Габорио Эмиль - Рабы Парижа

sp;   - Прекрасно! Значит, послезавтра, ровно в три часа, извольте быть у нее. Вначале вам откажут на том основании, что у нее посетитель, но вы назовете мое имя, и вас примут.

   - Не надо, у меня хватит оснований, чтобы меня приняли.

   - Ну, как знаете. Войдя, вы застанете виконтессу с маркизом Круазеноа. Надеюсь, вы его знаете?

   - Чисто визуально...

   - Этого вполне достаточно. Он вас не касается. Вы, едва войдя в комнату и увидев виконтессу, начинайте требовать деньги.

   - Разве не понятно, что она просто прикажет выбросить меня за дверь!

   - Все возможно, но, во избежание этого, вам надо успеть пригрозить ей передать счета ее супругу. Если же и это не поможет, смело усаживайтесь в кресло и заявляйте, что не уйдете до тех пор, пока не получите деньги.

   - Легко сказать...

   - Я думаю, что маркиз Круазеноа, желая прекратить подобную сцену, вытащит свой бумажник и предложит вам убираться вон.

   - И что же я должен буду после этого делать?

   - Разумеется, убраться, но прежде - взять с него расписку, что он заплатил по счетам виконтессы.

   - Хоть убейте, но я ничего не понимаю!

   - От вас этого и не требуется. Вы поняли, что я вам сказал?

   - Понял. Все будет сделано, но учтите, что этой заказчицы я. разумеется, лишусь!

   - Это абсолютно ничего не значит!

   В эту минуту из зала послышался визгливый мужской голос.

   - Что? Он занят? Его нельзя видеть?! Целый час она должна ждать его?! Я ему покажу, что значит заставлять меня ждать! Для меня у него найдется время!

   Приятели переглянулись.

   - Опять он, - проворчал Маскаро.

   Ван-Клопен утвердительно кивнул головой. Дверь распахнулась, и молодой Гастон Ганделю, весь красный от волнения и злости, влетел в комнату. Короткий жилет, светлые панталоны, убийственный галстук и плоская физиономия, которая, казалось, прямо-таки нарывалась на оплеуху.

   - Как вы смеете заставлять меня ждать целых двадцать минут! - заорал он с порога.

   Если юный идиот думал ошеломить знаменитого портного, так он ошибся. Тот поспешно встал со своего места и. приложив руку к сердцу, произнес:

   - Милостивый государь, если бы я знал, что именно вы ждете меня, я никогда не позволил бы себе...

   Эта мелкая лесть восхитила Ганделю.

   - Ну, если уж вы приносите свои извинения, то тогда... Внизу стоят мои лошади, вы их никогда не видели; дело в том, что они способны разнести все вокруг. Да и Зора тоже... Она просто не может ждать при ее темпераменте.

   При этих словах он выскочил из комнаты, крича:

   - Зора, мадам Шантемиль, обожаемая...

   Портной вертелся, как на горячих углях. Он потерянно глядел на Маскаро, ожидая его помощи и поддержки, но тот, как ни в чем не бывало, отошел к лестнице и смотрел, чем же окончится эта сцена.

   Поль же воспринял бестолковость и обезьяньи манеры этого идиота за образец изящного обращения великосветской молодежи и бросился к Маскаро, чтобы скорей узнать его имя.

   Язвительно улыбаясь, Маскаро прервал Поля:

   - Чепуха, лучше приготовьтесь спокойно перенести то, что вас сейчас ожидает, в противном случае, сударь, я вынужден буду навсегда с вами расстаться.

   Поль, не зная, что именно его ожидает, приготовился к худшему и правильно сделал, потому что при виде женщины, поднимавшейся по лестнице, он едва сдержал крик злобы и отчаяния.

   Виконтесса Зора, или его обожаемая и сбежавшая любовница! Роза, та самая Роза, с которой еще два дня назад он делил любовь и нищету! Теперь она входила роскошная и сияющая, в изумительном туалете.

   Она вовсе не выглядела застенчивой, и только одному Ганделю могло прийти в голову ободрять ее.

   Но Роза и не слушала его. С надменным видом она уселась в кресло и небрежно повернула голову в сторону знаменитого портного.

   - Что бы вы могли предложить госпоже Шантемиль из того, что соответствовало бы ее красоте? - произнес Ганделю, обращаясь к Ван-Клопену.

   Тот медлил с ответом, заметив, что госпоже Шантемиль сейчас явно не до туалетов.

   Нечаянно обернувшись в сторону, она увидела Поля и, как ни велика была ее дерзость, в первую минуту она до того испугалась, что чуть не упала в обморок.

   Внешне спокойного Поля выдавали лишь глаза, готовые испепелить госпожу Шантемиль на месте.

   Смущение Розы, однако, было настолько заметно, что даже Ганделю не смог его не увидеть. Не подозревая истинной причины, он решил, что это от радости.

   Маскаро же, наблюдая эту сцену, решил, что для первого раза, пожалуй, достаточно и, взяв Поля за руку, поспешил откланяться.

   - Ну, и каковы ваши впечатления? - спросил он, выходя на улицу.

   Но самолюбие Поля было столь уязвлено, что он ответил проклятьем. Он был бледен, его пошатывало.

   "Ничего, это тебе наука" - думал его наставник. - Для первого раза ученик держался недурно" - Ладно, завернем-ка в кондитерскую: надо чего-нибудь выпить.

   И, действительно, после двух стаканов пунша лицо Поля порозовело.

   - Полегчало? - спросил наставник и, получив утвердительный ответ, решил, что железо надо ковать, пока оно горячо.

   - Пятнадцать минут тому назад вы, кажется, были расположены несколько иначе по отношению к этому молодому человеку, Ганделю... - начал он издалека.

   Но Поль только умолял оставить его в покое.

   Маскаро грустно улыбнулся.

   - Однако, как быстро у людей меняются взгляды! С каким тактом и благоразумием вели вы себя сегодня!

   - Да, я стал благоразумным, - с грустью отвечал Поль. - Но это не утешает меня. Вы были правы. Я решил стать богатым, и вам не понадобится больше подталкивать меня к этому. Наоборот, теперь я стану торопить вас. Я не хочу больше повторения сегодняшней сцены.

   - Следовательно, вы озлобились?

   - Нет. Что такое злоба? Она может пройти, а решение я менять не намерен...

   Теперь, когда Поль столь настойчиво шел к намеченной Маскаро цели, тот решил несколько попридержать его. Такова тактика почти всех, кто пытается развращать молодые умы.

   - Не стоит так стремительно бросаться в жизнь, сейчас вы еще вправе выбрать тот или иной путь, но завтра вы должны будете твердо заявить себе - то ли вы подчиняетесь мне безоговорочно, то ли выбираете себе что-либо иное...

   - Уверяю вас, теперь я готов на все!

   Маскаро торжествовал.

   - Хорошо, - ответил он холодно. - В таком случае, завтра доктор Ортебиз представит вас Мартен-Ригалу, отцу Флавии, а я через неделю после вашего брака с нею, добуду вам герцогство и герб, который вы сможете поместить на своем экипаже!

    

    

   Когда Сабина заявила Андре, что сама поговорит со своим женихом-бароном, она больше считалась со своей любовью, чем с наличными возможностями.

   И лишь наедине с собой она представила, как трудно ей будет выполнить собственное решение.

   Она пришла в ужас от мысли, что ей придется назначить свидание мужчине, которому к тому же придется открыть душу.

   Ей легче было бы говорить даже с незнакомым человеком, чем с бароном, которого она знала с детства.

   Приехав домой, она прошла к обеденному столу, терзаемая страхом.

   Обед прошел в мрачном и торжественном молчании. Если Сабину терзал страх предыдущего решения, то граф и графиня подавно не могли быть веселы и разговорчивы, - он - после визита Маскаро, она - после разговора с Ортебизом.

   В великолепной столовой неслышно скользила вокруг стола вымуштрованная прислуга...

   В девять часов Сабина вернулась в свою комнату, все еще приучая себя к мысли о необходимости разговора с бароном Брюле.

   В эту ночь она не смогла заснуть. Ей даже не пришло в голову избежать этого разговора или хотя бы отдалить его на некоторое время. Она дала Андре обещание и должна была выполнить его, зная, с каким нетерпением он ждет от нее известий.

   Разумеется, и ей самой хотелось покончить с этим состоянием неуверенности и страдания.

   Положим, никто не мог принудить ее к замужеству, но, откровенно говоря, Сабина не знала многого. Отцу она не доверяла, а матери - тем более.

   Никогда не участвовавшая в их жизни, она, тем не менее, чувствовала, что над ними тяготеют какие-то нравственные муки.

   Кроме того, выйдя из монастыря, где она воспитывалась, она чуть ли не с первых дней поняла, что является единственным связующим звеном между ними, что не будь ее - они давно разъехались бы в разные стороны. И, может быть, поэтому она у обоих вызывала чувство сильнейшей неприязни, если не ненависти.

   Вот это, разумеется, послужило тому, что в ней развилась какая-то мрачная мечтательность, но в то же время она была самостоятельна и энергична.

