Стендаль - Красное и черное

ustify">  

  

   Час спустя, когда он крепко спал, его разбудили чьи-то слезы, капавшие ему на руку. "Ах! это опять Матильда, - подумал он в полусне. - Верная своей теории, она снова пришла атаковать мое решение нежными чувствами". С досадой, ожидая новой сцены в патетическом жанре, он не открывал глаз. Ему пришли на память стихи о Бельфегоре {"Бельфегор" - злая басня Лафонтена, направленная против женщин и женитьбы.}, убегающем от своей жены.

   Вдруг он услышал странный вздох; открыл глаза: перед ним стояла госпожа де Реналь.

   - Ах! я вижу тебя, прежде чем умереть, не сон ли это? - воскликнул он, бросаясь к ее ногам. - Но простите, сударыня, я в ваших глазах лишь только убийца, - сказал он, тотчас придя в себя.

   - Сударь, я пришла вас умолять подать апелляцию; я знаю, что вы от этого отказываетесь...

   Рыдания душили ее; она не могла говорить.

   - Снизойдите до прощения...

   - Если ты хочешь, чтобы я тебя простила, - сказала она, бросаясь в его объятия, - подай тотчас апелляцию.

   Жюльен осыпал ее поцелуями.

   - Ты будешь каждый день приходить ко мне в течение этих двух месяцев?

   - Клянусь тебе, каждый день, лишь бы мой муж не запретил мне.

   - Я подписываю! - воскликнул Жюльен. - Как! Ты меня прощаешь! Возможно ли это!

   Он сжал ее в своих объятиях; он был вне себя. Она испустила легкий крик.

   - Это ничего, - сказала она, - ты мне сделал немного больно.

   - Твое плечо, - воскликнул Жюльен, заливаясь слезами. Он несколько отодвинулся и покрыл ее руку пылкими поцелуями. - Кто бы мог сказать, что я в последний раз видел тебя тогда в твоей комнате в Верьере?

   - Кто бы мне сказал тогда, что я напишу господину де Ла Молю это подлое письмо?

   - Знай, что я тебя всегда любил, только тебя одну.

   - Возможно ли! - радостно воскликнула госпожа де Реналь.

   Она склонилась к Жюльену, стоявшему пред нею на коленях, и оба молча плакали.

   Никогда еще Жюльен не переживал подобной минуты.

   После долгой паузы, когда они смогли говорить, госпожа де Реналь сказала:

   - А эта молодая особа госпожа Мишле, или, вернее, мадемуазель де Ла Моль; я начинаю, кажется, в самом деле верить в этот странный роман!

   - Это только видимость, - ответил Жюльен. - Она моя жена, но не возлюбленная...

   Сотни раз перебивая друг друга, они наконец сумели рассказать один другому то, чего они не знали. Письмо, написанное господину де Ла Молю, было составлено молодым священником, духовником госпожи де Реналь, и она его потом переписала.

   - Какую гнусность заставила меня сделать религия! - сказала она ему.- И я еще смягчила самые ужасные места этого письма.

   Восторг и счастье Жюльена свидетельствовали о том, что он ее прощает... Еще никогда он не любил так безумно.

   - А между тем я считаю себя набожной, - сказала ему госпожа де Реналь в последующем разговоре. - Я искренно верю в Бога; я верю также, и это даже доказано, что совершенный мною грех ужасен. Но с тех пор, как я тебя вижу, даже после того, как ты стрелял в меня дважды из пистолета...

   Здесь, несмотря на ее сопротивление, Жюльен осыпал ее поцелуями.

   - Оставь меня, - продолжала она, - я хочу тебе все сказать, чтобы не забыть... Лишь только я тебя вижу, я забываю все свои обязанности, я превращаюсь в одну любовь к тебе, или, пожалуй, слово "любовь" слишком слабо. Я чувствую к тебе то, что я должна бы чувствовать исключительно к Богу: смесь уважения, любви, повиновения... В сущности, я не знаю, что за чувство ты мне внушаешь... Если бы ты приказал мне вонзить нож в этого сторожа, преступление свершилось бы раньше, чем я успела о нем подумать. Объясни мне это прежде, чем я уйду от тебя, я хочу разобраться в своей душе, ведь через два месяца мы расстанемся... Ведь мы расстанемся? - сказала она с улыбкой.

   - Я беру назад свое слово! - воскликнул Жюльен, вставая. - Я не подам апелляцию, если ты сделаешь попытку покончить с собою посредством яда, ножа, пистолета, углей и вообще каким бы то ни было способом.

   Лицо госпожи де Реналь вдруг изменилось. Живая нежность сменилась глубокой задумчивостью.

   - А если бы мы умерли тотчас вместе? - промолвила она наконец.

   - Кто знает, что ждет нас в другой жизни? - ответил Жюльен. - Быть может, муки, быть может, ровно ничего. Разве мы не можем провести эти два месяца вместе самым очаровательным образом? Два месяца - это очень много дней. Я никогда не был бы так счастлив!

