Краснов Петр Николаевич - Largo

ло от ее дыхания, и щурила прекрасные глаза. Нет, нигде не было морщин. Свежа была кожа, ярок румянец пылающих щек и быстро сохли на них слезы. Она спустила рубашку с груди. Хоть картину пиши! Все было свежо, все цвело, дышало счастьем, радостью любви, везде хранило следы горячих поцелуев, ощущало касания страсти.

   "Живу!"...

   Валентина Петровна возвращалась в постель, куталась в одеяло, переворачивала омоченную слезами "думку" сухой стороной и засыпала.

   Она спала крепко. Потом проснулась. Ей показалось, что кто-то неслышно вошел в ее комнату и сел на постели в ногах. Не страшный... Она открыла глаза. Вся спальня была точно напитана ровным голубоватым светом. Но электрические лампы не горели, портьеры были наглухо задвинуты и далеко было до рассвета. Долга Петербургская октябрьская ночь. Мертвенно тих был город.

   То ощущение, что кто-то сидит у нее в ногах, продолжалось. Она стала вглядываться, и все яснее и яснее стала видеть во всех мелочных деталях сидевшую у ее ног фигуру.

   Это был папочка!..

   Но папочка умер месяц тому назад. Это не смутило и не испугало в ту минуту Валентину Петровну. Она видела папочку таким, каким он был, когда она была дивизионной барышней, а он начальником дивизии в Захолустном Штабе. Он сидел в серой тужурке, так смешно называвшейся "укороченным пальто". Тужурка была расстегнута. Алые лацканы были четко видны. Под нею пикейный белый жилет с золотыми пуговками. Папочка смотрел на Валентину Петровну с любовью и жалостью. Он, верно, "там" все знал про нее - и он ее жалел. Он поднял руку и коснулся ее выпростанной поверх одеяла руки. Она не ощутила его прикосновения. Ни холодом, ни теплом не повеяло от него. Она не испугалась. Папочка гладил ее руку и смотрел ей в глаза своими серыми добрыми глазами. Ни грозы, ни упрека в них не было. Точно говорил: - "Алечке все позволено"...

   - Папочка! - вскрикнула Валентина Петровна.

   Папочка встал и вышел из комнаты. И, когда вставал, стукнули медные висячие пуговицы тужурки о деревянную спинку кровати. Сухой такой вышел стук.

   Папочка прошел к двери и исчез за нею.

   Только тогда стало страшно Валентине Петровне. Она зарылась с головою в подушки и тотчас же заснула.

   Проснулась она поздно. Диди давно царапалась и визжала за дверью. Валентина Петровна встала разбитая, с тяжелою головою. И весь день преследовал ее сухой стук висячих пуговиц о дерево спинки кровати. Она вспоминала во всех подробностях все, что было ночью, и она не знала - снилось это все ей, или это был призрак?

   Ей было страшно ложиться спать. Сухой стук пуговиц казался ей везде. Она уложила в кресло подле своей постели Ди-ди.

   Но странно спокоен, тих и глубок был ее сон в эту ночь.

   Точно унесла тень отца ее заботы и мучения совести.

  

  

   В этот ноябрьский понедельник мальчик в ливрейном коричневом пальто "Флоры" утром принес пятнадцать веток душно пахучих, точно восковых тубероз и одну нежную орхидею. Очень дорогую. Валентина Петровна ничего не переменила в составленном кем-то букете.

   В то время, как она устанавливала цветы на ночном столике - орхидею в высокую тонкую рюмку, а туберозы в розовую вазочку Розенталевского фарфора, задержавшийся в кабинете Яков Кронидович разбирал утреннюю почту.

   Среди пакетов и бандеролей опять лежал точно кем-то нарочно подброшенный анонимный пакетик. Рассеянно, ногтем его вскрыл Яков Кронидович. Клочок наскоро вырванной, с неровными краями, точно газетной бумаги и надпись на машинке: - "понедельник, три часа дня"... и пониже: - "Кирочная, 88".

   Указание адреса в анонимной записке смутило Якова Кронидовича. На этот раз он не разорвал и не бросил записки, но стал ее внимательно разглядывать. Кто-то - и таинственный кто-то - определенно назначал ему свидание и указывал место. Что как это судьба - тот "третий перекресток", о котором говорил плавильщик душ в Пеер Гюнте, что как это Стасский зовет его на третью встречу для последнего рокового объяснения? Но зачем Стасскому Кирочная? Его квартира на Моховой, и сколько раз у него там бывал Яков Кронидович?

   "Понедельник"... - думал Яков Кронидович, - "да ведь это сегодня. Три часа? В два часа в совете, в Министерстве у Чернышева моста - очередное заседание. Я могу, положим, уйти с него. На повестке - вопросы, стоящие вне моей компетенции. Хорошо... я поеду туда к трем... А дальше? Кого искать? Кого спросить?.. Нет, это просто глупо"...

   Но пытливый, трезвый, изощренный в работе ум Якова Кронидовича был такого свойства, что если бы он увидал призрак, - он подошел бы и ощупал его. Он узнал бы его природу. Записка была тоже призрак. Но призрак определенного места - Кирочная 88! - Он пойдет и осмотрит этот призрак. Узнает, кто там скрывается. Это было не любопытство, но жажда знания и еще... малая бравада - в смысле, конечно, "третьего перекрестка".

   В пальто и галошах он прошел к жене. Он застал ее в столовой, в необычном насмешливо-ласковом настроении. Очень милом и радостном.

   Она встала от чайного стола ему навстречу и, как всегда, поцеловала в щеку.

   - Идешь уже, - сказала она. - Ведь у тебя заседание от двух?

   - Да... Я в Академию раньше.

   - Завтракать будешь?

   - Нет, я там и позавтракаю. А ты что будешь делать?

   Она села против окна за самоваром. Глаза цвета морской воды рассеянно устремились на окно, за которым тихий стоял туман. Она зябко подернула плечом.

   - Не знаю... - сказала она. - Надо бы к портнихе... Да такой туман... Пожалуй, посижу дома. Позвоню ей по телефону.

   - Вот и отлично.

   - Как думаешь, когда кончится заседание?

   Темные ресницы прикрыли на половину глаза, ставшие внимательными и острыми.

   - Часам к шести, семи.

   - Так поздно... Я подожду с обедом... Если не устанешь, - будем играть.

   - Отлично.

   Яков Кронидович хотел ее еще поцеловать. Очень красива была она в утреннем капоте и в чепчике на еще неубранных в косы волосах. Она угадала его желание. "Вот еще", - подумала она. - "Какие нежности!" Она взяла чашку и стала пить маленькими глотками чай. Яков Кронидович потоптался с секунду, поскрипывая новыми блестящими калошами по паркетному полу, и пошел из столовой.

   "Ушел... и слава Богу!" - подумала Валентина Петровна, торопливо допила чай и, как только услышала, как хлопнула дверь и щелкнул американский замок, прошла в спальню.

   Ее прическа и туалет в это утро были особенно тщательны. Для Портоса!.. Она угадала значение неожиданной присылки цветов. Сегодня, в три часа. Отлично! Она приняла приглашение. Ей было скучно дома. В такой туман!.. В такую темень! Там будет чудно! За спущенными наглухо тяжелыми портьерами, в сиянии электрических лампочек будет милый, веселый завтрак, игристое шампанское, икра, дорогие, редкие фрукты. Да... конечно... все это радости жизни, и зачем от них отказываться, если Господь их посылает? Жизнь так коротка! И Портос... Он умеет быть удивительно милым...

   За завтраком дома, к огорчению Марьи и Тани, - она ничего не ела.

   В третьем часу она позвонила Таню и прошла в переднюю. Сегодня она снимет надоевший ей траур. Он не к лицу ей, такой оживленной и счастливой сегодня. Она надела серого меха шапочку, опустила вуаль с большим узором. Заглянула в зеркало. Она и не она. Не узнаешь!.. С прошлого Благовещения не надевала она этой шапочки.

   Таня по шапочке догадалась, что надо ей подать и достала из шкапа шубку из серой белки. Валентина Петровна села на ясеневый стул с высокой спинкой. Диди ласкалась к ней. Таня обувала на ноги серые высокие ботики, обитые белкой. Валентина Петровна подставляла ей одну за другою ножки и тихо под вуалью улыбалась. "Как он их снимать будет!.. Зацелует через шелк чулка ее стройные ножки. Да и стоит! Он это понимает!..."

   - Прогуляйте, Таня, собаку...

   - Когда вернетесь, барыня?..

   - Не знаю, как задержит портниха. Часам к шести....

   Она встала. Окинула себя сверху взглядом, ладонью сравняла серебристые складки на шубке. Совсем белочка!

   - Не простудитесь, барыня, сиверко очень... Коленки-то совсем шубкой не прикрыты, - заботливо говорила Таня, любуясь своей барыней. - На извозчике, как поедете, полостью хорошенько запахните ножки-то...

   Валентина Петровна улыбалась ее ласке. Она не поедет. Зачем? Еще рано. И всегда лучше немного опоздать, чтобы ее ждали. И недалеко вовсе. Ходьба ее согреет. Побежит по жилкам горячая кровь, ударит румянцем в щеки, сделает горячим и частым дыхание. А там...

   - Прощай, Таня... На Диди попонку наденьте. Как дрожит она!..

   Хлопнула, закрываясь, дверь.

   Густой, липкий, буро-серый туман спустился над городом. Было совсем темно. Уже горели по улицам фонари, и от них к небу шли черные треугольники теней. Было тепло и сыро. Эти треугольники теней под небом, скрывшиеся в тумане верхи домов, пешеходы, скользившие точно призраки, - все казалось Валентине Петровне какой-то картиной взбалмошного кубиста. Она не узнавала своего милого Петербурга. По скользким и липким торцам она перебежала Невский. Мелькнули высокие лакированные офицерские сапоги на желтых колодках, выставленные в ярко освещенном подвальном окне сапожника Гозе. Узким коридором вправо ушел Гусев переулок с его одноэтажными особняками. На Бассейном трамвай с ярко освещенными окнами перегородил ей дорогу. Ей показалось, что в трамвае она увидала черную с оранжевым верхом фуражку Мариенбургских драгун. Она вздрогнула... Петрик?.. Нет, Петрик, - она знала это от Портоса, - лежал в госпитале в Ново-Свенцянах... Кто-нибудь из школы, приехавший на смену Петрику.

