Главная » Книги

Стендаль - Красное и черное, Страница 17

Стендаль - Красное и черное


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24

тстранен.
   Порывшись в своей памяти, как некогда в Безансоне в разговорах с Амандой Бине, он процитировал несколько самых красивых фраз из "Новой Элоизы".
   - У тебя мужественное сердце, - отвечали ему, не особенно слушая его изречения. - Признаюсь, я хотела испытать твою храбрость. Твои первые подозрения и твоя решимость показывают, что ты еще отважнее, чем я думала.
   Матильде стоило усилий говорить ему т_ы, и она, по-видимому, более обращала внимания на эту непривычную манеру разговаривать, чем на сущность того, что говорила. Это "ты", лишенное оттенка нежности, не доставляло Жюльену никакого удовольствия; он удивлялся, что не испытывает счастья, и наконец, чтобы ощутить его, прибегнул к разуму: ведь его ценит эта молодая девушка, такая гордая и никогда никого не хвалившая без ограничений. Благодаря такого рода рассуждению он ощутил своего рода счастье - счастье удовлетворенного самолюбия.
   Правда, он не испытал того душевного наслаждения, которое иногда находил вблизи госпожи де Реналь. Не было ни малейшей нежности в этих переживаниях первого момента. Здесь было живейшее торжество честолюбия, а Жюльен был прежде всего честолюбив. Он снова заговорил о своих подозрениях и об изобретенных им предосторожностях. Говоря, он обдумывал, как воспользоваться своей победой.
   Матильда, все еще смущенная и, казалось, ошеломленная своим поступком, была, по-видимому, очень рада найти предмет для разговора. Заговорили о способах снова увидеться. Тут Жюльен вновь блеснул и умом, и мужеством. Им приходилось иметь дело с людьми очень проницательными; молодой Танбо был, без сомнения, шпион, но Матильда и он сам тоже ведь не лишены хитрости.
   Нет ничего легче, как встречаться в библиотеке, чтобы обо всем условиться. "Я могу, - прибавил Жюльен, - не возбуждая подозрений показываться во всех частях дома, чуть не в комнате самой госпожи де Ла Моль, которую надо непременно пройти, чтобы добраться до комнаты ее дочери". Если же Матильда предпочитает, чтобы он являлся по лестнице, то он, с сердцем, исполненным радости, подвергнет себя этой ничтожной опасности.
   Слушая его, Матильда была неприятно поражена его торжествующим тоном. "Разве он властелин мой?" - думала она. Ею уже овладели угрызения совести, разум ее возмущался той отменной глупостью, которую она учинила. Если бы она могла, то с удовольствием уничтожила бы и себя, и Жюльена. Когда силой своей воли она на минуту заставляла умолкнуть угрызения совести, то скромность и чувство оскорбленной стыдливости делали ее глубоко несчастной. Она никак не предвидела, в каком ужасном положении окажется.
   "Я должна, однако, поговорить с ним, - подумала она наконец, - так уж принято, всегда говорят со своим возлюбленным". И вот, чтобы выполнить этот долг, она принялась с нежностью только в словах, но отнюдь не в голосе рассказывать ему те различные решения, к которым она приходила в последние дни.
   Она решила, что если он осмелится подняться к ней при помощи садовой лестницы, как ему было приказано, то она отдастся ему. Но кажется, никогда еще столь нежные вещи не говорились более холодным и более учтивым тоном. До сих пор свидание их было до такой степени ледяное, что можно было возненавидеть саму любовь. Какой хороший урок морали для опрометчивой девицы! Стоило ли губить свое будущее ради подобной минуты?
   После долгих колебаний, которые поверхностному наблюдателю могли бы показаться следствием откровенной ненависти, насколько сильной воле Матильды трудно было взять верх над инстинктивными чувствами женщины, она заставила себя стать его любовницей.
   Сказать правду, восторги ее были несколько деланы. Она скорее подражала страстной любви, чем в действительности переживала ее.
   Мадемуазель де Ла Моль воображала, что выполняет некий долг по отношению к себе самой и своем; возлюбленному. "Этот бедный юноша,- думала она,- выказал величайшую храбрость. Он должен быть счастлив, а не то я окажусь бесхарактерной". Но она согласилась бы искупить ценою вечного несчастья ту жестокую необходимость, которую сама себе навязала.
   Несмотря на страшное насилие над собой, она вполне владела своими мыслями. Ни сожаления, ни упреки не испортили этой ночи, показавшейся Жюльену скорее странной, чем счастливой. Великий Боже, какая разница с последними сутками, проведенными им в Верьере! "Эти прекрасные парижские манеры обладают секретом испортить все, даже саму любовь", - думал он, забыв всякую справедливость.
   Он предавался этим размышлениям, стоя в одном из больших шкафов красного дерева, куда его спрятали при первом шуме в смежном помещении, занятом госпожой де Ла Моль. Матильда пошла с матерью к обедне, горничные вскоре куда-то ушли, и Жюльен без труда скрылся, раньше чем они вернулись кончать работу.
   Он поехал верхом в соседний с Парижем лес разыскивать самые уединенные уголки, чувствуя себя скорее удивленным, чем счастливым. Блаженство, наполнявшее время от времени его душу, походило на блаженство подпоручика, произведенного командиром полка сразу в полковники за какой-нибудь изумительный подвиг; он чувствовал себя вознесенным на страшную высоту. Все то, что еще накануне было выше его, теперь сравнялось с ним или оказалось гораздо ниже его. Счастье Жюльена постепенно возрастало по мере того, как он удалялся от Парижа.
   Если в душе его не проснулось никакого нежного чувства, так это потому, что всем своим поведением Матильда - как это ни покажется странным - исполняла какой-то долг. Для нее во всех событиях этой ночи не было ничего неожиданного, кроме горя и стыда, которые она нашла вместо полного блаженства, о котором говорится романах.
   "Неужели я ошиблась, неужели я не люблю его?" - спрашивала она себя.
  