   - Ты никогда не был бы так счастлив?

   - Никогда, - повторил Жюльен с восторгом. - Я говорю тебе это так же искренно, как говорил бы самому себе. Бог меня хранит от преувеличений.

   - Так говорить - значит мне приказывать, - проговорила она с грустной и меланхолической улыбкой.

   - Итак, ты клянешься своей любовью ко мне не посягать на свою жизнь ни прямо, ни косвенно... Подумай,- прибавил он, - что ты должна жить для моего сына, которого Матильда бросит на попечение слуг, лишь только сделается маркизой де Круазнуа.

   - Клянусь, - повторила она холодно. - Но я хочу унести с собою апелляцию, написанную и подписанную твоей рукой. Я сама отнесу ее прокурору.

   - Берегись, ты себя компрометируешь.

   - После того как я пришла к тебе в тюрьму, я сделаюсь навсегда для Безансона и всего Франш-Конте героиней анекдотов, - сказала она с видом глубокого огорчения. - Мною нарушены границы благопристойности... Я - женщина с погибшей репутацией; правда, ради тебя...

   Она говорила все это так печально, что Жюльен обнял ее с совершенно новым для него ощущением счастья. Это не было уже опьянение любовью, но чрезвычайная благодарность. Он в первый раз заметил величину жертвы, которую она принесла ему.

   Нашлась сострадательная душа, известившая господина де Реналя о том, что его жена навещает подолгу Жюльена в тюрьме, и через три дня он прислал за ней карету со строжайшим приказом тотчас вернуться в Верьер.

   Эта жестокая разлука тяжело отозвалась на настроении Жюльена. В этот же день, два или три часа спустя, ему сообщили, что некий священник-интриган, которому никак не удавалось пробиться между иезуитами Безансона, с самого утра стоял у дверей тюрьмы на улице. Шел дождь, и этот человек претендовал на роль мученика. Жюльен был в дурном расположении, и эта глупость еще больше расстроила его.

   Утром он отказался принять этого священника, но тот вбил себе в голову исповедать его и приобрести популярность среди безансонских дам через признания, которые думал получить у осужденного.

   Он заявил во всеуслышание, что проведет день и ночь у дверей тюрьмы.

   - Бог посылает меня, чтобы смягчить сердце этого вероотступника...

   И простой народ, всегда жадный до зрелищ, начинал уже собираться вокруг него.

   - Да, братия, - говорил он им, - я проведу здесь день, ночь и все следующие дни и ночи. Святой Дух говорил со мною, мне послана миссия свыше: я должен спасти душу молодого Сореля. Приобщитесь к моим молитвам и так далее.

   Жюльен боялся до отвращения скандала и всего того, что могло бы привлечь к нему внимание. Он начал подумывать о том, как бы улучить момент и исчезнуть из этого мира, но он надеялся еще хоть раз увидать госпожу де Реналь, он снова был безумно влюблен.

   Тюремные ворота находились на одной из самых бойких улиц. Жюльена терзала мысль о священнике, собиравшем толпу и скандалившем. "И конечно, он беспрестанно твердит мое имя!" Этот момент был для него тяжелее смерти.

   Два или три раза в течение часа он посылал преданного ему тюремного ключника посмотреть, стоит ли все еще священник у ворот тюрьмы.

   - Сударь, он стоит на коленях в грязи, - докладывал ему ключник, - и громко молится о вашей душе...

   "Нахал!" - подумал Жюльен. В этот момент он в самом деле услышал глухой шум - это народ повторял за ним молитвы. В довершение неприятностей Жюльен заметил, что ключник шевелит губами, повторяя латинские слова.

   - Начинают поговаривать, - прибавил ключник, - что, должно быть, у вас очень зачерствело сердце, если вы отказываетесь принять этого святого человека.

   "О, моя родина! в каком ты еще невежестве!" - воскликнул Жюльен, не помня себя от гнева. И он продолжал думать вслух, совершенно позабыв о присутствии ключника.

   - Этот человек хочет, чтобы о нем написали в газетах, и он этого добьется.

   - Ах, проклятые провинциалы! В Париже я бы не подвергался подобным притеснениям. Там шарлатанство гораздо искуснее.

   - Пусть войдет этот святой отец, - сказал он наконец ключнику, весь обливаясь потом.

   Ключник перекрестился и вышел радостный.

   Святой отец оказался чудовищно безобразен и, кроме того, еще весь в грязи. От холодного дождя в каземате казалось еще темнее и сильнее ощущалась сырость. Священник попытался обнять Жюльена и чуть ли не пустил слезу, говоря с ним. Низкое лицемерие его было чересчур очевидным; в жизни своей Жюльен еще никогда не был так взбешен.