   Она справилась у фонаря со своими маленькими золотыми часиками с бриллиантиками и рубинами вокруг циферблата - подарок Портоса - Якову Кронидовичу она сказала, что это ей подарил отец. Было без пяти минут три. Она пошла тише. На Кирочной, узкой, темной и грязной в этом месте, она, не глядя на номера, сейчас же нашла "тот" дом. Она перешагнула, чуть зацепив резиновой подошвой ботика за железный порог калитки. В подворотне было темно. Под тусклым фонарем висела белая доска с номерами и фамилиями жильцов, живущих во дворе. Против номера квартиры Портоса было пустое белое место. Так настоял Портос. Она толкнула дверь в подворотню. Узкая лесенка в два марша. Как всегда, ярко горело электричество. Чисто... тепло. Пахнуло духами его гарсоньерки. Лестничка шла только к нему. Дверь, обитая темно-зеленым сукном, показалась Валентине Петровне серьезной и строгой. Ярко и холодно блестели золотые пуговки. Темнело не выгоревшее место, где раньше была чья-то медная доска с фамилией. Она потянула за край сукна. Всегда в ожидании ее дверь была приоткрыта. Дверь не подалась. Она позвонила. Слышала, как задребезжал колокольчик и замолк. Никого. Она приложила ухо к двери. Уловила какой-то странный стук. Точно там, в квартире, рубили дрова...

   Что он?.. Печку что-ли растапливает? - Какой чудак!... - Она позвонила еще раз.

   Стук прекратился. Ей показалось, что кто-то подкрался к двери с той стороны и стоял отделенный только досками. Это был не он... Не Портос. Портос никогда бы не стал красться. Стало ужасно страшно. И быстро, быстро вдруг забилось сердце в ожидании чего-то неотвратимого.

   - Портос! Это я... - негромко сказала Валентина Петровна.

   Никто не откликнулся.

   Было томительно тихо. Но она чувствовала, что кто-то стоял за дверью и так же, как она, слушал.

   Она постояла еще минуту. Потом ужасный, кошмарный страх охватил ее и она бросилась вниз, выскочила в подворотню и побежала на улицу.

   Туман стал еще гуще, и черные сумерки ноябрьского вечера свинцовой шапкой накрыли город. В десяти шагах пешеходы казались тенями. Издалека доносились частые звонки трамваев. Извозчики на пролетках подняли кожаные верхи. Шел липкий мокрый снег.

   В страшной тревоге, - не случилось ли что с Портосом - Валентина Петровна быстро пошла по улице и чуть не наткнулась на Якова Кронидовича. Он шел не со своей стороны, а вдоль домов и, задрав голову кверху, разглядывал номера над воротами.

   Испуганная Валентина Петровна пробежала, нагнув голову, мимо него и остановилась в тени у самого фонарного столба. Она следила за мужем. Она видела, как он долго в раздумье стоял у ворот "их" дома. Черная мерлушковая шапка совсем побелела от снега. Наконец, он решительно позвонил дворника.

   Там что-то случилось... И что-то ужасное. Валентина Петровна почувствовала, что еще минута - и она от волнения лишится чувств. Она, шатаясь, дошла до первого извозчика и, влезая в пролетку, дрожащим голосом сказала:

   - На Николаевскую, около Невского!

  

  

   Яков Кронидович в совете был очень задумчив и рассеян. Монотонно и скучно читал секретарь протокол прошлого заседания.

   Один из членов внес поправку, и чтение протокола затянулось. Яков Кронидович не мог прогнать из своей головы мысли о странной записке. От кого она могла быть? Подозрение на Стасского он откинул. Не в характере Стасского, прямом и слишком резком, было писание таких анонимных записок... Но Якову Кронидовичу все казалось, что эти подозрительные записки должны непременно иметь отношение к тому, Дреллисовскому, делу... И вдруг - его точно осенило. "Да ведь это племянник Вася Ветютнев"... Он еще в Энске сказал дяде: - "прямо писать по этому делу остерегаюсь. Розыски делать буду. Осведомлять буду условно". - "Ну и осведомлял!" Все цифирные записки стали вдруг ясными. Вася находил свидетелей. "Еще недавно... Да, когда, бишь, это было?... Ну да.... на прошлой неделе... Вася писал, что он едет в Петербург. Писал, что свидание необходимо. Сообщит час и адрес... Конечно, Вася! И с чем-нибудь по тому делу! Интересно, однако, повидать его"...

   Яков Кронидович не слыхал, как председатель обратился к нему:

   - Коллега, вы ничего не имеете против внесения в протокол поправки Ступицына?

   Председатель повторил вопрос.

   - Задумались о чем-то, - сказал он. - Замечтались.

   - Нет, - сказал Яков Кронидович. - Я озабочен. Я получил сегодня деловую записку, вызывающую меня к трем часам. Я колебался... А вот, пораздумав, считаю своим долгом поехать.

   Он был необычно взволнован. Председатель и члены это сейчас же заметили.

   - Что же, господа, отпустим Якова Кронидовича. Обойдемся без него, - сказал председатель.

   - Конечно... на повестке ничего особенного нет, - раздались голоса.

   - Я ко второй половине приеду... Мне тут одно дельце, - непонятно самому себе, почему он волновался, сказал Яков Кронидович. - Через час я буду обратно...

   И это все не укрылось от членов. Слово "дельце" было непривычно для Якова Кронидовича и оттенило его волнение.

   Секретарь просил подписать предыдущий протокол, и Яков Кронидович стал спускаться в большую прихожую. И швейцар, достававший ему калоши и подававший ему пальто, заметил, что Яков Кронидович был "как-то не в себе. Точно ему нездоровилось". Профессор приказал позвать извозчика на Кирочную.

