Главная » Книги

Краснов Петр Николаевич - Largo, Страница 7

Краснов Петр Николаевич - Largo


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22

о подлинном, а не христианском братстве, владеет этими людьми и скоро захватит весь мир. И вам надо их послушать.
   - Это народ? - спросил Петрик.
   - Да, отчасти... Это - от народа. Ведь вы, милый Петрик, даже и солдатиков своих не знаете. Только лошади... лошади...
   - Ну, это, положим... - надулся Петрик.
   - Так вот слушайте. Будет восемь человек и все нашей партии.
   - Форменная массовка, - сказал Портос.
   - Беседа... Я вот что даже припасла, - Агнеса Васильевна показала на большую восьмирядную гармонику, лежавшую в углу комнаты.
   - Что ж, поиграем, - сказал Портос.
   - А вы играете?
   - Когда-то с сыном кучера как еще наяривал. И "Светит месяц", и Камаринского, и вальсы чувствительные. Горничные, слушая меня, таяли в собственном поту. Сидя на меcте, чернели под мышками, аж смотреть было жутко. Эмоция такая.
   - Так вот... Будет у меня Алексей Алексеевич Фигуров, товарищ Максим. Он - писатель, народник. И сам в народ хаживал. В Нижнем Новгороде за писания свои в тюрьме сидел и по приказу Государя освобожден. Личность замечательная, самобытная.
   - Посмотрим, сказал слепой, - кинул Портос.
   - Потом будет Петр Робертович Глоренц, несмотря на немецкую фамилию, чистокровнейший русак. Идеалист и мечтатель и знает одиннадцать языков, проповедник эсперанто. Был политическим эмигрантом - и в 1905 году, когда повеяло весною, вернулся на родину.
   - Послушаем, сказал глухой.
   - Дальше - Аркаша Долгопольский - семинарист бывший, большой фантазер. Потом Кетаев, Кирилл Кириллович, в недавнем прошлом диктатор на Урале.
   - Как же он на свободе?
   - Попал под амнистию прошлого года. Потом Bеpa Матвеевна Тигрина... образованием не блещет, но... темперамент!
   - А она хорошенькая эта Львицына?
   - Тигрина! Портос... Очки в роговой оправе, лицо - луна, или скорее невыпеченный блин и тусклые рыбьи глаза.
   - Словом - патрет! Смотреть аж тошно. И притом темперамент. Аж жутко стало!
   - Не судите ее строго. И ей места под солнцем хочется. А она шесть лет в ссылке была. К ней в пару - сельский учитель Павлуша Недачин. Образования тоже не яркого, но учительствовал долго. Ну-с, и затем обещали быть сам Жорж Бреханов и Борис Моисеевич Маев.
   - Значит, без иудея не обойдется.
   - Нельзя, Портос. Надо вам и к этому привыкать.
   - Ну-с хорошо, Агнеса Васильевна, а собственно "для почему" вы меня с Петриком на такую массовку притянули?
   - Чтобы открыть вам глаза... Чтобы вы поняли, что вы - песчинка в море... Что ваши взгляды, ваши мысли - отжили и что встает, поднимается за вами новая сила. Раскопана, поднята новь... И вы подумаете - с нею вы, или против нее?
   - Рискованная штука. А ну - караул закричим.
   - Не закричите.
   Портос задумался, помолчал немного и серьезно сказал:
   - Что же, Агнеса Васильевна, как говорится - в час добрый... Слушаю же я у профессора Тропарева речи Стасского, читаю запрещенные и, именно потому ходкие, вещи графа Толстого, слушаю, как генерал Полуянов проповедует выборное начало в армии, почему не послушать мне и ваших безбожных людей?.. Но только - вдруг: - полиция нагрянет... Мне-то ничего, я отверчусь, а бедному Петрику всю карьеру испортите. Как он вернется тогда в свой лихой Мариенбургский.
   - Можете быть спокойны... Меры приняты.
   В прихожей зазвенел колокольчик.
   - Ну что же... Теперь уже поздно трубить отступление. Послушаем, что говорят гонимые.
   - Что говорит Россия и интернационал, - значительно кинула Агнеса Васильевна и пошла встречать гостей.
  

