Некрасов Николай Алексеевич - Три страны света

  

   ...На Васильевском острову, тогда еще бедно обстроенном, в шестнадцатой линии, стоял одноэтажный деревянный домишко, довольно жалкий и старый. В комнатке с кривым полом, бледно-зеленоватыми стенами и небольшими, покрытыми льдом окнами, на ветхом диване у овального стола сидела старушка, закутанная в ситцевую кацавейку. На голове ее был чепчик, густая фалбала которого скрывала половину ее доброго лица; сверх чепчика была еще надета шерстяная шапочка. В руках ее было вязанье, и она быстро шевелила спицами. Несмотря на огромную изразцовую печь, возле которой стоял диван, руки старушки посинели от холода, глаза слезились, может быть и оттого, что она поставила себе свечку под нос. Всякий раз, когда петля спускалась, старушка ворчала про себя. Против нее сидела- девушка лет семнадцати, очень красивая; черты лица у ней были нежные, глаза и волосы черные, как смоль. Склонив голову, она прилежно шила. В ее чистеньком, но полинялом ситцевом платьице и во всей обстановке комнаты довольно ясно обнаруживалась нищета. Кроме дивана, стола и стула, на котором сидела девушка, в комнате был еще старый комод; на нем красовался чисто вычищенный самовар с подносами и чашками. По перегородке, отделявшей другое окно комнаты, стояло три стула, а у замерзшего окна маленький столик.

   Тихо было в холодной комнате, уныло и монотонно стучали стенные часы, изредка заглушаемые сухим кашлем, выходившим из-за перегородки, где был также огонь.

   Пробило семь часов; старушка вслух сочла их и тяжело вздохнула, положила чулок на стол и начала дыханьем согревать свои руки.

   - Ничего не вижу, - тихо бормотала она, потирая их, - в глазах застит, а руки словно окоченели, спицы валятся! Эх, и чай-то весь... хоть бы погреться... да что-то и Иван Карлыч нейдет! хоть бы у него заняла. А то и лавки запрут.

   Девушка еще ниже опустила голову и продолжала шить.

   - Катя, скоро ли ты кончишь рубашки? - спросила старуха, еще больше понизив голос.

   - Уж последняя, маменька, - нехотя отвечала Катя.

   Старушка, указывая головой на перегородку, шепнула дочери:

   - То-то, ведь у Мити сапог нет!

   - Опять шептаться! нестыдно вам! - раздался из-за перегородки слабый, но сердитый голос.

   Старушка в испуге приложила руку к губам и, как молоденькая девочка, пойманная врасплох отцом, лукаво глядела на свою дочь и грозила ей пальцем, будто та была всему виной.

   - Ну, вот теперь и замолчали! - с горячностью крикнул тот же голос, и скорые шаги раздались за перегородкой.

   Это восклицание произвело совершенно различное действие на мать и на дочь. Катя побледнела и уколола палец, пугливо подняв глаза на свою мать. Старушка, напротив, обиделась и разворчалась:

   - Ну, что это, Митя, разве можно так понукать? Ну, мы шептались, да замолчали; ну, что тут такого? Мы говорили, - прибавила она более кротким голосом, подмигнув Кате, - говорили, что пора бы ставить самовар.

   - Ну, о чем же тут шептаться?.. Пора, так и поставьте! - отвечал раздраженным голосом человек, ходивший за перегородкой.

   Старушка пожала плечами, покачала головой и задумалась, но через минуту она кряхтя встала с дивана и поплелась к двери, сказав:

   - Катя, посвети!

   Катя встала, пошла вслед за, старушкой и, проходя мимо дверей перегородки, слегка кашлянула. Шаги в ту же секунду замолкли, и ей отвечали таким же легким кашлем. Старушка осталась в темной, холодной и маленькой кухне ставить самовар. Катя возвратилась в комнату. Проходя мимо дверей перегородки, она опять кашлянула и села на прежнее место. Старушка поворчала в кухне, что вода в кадке замерзла, и стала отколачивать лед. Под этот шум Катя на цыпочках подкралась к перегородке, стала на стул и тихо произнесла:

   - Митя, скорее!

   В то же самое время дверь в перегородке скрипнула, и худое бледное лицо, с растрепанными волосами, высунулось в комнату с тихим восклицанием:

   - Катя!

   Девушка легко спрыгнула со стула и подкралась к двери, а между тем бледное лицо показалось над перегородкой, в том месте, откуда ушла Катя.

   - Да где ты?

   Слезы досады слышались в этом вопросе.

   Катя печально улыбнулась. Но Митя страшно рассердился; он подошел к двери и сердито протянул руку к Кате.

   Катя пугливо подала ему серебряную монету.

   - Два рубли, - прошептал он, - а сколько?.. час?

   - Нет, два, - отвечала Катя.

   - Бессовестный! - презрительно сказал Митя.

   - Катя, а Катя! - раздался голос старушки из кухни, откуда запахло дымом.

   Катя быстро кинулась к столу; старушка показалась на пороге и с упреком сказала:

   - Что ты, не слышишь, что ли, Катя?

   - Сейчас, маменька! - складывая шитье, отвечала девушка.

   - Скорее, ишь как задымил самовар; вынеси-ка его в сени.

   Катя побежала в кухню исполнять приказание старушки, а старушка нерешительно подошла к двери перегородки и как будто к чему-то готовилась.

   - Митя, а Митя! - робко произнесла она, заглядывая в щелку дверей.

   - Что вам, маменька? - спросил Митя.

   - Голубчик мой... Митя... у нас... нет чаю! - нерешительно отвечала старушка.

   - Вот деньги! - быстро раскрыв двери, сказал Митя и подал матери монету, которую передала ему Катя, а сам сел к столу, на котором стояла неоконченная копия с портрета довольно тучной купчихи.

   Радостная улыбка озарила доброе лицо старушки, когда она увидела деньги на своей ладони; но вдруг она как будто что-то вспомнила и, глядя в недоумении на сына, спросила:

   - Митя, откуда эти деньги? а?

   - Как откуда? я достал! - быстро отвечал Митя, не поворачивая головы.

   - Как достал? ты никуда сегодня не выходил! Утром я шла в рынок, у тебя их не было, - строго сказала старушка.

   С минуту длилось молчание. Наконец Митя, тяжело вздохнув, отвечал:

   - Я, маменька, эти деньги спрятал было на краски, чтоб окончить вот этот портрет.

   И он указал на толстую купчиху.

   - Ах, боже мой, Митя! - пугливо перебила старушка. - На, возьми их назад. Возьми!

   И старушка вошла за перегородку.

   - Полно, Митя, - продолжала она, - мы и без чаю ляжем! полно! Как это можно тратить их? хуже, работу проволочишь, а вишь, у тебя сапоги худы... жилет-то я штопаю, штопаю... весь в дырах! Сестра что-то ленится: уж как давно взяла рубашки! Ну, впрочем, известно, девушка молодая, не понимает еще хорошенько горя.

   - Что тут говорить! будут деньги, так все купим! - раздражительным голосом перебил Митя и так отчаянно схватил себя за голову, что старушка только махнула рукой и побрела от него... Она села к столу, подняла свои полные слез глаза на образ, висевший в углу, и оставалась неподвижною, пока Катя не внесла в комнату кипящий самовар. Старушка очнулась и, подойдя к самовару, стала греть свои холодные руки.

   Катя вопросительно глядела на стол и на перегородку, наконец спросила громко:

   - Что же, нужно купить чаю?

   - Купи шалфею да меду, - смотри, не больше как на гривенник: деньги нужны, - строго и тихо шепнула старушка.

   За перегородкой Митя сердито двинул столом и быстро вышел оттуда.

   Он был еще очень молод, высок ростом, но страшно, худ. Несмотря на бледность и худобу, в чертах его было поразительное сходство с сестрой. Только на его губах беспрерывно блуждала злая улыбка. Длинные черные волосы придавали его лицу страдальческое выражение. Сюртук его, запачканный красками, лоснился от времени, локти были худы.

   - Разве хорошо по ночам ее посылать? - сердито сказал Митя старушке. - Я сам пойду.

   И с сердцем взяв фуражку и шинель, висевшую в углу на гвозде, он вышел из комнаты. Старушка и Катя тревожно следили за его судорожными движениями, и только когда он ушел, старушка заговорила, крестясь:

   - Господи, что это с ним?.. Разве я ей не мать? - продолжала она, рассуждая сама с собою. Разумеется, я человек бедный; но разве я пошлю свою дочь куда не следует? да и в первый ли раз я ее посылаю в лавочку?..

   Старушка вздохнула

   - Что это, господи! - прибавила она. - И как он страшно иногда стал глядеть, - мороз пробежит по телу!

   И она снова вздохнула тяжелей прежнего. Катя стояла не шевелясь, с поникнутой головой, бессмысленно устремив глаза в пол, На ее еще свежем и юном личике было столько немого отчаяния, что если б пар от кипящего самовара, густо наполнивший холодную комнату, не скрыл этого лица от слабых глаз старушки, то не так бы еще дрогнуло сердце бедной матери. Митя принес чай и сахар, молча положил на стол и быстро удалился за перегородку. Старушка долго пересчитывала принесенную им сдачу и покачивала головой. Но через несколько минут на грустном лице ее появилась улыбка самодовольствия, и она с наслаждением постукивала чашками, перетирая их.

   Катя уселась на прежнее свое место и продолжала шить.

   Вдруг вдали послышались звуки шарманки. Катя боязливо взглянула на свою мать, которая в то время, приподняв дрожащей рукой крышку у чайника, с улыбкой заглядывала, настоялся ли чай.

   Печальные звуки "Лучинушки" слышались все ближе и ближе, наконец раздались у самого окна.

   Старушка прислушалась и весело сказала:

   - А вот и Иван Карлыч!