   С улицы номеров не было видно и Яков Кронидович, доехав до Знаменской, отпустил извозчика и пошел, отыскивая 88-й номер. Из ворот выскочила какая-то высокая, стройная женщина в сером и быстро прошла мимо. Яков Кронидович не обратил на нее внимания. Он в недоумении стоял у дома No 88. Дом был, как многие дома в Петербурге. Громадный, темный, тусклый, с двумя дворами и высокими флигелями внутри. Кое-где светились огнями окна. Крыша исчезла в тумане. Большие тяжелые, дубовые ворота были заперты, но калитка была открыта. Яков Кронидович постоял у калитки и стал звонить к дворнику.

   Младший дворник, только что собравшийся приниматься за чаепитие и потому недовольный, что ему помешали, вышел к Якову Кронидовичу в рубахе и жилетке.

   - Скажи-ка, милый, где здесь у вас остановился Василий Гаврилович Ветютнев?

   Дворник почесал за ухом, сдвинув на бок собачьего меха шапку и раздельно, точно во что-то вникая, проговорил:

   - Вя-тю-тнев... Нет... у нас такого нет...

   - Может быть, он остановился у кого-нибудь из жильцов?..

   - Все одно - знали бы... Без прописки никак невозможно. Да вот - поглядите сами на доску, может, кого и угадаете?

   Дворник показал Якову Кронидовичу на тускло освещенную внутренним фонарем доску и ушел в дворницкую. Яков Кронидович подошел к доске. Против доски была распахнутая дверь, за нею ярко освещенная лестница. Она почему-то особенно врезалась в памяти Якова Кронидовича. Он стал читать фамилии: Козлов, Шульц, Репейников, Гладков, Васильев, Шлоссберг... Он понял, что это безполезное дело.

   "Странный Вася", - думал Яков Кронидович. - "Дал адрес и не указал у кого?"

   Дочитав до конца фамилии жильцов и, не найдя ни одной подходящей, Яков Кронидович в большой рассеянности вышел никем не замеченный из ворот и сейчас же скрылся в тумане сгустившихся вечерних сумерек.

   "Какой это все вздор!" - думал он. - "Какой-нибудь шутник, гимназист какой-нибудь, просто так балуется, а я старый человек, дурака валяю". Но он в душе был доволен, что пошел. Ему показался призрак - он пошел на этот призрак и увидал, что ничего нет.

   Раздумывая, размышляя о пределах между таинственным и глупым, между шалостью и предвидением, он шел в тумане пешком, не замечая улиц и позабыв о заседании. Он прошел мимо Знаменской; Надеждинскую принял за Знаменскую и очутился на Литейном. Извозчиков было мало. Все они были заняты. Медленно, непрерывно позванивая, двигались по рельсам трамваи, и их ярко освещенные окна проходили едва приметными желтыми пятнами. Пешеходы были редки. Город казался призраком и жуткое чувство тоскливого одиночества охватило Якова Кронидовича. Он брел в тумане, не узнавая улиц, и был точно вне времени и пространства. Мучительно давило виски. Прохожие становились все реже и казались тенями.

   "А ведь в таком тумане и заблудиться не хитро. Джунгли.... Чистые джунгли - большой город... И сколько в нем ежечасно совершается преступлений"... Только выйдя на Фонтанку, Яков Кронидович немного опознался. На Фонтанке туман был так густ и темен, что не было видно ее тихих вод. Пароходы не ходили. Отсчитывая мосты и улицы, путаясь и ошибаясь, медленно, точно в кошмаре, или бреду подвигаясь по скользким от мокрого снега панелям, усталый, вспотевший и запыхавшийся Яков Кронидович после почти полуторачасовой ходьбы добрел до министерства.

   "Здорово я блукал, должно быть", подумал он, глядя на часы в швейцарской, показывавшие шестой час.

   - Заседают? - спросил он швейцара.

   - Еще не кончилось, пожалуйте-с - сказал швейцар.

   Яков Кронидович поднялся в зал заседаний.

   - А, Яков Кронидович, вы-таки приехали, - сказал председатель. - Я на вас не рассчитывал. Но очень кстати... Скажите... Сколько времени надо, чтобы разделать труп?... Отделить конечности, голову, упаковать в свертки?

   Яков Кронидович, казалось, не понимал вопроса. Он вытирал пот со лба. Налил в стакан воды и жадно выпил.

   - То-есть, как это? - спросил он.

   - Я вам поясню-с... Это все по делу, помните... инженера Гилевича... Убийство в Фонарном переулке.... Сколько лет прошло, а из министерства Юстиции принципиальный запрос.

   - Да... вот оно что, - отдуваясь и садясь на свое место, сказал Яков Кронидович, - что же... опытный прозектор, с хорошими инструментами вам в час разделает... Ну, а Гилевич... инженер... он, поди, с непривычки повозился таки... - Яков Кронидович посмотрел на свои массивные часы. - Однако, - сказал он, - я у вас, поди, два часа украл.

   - Это ничего, - сказал председатель.

   Заседание продолжалось.

  

  

   Валентина Петровна, шатаясь, держась за перила лестницы, с трудом поднялась к себе и позвонила. Как долго не открывали! И, как перед тою дверью, ее охватил ужас. Могильной тишиною веяло из-за двери. Наконец, послышались торопливые шлепающие шаги и дверь распахнулась в темную прихожую.

