Стендаль - Красное и черное

которые во Франции теперь уже несовместимы. После ужина он спел маленький дуэт с госпожой де Реналь. Рассказывал очаровательные анекдоты. Когда Жюльен предложил детям идти спать в час ночи, они запротестовали.

   - Мы только дослушаем эту историю, - сказал старший.

   - Это моя собственная история, синьорино, - ответил синьор Джеронимо. - Восемь лет тому назад я был приблизительно в вашем возрасте и учился в неаполитанской консерватории, но я не имел чести быть сыном прославленного мэра очаровательного города Верьера. - Эти слова вызвали вздох у господина де Реналя. Он взглянул на жену. - Синьор Зингарелли, - продолжал молодой певец, несколько утрируя свой акцент, отчего дети громко смеялись, - синьор Зингарелли был чрезвычайно строгим учителем. В консерватории его не любили, но он желал, чтобы все делали вид, что его любят. Я отлучался так часто, как мог; ходил в маленький театр Сан-Карлино, где слушал божественную музыку, но - о Небо - где взять восемь су для покупки входного билета. Сумма огромная, - говорил он, глядя на детей, не перестававших смеяться. - Синьор Джованноне, директор Сан-Карлино, услыхал раз, как я пою. Мне было шестнадцать лет. "Этот мальчик, - сказал он, - настоящее сокровище. - Хочешь поступить ко мне, дружок?" - говорит он мне. - "А сколько вы мне дадите?" - "Сорок дукатов в месяц". Господа, это сто шестьдесят франков. Мне показалось, что я попал на Небеса. "Но каким образом, - говорю я Джованноне, - добиться, чтобы строгий Зингарелли отпустил меня?" - "Lascia tare a me".

   - Предоставьте это мне! - воскликнул старший мальчик.

   - Совершенно верно, мой юный синьор. Синьор Джованноне сказал мне: "Милый, прежде всего составим условьице". Я подписываю - он мне дает три дуката. Никогда я еще не видал столько денег. После этого он мне говорит, что я должен делать.

   На следующий день я прошу грозного синьора Зингарелли назначить мне аудиенцию. Его старый лакей вводит меня к нему. - "Чего ты хочешь, шалопай?" - спрашивает Зингарелли. - "Маэстро, - говорю я ему, - я раскаиваюсь в моих проступках; никогда не буду больше убегать из консерватории через железную решетку. Я удвою старания". - "Если бы я не боялся испортить твой чудесный бас, я бы посадил тебя в карцер на хлеб и на воду на две недели, мошенник". - "Маэстро, - говорю я, - я стану образцом для всей школы, поверьте мне. Но прошу у вас одной милости: если кто-нибудь придет просить меня петь в городе, откажите. Пожалуйста, скажите, что вы не разрешаете". - "Да какой черт придет просить такого дрянного мальчишку? Разве я когда позволю, чтобы ты бросил консерваторию? Да ты надо мной издеваешься? Проваливай, проваливай! - говорил он, стараясь пнуть меня в зад... - Проваливай, а не то на хлеб и на воду..."

   Час спустя синьор Джованноне является к директору. "Я пришел вас просить содействовать моей карьере, - сказал он. - Отпустите ко мне Джеронимо. Если он будет петь в моем театре, я в эту же зиму выдам свою дочь замуж".

   "Что ты намерен делать с этим шалопаем! - говорит ему Зингарелли. - Я не отпущу его, ты его не получишь; да, впрочем, если бы я и согласился, он не захочет бросать консерваторию; он мне только что в этом поклялся".

   "Если я действую помимо его воли, - говорит серьезно Джованноне, вынимая из кармана мой контракт, - так вот его подпись".

   Тогда Зингарелли, взбешенный, бросается к звонку: "Выгнать Джеронноне из консерватории!" - кричит он вне себя от негодования. И меня выгнали, а я хохотал как безумный. В тот же вечер я пел арию Мольтиплико. Полишинель хочет жениться, считает по пальцам все, что ему нужно для хозяйства, и ежеминутно сбивается со счета.

   - Ах! сударь, сделайте одолжение, пропойте нам эту арию, - сказала госпожа де Реналь.

   Джеронимо пропел, и все смеялись до слез. Синьор Джеронимо отправился спать только в два часа ночи, очаровав всю семью своими прекрасными манерами, своею услужливостью и веселостью.

   На другой же день господин и госпожа де Реналь вручили ему письма, которые ему были нужны для представления ко двору.

   "Итак, повсюду фальшь, - думал Жюльен, - теперь синьор Джеронимо едет в Лондон на шестьдесят тысяч франков жалованья. Не будь директор Сан-Карлино так ловок, его дивный голос получил бы известность, быть может, только лет через десять... Но, право же, я скорее сделался бы Джеронимо, чем господином де Реналем. Если в обществе относятся к нему не с таким уважением, то у него нет неприятностей, подобных сегодняшним торгам, и жизнь его течет весело".

   Одно удивляло Жюльена: недели одиночества, проведенные в Верьере в доме господина де Реналя, казались ему теперь счастливым временем. Мрачное настроение овладевало им только во время обедов, на которые его приглашали, но, оставаясь один в пустом доме, разве не мог он читать, писать, размышлять без всякой помехи? Его не отрывали ежеминутно от его блестящих грез ради жестокой необходимости наблюдать поступки низкой души или обманывать ее лицемерными поступками и словами.