XVII

Старинная шпага

I now mean to be serious; - it is time,

Since langhter now-a-days is deem'd too serious.

A jest at vice by virtue's called a crime.

Don Juan. С. XIII1

1 Пора мне стать серьезным, ибо смех сурово судят ныне,

Добродетель и шутку над пороком ставят в грех.

Байрон. Дон Жуан, п. XIII.

   К обеду Матильда не вышла. Вечером она сошла в гостиную на одну минуту, но не взглянула на Жюльена. Поведение это показалось ему странным. Он подумал: "Ведь, я не знаю их обычаев, она мне, конечно, все это объяснит". Тем не менее, движимый жгучим любопытством, он принялся изучать выражение лица Матильды и не мог не признаться, что оно казалось сухим и злым. Было ясно, что это уже не та женщина, которая прошлой ночью отдавалась - быть может, притворяясь, - несколько преувеличенным восторгам блаженства.
   На другой, на третий день - та же холодность с ее стороны; она не смотрела на Жюльена, как бы не замечала его существования. Охваченный сильнейшей тревогой, он был теперь бесконечно далек от того чувства торжества, которое воодушевляло его весь первый день. "Уж не есть ли это возврат на путь добродетели?" - подумал он. Но это предположение показалось ему слишком мещанским для гордой Матильды.
   "В повседневной жизни она совсем не признает религию, - думал он, - и ценит ее лишь потому, что она чрезвычайно полезна для интересов ее касты. Но может ли она живо упрекать себя за сделанный проступок из простой стыдливости?"
   Жюльен считал себя ее первым возлюбленным.
   В другие минуты он говорил себе: "Надо, однако признаться, что в ее манере держать себя нет ни капли наивности, простоты или нежности. Никогда я не видел ее более надменной. Уж не презирает ли она меня? С ее стороны вполне возможно, что она упрекает себя за то, что сделала для меня, только из-за моего низкого происхождения".
   Между тем как Жюльен, полный предрассудков, почерпнутых в книгах и в верьерских воспоминаниях, продолжал мечтать о нежной возлюбленной, которая бы забыла о собственном существовании с той минуты, как осчастливила своего возлюбленного, все тщеславие Матильды возмущалось против него.
   Она перестала бояться скуки, так как уже более двух месяцев не скучала; таким образом, сам того не подозревая, Жюльен утерял свое большое преимущество.
   "Я отдалась в рабство! - говорила себе мадемуазель де Ла Моль, охваченная черной тоской. - Он исполнен благородства, пусть так! Но если я посильнее задену его тщеславие, он отомстит мне, раскрыв сущность наших отношений". Матильда никогда еще не любила и, в то время как самые черствые души предаются нежным иллюзиям в подобных обстоятельствах, она отдавалась самым горьким размышлениям.
   "Он имеет надо мной огромную власть, так как внушает мне страх и может ужасно наказать меня, если я выведу его из себя". Одной этой мысли было достаточно, чтобы заставить мадемуазель де Ла Моль оскорбить Жюльена. Храбрость составляла отличительную черту ее характера. Ничто не могло так взволновать ее и вылечить от постоянных приступов скуки, как сознание того, что она ставит на карту всю свою жизнь.
   Когда на третий день мадемуазель де Ла Моль продолжала избегать взглядов Жюльена, он после обеда пошел за нею в бильярдную, очевидно против ее желания.
   - Итак, милостивый государь, вы воображаете, что приобрели очень большие права на меня, - сказала она ему с плохо сдерживаемым гневом, - если вопреки моей ясно выраженной воле намереваетесь говорить со мною? Знаете ли вы, что никто в мире еще не был так дерзок?
   Не было ничего забавнее диалога этих двух любовников; сами того не сознавая, они испытывали друг к другу чувство живейшей ненависти. Так как ни тот, ни другая не отличались терпением и к тому же оба привыкли к хорошему тону, то вскоре они открыто объявили друг другу, что между ними все кончено.
   - Клянусь вам сохранить вечную тайну, - сказал Жюльен. - Прибавлю даже, что никогда не обратился бы к вам с разговором, если бы репутация ваша могла не пострадать от столь резкой перемены. - Он почтительно поклонился ей и ушел.
   Он без большого труда исполнял то, что считал своим долгом, так как отнюдь не чувствовал себя очень влюбленным в мадемуазель де Ла Моль. Нет никакого сомнения, что он не любил ее три дня тому назад, когда его спрятали в большой шкаф из красного дерева. Но с той самой минуты, как он почувствовал, что они навеки расстались, в его душе все внезапно изменилось.
   Беспощадная память рисовала перед ним малейшие подробности той ночи, которая в действительности оставила его столь холодным. В следующую ночь после этого объявления вечной вражды Жюльен чуть не сошел с ума, будучи принужден сознаться, что он любит мадемуазель де Ла Моль.
   Это открытие перевернуло все его чувства и вызвало ужасную душевную борьбу.
   Два дня спустя, вместо того чтобы вести себя гордо по отношению к господину де Круазнуа, он готов был чуть не со слезами обнять его.
   Привычка к несчастью придала ему проблеск здравого смысла: он решил уехать в Лангедок, уложил чемодан и пошел на почту.
   Он чуть не лишился чувств, когда, придя в контору дилижансов, узнал, что случайно есть одно место на завтра в тулузской почтовой карете. Он удержал его за собой и вернулся в особняк де Ла Моля, чтобы сообщить о своем отъезде маркизу.
   Господина де Ла Моля не было дома. Ни жив ни мертв Жюльен отправился подождать его в библиотеку. Но что сталось с ним, когда он нашел там мадемуазель де Ла Моль!
   При виде его лицо ее приняло злое выражение, на счет которого он не мог ошибиться.
   Смущенный этой неожиданностью и вне себя от горя, Жюльен не мог удержаться, чтобы не сказать ей самым нежным задушевным тоном:
   - Итак, вы более меня не любите?
   - Я в ужасе оттого, что отдалась первому встречному, - сказала Матильда со слезами бешенства против самой себя.
   - П_е_р_в_о_м_у в_с_т_р_е_ч_н_о_м_у! - вскричал Жюльен и бросился к старинной средневековой шпаге, хранившейся в библиотеке в виде редкости.
   Его страдание, достигшее, как ему казалось, крайних пределов в ту минуту, когда он обратился к мадемуазель де Ла Моль, стало в сто раз сильнее при виде тех слез стыда, которые она проливала. Он был бы счастливейшим из смертных, если бы мог убить ее.
   В ту минуту, когда он не без труда вытащил шпагу из старинных ножен, Матильда гордо подошла к нему, счастливая этим новым ощущением: слезы ее высохли.
   Жюльену мгновенно пришла в голову мысль о маркизе де Ла Моле, его благодетеле. "И я мог бы убить его дочь! - подумал он.- Какой ужас!" Он сделал уже движение, чтобы бросить шпагу, но подумал: "Она, конечно, разразится смехом при виде такого мелодраматического движения". От этой мысли к нему вернулось хладнокровие. Он с любопытством осмотрел лезвие старинной шпаги, как будто отыскивая на нем следы ржавчины, потом вложил ее в ножны и самым спокойным образом повесил снова на золоченый бронзовый крюк.
   Все эти движения, очень замедленные под конец, продолжались по крайней мере минуту. Мадемуазель де Ла Моль смотрела на него с удивлением. "Итак, меня чуть не убил мой возлюбленный", - подумала она.
   Мысль эта перенесла ее в прекрасные времена Карла IX и Генриха III.
   Неподвижно стояла она перед Жюльеном, повесившим шпагу на место, и смотрела на него взором, в котором не было более ненависти. Надо признаться, что в эту минуту она была пленительна, и, конечно, ни одна женщина не походила так мало на парижскую куклу (этим словом Жюльен выражал свое порицание парижанкам).
   "Я опять отдамся своей слабости к нему, - подумала Матильда, - и он, конечно, вообразит себя моим повелителем и властелином на этот раз, после вторичного падения и как раз после того, как я говорила с ним так решительно". И она убежала.
   "Боже мой! как она хороша! - говорил Жюльен, глядя ей вслед. - И это создание, бросившееся с такою страстью в мои объятия всего неделю назад... И мгновения эти никогда не повторятся! И по моей вине! Как мог я остаться бесчувственным в минуту необыкновенного и важного для меня события! Надо сознаться, что природа наделила меня весьма нелепым и несчастным характером".
   Вошел маркиз. Жюльен поспешил объявить ему о своем отъезде.
   - Куда? - спросил господин де Ла Моль.
   - В Лангедок.
   - Нет-нет, прошу вас, вас ожидают дела поважнее. Если вы поедете, то на север... Выражаясь по-военному, я даже подвергаю вас домашнему аресту. Вы меня очень обяжете, если пока не будете отлучаться более чем на два-три часа; вы можете понадобиться мне с минуты на минуту.
   Жюльен поклонился и ушел, не сказав ни слова и оставив маркиза в большом удивлении; Жюльен был не в состоянии говорить и заперся у себя в комнате, где мог на свободе размышлять о жестокости судьбы.
   "Итак, - думал он, - я не могу даже уехать! Бог знает, сколько времени маркиз будет держать меня в Париже. Великий Боже! что станется со мною? И ни одного друга, с которым я мог бы посоветоваться: аббат Пирар не даст мне докончить и первой фразы, граф Альтамира станет предлагать мне вступить в какой-нибудь заговор. А между тем я схожу с ума, я это чувствую; я схожу с ума!
   Кто может направить меня? Что будет со мною?"
  