   И она лукаво посмотрела на Катю, которая вся вспыхнула и с каким-то ужасом прислушивалась к звукам шарманки. Вдруг они замерли, и через несколько минут в кухне послышался шорох и отрывочный, плачевный звук? видно, нечаянно задели ручкой шарманки,

   - Катя, посвети! - с упреком заметила старушка.

   Но было уже поздно: в комнату вошел высокий молодой человек с добрым и кротким лицом. Одет он был очень легко для зимнего времени. Очень потертая бекешь табачного цвета, а под ней, шерстяной вязаный красный шарф, служивший ему вместо сюртука, в руках фуражка с ушками и с кисточкой. Он неловко поклонился старушке и Кате, которая сидела к нему спиной. Катя привстала с работой и, не поднимая от нее лица, поклонилась шарманщику.

   Шарманщик старался улыбнуться, но не мог: губы его окоченели от холоду.

   - Милости просим, садитесь, - приветливо говорила повеселевшая старушка. - Катя, - продолжала она с неудовольствием, обратясь к дочери, - Катя, что же это ты, подай кружку!

   Катя поспешно кинулась в кухню.

   Шарманщик бил свои красные руки одну об другую, дышал на них, грел их над самоваром и в то же время следил за Катей.

   - Палагея Семеновна, - обратился он к старушке, выговаривая слова не совсем чисто по-русски, - ваш дочь из лица похудела...

   Старушка вздохнула и печально отвечала:

   - Ох, Иван Карлыч, невеселая им жизнь-то! они у меня и без того слабые; да еще работа! оно, знаете, не расцветешь.

   - Маменька! - чуть не рыдая, произнесла Катя, появляясь на пороге и указывая головой на перегородку.

   Старушка печально махнула ей рукой и замолчала.

   - Ваша здоровье, Катерина Петровна? - застенчиво спросил шарманщик, поглядывая с робостью в то же время то на мать, то на дочь.

   Катя ответила; "хорошо-с" и скрылась в угол комнаты.

   - Митя, хочешь чаю? - спросила старушка.

   - Нет! - сердито отвечал Митя, но в ту же минуту прибавил более кротким" голосом: - Не хочется, маменька.

   Шарманщик, услышав голос Мити, привстал и уже хотел поклониться, но опомнился и сел опять.

   - Налейте чаю, я подам брату, может, он и выпьет, - подойдя к столу, тихо сказала Катя.

   - "Отнеси, - радостно прошептала старушка и с упреком прибавила: - он не так на тебя сердится.

   Катя взяла чашку и пошла к брату за перегородку; Положив голову на руки, Митя сидел у стола, по которому валялись краски и кисти; две нагорелые свечи тускло освещали портрет толстой купчихи и неоконченную копию. При появлении сестры Митя быстро поднял голову, и на его впалых щеках показался яркий румянец. Катя поставила чай и, встретив глаза брата, отчаянным жестом указала на другую комнату. Краска бросилась ей в лицо, и она закрыла его руками.

   Митя, ломая руки и весь дрожа, с упреком смотрел на сестру: Катя быстро отняла руки от лица, вытерла слезы и с испугом посмотрела на него. Он был угрюм, и лицо его выражало упрек и отчаяние. Катя принужденно улыбнулась, поправила волосы, ласково кивнула головой брату и вышла. Проводив ее глазами, Митя вскочил со стула и кинулся к мольберту, стоявшему в углу с большой картиной, покрытой простыней; он судорожно сдернул простыню, схватил свечу, поднес к картине и отшатнулся немного.

   Картина была только еще начата. Для одного творца ее доступны были неопределенные, бледные черты, обозначавшие фигуру женщины в полулежачей позе.

   Митя долго глядел на начатую картину, и на губах его блуждала какая-то злая улыбка. Но вдруг его лицо стало смягчаться; он поставил свечу на стол, уселся с ногами на оборванный диван и не спускал с своей картины глаз, полных необыкновенного блеска.

   Между тем у самовара старушка пресерьезно рассказывала свои сны шарманщику, который внимательно слушал ив то же время не спускал глаз с Кати, усевшейся за свою работу. Старушка усердно угощала и занимала шарманщика, который в свою очередь передавал ей все, что заметил в продолжение дня на улице.

   - Вот уж богатые-то похороны я видел сегодня! что каретов, каретов-то, а позади за гробом народу сколько шло!

   - Богатому, Иван Карлыч, с-пола-горя и умирать-то, - заметила со вздохом старушка и тихо прибавила: - ну умри я теперь, право лучше было бы: меньше им забот; да как вспомнишь, что траты-то им будет, так сердце кровью обольется.

   Катя с упреком взглянула на мать и указала на перегородку.

   - Старушка потупила глаза и завела совершенно посторонний разговор.

   Пробило девять часов, шарманщик встал и раскланялся с Катей и со старушкой, которая побрела за ним в кухню и вышла проводить его в сени. Казалось, она хотела что-то сказать ему, и когда он уже начал сходить с крыльца, старушка робко произнесла:

   - Иван Карлыч!