   - Неужели счастье может улыбнуться мне? Для такой жизни не нужно много денег; я могу по своему выбору - жениться на девице Элизе или войти в дело Фуке... Путник, поднявшийся на высокую гору и отдыхающий на ее вершине, наслаждается отдыхом... Но будет ли он счастлив, если его заставят отдыхать всю жизнь?

   Госпожу де Реналь одолевали тяжелые мысли. Несмотря на свое обещание, она рассказала Жюльену все дело с торгами.

   "Значит, ради него я готова нарушить все свои клятвы!" - думала она.

   Она бы не задумалась пожертвовать своей жизнью ради мужа, если бы тому угрожала опасность. Душа госпожи де Реналь принадлежала к тем благородным и романтическим душам, для которых видеть возможность благородного поступка и не совершить его - значит постоянно терзаться раскаянием, равным совершенному преступлению. Однако и у нее бывали злополучные дни, когда она не могла отогнать от себя мысли о неизмеримом блаженстве, которым бы она наслаждалась, если бы, внезапно овдовев, могла выйти замуж за Жюльена.

   Он любил ее сыновей гораздо больше, чем отец; несмотря на его суровую справедливость, они обожали его. Она знала, что, если бы она вышла замуж за Жюльена, ей пришлось бы покинуть Вержи, тенистые сады которого она так любила. Она представляла себе, как жила бы в Париже и занималась детьми, давая им образование, которым бы все восхищались. Дети, она, Жюльен - все были бы безумно счастливы.

   Странное развитие получил брак в XIX веке! Будничность супружеской жизни наверняка убивает любовь, если таковая предшествовала браку. А между тем, по словам одного философа, брак очень быстро становится скучным для людей состоятельных и не занятых работою и отвращает их от спокойных семейных радостей. И только самые сухие женщины не получают в браке предрасположения к любовным похождениям.

   Размышления этого философа заставляют меня простить госпожу де Реналь, но в Верьере ей не прощали, и весь город без ее ведома занимался исключительно ее скандальной любовью. Благодаря этому скандалу этой осенью там скучали меньше обыкновенного.

   Осень и часть зимы пролетели быстро. Пришлось покинуть рощи Вержи. Приличное общество Верьера начало возмущаться тем, что его проклятия, по-видимому, мало задевают господина де Реналя. Менее чем за неделю серьезные лица, вознаграждая себя за свою обычную серьезность удовольствием выполнять подобные поручения, возбудили в нем жесточайшие подозрения, пользуясь для этого сравнительно умеренными выражениями.

   Господин Вально, действовавший осторожно, поместил Элизу в знатное и уважаемое семейство, состоявшее из пяти женщин. Элиза, опасаясь, как она говорила, что не найдет места зимой, согласилась получать в этой семье только две трети того, что она получала у господина мэра. Этой девушке пришла в голову превосходная мысль: отправиться на исповедь к старому священнику Шелану и одновременно к новому священнику, чтобы рассказать им обоим подробности любовных дел Жюльена.

   На следующий день после ее приезда, в шесть часов утра, аббат Шелан призвал к себе Жюльена.

   - Я вас ни о чем не спрашиваю, - сказал он ему, - прошу вас, и даже приказываю ничего мне не говорить, я требую, чтобы вы через три дня отправились или в Безансонскую семинарию, или к вашему другу Фуке, который всегда готов помочь вам превосходно устроиться. Я все предусмотрел, все устроил, но нужно уехать и не возвращаться в течение года в Верьер.

   Жюльен ничего не отвечал, он раздумывал: должен ли он оскорбиться попечением о нем господина Шелана, который, в конце концов, вовсе не был ему родней...

   - Завтра в этот же час я буду иметь честь снова явиться к вам, - сказал он наконец священнику.

   Господин Шелан, рассчитывавший легко одержать победу над таким молодым человеком, говорил много. Жюльен с выражением глубокого смирения на лице не раскрывал рта.

   Наконец он покинул аббата и побежал предупредить госножу де Реналь, которую он нашел в отчаянии. Ее муж только что беседовал с нею довольно откровенно. Его природная слабохарактерность вместе с перспективой Безансонского наследства склонили его считать ее совершенно невинной. Он признался ей, в каком странном состоянии он нашел общественное настроение в Верьере. "Люди, конечно, ошибаются, они введены в заблуждение завистниками. Но что же, наконец, делать?"

   Госпожа де Реналь предалась на мгновение иллюзии, что Жюльен может принять предложение господина Вально и остаться в Верьере. Но это уже не была теперь простодушная и застенчивая женщина, какой она была в прошлом году; ее роковая страсть, ее терзания просветили ее. Вскоре она, слушая мужа, с болью поняла, что разлука, по крайней мере недолгая, теперь необходима. "Вдали от меня Жюльен предастся своим честолюбивым планам, столь естественным для бедняка. А я, великий Боже! я так богата и ничего не могу сделать для своего счастья! Он меня забудет. Он так любезен и мил, что его всегда будут любить, полюбит и он. О я несчастная!.. Но на что же мне жаловаться? Бог справедлив, я не имела сил противиться греху, он отнял у меня разум. От меня зависело купить молчание Элизы деньгами, это было так легко. Я даже не потрудилась поразмыслить хоть минуту - безумные любовные мечты поглощали все мое время. Я погибла".

   Жюльена особенно поразило то, что, передавая ужасное известие об отъезде госпоже де Реналь, он не встретил ни малейшего возражения... Она только делала усилия, чтобы не расплакаться.

   - Нам необходима твердость, мой друг. - Она отрезала у себя прядь волос. - Я не знаю, что будет со мною, - говорила она ему, - но, если я умру, обещай мне никогда не забывать моих детей. Будешь ли ты далеко или близко от них, но постарайся сделать из них честных людей. Если опять будет революция, всех дворян перережут, их отцу, вероятно, придется эмигрировать из-за этого крестьянина, убитого на крыше. Наблюдай за детьми... Дай мне руку. Прощай, мой друг, - настали и для нас последние минуты. После этой великой жертвы, я думаю, у меня хватит мужества позаботиться о моей репутации в обществе.

   Жюльен ожидал взрыва отчаяния. Простота этого прощания растрогала его.

   - Нет, я не хочу так с вами прощаться. Я уеду; этого хотят они; но и вы хотите того же. Но через три дня я приду к вам ночью.

   Все мысли госпожи де Реналь перевернулись. Значит, Жюльен любит ее, если ему самому пришло в голову повидаться с нею! Ее ужасные муки мгновенно превратились в самую живую радость, когда-либо ею испытанную. Все показалось ей легким. Уверенность, что она увидит своего друга еще раз лишила эти последние минуты всякой горечи. С этого мгновения все поведение и выражение лица госпожи де Реналь сделались благородны, тверды и полны достоинства.

   Вскоре вернулся господин де Реналь; он был вне себя. Наконец он признался жене в получении анонимного письма два месяца тому назад.

   - Я хочу отнести его в казино, показать всем, пусть все знают, что его написал этот бесстыжий Вально, которого я вытащил из нищеты и сделал одним из самых богатых граждан в Верьере. Я опозорю его публично, а потом буду с ним драться. Это уж слишком!

   "Я могу овдоветь, великий Боже! - подумала госпожа де Реналь. Но почти в ту же минуту сказала себе: если я не помешаю всеми силами этой дуэли, я буду убийцей моего мужа".

   Никогда еще она не льстила его тщеславию так искусно. Менее чем в два часа она убедила его, и даже посредством его собственных доводов, что с господином Вально надо быть любезнее прежнего и даже снова взять Элизу в дом. Госпожа де Реналь должна была призвать все свое мужество, чтобы решиться взять снова к себе эту девушку - причину всех ее несчастий. Но эта мысль исходила от Жюльена.

   Наконец, после долгих колебаний, господин де Реналь сам пришел к мысли, чрезвычайно тягостной, что для него будет всего неприятнее, если Жюльен на глазах всего сплетничающего Верьера останется здесь в качестве наставника детей Вально. Для Жюльена явно было выгодно принять предложение директора дома призрения. Но для доброго имени господина де Реналя было, наоборот, очень важно, чтобы Жюльен оставил Верьер и поступил в Безансонскую или Дижонскую семинарию. Но как заставить его это сделать, и потом, на что он станет там жить?

   Господин де Реналь, предвидя неизбежность денежной жертвы, пришел в большее отчаяние, чем его жена. Она после последнего разговора чувствовала себя подобно благородному и уставшему от жизни человеку, принявшему дозу stramonium'a; он поступает после этого уже только по инерции, ничем больше не интересуясь. В таком настроений умирающий Людовик XV сказал: "К_о_г_д_а я б_ы_л к_о_р_о_л_е_м". Поразительные слова!

   На следующее утро, очень рано, господин де Реналь получил анонимное письмо. Это письмо было написано самым оскорбительным тоном. Самые грубые слова, применительно к его положению, встречались в каждой строчке. Очевидно, это была работа какого-нибудь мелкого завистника. Это письмо снова навело господина де Реналя на мысль драться с господином Вально. Вскоре он до того расхрабрился, что решил привести это намерение немедленно в исполнение. Он вышел один из дому и пошел в оружейный магазин за пистолетами, которые тут же велел зарядить. "Действительно, - сказал он себе, - даже при суровом режиме императора Наполеона мне не пришлось бы себя упрекать в плутовстве. Самое большее, что я делал, это закрывал глаза; но в моем столе хранится немало писем, побуждавших меня к тому".

   Госпожа де Реналь испугалась холодного бешенства своего мужа - к ней вернулась роковая мысль о вдовстве, которую она с трудом отгоняла от себя. Она заперлась с ним в кабинете. В течение нескольких часов она тщетно уговаривала его, новое анонимное письмо заставило его решиться. Наконец ей удалось добиться того, что храброе намерение дать пощечину господину Вально превратилось в решимость предложить Жюльену шестьсот франков за год пребывания в семинарии. Господин де Реналь, проклиная тысячу раз злополучный день, когда ему пришла роковая мысль взять наставника к себе в дом, забыл об анонимном письме.

   Его несколько утешала мысль, которую он скрывал от жены: действуя ловко и пользуясь романтическими идеями молодого человека, он надеялся убедить его отказаться от предложения господина Вально и меньшими издержками.

   Госпоже де Реналь гораздо труднее было доказать Жюльену, что, жертвуя в угоду ее мужу местом в восемьсот франков, которые ему предложил директор дома призрения, он должен без всякого смущения принять вознаграждение.

