Габорио Эмиль - Рабы Парижа

заключать его? Вспомни: через два часа рушится договор, существовавший между Сабиной и бароном Брюле-Фаверлеем. И граф и графиня пляшут под нашу дудку... Не так ли?

   Доктор тяжело вздохнул.

   - Верно, - пробормотал он, - и все-таки я завидую этому Катену, - о, если бы у меня, как у него, был миллион!

   В то время, как звучала эта тирада, Маскаро ушел в свою спальню и вновь возвратился в кабинет, поменяв свой домашний костюм на выездной. Потом он обратился к доктору с коротким вопросом:

   - Ну, а ты готов?

   - Поневоле будешь готов, если другого выхода нет!

   - Тогда - в путь!

   И, заперев на ключ свой кабинет, Маскаро крикнул:

   - Бомар, карету!

    

    

   Если существует в Париже квартал, достаточно привилегированный, то уж, конечно, это тот, что начинается от площади Конкорд и оканчивается предместьем Императрицы.

   В этом благословенном уголке столицы проживают только миллионеры, утопая в роскоши, как сказочные цари.

   Величественные здания с их огромными садами, бесконечные цветники с газонами, клумбы, вечнозеленые столетние деревья...

   Но среди всех домов этого земного рая один выделялся наиболее ярко - массивный, роскошный дворец графов Мюсиданов, последнее произведение знаменитого Севера, умершего так рано, что современное общество не успело по достоинству оценить его бессмертный талант.

   Все вокруг дышало строгостью и этикетом. Проходя мимо решетки дома, вы могли заметить во дворе прислугу в ливреях, с гербами древнего рода графов Мюсиданов.

   В нескольких шагах от этого знаменитого жилища, на углу улицы Матиньйон, Маскаро и его приятель приказали своему кучеру остановиться.

   Маскаро держался очень торжественно. Одетый с ног до головы во все черное, которое подчеркивал галстук ослепительной белизны, он был похож на важную административную особу.

   Доктора, наоборот, как ни старался он казаться спокойным, выдавала сильная бледность лица. Он пытался привычно улыбаться, но улыбка выходила какой-то жалкой.

   - Итак, распределим наши роли, - тихо сказал Маскаро, - ты, который на правах друга принят на половине у графини...

   - Ну, положим, до дружбы еще далеко. Я простой врач, предки которого не участвовали в крестовых походах. А без этого условия, сам знаешь, всякий человек для Мюсидана - не человек.

   - И все-таки, графиня, надо полагать, не закричит при твоем появлении во все горло: "Караул, грабят!". А если ты к тому же сумеешь повести атаку, как следует, то можешь даже сохранить свою репутацию в ее глазах. Я - другое дело... Мне предстоит взять на себя разговор с графом...

   - Гм, гм... - промычал доктор, - но этот почтенный граф иногда бывает лютым зверем, смотри, чтобы он тебя сразу же не выкинул из окна.

   Маскаро презрительно улыбнулся.

   - Ну, нет, я запасся кое-чем, что может его легко обуздать.

   - И все-таки, будь осторожнее...

   Разговаривая, друзья приближались к дворцу Мюсиданов, и доктор принялся описывать своему другу внутреннее расположение комнат.

   - Мне достанется муж, тебе - жена, - напомнил напоследок Маскаро, - я буду настаивать на том, чтобы граф отказал барону Брюле-Фаверлею, однако ни слова не произнесу в пользу маркиза Круазеноа. Ты же - напротив - настаивай на кандидатуре Круазеноа, не упоминая вовсе о Брюле-Фаверлее.

   - Будь спокоен, что касается меня, я уже знаю, что следует говорить.

   - О, не сомневаюсь! Но заметь, в чем заключается прелесть нашего плана: муж будет терзаться мыслью, как подготовить к отказу жену; жена, в свою очередь, станет думать, как известить о своем намерении мужа! А после наших визитов, встретившись, оба будут рады, что дело решено к их взаимному удовольствию!

   Такой оборот дела показался доктору настолько комичным, что он расхохотался.

   - И, заметь, на каждого из них мы будем воздействовать различными способами! Выходит, они никогда ни о чем не догадаются! - заметил он, продолжая смеяться, - действительно, мой друг, ты большой оригинал!

   - Ладно, ладно! Обмениваться комплиментами будем после.

   Недалеко от дворца, на самом углу улицы Сент-Оноре, располагалась небольшая кофейня.

   - Ты войдешь туда, - обратился Маскаро к доктору, - пока я буду занят своим делом. На обратном пути я подам тебе сигнал готовности. Затем первым направлюсь к графу. Только четверть часа спустя, не раньше, ты нанесешь визит графине...