   Четверть часа спустя после прихода священника Жюльен вдруг почувствовал трусость. В первый раз смерть показалась ему ужасной. Он представлял себе, как тело его начнет разлагаться через два дня после казни и прочее.

   Он боялся выдать себя какой-нибудь слабостью или броситься на священника и задушить его своими цепями, когда ему пришло в голову попросить святого отца сейчас же отслужить за него мессу в сорок франков.

   И так как был уже полдень, священник удалился.

  

  

   Как только он вышел, Жюльен горько зарыдал, оплакивая свою смерть. Постепенно он признался себе, что, если бы госпожа де Реналь была в Безансоне, он не скрыл бы от нее своего малодушия.

   В минуту, когда он более всего сожалел об отсутствии этой обожаемой женщины, он услыхал шаги Матильды.

   "Самое худшее в тюрьме, - подумал он, - это невозможность запереть дверь". Все, что говорила Матильда, только раздражало его.

   Она рассказала ему, что в день суда господин де Вально получил назначение в префекты, а потому осмелился обмануть господина де Фрилера и доставить себе удовольствие приговорить Жюльена к смерти.

   - Что это вздумалось вашему другу, только что сказал мне господин де Фрилер, возбуждать и дразнить мелкое тщеславие б_у_р_ж_у_а_з_н_о_й а_р_и_с_т_о_к_р_а_т_и_и? К чему говорить о к_а_с_т_а_х? Он указал им, что они должны сделать ради своих политических интересов. Эти болваны об этом и не думали и готовы были плакать. Но кастовый интерес замаскировал в их глазах ужас смертного приговора. Надо сознаться, что господин Сорель очень неопытен в этих делах. Если нам не удастся спасти его просьбой о помиловании, его смерть будет своего рода самоубийством...

   Матильда решилась не говорить Жюльену того, что она еще только подозревала: аббат де Фрилер, считая Жюльена уже погибшим, находил полезным для своего честолюбия сделаться его преемником.

   Жюльен был почти вне себя от раздражения и бессильного гнева.

   - Пойдите, послушайте мессу за спасение моей души, - сказал он Матильде, - и оставьте меня на минуту в покое.

   Матильда, и так уже ревновавшая его к посещениям госпожи де Реналь и узнавшая об ее отъезде, поняла причину дурного настроения Жюльена и залилась слезами.

   Ее страдания были искренни. Жюльен это видел и только еще сильнее раздражался. Он чувствовал сильнейшую потребность уединиться. Но как это сделать?

   Наконец Матильда, испробовав все средства разжалобить его, оставила его одного, но почти в ту же минуту явился Фуке.

   - Мне нужно побыть одному, - сказал он этому верному другу. И, видя, что тот колеблется, добавил: - Я составляю прошение о помиловании... Впрочем, сделай мне удовольствие, не говори со мной никогда о смерти. Если мне понадобятся какие-либо особые услуги в этот день, я первый обращусь к тебе.

   Когда наконец Жюльен остался один, он почувствовал себя еще более подавленным и малодушным. Небольшой остаток сил в его ослабевшей душе был истощен, чтобы скрыть свое настроение от мадемуазель де Ла Моль и Фуке.

   Вечером ему пришла в голову мысль, утешившая его.

   "Если бы сегодня утром в ту минуту, когда смерть показалась мне такой безобразной, меня повели на казнь, то в_з_г_л_я_д_ы п_у_б_л_и_к_и п_о_д_с_т_р_е_к_н_у_л_и б_ы м_о_е с_а_м_о_л_ю_б_и_е; пожалуй, в моей походке было бы что-то натянутое, как в походке робкого щеголя, входящего в салон. Люди проницательные, если таковые есть среди провинциалов, догадались бы о моем малодушии... Но никто н_е у_в_и_д_е_л б_ы е_г_о".

   И он почувствовал некоторое облегчение. "Сейчас я трушу, - повторял он себе, напевая, - но никто этого не узнает".

   На другой день его ожидало еще более неприятное событие. Уже давно его отец сообщил о своем намерении посетить его; утром, раньше, чем Жюльен проснулся, престарелый седовласый плотник вошел в его каземат.

   Жюльен чувствовал себя слабым. Он ожидал самых неприятных упреков. Тяжелое настроение еще усиливалось тем, что в это утро он упрекал себя за недостаток любви к отцу.

   "Случай поставил нас рядом на земле, - думал он, пока ключник прибирал его каземат, - и мы сделали друг другу все возможное зло. И вот в час моей смерти он пришел нанести последний удар".

   Как только они остались одни, старик разразился суровыми упреками.

   Жюльен не мог удержаться от слез. "Какая недостойная слабость! - говорил он себе в бешенстве. - Он начнет везде кричать о моем малодушии. Какое торжество для Вально и всех пошлых лицемеров, царящих в Верьере! Они пользуются влиянием во Франции, присвоили себе все социальные преимущества. До сих пор я мог по крайней мере говорить себе: им достаются деньги и почести, но у меня зато благородная душа.

   Но вот свидетель, которому поверят и который расскажет всему Верьеру, да еще с преувеличениями, как я струсил перед смертью! Я окажусь трусом в этом испытании, как они и думали".

   Жюльен был близок к отчаянию. Он не знал, как ему избавиться от присутствия своего отца. Но притвориться и обмануть этого столь проницательного старика в эту минуту было выше его сил.

   В его уме быстро мелькали все возможности.

   - У м_е_н_я е_с_т_ь с_б_е_р_е_ж_е_н_и_я! - воскликнул он внезапно.

   Эта гениальная фраза моментально изменила выражение лица старика и положение Жюльена.

   - Как мне ими распорядиться? - продолжал Жюльен спокойнее.

   Полученный эффект избавил его от чувства неполноценности.

   Старый плотник загорелся желанием не упустить этих денег, часть которых, как ему казалось, Жюльен хочет оставить своим братьям. Он говорил долго и красноречиво. Жюльену даже удалось позабавиться.

   - Итак, Господь вдохновил меня относительно моего завещания. Я дам по тысяче франков каждому из братьев, а все остальное вам.

   - Отлично, - отвечал старик, - остальное принадлежит мне по праву. Но если Господь смилостивился тронуть твое сердце, если ты хочешь умереть добрым христианином, прежде всего следует заплатить твои долги. Сколько я истратил на твое воспитание и содержание, ты об этом и не думаешь...

   "Вот родительская любовь!" - грустно повторял себе Жюльен, оставшись один. Вскоре появился тюремщик.

   - Сударь, - сказал он, - после посещения престарелых родителей я обыкновенно доставляю моим постояльцам бутылочку доброго шампанского. Это дороговато, шесть франков за бутылку, но зато веселит сердце.

   - Принесите три стакана, - сказал ему Жюльен с детской поспешностью, - и пустите сюда двух заключенных, шаги которых я слышу в коридоре.

   Тюремщик привел к нему двух каторжников-рецидивистов, готовившихся вернуться на каторгу. Это были злодеи, очень веселые и действительно замечательные своей хитростью, отвагой и хладнокровием.

   - Если вы мне дадите двадцать франков, - сказал один из них Жюльену, - я расскажу вам свою жизнь со всеми подробностями. Это забавно.

   - И не будете лгать? - спросил Жюльен.

   - Нет, - ответил он. - Мой приятель завидует этим двадцати франкам и уличит меня, если я солгу.

   Его история была отвратительна. Она обнаруживала в нем храбрость, но и единственную привязанность - к деньгам.

   Когда они ушли, Жюльен почувствовал себя совсем иначе. Все его раздражение против самого себя исчезло. Жестокая тоска, растравляемая малодушием, которому он поддался после отъезда госпожи де Реналь, перешла в тихую грусть.

   "Если бы я не так обманывался видимостью, - думал он, - я увидел бы, что парижские салоны полны честными людьми, вроде моего отца, или ловкими мошенниками, как эти каторжники. Они правы, никогда светские люди не встают утром с мучительной мыслью: как я сегодня пообедаю? И еще хвастаются своей честностью! И, попав в присяжные, гордо осуждают человека, умирающего с голоду и укравшего серебряный прибор.

   "Но если дело идет о том, чтобы прибрести или потерять служебный портфель, мои честные, светские люди впадают в совершенно те же преступления, на какие голод толкнул этих двух каторжников.

   Нет никакого е_с_т_е_с_т_в_е_н_н_о_г_о права... Эти слова ни что иное, как старинная глупость, вполне достойная прокурора, обвинявшего меня на суде, предок которого обогатился благодаря конфискации при Людовике Четырнадцатом". Нет права, раз существует закон, запрещающий поступать так-то под страхом наказания. До существования закона е_с_т_е_с_т_в_е_н_н_а только сила льва или потребность голодного существа, словом, п_о_т_р_е_б_н_о_с_т_ь... Нет, люди, которых почитают, не более как мошенники, которым удалось не быть пойманными на месте преступления. Обвинитель, которого натравливает на меня общество, обогатился подлостью. Я совершил преступление и справедливо осужден за это, но, за исключением этого одного моего поступка, осудивший меня Вально во сто раз вреднее меня для общества.

   И что же! - прибавил Жюльен грустно, но без гнева, - несмотря на свою скупость, мой отец лучше этих людей. Он меня никогда не любил. Я переполнил чашу его терпения, опозорив его постыдной смертью. Страх недостатка денег, это преувеличенное представление о людской злобе, называемое жадностью, заставляет его находить утешение в сумме двухсот или трехсот луидоров, какую я могу ему оставить. Как-нибудь в воскресенье, после обеда, он будет показывать свое золото верьерским завистникам. За такую цену, скажет им его взгляд, кто из вас не был бы рад иметь казненного сына?"

   Эта философия могла бы быть правильной, но она по природе своей заставляет желать смерти. Так прошло пять долгих дней. Жюльен был вежлив и кроток с Матильдой, которая, как он видел, страдала от безумной ревности. Однажды вечером Жюльен стал серьезно думать о самоубийстве. Душа его изнывала от глубокой тоски после отъезда госпожи де Реналь. Ничто его не занимало - ни в действительной жизни, ни в воображаемой. Отсутствие движения начинало отражаться на его здоровье, и в нем стали проявляться экзальтированность и слабохарактерность молодого немецкого студента. Он утрачивал мужественное высокомерие, которое побеждает некоторые довольно низменные мысли, осаждающие души несчастных.

   "Я любил истину... но где она? Повсюду - лицемерие или, по меньшей мере, шарлатанство, даже у самых добродетельных, у самых великих. - И его губы приняли брезгливое выражение. - Нет, человек не может доверять человеку.

   Госпожа де ***, собирая деньги для бедных сирот, говорила мне, что князь такой-то дал ей десять луидоров. Ложь. Но что я говорю? А Наполеон на острове Святой Елены!.. Его прокламация в пользу римского короля - чистейшее шарлатанство.

   Великий Боже! Если такой человек, да еще когда несчастье должно было сурово напоминать ему о долге, унижается до шарлатанства, чего же ожидать от остальных?..

   Где же истина? В религии... Да,- прибавил он с горькой улыбкой чрезвычайного презрения. - Религия в устах Малонов, Фрилеров, Кастанед... Быть может, в истинном христианстве, пастыри которого не получают жалованья так же, как не получали его и апостолы?.. Но святой Павел вместо этого находил удовольствие в повелевании, проповедях, популярности...

   Ах! если бы существовала истинная религия... Какой я глупец! Я вижу готический собор, прекрасные витражи. Мое слабое сердце представляет себе священника в этом соборе... Моя душа поняла бы его, моя душа нуждается в нем... Но я нахожу только фата с грязными волосами... Вроде кавалера де Бовуази, но без его приятности...

   Но настоящий священник вроде Массильона, Фенелона... Массильон сделал епископом Дюбуа. "Мемуары" Сен-Симона испортили для меня Фенелона; но все же он настоящий священник... Тогда нежные души нашли бы себе точку соприкосновения в мире... Мы не были бы одиноки... Этот добрый пастырь говорил бы с нами о Боге. Но о каком Боге? Не о библейском Боге, полном жестокого деспотизма и мстительности... Но о Боге Вольтера, справедливом, милосердном, бесконечном..."

   Его взволновали некоторые воспоминания из Библии, которую он знал наизусть...

   "Но как верить, собравшись т_р_е_м в_м_е_с_т_е, верить в это великое имя Бога, после тех страшных злоупотреблений, которые себе позволяют наши священники?

   Жить в одиночестве!.. Что за мучение!..

   Я становлюсь несправедливым и нелепым, - сказал Жюльен, ударяя себя по лбу. - Я одинок здесь, в этой тюрьме, но я не жил о_д_и_н_о_к_о на земле; я жил и руководился мощной идеей о д_о_л_г_е. Долг, который я себе предписал, все равно - хорош он или дурен, был для меня словно ствол крепкого дерева, на который я опирался во время бури. Я шатался, колебался. В конце концов, я все же только человек... Но я не позволял себе отклоняться...

   Этот сырой тюремный воздух заставляет меня думать об одиночестве...

   И к чему лицемерить, проклиная лицемерие? Меня угнетает не смерть, не тюрьма, не сырость, а только одно отсутствие госпожи де Реналь. Если бы в Верьере, ради того чтобы ее видеть, мне пришлось бы скрываться целыми неделями в погребах ее дома, разве стал бы я жаловаться?

   - Заметно влияние моих современников, - сказал он громко с горьким смехом. - Говоря сам с собою, в двух шагах от смерти, я и то лицемерю... О, девятнадцатый век!..

   Охотник стреляет из ружья в лесу, его добыча падает, он бросается за нею. Его сапог попадает в огромный муравейник, уничтожает жилище муравьев, разбрасывает далеко их яйца, их самих... Самые философские из этих муравьев никогда не поймут, что это было за огромное черное страшное тело; сапог охотника, который внезапно проник с быстротою молнии в их жилища, с ужасным шумом и снопами красноватого пламени.

   Таким образом, смерть, жизнь, вечность - вещи весьма простые для тех, у кого есть достаточно обширные органы, чтобы их постигнуть...

   Однодневная муха родится в девять часов утра, в долгий летний день, чтобы умереть в пять вечера; как может она понять слово н_о_ч_ь?

   Дайте ей прожить еще лишних пять часов, - она увидит и поймет, что такое ночь.

   Так и я умру двадцати трех лет. Дайте же мне еще пять лет, чтобы пожить с госпожой де Реналь..."

   Он принялся хохотать как Мефистофель.

   "Что за безумие размышлять об этих великих вопросах!

   Во-первых, я так же лицемерю, как если бы меня кто-нибудь слушал.

   Во-вторых, я забываю о любви и жизни, когда мне остается так мало времени жить... Увы! госпожа де Реналь отсутствует; пожалуй, муж ее не позволит ей больше возвратиться в Безансон и продолжать себя компрометировать.

   Вот что делает меня одиноким, а не отсутствие справедливого, всемогущего, милосердного, немстительного Бога...

   Ах! если бы он существовал... Увы! я упал бы к его ногам. Я заслужил смерть, сказал бы я ему, но, великий Боже, Бог милосердный, Бог снисходительный, верни мне ту, которую я люблю!"

   Была уже глубокая ночь. Час или два Жюльен мирно спал, а потом к нему явился Фуке.

   Жюльен чувствовал себя сильным и решительным, как человек, ясно сознающий все, что происходит в его душе.

  

  

   - Я не могу подвергнуть бедного аббата Шас-Бернара такой злой шутке, позвав его, - сказал Жюльен Фуке. - Он после этого не будет обедать три дня. Но постарайся отыскать мне янсениста, друга господина Пирара, чуждого интригам.

   Фуке с нетерпением ожидал этого предложения. Жюльен выполнил теперь все, чего требует провинциальное общественное мнение. Благодаря аббату Фрилеру и несмотря на дурной выбор исповедника, Жюльен находился в тюрьме под покровительством конгрегации; при большей ловкости он мог бы даже убежать. Но дурной воздух тюрьмы оказывал свое действие. Разум его омрачался. Тем более обрадовался он возвращению госпожи де Реналь.

   - Мой долг призывает меня прежде всего к тебе, - сказала она ему, целуя его. - Я убежала из Верьера...

   У Жюльена не было мелкого самолюбия по отношению к ней; он рассказал ей обо всех своих слабостях. Она отнеслась к нему с большой добротой и ласковостью.

   Вечером, едва вернувшись из тюрьмы, она встретила у своей тетки священника, уцепившегося за Жюльена как за добычу: поскольку он хотел лишь втереться в доверие к молодым женщинам из высшего безансонского общества, то госпоже де Реналь не стоило большого труда отправить его служить мессы в течение девяти дней в аббатство Бре-ле-О.

   Нет слов описать, до какого безумия доходила теперь любовь Жюльена.

   Ценою золота и пользуясь на все лады влиянием своей тетки, известной и очень богатой ханжи, госпожа де Реналь получила разрешение видеться с Жюльеном два раза в сутки.

   Узнав это, Матильда чуть не сошла с ума от ревности. Господин де Фрилер признался ей, что, несмотря на свое влияние, он не может пренебречь приличиями настолько, чтобы разрешить ей видеться с другом больше одного раза в день. Матильда стала следить за госпожой де Реналь, чтобы знать каждый ее шаг. Господин де Фрилер истощал усилия своего находчивого ума, чтобы доказать Матильде, что Жюльен не стоит ее.

   Несмотря на все эти муки, она любила его с каждым днем все больше и больше и каждый день устраивала ему ужасные сцены.

   Жюльен хотел во что бы то ни стало оставаться честным до конца по отношению к этой молодой девушке, которую он так необычайно скомпрометировал; но безграничная любовь к госпоже де Реналь одерживала верх. Случалось, что ему не удавалось убедить Матильду в невинности посещений ее соперницы. "Теперь уж скоро близится конец этой драмы, - говорил он себе, - это служит мне извинением, раз уж я не умею лучше притворяться".

   Мадемуазель де Ла Моль узнала о смерти маркиза де Круазнуа. Господин де Талер, страшный богач, позволил себе неприятные намеки относительно исчезновения Матильды; господин де Круазнуа попросил его их опровергнуть: господин де Талер показал адресованные ему анонимные письма, начиненные так искусно подобранными подробностями, что бедному маркизу оставалось невозможным не догадаться об истине.

   Господин де Талер позволил себе шутки, лишенные остроумия. Обезумев от горя и раздражения, господин де Круазнуа потребовал от него столь тяжких извинений, что миллионер предпочел дуэль. Глупость восторжествовала, и один из людей, наиболее достойных любви, погиб, не достигнув двадцати четырех лет.

   Эта смерть произвела странное и болезненное впечатление на ослабевшую душу Жюльена.

   - Бедный Круазнуа, - говорил он Матильде. - Он держался всегда очень умно и очень благородно по отношению к нам; он должен был бы возненавидеть меня, когда вы стали явно выказывать мне предпочтение в гостиной вашей матери, и искать предлога со мною поссориться, ибо ненависть, следующая за презрением, всегда бывает неистовой.

   Смерть господина де Круазнуа изменила все мысли Жюльена относительно будущности Матильды. Несколько дней он старался доказать ей необходимость принять предложение господина де Люза.

   - Это человек застенчивый, не слишком хитроумный, - говорил он ей, - и он, без сомнения, будет следующим в ряду ваших претендентов. Он более честолюбив, чем бедняга Круазнуа, но зато в его семье нет герцогства, а потому ему не покажется затруднительным жениться на вдове Жюльена Сореля.

   - На вдове, которая презирает великие страсти, - холодно возразила Матильда, - ибо она достаточно пожила, чтобы видеть, как через полгода ее возлюбленный отдает предпочтение другой женщине, виновнице всех их несчастий.

   - Вы несправедливы. Посещения госпожи де Реналь доставят пищу для выступления парижскому адвокату, которому поручена моя апелляция; он изобразит преступника, до которого снизошла его жертва. Это может выйти эффектно, и, быть может, когда-нибудь я стану героем мелодрамы. И так далее.

   Бешеная ревность и невозможность мщения, постоянная безнадежная скорбь (ибо даже если бы Жюльена помиловали, то как завоевать его сердце?), стыд и страдание от сознания того, что она любила более чем когда-либо этого неверного возлюбленного, довели мадемуазель де Ла Моль до того, что она замкнулась в угрюмом молчании, из которого ее не могли вывести ни любезности господина де Фрилера, ни тем более грубая откровенность Фуке.

   Что касается Жюльена, то, исключая те моменты, когда его посещала Матильда, он жил всецело любовью, нисколько не думая о будущем. Госпожа де Реналь, всецело охваченная также своей чрезмерной и чистосердечной страстью, почти разделяла его беззаботность и кроткую веселость.

   - Прежде, - говорил ей Жюльен, - во время наших прогулок по лесам Вержи, когда я мог бы быть так счастлив, пылкое воображение увлекало мою душу в неведомые страны. Вместо того чтобы прижимать к губам эту очаровательную ручку, будущее отнимало меня у тебя; я был постоянно охвачен мечтами о борьбе, которую мне придется выдержать, чтобы создать себе блестящее положение... Нет, я бы умер, не узнав счастья, если бы ты не пришла ко мне в эту тюрьму.

   Два события омрачили спокойствие их жизни. Духовник Жюльена, хотя и янсенист, не избежал интриг иезуитов и бессознательно сделался их орудием.

   Однажды он явился к Жюльену и стал его убеждать, что, если он не желает впасть в тяжкий грех самоубийства, он должен сделать все возможное, чтобы добиться помилования. А так как духовенство пользуется большим влиянием на министерство юстиции в Париже, то представляется весьма легкое средство торжественно обратиться в лоно Церкви и с оглаской.

   - С оглаской! - повторил Жюльен. - Ах! я понял вас, мой отец. Вы также ломаете комедию, подобно миссионерам.

   - Ваш возраст, - возразил серьезно янсенист, - интересная наружность, данная вам Провидением, самый мотив вашего преступления, оставшийся невыясненным, геройские хлопоты за вас мадемуазель де Ла Моль, словом, все, кончая удивительной симпатией, которую выказывает вам ваша жертва, все это создало вам ореол героя для молодых безансонских дам. Они все позабыли для вас, даже политику...

   Ваше обращение отзовется во всех их сердцах и оставит в них глубокое впечатление. Вы оказали бы огромную услугу религии, и я бы колебался только потому, что не знаю, как поступили бы иезуиты! Неужели и в этом случае, ускользнувшем от их алчности, они все еще будут вам вредить! Нет, этого не может быть... Слезы, которые вызовет ваше обращение, уничтожат тлетворное влияние десяти изданий сочинений Вольтера.

   - А что останется мне, - ответил холодно Жюльен, - если я буду сам себя презирать? Я был честолюбив и за это не хочу себя порицать; тогда я поступал сообразно требованиям времени. Теперь я живу изо дня в день. Но я считал бы себя очень несчастным, если бы согласился на какую-нибудь подлость...

   Другая неприятность, но иначе повлиявшая на Жюльена, исходила от госпожи де Реналь. Какая-то приятельница-интриганка убедила наивную, застенчивую женщину, что та должна отправиться в Сен-Клу и вымолить на коленях прощение у короля Карла X.

   Она решилась на разлуку с Жюльеном, и после такого усилия ей казалось ничтожной неприятностью то, что в другое время показалось бы хуже смерти.

   - Я пойду к королю и гордо сознаюсь ему, что ты мой возлюбленный; жизнь человека, да еще такого человека, как Жюльен, должна быть поставлена выше всяких соображений. Я скажу, что ты из ревности покушался на мою жизнь. Существует множество примеров, когда несчастные молодые люди были спасены гуманностью присяжных или короля...

   - Я перестану с тобою видеться, велю запереть для тебя двери моей тюрьмы, - воскликнул Жюльен, - и, разумеется, на другой же день убью себя с отчаяния, если ты не дашь мне клятвы не предпринимать ничего, что делает из нас обоих зрелище для толпы. Эта идея ехать в Париж не может исходить от тебя. Назови мне интриганку, которая тебе ее внушила.

   Будем счастливы в течение немногих остающихся дней этой короткой жизни. Спрячемся ото всех; мое преступление и так уже слишком очевидно. У мадемуазель де Ла Моль огромные связи в Париже, - поверь, что она сделает все, что только возможно. Здесь, в провинции, против меня все богатые и видные люди. Твоя выходка еще более раздразнит богачей, а в особенности умеренных, которым живется так легко... Не дадим же повода для насмешек господам Малонам, Вально и тысяче других, которые лучше этих негодяев.

   Дурной воздух каземата становился для Жюльена невыносим. К счастью, в тот день, когда ему возвестили казнь, выглянуло яркое солнце, и Жюльен почувствовал прилив бодрости. Выйти на воздух казалось ему так же приятно, как моряку, долго плававшему по морю, ступить на землю. "Ничего, все идет хорошо, - сказал он себе. - У меня достаточно мужества".

   Никогда еще эта голова не была так прекрасна, как в ту минуту, когда должна была лечь на эшафот. Счастливые мгновения, пережитые им когда-то в лесах Вержи, представлялись ему в уме с чрезвычайной яркостью.

   Все произошло просто, прилично и, с его стороны, без всякой аффектации.

   Накануне он сказал Фуке:

   - Я не могу ручаться, что не буду взволнован; эта сырая и безобразная темница так подействовала на меня, что у меня бывают приступы лихорадки, когда я сам себя не узнаю; но что касается страха, то меня не увидят побледневшим.

   Он заранее распорядился, чтобы утром последнего дня Фуке увез Матильду и госпожу де Реналь.

   - Увези их в одной карете, - сказал он ему. - Устрой так, чтобы почтовые лошади все время скакали галопом. Они упадут в объятия друг другу или обнаружат смертельную ненависть. В обоих случаях бедные женщины несколько отвлекутся от ужасного горя.

   Жюльен потребовал от госпожи де Реналь клятвы, что она будет жить, чтобы воспитать сына Матильды.

   - Кто знает, быть может, мы еще что-нибудь чувствуем после смерти, - сказал он однажды Фуке. - Мне бы хотелось покоиться, - ибо это означает покой, - в этом маленьком гроте большой горы над Верьером. Много раз, как я тебе рассказывал, мне случалось проводить ночь в этом гроте; оттуда я любовался самыми богатыми областями Франции, и честолюбие воспламеняло мою душу: тогда это было моей страстью... Вообще этот грот мне нравится, и нельзя оспаривать, что его местоположение может очаровать душу философа... Но эти добрые члены безансонской конгрегации любят извлекать из всего деньги. Если ты сумеешь за это взяться, они продадут тебе мои останки...

   Фуке удались эти печальные переговоры. Он провел ночь один у тела своего друга, когда, к великому своему изумлению, увидел входящую Матильду. Несколько часов назад он оставил ее в десяти лье от Безансона. У нее был безумный, блуждающий взгляд.

   - Хочу его видеть, - сказала она.

   У Фуке не хватило мужества ни встать, ни ответить. Он показал ей на большой синий плащ, лежащий на полу; в него были завернуты останки Жюльена.

   Она упала на колени. Образы Бонифаса де Ла Моля и Маргариты Наваррской, без сомнения, придали ей сверхчеловеческое мужество. Дрожащими руками она развернула плащ. Фуке отвернулся.

   Он услышал торопливые шаги Матильды по комнате. Она зажгла несколько свечей. Когда у Фуке хватило духу взглянуть на нее, он увидел, что она положила на мраморный столик голову Жюльена и целовала ее в лоб... Матильда проводила своего возлюбленного до выбранной им могилы. Множество священников сопровождали гроб: позади всех, одна в задрапированной карете ехала она, держа на коленях голову человека, которого так любила.

   Кортеж достиг к середине ночи одной из верхушек Юры, и здесь, в маленьком гроте, великолепно иллюминованном бесчисленным множеством свечей, двадцать священников отслужили заупокойную мессу. Жители маленьких горных деревушек, лежавших на пути, следовали за кортежем, привлеченные столь необычайной церемонией.

   Матильда появилась среди них в длинном траурном платье и после службы велела разбросать в толпе тысячи пятифранковых монет.

   Оставшись вдвоем с Фуке, Матильда захотела собственными руками похоронить голову своего возлюбленного. Фуке едва не сошел с ума от горя.

   Матильда позаботилась, чтобы этот дикий грот был украшен мраморным памятником, изготовленным за большие деньги в Италии.

   Госпожа де Реналь осталась верна своему обещанию. Она не пыталась покончить с жизнью, но три дня спустя после смерти Жюльена она умерла, обнимая своих детей.