   - Но, - повторял Жюльен, - я и не собирался никогда принять его приглашение. Вы слишком приучили меня к деликатной жизни, грубость этих людей была бы мне невыносима.

   Но жестокая необходимость железной рукой согнула волю Жюльена. Его гордость подсказала ему, что следует принять в виде займа сумму, предложенную верьерским мэром, и выдать расписку, обязывающую его выплатить эти деньги через пять лет с процентами.

   Госпожа де Реналь все еще хранила свои несколько тысяч франков в маленьком гроте на горе.

   Она предложила ему их, трепеща, опасаясь, что он откажется с негодованием.

   - Вы хотите, - сказал ей Жюльен, - омрачить самую память о нашей любви.

   Наконец Жюльен покинул Верьер. Господин де Реналь был очень счастлив; в роковую минуту получения денег это испытание оказалось выше сил Жюльена. Он отказался наотрез. Господин де Реналь бросился ему на шею со слезами на глазах. Когда Жюльен попросил у него рекомендацию, мэр даже не нашел достаточно восторженных выражений, чтобы расхвалить его поведение. У нашего героя было пять луидоров собственных сбережений, и он надеялся занять такую же сумму у Фуке.

   Он был очень взволнован. Но, пройдя лье от Верьера, где он оставил столько любви, он уже думал только о радости жить в столице, в большом военном городе, каким был Безансон.

   В продолжение этой короткой разлуки, на три дня, госпожа де Реналь пережила один из самых жестоких любовных обманов. Жизнь ее была сносна, и от чрезмерного несчастья ее отделяло еще это последнее свидание с Жюльеном. Она считала дни, часы, минуты, отделявшие ее от этого свидания. Наконец, в ночь на третий день, она услышала условный сигнал. Жюльен появился перед ней, преодолев тысячу опасностей.

   С этой минуты ею овладела единственная мысль: она видит его в последний раз. Не будучи в состоянии отвечать на ласки своего друга, она казалась еле живым трупом. Стараясь выразить ему свою любовь, она делала это так неловко, что заставляла его предполагать почти обратное. Ничто не могло ее отвлечь от жестокой мысли о вечной разлуке. Недоверчивый Жюльен уже подумал, что его позабыли, на его колкие слова на этот счет она ответила только безмолвными слезами и судорожным пожатием его руки.

   - Да боже мой! как вы хотите, чтобы я верил? - отвечал Жюльен на ее холодные неубедительные уверения. - Вы бы выказали во сто раз больше искренной привязанности госпоже Дервиль или любой знакомой.

   Госпожа де Реналь, словно окаменев, не знала, что ответить.

   - Несчастнее быть невозможно... Я надюсь, что скоро умру... чувствую, как леденеет мое сердце...

   Таковы были самые пространные ответы, которых он от нее добился.

   Когда на рассвете они расставались, госпожа де Реналь перестала плакать. Она безмолвно смотрела, как он привязывал к окну веревку с узлами, даже не отвечала на его поцелуи. Напрасно Жюльен говорил ей:

   - Вот мы и достигли того, чего вы так желали. Теперь вы будете жить без укоров совести. При малейшем нездоровье ваших детей вы не станете воображать их в могиле.

   - Мне досадно, что вы не можете поцеловать Станислава, - сказала она холодно.

   В конце концов, Жюльена глубоко поразили холодные объятия этого живого трупа; пройдя несколько лье, он все еще продолжал об этом думать. Душа его была потрясена, и, пока не показались еще горы и он мог видеть верьерскую колокольню, он все время оборачивался.

  

   Наконец он увидел вдали на горе черные стены: это была Безансонская крепость. "Совсем другое было бы у меня настроение, - сказал он со вздохом, - если бы я подходил к этому благородному, военному городу, чтобы занять место подпоручика в одном из полков, призванных его защищать".

   Безансон не только один из самых красивых городов Франции, в нем также много умных и благородных людей. Но Жюльен, будучи молодым крестьянином, не имел возможности приблизиться к людям выдающимся.

   Он взял у Фуке штатское платье и в таком костюме перешел подъемные мосты. Полный раздумий об истории осады 1674 года, он захотел осмотреть крепостные укрепления до того, как запереться в семинарии. Два или три раза его чуть не арестовали часовые; он проникал в места, запретные для публики, чтобы сохранить возможность для военных властей продавать ежегодно сена на двенадцать или пятнадцать франков.

   Высота стен, глубина рвов, грозный вид пушек занимали его в течение нескольких часов, затем он подошел к большому кафе на бульваре. Остановился в восхищении; хотя слово "кафе" и стояло огромными буквами над дверьми, он не поверил своим глазам. Он преодолел свою робость; решился войти и очутился в зале длиной в тридцать или сорок шагов и высотой по меньшей мере в двадцать футов. В этот день все казалось ему очаровательным.

   На двух бильярдах игра была в разгаре. Лакеи выкрикивали очки; игроки бегали вокруг бильярдов, окруженные толпой зрителей. Клубы табачного дыма, вылетавшие изо ртов, окутывали всех голубым облаком. Внимание Жюльена привлек высокий рост мужчин, их крепкие плечи, тяжелая походка, огромные бакенбарды и длинные сюртуки. Эти благородные потомки древнего Бизонциума не говорили, а кричали; они вели себя как грозные воины. Жюльен восхищался, не двигаясь с места; он размышлял о необъятности и великолепии такого большого города, как Безансон. Он никак не осмеливался спросить себе чашку кофе у этих высокомерных господ, выкрикивающих бильярдные очки.

   Но девица, сидевшая за конторкой, заметила милое лицо юного поселянина, который остановился с узелком под мышкой в трех шагах от печки и рассматривал бюст короля из прекрасного белого гипса. Эта девица из хорошей местной семьи, отлично сложенная и одетая как подобает для поднятия престижа кафе, уже дважды окликала Жюльена тоненьмим голоском, стараясь быть услышанной только им: "Сударь! сударь!" Жюльен увидел обращенные на него светло-голубые глаза и понял, что говорят с ним.

   Он устремился к конторке и к молодой девице, словно шел на приступ. При этом быстром движении его узел упал.

   Какую жалость внушил бы наш провинциал юным парижским лицеистам, которые в пятнадцать лет уже умеют входить в кафе с развязным видом? Но эти дети, такие изящные в пятнадцать лет, в восемнадцать становятся уже з_а_у_р_я_д_н_ы_м_и. Страшная застенчивость, свойственная провинциалу, зачастую преодолевается и превращается в твердый характер. Приближаясь к этой прекрасной молодой девушке, удостоившей с ним заговорить, Жюльен подумал, что нужно говорить ей правду, - он становился храбрым по мере того, как побеждал свою застенчивость.

   - Сударыня, я в первый раз в Безансоне; мне бы хотелось получить чашку кофе и булку - конечно, за плату.

   Девица слегка улыбнулась, затем покраснела; она боялась, как бы игроки не стали насмехаться над этим милым молодым человеком. Его напугают, и он больше не появится.

   - Садитесь здесь, возле меня, - сказала она, указывая ему на мраморный столик, почти спрятанный за огромной конторкой красного дерева, выступающей в залу.

   Девушка нагнулась над конторкой, что дало ей возможность показать свой прекрасный стан. Жюльен заметил это; мысли его приняли другое направление. Прекрасная девица поставила перед ним чашку, сахар и булку. Она не решалась позвать лакея, который подал бы ему кофе, понимая, что тогда ей незачем будет оставаться наедине с Жюльеном.

   Жюльен задумчиво сравнивал эту веселую белокурую красавицу с некоторыми образами, часто волновавшими его. Мысль о внушенной им страсти лишила его почти всякой застенчивости. Прекрасной девице достаточно было одного мгновения, она поняла взгляды Жюльена.

   - Этот табачный дым заставляет вас кашлять, приходите сюда завтра утром в восемь часов завтракать, тогда я бываю почти всегда одна.

   - Как вас зовут? - спросил Жюльен, улыбаясь ласково, с милой робостью.

   - Аманда Бине.

   - Позвольте мне прислать вам через час небольшой пакет?

   Прекрасная Аманда на минуту задумалась.

   - За мною наблюдают - это может меня скомпрометировать, впрочем, я запишу вам свой адрес на карточке, которую вы приложите к вашему свертку. Присылайте мне его смело.

   - Меня зовут Жюльен Сорель, - сказал молодой человек, - у меня нет ни родных, ни знакомых в Безансоне.

   - Ага! понимаю, - сказала она весело, - вы поступаете в юридическую школу?

   - Увы! нет,- ответил Жюльен,- меня посылают в семинарию.

   Глубокое разочарование омрачило лицо Аманды; она позвала лакея, теперь у нее хватило на это мужества. Лакей налил Жюльену кофе, даже не взглянув на него.

   Аманда получала деньги за конторкой. Жюльен гордился тем, что осмелился с ней заговорить; за одним из бильярдов поспорили. Крики и споры игроков, разносившиеся по огромной зале, производили шум, изумлявший Жюльена. Аманда, опустив глаза, казалось, о чем-то грезила.

   - Если хотите, мадемуазель, - вдруг сказал он с уверенностью, - я выдам себя за вашего кузена?

   Его авторитетный тон очень понравился Аманде. "Это не какой-нибудь пустомеля",- подумала она. Она сказала ему живо, не глядя на него, наблюдая за тем, чтобы кто-нибудь не подошел к конторке:

   - Я из Жанлиса, близ Дижона, скажите, что вы тоже из Жанлиса, кузен моей матери.

   - Постараюсь.

   - Каждый четверг летом, в пять часов, господа семинаристы проходят мимо нашего кафе.

   - Если вы будете думать обо мне, держите в руках букетик фиалок, когда я буду проходить.

   Аманда посмотрела на него с удивлением, этот взгляд превратил мужество Жюльена в безрассудство; однако он покраснел, проговорив:

   - Я чувствую, что безумно влюбился в вас.

   - Говорите же тише, - прошептала она испуганно.

   Жюльен старался припомнить фразы из разрозненного томика "Новой Элоизы", найденного им в Вержи. Его память не подвела его: в течение десяти минут он отвечал восхищенной Аманде целыми фразами из "Новой Элоизы"; его храбрость забавляла его самого, когда вдруг прекрасная девица приняла холодный вид. Один из ее возлюбленных показался у входа в кафе.

   Он приблизился к конторке, насвистывая и подергивая плечами; взглянул на Жюльена. Тут же воображению Жюльена, постоянно впадающему в крайности, представилась неизбежная дуэль. Он сильно побледнел, отодвинул свою чашку, принял уверенный вид и стал внимательно смотреть на своего соперника. Пока этот соперник наклонился над рюмкою водки, которую он развязно наливал себе на конторке, взгляд Аманды приказал Жюльену опустить глаза. Он повиновался и в течение двух минут сидел неподвижно, бледный, думая только о том, что сейчас произойдет, в эту минуту он был действительно прекрасен. Соперник был поражен взглядом Жюльена; проглотив свою рюмку водки залпом, он шепнул что-то Аманде, засунул руки в карманы своего толстого сюртука и направился к бильярду, насвистывая и поглядывая на Жюльена. Последний поднялся вне себя от гнева, но не знал, как бросить вызов. Он положил свой узелок и с самым развязным видом направился к бильярду.

   Напрасно шептало ему благоразумие: дуэль тотчас по приезде в Безансон погубит всю его духовную карьеру.

   - Пускай, по крайней мере не скажут, что я спускаю нахалу.

   Аманда видела его решимость, которая бросалась в глаза рядом с его наивными манерами; и предпочла его высокому молодому человеку в сюртуке. Она поднялась с места и, делая вид, что наблюдает за кем-то проходящим по улице, поспешно встала между ним и бильярдом.

   - Берегитесь смотреть косо на этого господина, это мой зять.

   - А мне что за дело? Он тоже на меня смотрел.

   - Вы хотите меня сделать несчастной? Разумеется, он на вас посмотрел, быть может, даже заговорит с вами. Я ему сказала, что вы - родственник моей матери и приехали из Жанлиса. Он здешний и никогда не бывал дальше Доля по Бургундской дороге; вы можете ему рассказывать что хотите, ничего не опасаясь.

   Жюльен продолжал колебаться, она прибавила быстро, ее фантазия девицы за стойкой в изобилии снабжала ее выдумками:

   - Конечно, он на вас смотрел как раз в тот момент, когда он меня спрашивал, кто вы такой; этот человек грубоват со всеми, он не хотел вас обидеть.

   Взгляд Жюльена следил за мнимым зятем; он видел, как тот собирался играть на самом отдаленном из двух бильярдов. Жюльен услыхал, как он громко и угрожающе выкрикивал: "Я б_е_р_у_с_ь с_д_е_л_а_т_ь!" Он быстро прошел мимо девицы Аманды и сделал шаг по направлению к бильярду. Аманда схватила его за руки:

   - Сначала заплатите мне, - сказала она.

   "Это верно, - подумал Жюльен, - она боится, что я уйду, не заплатив". Аманда была так же взволнована, как и он, и сильно раскраснелась; она давала ему сдачи как можно медленнее, все время повторяя ему шепотом:

   - Сейчас же уходите из кафе, или я не буду вас любить, а между тем, вы мне очень нравитесь.

   Жюльен вышел, но очень медленно. "Не нужно ли мне, - повторял он себе, - пойти в свою очередь посмотреть на эту наглую личность?" В нерешительности он провел целый час на бульваре перед кафе; ожидал выхода того господина. Но он не появлялся, и Жюльен ушел.

   Он провел в Безансоне всего несколько часов и уже чувствовал раскаяние. Отставной хирург когда-то дал ему, несмотря на свою подагру, несколько уроков фехтования; это было все, чем располагал гнев Жюльена. Но это затруднение не смутило бы его, если бы он знал, как можно ссориться без пощечин, - в случае рукопашной его соперник, человек огромного роста, наверняка избил бы его и оставил на месте.

   "Для такого бедняка, как я, - говорил себе Жюльен,- не имеющего ни денег, ни покровителей, не существует большой разницы между семинарией и тюрьмой; мне надо оставить мое штатское платье в какой-нибудь гостинице и переодеться в черное. Если мне удастся когда-либо ускользнуть на несколько часов из семинарии, я смогу отлично навестить девицу Аманду в моем штатском платье". Рассуждение это было превосходно; но Жюльен, проходя мимо гостиниц, не осмеливался зайти ни в одну из них.

   Наконец, когда он проходил мимо "Посольской гостиницы", его беспокойный взгляд встретился с глазами женщины, полной, но еще молодой, румяной, с веселым и счастливым видом. Он подошел к ней и рассказал свою историю.

   - Разумеется, мой милый аббат, - сказала ему хозяйка "Посольской гостиницы". - Я с удовольствием возьму на сохранение ваше штатское платье и даже велю его часто вытряхать. Суконное платье ведь не годится оставлять не проветривая... - Она взяла ключ и сама проводила его в комнату, советуя ему записать, что он ей оставляет.

   - Господи! как вы хоршо выглядите теперь, господин аббат Сорель, - сказала ему толстуха, когда он спустился в кухню. - Я сейчас велю вам подать обед, - и прибавила шепотом: - Вам он обойдется всего в двадцать су вместо пятидесяти, которые все платят; ведь надо же пожалеть ваши денежки.

   - У меня десять луидоров, - возразил Жюльен горделиво.

   - Ах, Господи! - ответила добрая хозяйка, встревожившись. - Не говорите этого громко; в Безансоне немало плутов, украдут у вас, не успеете оглянуться. В особенности никогда не ходите в кафе, они всегда полны мошенников.

   - В самом деле? - сказал Жюльен задумчиво.

   - Приходите только ко мне, я буду поить вас кофе. Не забывайте, что здесь вы всегда найдете друга и отличный обед за двадцать су; надеюсь, это приятно слышать. Садитесь за стол, я сама стану вам подавать.

   - Я сейчас не в состоянии есть, - сказал ей Жюльен, - я очень взволнован, я сейчас от вас пойду в семинарию.

   Добрая женщина не отпускала его, пока не напихала ему все карманы съестным. Наконец Жюльен направился к страшному месту; хозяйка, стоя у дверей, указывала ему дорогу.

  

   Он увидел издалека железный позолоченный крест на воротах; шел он медленно; ноги его, казалось, подкашивались. "Вот этот земной ад, из которого меня уж не выпустят!" Наконец он решился позвонить. Колокол прозвучал точно среди пустыни. Через десять минут бледный мужчина, одетый в черное, отворил дверь. Жюльен посмотрел на него и тотчас опустил глаза. У этого привратника была странная физиономия. Глаза зеленые и выпуклые, словно у кошки; неподвижные веки придавали ему что-то отталкивающее; тонкие губы окружали полукругом выступающие вперед зубы. Впрочем, лицо это не отражало никаких пороков, скорее только какое-то глубокое равнодушие, отпугивающее молодежь. Единственным выражением, подмеченным быстрым взглядом Жюльена на этом вытянутом лице святоши, было глубокое презрение ко всему, о чем бы ни говорили, за исключением религиозных вопросов.

   Жюльен с усилием поднял глаза и дрожащим от волнения голосом заявил, что он желает говорить с господином Пираром, директором семинарии. Не говоря ни слова, человек в черном сделал ему знак следовать за собою. Они поднялись на второй этаж по широкой лестнице с деревянными перилами, расшатанные ступени которой наклонялись в противоположную от стены сторону и, казалось, готовы были развалиться. Маленькая дверь с прибитым над ней большим деревянным крестом, выкрашенным в черное, с трудом отворилась, и привратник ввел Жюльена в низкую, мрачную комнату, выбеленные стены которой были украшены двумя картинами, почерневшими от времени. Там он оставил Жюльена одного; тот был подавлен, сердце его безумно билось; ему хотелось плакать; мертвая, тишина царила во всем доме.

   Через четверть часа, показавшихся ему сутками, привратник с мрачным лицом появился в дверях на противоположном конце комнаты и, не удостаивая его словом, сделал знак идти за ним. Он вошел в комнату, еще большую, чем первая, и очень плохо освещенную. Стены были также выбелены, но не было заметно никакой мебели. Только в углу, возле двери, Жюльен заметил, проходя, кровать из некрашеного дерева, два плетеных стула и маленькое кресло из сосновых досок без подушки. На другом конце комнаты, у маленького окна с пожелтевшими стеклами и неухоженными цветами в горшках на подоконнике, он увидел человека, сидевшего за столом в поношенной сутане; он выглядел рассерженным и перебирал по очереди маленькие четырехугольники бумаги, которые раскладывал на столе, написав на них несколько слов. Он не замечал присутствия Жюльена. Последний стоял неподвижно посреди комнаты, там, где его оставил привратник, который вышел, притворив дверь.

   Так прошло минут десять; плохо одетый человек продолжал писать. Волнение и страх Жюльена были так велики, что ему казалось: он вот-вот упадет. Какой-то философ сказал, быть может ошибочно: "Такова сила воздействия уродства на душу, созданную для любви к красоте".

   Писавший человек поднял голову; Жюльен заметил это только через минуту и, даже заметив, продолжал оставаться неподвижным, словно пораженный насмерть устремленным на него ужасным взглядом. Беспокойный взгляд Жюльена с трудом различал длинное, покрытое красными пятнами лицо, только лоб выделялся своей смертельной бледностью. Между этими красными щеками и белым лбом горели два маленьких черных глаза, способные напугать самого храброго человека. Широкий лоб был обрамлен густыми, плоскими, совершенно черными волосами.

   - Намерены ли вы подойти или нет? - сказал наконец человек нетерпеливо.

   Жюльен робко шагнул вперед, чуть не падая, бледный, как еще никогда в жизни, и остановился в трех шагах от белого деревянного стола, покрытого квадратиками из бумаги.

   - Ближе, - сказал человек.

   Жюльен подошел еще, протянув руку, словно ища за что ухватиться.

   - Ваше имя?

   - Жюльен Сорель.

   - Вы очень запоздали,- сказал тот, снова устремляя на него грозный взгляд.

   Жюльен не мог вынести этого взгляда; вытянув руку, как бы ища поддержки, он упал во весь рост на пол.

   Человек позвонил. Жюльен утратил только способность двигаться и видеть, но он различил приближающиеся шаги.

   Его подняли, усадили на маленькое деревянное некрашеное кресло. Он услыхал, как страшный человек сказал привратнику:

   - У него, по-видимому, падучая, только этого еще не хватало.

   Когда Жюльен открыл глаза, человек с красным лицом продолжал писать; привратник исчез. "Следует приободриться, - сказал себе наш герой, - в особенности скрыть то, что я чувствую, - он испытывал сильную тошноту. - Если со мной что случится, они подумают обо мне бог знает что". - Наконец человек перестал писать и искоса посмотрел на Жюльена.

   - В состоянии ли вы мне отвечать?

   - Да, сударь, - сказал Жюльен слабым голосом.

   - Ну, слава Богу.

   Человек в черном приподнялся и стал нетерпеливо искать письма в ящике своего соснового стола, открывавшегося со скрипом. Наконец он его нашел, медленно уселся и снова посмотрел на Жюльена, точно хотел отнять у него последний остаток жизни:

   - Мне вас рекомендовал господин Шелан, это был лучший священник в епархии, добродетельный человек, каких мало, и мой друг в течение тридцати лет.

   - А! значит, я имею честь говорить с господином Пираром, - сказал Жюльен едва слышным голосом.

   - Очевидно, - возразил ректор семинарии, глядя на него с досадой.

   Блеск его маленьких глаз усилился, и углы рта непроизвольно задергались. Он был похож на тигра, предвкушавшего удовольствие растерзать свою жертву.

   - Письмо Шелана коротко, - сказал он как бы самому себе. Intelligent pauca {Разумному достаточно (лат.).}; по теперешним временам не умеют писать коротко.

   Он прочел вслух:

   - "Посылаю вам Жюльена Сореля из моего прихода, которого я окрестил двадцать лет тому назад; его отец - богатый плотник, но ничего не дает сыну. Из Жюльена может выйти прекрасный работник в винограднике Господа. У него прекрасная память, ум, есть склонность к размышлениям. Но прочно ли его призвание? Искренно ли оно?" И_с_к_р_е_н_н_о? - повторил аббат Пирар, с удивлением глядя на Жюльена; но уже взгляд аббата был не так бесчеловечен, - и_с_к_р_е_н_н_о! - повторил он, понизив голос и продолжая читать: "Я прошу у вас для Жюльена Сореля стипендии; он заслужит ее, выдержав необходимые экзамены. Я немного обучил его теологии, старинной настоящей теологии Боссюэ, Арно, Флери. Если он вам не подойдет, отошлите его ко мне обратно; директор дома призрения, которого вы хорошо знаете, предлагает ему восемьсот франков за обучение своих детей. - У меня все спокойно, благодаря Господу. Привыкаю к страшному удару. Vale et me ama" {Прощай и люби меня (лат).}.

   Аббат Пирар прочел медленно и со вздохом подпись: "Ш_е_л_а_н".

   - Он спокоен, - сказал он; - действительно, его добродетель достойна этой награды; пошли мне, Господи, то же, когда придет мой час! - Он посмотрел на небо и перекрестился.

   При виде крестного знамения, Жюльен почувствовал, как уменьшается в нем чувство ужаса, охватившее его с момента вступления в этот дом.

   - У меня здесь триста двадцать один претендент на духовное звание, - сказал наконец аббат Пирар строгим, но не злым тоном, - но только семь или восемь рекомендованы мне людьми, подобными аббату Шелану; итак, среди трехсот двадцати одного вы будете девятым. Но моя система не допускает ни слабости, ни снисхождения, она состоит в усилении надзора и в строгости к порокам. Пойдите заприте эту дверь на ключ.

   Жюльен с усилием пошел, стараясь не упасть. Он заметил маленькое окно рядом с входной дверью, выходившее в открытое поле. Он посмотрел на деревья, вид их ободрил его, словно он увидал старых друзей.

   - Loquerisne lmquam latinam (Говорите вы по-латыни)? - спросил его аббат Пирар, когда он вернулся на свое место.

   - Ita, pater optime (Да, святой отец), - ответил Жюльен, понемногу приходя в себя. Понятно, что ни один человек в мире не казался ему менее заслуживающим этого названия, чем господин Пирар полчаса тому назад.

   Разговор продолжался по-латыни. Выражение глаз аббата смягчалось; Жюльен вернулся к своему хладнокровию. "До чего я слаб, - думал он, - что позволил напугать себя этой притворной добродетелью! Этот человек, вероятно, такой же мошенник, как господин Малон", - и Жюльен порадовался, вспомнив, что спрятал почти все свои деньги в сапоги.

   Аббат Пирар экзаменовал Жюльена по теологии; он был поражен обширностью его познаний. Его удивление увеличилось, когда он стал задавать ему вопросы из Священного Писания. Но, когда дело дошло до учения Святых Отцов, он заметил, что Жюльен не знал имен святого Иеронима, святого Августина, святого Бонавентура, святого Василия и т. п.

   "Вот, - подумал аббат Пирар, - результаты этого фатального пристрастия к протестантизму, в котором я всегда упрекал Шелана. Слишком детальное изучение Святого Писания.

   (Жюльен только что ему говорил, не будучи даже спрошен об этом, об истинном времени появления книги Бытия, Пятикнижия и т. п.)

   К чему ведут эти бесконечные рассуждения о Священном Писании, - думал аббат Пирар, - как не к л_и_ч_н_о_м_у т_о_л_к_о_в_а_н_и_ю, т.е. к самому ужасному протестантизму? И кроме этого легковесного знания, ничего о Святых Отцах, что могло бы уравновесить это стремление".

   Но удивление ректора семинарии было беспредельно, когда на вопрос об авторитете Папы, вместо положения старой Галликанской Церкви, Жюльен пересказал ему книгу господина де Местра.

   "Странный человек этот Шелан, - думал аббат Пирар,- может быть, он дал ему эту книгу, чтобы научить его смеяться над ней?"

 &n