   Четыре часа пробило, и приятели расстались. Доктор Ортебиз вошел в кофейню, а Маскаро продолжал путь вдоль улицы Сент-Оноре. Миновав улицу Колизея, он остановился возле одной винной лавки и вошел в нее. Заведение это называли попросту - "Дядя Конон".

   Вино, которое продавал хозяин этого заведения, никуда не годилось. Он имел скверную привычку разбавлять его водой. Однако для избранных посетителей - лакеев и кучеров соседних больших конюшен, он держал какой-то одуряющий напиток.

   Увидев, что в лавку к нему входит почтенный господин, Конон несколько забеспокоился.

   - Вам что угодно, милостивый государь? - почтительно обратился он к Маскаро.

   - Мне бы хотелось переговорить с господином Флористаном.

   - Служащем при графе Мюсидане? Не так ли?

   - Именно. Он мне у вас назначил свидание.

   - И он вас ждет, милостивый государь! Только сейчас он внизу, в музыкальном зале. Сию минуту я за ним сбегаю.

   - О, не беспокойтесь, пожалуйста, я могу туда сам спуститься.

   И Маскаро поспешил к лестнице, ведущей в подвал.

   - Мне кажется, я уже видел где-то этого господина, - пробормотал Конон, - и чего ему только нужно здесь, в моем доме?

   Спустившись по лестнице, Маскаро очутился перед дверью и открыл ее. Клубы дыма повалили к нему навстречу. Но это нисколько не смутило нашего героя. Как ни в чем не бывало, он вошел в эту низкую, освещенную газовыми рожками кофейню, где в этот час несколько любителей сидели за столами, распивая свое крепкое пойло.

   Посередине комнаты двое музыкантов, оба в одних рубашках, с засученными по локоть рукавами, красные от натуги, играли на флейтах что-то наподобие марша. Рядом стоял дряхлый старик, обутый в высокие кожаные сапоги с медными пряжками. Он был в красной байковой фуфайке и аккомпанировал флейтистам на трубе.

   Когда вошел Маскаро, музыка как раз смолкла.

   - Да это, кажется, сам Маскаро! - сказал молодой человек с красивыми бакенбардами, одетый в лакейский камзол, белые чулки и башмаки. - Что ж это вы так долго не шли, я вас уже заждался. - И с этими словами протянул чистый стакан.

   Маскаро, не заставив повторять приглашение, уселся за стол с довольным видом.

   - Так-то, - сказал молодой человек, который оказался Флористаном, - дядя Конон вам, наверное, сообщил, что я нахожусь здесь, в музыкальном зале. Черт возьми, здесь недурно, а?

   - Великолепно!

   - Здешняя полиция, знаете, не любит, чтобы парижская молодежь играла на трубах, так что дядя Конон решил отвести нам этот подвал.

   Двое молодых людей снова взялись за свои инструменты.

   - Этот старик, - продолжал объяснять Флористан Маскаро, - бывший слуга герцога Шандоса. Доложу вам, он мастер своего дела: никому не уступит в игре на трубе! Даже у меня, хоть и небольшой талант по этой части, есть явные успехи после двадцати уроков... Вот, послушайте сами...

   Но Маскаро в ужасе замахал руками: мысль присутствовать при подобном испытании его не прельщала.

   - Благодарю, благодарю вас! - сказал он, - когда у меня будет больше времени, я непременно послушаю вас! Но сегодня ужасно спешу и хотел бы срочно переговорить с вами о деле.

   - О, к вашим услугам! Только здесь нам будет не совсем удобно, давайте поднимемся наверх и потребуем у дяди Конона особого помещения.

   Если "особые помещения" у дяди Конона и не отличались особым удобством, то одно можно было сказать в их пользу: они были весьма уединенны и в них можно было вести любую тайную беседу, твердо зная, что тебя не подслушивают.

   Маскаро и Флористан, заняв один из таких кабинетов, присели к столу, где бдительный Конон уже выставил бутылку с двумя стаканами.

   - Прежде всего должен тебе сообщить, - заговорил Маскаро, обращаясь к Флористану, - я здесь вовсе не затем, чтобы обсуждать с тобой всякие сплетни. Я жду от тебя одной услуги, которую ты легко можешь мне оказать...

   - Приказывайте, я готов.

   - Скажи, тебе нравится жить у твоего графа?

   - Чему тут нравиться... Я уже не раз говорил Бомаршефу, чтобы он подыскал мне другое место.

   - Неужели? А мне что-то не верится! Служба у графа, оказывается, так легка и свободна, что твой предшественник...

   - Благодарю покорно! - прервал его лакей с кислой миной, - послужили бы вы у него сами! Скуп, как крыса, подозрителен, как кошка...