   - Кто это? - испуганно вскрикнула Валентина Петровна. - Это вы, Марья?

   - Я, барыня. Дома-то никого нету. Ермократ Аполлонович с утра уехали, Таня собачку повела прогуливать.

   - Зажгите же свет!

   - Ах, ты, какая я... Мне-то с темноты и не вдомек, что вам со света не видно.

   Валентине Петровне наглым показался яркий свет электрической груши в матовом тюльпане. Вешалка с ее пальто, ротондами и шубками, точно живая, стояла перед нею.

   Сидя на ясеневом стуле, она нетерпеливо ждала, когда Марья снимет с нее ботики. Такая она неискусная! Как он их снимал! Как, пожимая ее ножку у щиколотки горячей рукой и приподняв юбки, целовал ее колени... Что с ним случилось?... Где он?...

   Сквозь полутемные комнаты она прошла в спальню. Зажгла только одну низенькую, на толстой бронзовой ножке - амур, сжимающий сердце, - лампочку с темно-желтым, приятным для глаз абажуром. Села в том кресле, что стояло у постели. Расстегнула богатое платье.

   Но он там был? Он, или кто-то другой? Но кто другой мог быть там, когда никому не было известно их убежище, - кроме них двоих?

   Она сидела глубоко в кресле, устремив глаза на окно. Портьера не была задернута, занавесь не была спущена. Свинцово-серым казалось окно. Обыкновенно, если смотреть в него, то за углом дворового флигеля, через голый садик, были видны фонари улицы. Туман был так густ, что сейчас ничего не было видно. Точно плотная серая подушка была прижата к окну со стороны двора. Город точно затих в каком-то испуге. Мелкий сыпал снег и таял на стеклах. Изредка было слышно, как, накопившись на переплете окна, тяжело падала на железный подоконник большая капля.

   Сколько времени прошло - Валентина Петровна не знала. Она считала капли. Одна, другая, две сразу, и опять нет... и снова одна.

   Кто же там был? Почему на ее призыв не открыл ей двери Портос и не заключил, как всегда, в свои объятия? А, если он был не один? Почему и зачем туда пошел Яков Кронидович? Кого там искал? Портос попал в ловушку!.. Петрика видала она в трамвае, или кого-то другого?

   Ее била лихорадка.

   Тишина спальни была ужасна. Маленький будильник в перламутровой оправе громко тикал на ночном столике! Страшное время шло неумолимо. И нельзя уже было остановить того неотвратимого, что надвигалось.

   Все темнее становилось окно. Надо было встать и опустить штору, но было страшно вставать. Только так, совсем плотно прижавшись к спинке кресла, чувствуя себя кругом подле своих предметове еще кое-как можно было справляться со страхом.

   Вдруг она услышала быстрые, четкие его шаги. Ясно, его звоном - он слегка наступал на репеек - позванивали шпоры...

   Она нагнулась, схватившись рукою за ручку кресла. Ее глаза расширились. Сердце быстро, быстро билось в груди и делало больно.

   Дверь медленно, точно сама собою раскрылась. В легком сумраке, в золотистом отсвете маленькой настольной лампы, в прямоугольнике двери, она увидела Портоса. Его лицо было мертвенно-бледно. Темно-каштановые волосы были всклокочены и сбиты. Они безпорядочными прядями упадали на синевато-белый лоб. Глаза были закрыты. Синий рубец лежал на шее. Портос неподвижно остановился в дверях.

   - Портос! - крикнула Валентина Петровна.

   Портос не шелохнулся.

   - Володя!..

   Фигура чуть заколебалась в дверях.

   Необычайный страх охватил Валентину Петровну. Громадным усилием она заставила себя протянуть руку, схватила розового орлеца грушу и надавила на пуговку С ужасающею отчетливостью она услышала, как за двумя стенами, на кухне серебряной трелью залился колокольчик. Хлопая дверьми, побежала Таня и остановилась в столовой, не входя в спальню.

   Прошло время.... Может быть, секунды... может быть, длинные, страшные минуты...

   - Таня! - закрывая лицо руками, крикнула Валентина Петровна.

   Фигура Портоса, стоявшая в дверях, медленно исчезла, точно растаяла. Валентина Петровна увидала бледную, едва дышащую Таню.

   - Таня... Почему ты не входила? - прошептала, задыхаясь, Валентина Петровна.

   - Я не могла войти, барыня, - трясясь всем телом, сказала Таня. - Господин Багренев стояли в дверях.

   - Что?.. Что ты говоришь! - воскликнула Валентина Петровна и, вскочив с кресла, путаясь в падающем с нее платье, бросилась к Тане. В столовой, полной света, сзади Тани стояла Ди-ди. Она не подошла к хозяйке. Она стояла, повернув назад голову. Ее тощие уши были приподняты и стояли нервными, настороженными трубочками. Ее пасть была оскалена, шерсть на спине поднялась дыбом, и громадные глаза выражали несобачий ужас.