   Она взвешивала различные варианты: тайком оставить родительский дом, или вынести пытку откровенного разговора с бароном, или решиться напрямик заявить родителям об Андре и своем выборе.

   До двенадцати часов мучилась она различными предположениями, у нее даже возникла мысль написать барону откровенное письмо, но, поразмыслив, она пришла в ужас от того, что ей придется доверить бумаге то, что она не решалась высказать вслух.

   А время шло. Сабина понимала, что пора действовать, упрекала себя в безволии и бесхарактерности, но принять решение не могла.

   Вдруг послышался шум подъезжающего экипажа.

   Машинально подойдя к окну, она увидела фаэтон барона Брюле!

   Таким образом, самая трудная часть ее задачи была решена.

   - Неужели вы решитесь говорить с бароном в собственном доме? - воскликнула Модеста.

   - Что ж в этом удивительного? Мать еще не одета, отца без его приказания никто не побеспокоит, так что, встретив барона у входа и попросив его пройти в зал, я смогу свободно поговорить с ним.

   Собрав всю свою волю, она сошла вниз, радуясь, что все так удачно складывается.

   Поистине было чем гордиться бедному незаконнорожденному живописцу! Ведь именно его предпочла единственная наследница старинного имени всем известнейшим молодым людям Франции!

   Барон Брюле-Фаверлей, во всяком случае, был из тех людей, на которых государство смотрит с уважением и надеждой.

   Ему еще не было сорока лет. Прекрасная наружность, замечательный ум и редкие нравственные качества; к тому же - один из богатейших людей Франции.

   Никто не мог понять, почему он держится в стороне от государственных дел. На вопросы любопытных он отвечал:

   - У меня достаточно дел в своих владениях.

   Было ли это скромностью или пренебрежением и гордостью, никто ответить не мог.

   Но все хорошо знали, что барон Брюле-Фаверлей сумел сохранить в себе то, что испокон веков считалось лучшим во французском дворянстве: храбрость и рыцарское благородство, тонкий и великодушный ум, страсть к различного рода приключениям и опасности, без которых зачастую сама жизнь ни во что не ценится.

   Говорили, что он имел огромный успех у женщин, но в то же время ни одна женская репутация не пострадала из-за него.

   Поговаривали также о некой романтической истории, приключившейся с ним в молодости, но в чем именно она состояла, никто толком не знал.

   Еще знали о том, что одно время барон был очень беден, не владея ничем, кроме своего древнего имени. Рано лишившись родителей, а с ними - привязанности и надежд, он отправился путешествовать по Северной Америке. Прожив там двенадцать лет, вернулся во Францию не богаче, чем был перед отъездом. Но в год его возвращения умер его дядя, маркиз Фаверлей, один из самых богатых людей Франции, сделав его единственным наследником громадного состояния с правом наследования его имени. Таким образом, из двух древних фамилий - барона Брюле и маркиза Фаверлея сложилась одна. Из страстей его всем была известна только одна - неистовая любовь к кровным лошадям. Каждый год он участвовал в скачках, но, естественно, как любитель, а не как продавец-заводчик.

   Вот и все, что было известно о человеке, который держал сейчас в руках судьбу Андре и Сабины де Мюсидан.

   Войдя в переднюю, он уже собирался задать прислуге стандартный вопрос: "Дома ли...", когда заметил взволнованную Сабину, спускавшуюся по лестнице. Обернувшись к ней, он почтительно поклонился.

   Подойдя ближе, она обратилась взволнованным голосом:

   - Барон, уделите мне, пожалуйста, несколько минут и желательно наедине.

   Барон почтительно склонил голову, стараясь не дать ей заметить, насколько он поражен подобной просьбой.

   - Я считаю за честь выслушать все, что вы захотите мне сообщить.

   По знаку Сабины слуга распахнул дверь как раз в ту самую комнату, где накануне доктор Ортебиз вел беседу с ее матерью.

   Девушка вошла туда первой, вовсе не заботясь о том, что придет в голову слугам. Она предложила барону сесть и, преодолевая сильное волнение, начала:

   - Моя просьба, барон, лучше всего доказывает то глубокое уважение и доверие, которое я к вам испытываю.

   На лице барона не дрогнул ни один мускул, хотя подобное вступление могло заронить в его голову любые предположения.

   - Как друг нашего дома, - продолжала она, - вы легко должны были заметить, что я в собственном доме, при живых родителях, тем не менее подобна сироте...

   Стыд за то, что ей приходилось жаловаться чужому человеку, буквально душил ее и она, скомкав конец фразы, которую так тщательно обдумывала, почти скороговоркой окончила:

   - Я умоляю вас взять назад слово относительно ваших намерений по поводу меня.

   Эта просьба была для барона настолько неожиданной, что, невзирая на все свое умение держать себя в руках, он никак не смог скрыть своего удивления и горечи.

   - Сударыня, - начал было он.

   Но Сабина живо прервала его:

   - Я прошу вас об этом, как о громадной и великодушной услуге, в ваших руках - возможность избавить меня от горя и неприятностей, тем более, что с вашей стороны это небольшая жертва, мы ведь не настолько знаем друг друга, чтобы я в ваших глазах заслужила что-нибудь больше равнодушия...

   Лицо барона, однако, выражало совсем иные чувства.

   - В последнем вы ошибаетесь, графиня, если вы думаете, что в моем возрасте я способен жениться без серьезного чувства, внушенного вашими достоинствами.

   Сабина хотела что-то сказать, но барон продолжал:

   - Мне не известно, чем я мог заслужить ваш отказ, но уверяю, что это такой удар, от которого нелегко оправиться.

   Искренность, с которой все это было высказано, глубоко тронула Сабину.

   - Поверьте, что мое состояние еще тяжелее вашего, вы ничем не заслужили отказа, и я была бы рада стать вашей женой, если бы...

   - Если бы?... - повторил он, ожидая продолжения.

   Сабина опустила глаза, чтобы скрыть смущение, и тихо произнесла:

   - Если бы мое сердце и рука не были обещаны другому.

   Услыхав эту новость, барон многозначительно хмыкнул.

   Сабина была возмущена подобной реакцией собеседника. Куда девалось ее смущение!

   - Да, милостивый государь, - заговорила она твердо,- сердце мое избрало другого, избрало свободно, без согласия моих родителей, и этот другой заключает в себе весь мир для меня, так же, как и я для него!

   Барон молчал.

   А она горячо продолжала:

   - Мне безразлично, что вы - чистокровный аристократ, а он стоит в самом низу этой лестницы, но этот человек, во-первых, необыкновенно талантлив, во-вторых, сам победил все свои беды и трудности, выпавшие на его долю в детстве и юности. Для того, чтобы добиться известности, он работает подчас как простой ремесленник, так что, если когда-нибудь вам придется пожать ему руку, то вы почувствуете мозоли на ней. А общественное мнение не волнует меня, потому что я люблю его!

   Выговорив последнее слово, она умолкла.

   Бледная, взволнованная, с пылающими глазами, она была сейчас удивительно хороша.

   Барон слушал ее невозмутимый и холодный. На самом деле в нем клокотала страсть, соединенная с ревностью. Он давно любил Сабину. Да, он аристократ, богач... С какой радостью он поменялся бы всем этим с избранником Сабины!

   Любой другой на его месте назвал бы все это романтической чепухой, но он понимал ее.

   В наше время поголовных интрижек и замужеств, в которых нотариус представляет всю поэзию брака, барон Брюле увидел женщину, способную на истинное чувство.

   Эту женщину он уже считал почти своей, но она ускользала от него.

   И он решил испить свою горькую чашу до дна.

   - Где же вы видитесь с ним?

   - Мы встречаемся иногда на улице, во время моих прогулок, но иногда я захожу к нему, - просто отвечала она.

   - Приходите к нему?!

   - Да, я нанесла ему пятнадцать визитов, за которые он сделал мой портрет. Мне кажется, что я могу посещать человека, которого я люблю, и не краснея заявить об этом любому.

   Барон сконфуженно умолк.

   - Теперь, когда вы знаете то, что я не решилась доверить даже матери, я спрашиваю вас, в какой степени я могу рассчитывать на вашу помощь?

   Если бы барон узнал о Сабине что-либо подобное со стороны, он мог бы бороться с соперником, но когда она сама прибегла к его помощи... У него не оставалось путей к отступлению.

   - Ну, что ж, я поступлю так, как вы того желаете, - произнес он с горечью, - сегодня же вечером я пошлю вашему отцу письмо, в котором возвращу ему данное мне слово. И первый раз в жизни я не сдержу своего собственного... Я, зная нрав вашего отца, даже предположить не могу, какие это повлечет последствия для меня, но вы желаете этого...

   Но Сабина уже горячо благодарила барона за ту жертву, которую он собирался принести.

   - Вы избавляете меня от таких минут, которые я даже вряд ли смогла бы перенести! Идти против воли моих родителей... Тогда, как с вашей помощью...

   Но барон Брюле не разделял ее уверенности, смотрел на дело глубже.

   - Хочу спросить, графиня: своевременна ли будет моя жертва? Позвольте мне объяснить вам... До тех пор, пока все уверены, что я ваш жених, мало кто отваживается ухаживать за вами, но как только станет известно, что вы свободны, масса претендентов кинется на мое место.

   Сабина только вздохнула. То же самое ей говорил Андре.

   - Обдумайте хорошенько, ведь дело не только в ваших личных качествах, вы наследница огромного состояния, оно может соблазнить не одного искателя приданого...

   Она грустно заметила:

   - Да, к несчастью, говорят, я богата.

   - Так что же тогда вы станете говорить новым претендентам?

   - Пока еще не знаю, вероятно, найду способ отказать им.

   - Если вы позволите, я бы осмелился дать вам дружеский совет.

   - Говорите, барон, я прошу вас...

   - В таком случае, почему бы нам не оставаться в прежнем положении? До тех пор, пока наш разрыв никому не известен, ваше спокойствие обеспечено. Я же, верьте моему слову, по первому вашему знаку уйду со сцены.

   Сабина не дала себе труда задуматься над тем, что скрывалось за этим предложением.

   - Нет, нет, барон, это будет слишком, нельзя ведь так злоупотреблять вашим чувством, это будет недостойно меня и вас...

   Барон не настаивал. После рыцарского порыва обычное человеческое едкое горе заливало его.

   - По крайней мере, позвольте узнать имя счастливца, - грустно произнес он.

   - Отчего ж нет, его зовут Андре, он живописец и живет на улице Тур-Доверн...

   Имя и адрес живописца тут же впечатались в память барона.

   - Будьте уверены, что мной руководит не только любопытство, я мог бы быть полезен не только вам, но и ему, у меня достаточно влиятельных знакомых...

   Бедный барон, он не знал, что женщина, как бы благоразумна она ни была, никогда не потерпит покровительства тому, кого она любит!

   - Позвольте поблагодарить вас, барон, но Андре не нуждается в покровительстве, он сам добьется всего...

   Сказав это, она тронула шнурок сонетки.

   Вошел лакей.

   - Докладывали ли вы графине о приезде барона?

   - Никак нет, мы получили приказ графини, что сегодня она барона принять не сможет.

   - Почему же вы мне этого не сказали в самом начале, - резко спросил тот и, поклонившись Сабине, вышел очень недовольный собой.

   "Этот тоже достоин любви", - подумала Сабина, провожая его глазами.

   Она поспешила к себе наверх, чтобы, как можно скорее написать Андре, как вдруг в передней раздался голос другого посетителя, который непременно требовал, чтобы его пропустили к графу.

   - Черт бы вас побрал, - кричал он, - мне нет дела до его приказания вам, мне необходимо его видеть, и я увижу его! Сию минуту доложите обо мне или я обойдусь без ваших дурацких докладов!

   Посетитель был не кто иной, как сам барон Кленшан, друг юности графа, единственный свидетель трагического случая. Тот самый барон, который имел забавную привычку доверять ежедневно бумаге все, что происходило с ним в жизни. Он был среднего роста, обычного сложения, обычной внешности. Словом, в нем не было ничего выдающегося или даже просто заметного. Одет он был тоже сообразно.

   В молодости он был очень методичен, к старости почти помешался. Двадцать лет ежедневно он проверял, так ли бьется у него пульс, в сорок надоедал всем и каждому рассказами о переменах в своем здоровье...

   Сейчас он был так взволнован, что забыл даже поздороваться с Сабиной.

   - Столько душевных переживаний! - кричал он, - и в довершение я еще и съел сегодня больше, чем мне положено! Разумеется, мне понадобится полгода, чтобы прийти в себя!

   При виде графа, который вышел ему навстречу, он бросился к нему и закричал еще громче:

   - Октав! Ты должен спасти себя и меня! Если ты не уничтожишь договор о браке своей дочери с...

   Быстрым движением руки граф Мюсидан зажал ему рот.

   - Ты что, не видишь, Сабина здесь?

   Девушка, встретив мрачный взгляд отца, поспешила скрыться.

   Но барон Кленшан сказал достаточно, чтобы она инстинктивно почувствовала страх. Уничтожения какого договора требовал этот чудак? С кем? И почему ее союз с кем бы то ни было может мешать ему?

   Тут явно крылось что-то недоброе. Иначе с чего бы ее отцу зажимать рот этому добродушному человеку?

   Сердце ее сжалось от нехорошего предчувствия, она была почти уверена, что имя, которое не успел произнести Кленшан, сыграет в ее судьбе еще не известную ей, но определенную роль. Она поняла, что просто не сможет оставаться в неведении, она должна была узнать, в чем же тут дело...

   Оставалось одно: забиться в угол столовой, которая была отделена от комнаты, где остались мужчины, только тяжелой портьерой.

   Удостоверившись в том, что обнаружить ее будет непросто, а она сможет слышать все, что ее интересует, она прислушалась.

   Кленшан продолжал жаловаться на здоровье и говорил о том, что волнения могут привести к непоправимому ущербу...

   - Ну и денек! - ворчал он, - и ты тоже хорош, встретил меня таким образом, после того, что я перенес! Подумай только, завтрак не в меру, душевное потрясение, быстрая езда, перебранка с твоими лакеями, а затем подобный прием со стороны друга! Да, тут есть от чего расхвораться в мои-то годы!

   Но граф Мюсидан, которому давным-давно были известны причуды его приятеля, не собирался его выслушивать.

   - Говори прямо, что привело тебя ко мне, - коротко и сухо произнес он.

   - Сделай же одолжение, выслушай меня, - завопил Кленшан, - история охоты в Бевронском лесу каким-то образом вылезла наружу! Сегодня я получил анонимное письмо, которым меня предупреждают, что, если я не уговорю тебя нарушить договор о браке твоей дочери с бароном Брюле-Фаверлеем, то мне грозит куча неприятностей!

   - Письмо у тебя с собой?

   Кленшан полез в карман и достал письмо. Оно действительно было полно угроз, но не открыло ничего нового для Мюсидана.

   - Проверял ты свои идиотские записи? Там действительно не хватает страниц?

   - Именно тех самых, трех!

   - Как же ты так опростоволосился в собственном доме!

   - Как! Если ты такой умный, так расскажи мне - "как"!

   - А прислуга? Надежная?

   - Господи, да ты же знаешь моего камердинера! Лорен у меня с шестнадцати лет! Журнал лежал в дубовом шкафу, ключ от которого всегда при мне!

   - Тем не менее, каким-то образом его открыли.

   Кленшан думал, затем вдруг хлопнул себя ладонью по лбу и заорал:

   - Проклятье! Ведь я понял, кто и каким образом мог украсть их!

   - А именно?

   - Слушай! Несколько месяцев тому назад мой Лорен опасно заболел, и я вынужден был положить его на несколько месяцев в больницу!

   - И кто же служил у тебя в это время?

   - А черт его знает, какой-то молодой парень, которого мой кучер нашел через какую-то контору!

   Граф вспомнил о карточке, которую Маскаро имел дерзость оставить у него и на которой значился адрес его конторы.

   - Тебе известна эта контора?

   - Конечно, на улице Дофина, почти напротив моего дома!

   Граф схватился за голову.

   - А, висельники, сильны...

   Затем он обратился к Кленшану:

   - Если бы ты мог быть тверже и не боялся скандала, я бы мог с ними потягаться...

   Этого замечания было достаточно, чтобы барона затрясло.

   - Ради Бога, если ты не можешь им уступить, предупреди меня заранее, я немедленно покончу с этой жизнью!

   Граф с мрачным сожалением смотрел на своего друга.

   - В таком случае, что же мне остается, как не уступить, - горько заметил он.

   У барона отлегло от сердца.

   - Ну и слава Богу, - произнес он, переведя дух, - хоть раз в жизни ты оказался благоразумным!

   - То есть, короче говоря, трусом! Будь проклят и твой дневник, и твоя дурацкая привычка все фиксировать на бумаге!

   Но что касалось дневника барона, то тут он был неизлечим.

   - Да чем же виноват мой дневник? Если бы ты не совершил преступления, я бы не смог его записать!

   Это наивный, но вместе с тем роковой для графа ответ заставил обоих надолго умолкнуть.

   Сабина, которая все отчетливо слышала, перевела дух. Скованная ужасом, дрожащая, посиневшими губами она повторяла: "преступление". Итак, в начале жизни ее отца лежало преступление!

   Спустя некоторое время граф возобновил разговор.

   - Однако, довольно, - произнес он, тяжело вздохнув, - упреки тут действительно ни к чему, успокойся, мой друг, я согласен покориться. Сегодня же барон Брюле получит отказ.

   Для Кленшана это оказалось слишком. После пережитого ужаса такое скорое облегчение обессилило его. Он повалился на диван и затянул свои жалобы:

   - Завтрак не в меру, душевное потрясение...

   Граф, видя, что его друг улегся, позвонил и попросил принести ему одеколон. Услышав это, сбежалось человек пять слуг, а следом за ними и графиня.

   Потребовалось немало времени, чтобы привести барона в чувство.

   - Мне необходимо принять мое лекарство, - слабым голосом стонал тот, - проводи меня до кареты, Октав. Смотри же. не забудь свое обещание и вообще будь осторожен...

   Наконец барон был водворен в свой экипаж, а Сабина все еще стояла там, где ее застало это страшное известие.

    

    

   С того времени, как граф намеревался обломать свою трость о спину Маскаро, положение его стало достойным сожаления.

   Забыв о боли в ноге, он провел ночь, шагая по своему кабинету, тщетно отыскивая выход из создавшегося положения. Он прекрасно понимал, что, однажды поддавшись шантажу, он ничем не может быть застрахован в будущем.

   Тысячи проектов возникали в его мозгу, среди которых, кстати, был визит к префекту полиции.

   А вдруг тот поможет ему разоблачить эту шайку мошенников, в сети которой он был так ловко пойман?

   Но все это было не то. Как бы там ни было, скандала избежать не удавалось, и ударил бы он не только по нему...

   Двадцать часов терзаний души, не привыкшей никому подчиняться! Странно ли, что после этой пытки он грубо встретил друга? Визит этого блаженного, хотя и не принес ему новых огорчений, ибо все, что ему поведал барон, он знал и раньше, но и облегчения тоже не дал.

   Проводив- его, он зашагал по комнате, не заботясь и даже не замечая того, что в комнате, кроме него, находилась еще и жена.

   Это хождение взад-вперед и явное невнимание к ней со стороны супруга до крайности раздражали графиню. К тому же последние слова чудака-барона возбудили в ней любопытство.

   - Вас что-то тревожит, Октав? - спросила она, - неужели мнимые страдания Кленшана могли так разволновать вас?

   Граф слишком хорошо знал свою жену, чтобы поверить ее заботливости. Улыбка, которая при этом вопросе появилась на ее губах, напоминала ему змею. Обычно в таких случаях он отделывался молчанием от ее назойливых вопросов. Но сегодня он был слишком потрясен, чтобы выдержать равнодушно еще и эту пытку.

   - У меня нет сегодня ни малейшего желания разговаривать с вами, - холодно отозвался он.

   - Господи, Боже мой! Какой тон, уж не захворали ли вы той же болезнью, что и ваш друг?!

   - Послушайте...

   - Удостоите ли вы, наконец, меня ответом, что с вами происходит?

   Лицо графа онемело от злобы. Остановившись возле кресла графини, он, задыхаясь от сдерживаемого раздражения, произнес:

   - А то, что ваша дочь не может выйти замуж за барона Фаверлея!

   При столь неожиданном ответе сердце графини вздрогнуло от радости. Половина задачи, заданной Ортебизом, и притом самая трудная, разрешилась сама собой! Остальную половину она надеялась преодолеть сама и к тому же без особых усилий. Однако обнаружить свою радость графиня вовсе не сочла нужным.

   - Вы шутите? Отказать Брюле? Где же вы найдете более блестящую партию?

   - Пусть это вас не заботит. Ваша помощь здесь не потребуется!

   При этом замечании, сорвавшемся с языка графа, графиня похолодела. Уж не маркиза ли Круазеноа имел он в виду? Но тогда он знает, что она дала слово устроить брак своей дочери с ним, а, значит, и знает - почему!

   Но графиня не растерялась. Встречая опасность, она всегда предпочитала смотреть ей в глаза.

   - О какой другой партии вы говорите? - храбро начала она, - хотела бы я посмотреть на того, кто собирается распоряжаться судьбой моего ребенка, не спросясь у меня!

   - Я осмеливаюсь!

   Графиня засмеялась. Этот смех переполнил чашу терпения Мюсидана. Лицо его перекосилось от злобы, он забылся окончательно:

   - Что? Я уже не глава семьи, - орал он, - мне это надо доказывать вам, сударыня! Довольно и того, что я нахожусь во власти висельников, проникших в тайну моего преступления!...

   Графиня шагнула к нему.

   - Вы сказали "преступления", - бормотала она в полной уверенности, что граф сошел с ума.

   - Да, мое преступление! Вас это удивляет? Ну, так узнайте же наконец, что убийство, совершенное мной в Бевронском лесу, в первые месяцы нашего несчастного брака, - преднамеренное! Теперь это открыто и может быть подтверждено неопровержимыми уликами!

   Графиня протянула руки, как бы желая отогнать призрак.

   - А, так вы испугались, я вам внушаю ужас и отвращение? А кто был причиной? Вы, сударыня! Двадцать три года я пытался забыть слова этого несчастного, за которые я его убил! Он сказал, что жена моя, на которую я молился, имеет любовника!

   Графиня подняла-голову и гордо посмотрела на мужа.

   - И то была истинная правда, которая легко подтверждалась, - устало добавил граф.

   Она молча опустилась в кресло и закрыла лицо руками.

   - Бедный Монлуи, - продолжал граф, обращаясь скорее к себе, чем к ней, - он был любим! У него была скромная и любящая подруга, живущая своим трудом, сердце которой в тысячу раз благороднее и честнее гордой и надменной наследницы древней фамилии Совебургов, на которой я был женат!

   - Октав!

   - Она доказала это! Он хотел жениться на ней. После его смерти, оставшись беременной, потеряв доброе имя, она жила в маленьком местечке, а там не прощают такого... не потерялась, не пошла по кривой дорожке, а сосредоточила всю свою любовь на ребенке, с которым осталась. Я считал своей обязанностью помогать ей иногда деньгами... Так, мелкие крохи, но она смогла на эти крохи воспитать сына! Теперь этот ребенок взрослый и, учитывая то, что у него есть образование, будущность его обеспечена...

   Если бы граф с женой меньше были заняты своими переживаниями, они бы давно услышали сдерживаемые рыдания буквально рядом с ними.

   Графиня часто видела мужа мрачным, но таким еще никогда.

   - Так вот, постарайтесь сравнить себя с этой бедной девушкой, - продолжал граф, - я знаю, что совесть вас еще ни разу в жизни не беспокоила, но обернитесь на свою жизнь! Вы были развращены еще девушкой, были преступной женой и недостойной матерью!

   Никогда прежде графиня Мюсидан не стала бы покорно выслушивать подобные упреки, но сегодня она впервые испугалась.

   - Вместе с вами, - продолжал граф, - в мой дом вошли позор и несчастье, а между тем любой на моем месте мог бы предвидеть это. Но я был настолько влюблен в вас, что попросту не замечал, какую глупую роль играю в вашей комедии!

   - Вы говорите неправду, вас обманули!

   Мюсидан рассмеялся.

   - Да нет, я располагаю фактами, только вы почему-то всегда считали, что я из тех мужей, у которых на глаза надета повязка! А все было очень просто! Я так любил вас, что это было выше моей гордости и самолюбия...

   Он говорил в каком-то забытьи.

   Графиня молча слушала.

   - Я молчал, потому что знал: день, когда я открою вам, что мне все известно, станет последним днем моего счастья, вы умрете для меня навсегда. Я мог убить вас, но жить без вас я не мог. До сих пор вам и в голову, верно, не приходило, сколько раз жизнь ваша висела буквально на волоске! В минуты самых жарких ласк мне чудились на вас чужие поцелуи, и я делал титанические усилия, чтобы не задушить вас. В эти минуты я сам не знал - люблю я вас или ненавижу...

   - Пощадите, Октав!

   - К чему это теперь, я давно мог подчинить вас своей власти, но... довольно.

   Графиня задрожала. Знал ли муж о переписке? Сейчас в этом вопросе заключалась вся ее жизнь.

   - Позвольте мне сказать вам, - начала она.

   - Незачем, - коротко и грубо перебил ее граф.

   - Клянусь вам...

   - Бесполезно. Если я говорил с вами сегодня, то совсем не затем, чтобы слушать ваши лживые клятвы. Я настолько разбит, что мне просто необходимо было высказаться. Раньше я еще рассчитывал, что вы раскаетесь и оцените всю огромность моей любви, но этому не суждено было случиться.

   Графиня пыталась сказать что-то в свое оправдание, но граф не дал ей сказать ни слова, продолжая свою исповедь.

   - Разлюбив вас, я стал жить с вами под одной крышей единственно ради того, чтобы спасти хоть часть состояния, потому что ваше мотовство вошло в парижские поговорки. Тысячи в ваших руках летели, как щепки. Я отказался платить по вашим счетам, и это хоть немного сдерживает ваших поставщиков. Эти деньги я решил сохранить для Сабины, которой нужно будет приданое, и оно будет у нее, достойное ее имени. Хотя...

   - Что вы хотите сказать этим "хотя"? - резко спросила графиня.

   - То, что вам прекрасно известно: Сабина - не моя дочь!

   Этого графиня вынести не смогла.

   - Довольно, Октав, довольно! - закричала она, - я во многом виновата перед вами, но не позволю оскорблять мою дочь!

   - К чему эта коме