадила ее за перешивку разного тряпья.

   Полинька охотно принялась за дело, радуясь, что может сколько-нибудь заработать и не быть ей в тягость. Лоскутница работала рядом с ней и расспрашивала ее о причине горя. В расспросах старухи было столько участья, столько доброты, что Полинька решилась рассказать ей свою историю с самого детства, до той минуты, как пришла к ней, думая, что по крайней мере старуха не будет бояться держать ее.

   Заваленная грудами тряпья, вооруженная то ножом, то ножницами, старуха внимательно слушала ее, и участие к судьбе бедной девушки, видимо, возрастало в ней. Иногда она переспрашивала ее, справлялась об именах некоторых лиц. Когда же, наконец, Полинька дошла до рассказа, как жила у Бранчевской, какие надежды поселила в ней странная перемена гордой барыни, и как, наконец, ее выгнали, - старуха отбросила ножницы, выпрямилась и уже не спускала глаз с Полиньки. Казалось, она боялась проронить слово, и ужас все резче и резче обозначался на ее безобразном лице.

   - Так это ты?! - наконец вскрикнула лоскутница. - Так они тебя-то, злодеи, выгнали!.. а? так?!

   Голос изменял ей; дрожа всем телом, едва переводя дыхание, она делала отрывистые вопросы, которые удивляли и пугали Полиньку.

   - Сколько тебе лет?

   - Двадцать два! - отвечала Полинька в испуге.

   - Господи! Палагея... да ведь ей имя Палагея... она Палагея! - с рыданьем воскликнула лоскутница. - Голубушка ты моя! - продолжала она, обращаясь к Полиньке. - Голубушка ты! ради-то бога, дай мне перевести дух. Господи, пресвятая богородица! что я наделала? А он злодей... они обманули, обманули меня!.. Слушай, я расскажу тебе. Сядь... сядем, вот увидишь...

   Лоскутница, сильно взволнованная, посадила Полиньку, подле себя на груде тряпья и продолжала:

   - Я давно знавала этого злодея. Он менял мне старые свои вещи, - скряга такой... только как-то раз приходит ко мне... Да... да, именно вот с месяц тому... и завел разговор про одну женщину, Марью Прохоровну. Я знавала ее давно, давно; то есть я не видала ее в лицо: меня, видишь ты, тогда здесь не было... да я писала к ней по одному нужному делу, вот мы так и спознались, и письмо от нее было ко мне. Вот про нее-то да про письмо ее часто я говорила с кумой, а кума моя знается с ним, злодеем: сынишка ее, еще крестник мне приходится, живет у него, у горбатого злодея.

   - Ну, знаю, знаю! - сказала Полинька. - Рыжий, Осипом зовут?..

   - Да, да, - подхватила лоскутница. - Такой озорник, будет еще матери слез с ним... ну, да не о нем я хочу говорить. Господи! я уж и не помню. Да, да! вот он мне и говорит, этот проклятый злодей, отдай я ему письмо, что мне писала Марья Прохоровна. Я дело смекнула; думаю, уж, значит, ему нужно письмо, коли просит, - и говорю: заплати! Вчера и покончили: я за сто рублей и продала ему письмо! Так уж, говорит злодей, по доброте такую сумму даю, а то чего стоит дрянной писанный лоскутишка? и вправду, я и сама рада была. А выходит, ведь я, значит, сгубила тебя, красавица ты моя... да ты бы в золоте ходила!

   Полинька ничего не понимала. Сердце в ней громко билось и болезненно ныло.

   - Так она моя мать? - наконец невольно спросила Полинька, волнуемая темными догадками.

   Лоскутница зарыдала. Она упала лицом к ногам Полиньки, обхватила их руками и радостно проговорила:

   - Матушка, родная ты моя! ведь я знавала твою мать, твоего дядю, твою бабушку. Я их в гроб клала!

   Полинька вскочила.

   - Так не она моя мать? - радостно спросила она.

   - Нет, нет! - отвечала лоскутница. - Твоя мать точь-в-точь как ты была. Она давно умерла.

   - Так зачем же она меня ласкала, зачем отняла образок моей матери? - спросила Полинька.

   - Они ошиблись, ошиблись, моя красавица.

   Лоскутница с восторгом глядела на Полиньку, смеялась, гладила ее волосы, целовала ее руки и все повторяла:

   - Я нашла, нашла ее! Я все, все тебе отдам, - говорила она Полиньке. - Ты будешь со мной жить, ты будешь моя дочь! да, дочь моя! ты не убежишь от меня?

   И она пугливо ждала ответа.

   - Нет, я буду с вами жить! - отвечала Полинька.

   Лоскутница дико засмеялась и стала изо всей силы стучать в стену и кричать:

   - Сюда, сюда, все сюда! я ее нашла! скорее, скорее сюда!

   Дверь распахнулась, и перепуганное семейство шарманщика явилось на пороге.

   - Что, пожар? а? - с ужасом спросил шарманщик.

   Старуха схватила его за руку, подвела, к Полиньке и, остановив перед ней, с странными ужимками сказала:

   - Ну, гляди, немец, ну, гляди!

   - А? что?.. - спросил он.

   Старуха лукаво глядела на него, потом, как девочка, начала смеяться, прикрывая рот рукой. Шарманщик в недоумении глядел то на Полиньку, то на старуху, которая дико смеялась. Наконец она забила в ладоши и, схватив шарманщика за плечи, гнула его книзу.

   - Ну, становись, становись на колени... погляди... а? что? теперь узнал ее! Глаза-то ее, и волосы ее!

   Лоскутница проворно распустила у Полиньки волосы и, торжественно указывая на нее, сказала шарманщику:

   - Ты забыл Катерину, твою невесту? а?

   Шарманщик вздрогнул, радостно всплеснул руками и закричал:

   - Мейн гот! А, мейн гот! {Боже мой! (Ред.)}

   - Что, похожа? а?

   Он закивал головой и не спускал глаз с Полиньки. Старуха сказала ей:

   - Слышь, он тоже узнал тебя! Ну, и вы все, - повелительно продолжала она, обратясь к жене и детям шарманщика, стоявшим в дверях и пугливо смотревшим на эту сцену, - ну, и вы все на колени, просите у нее прощения за него (она указала на шарманщика). Ну же!

   И старуха погрозила им. Полинька умоляющим голосом сказала:

   - Ради бога, скажите мне скорее о матери моей, об отце!

   - Да, тебе надо, надо рассказать, - задумчиво сказала старуха и потом, притопнув ногой, крикнула:

   - Вон, все отсюда, вон!

   Семейство шарманщика выбежало из комнаты, а старуха заперла дверь на ключ. Потом она кинулась к Полиньке и, лаская ее, умоляющим голосом говорила:

   - Погоди, я все тебе расскажу, дай мне прежде насмотреться на тебя, мое солнышко, моя радость. Сколько-то лет я искала тебя, сколько слез пролила!

   И лоскутница начала душить Полиньку в своих объятиях.

  

---