   Маскаро слушал все эти жалобы с рассеянным видом: было видно, что они не составляли для него открытия.

   - Ну, а при мадемуазель Сабине служить не так уж и неприятно? - спросил он, желая перевести разговор в нужное русло.

   - О, про нее ничего дурного сказать нельзя: добра, вежлива и не капризна.

   - Так что будущий ее супруг, наверное, будет очень счастлив с нею?

   - Ну, конечно же... Только брак ведь еще не состоялся! Опять же...

   Флористан спохватился на минуту: в нем заговорило что-то похожее на совесть. Но остановиться и замолчать было выше его лакейских сил. Он огляделся и, наклонившись к уху Маскаро, таинственно произнес:

   - Вам я могу это доверить: знаете, мадемуазель так воспитывали, что ею никто не занимался. Она выросла, как мальчик, в полной свободе, без всякого родительского контроля. Понятно, что из этого вышло...

   Маскаро слушал очень внимательно.

   - Неужели у мадемуазель Сабины есть любовник? - не вытерпел он.

   - А как бы вы думали?

   - Быть этого не может, милейший! И я не советую тебе повторять подобных нелепостей.

   Сказанное еще более подстегнуло Флористана к дальнейшей откровенности.

   - Нелепости! - повторил он обиженным тоном. - Чего же тут нелепого, если нам все известно доподлинно! И если я говорю, что есть любовник, значит, сам его видел и, кстати, не один раз.

   - В самом деле? Ну-как, расскажи, как все было...

   - Первый раз я его видел в церкви. Молодая графиня отправилась туда одна, рано утром, как бы на исповедь. Вдруг пошел дождь. Модеста, ее горничная, сказала мне, чтобы я отнес графине ее дождевой зонтик. Я пришел и вижу: стоит наша графиня у аналоя и разговаривает с молодым человеком. Конечно же, я стал наблюдать...

   - И ты вообразил, будто это что-то значит?

   - Ну, конечно же! Посмотрели бы вы, какими глазами они глядели друг на друга, прощаясь...

   - Ну, а как выглядел этот молодой человек?

   - Очень красив: моего роста, отлично одетый и лицо такое необыкновенное...

   - А где ты видел его потом?

   - О, это целая история: как-то велели мне провожать молодую графиню к одной приятельнице. На углу одной из улиц графиня делает мне знак приблизиться. "Возьмите это письмо, Флористан, - говорит она мне, - отнесите его на почту, а я вас здесь подожду".

   - И ты, конечно, прочел это письмо?

   - Я? Никогда! Я тотчас же понял, что меня хотят просто удалить, и потому решил остаться и понаблюдать. Вместо того, чтобы бежать на почту, я спрятался за дерево и стал ждать. И что же вы думаете - опять все тот же молодой человек, который был в церкви! Однако на сей раз он был так замаскирован, что я едва узнал его: в ремесленной блузе, широких панталонах и полотняной куртке. Говорили они между собой минут десять. Графиня передала ему что-то. Кажется, свою фотографию.

   Бутылка между тем опустела, и Флористан уже надеялся потребовать новую, но Маскаро движением руки его остановил.

   - Нет, нет, достаточно. Я хочу знать, дома ли сейчас граф Мюсидан?

   - Вторые сутки не выходит из дому.

   - В таком случае мне необходима твоя помощь. Боюсь, что, увидев мою визитную карточку, он не согласится принять меня. Так что ты уж, будь добр, проводи меня к нему.

   Флористан несколько минут помолчал.

   - Это опасно, - заметил он, - граф не любит неожиданностей и за такую штуку может, пожалуй, выгнать меня со службы. Но, так как я сам хотел бы уйти, то почему не рискнуть? Извольте, рискну!

   - Тогда поспешим. Беги скорее, через пять минут после тебя и я появлюсь, но ты никак не должен показывать, что знаком со мной.

   - Уж, будьте покойны, но в благодарность найдите мне хорошее место...

   Вскоре Маскаро, попрощавшись с хозяином винной лавки, направился к кофейне, чтобы подать знак доктору, что все устроено как нельзя лучше.

   А еще через небольшое время Флористан объявил графу Мюсидану:

   - Господин Маскаро, ваше сиятельство!

    

    

   Нет никакого сомнения в том, что Маскаро пользовался среди своих товарищей репутацией человека смелого, всегда готового к опасным и эксцентричным предприятиям. Его тонкий и дерзкий ум обдумывал ситуации, в которых он выигрывал, подчас даже удивляясь самому себе.

   Так, впоследствии, рассказывая о своем посещении дома Мюсиданов, он вспомнил, что голова его кружилась, а ноги дрожали, когда он встретился с Флористаном, и тот повел его в библиотеку, мрачную, узкую комнату, убранную в самом строгом стиле.