   - Что вам нужно, Палагея Семеновна? - спросил шарманщик.

   Старушка, запинаясь, сказала:

   - Батюшка, нет ли у вас мне взаймы?

   - Сколько желаете? - смущенным голосом спросил шарманщик и начал шарить в кармане.

   Он вынул худенький носовой платок, развязал узелок, и два гривенника блеснули в темноте.

   - Еще тридцать копейка меди есть, - заметил он, шаря в другом кармане, - это мне барыня выкинула из форточки.

   Старушка закрыла лицо руками и дрожащий голосом сказала:

   - Право, мне совестно; а что делать! хоть умирай! Митя болен, да еще картину к выставке задумал: расход большой, а работы заказной нет, да и время у него на свою картину идет... Ей-богу, иной раз подумаешь, да за что же это нас так бог наказал? за какие грехи тяжкие? Сегодня, голубчик Иван Карлыч, я взяла у Мити два рубля; он их отложил было на краски; ведь если красок-то не купить, так хуже будет: просто есть нечего будет; а вот скоро и за квартиру срок!

   Старушка расплакалась. Шарманщик утешал ее, как умел.

   - Ах, право, тяжело жить, - рыдая, говорила старушка, - и за что я их век заедаю?!

   - Палагея Семеновна, ну, как можно! - восклицал пугливо шарманщик.

   Пока старушка плакала в сенях, дочь ее также рыдала, стоя за перегородкой у брата, который ходил скорыми шагами и умоляющим голосом говорил:

   - Не плачь, перестань, она ничего не узнает!

   - Митя, Митя! мне страшно! - с ужасом сказала сестра.

   - Ну, не надо! я все брошу! - в отчаянии закричал Митя, схватив себя за голову. - Я дурак, ну, где мне, нищему, быть художником!

   И он, весь дрожа, сел у стола, взял палитру и краски и с язвительной улыбкой смотрел на неоконченную копию толстой купчихи.

   Под окнами раздались печальные звуки "Лучинушки". Катя вздрогнула и, сказав решительно: - Я завтра не пойду! - выбежала от брата. Он бросил далеко от себя палитру и кисть и страшно закашлялся.

   В это время старушка с принужденно веселой улыбкой вошла в комнату, но продолжительный кашель сына опять вызвал слезы на влажные еще глаза ее.

   - Митя, полно работать, - нежно сказала она, - ляг... хочешь, я тебе грудного чайку сделаю? самовар не остыл еще.

   - Не надо! - слабо отвечал Митя.

   - Катя и старушка по-прежнему уселись у стола и молча работали. Наконец старушка посмотрела на часы и, зевая, сказала:

   - Ого! скоро десять часов. Митя! Митенька! не хочешь ли поужинать?.. а?.. Чай, простыли, - продолжала она, рассуждая сама с собою. - Я чуть только протопила сегодня печку-то.

   - Нет, я ничего не хочу! - отвечал Митя. Старушка покачала головой и, обратясь к Кате, спросила:

   - А ты хочешь ужинать? Катя замотала головой.

   - Ну, и я тоже не буду, - сказала старушка. - Оно и лучше: завтра, небось...

   И старушка нахмурилась и договорила шепотом:

   - Завтра, небось, придет опять Дарья к нему, надо позавтракать дать!.. Господи! кажись, я бы лучше согласилась, чтоб дочь моя умерла, чем этакой сделаться, как она. И что за охота Мите непременно ее брать? чай, есть и другие натурщицы.

   Сильный кашель раздался за перегородкой, и Митя сказал:

   - Что вы все бормочете? пора бы вам спать!

   - Ну, что я такое сказала, Митя? - разгорячась, возразила старушка. - Уж нынче ты мне рот не даешь раскрыть, - продолжала она запальчиво. - Право, ты такой чудной стал! уж не приворожила ли она тебя? слова не дашь сказать о ней! уж как хочешь, а она нехорошая женщина! вот что!

   Старуха спохватилась и со страхом ожидала ответа на свои слова.

   - Как вам не стыдно! ну, не все ли равно трудиться? ведь она тоже себе хлеб достает. А вы как наладили на одно, так вот ничем вас не разуверишь. И что она вам такое... разве она что дурное делает?

   Митя тоже горячился.

   - Уж ты мне лучше не говори, не говори о ней, - вся покраснев, перебила его старушка. - Я вот что тебе скажу, - продолжала она решительным голосом: - если, боже упаси, что случится... Она уж хвастает и нос подымает у меня в доме... я брошу все!.. я в богадельню пойду, а уж жить с такой женщиной не буду! да, не буду!

   И старушка застучала кулаком по столу и залилась слезами.

   Катя во все время, пока разговаривала старушка с сыном, зажав уши, лежала головой на столе, и когда старушка заплакала, она вскочила со стула и выбежала в кухню.

   Старушка продолжала всхлипывать и говорила:

   - Ты, кажется, брат Катин, и на порог бы ее не должен пускать. Она, чего доброго, и ее такой же сделает. Я слышала, каково тихонько куда-то звала Катю танцевать! Митя! Митя! смотри! - возвысив голос, заключила старушка.

   За перегородкой была мертвая тишина, никакого ответа. Старушка позвала Катю и очень рассердилась, заметив, что у ней красны глаза.

   - Господи, уж мне нельзя слова сказать! ну, зачем замечать, что я сержусь! старый человек иногда неволен в своих словах!

   И добрая старушка, при глубоком молчании сына и дочери, искренно обвиняла старость и сердилась от души на нее.

   Пришло время ложиться спать. Катя постлала постель на диване для своей матери, которая этим временем стояла на коленях у образа, шептала молитву и усердно клала земные поклоны. Окончив молитву, старушка поправила себе подушки и нежно сказала:

   - Митя, прощай!

   - Прощайте, маменька! - глухим голосом отвечал Митя.

   Катя поцеловала у старушки руку. Старушка заботливо перекрестила свою дочь. Кряхтя улеглась она в постель, а Катя в головах ее сделала себе из стульев кровать и тоже легла. Старушка, засыпая, рассуждала:

   - Ну, вот мало, мало, а пойдет фунт мыла - сорок копеек, на реку два гроша, да поденщице четвертак, а еще, чего доброго, одним днем не управится. Катя, а сколько чистых рубашек у Мити осталось? а?

   Катя, закутавшаяся в одеяло с головой, отвечала:

   - Две!

   - Ах, господи! надо скорее вымыть белье-то. Господи, господи! - позевывая, повторяла старушка.

   Наконец в комнате настала тишина. Старушка и Катя уже не ворочались на своих постелях. Митя тихо вышел из-за своей перегородки и подошел к постели матери. Старушка вздрогнула и, открыв глаза, перекрестилась

   - Ах, господи! Митя! - сказала она. - Я тебя испугалась, вздремнула.

   И она, протирая глаза, старалась улыбнуться.

   - Прощайте!

   И Митя поцеловал мать, которая, обхватив шею своего сына, нежно его целовала в лоб и в глаза и шептала дрожащим голосом:

   - Митя, голубчик, не сердись на свою ворчунью мать! ну, ты знаешь, я старый человек, да еще горе, я вот разворчусь да надоедаю вам!

   - Маменька! не сердитесь вы на меня, - сказал он голосом, полным глубокого чувства.

   - Чего сердиться?

   И старушка еще жарче стала целовать своего сына, который также отвечал ей ласками. Она с радостью поглядела ему в глаза, пригладила его длинные волосы и с упреком сказала:

   - Ну, что ты, Митя, все худеешь! ты береги себя, я уж стара, - тихо прибавила она, - ну, если что случится, что тогда будет с ней?

   Она указала головой на Катю и продолжала чуть слышно:

   - Иван Карлыч вот уж сколько раз мне говорил, что желает на ней жениться, и давно бы женился. Да уж мы, верно, такие несчастные. Ведь, право, отчего же это? а, Митя?.. Все шло хорошо, а как задумал он жениться, отец у него умер, банкрут оказался, магазин закрыли. Нищий просто стал, как и мы. А я было уж радовалась: думала себе, устрою Катю, легче тебе будет; ан нет, еще хуже стало!

   - Жаль, очень жаль его; он честный человек, - задумчиво заметил Митя.

   Старушка радостно улыбнулась, притянула Митю к себе и, указывая глазами на Катю, тихо сказала:

   - Она что-то изменилась к нему! уж не оттого ли, что он обеднел? - пугливо спросила старушка.

   - И полноте! - перебил Митя.

   - То-то, голубчик, мне бы страшно подумать, что моя дочь такая. Она хорошо знает, что ее мать пуще всего не любит - это спеси да гордости. Она, верно, помнит, что я вам рассказывала, как я вышла замуж за вашего отца. Чем мне ни грозили: и что мои дети-то солдаты будут, а муж непременно пьяницей будет, только потому, что он был музыкант, а его отец был крепостной, да барин отпустил на волю; я на все плюнула! Меня тетка выгнала из дому, ничего не дала, а слава богу, дай всем такого счастья, какое я имела, как жила с ним! Если бы не вы, я его бы не пережила: так мне было тяжело одной. Ах, Митя, кабы твой отец был жив, не горевали бы мы так с тобой, жили бы весело!

   И старушка украдкой вытерла слезы и с принужденной веселостию продолжала:

   - Ну уж, Митя, как-нибудь пробьемся до сентября! авось, бог даст, справимся. Я бы и не пикнула: слава богу, сыта! да вот что: на вас-то глядя, у меня сердце надрывается. Ни платья, ни сапог, шинелишка холодная, а время зимнее, да ты же еще и кашляешь.

   - Ну, что делать, погодите, маменька, вот если мне удастся картина, что я начал... о! я тогда не буду двадцать раз рисовать какую-нибудь тупую рожу, вот как теперь. Все одно и то же за какие-нибудь пять рублей. У меня будут покупать картины и заказывать, а если пошлют в Италию... ах, маменька!

   И Митя в каком-то восторге обвил шею матери и заплакал. Долго мать и сын мечтали о будущем счастии. Пробило два часа.

   - Митя, пора спать! - заметила старушка.

   - Да, пора, прощайте!

   И Митя простился с матерью и пошел за перегородку. Долго он еще сидел у стола с карандашом в руках и что-то рисовал. Глаза его блистали, румянец ярко играл на щеках, и веселая улыбка не сходила, с его губ. Портрет толстой купчихи и копия с него были брошены под стол. Свечи догорели. Митя с неудовольствием оставил карандаш и кинулся на диван, но, прежде чем заснул, долго еще кашлял...

   Утром, едва рассвело, Катя встала, не спуская глаз с матери, еще спавшей, оделась, накинула старый салоп и шляпку и на цыпочках прокралась в кухню. Через минуту мимо замерзшего окна мелькнула ее тень. В это самое время дверь скрипнула в перегородке, и Митя высунул голову и пугливо оглядел комнату. Улыбка удовольствия разлилась по его изнеможенному лицу при виде пустой кровати сестры, и он проворно притворил дверь.

   Пробило девять часов. Старушка перевернулась на другой бок. Митя высунул голову и тревожно смотрел на мать, которая, не открывая глаз, сказала:

   - Катя, а Катя? вставай!

   Митя на цыпочках прокрался в кухню и стал шуметь в ней.

   - А, ты уж встала, ну?.. сейчас, сейчас... заболталась с вечера! - пробормотала старушка и замолкла.

   Митя выглянул из кухни и, видя, что мать опять заснула, прокрался в свой угол и занялся около своей картины. Он так углубился в работу, что не слыхал, как старушка проснулась. Она сидела на постели и ощупывала голову и грудь.

   - Катя, Катя! - слабым голосом сказала старушка.

   Митя кинулся в комнату и быстро спросил:

   - Что вам?

   - Катю мне нужно! пошли ее ко мне, Митя! - и, как бы рассуждая сама с собою, она продолжала: - Верно, это я вчера в сенях простудилась?.. Что-то так тяжело!.. да где же Катя? - с сердцем спросила старушка.

   - Я ее послал купить мне красок, - отвечал Митя из-за перегородки.

   - Уж, право, Митя, мне, признаться, не нравится, что ты ее стал так часто усылать из дому: она девушка молодая, чего доброго, еще встретится кто с ней да... Ох! - вскрикнула вдруг старушка: - что-то колет в грудь!.. Митя, вынь хоть ты мне фуфайку из комода: такой холод здесь!

   - Истопить, что ли? а вы полежите, - сказал Митя, выглянув из двери.

   Старушка горько улыбнулась и сказала:

   - Истопить?.. ах, Митя, Митя! у нас еще вчера дрова все вышли.

   В кухне послышался шорох. Митя кинулся туда, а старушка радостно крикнула:

   - Катя, что ли?

   Ответа не было. Из кухни слышался шепот. Старушка с беспокойством стала прислушиваться, и вдруг на ее лице показались сильное беспокойство. Она стала одеваться И крикнула:

   - Митя! да с кем это ты говоришь?

   Митя, бледный, вошел в комнату: руки его дрожали, губы как-то странно улыбались.

   - Кто? Катя? - спросила мать.

   - Нет!.. это... Дарья приходила... спрашивать, нужна ли она сегодня? - задыхающимся голосом отвечал Митя, стараясь повернуться спиной к матери.

   - Она не нужна сегодня тебе? - радостно спросила старушка.

   - Нет, нужна, - отрывисто отвечал Митя.

   Старушка тяжело вздохнула.

   Через десять минут все было прибрано старушкой, которая охала, что Катя долго нейдет и что у ней боль в груди.

   Митя, не отвечая на вопрос "куда он?", накинул шинель и ушел. Через четверть часа Катя возвратилась домой, а вскоре за ней воротился и Митя. Старушка, поворчав, улеглась на диван, жалуясь на холод. Катя села шить, прибрав все в кухне и в комнате. Кушанье не готовилось, потому что не было дров. Митя сидел за работой, по временам вставал и ходил скорыми шагами за своей перегородкой. Вдруг сильный стук раздался из кухни. Старушка вскочила с дивана и кинулась туда, Катя, побледнев, тоже привстала, и Митя поспешно раскрыл свою дверь.

   - Что, дома? - громко, насмешливым голосом спросил кто-то,

   - Дома, пожалуйте к нему! - холодно отвечала старушка, возвращаясь в комнату. - Митя, к тебе пришли, - сказала она.

   Позади старушки шла высокая, стройная женщина. Черты лица ее были неуловимы: оно было изрыто страшными рябинами; глаза дико блестели под нависшими веками, густые брови были местами как будто выжжены; черные волосы резко выставляли глубокие рябины на открытом лбу. Она как-то надменно улыбалась, идя позади старушки.

   - Катерина Петровна, здравствуйте, - закричала, смеясь, высокая женщина и сделала было шаг к Кате, но старушка заслонила ей дорогу и, указывая на дверь к Мите, сказала:

   - Нет-с, сюда!

   - Я знаю дорогу! - нагло отвечала высокая женщина и опять крикнула Кате:

   - Ишь, какая гордая! не хочет и поклониться мне! ха, ха, ха!

   Митя распахнул дверь. Смех замер на губах высокой женщины: потупив глаза, молча вошла она за перегородку.

   Старушка с ворчаньем улеглась снова на диван, а Катя, закрыв лицо шитьем, сидела неподвижно.

   Высокая рябая женщина была та самая натурщица Дарья, которую старушка так не любила. Благодаря болтливости соседок старушка узнала, что Дарья была очень коротка с ее сыном еще до ее приезда в Петербург... Она боялась дальнейших последствий этой старинной связи.

   За перегородкой слышалось шептанье и грубый смех Дарьи, в котором было что-то дикое и натянутое.

   Не прошло часу, как Дарья громко сказала:

   - Я устала и есть хочу!

   - Еще хоть десять минут, - умоляющим и тревожным голосом сказал Митя.

   - Десять да десять минут - вот тебе и целых полчаса! - бормотала Дарья.

   Старушка, нахмурив брови, поднялась, вошла в кухню, и скоро застучала тарелками.

   - Катерина Петровна! мне, что ли, ваша матушка-то готовит кушать? а? - тихо спросила Дарья, потягиваясь и выходя из-за перегородки. - Уф! что-то устала, да и холод какой у вас сегодня!

   И Дарья повернулась спиной к Кате и сказала:

   - Потрудитесь-ка застегнуть мне платье.

   Катя, побледнев, с ужасом глядела в кухню.

   - Ну, что же?

   И Дарья захохотала.

   - Дарья! перестань! ты не в трактире! - грозно сказал Митя.

   - Господи, уж будто я не вижу, где я! разве нельзя и смеяться при его сестре? ишь, как важно! за завтрак хочет, чтоб я два часа сидела, да еще и не пикнула! Ну-с, а вы устаете, Катерина Петровна? - спросила Дарья у Кати.

   Митя быстро выскочил из-за перегородки и закричал:

   - Замолчи!

   Дарья вся вспыхнула.

   Страшен был взгляд, брошенный ею на Катю и на ее брата.

   - Ну, что вы раскричались? - сказала она с презрением. - Разве я хуже, что ли, вас, да и она... что такое?..

   И Дарья указала на Катю. Катя затрепетала и, слабо вскрикнув, кинулась к брату, который, обняв сестру одной рукой, другой указывал на кухню и грозил натурщице.

   Вдруг старушка вошла в комнату и застала эту немую и странную сцену.

   - Дарья! - покраснев и задыхаясь от гнева, сказала она. - Прошу убираться из моего дому; здесь живут честные люди!

   Дарья вопросительно взглянула на Митю.

   - Маменька! - произнес он с укором и ужасом.

   Это невольное восклицание страшно раздражило старушку, и, вся задрожав, она закричала, указывая на дверь:

   - Вон отсюда!

   Дарья вздрогнула и дико оглядела всех; на ее рябом и безобразном лице мелькнула на одну секунду какая-то робость; она потупила глаза; но вдруг, будто сделав над собою усилие, она тяжело вздохнула и гордо подняла голову; лицо ее все задергалось, и она залилась диким и презрительным смехом, который потряс всех. Заметив это, Дарья одушевилась, глаза ее заблистали, грудь поднялась высоко от ускоренного дыхания, и, злобно глядя на старушку и ее детей, она сказала:

   - Так я, по-вашему, нечестная женщина? а? так меня вы выгоняете из вашему дому?.. Уж если на то пошло, так знай же, что твоя...

   С раздирающим криком "молчи!" Митя в эту секунду кинулся к Дарье, схватил ее за плечи и вытолкнул в кухню. Захлопнув дверь, он стал к ней спиной, как бы защищая вход, но он едва стоял на ногах, дико глядя на мать и на сестру, рыдавшую на груди старушки.

   Все это так быстро совершилось, что старушка едва верила своим глазам. Опомнясь от первого испуга, она стала утешать свою дочь, горько рыдавшую.

   - Полно, дурочка, ничего! так ее и надо проучить! ишь, как нос подняла, и диво бы кто, а то натурщица! уж известно, что за птица натурщица!

   - Отчего ж... - вырвалось у Мити, но в то время Катя упала на колени перед матерью, и он замолчал в каком-то новом испуге.

   - Митя! - закричала старушка. - Господи! что это с ней?.. Боже мой! это все она, скверная женщина, перепугала ее!

   Катя ломала руки, била себя в грудь и страшно рыдала у ног матери, которая тоже заливалась слезами, продолжая бранить Дарью и всех натурщиц.

   - Митя! видишь, что она наделала? не позволяй ей больше приходить!

   Митя, бледный, с блуждающими глазами, в каком-то ожидании смотрел на сестру. Он вздрогнул при словах матери и с презрением сказал:

   - Это последний раз, что она была здесь!

   Через час в комнате с замерзшими окнами все было по-прежнему. Бедным людям даже некогда предаваться долго своему горю. Катя, еще с красными глазами, шила у окна. Старушка бодрилась и тоже взяла свой чулок. Только Митя лежал за перегородкой и поминутно кашлял. Об обеде никто и не упоминал.

   Старушка поминутно поглядывала на свою дочь, которая, заметив это, еще усерднее шила.

   - Катя, хочешь кофею? - спросила старушка.

   Катя с удивлением посмотрела на мать. Кофей в их хозяйстве считался роскошью. Теперь старушка желала сколько-нибудь развеселить свою дочь.

   - Нет-с, я не хочу! - отвечала Катя.

   Через несколько времени старушка сказала:

   - Господи, что это так мне сегодня хочется кофею!

   И побрела в кухню.

   Катя улыбнулась вслед ей, поняв ее хитрость.

   Вечером, как только послышались печальные звуки "Лучинушки", Митя накинул шинель и вышел из дому. Он шел очень скоро и через полчаса вошел в раскрытую калитку каменного дома. Пройдя пустой и огромный двор, он подошел к деревянной лачужке, спустился несколько ступенек по каменной лестнице и раскрыл дверь. Холодный воздух в минуту наполнил всю комнату. Митя закашлялся.

   - Кого нелегкая принесла? - крикнул кто-то.

   Пар поднялся вверх, и яркий огонь на тагане осветил грязную маленькую кухню. Безобразная горбатая старушонка, с седыми волосами, выбивавшимися из-под черной косынки, стояла у огня и что-то ворчала, шевеля подбородком, который выдавался клином.

   - Дарья дома? - спросил Митя.

   - А кто ее знает! - крикливо отвечала старушонка, мешая что-то в горшке. - Я сама не была дома. Машка, а Машка! дома Дарья? - закричала старушонка, заглянув на печь, которая была увешана сухими травами и какими-то кожами.

   - Дома; а что? - отвечало точно такое же безобразное и старое существо, которое, сидя на печи, гадало в, карты.

   - Мне нужно ее видеть, - сказал Митя.

   - Лучше приди завтра: чай, не узнает и родного отца теперь! - со смехом отвечала та, которую товарка ее назвала Машкой.

   Митя пошел к двери, Машка свесила с печи свое безобразное сморщенное лицо и весело сказала:

   - Сестрица, а сестрица!

   - Ну, что! - нехотя отвечала старушонка, занятая стряпаньем.

   - Она, вишь, была такая печальная, все ревела... Я ей и купила вина, выпей, говорю, легче будет! Ха! ха! ха!

   И обе старухи залились отвратительным смехом.

   Митя в это время вошел в комнату Дарьи, которая сидела, опершись локтями на стол и закрыв руками лицо. Перед ней стояло вино и нагорелая свеча.

   В комнате было грязно, стены посырели от сырости; кровать, стоявшая в углу, была вся измята; подушки были разбросаны по полу. На комоде стоял небольшой туалет. Зеркало в этом туалете было разбито в мелкие куски.

   Митя, кусая губы, глядел на Дарью, которая не слышала его прихода.

   - Дарья! - сказал он растроганным голосом. Дарья вскочила на ноги. Увидав Митю, она нахмурилась, сжала кулаки и сквозь зубы спросила:

   - Что... опять меня бить?

   Митя закашлялся и слабым голосом сказал:

   - Как тебе не стыдно! посмотри, похожа ли ты на женщину.

   Дарья была страшна: рябое ее лицо было красно, глаза опухли и дико блистали, сжатые кулаки и злая улыбка придавали ей еще более грозный вид.

   - Ну, что ж? если не похожа на женщину, так кто виноват? ты!

   И Дарья села на стул, подперла голову рукою и смотрела на одну точку. Слезы потекли градом по ее рябому лицу.

   Митя тоже стоял в каком-то раздумьи. Увидав слезы Дарьи, он окликнул ее. Дарья вскочила и вытерла слезы, потом язвительно усмехнулась и налила себе вина.

   - Я не дам тебе больше пить! - повелительно закричал Митя и выхватил стакан из ее рук.

   Дарья засмеялась и спросила:

   - Пить мне нельзя, а бить меня можно?

   - Кто же тебя бил? - в отчаянии закричал Митя.

   - Ты! - задыхаясь от ярости, отвечала Дарья.

   - Неправда, ты лжешь! я тебя вытолкнул, потому что ты чуть не выболтала всего! - плачущим голосом сказал Митя.

   - А зачем твоя мать меня назвала нечестной женщиной, и при тебе? а?

   И у Дарьи все лицо задрожало.

   - Если я тебе позволяю, - продолжала она, - многое м