XVIII

Ужасные минуты

Et elle me l'avoue! Elle détaille jusqu' aux moindres circonstances! Son oeil si beau fixé sur le mien peint l'amour qu'elle sent pour un autre!

Schiller1

1 И она признается мне в этом! Рассказывает все до малейших подробностей. Ее прекрасные очи глядят на меня, пылая любовью, которую она испытывает к другому.

Шиллер.

   Мадемуазель де Ла Моль с восхищением только и думала о том, что чуть не была убита. Она дошла до того, что говорила себе: "Он достоин быть моим властелином, если готов был убить меня. Сколько пришлось бы сплавить вместе прекрасных светских юношей, чтобы добиться такого страстного жеста?
   Надо сознаться, что он был очень красив в ту минуту, когда встал на стул, чтобы повесить шпагу на место так живописно, как это сделал обойщик-декоратор. В конце концов, я была совсем не так безумна, когда полюбила его".
   Если бы в эту минуту представился какой-нибудь приличный способ примирения, она бы с удовольствием ухватилась за него. Жюльен, запершись накрепко в своей комнате, предавался самому неистовому отчаянию. В своем безумии он думал броситься к ее ногам. Если бы, вместо того чтобы сидеть, спрятавшись в уединенной комнате, он бы стал бродить по саду и дому, выжидая удобного случая, то, может быть, его ужасное несчастье в одну секунду превратилось бы в самое пылкое блаженство.
   Но хитрость, в отсутствии которой мы упрекаем Жюльена, не допустила бы того прекрасного порыва, который побудил его схватить шпагу и придал ему в ту минуту такую красоту в глазах мадемуазель де Ла Моль. Этот благоприятный для Жюльена каприз продолжался целый день; Матильда рисовала себе прелестные картины коротких мгновений ее любви к нему и сожалела о них.
   "На самом деле,- думала она,- в глазах этого бедного малого страсть моя к нему длилась только от часа пополуночи, когда я увидела, как он поднимается по лестнице со всеми своими пистолетами в боковом кармане, до восьми часов утра. Уже четверть часа спустя, на мессе в церкви Святой Валерии, я стала думать, что он может заставить меня повиноваться ему посредством угроз".
   После обеда мадемуазель де Ла Моль, вместо того чтобы избегать Жюльена, заговорила с ним и в некотором роде даже пригласила его пойти с собой в сад; он повиновался, так как не был еще достаточно опытен. Матильда, сама того не подозревая, уступала возрождавшейся любви к нему. Она испытывала невероятное удовольствие от прогулки с ним и с любопытством посматривала на его руки, схватившие утром шпагу, чтобы убить ее.
   После этого поступка, после всего происшедшего между ними не могло быть и речи об их прежних разговорах.
   Мало-помалу Матильда начала с дружеской откровенностью рассказывать ему о состоянии своего сердца. Она находила особое наслаждение в подобного рода разговоре и дошла до того, что стала описывать ему кратковременные порывы увлечения, которые она испытывала к господину де Круазнуа, к господину де Кейлюсу.
   - Как, и к Кейлюсу тоже?! - вскричал Жюльен, и вся горечь ревности оставленного любовника вылилась в этих словах.
   Матильда так и поняла это и нисколько не оскорбилась.
   Она продолжала мучить Жюльена, самым живописным и самым правдивым образом рассказывая ему все подробности своих прежних чувств. Он видел, что она рисует то, что переживала, и с болью заметил, что во время своего рассказа она делает открытия в своем собственном сердце.
   Ревность не может доставить большего мучения.
   Подозревать, что ваш соперник любим, - уже очень тяжело, но слышать, как обожаемая женщина признается до мельчайших подробностей в любви к нему, является, несомненно, верхом страдания.
   О, как в эту минуту Жюльен был наказан за то чувство гордости, которое заставляло его ставить себя выше всяких Кейлюсов и Круазнуа! С каким прочувствованным и искренним горем преувеличивал он теперь все их маленькие преимущества. С каким горячим чистосердечием презирал самого себя!
   Матильда казалась ему восхитительной; все слова были бледны, чтобы выразить степень его восхищения ею. Прогуливаясь рядом с ней, он украдкой поглядывал на ее руки, плечи, на ее королевскую осанку и готов был, уничтоженный горем и любовью, упасть к ее ногам с криком: "Сжальтесь!"
   "И эта девушка, такая прекрасная, которая так возвышается над всем окружающим, была один раз моей, а теперь, несомненно, готова полюбить господина де Кейлюса".
   Жюльен не мог сомневаться в искренности мадемуазель де Ла Моль, - слишком ясно слышалась правда во всем, что она говорила. К довершению его горя, по временам, разбираясь в чувствах, которые она однажды испытала к господину де Кейлюсу, Матильда начинала говорить о нем, как будто бы она его любила и сейчас. Несомненно, в выражении ее голоса слышалась любовь, - Жюльен ясно видел это.
   Если бы грудь Жюльена залила волна расплавленного свинца, он страдал бы меньше. В избытке своего горя как мог бедный юноша догадаться, что если мадемуазель де Ла Моль с таким удовольствием вспоминала об испытанном некогда подобии любви к де Кейлюсу или де Люзу, то только потому, что рассказывала об этом ему!
   Ничто не в силах выразить терзания Жюльена. Он слушал подробные признания в любви к другим в той самой липовой аллее, где так недавно ждал, когда пробьет час, чтобы подняться к ней в комнату. Большего горя человеческая природа не могла бы вынести.
   Эта жестокая откровенность продолжалась целую неделю. Матильда то сама искала возможности, то пользовалась каким-нибудь случаем поговорить с Жюльеном; и предмет разговора, к которому, казалось, оба возвращались с каким-то жестоким наслаждением, состоял в рассказах о ее чувствах к другим. Она почти дословно передавала ему содержание своих писем, приводила наизусть целые фразы. В последние дни она, казалось, посматривала на Жюльена с какой-то лукавой радостью. Страдания его доставляли ей живейшее наслаждение.
   Из всего этого видно, что Жюльен не имел никакого житейского опыта, что он даже не читал романов. Если бы он был немножко догадливей, то хладнокровно сказал бы обожаемой им девушке, делавшей ему столь странные признания: "Сознайтесь, что хотя я и не стою всех этих господ, а любите вы все-таки меня..." Тогда, быть может, она осталась бы довольна тем, что ее поняли; по крайней мере, успех всецело зависел бы от манеры, с какой Жюльен высказал бы эту мысль, и от выбранного им момента. Во всяком случае, он вышел бы с честью и с выгодой для себя из положения, начинавшего казаться Матильде однообразным,
   - Так вы больше меня не любите, меня, который вас обожает! - сказал ей в один прекрасный день Жюльен, вне себя от горя и любви.
   Большей глупости он не мог совершить.
   Слова эти в один миг уничтожили все удовольствие, которое мадемуазель де Ла Моль испытывала, говоря ему о состоянии своего сердца. Она начала уже удивляться, как после всего происшедшего он не оскорбляется ее рассказами, дошла даже до того, что как раз в ту минуту, когда он обратился к ней с этой нелепой фразой, она вообразила, что, вероятно, он ее больше не любит. "Без всякого сомнения, гордость заглушила в нем любовь, - говорила она себе. - Он не такой человек, чтобы безнаказанно видеть, что ему предпочитают господ, подобных де Кейлюсу, де Люзу, де Круазнуа хотя бы он и признавал все их превосходства над собою Нет, мне больше не видать его у своих ног!"
   В предыдущие дни Жюльен, наивный даже в несчастье, часто искренно восхвалял блестящие качества этих господ и доходил до преувеличения. Этот оттенок отнюдь не ускользнул от мадемуазель де Ла Моль; она была удивлена им, но, собственно, не догадывалась о его причине. Пылкая душа Жюльена, восхваляя счастливого соперника, сочувствовала его успеху.
   Его искренние, но столь глупые слова изменили в одну минуту все: Матильда, уверившись в его любви, немедленно стала презирать его.
   Они гуляли вместе в ту минуту, когда были произнесены эти нелепые слова. Она тотчас же оставила его, и в ее прощальном взгляде выражалось самое ужасное презрение. Вернувшись в гостиную, она ни разу за весь вечер не взглянула на него. На другой день это чувство презрения всецело овладело ею; больше не было и речи о порыве, заставившем ее в течение целой недели обращаться с Жюльеном как со своим лучшим другом и находить в этом столько удовольствия; один вид его был ей неприятен. Чувство Матильды дошло даже до отвращения, и ничем невозможно передать крайнего презрения, которое она испытывала при встречах с ним.
   Жюльен не понял ничего из того, что происходило в сердце Матильды в течение этой недели, но почувствовал ее презрение к себе. У него хватило разума, чтобы как можно реже встречаться с нею, и он больше не смотрел на нее.
   Он мучительно страдал, лишив себя ее общества. Ему казалось, что несчастье его еще возросло. "Мужество человеческого сердца имеет предел", - думал он. Целые дни Жюльен проводил под самой крышей у маленького окошечка; ставни были тщательно закрыты, но, по крайней мере, оттуда он мог наблюдать за мадемуазель де Ла Моль, когда она выходила в сад.
   Что было с ним, когда после обеда он видел, как она гуляет с де Кейлюсом, с де Люзом или с одним из тех, в прежней слабости к которым она ему призналась.
   Жюльен понятия не имел, что можно дойти до такого отчаяния. Он готов был кричать. Эта сильная душа была потрясена до самого основания.
   Всякая мысль, чуждая мадемуазель де Ла Моль, сделалась ему ненавистной; он был не в состоянии написать самое простое письмо.
   - Вы с ума сошли, - сказал ему маркиз.
   Жюльен, дрожа от страха, что его раскусят, сослался на болезнь, и ему поверили. На его счастье, за обедом маркиз стал подшучивать над его будущим путешествием. Матильда поняла, что оно может быть очень продолжительным. Уже несколько дней Жюльен избегал ее, а блестящие молодые люди, обладавшие всем, чего не хватало этому бледному и мрачному созданию, которое она прежде любила, не могли вывести ее из мечтательности.
   "Обыкновенная девушка, - думала она, - стала бы искать себе избранника среди этих молодых людей, привлекающих к себе взгляды в салонах; но одна из отличительных черт гения заключается в том, чтобы не мыслить по шаблону толпы.
   Будучи подругой такого человека, как Жюльен, которому не хватает только богатства, я буду постоянно привлекать к себе внимание и не пройду в жизни незамеченной. Я далека от постоянного страха перед революцией, как мои кузины, которые не смеют даже выбранить ямщика, если он их плохо везет, я, безусловно, буду играть роль, и роль значительную, так как избранник мой одарен сильным характером и безграничным честолюбием. Чего ему недостает? Друзей, богатства? Я дам их ему".
   Но в мыслях своих Матильда обращалась с Жюльеном как с существом низшим, которое можно осчастливить, когда захочешь, и в любви которого нет сомнений.
  