   Валентина Петровна вздрогнула всем телом. Больше всего, казалось, поразила ее пустота на том месте, где она так отчетливо видела Портоса. Она стояла перед непостижимым, нездешним... Потустороннее было перед нею - и в этом потустороннем уже был Портос. В страхе туманна и неясна была мысль, но две отправные линии наметились в ней, два сопоставления: запертая дверь, непонятный стук в комнате, и встреча с Яковом Кронидовичем. Это было страшнее призрака. Потом, через какой-нибудь миг, что-то толкнуло в висок - то, что она переживала сейчас, было так нестерпимо, что не могла она дольше держаться. Таня, столовая, с ярко освещенным, пустым, еще не накрытым столом - все это во всей обыденности своей уже не успокаивало, но раздражало и пугало, все говорило о том, что между нею и ними что-то было и больше всего говорили об этом налитые ужасом выпученные глаза левретки.

   Валентина Петровна сделала два неровных скользящих шага и упала на руки подбежавшей к ней Тане.

  

  

   Петрик поправлялся медленно. Одиннадцать часов он был без памяти, и память возвращалась к нему очень постепенно. Из Постав его перевезли в Ново-Свенцянский госпиталь. Часами сидел он там, то в кресле госпитального сада, то у окна палаты и следил, как на его глазах медленно умирала природа. Пожелтели, потом побурели листья тополей и лип и вдруг налетавшие бури с дождем оголяли ветви. Все больше мертвых листьев валялось по дорожкам сада и гуще и прянее становился осенний запах их тления. В сухую погоду их сгребали в кучи и жгли, и едкий дым проникал в окна. Небо меняло окраску. Вылиняла его прозрачная голубизна и редко было оно без завеси облаков. Постепенно Петрику стали давать книги и, чем дальше, тем скорее и яснее возвращались к нему память и мышление. Точно он снова родился и рос с невероятной быстротой, вновь переживая детство, отрочество, юность...

   К ноябрю он был совершенно здоров, - хоть сейчас на коня и перед эскадрон - все вернулось ему и лишь иногда, в минуты непонятного волнения, в его памяти образовывались как бы провалы. Вдруг - то несколько минут, то час и больше - он жил, как бы не сознавая себя, и ничего не помнил, что он в это время делал. Он спрашизал у других больных и с удивлением узнавал, что он ходил по садику, сидел в кресле, читал, даже разговаривал и вполне здраво. Он же сам ничего не помнил. Он сказал об этом врачу. Тот успокоил его. Это бывает. Мозг еще не вполне окреп и устает, а уставая, дает впечатленния забвения. Но рефлективно - тело его будет исполнять все, что нужно. Это не опасно, постепенно и это пройдет. Это: сны наяву...

   Чем крепче становилось его здоровье и яснее мысль, тем отчетливее было сознание неизбежности как-то окончить дело с Портосом. Петрик не забыл того, что было в Поставской столовой накануне охоты. Напротив, каждая мелочь, слова, интонация, жесты ему теперь вспоминались особенно ярко, и он сознавал, что это было начало, - окончание будет впереди. Он уже навел справки, и знал, что Портос в Петербурге на своей старой квартире, и он тщательно обдумывал, что ему надо сделать. То ему рисовалось дело таким, что его надо повести законным путем, через суд общества офицеров, через секундантов и разрешенную дуэль. И сейчас видел множество затруднений. Он был в Мариенбургском полку, Портос в Генеральном Штабе. Чей же суд будет разбирать их дело? Смешанный?.. Школьный?.. Суду пришлось бы все раскрыть, - и или рассказать про партию, что пахло, доносом, а Петрик самой мысли об этом не допускал, или напирать на оскорбление женщины, выдать, назвать "госпожу нашу начальницу"... Это никак уже не годилось. Петрику приходилось искать другие пути. Противные ему, незаконные...Он не думал, что Портос окончательно пал. Он все-таки был офицером! Он носил погоны, и эти погоны его обязывали. И он выработал два плана. Первый - дуэль без свидетелей. Они оба напишут записки о том, что решили покончить жизнь самоубийством. Затем в глухом месте дуэль до смертельного исхода... Второй - дуэль с одним свидетелем - Долле.

   В Ричарде Долле Петрик был уверен. "Un pour tous - tous pour un" - для Долле, как и для Петрика, не было пустыми словами детской игры. Ричарду можно все открыть, Ричард не побоится взять на себя ответственность секундантства на неразрешенной дуэли и отсидки за это в крепости. Петрик решил, что самое трудное - переговоры с Портосом - он возьмет на себя. Поверстный срок и необходимость побывать в школе, чтобы получить документы и деньги давали Петрику сутки в Петербурге; в эти сутки надо было покончить дело с Портосом. Как? Чем?... Петрик этого еще не знал, но уже решил, что, взяв себя в руки, он поговорит с ним, обо всем: и о партии, и о "госпоже нашей начльнице", а там видно будет. Говорить же будет, как офицер с офицером.

   Хмурым и кислым ноябрьским утром Петрик приехал в Петербург Он сейчас же явился в школу, представился по начальству, выполнил все формальности и, отказавшись от завтрака, поехал на Сергиевскую к Портосу.

   Было сомнительно, что в эти часы Портос будет дома. Или на службе, или завтракает где-нибудь. Так и оказалось. Нарядный, хлыщеватый денщик, копировавший барина, одетый в серую ливрейную куртку, сказал, что "его блогородие раньше семи часов вечера дома не будут".

   Выйдя от Портоса, Петрик взял извозчика и поехал на Кирочную в Гвардейское Экономическое Общество завтракать. На город упал туман и стало темнеть. На Литейном вспыхнули электрические фонари.

   Вдруг обгоняя Петрика, из тумана выявился большой "Мерседес" Портоса и в нем Портос. Петрик приказал извозчику гнать за автомобилем. Лошадь понеслась вскачь. В тумане, все время стоявший, держась за плечо извозчика, Петрик скоро потерял из вида автомобиль. Однако он его сейчас же снова увидал. Автомобиль стоял у церкви Косьмы и Демьяна... Разогнавшийся извозчик проскакал мимо него.

   Петрик хотел заворачивать назад, чтобы расспросить шофера, когда вдруг заметил Портоса. Портос шел пешком по Кирочной. Его фигура темным силуэтом маячила вдоль домов. Петрик остановил извозчика, бросил ему приготовленные деньги и побежал за Портосом.

   - Капитан Багренев, - еще издали крикнул он, задыхаясь от волнения, бега, от густого тумана, глушившего все звуки.

   В эту минуту Багренев быстро юркнул в калитку запертых ворот большого, серого дома. Петрик бросился за ним. Он пробежал темный проход ворот и очутился на небольшом асфальтовом дворике. Три крыльца флигелей выходили на него. На дворе Портоса не было. Все бегом, придерживая позванивающую кольцами саблю, Петрик прошел к одним дверям, вошел в подезд. Гулкое эхо по лестнице отразило его шаги. Петрик прислушался. Все было тихо. Он побежал к другому и третьему.... Нигде никого не было слышно. Точно не Портос, а его тень, призрак, вошел во двор и растворился в тумане.

   Сдержав волнение, Петрик пошел обратно к воротам. Обитая кожей дверь вела в подвал. Над нею надпись - "дворницкая" и висячий на пружине колокольчик. Петрик позвонил. Дверь открылась, пахнув чадным паром. В ярко освещенном ее прямоугольнике появился парень в ситцевой розовой рубахе на выпуск, в черной жилетке с большой овальной медной дворницкой бляхой на ней, в штанах, заправленных в валенки. Увидав офицера, он снял с головы шапку и испуганно спросил:

   - Вам чего?

   - Послушай, братец, - сказал Петрик, - сейчас сюда вошел офицер, артиллерийский штабс-капитан Багренев. Это мой товарищ... Мне его необходимо видеть по экстренному делу.

   - Мало ли здесь офицеров живет, - равнодушно сказал дворник. - Все академики... Ну, только такого я не слыхал... Багренева.

   Петрик дал дворнику серебряный рубль.

   - Ты не бойся... Я знаю, что он здесь... Я же его видел. Ничего тебе не будет, если ты скажешь.

   - Сказывать-то не велено, - сказал, улыбаясь дворник. - Сами, чай, понимаете... Барынька тут одна, непутевая, к ним бегает... Ну и конечно, квартирка особенная... Мебель носили... Аккуратное гнездышко... хоть принцессу какую принимай...

   Он ткнул пальцем на дверь, бывшую в воротах против дворницкой и скрылся в подвале. Тихо звякнул колокольчик над обитой кожей дверью. Медленно рассеялся прелый запах парного дыма. Петрик остался под воротами.

   Он ожидал всего, но не этого.

   Но как бы по инерции он открыл дверь и вошел на чистую лестницу, двумя маршами ведшую к плотно запертой двери, обитой грубым зеленым сукном. Ему послышался шум за этой дверью. Там была жизнь... Может быть - радость встречи?

   Но совместить эту лестничку, ярко освещенную электрической лампой, эту дверь пошлой мужской гарсоньерки для тайных свиданий с "божественной", с "госпожей нашей начальницей" - он не мог. Это была другая. Может быть, тоже с золотыми волосами, интеллигентная, умная, образованная, но только не королевна сказки Захолустного Штаба!

   Ломиться сейчас к Портосу было безсмысленно и безполезно. Портос не откроет. У него - женщина, все равно какая. Открыть нельзя. Да и... нечестно... Не по-офицерски. Ждать здесь?... А если... он увидит "госпожу нашу начальницу"?.. Это будет так ужасно, что представить себе этого Петрик не мог. Он вдруг почувствовал, что, как это с ним бывало в Ново-Свенцянском госпитал, в его памяти, в его сознании образовался провал. Что он во время него делал, где был, никогда он этого не узнает и расспросить некого - свидетелей не было. Он снова овладел собою, примерно через полчаса, или час. Он увидал себя на Бассейной. Как он очутился на Бассейной, что он делал все это время - он не помнил. Он даже забыл на мгновение о Портосе. Тупо болела голова. В висках... Он старался вспомнить, что было, и явь мешалась с вымыслом, с кошмарным сном, с тем, о чем думал и что воображал.

   Мерно и звонко позванивая, подошел к остановке трамвай No16. Петрик вошел в него и сел на скамью. Сильно болела голова. Странно крутились мысли! Точно сейчас очнулся он от кошмарного сна. Будто та дверь открылась и он увидал Портоса. Бледное, страшное было у него лицо... Петрик душил его... Петрик посмотрел на свои сильные руки, стянутые коричневыми перчатками. Опять, как тогда, когда ехал он от Долле августовским теплым вечером, и смущал его своим вызывающим поведением матрос, - у него было подсознательное тяжелое чувство, что он поступил не так, как должен поступить офицер, Мариенбургский драгун, что над ним тяготеет гадкое дело...

   Он ничего, однако, толком не помнил. Он ехал в трамвае - куда? он не знал. Зачем? как? и после чего? Петрик не сводил глаз со своих рук. Этими руками, непременно в перчатках, он будто и правда душил Портоса. Он снял перчатки и брезгливо спрятал их в карман.

   Трамвай медленно подвигался в тумане, все вызванивая, чтобы не наехать на кого-нибудь. Петрик сидел мрачный, углубленный в свои думы. Наконец, трамвай остановился, кондуктор вошел и сказал:

   - Рощинская улица. Дальше трамвай не пойдет.

  

  

   Петрик вышел из вагона. Было какое-то незнакомое, темное, безлюдное место. В тумане крутился и падал мокрый холодный снег. Петрик стоял на грязном, разбитом шоссе. Сзади него был высокий забор. С мокрых низких ветел, аллеей росших вдоль шоссе, глухо падали на грязную землю водяные капли. Петрик опять вошел в вагон.

   - Однако я не туда попал, - сказал он кондуктору, - я поеду обратно.

   Когда ехал назад, сознание постепенно прояснялось. Он узнавал улицы. В тумане, в гирлянде фонарей, казавшихся расплывчатыми золотыми шарами, узнал розовое здание и тонущую в клубах паров серую башню Московской пожарной части. Вспомнил манеж и урок езды Валентине Петровне. У Пяти Углов ярко светились широкие окна магазина братьев Лапиных. Он пересел на другую сторону и смотрел, как белым призраком показалась за высокой железной решеткой Владимирская церковь.

   "Ничего не было", - подумал он. - "Да ведь я же все это могу проверить. Очень просто"...

   Он вышел у Стремянной, пошел на Николаевскую и прошел к крыльцу "госпожи нашей начальницы". Швейцар в синем длинном кафтане, сидя, читал газету.

   - Валентина Петровна Тропарева дома? - спросил Петрик.

   - Дома-с, почти и не выходили... - сказал швейцар, поднимаясь с деревянного тяжелого стула. - И профессор сейчас вернулись. Прикажете позвонить?.. Должно быть кушать сейчас садятся.

   - Нет... я... не хочу безпокоить.. передайте им мои карточки.

   Теперь все было ясно. Как ему и говорил доктор - эти провалы памяти совсем не страшны. Просто - гулял по улицам... Оставалось побывать у Портоса на Сергиевской и кончить то, что ему так мешало! Был седьмой час. К семи Портос вернется, и они переговорят обо всем.

   Портос еще не вернулся, но денщик ожидал его с минуты на минуту.

   - Я дождусь его, - сказал Петрик. - Мне надо непременно видеть штабс-капитана.

   - Пожалуйте в кабинет.

   Петрик снял пальто. Денщик открыл электричество, и уютный кабинет Портоса с большими книжными шкафами мягко осветился. Петрик сел в кресло.

   - Прикажете чайку? - спросил денщик. Петрик с утра ничего не ел. "Это" - подумал он. - "окончательно прояснит мне мозги".

   - Пожалуй... Дай, - сказал он.

   "Если этого не было", - думал он,- "то вот, сейчас откроется дверь и войдет живой Портос. И по душе, на чистоту, по-офицерски, они переговорят обо всем. И о Валентине Петровне и о партии".

   Головная боль утихла. На Петрика нашло чувство душевной размягченности. Недавней злобы как не бывало. Не было невозможности простить Портоса. После кошмара, ему стало казаться, что Портос и не так уже виноват. Хвастал тогда - ужасно не хорошо.... Ну и вино тоже... И песни... И с партией можно кончить без доноса... а по-хорошему... Полученные знания... к сведению... Если он что проболтал, так и они тоже. Вот и выходит: баш на баш - квиты... Он встанет и скажет: "Портос я шел убить тебя... Я уже убил тебя в моем сердце - прости меня... Но дай мне просить это прощенье по-настоящему. Давай - переговорим обо всем.... Ты был большим подлецом тогда, когда хвастал своею связью с Валентиной Петровной"...

   А вдруг это вовсе не Валентина Петровна? - мелькнуло в голове у Петрика... "Но он сказал: "жена профессора"... И тогда так глупо пел Парчевский: - "брюнетка жена - муж брюнет, к ним вхож белокурый корнет"...

   Опять путались мысли. Ясность исчезала.

   В углу на камине стояли мраморные часы. На пестром красноватом мраморе артиллерист на коне с банником в руке. Подарок Портосу артиллерийского дивизиона, где он служил. Часы били мелодично и раз и два. Все длиннее были отсчеты их ударов. Петрик прислушался: десять часов.

   Денщик заглянул к нему.

   - Не идет что-то их благородие, - сказал он.

   - Да, вот что милый... Я знаю еще, где он может быть. Я проеду туда. А если мы разминемся, скажи его благородию, что я сейчас вернусь и прошу меня подождать.

   Опять Петербургские, уже ночные улицы. Реже стал туман. Мокрый снег нападал на улицы, и они серебряными дорогами уходили вдаль. Лошади скользили на торцах. Черный след вился за колесами. Все падал снег.

   Кирочная 88... Петрик сразу узнал дом, не глядя на номер. Дворник в стороне он ворот подметал с панели снег. Петрик быстро и незаметно вошел в ворота. Он подошел к высокой двери. Той двери. Она легко подалась и раскрылась по-прежнему. Ярко была освещена лестница. Петрик позвонил... Тишина ответила на короткое дребезжание колокольца.

   Он позвонил еще и еще, и все напряженнее и страшнее становилась томительная тишина за дверью.