   Даже само имя его - "Маскаро" - звучало в этих стенах, как уличная брань пьяницы в комнате молодой невинной девушки.

   Когда Маскаро появился в библиотеке, граф Мюсидан приподнял голову. Отложив газету и надев пенсне, он с глубочайшим изумлением стал разглядывать неизвестно откуда взявшегося незнакомого человека, бормотавшего на ходу какие-то бессвязные извинения, которые, разумеется, ничего не поясняли.

   Приподнявшись в кресле, граф произнес:

   - Кто вам нужен, милостивый государь?

   - Господин граф, прошу покорно извинить меня, что я, не будучи представлен, осмелился...

   Резким движением головы граф оборвал дальнейшие извинения.

   - А вот погодите! - произнес он, резко дергая шнурок сонетки.

   Маскаро решил пока не реагировать, и стоял посередине библиотеки, пока минут через пять не явился слуга.

   - Флористан, - довольно мягко произнес граф, - в первый раз за все время службы вы позволили себе впустить ко мне незнакомого человека. Если это повторится, считайте себя от службы в моем доме свободным.

   - Смею заверить, ваша светлость...

   - Вы, надеюсь, не сговорились?

   В это время Маскаро изучал графа с внимательностью игрока, поставившего последнюю карту.

   Граф Октавий Мюсидан нимало не походил на портрет, незадолго до того описанный Флористаном.

   В это время ему едва минуло пятьдесят лет, но на вид он казался весьма старше. Среднего роста, сухощавый, лысоватый, с седыми бакенбардами. Глубокие морщины, изрезавшие его сухое лицо с беспокойным выражением глаз, выдавали в нем человека, подверженного глубоким страстям, испытавшего много страданий. Общее выражение его лица было даже скорбным, как бы говоря окружающим, что этот человек уже испил до дна свою горькую чашу страданий и теперь помышляет только о покое в затянувшейся, с его точки зрения, жизни.

   Он весьма походил на английских лордов, которые живут не ради жизни вообще, а ради исполняемых ими общественных обязанностей.

   Флористан, разумеется, тотчас же исчез, а граф, повернувшись к вошедшему, произнес:

   - Извольте объяснить, милостивый государь...

   Маскаро, за свою жизнь побывавший в различных положениях, еще никогда не был столь откровенно плохо принят. Его залила волна злости.

   "Посмотрим, как тебе дальше удастся сохранять свое спокойствие и важность, жалкий аристократишка", - подумал он про себя.

   Сохраняя униженную позу, он пролепетал:

   - Конечно, ваша светлость меня не знает, но фамилия вам моя теперь известна, а что касается моего положения в обществе, то я имею контору частных сделок и комиссионерства...

   - А, так вы комиссионер, - заметил граф с оттенком скуки в голосе, - вероятно, мои кредиторы распорядились прислать вас ко мне? Но, послушайте, господин... господин...

   - Маскаро. ваша светлость, - подсказал тот.

   - Маскаро?... Послушайте, господин Маскаро, ведь это же глупо с их стороны; я всегда в срок плачу по своим векселям, ведь это им известно, как и то, насколько я обеспечен. И если я иногда и прибегаю к займам, то только потому, что все мое состояние - земля, доходы с которой иногда задерживаются. Если бы мне потребовался серьезный кредит, то любой торговый дом в Европе счастлив был бы оказать мне эту услугу. Передайте это тем, кто послал вас сюда!

   - Прошу прощения, ваша светлость, но я вовсе...

   - Какое еще там "но"?...

   - Позвольте мне...

   - Знаете что? Не рассчитывайте ни на что, заранее предупреждаю, все будет бесполезно! Могу вам сообщить, что в тот день, как моя дочь выйдет замуж за барона Брюле-Фаверлея, я закрываю все свои дела. Я все сказал, милостивый государь.

   Это "я все сказал" было так выразительно, что равнялось тому, как если бы граф просто сказал - "убирайтесь".

   Маскаро, однако, не трогался с места.

   - По поводу этого брака я и нахожусь тут, - заявил он решительно.

   Мюсидану показалось, что он ослышался.

   - Что вы сказали? - переспросил он.

   - Я сказал, что прислан к вам именно по делу о браке вашей дочери и барона Брюле-Фаверлея, - твердо повторил Маскаро.

   Услышав это из уст какого-то комиссионера, граф покраснел от злости и отвращения.

   - Вон! - произнес он, задыхаясь.

   Такого оборота дела Маскаро не предполагал.

   - Не думайте, ваша светлость, что я обеспокоил бы вас из-за пустяков. Дело в том, что этот брак грозит многими неприятными последствиями всему вашему семейству.

   - А, так вы решили все-таки остаться! - вскричал граф, пытаясь дотянуться до шнура звонка.

   - Не вздумайте звонить, - быстро предупредил Маскаро, - вы можете поплатиться жизнью!

   Эта угроза окончательно вывела графа из себя. Схватив трость, стоявшую возле камина, он кинулся к Маскаро.

   - Остановитесь, граф, вспомните о Монлуи... - произнес плут, даже не моргнув. В эту минуту он вспомнил слова Ортебиза: "Будь покоен, у меня есть средство обуздать его".

   Слова эти произвели магическое действие. Граф побледнел, трость выпала у него из рук.

   - Монлуи! Монлуи... - бормотал он, словно в бреду.

   А Маскаро, насладившись произведенным эффектом, тихо произнес:

   - Будьте уверены, ваша светлость, что только опасения за вашу семью вынудили меня прибегнуть к столь крайнему средству, вызвавшему у вас столь тяжелые воспоминания...

   Мюсидан вряд ли был в состоянии расслышать эту тираду. Шатаясь, он опустился в кресло.

   - Конечно, я не должен был вызывать в вас эти воспоминания о несчастном эпизоде, но прошу вас, будьте снисходительны ко мне. Я, правда, занимаюсь мелкими делами разной швали, но, поймите, я глубоко презираю их интересы и мелочные заботы...

   Усилием воли граф придал своему лицу выражение спокойствия.

   - Милостивый государь, - проговорил он тоном, которому тщетно старался придать оттенок равнодушия, - вы намекаете на тот несчастный случай, который приключился со мной на охоте, когда я нечаянно выстрелил в своего секретаря, но следствие пришло к выводу о полной моей невиновности, так как несчастный молодой человек сам подставился под мой выстрел.

   В ответ на это Маскаро иронично улыбнулся.

   - Тем, кто меня послал, граф, известны все подробности следствия. Три весьма важных лица поручились за вас, дав друг другу клятву вечно молчать об этом.

   При этих словах граф задрожал.

   Но Маскаро счел нужным этого не заметить и продолжал далее:

   - Поверьте мне, что благородные свидетели вашего преступления не по своей воле изменили данной клятве, а само Провидение всегда справедливо...

   - Ради Бога, говорите только дело, милостивый государь, одно дело!

   До сих пор Маскаро стоял перед графом. Теперь же, будучи вполне уверен, что его не выгонят, он подошел ближе и непринужденно расселся в кресле.

   При виде столь дерзкой выходки граф прямо-таки задохнулся от злости, но, увы, он был бессилен, и это смирение окончательно развязало язык Маскаро.

   - Извольте, я буду краток, - согласился он. - Итак, у вас было два свидетеля: один из них ваш друг, барон Кленшан, другой - ваш лакей, некий Людовик Трофю, служащий в настоящее время егерем при дворе графа Камарена.

   - Мне не известно, что сталось с Людовиком...

   - Но, к сожалению, это хорошо известно другим, граф. Этот самый Людовик, в то время, как клялся вам молчать, не был еще женат. Спустя несколько лет он женился на молодой и красивой женщине и все рассказал ей. Все, понимаете? А у этой женщины, впоследствии разлюбившей его, были потом любовники, которым она, в свою очередь, тоже рассказала все; таким образом, в конце концов, эта истина дошла до ушей того, кто послал меня к вам...

   - И на основании сплетен лакея и развратной женщины вы, милостивый государь, осмеливаетесь обвинять меня!

   - Имеются факты более важные, чем слова Людовика, - ответил Маскаро.

   - Неужели? Вы, пожалуй, скажете, что и барон Кленшан говорил то же самое, - уверенный в клятве последнего, произнес Мюсидан.

   - Нет, - отвечал комиссионер, - он ничего не говорил по этому поводу, он сделал лучше, он описал этот случай.

   - Это ложь!

   Маскаро, у которого не было никаких вещественных доказательств, ничего не возразил, но продолжал:

   - Барон Кленшан описал все. Делал он это для себя, но вышло иначе. Вам, конечно, известно, как методичен и аккуратен был барон даже в своей повседневной жизни?

   - Известно, но что из этого следует?

   - А то, что барон очень исправно, с самой юности, вел дневник, куда записывал, и очень подробно, каждый прожитый день.

   Действительно, графу была хорошо известна эта привычка его друга и он теперь только стал догадываться, какая опасность нависла над ним.

   - Таким образом, не доверяя рассказам Людовика, эти люди, благодаря ловкости своих агентов, на целый день получили в распоряжение дневник барона, который заключал в себе описание всего сорок второго года...

   - Какая подлость, - проворчал граф.

   - Стали искать и нашли на целых трех страницах...

   При этих словах Мюсидан так быстро повернулся в своем кресле, что Маскаро немного оторопел и поспешно отодвинулся.

   - Да, это доказательство, - вновь цепенея от ужаса, пробормотал граф.

   - Прежде, чем отправить дневник на прежнее место, эти три страницы были из него вырваны.

   - Но где же, где же они, эти страницы?

   Маскаро принял очень серьезный вид.

   - Мне их не доверили, граф, я мог настолько проникнуться вашим отчаянием и горем, что отдать их вам. У меня есть только фотографии этих страниц, которые я и предоставляю вам, чтобы вы могли судить, написаны ли они знакомой вам рукой барона...

   И Маскаро подал графу снимок, сделанный очень искусно и отчетливо.

   Граф пристально вглядывался в него и, наконец, взволнованным голосом заметил:

   - Да, это, несомненно, рука барона Кленшана.

   Меж тем ни один мускул лица досточтимого комиссионера не дрогнул и не обнаружил той бешеной радости, которую он испытывал.

   - После этого, я полагаю, необходимо познакомиться, граф, с тем, что написано этой рукой, - подхватил он. - Не угодно ли вашей светлости самому пробежать эти страницы или прикажете это сделать мне?

   - Читайте вы, - отвечал Мюсидан, - сам я ничего бы не увидел там!

   Комиссионер придвинул свое кресло ближе к столу, где стояли свечи.

   - Судя по слогу, - заметил Маскаро, готовясь к чтению, - это было написано в день происшествия, вечером. Итак, я начинаю:

   "Год 1842, 26 октября. Сегодня рано утром мы отправились на охоту с графом Октавием Мюсиданом, сопровождаемые егерем Людовиком и юношей по имени Монлуи, которого Октавий готовил к себе в управляющие.

   Утро обещало прекрасный день. К полудню мы уже убили трех зайцев. Октавий был очень весел и доволен.

   Мы стали переходить во владения Беврона, я шел шагов за пятьдесят впереди с Людовиком, как вдруг за нами раздались голоса, зовущие нас обратно. Подходя, мы услышали спор между Октавием и Монлуи, спор до того острый, что граф даже занес руку на своего любимца, будущего управляющего.

   Я уже хотел было подбежать к спорящим, как увидел, что Монлуи стремительно бежит к нам. Я крикнул ему: "Что случилось?", но вместо того, чтобы отвечать мне, несчастный обернулся к своему господину и бросил ему в лицо несколько угроз, прибавив еще одно выражение, которое для Октавия, недавно женившегося, было несправедливым и нестерпимым оскорблением.

   Оскорбление это, к несчастью, было услышано Октавием.

   В руках у него находилось заряженное ружье, он прицелился и выстрелил в обидчика.

   Монлуи упал. Мы подбежали, но несчастный был уже мертв, пуля прошла навылет.

   Я был глубоко возмущен столь необузданной горячностью, но, видя страшное отчаяние Октавия, его полное раскаяние, не мог не сжалиться.

   Он рвал на себе волосы, обнимал бездыханное тело, рыдал.

   Из всех троих только один Людовик сохранял спокойствие и присутствие духа.

   - Это происшествие, - заметил он нам, - нужно скрыть и представить как несчастный случай на охоте.

   Затем мы договорились все вместе, каких показаний следует держаться во время следствия. Я давал показания мировому судье Бевронского округа, который нисколько не сомневался в моей искренности.

   Но, Господи, зачем выдаются такие дни! Я боюсь серьезных последствий.

   Пульс мой бьется до сих пор лихорадочно, я чувствую, что буду спать плохо.

   Октавий - совсем как потерянный... Чем же все это кончится?"

   Опустившись в кресло, граф Мюсидан выслушал все это чрезвычайно спокойно и, взглянув в глаза Маскаро, тихо сказал:

   - Все это, в сущности, огромная глупость!

   - Глупость, имеющая весьма важные последствия для вашей светлости. В подлинности доказательств невозможно сомневаться.

   - Что вы говорите!... А если я вам скажу, что все ваши доказательства - лишь плод чьих-то галлюцинаций и умственного расстройства?

   Маскаро грустно покачал головой.

   - Не будем обманываться иллюзиями, ваша светлость, - улыбаясь, сказал он, - чем больше мы будем им предаваться, тем ужаснее предстанет перед нами действительность.

   Этим "мы" Маскаро хотел отождествить свою личность с личностью графа и тем самым спровоцировать какую-нибудь вспышку. Но тот ответил на эту дерзость лишь презрительной улыбкой.

   - К большому несчастью для вашей светлости, барон не ограничивается тем признанием, которое вы только что выслушали. Но вот что изложил он далее... Не хотите ли послушать?

   - Читайте, пожалуй!

   - Через три дня, когда барон уже мог прийти в себя, он, в частности, писал:

   "Год 1842. 29 октября. Здоровье мое меня беспокоит. Меня не покидает мысль о деле, связанном с Октавием Мюсиданом.

   Я был вынужден тогда давать ложные показания судьям. Это крайне неприятно. Эти люди видят нас насквозь.

   Я с ужасом замечаю только теперь, как необдуман и легкомыслен мой поступок. Чтобы не сорваться, необходимо вызубрить свои показания назубок.

   Людовик - вот кто хорошо и умно себя держит. Он весьма крепкий малый... Было бы недурно и мне обзавестись таким слугой.

   Я едва смею выходить из дома, до того меня мучит мысль, что все люди будут расспрашивать меня о случившемся.

   Я ужасно скучаю..."

   - Ну, и как вам нравятся эти размышления, ваша светлость? - спросил Маскаро, все так же дерзко улыбаясь.

   Граф промолчал.

   - Оканчивайте ваши чтения, милостивый государь, - заметил он совершенно спокойно.

   - О, с огромным удовольствием! Третий параграф, хотя и короток, однако довольно важен... Вот что он пишет месяц спустя после совершившегося преступления:

   "1842 год, 23 ноября. Я только что вернулся из суда. Октавий освобожден и оправдан.

   А Людовик был воистину замечателен: он так ловко и правдоподобно объяснял все случившееся, что никто даже не заподозрил подлога и лжи. Нет, как бы то ни было, но я не рискну взять его к себе в услужение - он чересчур уж хитер и смел...

   ...Затем наступила моя очередь говорить. Я должен был поднять руку и произнести клятву, что буду говорить одну правду, однако, не мог преодолеть своего душевного волнения.

   Что такое клятвопреступник - надо испытать на самом себе. Я едва мог поднять руку: она казалась мне тяжелее свинца. Возвращаясь на свое место, я задыхался - так, будто взошел на высокую гору, пульс мой едва ли делал сорок ударов в минуту. Вот до чего могут довести злоба и невоздержанность. Нет, никогда не следует уступать первому порыву страстей".

   - Действительно, барон Кленшан свято исполнил эту обязанность. В течение целого года он писал об этом в своем дневнике. Мне рассказывали это люди, в руках которых находился этот дневник...

   Уже в который раз Маскаро старался дать заметить графу выражение "эти люди", но тот все никак не хотел поинтересоваться, что это были за люди и какова их роль в этом деле. Это было непостижимо и отчасти беспокоило даже Маскаро.

   Граф, между тем, поднявшись со своего места, принялся ходить взад и вперед по комнате. То ли он хотел обдумать свою мысль, то ли хотел показать Маскаро, насколько свободен от волновавших его воспоминаний.

   - Вы закончили? - спросил он после некоторого молчания.

   - Да, ваша светлость.

   - Так позвольте вам заметить, на что годны ваши показания, с точки зрения справедливого суда присяжных...

   - Сделайте милость, мне было бы весьма приятно услышать!

   - Суд скажет вам: возможно ли, чтобы человек в здравом уме мог писать подобные вещи? Ведь подобную тайну каждый стремится как можно скорее забыть, а не доверять бумаге, которая может попасть в чужие или даже враждебные руки. Ведь записав такую вещь, если только это не сделано сумасшедшим, этот человек сознается, что виновен, как минимум, в двух преступлениях, за каждое из которых ему грозят, по крайней мере, галеры.

   Достойный комиссионер не мог отказать себе в удовольствии выразить некоторого рода сожаление.

   - Мне кажется, ваша светлость, что вряд ли вам стоит искать защиты с этой стороны. Ни один адвокат не взялся бы развивать подобного рода защиту. Хотя бы потому, что если эта запись - плод больного воображения, то за тридцать лет в дневниках барона должно было накопиться еще хотя бы несколько подобных нелепостей.

   Мюсидан задумался. Но лицо его по-прежнему сохраняло спокойствие; казалось, что он нашел ту точку опоры, которая ему нужна, и спорит он из одного только желания поспорить.

   - Хорошо, допустим, что эта система не годится...

   - Последнее будет логичнее.

   - И все-таки из этого еще ничего не следует. Кто меня уверит, что эти бумажки - не грубый подлог? В наше время подделывают даже банковские билеты, а уж подделать почерк, я думаю, не составит особого труда.

   - Ваша светлость, видимо, забывает, что последнее обстоятельство всегда можно проверить. Дневники барона Кленшана существуют на самом деле. И в них не хватает именно этих страниц.

   - Это еще не доказательство!

   - Это именно доказательство, непреложное, как конторская книга. Люди, которые это делали, позаботились о том, чтобы при сверке было видно, что листы эти могут быть пригнаны один к одному.

   Граф только улыбнулся.

   - Так вы в самом деле вообразили, что я в ваших руках? - спросил он, продолжая иронично улыбаться.

   - По совести сказать, да.

   - В таком случае, извольте, я сам сознаюсь: я убил Монлуи именно так, как здесь описано. Я имел с ним ссору, причина которой Кленшану тоже известна. И, тем не менее, глупцы те, кто хотят сделать сенсацию из этого несчастного случая.

   И, произнеся эти слова, он направился к одному из шкафов, достал с верхней полки том уголовного кодекса и, развернув его на нужной странице, положил его перед глазами Маскаро.

   - Читайте, - с едва скрываемым торжеством произнес он.

   Маскаро прочел следующее:

   "Преступление, совершенное гласно или негласно, результатом которого стала смерть или какое-либо временное увечье, по прошествии десяти лет срока никем, ни в коем случае преследуемо быть не может".

   Маскаро прочел эти строки и вздохнул с большим облегчением. Он было и в самом деле смутился вначале, увидев насмешку графа.

   - Э, ваша светлость, - отвечал он, ничуть не удивленный тем, что ему пришлось прочесть, - неужели вы думаете, что я не знал о существовании этого закона? Ха, ха! Да после этого надо мной куры бы стали смеяться! Я знал его отлично и указал на него тем, кто меня послал.

   - Ну и что?

   - Смеялись, ваша светлость! Мои доверители - ловкие и смышленые люди; если бы не существовало этой статьи, им было бы достаточно явиться к вам и потребовать половину вашего состояния, которую вы с удовольствием им бы отдали. В том-то и все дело, что даже при существовании этой статьи она все-таки не защитит вас...

   Мюсидан смутно, но все сильнее и сильнее сознавал, что попал в руки шайки мошенников сильных и умных, которые используют те законы, которые дала им цивилизация. Он ясно это видел, и его сердце сжималось от горя за тот поступок в юности, который столько лет спустя принес такие ужасные последствия. Но внешне он сохранял хладнокровие.

   - Так вы говорите, что эта статья не может служить мне защитой?... Какими же источниками вы пользуетесь? Продолжайте, говорите...

   - С большим удовольствием, извольте! По смыслу этой статьи никакому юридическому суду вы, конечно, не подлежите, никто не станет вас преследовать за преступление, совершенное двадцать три года назад... Но разве это все? Разве не существует других вещей?

   - А, понимаю, вы хотите натравить на меня прессу, ну, что ж, начинайте, я даже не стану преследовать вас по суду за клевету, как мне разрешает тот же закон.

   - Скажите на милость, - изумился Маскаро, - ведь и это предвидели мои клиенты! Они знали, что вы лично не обратите на такие вещи никакого внимания, и придумали другое средство, которое будет чувствительно не только для вас, но и для барона Кленшана.

   - Говорите, что за средство?

   - За этим я, собственно, и был к вам прислан.

   Он приостановился немного, как бы соображая, как вернее и понятнее изложить перед графом свой проект, затем продолжал:

   - Предположим, граф, что вы отвергли тот доклад, который я имел честь вам представить.

   - Очень мило, вы называете докладом все то, что я от вас услышал!

   - Дело не в названии, граф. Итак, предположим, что я проиграл. Что мне остается делать? Завтра же я отправляюсь к своим клиентам, и вся эта история попадает в газеты. Вы были правы, к прессе мы прибегнем, только не к той, что вы думаете. Мы печатаем небольшой рассказ под названием "Случай на охоте", в который войдут слышанные вами выдержки из дневника барона, с той небольшой разницей, что вместо четырех действующих лиц там будет пятеро. И на другой же день пятое лицо подаст в суд за клевету, это, безусловно, будет наш человек. Суд вынужден будет поднять дневники барона. После чего тысячи людей кинутся читать эти листки, перечитывать и обсуждать их. Я достаточно ясно выражаюсь, граф? Действительно, махинация, довольно сложная.

   Граф не сказал ни слова.

   Он подумал о будущем и увидел в нем позор и скандал на всю оставшуюся жизнь. Вся Франция будет судачить об этом скандале долгие годы. Он - граф Мюсидан на скамье подсудимых! И кто же может довести его до этого? Шайка висельников, которым потребовались деньги, и они прямо и открыто заявили ему об этом! Золото или бесчестие и позор, они не оставили ему другого выхода.

   Если бы дело касалось его одного, то можно было бы выгнать этого презренного комиссионера, но дело касалось и его старинного друга, участью которого он н