XIX

Опера-буфф

О how this spring of love resembleth

The uncertain glory of an April day;

Which now shows all the beauty of the sun.

And by, and by a cloud takes all away!

Shakspeare1

1 Весна любви напоминает нам

Апрельский день, изменчивый, неверный:

То весь он блещет солнечным теплом,

То вдруг нахмурится сердитой тучей.

Шекспир. Два веронца.

   Увлеченная мечтами о будущем и исключительной роли, которую она надеялась играть, Матильда вскоре принялась сожалеть о своих прежних сухих и метафизических спорах с Жюльеном. Утомленная этими столь высокими размышлениями, она сожалела также о минутах блаженства, проведенных с ним; впрочем, воспоминания этого рода сопровождались укорами совести, осаждавшими ее в иные моменты.
   "Всякому человеку свойственна слабость, - думала она. - Девушка, подобная мне, однако, может позабыть свой долг только ради человека достойного; никак нельзя сказать, что меня прельстили его красивые усы или осанка при верховой езде, но его глубокие рассуждения о будущем Франции, его идеи о сходстве грядущих событий с Английской революцией тысяча шестьсот восемьдесят восьмого года. Я была обольщена, - возражала она самой себе, - я слабая женщина, но, по крайней мере, меня не прельстили, словно куклу, его внешние достоинства.
   Если произойдет революция, почему бы Жюльену Сорелю не сыграть роль Ролана, а мне госпожи - Ролан? Мне больше нравится эта роль, чем роль госпожи де Сталь: безнравственность поведения в наш век послужила бы препятствием. Разумеется, никому не удастся упрекнуть меня вторично; я бы умерла от стыда".
   Мечты Матильды не всегда бывали такими серьезными, как приведенные нами мысли,- в этом надо признаться.
   Она смотрела на Жюльена и с каждым взглядом находила все его поступки полными неизъяснимого очарования.
   "Без сомнения, - говорила она, - мне удалось окончательно уничтожить в нем всякую мысль о его правах на меня".
   Несчастный вид и выражение глубокой страсти, когда бедный малый признался мне в любви неделю назад, доказывают остальное; надо сознаться, что с моей стороны было очень странным рассердиться на него за слова, в которых было столько уважения и любви. Разве я не жена его? Эти слова были вполне естественны, к тому же он был так мил. Жюльен продолжал любить меня даже после бесконечных рассказов с моей стороны, довольно жестоких, об увлечениях моих этими великосветскими кавалерами, которыми я забавлялась от скуки и к которым он так ревнует. Ах! если бы он знал, как мало опасны они для него! Как ничтожны и безличны кажутся все они мне в сравнении с ним".
   Размышляя таким образом, Матильда набрасывала машинально карандашом силуэты в альбом. Один из них поразил ее, привел в восхищение: он изумительно походил на Жюльена. "Это голос самого Неба! Вот одно из чудес любви! - воскликнула она в восторге. - Сама не подозревая того, я нарисовала его портрет".
   Она убежала в свою комнату, заперлась на ключ и серьезно принялась за портрет Жюльена, но ничего не получалось; случайно набросанный профиль оказался наиболее похожим; Матильда была в восхищении, увидав в этом явное свидетельство великой страсти.
   Она рассталась со своим альбомом только тогда, когда маркиза прислала за ней, чтобы ехать в Итальянскую оперу. Ею овладела одна мысль: отыскать Жюльена взором и попросить мать пригласить его их сопровождать.
   Но Жюльен не показывался, и дамам пришлось наполнить свою ложу самыми вульгарными личностями, В продолжение первого акта Матильда увлеченно страстно мечтала о своем возлюбленном в порыве самой безумной страсти, но во втором акте ее поразил любовный афоризм, пропетый, надо признаться, на мелодию, достойную Чимарозы. Героиня оперы говорила: "Меня следует наказать за чрезмерную любовь к нему, я слишком люблю его".
   Лишь только Матильда услыхала эту чудесную арию, все на свете исчезло для нее. С нею говорили - она не отвечала; мать бранила ее - она едва заставила себя взглянуть на нее. Ее восторг дошел до полного экстаза, который можно было сравнить только с приступами исступления, которые переживал Жюльен в течение нескольких дней из-за нее. Ария, полная божественного очарования, так поразившая ее сходством с ее переживаниями, теперь занимала ее в те минуты, когда она не думала непосредственно о Жюльене. Благодаря своей любви к музыке она в этот вечер походила на госпожу де Реналь, когда та думала о Жюльене. Рассудочная любовь, без сомнения, умнее любви истинной, но в ней редко случаются моменты самозабвения; она слишком хорошо знает себя, постоянно разбирается в себе; она построена на мышлении, и ей редко удается обмануть мысль.
   Вернувшись домой и предоставив госпоже де Ла Моль думать все, что ей пожелается, Матильда объявила, что у нее жар, и провела часть ночи за роялем, наигрывая понравившуюся ей мелодию. Она напевала слова очаровавшей ее знаменитой арии:
  
   Devo punirmi, devo punirmi,
   Se troppo amai, etc.
  
   Результатом этой безумной ночи было то, что она вообразила себе, будто преодолела свою любовь.
   (Эта страница весьма повредит злосчастному автору. Люди с замороженной душой обвинят его в бесстыдстве. Он не оскорбляет молодых особ, блистающих в парижских салонах предположением, что хоть одна из них способна на безумные выходки, унижающие Матильду. Эта личность - продукт воображения автора, созданная вне социальных обычаев, выдвигающих цивилизацию XIX века на особое место в ряду прочих столетий.
   Молодых девиц, составлявших украшение балов этой зимы, уж никак нельзя упрекнуть в недостатке осторожности.
   Я также не думаю, чтобы можно было обвинить их в чрезмерном презрении к богатству, выездам, поместьям и ко всему прочему, обеспечивающему приятное положение в свете. Они далеки от того, чтобы видеть суетность всех этих преимуществ, и обыкновенно желают их постоянно, со всей пылкостью, на которую способны их сердца.
   Так же, не вследствие любви, устраивается судьба молодых талантливых людей, подобных Жюльену; они обыкновенно пристраиваются к какой-нибудь партии, и когда последней улыбнется счастье, все блага жизни сыплются на них. Горе человеку науки, не принадлежащему ни к какой партии, его будут упрекать даже самыми незначительными успехами, и высокая добродетель будет торжествовать, обкрадывая его. Да, сударь, роман ведь подобен зеркалу, с которым прогуливаются по большой дороге. Вы видите в нем то отображение лазури небес, то придорожной грязи и луж. А человек, несущий зеркало, будет обвинен вами в безнравственности! Его зеркало отражает грязь, а вы корите за это зеркало! Уж обвиняйте скорее большую дорогу за ее лужи или смотрителя дорог, позволяющего воде застаиваться и стоять лужами.
   Теперь, когда мы решили, что характер Матильды немыслим в наше время, столь же благоразумное, как и добродетельное, я не боюсь прогневить читателя, продолжая повествовать о сумасбродствах этой очаровательной девушки.)
   В течение всего следующего дня она искала случая удостовериться в своем торжестве над безумной страстью. Она поставила себе целью разонравиться Жюльену; ни одно из его движений не ускользнуло от нее.
   Жюльен был слишком несчастен и, пожалуй, слишком взволнован, чтобы разгадать этот сложный любовный маневр, еще менее способен он был увидать в этой что-либо благоприятное для себя: он сделался жертвой этой хитрости и никогда еще не чувствовал себя таким несчастным. Его поступки так мало управлялись разумом, что если бы какой-нибудь сострадательный философ сказал ему: "Постарайтесь, не теряя времени, воспользоваться расположением к вам этой девушки; при этом виде любви, встречающейся нередко в Париже, одна и та же манера держаться не может длиться долее двух дней", он бы не понял его. Но при всей своей экзальтированности Жюльен был человеком чести. Первым долгом он считал скромность и молчание. Спрашивать советов, рассказывать о своих муках первому встречному показалось бы ему блаженством, сравнимым с блаженством несчастного, ощутившего среди жгучей пустыни каплю холодной воды, упавшей с неба. Жюльен понимал опасность положения, он боялся разразиться потоком слез при первом же вопросе, обращенном к нему с участием; и он заперся у себя в комнате.
   Он видел Матильду, долго гулявшую по саду; когда наконец она ушла, он спустился в сад, приблизился к розовому кусту, с которого она сорвала цветок.
   Ночь была темная, он мог предаться своему отчаянию, не боясь быть увиденным. Для него было очевидным, что мадемуазель де Ла Моль любила одного из молодых офицеров, с которыми она только что так весело болтала. Она любила и его, но убедилась в его незначительности.
   "И в самом деле, у меня нет никаких достоинств! - говорил себе Жюльен с полной убежденностью. - В общем, я существо очень ограниченное, очень обыкновенное, скучное для других и невыносимое для самого себя". Ему смертельно противны были все его достоинства, всё, чем он прежде гордился; и в этом состоянии в_ы_в_е_р_н_у_т_о_г_о н_а_и_з_н_а_н_к_у в_о_о_б_р_а_ж_е_н_и_я он принялся судить о жизни. Эта ошибка свойственна людям высокого достоинства.
   Несколько раз ему приходила в голову мысль о самоубийстве; образ смерти казался ему очаровательным, полным восхитительного успокоения. Это был словно стакан ледяной воды, поданный несчастному, умирающему в пустыне от жажды и зноя.
   "Моя смерть только увеличит ее презрение ко мне! - воскликнул он. - Какую память по себе я оставлю!"
   Доведенный до полного отчаяния, человек начинает искать выход только в мужестве. У Жюльена не хватало догадливости сказать себе: надо рискнуть; но, взглянув на окно Матильды, он увидел сквозь решетчатые ставни, что она потушила свечу. Ему представилась эта очаровательная комната, которую он - увы! - видел всего раз в жизни. Воображение его не шло дальше.
   Пробил час; услыхав бой часов, он моментально сказал себе: "Поднимусь по лестнице", и тотчас стал действовать.
   Его словно осенило, тут же пришли другие разумные мысли... "Хуже уже не будет!" - подумал он. Он побежал за лестницей. Садовник привязал ее цепью. При помощи маленького пистолета Жюльен, воодушевляемый в этот момент сверхчеловеческой силой, вывернул одно из звеньев цепи; в одно мгновение завладел лестницей и поместил ее под окно Матильды.
   "Она рассердится, обрушится на меня презрением, но что из этого? Я поцелую ее, поцелую в последний раз, пойду к себе и застрелюсь... Мои губы коснутся ее щеки прежде, чем я умру!"
   Он взлетел по лестнице, постучал в ставни. Через несколько мгновений Матильда услышала его, хотела открыть окно, но лестница не пускала ставню. Жюльен ухватился за железный крюк, на котором держится открытая ставня, и, рискуя тысячу раз упасть, яростно оттолкнул лестницу, передвинув ее. Матильда открыла окно.
   Он бросился в комнату ни жив ни мертв.
   - Это ты! - воскликнула она, бросаясь в его объятия.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Кто может описать безмерный восторг Жюльена? Матильда была также вне себя от счастья.
   Она жаловалась ему сама на себя, обвиняла себя перед ним.
   - Накажи меня за мою ужасную гордость, - говорила она; сжимая его в своих объятиях до изнеможения. - Ты мой властелин, я твоя раба, я должна на коленях вымаливать прощение за мое желание возмутиться. - Она выпускала его из объятий, чтобы упасть к его ногам. - Да, ты мой властелин, - повторяла она, вне себя от восторга, в опьянении любви, - властвуй надо мной всегда, наказывай беспощадно твою рабу, когда она вздумает бунтовать.
   Спустя мгновение она вырвалась из его объятий, зажгла свечу, и Жюльену стоило огромных усилий не дать ей отрезать чуть не половину своих волос.
   - Я хочу помнить, - сказала она, - что я твоя служанка. Если когда-либо моя ненавистная гордыня снова введет меня в заблуждение, покажи мне эти волосы и скажи: дело идет уже не о любви, не о том, что вы чувствуете в эту минуту, вы поклялись повиноваться, это - вопрос чести.
   Будет более благоразумным не описывать все безумства их восторгов и клятв.
   Благородство Жюльена почти равнялось его радости.
   - Мне надо выйти отсюда по лестнице, - сказал он Матильде, когда утренняя заря заалела над садом со стороны востока. - Жертва, которую я приношу, достойна вас, я лишаю себя нескольких часов самого изумительного счастья, доступного смертному. Приношу эту жертву ради вашей репутации: если вы читаете в моем сердце, вы поймете, чего мне это стоит. Всегда ли вы останетесь для меня такой, как сейчас? Но во мне говорит честь, и этого достаточно. Знайте, что после нашего первого свидания не все подозрения пали на воров. Господин де Ла Моль расставил в саду стражу. Господин де Круазнуа окружен шпионами, известно, где он проводит каждую ночь...
   При этой мысли Матильда разразилась громким смехом. Ее мать и одна из дежурных горничных проснулись; заговорили с ней через дверь. Жюльен смотрел на нее, она побледнела, выбранила горничную и не ответила матери.
   - Но, если им придет в голову открыть окно, они увидят лестницу! - сказал ей Жюльен.
   Он еще раз сжал ее в объятиях, бросился на лестницу и скорее скатился, чем сбежал по ней; через минуту он был уже на земле.
   Три секунды спустя лестница была отнесена в липовую аллею, и честь Матильды была спасена. Жюльен, придя в себя, заметил, что он почти без одежды и весь в крови: он ранил себя, неосторожно спускаясь по лестнице.
   Чрезмерное счастье вернуло ему всю энергию его натуры: если бы двадцать человек напали на него одного в эту минуту, это бы даже доставило ему удовольствие. К счастью, его воинственное настроение не подверглось на этот раз испытанию: он поставил лестницу на ее обычное место, скрепил цепь, даже не забыл стереть следы, оставленные лестницей на клумбе редких цветов под окном Матильды.
   Когда он водил рукой по рыхлой земле, заглаживая окончательно протоптанные следы, то вдруг почувствовал, что ему на руки упала большая прядь волос, Матильда отрезала их и бросила ему.
   Она стояла у окна.
   - Вот тебе дар твоей рабыни, - сказала она довольно громко, - это знак вечной преданности. Я отказываюсь от своей воли, будь моим властелином.
   Жюльен, окончательно побежденный, чуть не побежал снова за лестницей, чтобы вернуться к ней. Но разум одержал верх над чувством.
   Вернуться из сада в дом было непросто. Ему удалось взломать дверь подвала; проникнув в дом, он был вынужден осторожно вскрыть дверь в свою комнату. Он так волновался, что оставил свой ключ в кармане сюртука в маленькой комнате, которую так поспешно покинул. "Только бы она, - подумал он, - сообразила спрятать это".
   Наконец усталость взяла верх над блаженством, и восход солнца застал его в глубоком сне.
   Звонок к завтраку еле разбудил его, он сошел в столовую. Вскоре появилась Матильда. Гордость Жюльена была на миг польщена при виде сияющих глаз этой красавицы, окруженной таким поклонением; но вскоре ему пришлось испугаться.
   Под предлогом, что ей некогда было причесаться, Матильда заколола свои волосы так, что Жюльен с первого взгляда заметил, какую громадную жертву она принесла ему прошлой ночью. Если бы столь прелестное лицо можно было чем-нибудь испортить, Матильда почти добилась этого: огромная прядь ее чудных пепельных волос была отрезана на полпальца от головы.
   За завтраком все поведение Матильды соответствовало ее неосторожному поступку. Можно было подумать, что она задалась целью показать всему миру, какую безумную страсть она питает к Жюльену. К счастью, в этот день господин де Ла Моль и маркиза были чрезвычайн

Другие авторы
  • Жуков Виктор Васильевич
  • Самарин Юрий Федорович
  • Аксаков Александр Николаевич
  • Оболенский Евгений Петрович
  • Соболь Андрей Михайлович
  • Ахшарумов Владимир Дмитриевич
  • Сосновский Лев Семёнович
  • Чулков Георгий Иванович
  • Никитин Андрей Афанасьевич
  • Плетнев Петр Александрович
  • Другие произведения
  • Муравьев-Апостол Иван Матвеевич - Из рассказов Матвея Ивановича Муравьева-Апостола
  • Потемкин Петр Петрович - Стихотворения
  • Катаев Иван Иванович - М. Тереньева-Катаева. Как это было - автобиографическое воспоминание
  • Шекспир Вильям - Монолог из Гамлета с Вольтерова перевода
  • Кервуд Джеймс Оливер - Старая дорога
  • Мицкевич Адам - Крымские сонеты
  • Шекспир Вильям - Сцена из трагедии Шекспира "Ромео и Юлия". Действ. Ii, сц. 2
  • Веневитинов Дмитрий Владимирович - Веневитинов Д. В.: Биобиблиографическая справка
  • Андерсен Ганс Христиан - Прадедушка
  • Шкляревский Александр Андреевич - Из воспоминаний о Некрасове
  • Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (27.11.2012)
    Просмотров: 576 | Комментарии: 2 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа