Стендаль - Красное и черное

правы. Увезите меня, уедем в Лондон... Это погубит меня на всю жизнь, обесчестит... - Она осмелилась отнять руку у Жюльена, чтобы закрыть ею глаза. Сдержанность и женская стыдливость снова овладели ее душой. - Ну что ж! опозорьте меня, - прибавила она со вздохом. - Вот вам г_а_р_а_н_т_и_я.

   "Вчера я был счастлив, потому что у меня хватило мужества быть строгим с самим собой",- подумал Жюльен. Помолчав с минуту, он настолько овладел собой, что сказал ей ледяным тоном:

   - Кто мне поручится, что вы будете любить меня, уже претерпев позор, выражаясь вашими словами, по дороге в Лондон? Что мое присутствие в почтовой карете не покажется вам ненавистным? Я не изверг - погубить вас в общественном мнении будет для меня еще лишним несчастьем. Препятствие составляет не ваше положение в свете, но, к несчастью, ваш собственный характер. Можете вы себе самой ручаться, что будете любить меня хотя бы неделю?

   ("Ах! пусть бы она любила меня только неделю, только одну неделю, - думал Жюльен, - и я бы умер от счастья. Что мне до будущего, что мне до жизни? И это дивное блаженство может начаться сию же минуту, это зависит только от меня!")

   Матильда видела, что он задумался.

   - Значит, я совсем недостойна вас, - сказала она, беря его за руку.

   Жюльен обнял ее, но в ту же минуту словно железная рука долга стиснула его сердце. "Если она увидит, как я ее обожаю, я потеряю ее". И, не выпуская ее из своих объятий, он снова принял вид, достойный мужчины.

   В этот день и в следующие он сумел скрыть чрезмерность своего блаженства; бывали минуты, когда он отказывал себе в наслаждении сжать ее в своих объятиях.

   Но бывали и другие моменты, когда безумный восторг брал в нем верх над всеми советами благоразумия.

   Жюльен имел обыкновение забираться в саду в кусты жимолости, скрывавшие лестницу, чтобы оттуда следить за занавеской в окне Матильды и оплакивать ее непостоянство. Вблизи стоял огромный дуб, ствол которого скрывал его от посторонних.

   Проходя с Матильдой мимо этого места, так живо напоминавшего ему его недавнее несчастье, он почувствовал контраст между прошлым отчаянием и теперешним блаженством; слезы затуманили его глаза и, поднеся к губам руку своей возлюбленной, он сказал ей:

   - Здесь я жил мыслью о вас; здесь, глядя на это окно, я ждал по целым часам благословенной минуты, когда эта ручка откроет его...

   Он потерял над собою власть. Описывал ей с полной искренностью свое тогдашнее отчаяние. Отрывистые восклицания свидетельствовали о его теперешнем счастье, сменившем эту жестокую пытку.

   "Но что я делаю, о боже! - вдруг вспомнил Жюльен, приходя в себя. - Я гублю себя".

   Он так встревожился, что ему показалось, будто в глазах мадемуазель де Ла Моль он читает уже меньше любви. Это была иллюзия, но лицо Жюльена мгновенно изменилось и покрылось смертельной бледностью. Глаза его потухли, и выражение самой искренней, беззаветной любви сменилось высокомерным выражением, почти злостью...

   - Что с вами, мой друг? - спросила Матильда с нежностью и тревогой.

   - Я солгал, - сказал Жюльен с досадой. - Я солгал вам. Я упрекаю себя за это - одному Богу известно, как я вас уважаю, чтобы лгать вам. Вы любите меня, вы преданы мне, и мне незачем сочинять фразы, чтобы нравиться вам.

   - Великий Боже! Значит, это пустые фразы, все, что вы говорили мне восхитительного в течение десяти минут?

   - Да, и я себя за это горячо упрекаю, мой друг. Я когда-то сочинил их для женщины, которая любила меня и надоедала мне... Это недостаток моего характера, я сам признаюсь вам в нем, простите меня.

   Горькие слезы потекли по щекам Матильды.

   - Как только что-нибудь мне не нравится, - продолжал Жюльен, - мною овладевает какое-то безумие, моя гнусная память, которую я проклинаю в этот миг, является мне на помощь, и я злоупотребляю ею.

   - Уж не сделала ли я, в свою очередь, чего-нибудь, что вам не понравилось? - спросила Матильда с очаровательной наивностью.

   - Я вспомнил, что однажды, проходя мимо этой жимолости, вы сорвали цветок, господин де Люз взял его у вас и вы его не отняли. Я стоял в двух шагах.

   - Господин де Люз? Это невероятно, - возразила Матильда со свойственным ей высокомерием, - это не в моих правилах.

   - Уверяю вас, - подтвердил Жюльен с живостью.

   - Ну что ж, пусть так, мой друг, - сказала Матильда, грустно опуская глаза. Она знала наверное, что уже давным-давно не позволяла ничего подобного господину де Люзу.

   Жюльен посмотрел на нее с невыразимой нежностью. "Нет, - подумал он, - она любит меня н_е м_е_н_ь_ш_е".

   Вечером, смеясь, она упрекала его за ухаживания за госпожой де Фервак: "Буржуа, любящий выскочку! Сердца этой породы, быть может, единственные, которые мой Жюльен не в состоянии довести до безумия".

   - Она превратила вас в настоящего денди, - говорила ему Матильда, играя его кудрями.

   В то время когда Жюльен воображал, что Матильда презирает его, он превратился в одного из первых парижских франтов. Он обладал еще одним преимуществом перед этими людьми - раз одевшись, он забывал о своем костюме.

   Одно только оскорбляло Матильду: Жюльен продолжал переписывать русские письма и отвозить их маршальше.

  

   Некий английский путешественник рассказывает про свою жизнь в тесной дружбе с тигром: он его вырастил, ласкал, но всегда держал на столе заряженный пистолет.

   Жюльен предавался своему чрезмерному счастью только в те минуты, когда Матильда не могла прочесть в его глазах выражения этого счастья. Взяв себе за правило, он аккуратно, время от времени, говорил ей что-нибудь жесткое.

   Когда кротость Матильды, которую он наблюдал с изумлением, и излишнее ее самопожертвование готовы были лишить его всей власти над собой, у него хватало духа внезапно покидать ее.

   Любя первый раз в жизни, Матильда всецело отдалась этому чувству.

   Жизнь, которая прежде тянулась для нее черепашьим шагом, теперь летела незаметно.

   Так как ее гордость должна была в чем-нибудь проявляться, то она и выражалась в ее желании с полным безрассудством подвергать себя всем опасностям, которые влекла за собою ее любовь. Один только Жюльен был достаточно благоразумен, но в тех случаях, когда возникал вопрос об опасности, она не уступала его воле; во всех случаях покорная и смиренная, она держала себя еще с большей надменностью по отношению ко всем окружающим, к родителям, к прислуге.

   Вечером в гостиной, среди шестидесяти человек, она подзывала Жюльена и долгое время беседовала с ним с глазу на глаз.

   Как-то раз вертлявый Танбо устроился около них; она попросила его сходить в библиотеку за книгой Смолета, где описана революция 1688 года, и, когда он замялся, добавила:

   - И, пожалуйста, совсем не торопитесь. - Сказав это с выражением высшей степени оскорбительного высокомерия, что было очень приятно Жюльену.

   - Заметили вы взгляд этого маленького чудовища? - спросил он ее.

   - Его дядя десять или двенадцать лет был постоянным гостем в этой гостиной, иначе бы я его выгнала сию же минуту.

   По отношению к господам де Круазнуа, де Люзу и другим ее поведение было по форме очень вежливым, но в сущности не менее вызывающим. Матильда сильно упрекала себя за сделанные когда-то Жюльену признания, тем более что у нее не хватало смелости сознаться, как преувеличены те почти невинные чувства, объектом которых были эти господа.

   Несмотря на самые благие намерения, ее женская гордость мешала ей сказать Жюльену:

   - Ведь только потому, что это говорилось вам, мне доставляло особое удовольствие описывать, как я не отняла руки, когда господин де Круазнуа коснулся ее, положив свою на мраморный столик рядом с моей.

   Теперь, как только кто-нибудь из этих господ говорил с ней несколько минут, она тут же находила какой-нибудь вопрос к Жюльену, и это служило предлогом задержать его около себя.

   Заметив, что беременна, она с радостью объявила об этом Жюльену.

   - Сомневаетесь ли вы и теперь во мне? Не достаточная ли вам это гарантия? Я - ваша жена навеки.

   Это известие глубоко потрясло Жюльена; из-за него он чуть было не отступил от принятой им тактики. "Как могу я быть намеренно холодным и обижать эту несчастную девушку, которая губит себя ради меня?" Даже в те дни, когда благоразумие заставляло его говорить с ней суровым тоном, он не находил в себе сил обратиться к ней с жестокими словами, которые, по своему опыту, считал необходимыми для продления их любви.

   - Я хочу написать отцу, - сказала ему однажды Матильда. - Для меня он больше чем отец - он мне друг; на его месте я считала бы недостойными ваши и мои старания обмануть его, хотя бы на минуту.

   - Боже мой! Что вы хотите сделать? - спросил с испугом Жюльен.

   - Исполнить свой долг, - отвечала она с блестящими от радости глазами.

   Матильда оказалась великодушнее своего любовника.

   - Но он выгонит меня с позором!

   - Это его право, надо его уважать. Я дам вам руку, и мы выйдем из дома через главные двери, среди белого дня.

   Жюльен, опешив, просил ее отложить объяснение на неделю.

   - Я не могу, - отвечала она, - моя честь требует этого. В этом я вижу свой долг, и надо исполнить его немедленно.

   - Отлично, но я вам приказываю отложить. Ваша честь под надежной защитой - я ваш муж. Этот решительный шаг изменит и ваше, и мое положение. У меня тоже есть право. Сегодня у нас вторник; в будущий вторник вечер у герцога Реца; вечером, когда маркиз де Ла Моль возвратится, швейцар вручит ему роковое письмо. Он только и помышляет, чтобы сделать вас герцогиней, в этом я уверен. Представьте только себе его горе!

   - Может быть, вы хотите сказать: представьте себе его месть?

   - Я могу жалеть своего благодетеля, сокрушаться о том, что причинил ему зло, но я никого не боюсь и не стану бояться.

   Матильда подчинилась. С тех пор как она сообщила ему новость о своем положении, Жюльен в первый раз говорил с ней так властно; никогда еще он так не любил ее. Нежность его души охотно ухватилась за состояние Матильды как за предлог, чтобы не говорить ей ничего грубого. Предстоящее признание маркизу де Ла Молю глубоко волновало его. Пожалуй, ему придется расстаться с Матильдой. И если она с некоторым горем отнесется к его отъезду, то вспомнит ли она о нем месяц спустя?

   Его страшили также справедливые упреки, с которыми мог обратиться к нему маркиз.

   Вечером он признался Матильде во второй причине своих огорчений, а затем, в экстазе любви,- и в первой.

   Она изменилась в лице.

   - Неужели действительно, - спросила она, - шесть месяцев разлуки со мною будут для вас горем?

   - Огромным, единственным в мире, о чем я думаю с ужасом.

   Матильда была счастлива. Жюльен выдержал свою роль так искусно, что добился того, что она уверилась, будто из них двоих она любит сильнее.

   Наступил роковой вторник. В полночь, возвратившись домой, маркиз получил письмо, с пометкой, что вскрыть его следует собственноручно, когда он останется один, без свидетелей.

   "Отец!

   Все социальные узы между нами порваны, - остались только узы родства. После моего мужа, вы и сейчас, и в будущем останетесь для меня бесконечно дороги. Глаза мои наполняются слезами, я думаю о горе, которое причиняю вам, но, пока мой позор не сделался достоянием толпы, я не вправе более откладывать признание, которое я должна вам сделать, чтобы дать вам время обдумать и предпринять что-либо. Если ваша любовь, чрезмерность которой ко мне я знаю, пожелает подарить мне небольшую пенсию, я отправлюсь и водворюсь с моим мужем, где вы пожелаете, хотя бы в Швейцарии. Фамилия его настолько неизвестна, что никто не узнает вашей дочери в госпоже Сорель, невестке верьерского плотника. Вот то имя, написать которое стоило мне таких страданий. Я боюсь вашего гнева, по правде, вполне справедливого, против Жюлъена. Я не буду герцогиней, дорогой отец; я это знала, полюбив его; потому что я первая его полюбила и я же завлекла его. От вас я получила душу, слишком возвышенную, чтобы обращать внимание на то, что есть или кажется мне пошлым. Напрасно, в намерении сделать вам угодное, я думала о господине де Круазнуа. Зачем вы поставили перед моими глазами человека с истинными достоинствами? Вы сами мне сказали, по возвращении моем с Гиерских островов: единственный человек, который меня развлекал, - это молодой Сорель. Бедный малый опечален не менее меня, если только это возможно, тем горем, которое вам причинит это письмо. Я не могу помешать вашему отцовскому гневу, но отнеситесь ко мне как друг.

   Жюльен относился ко мне всегда с уважением. Если он иногда говорил со мною, то это единственно только из-за глубокой признательности к вам, ибо природная гордость его характера не позволяла ему отвечать иначе, как официально, всем, стоящим настолько выше его по положению. Он с тонким, врожденным чувством разбирается в различии социальных положений. С краской стыда сознаюсь вам как моему лучшему другу, и никогда такого признания не сделала бы кому-либо другому, - что именно я первая однажды в саду пожала ему руку.

   Думаю, что через сутки вам незачем будет более сердиться на него. Моя вина непоправима. Если вы того потребуете, вы его больше не увидите; через меня он передаст уверения в своем глубоком уважении и отчаянии за причиненную вам боль, но вместе с ним поеду и я, куда только он захочет. Это его право, а моя обязанность, он отец моего будущего ребенка. Если вы будете добры назначить нам для жизни шесть тысяч франков, я приму их с признательностью; в противном случае Жюльен рассчитывает основаться в Безансоне и заняться преподаванием латинского языка и литературы. Я уверена, что с каких бы низких ступеней он ни начал, он возвысится. С ним я не боюсь пропасть в неизвестности. В случае революции, я уверена, он будет играть первую роль. Могли бы вы сказать то же о любом из тех, кто просил моей руки? Вы скажете, что у них чудные имения? Но в этом одном обстоятельстве я не вижу основания, чтобы ими восхищаться. Мой Жюльен достиг бы высокого положения даже и при настоящем режиме, если бы он обладал миллионом и протекцией моего отца..."

   Матильда, зная, что отец ее действует всегда по первому впечатлению, написала восемь страниц.

   "Что мне делать? - говорил себе Жюльен, в то время как маркиз де Ла Моль читал это письмо. - Где, во-первых, мой дом, а во-вторых, в чем состоит моя выгода? Чем я ему бесконечно обязан - это тем, что без него я был бы низким мошенником, и даже настолько низким, что не мог бы избежать ненависти и преследования со стороны других мошенников. Он сделал из меня светского человека. Мои н_е_и_з_б_е_ж_н_ы_е мошенничества будут более редки и менее низки. Это стоит дороже, чем если бы он подарил мне миллион. Я обязан ему этим орденом и призрачными дипломатическими заслугами, которые возвысили меня из ряда мне подобных.

   Если бы он держал сейчас в руках перо, чтобы указать мне, как дальше себя вести, что написал бы он?"

   Размышления Жюльена были внезапно прерваны старым лакеем маркиза де Ла Моля.

   - Маркиз сию минуту просит вас к себе, даже если вы не одеты.

   Идя рядом с Жюльеном, он шепотом добавил:

   - Он вне себя, берегитесь.

  

   En taillant ce diamant, un lapidaire malhabile lui a ôté quelques-unes de ses plus vives étincelles. Au Moyen Âge, que dis-je? encore sous Richelieu, le Franèais avait la force de vouloir.

   Жюльен нашел маркиза взбешенным: быть может, первый раз в жизни этот знатный господин позволил себе вульгарный тон. Он осыпал Жюльена всевозможной бранью, которая подвертывалась ему на язык. Наш герой был поражен, изумлен; но признательность его от этого не поколебалась. "Сколько прекрасных планов, так долго лелеянных в глубине души бедным человеком, рушилось в одну минуту! Но я должен ему что-нибудь ответить, мое молчание увеличивает его раздражение". Ответ был заимствован из роли Тартюфа.

   - Я н_е а_н_г_е_л, я верно служил вам, вы щедро оплачивали меня... Я был за это признателен... Но ведь мне двадцать два года... В этом доме меня понимали только вы и эта милая особа...

   - Чудовище! - воскликнул маркиз. - "Милая"! "милая"! В тот день, когда вы нашли ее милой, вы должны были бежать.

   - Я и пытался; хотел уехать в Лангедок.

   Утомленный беготней по комнате, маркиз, сраженный горем, бросился в кресло; Жюльен услышал, как он бормочет: он ведь вовсе не злой человек.

   - Нет, у меня нет зла по отношению к вам! - воскликнул Жюльен, падая перед ним на колени.

   Но тотчас устыдился своего порыва и быстро поднялся.

   Маркиз был действительно вне себя. Увидев Жюльена на коленях, он снова принялся осыпать его жестокой бранью, достойной извозчика. Быть может, новизна этих выражений служила для него развлечением.

   - Как, моя дочь будет называться госпожой Сорель! Моя дочь не будет герцогиней!

   Каждый раз, как эти две мысли представлялись ясно господину де Ла Молю, он начинал волноваться и уже был не в состоянии владеть собой. Жюльен боялся, что он его побьет.

   В светлые промежутки, когда маркиз начинал осваиваться со свом несчастьем, он обращался к Жюльену с довольно обоснованными упреками.

   - Вам следовало бежать, сударь, - говорил он,- Ваш долг был бежать... Вы оказались последним негодяем...

   Жюльен подошел к столу и написал:

   "У_ж_е д_а_в_н_о ж_и_з_н_ь с_т_а_л_а д_л_я м_е_н_я н_е_в_ы_н_о_с_и_м_а, я к_л_а_д_у е_й к_о_н_е_ц. П_р_о_ш_у г_о_с_п_о_д_и_н_а м_а_р_к_и_з_а п_р_и_н_я_т_ь с в_ы_р_а_ж_е_н_и_е_м м_о_е_й б_е_с_п_р_е_д_е_л_ь_н_о_й п_р_и_з_н_а_т_е_л_ь_н_о_с_т_и т_а_к_ж_е м_о_и и_з_в_и_н_е_н_и_я з_а б_е_с_п_о_к_о_й_с_т_в_о, к_о_т_о_р_о_е м_о_ж_е_т п_р_и_ч_и_н_и_т_ь е_м_у м_о_я с_м_е_р_т_ь в е_г_о д_о_м_е".

   - Пусть господин маркиз соблаговолит прочесть эту записку... Убейте меня, - сказал Жюльен, - или прикажите вашему лакею убить меня. Теперь час ночи, я спущусь в сад и буду прогуливаться вдоль задней стены.

   - Убирайтесь ко всем чертям! - крикнул ему маркиз, когда он уходил.

   "Я понимаю, - подумал Жюльен, - он был бы не прочь, если бы я избавил его лакея от обязанности меня убивать... Нет; пусть он меня убьет, это удовлетворение, которое я ему предлагаю... Но, черт возьми, я люблю жизнь... Я должен сберечь ее для моего сына".

   Эта мысль, впервые представшая ему с такой ясностью, всецело заняла его во время прогулки, за исключением первых минут, когда он испытывал тревогу.

   Этот столь новый интерес сделал его осторожным. "Мне надо попросить у кого-нибудь совета, как держать себя с этим бешеным человеком... Он поступает безрассудно и способен на все. Фуке слишком далеко, да к тому же ему не понять чувств такого человека, как маркиз.

   Граф Альтамира... Но уверен ли я в его вечном молчании? Мое обращение за советом не должно осложнить моего положения. Увы! остается только мрачный аббат Пирар... С его узкими взглядами янсениста... Плут иезуит, знающий свет, был бы мне больше пригоден... Господин Пирар способен меня побить, лишь только услышит о преступлении".

   Гений Тартюфа явился на помощь Жюльену: "Итак, пойду к нему на исповедь". Это было последним решением, им и закончилась двухчасовая прогулка по саду. Он уже больше не думал о внезапном ружейном выстреле; его одолевал сон.

   На следующий день очень рано Жюльен уже был за несколько лье от Парижа и стучался в дверь сурового янсениста. К своему великому удивлению, он нашел, что исповедь его не слишком поразила аббата.

   - Пожалуй, я должен сам себя упрекать за это, - говорил аббат, скорее озабоченный, чем раздраженный. - Я догадывался о вашей любви. Мое расположение к вам, несчастный юноша, помешало мне уведомить отца...

   - Что он предпримет? - спросил с живостью Жюльен.

   (В эту минуту он любил аббата, и неприятная сцена с ним была бы ему очень тягостна.)

   - Я вижу три исхода, - продолжал Жюльен. - Во-первых, господин де Ла Моль может меня убить. - И он рассказал о записке, оставленной им маркизу. - Во-вторых, он может заставить графа Норбера убить меня на дуэли.

   - И вы бы приняли его вызов? - сказал взбешенный аббат, вскочив с места.

   - Вы не даете мне закончить. Конечно, я бы никогда не стал стрелять в сына моего благодетеля. В-третьих, он может меня удалить. Если он мне скажет: "Поезжайте в Эдинбург, в Нью-Йорк", я повинуюсь ему беспрекословно. Тогда можно будет скрыть положение мадемуазель де Ла Моль, но я не потерплю, чтобы погубили моего сына.

   - Будьте уверены, что это первое, что придет в голову этому развращенному человеку...

   Между тем в Париже Матильда была в отчаянии. Она виделась с отцом около семи часов утра. Маркиз показал ей записку Жюльена, она боялась, как бы он не нашел более благородным покончить с собою. "И не спросив меня", - говорила она с гневной скорбью.

   - Если он умрет, я также умру, - сказала она отцу. - Вы будете виновны в его смерти... Быть может, она вас порадует... Но клянусь, я надену траур и публично заявлю, что я в_д_о_в_а С_о_р_е_л_ь, разошлю всем объявления о его смерти, будьте уверены... Я не обнаружу ни трусости, ни подлости.

   Любовь ее доходила до безумия. В свою очередь, господин де Ла Моль был поражен.

   Он начал смотреть на события несколько хладнокровнее. За завтраком Матильда не показывалась совсем. Маркиз почувствовал огромное облегчение, в особенности он был польщен тем, что она, по-видимому, ничего не сказала матери.

   Жюльен вернулся к полудню. Слышно было, как стих во дворе перестук копыт. Едва он соскочил с лошади, Матильда прислала за ним и бросилась ему на шею почти на глазах у своей горничной. Жюльен не совсем разделял этот порыв. Из долгого совещания с аббатом Пираром он вышел настроенный крайне расчетливо и дипломатично. Его воображение поутихло после расчета вероятностей. Матильда со слезами на глазах призналась ему, что видела его предсмертную записку.

   - Мой отец может передумать; сделайте мне одолжение, уезжайте тотчас в Виллекье. Оставьте дом, пока еще не встали из-за стола, и снова садитесь на лошадь.

   Жюльен стоял с разочарованным и холодным видом, она не преминула разразиться слезами.

   - Предоставь мне вести наши дела! - воскликнула она, страстно обнимая его. - Ты отлично знаешь, как я неохотно расстаюсь с тобою. Пиши мне на имя моей горничной; пусть адрес будет написан чужой рукой, я же буду писать тебе целые тома. Прощай! Беги!

   Это последнее слово задело Жюльена, однако он повиновался. "В этом что-то роковое, - подумал он, - даже в лучшие моменты эти люди ухитряются меня оскорбить".

   Матильда с твердостью отвергла все б_л_а_г_о_р_а_з_у_м_н_ы_е проекты своего отца. Она не желала вести никаких переговоров иначе, как на следующих условиях: она сделается госпожой Сорель и будет жить скромно со своим мужем в Швейцарии или у своего отца в Париже. Она окончательно отвергла мысль о тайных родах.

   - Этим я открыла бы возможность клеветать на меня и бесчестить меня. Через два месяца после свадьбы я поеду путешествовать с мужем, и легко будет уверить всех, что мой сын родился в должное время.

   Сначала эта твердость вызывала в маркизе вспышки бешенства, но в конце концов заставила его поколебаться.

   - Вот, - сказал он дочери в минуту умиления, - вот тебе дарственная на десять тысяч ренты, пошли ее твоему Жюльену, и пусть он поскорее примет меры, чтобы я не мог отнять ее у вас.

   П_о_в_и_н_у_я_с_ь Матильде, властолюбие которой он знал, Жюльен напрасно проехал сорок лье: он побывал в Виллекье, где занялся проверкой счетов фермеров; благодеяние маркиза заставило его вернуться обратно. Он отправился просить приюта у аббата Пирара, который за время его отсутствия сделался самым полезным советчиком Матильды. Каждый раз, когда маркиз обращался к нему, он доказывал ему, что всякое другое решение, кроме публичного брака, будет преступлением в глазах Господа Бога.

   - К счастью, - прибавлял аббат, - в этом случае житейская мудрость сходится с религией. Можно ли было рассчитывать, зная пылкий характер мадемуазель де Ла Моль, что она сохранит тайну, насильно ей навязанную? Если вы не согласитесь на открытое венчание, общество гораздо дольше станет заниматься этим неравным браком. Следует объявить все сразу, чтобы не оставалось никаких подозрений на какую-либо тайну.

   - Это верно, - сказал маркиз задумчиво. - При такой системе разговор об этой свадьбе через три дня покажется болтовней пустословов. Надо будет воспользоваться какой-нибудь важной антиякобинской мерой правительства, чтобы под ее прикрытием все уладить.

   Два или три друга господина де Ла Моля были одного мнения с аббатом Пираром. По их мнению, самым большим препятствием являлся решительный характер Матильды. Но после всех этих прекрасных рассуждений маркиз все же не мог примириться с мыслью, что его дочь должна будет отказаться от права на табурет.

   Он старался припомнить всевозможные хитрости и проделки, бывшие в ходу во время его молодости. Уступить необходимости - бояться закона, казалось ему нелепым и позорным для человека его положения. Теперь он дорого платил за свои волшебные мечты, которые он лелеял в течение десяти лет насчет будущности этой любимой дочери.

   "Кто мог бы это предвидеть? - думал он. - Девушка с таким гордым характером, с таким возвышенным умом, гордящаяся еще больше меня своим именем, руку ее у меня уже давно просили самые знатные люди Франции!"

   Приходится отказаться от всякого благоразумия. Этому веку точно предназначено все смешать! Мы идем к хаосу.

  

   Никакие доводы не могут уничтожить власть десятилетних восхитительных мечтаний. Маркиз находил неблагоразумным сердиться, но не мог решиться на прощение. "Если бы этот Жюльен мог умереть случайно", - думал он иногда. Таким образом, его опечаленное воображение утешалось самыми нелепыми химерами. И они парализовали влияние всех мудрых увещеваний аббата Пирара. Прошел целый месяц, не приведя ни к какому решению.

   В этом семейном деле, как и в политических делах, у маркиза являлись блестящие мысли, которыми он увлекался в течение трех дней. Тогда всякий другой план не нравился ему, потому что опирался на благоразумные основания, а ему нравились только те основания, которые поддерживали его излюбленный план. В продолжение трех дней он работал с увлечением и пылом настоящего поэта над тем, чтобы довести дело до известного положения; но на следующий день он уже не думал об этом больше.

   Сначала Жюльена огорчала медлительность маркиза; но через несколько недель он наконец понял, что господин де Ла Моль не знал, на что решиться.

   Госпожа де Ла Моль и весь дом предполагали, что Жюльен отправился в провинции по делам управления имениями. Он скрывался в приходе аббата Пирара и видался с Матильдой почти ежедневно; последняя каждое утро проводила около часу со своим отцом, но иногда они целыми неделями не касались дела, занимавшего их мысли.

   - Я не хочу знать, где находится этот господин, - сказал ей однажды маркиз.- Перешлите ему это письмо.

   Матильда прочла:

  

   "Имения в Лангедоке приносят 20 600 франков. Я даю 10 600 франков моей дочери и 10 000 франков господину Жюльену Сорелю. Разумеется, я отдаю и самые имения. Прикажите нотариусу приготовить два акта дарственной записи и принести их завтра мне; после этого все отношения между нами должны прекратиться. О сударь, мог ли я ожидать всего этого?

  

   - Благодарю вас, благодарю вас очень, - сказала Матильда весело. - Мы поселимся в замке Эгильон, между Аженом и Мармандом. Говорят, что там так же красиво, как в Италии.

   Этот дар чрезвычайно удивил Жюльена. Он уже не был тем суровым и сдержанным человеком, каким мы его знали. Судьба его сына поглощала заранее все его мысли. Это неожиданное и значительное состояние для человека, столь неимущего, еще усилило его честолюбие. Теперь у него вместе с женой было тридцать шесть тысяч ливров ренты. Что касается Матильды, то все ее чувства были поглощены исключительно обожанием мужа, как она с гордостью называла теперь Жюльена. Ее единственным и великим честолюбием было теперь заставить признать ее брак. Она постоянно превозносила теперь свое высшее благоразумие, выразившееся в том, что она связала свою судьбу с человеком выдающимся. Личные достоинства не выходили у нее теперь из головы.

   Очень краткие свидания, множество дел, минуты, которые уделялись разговорам о любви, дополняли прекрасный эффект мудрой политики, когда-то изобретенной Жюльеном.

   Матильда наконец стала негодовать на то, что ей приходится так мало видеть человека, которого она действительно полюбила.

   В минуту досады она написала отцу, начав свое письмо словами Отелло:

  

   "Что я предпочла Жюльена всем преимуществам, которые общество предоставляет дочери господина де Ла Моля, выбор мой доказывает ясно. Для меня не существуют тщеславные и мелкие удовольствия. Вот уже скоро шесть недель, как я живу в разлуке с мужем. Этого достаточно, чтобы доказать вам мою почтительность. До следующего четверга я покину родительский дом. Ваши благодеяния обогатили нас. Никто не знает моей тайны, кроме уважаемого аббата Пирара. Я отправлюсь к нему; он обвенчает нас, и через час после обряда мы уже будем на пути в Лангедок и появимся в Париже только согласно вашим приказаниям. Но мое сердце скорбит при мысли, что все это послужит содержанием для пикантных анекдотов на мой счет и на ваш. Эпиграммы пошлой публики заставят, пожалуй, нашего храброго Норбера затеять ссору с Жюльеном. Я знаю, что в этом случае я не смогу оказать на него никакого влияния. В его душе возмутится вся гордость оскорбленного плебея. Заклинаю вас на коленях, дорогой отец! Приезжайте на мою свадьбу в церкви аббата Пирара в следующий четверг. Это смягчит ехидство анекдотов и отведет опасность от жизни вашего единственного сына, и жизни моего мужа..."

  

   Это письмо привело душу маркиза в необычайное смущение. Итак, следовало на что-то р_е_ш_и_т_ь_с_я. Все мелкие привычки, все обычные друзья его потеряли свое влияние.

   В этих странных обстоятельствах вдруг проявились главные черты характера маркиза, запечатленные событиями его молодости. Несчастья эмиграции заставили работать воображение маркиза. После того как он в течение двух лет наслаждался громадным состоянием и всеми придворными отличиями, 1790 год бросил его в бедственные перепетии эмиграции. Это суровое воспитание изменило душу двадцатидвухлетнего юноши. В глубине души он довольно равнодушно относился к своему теперешнему богатству. Но воображение, охранявшее его душу от отравы золотом, заставляло его безумно желать знатного титула для своей дочери.

   В продолжение шести истекших недель маркиз, движимый скорее капризом, пожелал обогатить Жюльена; бедность казалась ему недостойной, позорной для него, господина де Ла Моля, невозможной для мужа его дочери; он швырял деньгами. На следующий день его воображение отвлеклось в другую сторону, и он начал мечтать, что Жюльен поймет немую мольбу этой щедрости, переменит имя, удалится в Америку, напишет Матильде, что он умер для нее. Господин де Ла Моль воображал себе это письмо уже написанным и следил за впечатлением, какое оно произведет на его дочь...

   В один прекрасный день, когда р_е_а_л_ь_н_о_е письмо Матильды вывело его из этих пылких грез, маркиз после долгих размышлений, как заставить исчезнуть или умереть Жюльена, начал придумывать, как создать ему блестящую карьеру. Он даст ему имя одного из своих владений; почему бы ему не передать и свое звание? Герцог де Шон, его тесть, не раз говорил ему после смерти своего единственного сына, убитого в Испании, что он передаст свой титул Норберу...

   "Нельзя отказать Жюльену в известной способности к делам, в смелости, пожалуй, даже в блеске, - говорил себе маркиз... - Но в глубине его натуры мне чудится что-то жуткое... Такое впечатление он производит на всех, значит, действительно что-то есть. (Чем труднее было определить это "что-то", тем более пугало оно воображение старого маркиза.)

   Моя дочь выразила это очень ловко на днях (в уничтоженном письме):

   "Жюльен не пристал ни к одному салону, ни к какой партии. Он не позаботился прибрести себе никакой поддержки против меня, ни малейшей помощи, если я его покину. Но разве это из-за незнания теперешнего состояния общества?.. Несколько раз я говорила ему: самая верная и выгодная кандидатура создается в салонах...

   Нет, он не обладает лукавством и пронырливостью прокурора, не теряющего ни одной минуты времени, ни одной возможности... Этот человек совсем не в духе Людовика XI. С другой стороны, я наблюдаю в нем совсем не великодушные принципы... Не понимаю его... Быть может, он усвоил себе эти принципы, чтобы обуздывать свои страсти?

   Одно, впрочем, несомненно: он не выносит презрения, и я играю на этом.

   У него нет почтения к высокому происхождению. Правда, он инстинктивно уважает нас... В этом он неправ; но, в конце концов, семинарист должен бы жаждать только денег и наслаждений. Он же, наоборот, ни за что в мире не снесет презрения"".

   Взволнованный письмом дочери, господин де Ла Моль решил, что надо прийти к какому-нибудь исходу: "Вот в чем главный вопрос: дерзость Жюльена, быть может, дошла до того, что он начал ухаживать за моей дочерью, зная, что я ее люблю больше всего и что у меня сто тысяч экю ренты?

   Матильда уверяет меня в противном... Нет, господин Жюльен, вот вопрос, который я хотел бы хорошенько себе выяснить.

   Что это, настоящая слепая любовь? Или только гнусное желание добиться хорошего положения? Матильда проницательна, она почувствовала в самом начале, что это подозрение может его погубить в моих глазах, и вот почему она призналась: я первая полюбила его...

   Могла ли забыться девушка с таким гордым характером до того, чтобы делать ему авансы!... Пожимать ему руку вечером в саду, - какой ужас! Точно у нее не было тысячи других средств, более достойных, показать ему, что она его отличает.

   К_т_о о_п_р_а_в_д_ы_в_а_е_т_с_я, т_о_т в_ы_д_а_е_т с_е_б_я; я не верю Матильде..."

   В этот день рассуждения маркиза были решительнее, чем когда-либо. Но привычка одержала верх, он решил воспользоваться временем и написать дочери, ибо переписка шла в особняке все время из комнаты в комнату. Господин де Ла Моль не осмеливался обсуждать с маркизой этот вопрос с глазу на глаз. Он боялся, что в конце концов пойдет на неожиданные уступки.

  

   "Остерегайтесь наделать новых безумств; я посылаю патент гусарского поручика кавалеру Жюльену Сорелю де Ла Берне. Видите, что я делаю для него! Не раздражайте меня, не спрашивайте меня. Пусть он отправляется в этот же день в Страсбург, где стоит его полк. Вот чек моего банкира. Требую послушания!"

  

   Любовь и радость Матильды были безграничны; она захотела воспользоваться победой и ответила немедленно:

  

   "Господин де Ла Берне был бы у ваших ног вне себя от благодарности, если бы знал все, что вы соблаговолили сделать для него. Но при всем своем великодушии мой отец забыл обо мне; честь вашей дочери в опасности. Достаточно малейшей нескромности, чтобы навсегда запятнать ее, и двадцать тысяч экю ренты не помогут. Я не пошлю патента Берне, пока вы не дадите мне слова, что в течение следующего месяца моя свадьба публично состоится в Виллекье. Вскоре после этого события, которое я умоляю вас не откладывать, ваша дочь сможет появиться в обществе только под именем госпожи де Ла Берне. Как я благодарю вас, дорогой отец, что вы избавили меня от имени Сорель" и так далее и так далее.

  

   Ответ был неожиданным.

  

   "Повинуйтесь, или я откажусь от всего. Трепещите, юная сумасбродка. Я еще не знаю совсем вашего Жюльена, да и вы сами знаете это еще меньше меня. Пусть он едет в Страсбург и старается держать себя как следует. Я извещу о своей воле через две недели".

  

   Решительный тон этого ответа изумил Матильду. Я не з_н_а_ю Ж_ю_л_ь_е_н_а - эти слова повергли ее в задумчивость, принявшую самую радужную окраску; однако она приняла все это за истину.

  

   "Ум моего Жюльена не мог облечься в пошлую салонную ф_о_р_м_у, и мой отец не верит в его превосходство именно из-за того, что доказывает его исключительность.

   Во всяком случае, если я не покорюсь этому капризу, может случиться публичный скандал; огласка дурно повлияет на мое положение в свете и сделает меня менее привлекательной в глазах Жюльена. Огласка... повлечет за собой бедность в течение лет десяти; а безумство выйти замуж за человека только ради его личных достоинств может избавить от насмешек только блестящее состояние. Если я буду жить вдали от отца, то в его возрасте он легко может забыть обо мне... Норбер женится на ловкой и милой женщине, ведь Людовик Четырнадцатый к старости был обольщен герцогиней Бургундской..."

  

   Она решила повиноваться, но воздержалась от того, чтобы показать последнее письмо Жюльену; дикость его характера могла толкнуть его на какое-либо безумство.

   Вечером, когда она объявила Жюльену, что он гусарский поручик, его радость не знала пределов. Можно было представить себе ее, зная, как он был честолюбив всю свою жизнь, а теперь еще к этому прибавилась безумная страсть к будущему сыну. Перемена имени поразила его, как удар грома.

   "Итак, - думал он, - мой роман закончен, и этим я обязан только самому себе. Я сумел заставить полюбить себя эту гордячку, - добавил он, глядя на Матильду, - ее отец не может жить без нее, а она без меня".

  

   Жюльен погрузился в глубокую задумчивость; он едва отвечал на проявления нежности Матильды. Он был мрачен и сосредоточен. Никогда еще не казался он Матильде таким значительным, таким обаятельным. Она боялась, как бы его чрезмерная гордость не повредила положению вещей.

   Почти каждое утро она видела, как аббат Пирар приезжал в особняк. Разве не мог Жюльен через него узнать о намерениях ее отца? Разве маркиз не мог ему написать сам под влиянием минутного каприза? Как же объяснить суровый вид Жюльена после такой счастливой новости? Она не осмеливалась спросить его об этом.

   Она н_е о_с_м_е_л_и_в_а_л_а_с_ь! Она, Матильда! С этой минуты к ее чувству к Жюльену прибавилось что-то новое, неопределенное, похожее на страх. Эта сухая душа познала всю страсть, возможную в существе, воспитанном среди излишков цивилизации, которыми так восхищается Париж.

   На другой день, очень рано, Жюльен явился к аббату Пирару. Во двор въехал старый, ветхий экипаж, нанятый на соседней почтовой станции.

   - Такой экипаж теперь вам не подходит, - заметил ему суровый аббат ворчливо. - Вот двадцать тысяч франков, которые дарит вам господин де Ла Моль; он предлагает вам истратить их в течение года, стараясь, однако, не давать поводов для насмешек.

   Священнику казалось, что в такой большой