XXXIV

  
   Гости пришли тремя партиями - три, три и два - почти все одновременно. Офицеры, хотя было видно, что они были предупреждены о них, стесняли и они расселись по комнате, по углам, на тахте и разговор не вязался.
   - Какая весна-то, - сказал Бреханов. - И в Швейцарии такой не увидишь. Я Неву переезжал - так такой привольный воздух. Прямо с моря ветер.
   - На Байкальском озере так вот пахнет, - сказал Кетаев.
   - Да... Каждому из нас есть, что вспомянуть, - значительно сказал Глоренц. - И как подумаю, прихожу к убеждению... Весна, что-ли, на меня так действует... Пора начинать строительство. - Он пугливо покосился на Портоса.
   - Какое строительство? - спросил Портос.
   - Строительство новой, лучшей жизни.
   - Это очень интересно... Как же вы представляете себе эту новую жизнь?
   Глоренц, белобрысый человек с безцветным, плоским, рыбьим лицом, с светлыми бровями, бледными щеками, с не то седой, не то белокурой бородкой и большими узловатыми руками, в поношенном просторном пиджаке с мягким не первой свежести воротничком, весь завозился, заерзал, как ученик на экзамене, и заговорил, волнуясь и путаясь.
   - Видите-с... Нужно вам сказать... я лингвист... Я одиннадцать языков знаю... И теперь говорю только на эсперанто... Дивное изобретение-с для создания человеческого братства и всемирных соединенных штатов-с. У меня на сей предмет два плана-с... Так сказать, большая программа, максимум... то есть для начала максимум, потом-то все больше... больше захватит.
   - Так как же - большая программа? - спросил Портос, всем своим видом показывая чрезвычайное внимание.
   - А вот-с... Представьте город-с...Очень современный... Последнее слово науки... Ну, натурально, в Америке. Пусть американцы и деньги на это дадут.
   - Капиталисты?... миллиардеры?...
   Глоренц поморщился. В разговор вступил Маев.
   - Ну и что же?.. Отчего не взять?.. Они дадут.
   - Сомневаюсь, - сказал Портос, - не такие они дураки и вахлаки, как наши Московские купцы-толстосумы. Ну, хорошо, положим - дали. Так как же город?
   - Все, представьте, последнее слово науки. Канализация, электрофикация, всюду механизмы... Никакой прислуги. Ну и сады, натурально. Дома - термитники, - без окон. Искусственный свет, химически чистый воздух... И тут братская жизнь... Все, знаете, равны. У каждого одинаковая квартира и все распределено поровну. Солнечные этакие ванны на крышах... Славненько так...
   - Ему солнышка на час и другому на час... А вдруг-таки другому-то солнышко облаком застит?
   - Это все можно предусмотреть, - сказал, напирая по-семинарски на "о" Долгопольский. - Наука, она все может.
   - Да можно искусственные солнца в случае чего поставить, - сказала Тигрина, дама или девица, обликом напомнившая Портосу скопца из меняльной лавки.
   - Конечно... Очень даже можно, - сказал Недачин. - Ультрафиолетовые лучи лучше настоящего солнца.
   - Так - город... Только город, - сказал Портос. - Но это так немного для программы-максимум?
   - Для начала... Потом, значит, это всем ужасно как даже понравится и по всему миpy станут такие города.
   - Да это прекрасно... Хотя вот, Петр Робертович, что меня смущает... Это... все-таки капиталисты? Ну их в болото! Просить... нам, социалистам!.. Я бы даже эксы предпочел... А что такое ваша программа-минимум?
   - Кооператив-с, - разводя руками, сказал Глоренц.
   - То-есть лавочка, где торгуют во славу третьего интернационала селедкой и гвоздями, керосином и мылом, мятными пряниками и луком.
   - Это разовьется-с, - сказал Глоренц. - С этого начать.
   Фигуров, товарищ Максим, поспешил ему на помощь.
   - Видите, товарищ Портос, вы смутили товарища Глоренца. Вы заговорили сразу о будущем, об отдаленном будущем. Все это, все наше дело, надо начинать с настоящего момента, с сегодняшнего дня. Я спрошу вас, офицера, можно ли быть довольным теперешним порядком, настоящим строем, настоящим, скажем, режимом?
   Портос не ответил. В наступившей тишине Петрик отчетливо услышал, как Бреханов шепотом спросил Агнесу Васильевну:
   - Вы уверены в офицере?
   - Да... да... - быстро ответила Агнеса Васильевна. - Он уже давно в партии.
   Петрик почувствовал, как кровь бросилась ему в голову. У него обмякли ноги. Он хотел встать и не мог. Так и просидел он в углу, не проронив ни слова, точно пришибленный, и слушал, как смело и резко возражал Портос. Ему хотелось проверить себя. Может быть, он и ослышался. Но Бреханов удовлетворился ответом Агнесы Васильевны, а Фигуров, наседая на Портоса, говорил:
   - Здание Российской Империи разваливается. Финляндия спит и во cне видит, как ей отделиться от России, то же и Польша. На Кавказе не прекращаются волнения. Партия Дашнакцутюн на Кавказе, польские социалисты в Польше, украинские самостийники в Малороссии, Сибирские автономисты в Сибири - все это мечтает разодрать Российскую Империю на части, и не о федерации мечтает... а насовсем...
   - И вы думаете - республика? - сказал прищуриваясь Портос.
   - Республика!? - но я вам ручаюсь, - повышая голос, сказал Фигуров, что все это из-за теперешнего режима, и я голову даю на отсечение, что, если будет революция, Финляндия и Польша должны в результате ее прочнейшим образом припаяться к телу свободной России.
   - Позвольте, - возразил Портос,- мне, как офицеру генерального штаба, изучавшему международные отношения и не раз бывшему заграницей, сказать вам, что Германия проявляет волчий аппетит на весь Прибалтийский край, что Польша, - я говорил со многими польскими магнатами, - не рассталась с историческою мечтою о владычестве "от можа до можа", что Румыны только из страха молчат о своих "исторических правах" на Бессарабию, что турецкие эмиссары ежегодно отправляются десятками для пан-тюркской пропаганды в Казань... Все держится, товарищи, пока именем Русского царя...
   Петрик слушал Портоса и ничего не понимал. Он - в партии, он офицер-социалист, а как говорит! Он сам не сказал бы лучше.
   Кругом загоготали.
   - Как?.. Что вы сказали, товарищ, - истерично, захлебываясь вскрикивал, икая, Кетаев, - Казань?.. А ну повторите, что вы сказали?.. Так, по-вашему, и Казань отпадет!.. Го-го-го... Хи-хи-хи!.. Вот уклеили-то!
   Фигуров, презрительно щурясь, обратился при общем смехе к Портосу:
   - Может быть, ваша разведка, вашего гениального штаба, донесла вам, что и Рижские латыши намеpеваются создать совершенно самостоятельную латышскую республику? А что скажете о сепаратистских намерениях молочниц-чухонок из окрестностей Петербурга?
   Глоренц выставился вперед.
   - Позвольте вам сказать, товарищ, я сам родом из Тифлиса и по-грузински даже говорю свободно, так я утверждаю, что когда в России произойдет революция - весь Кавказ, начиная с Грузии, сделается раз и навсегда Русским! Понимаете меня? Через десять лет на Кавказе разучатся говорить по-грузински, по-армянски, по-татарски и будут знать только Русский язык!
   Фигуров авторитетно добавил:
   - Когда в России произойдет революция - пробьет последний час существования Турции, ибо находящиеся под турецким игом племена оторвутся от Турции, чтобы присоединиться к революционной России!
   Аркашка Долгопольский встал с тахты, подошел к Портосу и, ударяя себя в грудь кулаками, почти кричал:
   - Я вам клянусь, Портос, что через год после настоящей революции в России, батенька, образуется г-р-р-рандиознейшая федерация из всех славянских государств!.. Primo - чехи.. Пойдут, как пить дать, с нами! Вопрос решенный... Секундо... Терцио... болгары, сербы, хорваты, словаки, словенцы, румыны... даже, черт возьми... венгры... Да... да... даже венгры... Bсе примкнут к нам! Такая выйдет пан-европа... только держись!..
   Портос казался ошеломленным таким дружным натиском. Он раздельно и внятно сказал:
   - Остается только пожелать, чтобы настоящая революция поскорее наступила!
   - Это уже наше общее дело, - сказал Бреханов.
  

XXXV

  
   Вдруг, и как это часто бывает в большом мужском обществе, во время общего разговора и споров отклонились от темы и заговорили о декабристах и Герцене.
   Фигуров восхвалял Мережковского за его роман.
   - Наконец-то Русское общество, - говорил он, - увидит в настоящем свете декабристов и императора Николая I. Я несколько даже удивлен, что цензура пропустила такой роман. Теперь я с нетерпением ожидаю выхода в свет творений Герцена... Вот человек! Вот кому во всех городах надо памятники ставить.
   - А вы знаете, кто такое Герцен? - спросил Портос.
   - То-есть?
   - То-есть, читали-ли и изучали-ли вы его, так сказать, до самого дна его мыслей?
   - Я то!.. Хмы!..
   - Если изучали, то вы должны были понять, как он далек был от ваших идеальных городов в Америке, где говорят на эсперанто, от кооперативных лавочек, где сидельцы читают Чернышевского и Добролюбова, от мира всего мира.
   - Вы так говорите, - сказал Бреханов, - точно вы больше нас знаете о великом революционере.
   - Пожалуй, что и больше вас.
   - Интересно послушать, - сказал Маев.
   - Фигура вашего великого революционера весьма зловещая, - начал Портос.
   - Хмы, - хмыкнул Фигуров.
   - По крови полуеврей, мать его была дочерью еврея-трактирщика в Германии, стала наложницею архимиллионера сенатора Яковлева, а Яковлев в дальнем родстве с Романовыми.
   - Императорская кровь, - прищелкнул пальцами Маев, - вот откуда размах-то!
   - В Герцене, - спокойно продолжал Портос, - проявились черты еврея-трактирщика и ростовщика, и русского, скорее даже московского, дикого барина-самодура и строптивца.
   - Сказали, товарищ! - вставил Фигуров, но Портос не смутился и говорил громко и с силою:
   - Еврейская егозливость, вздорная страстность, слезливая обидчивость и... барская строптивость. Еврейская жадность к земным благам, цеплянье за деньги, неразборчивость в средствах для достижения цели и русское барское самомнение и самовлюбленность.
   - Нарисовали, - сказал Бреханов. - "С кого они портреты пишут?"
   - Герцен всегда окружен отчаянными проходимцами. Он знает, что они проходимцы и жулики, но не может без них. Еврейская кровь! А барство толкало его в другую сторону: - нужна свита, "окружение" из льстецов и паразитов, чтобы фигурировать перед ними. Это Герцен и создал в России, да и заграницей, культ декабристов.
   - Но, позвольте, - сказал Бреханов, - а "Русские женщины" Некрасова?
   - Поэтическая вольность... Какой же подвиг в том, что жены поехали за мужьями в Сибирь? Это их долг. Да и так ли им уже плохо жилось там? Они - аристократки из Петербурга. Губернаторы и капитан-исправники ухаживали за ними... Сибирь?.. Вы все более или менее знаете, что такое Сибирь. Так ли уж плохо в ней живется? И солнышко светит... А еда-то какая!.. И письма имели, и журналы получали. Если подвиг в том, чтобы от Петербургской конфетки отказаться, так что же настоящий-то подвиг!.. Когда Николай I умер и весть о том дошла до Лондона - Герцен предался буйному ликованью, чуть не пустился в пляс от радости. Устроил банкет, созвал друзей и на банкете купались в шампанском. Буржуй еврейской крови!.. А когда та же весть о смерти государя дошла до Полунина в Сибирь, этот чисто русский декабрист разрыдался и стал твердить: - "умер великий государь! Какое горе для Poccии!" Вот вам два мировоззрения тех же декабристов!
   - Это уже зоологическими понятиями пахнет, - сказал Маев.
   - Герцен... Герцен носился с мыслью использовать староверов для свержения Самодержавия, виделся с ними в Лондоне и пытался через них сманить в революцию казачество! И это в дни Крымской войны!!.. Герцен и его кружок возлагали особые надежды на некрасовцев, сговаривались с поляками об организации помощи союзникам, о посылке отрядов казачьей кавалерии для операции в Крыму! В Константинополе в 1853-1854 годах существовало даже вербовочное бюро, которым заведывали польские агенты. Навербовать удалось несколько десятков разношерстных проходимцев. Волонтеры брали деньги на обмундирование, пропивали их, скандаля в трущобах, и исчезали. Герцен и его кружок брали деньги от британского и французского правительств, o6ещая вызвать в России во время Крымской войны революционное движение - восстание на Волге и Дону. Все средства хороши! Предательство... подкуп... Нет, какие уже тут хрустальные дворцы, где всем равное место под солнышком!
   - Откуда вы черпаете такие сведения? - спросил Фигуров.
   - Читаю, товарищ, не одного Карла Маркса и не одни брошюры, составленные, чтобы забивать паморки простому народу, но и самого Герцена проштудировал насквозь. И не только "Былое и Думы"... Культ декабристов!.. Ну хорошо... А удайся он?.. Не разгроми его на Сенатской площади Император Николай I, перекинься он в армию, в народ, что же было бы тогда? Залив столицу кровью, декабристы овладели бы аппаратом власти. Они - правительство!.. Надолго-ли? Единственная их опора - армия, - но армии уже нет, - говорю вам, как специалист, ибо армия, нарушившая присягу, убившая Государя и перебившая своих офицеров - уже не армия. Высокие идейные программные цели декабристов ей чужды. Парламентский строй Николаевскому солдату непонятен. Они и конституцию принимали за жену Константина Павловича. Федерация, вольности, реформы - мертвые слова для темной массы. Ей понятно одно. Закона больше нет. Нет наказания. Есть: - наша воля... Так почему же солдаты, изменившие императору Николаю I, должны повиноваться и быть верными каким-то Пестелю, Рылееву, Муравьевым и так далее? Все это: - "баре! Князья да грахвы, полковники, да енаралы. А мы их на своем хребте опять вези! Не жалам! Пущай Хведор Кирпатый заседает! Сажай Кирюшку! Ен человек верный. А енералов по боку... Не желам"... Ну и сядет Кирпатый, а не декабристы.
   - Беды от того большой не вижу, - сказал Долгопольский. - Кирпатый и есть народ.
   - Вот это мне и страшно, товарищ, - понижая голос и поеживаясь всем телом, проговорил Портос. - И, когда думаю о революции, - содрогаюсь. Ибо боюсь, что революция-то эта будет сопровождаться зверскими расправами темной массы с интеллигенцией. "А! воротничек, сукин сын, носишь!?.. Руки без мозолей - бей буржуя!..".
   Бреханов рукою остановил Портоса и с тихой и благостной, елейной улыбкой на бородатом лице спросил его:
   - Не думаете ли вы, многоуважаемый, что наши товарищи, фабрично-заводские рабочие, нами обработанные, уже не толпа... нет... а организованное общество, знакомое с марксистскою литературою, в дни революции примутся разбивать черепа нашим инженерам, или, чего доброго, будут совать директоров горных предприятий головою в доменные печи?
   Маев вскочил с тахты и весь задергался, как картонный дергунчик, задрыгал ногами, замахал руками и завизжал:
   - Один мой знакомый исправник, тот, знаете, шел дальше господина Портоса, и самым наисерьезным образом предсказывал, что, если только да революция разразится, еврейские молодые папиросники, пальтошники и пуговишники немедленно организуют великую революционную инквизицию и примутся повсеместно устраивать вжасные революционные застенки, где Русским офицерам будут выкалывать глаза и забивать спичкэ под ногти! Х-ха! Вжасно мрачно настроен господин офицер.
   Долгопольский подошел к Портосу и остановившись в шаге от него и нагнув голову, как дятел стал говорить, напирая на о.
   - Это народ богоносец-то?.. Это православные-то люди? Да что вы, батюшка! Да помилуйте батюшка! Богоносец-то!..
   - Ну, что говорить... Баста! - крикнул, совсем хозяином распоряжаясь у Агнесы Васильевны, Портос, - идемте водку пить... Хозяйка давно мне знаки подает, что пора и к ужину...
  

XXXVI

  
   Пили здорово.
   - Как слеза, чистая, - говорил Глоренц. - Бувайте здоровеньки, товарищи.
   - Высочайше утвержденная, - чокаясь с Кетаевым, сказал Портос.
   - Народная влага-с.
   - Вы народную-то пили?.. Самогон?
   - Пивал в Сибири.
   - И что же?
   - Денатуратом отзывает.
   - Вот то-то и оно... Как без ненавистного-то правительства? Революция, поди, и слезу сметет с белою печатью, - сказал Портос.
   - Народ не хуже поставит, - ответил Долгопольский.
   - Дал бы Бог...
   - А хороша водка.
   Пили, наливали, разливали, расплескивали дрожащими руками по скатерти. Видно - дорвались до водки. Наголодались и жаждали ее.
   Закусывали небрежно. Кетаев руками с блюда брал ломти колбасы и жадно хрустел ею, дыша чесноком. Глоренц мешал водку с пивом.
   - Медвежий напиток... Ссыльные так пивали. Водки-то, знаете, мало было.
   Петрик сидел подле Агнесы Васильевны. Она ничего не пила. Пригубила водку в рюмке привязавшегося к ней Глоренца, налила себе пива и не притронулась к нему. Она иногда под столом пожимала руку Петрику и шептала ему:
   - Будьте умником... Скажите что-нибудь... Что вы все молчите. Смотрите, какой молодец Портос... Так и бреет...
   Но Петрик молчал. Что мог он сказать? Он чувствовал себя совсем чужим и далеким от всех этих людей.
   По другую сторону стола рыхлая и неопрятная Тигрина совсем напилась и стала похожа на пьяную старую бабу. Она через стол кричала Портосу, брызгая слюнями.
   - На запад... На запад, нечего нам на запад-то смотреть, батюшка! Что они там застыли в своем чистоплюйстве. До сей поры не собрались построить желзную дорогу из Англии в Нью-Йорк.
   - Bеpa Матвеевна! через океан-то, - остановил ее Бреханов.
   - И что, батюшка, за беда - окиян! У нас в Харькове, в саду Коммерческого Клуба, ка-к-кой овражище был и тот засыпали. Народом собрались и засыпали! Эка невесть беда какая - окиян. Народом-то!.. Навалиться только...
   На углу стола Недачин, сельский учитель, вспоминал про Японскую войну и говорил, нагнувшись к Портосу:
   - У нас все так! Вы знаете, в Каспийском моpе какие броненосцы стояли, все пошли во Владивосток и, конечно, были потоплены японцами. Я вас спрашиваю - кому они мешали в Каспийском-то море!..
   - Это вы, Павел Сергевич, - спросил его Портос, - в 1905 году были руководителем матросского бунта в Архангельске?
   - Я-с.
   - И матросы ничего? Не смеялись над вами?
   - С чего же им смеяться-то, - удивился и слегка как бы обиделся Недачин.
   - Да так. Уже очень глубоки ваши познания в морях и морском деле...
   В маленькой столовой было душно, шумно и гамно. Давно выпили водку и только пиво еще горело янтарями по стаканам. Тарелки были опустошены. Но никому в голову не приходило перейти в другую комнату. Сизые волны табачного дыма стыли пластами над головами гостей.
   Глоренц взял гармонику и заиграл на ней какую-то частушку. Он запел и его поддержала Агнеса Васильевна.
  
   - Десять я любила,
   Девять позабыла,
   Ах, одного я забыть не могу.
  
   Все пристали нескладным хором и повторили нехитрый мотив:
  
   - Десять я любила,
   Девять позабыла,
   Ах, одного я забыть не могу.
  
   Пальцы пьяного Глоренца не могли держать ладов. Он откинулся на спину стула и, опуская голову, сказал:
   - Играйте кто-нибудь, товарищи, я не могу что-то. Голова дурная стала совсем!
   Портос взял у него из рук гармонику. Петрик дивился на него, не узнавал корректного, снобирующего в школе Портоса. Портос расстегнул китель и за ним была видна голубая рубашка. Расставив ноги, он с ухарским жестом раздвинул гармонику и сразу заставил ее запеть ладно и дружно все тот же немудреный, назойливый мотив. Он сочинял свои куплетцы и пел их к великой радости гостей.
  
   - Я сидела на баркасе,
   На коленочках у Васи.
   Ела жамки и конфетки
   Из Васяткиной жилетки...
  
   И хором все:
  
   - Десять я любила
   Девять позабыла,
   Ах одного я забыть не могу.
  
   Сквозь удалое пение прорывались слова. Тигрина насела на Бреханова.
   - Не согласна я... Не согласна и все... Я не хочу кацапкой быть... Хай живе вильна Украина!
   - Извольте, и на это подладим, - сказал Портос и, издав стонущий звук, сразу заиграл "Гречаники".
  
   - Пишла баба на базар,
   Грешной муки покупаты
   Гречаники учиняты.
  
   Все подхватили:
  
   - Гоп мои гречаники,
   Гоп мои яшны
   Чего-ж мои гречаники
   Сегодня не смачны.
  
   Портоса точно несло куда-то. Лукаво подмигивая Агнесе Васильевне на Тигрину, лицом оставаясь серьезным, он продолжал:
  
   - С помыйныцы воду брала,
   Украину учиняла.
  
   И разошедшийся хор вопил в каком-то диком первобытном восторге:
  
   - Гоп мои гречаники,
   Гоп мои яшны...
  
   Агнеса Васильевна пальцем грозила Портосу.
   - Стыдно, стыдно, вам, Портос, смеяться над Божьими людьми! - говорила она ему.
   Портос глушил ее слова воплями гармоники.
   Петрик пересел в угол за буфет и ничего, ничего уже не понимал.
  

XXXVII

   Расходились за полночь. "Социалистиков" совсем развезло. Видно, не были они привычны к такому угощению. Недачин и Глоренц выходили в уборную. Их рвало. Они возвращались со всклокоченными потными волосами, с отстегнутыми воротничками и сбитыми на бок, неряшливо висящими галстуками.
   - Что, товарищи, - весело встречал их Портос, - по славному римскому обычаю два пальца в рот, и качай сначала. Водки, или пива?
   Но те жалобно мычали и пучили безсмысленно глаза.
   - Эх вы! Российскую революцию учинять хотите, а с водки размякли. Ведь народ-то, чтобы поднять, море водки с ним выпить придется, а самому, а ни-ни, ни в едином глазу не быть. Вот он где Российский-то Карл Маркс сидит! - потрясал он пустою бутылкою над головою.
   Уходили опять партиями - три, три и два. Недачина и Глоренца разделили и взяли под покровительство, первого Фигуров, второго Бреханов. Кетаев ушел, обнимая совсем размякшую Тигрину.
   - А ведь он ее того, - подмигнул на Кетаева Портос Агнесе Васильевне.
   Она погрозила ему пальцем.
   Портос задержался. Петрик ожидал его. Ему непременно надо было переговорить с Портосом.
   - Ну что, - спросила Агнеса Васильевна, - как мои безбожные люди?
   Она стояла за столом с запачканной скатертью, грязными тарелками, недопитыми стаканами, колбасной шелухой и селедочными головами и хвостами. Вся комната была в полосах сизого табачного дыма. Терпко и противно несло из коридора спиртною рвотою.
   Портос застегивал свой китель и безстыдным движением поддевал под него поясную портупею.
   - Да... не хуже наших... Только у нас это чище как-то... И эти люди будут революцию поднимать?
   - А что же?
   - Ведь это, Агнеса Васильевна, не вверх к хрустальным дворцам и общему солнышку, а вниз в помойную яму... Это променять порося на карася.
   - Что делать! Pеr aspеra ad astra!..
   - Как бы с такими-то вождями мы не застряли в пропастях... Ну спасибо за показ... вашего зверинца.
   Он подал руку Aгнесе Васильевне и как-то фамильярно и брезгливо пожал ее.
   Петрик церемонно распрощался, и оба, молча, стали спускаться по лестнице. Следы невоздержанности "социалистиков" лежали на каждой площадке.
   - Вот, - сам себе говорил Портос, - если офицер загуляет и напьется, да напачкает, вся литература готова изображать его пьяные подвиги. И к девкам-то ездят, и пьяные скачут, ну, а напиши кто про "социалистиков" - никто не напечатает. Тут цензура построже царской. "Социалистики" не люди, - ангелы, а умны! Из Каспийского моря броненосцы в Японию шлют! Атлантический океан, как Харьковский ров, засыпают! Н-да! Нет... писать про такое нельзя. Это мы, царские слуги, - хамы и пьяницы... Это мы, Русский народ, - пьяницы, черная пьяная сотня, а они - хмельного в рот не берут... Бреханов пристал ко мне, чтобы я подписал какое-то воззвание к русским людям.. К русским людям... Презрение-то какое!.. К немцам, французам, англичанам, а тут к русским людям... не ошибитесь... тоже... - люди!.. По поводу кровавого навета на евреев!.. Где-то мальчика евреи убили, так не может того быть... Евреи!.. А Русская богородица сладострастница может быть? С красной петлею-удавкой на шее... Насладись... Возьми мою ночку, а потом и высовывай под петлею язык!.. Русское изуверство - сколько хотите! Тут никакого кровавого навета. А тронь еврея - весь мир зашумит!..
   Петрик шел молча рядом.
   На перевозе они взяли ялик. Сидели рядом, но были как чужие.
   Ялик мягко покачивался на волнах. Шелестел упругою влагою, раздвигая ее носом. Луна отражалась в реке. Свежа была ночь и приятен после дымной и душной комнаты, полной пьяными людьми - простор Невы и ее нежное, ароматное дыхание.
   У Дворцового моста вышли и пошли по широким и жестким гранитным плитам. За низким каменным парапетом плескалась Нева. Волнышки набегали и с легким звоном разбивались о камень. У Царской пристани на оттяжках стоял большой катер. Матрос-гвардеец в черном бушлате застыл подле него.
   Зимний Дворец в громадных окнах тускло отражал луну. Кое-где светились огни. У будок стояли неподвижно, с ружьем у ноги, рослые часовые гвардейцы в высоких киверах с блистающей медью гербов. Четко цокая подковами проехали два молодцеватых казака, на легких степных лошадях. Похаживали по панели околодочные в офицерских плащах, городовые стояли посреди улицы между ярко горящих фонарей.
   Суровая и красивая подтянутость была кругом.
   Точно и самый воздух хранил почтительную тишину.
   - Нет, куда им! - проворчал Портос, - "социалистикам!.."
   Когда поравнялся с Эрмитажем, едва слышно сказал:
   - А впрочем: - еt la gardе qui vеillе aux barriеrеs du Louvrе, n'еn dеfеnd pas nos rois...
   Они поднялись на горбатый мост и шли мимо высоких казарм 1-го батальона Лейб-Гвардии Преображенского полка.
   - Портос! - вдруг останавливаясь, сказал Петрик. - Скажи мне... - мольба и тревога были в его голосе. - Ты, правда, у них... в партии?..
   Портос ничего не ответил. Он увидал вдали порожнего извозчика, махнул ему рукою и быстро зашагал к нему. Петрик побежал за ним.
   - Портос!.. Это мне очень важно знать... Слышишь... Скажи... Правда ты в партии, стремящейся к ниспровержению Престола?
   Портос садился на извозчика. Он не предложил подвезти Петрика.
   - Ерунда!.. Какая ерунда! - сказал он. И, не прощаясь с Петриком, дал знак извозчику, чтобы он трогал.
   Петрик глубоко засунул руки в карманы. Точно боялся, что протянет руку по привычке Портосу. Убрал голову в плечи, и глядя под ноги, тихо пошел наискось по Марсову полю.
  

XXXVIII

  
   Для Петрика было очень важно знать - в партии Портос, или нет?
   Петрик не разбирался в партиях. Он не только не занимался политикой - он ею не интересовался. Партия - "partiе". - Петрик переводил буквально, это была - часть. Часть, не слагавшаяся в целое, но противоборствующая целому и это целое и стройное разрушавшая на части. Сословия: - дворянство, крестьяне, мещане, торговые люди, духовенство, казаки, инородцы - это целое составляли, крепили и берегли. Для Петрика Россия была едина. В ней все были - Русскими. Он в своем взводе, в команде разведчиков имел и великороссов, и татар, и малороссов и поляков, были в нем и жид и латыш - для Петрика они все были - Русскими... Русскими солдатами. И что радовало Петрика - что они все тоже считали себя Русскими, и этим гордились. Он знал, что кто бы и где бы ни спросил их, - кто они? - они никогда не скажут: - "я - еврей" или "я латыш"... но всегда: - "я Русский". Это было то великое целое - Россия, что покрывало все части.
   Партия стремилась это разрушить. Все равно какая... Даже - монархическая. Для Петрика в монархии не могло быть монархической партии - она была ненужной... просто - лишней, ибо вся Россия - монархия. Быть членом партии - по понятиям Петрика, - значило перестать служить Государю и повиноваться его законам, но служить партии, по ее законам и приказам. Это было двоевластие - это разрушало целость его России, той России, какую себе представлял Петрик.
   Партия была враждебна России и быть в ней - значило идти против России.
   Если Портос в партии - он враг России. И Петрик не может дружить больше с Портосом. Он не может на него донести. Офицер не доносчик, не фискал, не ябедник. Они же были кадетами в одном корпусе!! Петрик отойдет от Портоса: - холодным невниманием он покажет, что он его понял и не с ним. Он будет наблюдать за ним... и, если Портос... шагнет в бездну?.. Петрик исполнит свой долг.
   Родина выше дружбы.
   "Божьи люди" показали Петрику, что Валентина Петровна была права: - "нигилисточка" - это не шутка, не милая, веселая игра. Это партия... Петрик перестал бывать у нигилисточки. Он не считал ни ее, ни ее "божьих людей" опасными для государства, - слишком глупы и ничтожны все они были, да, наверно, за ними следила полиция. Но - Портос!
   Петрик сразу увидел, что Портос - вожак. Портос в партии - делал партию страшной. Портос в партии - офицер-изменник. И как не мог представить себе Петрик офицера-масона, так не мог он представить его и партийным.
   В простой и несложной душе Петрика шла большая работа. Он сознавал, что как-то выяснить все это было надо. Он понимал, что вызвать Портоса на объяснение ему не удастся. Портос ему ничего не скажет, или обманет его, ибо партия допускает ложь, а Портос - человек скользкий.
   С этого дня он избегал встреч с Портосом. И это было тем более легко, что Петрик проходил занятия в школе с полным усердием, Портос относился к ним "спустя рукава" и, пользуясь Страстной и Святой неделями, экзаменами, сборами в лагерь, совсем не бывал в школе.
   Петрик чувствовал, как маленькая трещина, образовавшаяся в их отношениях в день знакомства с "божьими людьми" у нигилисточки, разросталась в глубокую страшную пропасть.
   Петрик боялся, что будет тот день, когда он, знающий, кто такой Портос, будет вынужден сделать что-то ужасное и противное, во имя офицерского долга. Из друга Портос становился - "врагом внутренним".
   Петрик боялся об этом думать.
   Как?.. где?.. когда?.. Но когда-то это должно разрешиться. И это было ужасно.
   Но Петрик был занят. Ему некогда было об этом много думать.
  

XXXIX

  
   На второй день праздника Валентина Петровна в фетровой черной шляпе - треух, в теплом суконном рединготе и амазонке, в сером манто, на извозчике ехала через Троицкий мост.
   Был десятый час утра.
   Столица гудела колокольным Пасхальным звоном. Отдельные удары тяжелых соборных колоколов сливались в общий гул и от того казалось, что какой-то незримый, несказанно прекрасный, торжественный оркестр играл высоко в синем небе. От этой игры в небе - празднично было на сердце у Валентины Петровны.
   По небу - как нежные страусовые перышки разбросались белые и розовые облачка и стояли на месте.
   На земле все блистало под солнцем. Больно было смотреть на Неву, отражавшую в мелкой зыби яркие солнечные блистания - тысячи маленьких солнц! Весело сновали по ней пароходики и белые ялики с задранной кверху кормой, точно чайки, косили к Мытному и обратно.
   Деревья Александровского парка, еще черные и голые, набухли весенними соками и стали гуще. Мокрые шоссе манили под густой переплет их ветвей. На мосту и вдоль парка - везде был празднично одетый народ. У самого съезда с моста - ярославец мужик, в розовой рубахе и черной жилетке, устроился с большим лотком красных и лиловых яиц и бойко ими торговал.
   На паперти Троицкой церкви пестрою толпою собирались богомольцы. Оглушали звоны ее колоколов.
   Валентина Петровна увидала темно-малиновую большую машину Портоса, верховых лошадей под попонами и кучку любопытных на углу Кронверкского проспекта.
   И ее там увидали.
   Солдаты стали снимать попоны и подтягивать подпруги. Портос скинул пальто и в длинном сюртуке с пришпиленными полами пошел навстречу Валентине Петровне.
   Немного жутко было садиться на рослого "Фортинбраса" в толпе народа, и сильно забилось сердце у Валентины Петровны, когда становила она маленькую ножку на руку Портоса и он бережно оправлял складки и застегивал резинку на правой ноге.
   Лошадь тронула легко и плавно, и Валентина Петровна сейчас же оценила пружинистую гибкость ее просторного широк

Другие авторы
  • Первухин Михаил Константинович
  • Фиолетов Анатолий Васильевич
  • Наживин Иван Федорович
  • Горянский Валентин
  • Курганов Николай Гаврилович
  • Вяземский Петр Андреевич
  • Пруссак Владимир Васильевич
  • Иммерман Карл
  • Омулевский Иннокентий Васильевич
  • Гастев Алексей Капитонович
  • Другие произведения
  • Есенин Сергей Александрович - На Кавказе
  • Гайдар Аркадий Петрович - Тимур и его команда
  • Быков Петр Васильевич - Т. П. Туган-Барановская
  • Селиванов Илья Васильевич - Перевоз
  • Краснов Петр Николаевич - Краснов П. Н.: Биографическая справка
  • Добролюбов Николай Александрович - Несколько слов от редакции по поводу предыдущей статьи
  • Закуренко А. Ю. - Голос, преодолевший время
  • Куприн Александр Иванович - Прапорщик армейский
  • Ржевский Алексей Андреевич - Подложный Смердий
  • Розанов Василий Васильевич - Общество содействия дошкольному воспитанию детей
  • Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (27.11.2012)
    Просмотров: 523 | Комментарии: 2 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа