Вельтман Александр Фомич - Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея

   - Очень угодно: только с тем, чтоб и в "Лондоне" не было такого же натурального запаху.

   - Как это возможно! будьте спокойны; я пойду сейчас же займу лучший номер.

   - Если невозможно, так едем в "Лондон".

   - Что ж, ваше сиятельство, не понравился номер? мы вашей милости другой покажем, - сказал приказчик гостиницы.

   - Что ты говоришь? - спросил его магнат.

   - Да вот вашей милости, может быть, номер не понравился, так другой извольте посмотреть.

   - Ты что, что говоришь? а? - спросил он снова, выходя из номера.

   - Черт их разберет, этих немцев, - сказал приказчик, махнув рукой, - и сами ничего не понимают, и их не поймешь!

   У подъезда стоял, хоть и не новомодный на лежачих рессорах, но славный дормез, со всеми удобствами для дороги, придуманный не хуже походного дормеза принца Пюклер-Мюскау . Немецкий человек Иоганн был уже наготове принять господина своего под руку и посадить в экипаж; но его задержал па крыльце какой-то отставной, низко поклонился ему, встал перед ним навытяжку, держа шляпу в левой руке, и начал излагать, запинаясь, свою покорнейшую просьбу помочь страждущему неизлечимой болезнью, погруженному в крайнюю бедность и имеющему жену и пятерых человек детей мал мала меньше.

   Венгерский магнат уставил на него глаза с удивлением, осмотрел с ног до головы, как чудо, какого еще не видывал, и, выслушав долгую речь, спросил:

   - Жена?

   - Так точно: жена-с... ваше сиятельство, - повторил отставной, - и пятеро человек детей...

   - И пятеро детей?

   - Так точно-с...

   - Что-о, что вы говорите?

   - Пятеро-с, - проговорил отставной, отступив с испугом.

   - Жаль, мало; только пятеро!... - сказал магнат, вынимая кошелек, - вот вам по червонцу на человека; если б было больше, больше бы дал... считайте, пять?... Только пятеро детей?

   - Ваше сиятельство, - сказал отставной, у которого от радостного чувства тряслись руки и разбежались глаза, смотря на горсть золота, - жена на сносе, прибавьте на шестого...

   - Хорошо; а может быть, жена ваша родит двойни?

   - Всегда двойни родит, ваше сиятельство, всегда, вот и прошлый раз двойни родила...

   - Ну, вот еще два.

   - На родины, на крестины понадобятся деньги...

   - Ну, об этом поговорим после; приходите-ко ко мне как-нибудь на днях; я буду стоять в "Лондоне".

   - Слушаю, ваше сиятельство...

   - Ну-ну-ну! ступайте себе, пока назад не отнял!... Отставной опрометью бросился от магната Волобужа, который посмотрел ему вслед, пожав плечами.

   Француз Андре также пожал плечами. Он пришел в ужас, заметив такую щедрость путешественника.

   - Пропадшие деньги, совершенно пропадшие! - сказал он со вздохом, - я обязан предостеречь вас; вы думаете, что это в самом деле несчастный офицер? Это мошенник; их здесь тьма ходит... Они вас оберут, monsieur... le comte , - прибавил Андре, не зная, как величать путешественника.

   - Оберут? неужели? какое горе!

   - Ей-богу, оберут! как это можно давать столько! Им ничего не надо давать... этим бездельникам, попрошайкам! нищим!

   - Тебя как зовут?

   - Андре, monsieur.

   - Вот видишь, Андре-monsieur, знаешь ли ты разницу между нищим и плутом?

   - Non, monsieur .

   - Так я тебе скажу: нищий напрашивается на деньги, а плут на услугу. Понял? и прекрасно; довольно рассуждать. Что ж "Лондон"?

   - Я уж был там; самый лучший номер готов,

   - Умные ноги!

   Венгерский магнат вскочил в дормез, Иоганн взлез на козлы, ямщик чмокнул, подернул вожжами.

   Поехали. Андре бежал ли следом, или доехал на запятках, но у подъезда гостиницы "Лондон" он встретил и высадил магната из кареты и повел по длинному, довольно сальному коридору до номера.

   - Господин покорнейший мой слуга, как бишь тебя зовут?

   - Андре, monsieur.

   - Ну, Андре-monsieur, лондонская атмосфера и чистота, кажется, не лучше московской?

   - Номер прекрасный.

   - Правда, номер лучше. Иоганн! как ты думаешь? Понюхай-ко, хорошо ли пахнет?

   - Ха! - отвечал Иоганн, приподняв важно отвислую губу, - здесь всё recht und sch?n! Всё как следует для одной такой Obrigkeit как ваша высокородность. Ничего не можно сказать худого. По стенам бесподобнейшие картины... Занавесы прекрасные на окнах, ковры... ja! ailes ist recht und sch?n! Вот и клавиры, можно музыку играть... и все, как следует... и кабинет есть... стол письменный... Это немецкая работа!... Тотчас видно!... Я тотчас узнаю немецкую работу!

   Иоганн обратил особенное внимание на немецкую работу стола и распространился, рассматривая его со всех сторон и выдвигая ящики, о немецкой аккуратности.

   - Что, хорош стол? - спросил магнат.

   - О! - произнес Иоганн, приподняв отвислую губу.

   - Ну, понюхай его и ступай выбирать все из кареты; да скорее мне одеваться!

   - Нельзя же все вдруг, mein Herr ; надо все по порядку сделать, langsam und sch?n .

   - Ну, ну, ну, готс-доннер-веттер! - прикрикнул магнат Волобуж, раскинувшись на диване. - А ты, как бишь тебя?

   - Андре.

   - Андре, скажи, чтоб подали обедать, да мне нужна коляска на английских рессорах, да билет в театр, в собрание или в клуб, повсюду, где только можно убивать время позволительным образом. Слышишь?

   - Слушаю.

   - Ну, ступай!... Я для скуки и уединения не создан, - продолжал про себя Волобуж, садясь обедать, - я и есть один не могу... Подай шампанского!... И пить один не могу!... Кругом тишина и спокойствие! очень весело: слышно, как собственный рот жует, а нос сопит!... Иоганн, убирай!... Роскошь, а не жизнь! блаженство посреди мук, волнений, треволнений, громов и молний!... Итак, я вступаю в новый свет, как Колумб... Знакомлюсь с московскими дикарями... они, говорят, народ гостеприимный, любят и уважают всех иноземных пришельцев и мимошельцев, скитающихся мудрецов и бродящих артистов и художников. Иоганн! Готово?

   Langsam und sch?n Иоганн привел все в порядок, подал барину одеваться, проводил его до коляски, сказал по-немецки: "господь с вами!" - и пошел совершенствовать устроенный порядок, перекладывать и переставлять вещи с места на место, всматриваться и вглядываться, действительно ли всё на месте и нет ли какого-нибудь упущения.

   Магнат Волобуж отправился в театр и был вполне доволен тем впечатлением, которое произвело первое его появление в публике.

   Взоры дам из лож сосредоточились на новое замечательное лицо, как лучи к фокусу зажигательного стекла.

   - Это лучшие проводники ко всем земным благам, - говорил Волобуж почти вслух, обводя зрительную трубку по рядам лож. - Очень, очень милы! Прелесть! право, я ни в Лондоне, ни в Париже, ни в Вене, ни в одной из европейских столиц не видал таких хорошеньких!...

   - Вы, без сомнения, путешественник? - спросил его сосед, отжилой петиметр , которого взоры также блуждали по бенуару и бельэтажу, а улыбка проявляла внутреннее довольствие, что весь Олимп театра не сводил с него глаз.

   - Я путешественник, - отвечал Волобуж, - и удивляюсь необыкновенной красоте здешних дам. Совершенно особенный тип! Тип оригинальный, какого я не видал в целой Европе!... Ah! реr mai fе! Я не нагляжусь!

   - Нам очень лестно это слышать; но вы изменяете вашим соотечественницам.

   - Goddem! my heart goes pitt-a-patt! Я изменяю своим соотечественницам?

   - Вы англичанин?

   - Gott bewahre!

   - Немец?

   - И того меньше; я маджар.

   - Ах, я что-то слышал; не вы ли ездили для исследования языка мещеряков?.

   - Нисколько.

   - Говорят, что мещера и маджары составляли одно племя?

   - Кажется; но мои. предки происходят от славян.

   - От славян? О, так недаром вам нравится русская красота.

   - Родная! Не могу не восхищаться! Что за энергия во взорах, в чертах!...

   - Посмотрите на даму в золотой наколке, во второй ложе.

   - Ах, не отвлекайте меня от всех к одной; я не могу ни одной отдать предпочтения: каждая - красавица в своем роде.

   - Помилуйте, посмотрите, какие рожи сидят в третьей ложе.

   - Рожи? Что вы это! Вы, верно, присмотрелись к красоте наших дам, или ваш вкус односторонен, или у вас мода на какую-нибудь условную форму лица?... А эта дама кто такая?

   - Это Нильская.

   Поднявшаяся занавесь прервала разговор. По окончании театра собеседники расстались знакомцами.

   - С этим приятелем не далеко уйдешь, - сказал магнат Волобуж, садясь в свой экипаж, - это, кажется, сам ищейная собака.

   На другой день поутру Андре явился с билетом для входа и Московский музей.

   - Музей редко открывается, и трудно достать билет, - сказал он, - но я на ваше имя выпросил у самого генерала, директора.

   - Это умно; так ты покажешь мне его, я лично хочу поблагодарить за это одолжение.

   В оружейной палате был общий впуск, и потому Андре с трудом провел магната сквозь непроходимые толпы народа к восковой фигуре ливонского рыцаря на коне.

   - Фу, дурак, куда меня завел?... Ну, говори, кто это такой?

   - Это? это древний герой.

   - Как его зовут?

   - Вот я спрошу.

   И Андре спросил у стоявшего подле фигуры солдата, как зовут этого человека, что на коне?

   - Какой человек, это богатырь, - отвечал солдат.

   - С кем же он воевал? И этого не знаешь? - спросил Волобуж.

   - Нет, знаю, мосьё, он воевал с татарами, - отвечал Андре, отскочив от какого-то господина, который остановился подле и смотрел на проходящие толпы.

   - Это кто?

   - Это один из вельмож московских, - тихо отвечал Андре.

   - А, прекрасно! - сказал магнат, подходя к довольно плотному барину с спесивой наружностью. - Извините меня, если я вас обеспокою вопросом.

   - Что прикажете?

   - Я путешественник... Тут столько любопытного, но никто не может мне объяснить... Мне желательно знать, кто этот русской рыцарь на коне?

   - Вы путешественник? - сказал барин, не обращая внимания на вопрос, - о, так вам надо познакомиться с директором... Я сам ищу его, но сквозь эти толпы не продерешься... Пойдемте вместе... Вы недавно приехали в Россию?

   - Очень недавно, вчера.

   - Откуда?

   - Как вам сказать... я кружу по целому миру; любопытство видеть Россию завлекло меня на край света.

   - В самом деле, мы живем на краю света; хоть бы немножко поближе к Европе! Скоро, однако ж, железная дорога сократит путь. Как вы нашли Россию? - проговорил вельможный барин, произнося невнимательно все слова.

   - Чудная страна, удивительная страна! - отвечал Волобуж, - во всех отношениях не похожая на Европу!...

   - Не правда ли, совершенная Азия?

   - Но что за воздух! Живительный воздух! Надо отдать справедливость, здесь воздух гораздо прозрачнее всех стран, где я ни был.

   - Да, да, да, на воздух пожаловаться нельзя; но климат убийственный.

   - Климата я еще не знаю.

   - Вы увидите, - сказал рассеянно вельможный барин, уставив лорнет на проходящих дам, - недурна, очень недурна! Кто это такая?

   - Недурна, очень недурна! - повторил и магнат, - соблазнительное личико! впрочем:

  

   Quelque lieu qu'on fr?quente

   Par tout on voit...

   Quoi?

   Homme qui trompe, femme qui tente .

  

   - Ха, ха, ха, это мило!... Вы долго пробудете здесь?

   - Надеюсь.

   - Мы, кажется, не отыщем директора, а мне надо ехать... Очень рад с вами познакомиться.

   - Позвольте прежде рекомендовать себя, - отвечал Волобуж, вынув визитную карточку и отдавая барину.

   - Ах! - произнес сеньор приветливо, взглянув на карточку, - я надеюсь, что вы не откажетесь меня посетить... позвольте узнать, где вы остановились?

   - В гостинице "Лондон".

   - Я буду лично у вас.

   - Приезжий предупредит эту честь.

   Барин ласково пожал венгерскому магнату руку, сказал свой адрес и раскланялся.

   - Ты знаешь, где живет этот господин?

   - Знаю, знаю, - отвечал Андре.

   - Так мне не для чего здесь больше толкаться. Seigneur Baranovsky , как называл Андре русского барина, с которым случай свел нашего путешественника, магната Волобужа, был человек в самом деле с наружностью сеньориальной: высок ростом, плотен, держал себя прямо, глядел свысока, речь министерская, словом, важен, важен, очень важен. Но он был не из вельмож, происходивших от тех мужей, которым Рюрик раздавал волости, овому Полтеск, овому Ростов, овому Бело-озеро; не происходил он также от великих мужей, которые Хранились и бились за места в разрядах; ни от какого-нибудь мурзы татарского. Но во всяком случае он был богат, как Лукулл, который прославился роскошью одежд, мебели и стола. Римский Лукулл был умен и учен, съел собаку в познаниях, образовался у известнейших док красноречия и философии, имел огромную библиотеку, которою пользовался Цицерон , пивши еще мальчиком; а русский Лукулл, хоть и любил собак, но не съел ни одной по части отягощающей голову, а не желудок. Что ж касается до отделки дома а la renaissance и до повара, то, в сущности, о нем, как о мертвом, нельзя было ничего сказать, кроме aut bene, aut nihil; похулить нельзя Ныло; такая угода чувствам во всех мелочах, что все чувства, кроме слуха, утопали в сладострастии созерцания, обоняния, осязания и вкуса. Слух же должен был довольствоваться басом хозяина и дискантом хозяйки. Была некогда и библиотека в доме, доставшаяся по наследию; до самого времени возрождения вкусов она занимала целую комнату; потому что в прошедшем столетии и даже в начале настоящего была и в России мода на библиотеки, и невозможно было не иметь коллекции французских писателей, in-folio, enrichis et orn?s de figures, dessin?s et grav?s каким-нибудь Bernard Picard et autres habiles artistes . Но со времени возрождения вкуса вельможный барин променял библиотеку, богатую роскошными изданиями и переплетами, на пару античных ваз и на сервиз саксонский; изгнал весь наследственный хлам и устроил дом как чудный косметический магазин, соединенный с мебельным и с великолепными залами богатейшей европейской ресторации, отапливаемой паром, освещаемой газом. После полного устройства и приведения в порядок всего, кроме счетов, он дал обед на славу, потом бал на славу - и прославился: заговорили, заахали о доме, об обеде, о бале; а о хозяине преравнодушно сказали: - Дурак! Что он, удивить, что ли, хочет всех своими обедами и балами!

   Но этим толки не кончились; тотчас же привели в известность доходы и расходы, поверили счеты, допытались, что взято и сделано в долг, что на чистые деньги, что на слово, что по подрядам, кому уплачено, кому нет.

   Про супругу сеньора Baranovsky, как его называл Андре, ничего нельзя было сказать худого. Она была женщина добрая; понимала, что в важности и делах ее мужа было что-то глупое, смешное и бестолковое; но ей было трудно против рожна прати, а еще труднее предостеречь себя от тщеславия быть окруженной блеском и великолепием: все это было так хорошо, так ей к лицу. Будь муж ее управителем и стой почтительно в дверях, в ожидании приказания, салон madame Baranovsky , был бы второй салон мадам Рекамье, которою она бредила. Если муж ее жил пышно и давал обеды из славолюбия, то она давала балы чисто из великодушия и желания одолжить и потешить бедную Москву, а вместе с тем и подать всем пример гостеприимства, образованного тона и любезности хозяйки.

   Приготовляясь к своему bal-par? , или, если позволите сказать по-русски, чинному балу, она была счастлива, счастлива как мать, которая радуется, что может потешить детей: "пусть их попрыгают и порезвятся от души". Но дети что-то не резвились, как будто под строгим присмотром чинности; тут как-то не было простору ни душе, ни телу: все что-то неловко; казалось, что все съехались из одного светского приличия и необходимости непременно быть на великолепном бале, на выставке модных одежд и тонов, на маневрах высшего круга и для того, чтоб после, если кто спросит: "Были на бале у мадам Baranovsky?" - отвечать равнодушно: "Как же". Лица хозяина и хозяйки так же ярко были освещены внутренним довольствием, как и весь дом солнечными и лунными лампами: они как будто всматривались во всех и каждого, удивляются ли великолепию зал, роскоши убранств, блеску освещения и непроходимости от бесчисленного множества приглашенных? В самом деле, какая-то благочинная тоска проникала всех, кроме нескольких записных лощеных танцоров и перетянутых стрекозами Терпсихор , которые перед каждым балом пляшут от радости: "Ах, бал, бал!"

   С таким-то московским боярином свел случай магната венгерского. На другой же день он явился в дом и был представлен хозяйке. У себя в номере, в халате или венгерке, заметна была в магнате какая-то странность, необразованность приемов, что-то оригинально-грубое; но также видно было, что от самой колыбели он не был ни робок, ни стыдлив, застрахован от всякого смущения и поражения, чувств великолепием, блеском обстановки, величием. Как хамелеон, он внезапно отражал па себе все краски и свободно становился в уровень, на одну лоску, с кем угодно. Поднимаясь на ступени лестницы, обращенной в благовонную аллею антиподных растений и цветов, он как будто вдруг напитался ими и явился в гостиную таким благорастворенным светским человеком, что сеньора была вне себя от удовольствия быть первой, которой представляется венгерский магнат. Она сама взялась познакомить его с лучшим обществом Москвы, предуведомив, что дом ее есть центр образованной и просвещенной сферы и что она - солнце, которое согревает всю Москву разными родами parties de plaisirs .

   - Вы, без сомнения, были уже в Париже? - спросила она, зажмурясь немножко и нежно склонив голову на сторону.

   - О, конечно, несколько раз, - отвечал Волобуж, - chavez-vous , быть в Европе и не видать Парижа, все равно, что быть и Париже и не видать Европы, потому что существенно Европа и заключается только в Париже: все прочее - продолжение Азии.

   - Ах, это так; там центр образованности. Кто наследовал теперь славу гостиной мадам Рекамье ?

   - Никто, никто, решительно никто; да и возможно ли, скажите сами? Мадам Рекамье!... Вы знаете, что это за женщина?...

   - Ах, да, это справедливо; конечно, женщину такой любезности, такого образования трудно заменить. Так сблизить, соединить в своем салоне все чем-нибудь замечательное, все известности... это, это не так легко. Здесь не Париж; но вы не поверите, какое надо иметь искусство, чтоб быть амальгамой общества...

   Сеньора с таким выражением утомления произнесла слова: вы не поверите, что невозможно было не поверить.

   - О, верю, совершенно верю, - сказал магнат, - chavez-vous, я что взглянул на Москву, тотчас же понял, что это не Париж.

   - Справедливое и тонкое замечание! - отозвался, наконец, сам хозяин. - Никакого сходства! Это удивительно! У нас так мало еще людей в кругу даже нашем, которые бы понимали истинное просвещение, что... но вы сами увидите у меня в доме все, что первенствует, даже не в одной Москве, но, можно сказать, в целой России... потому что tout ce qui excelle не минует моего порога.

   Только что вельможный барин кончил речь, как вошедший слуга доложил, что опять пришел подрядчик, да и каретник пришел.

   - Ты видишь, что я занят, глупец. Что ж ты мне докладываешь о пустяках.

   - Подрядчик просит ответа-с на письмо своего барина.

   - Скажи, чтоб завтра пришел за ответом; а каретник пусть придет послезавтра.

   После отданного таким образом приказания людям барин продолжал велеречиво суждение свое о том, что Москва нисколько не похожа на Париж и что это проистекает именно оттого, что русские не умеют жить; и присовокупил к тому очень дельное замечание, что Петру Великому следовало гораздо ранее заняться преобразованием России и что, если б он занялся этим заблаговременно, то просвещение и устроенное им регулярное войско предохранили бы Россию от нашествия монголов.

   - Скажите! - воскликнул Волобуж, - всеобъемлющий гений сделал такое упущение, и этого никто до сих пор не заметил?

   - Никто, решительно никто!

   - Это удивительно! какая была бы разница!... Chavez-vous, вот что хочется мне знать: приезжал ли пустынник Петр проповедовать в Россию крестовые походы?

   - Пустынник Петр?... - повторил хозяин, припоминая.

   - Кажется был, mon cher, - сказала хозяйка.

   - Да! точно! именно был!... позвольте, в котором это году?...

   - Не трудитесь, пожалуйста, припоминать: хронология и в этом и во всяком случае пустяки. Мне желательно только знать, отчего Россия не согласилась участвовать в крестовых походах?

   - Отчего! - воскликнул барин, - просто невежество, непросвещение и только. Участвуй Россия - о, дела бы взяли другой оборот: милльон войска не шутка.

   - Dieu, dieu! - проговорил магнат, глубоко вздохнув и уставив глаза на русского сеньора, - сколько в мире странных людей и событий!...

   - Ах, - сказала хозяйка, наскучив разговором об исторических событиях России, - посмотрите на мою Леди... elle a dе l'esprit ; посмотрите, какие умные глаза.

   - Чудные глаза! - сказал Волобуж, гладя Леди, и подумал: "На первый раз довольно!"

   И он встал, раскланялся. С него взяли слово приехать на другой же день, на вечер.

   - Да это злодей, просто злодей! - сказал Волобуж, сбежав с благовонной лестницы к подъезду.

   - Что, сударь, верно, и тебе денег не платит? - спросил один из стоявших у подъезда двух человек.

   "А! это, верно, подрядчик и каретник, - подумал магнат, взглянув на две бороды в синих кафтанах, - да, да, не платит!"

   - Из магазина, верно, взял что?

   - Нет, просто за визит не платит: делай визит ему даром, каков?

   - Ты говори! все норовит на даровщинку; а еще такой барин и богач! прости, господи! заел у меня без малого тысячу!...

   - Скажи, пожалуйста! каков! - сказал Волобуж, садясь в коляску.

   - Куда прикажете? - спросил кучер.

   - Куда?... вот об этом мне надо кого-нибудь спросить...

   - Домой прикажете?...

   - Ну, домой!... что ж делать дома?... Дома люди обманывают самих себя, вне дома - обманывают других. Что лучше?... Фу, какой умница этот вельможа! В самом деле, если б Петр Великий начал преобразование России со времен Рюрика, то Россия с ее рвением к просвещению ушла бы далеко на запад, дальше солнца, если б не проклятые столбы... Да! кстати о просвещении... Ступай на Кузнецкий мост, во французский книжный магазин! Надо принять к сведению современный интерес, надо стать в уровень с мосье Baranovsky.

   Приехав на знаменитый мост, магнат вбежал в книжный магазин и спросил современных книг.

   - Каких угодно?

   - Все равно, каких-нибудь; я ведь не люблю читать и размышлять, что хорошо или худо: и то и другое зависит от моего собственного расположения духа...

   Лучшие сочинения теперь, я думаю, романы; в них и жизнь, и настоящая наука, и философия, и политика, и индустрия, и всё.

   - Не угодно ли выбрать по каталогу.

   - Да я приехал к вам, мой милый, не для того, чтоб терять время на выбор... Вы француз?

   - Француз.

   - Ну и прекрасно; давайте мне что хотите, - все хорошо; мое дело платить деньги, - чем больше, тем лучше.

   Француз улыбнулся и собрал несколько романов.

   - Не угодно ли вам эти?

   - Очень угодно.

   - Вот еще новое, очень занимательное сочинение.

   - Роман? давайте, давайте! Не мало ли? Ведь я не читаю, а пожираю.

   Набрав десятка два романов, Волобуж отправился домой и целый день провел в чтении. Но он читал, не разрезывая листов, не с начала, не от доски до доски, а так, то тот, то другой роман наудачу, как гадают на святках: что вынется, то сбудется. Это, говорил он, глупость, читать подряд; все равно, с краю или из середины; но главное, благоразумному человеку, посещающему свет, желающему говорить и рассуждать, нужны на ежедневный обиход карманные сведения, как карманные деньги. Почерпнув из книг или из журналов несколько блестящих, только что оттиснутых сведений, можно ехать с визитом, на обед, на бал, - куда угодно.

   Когда Волобуж на другой день явился в гостиную русской Рекамье, для него уже было подготовлено знакомство, как для' особенно интересного, высокообразованного путешественника и сверх того магната венгерского.

   Каждый человек до тех пор ребенок, покуда не насмотрится на все в мире настолько, чтобы понять, что все в мире то же что ein-zwei-drei, ander Stuck Manier , и следовательно почти каждый остается навек ребенком.

   Это правило можно было приложить и ко всем тем, которые наполняли гостиную супруги вельможного барина. Любопытство видеть интересного путешественника так раздражило нервы некоторых дам, что при каждом звуке колокольчике которым швейцар давал знать о приезде гостей, пробегал по и жилкам испуг, головка невольно повертывалась к дверям, уст) как будто зубками перекусывали нить разговора, и некоторые становились похожи на известное беленькое животное, которое прослышав какой-нибудь звук, осторожно поднимает свои длинные ушки и прислушивается: что там за чудо такое?

   Волобуж вошел и с первого взгляда поразил все общество; так взгляд его был смел и беспощаден, движения новы, а выражение наружности необычайно. Хозяин побежал к нему на встречу, - он взял хозяина за обе руки, как старого знакомого Хозяйка встала поклониться ему, - он без поклона сел подл нее и тотчас же начал по-французски, несколько английским своим наречием, разговор о Москве.

   - Chavez-vous, мне Москва так понравилась с первого взгляда, что я намерен остаться в Москве, покуда меня не выгонят.

   Произнося эти слова мерно и громко, магнат обводил взорами всех присутствующих в гостиной.

   Хозяйка, по праву на свободную любезность с гостем, премило возразила на его слова:

   - Так вам не удастся возвратиться в свое отечество!

   - О, я чувствую, что даже не приду в себя, - отвечал магнат.

   - Сколько приятного ума в этом человеке, - сказала вполголоса одна молоденькая дама натуральному философу, но так, что магнат не пропустил мимо ушей этих слов, а мимо глаз того взора, который говорит: "Ты слышал?"

   "А, это, кажется, та самая, которой восхищался мой собеседник в театре", - подумал Волобуж, устремив на нее взор, высказывающий ответ: "Я не глух и не слеп".

   - Я вам доставлю одно из возвышенных удовольствий, - сказала хозяйка после многих любезностей, - вы, верно, любите пение?... Милая Адель, спойте нам.

   Одна из девушек села за рояль и потрясла голосом своим пены. Это уж так следовало по современной сценической методе пения. Теперь те из существ прекрасного пола, которые одарены от природы просто очаровательным женским голосом, не могут и не должны петь. Сентиментальности, piacere и dolce - избави бог! Теперь в моде мускулёзные арии, con furore и con tremore , с потрясением рояля от полноты аккордов, а воздуха от полноты выражения чувств.

   - Каков голос! - оказал хозяин, подходя к магнату.

   - Необыкновенный голос! - отвечал он, - это такой голос, каких мало бывает, да еще и редко в дополнение. Вот именно голос! Это Гера в образе Стентора возбуждает аргивян к бою !...

   - Удивительный голос! Вы не сыграете ли в преферанс?

   - С величайшим удовольствием: неужели здесь эта игра в моде? В Европе не играют уже в преферанс.

   - Неужели? какая же там игра теперь в моде?

   - Коммерческие игры перешли в коммерческий класс людей, там теперь преимуществует фараон.

   - В самом деле?... У нас не играют в азартные игры.

   - И прекрасно. Я сам предпочитаю искусство случайности.

   - Вы играете по большой или по маленькой?

   - И по большой и по маленькой вместе: когда я выигрываю, мне всегда кажется, что десять червонцев пуан игра слишком мала.

   - О, у вас, в Венгрии, верно, слишком дешево золото!

   - Где его меньше, там оно всегда дешевле, - отвечал Волобуж, собирая карты и говоря вперед: - играю.

   Хозяйка и вообще дамы надулись несколько, что у них отняли занимательного кавалера, и не знали, чем пополнить этот недостаток, на который рассчитан был весь интерес вечера. Не игравшие, собственные, ежедневные кавалеры как-то вдруг стали пошлы при новом лице, как маленькие герои перед большим, который, как Кесарь, venit, vidit, vicit внимание всех дам. Они ходили около ломберного стола, за которым он сидел, становились по очереди за его стулом, прислушивались к его словам и возбудили досаду и даже ревность в некоторых присутствовавших тут своих спутниках.

   Венгерский магнат не привык, казалось, оковывать себя светскими бандажами. Он нетерпеливо ворочался на стуле, как будто заболели у него плеча, руки, ноги, заломило кости, разломило голову. Дамы надоели ему своими привязками в промежутках сдачи карт, хозяин и два барина, которые играли с ним, надоедали ему то мертвым молчанием и думами, с чего ходить, то удивлением, какая необыкновенная пришла игра, то время от времени рассуждениями о том, что говорит "журнал прений" и что говорят в английском клубе.

   Хозяин играл глубокомысленно: по челу его видно было, как он соображал, обдумывал ходы; но ходил всегда по общему правилу игры. Отступать на шаг от правил он не решался: приятно ли, чтоб подумали, что он не знает самых обыкновенных, простых правил игры. Какой-то сухопарый, которого грудь была "рамплирована" декорациями, все хмурился на карты, спрашивал поминутно зельцерской воды и несколько раз жаловался на обеды в английском клубе.

   - Я всегда на другой день чувствую себя не по себе, - говорил он, не обращая ни к кому своих слов, как признак сознания собственного достоинства.

   - А какая уха была, князь, - заметил хозяин, ударяя всею силою голоса на слово уха. - Какая уха была!

   - О-о-о! Надо отдать справедливость, - прибавил тучный барин, сидевший направо от Волобужа. - Уха недаром "нам" стоила две тысячи пятьсот рублей!

   - Как же, весь город говорил об ней! - сказал один молодой человек с усиками, в очках.

   - Весь не весь, а все те, которые ели ее, - отвечал, нахмурив брови, тучный барин.

   - Такому событию надо составить протокол и внести в летописи клуба, - заметил снова молодой человек с колкостью, отходя от стола.

   - А вот наймем протоколиста, - сказал тучный барин, - какого-нибудь восторженного поэта, - прибавил он вполголоса.

   - Браво, Иван Иванович, - сказал, захохотав, хозяин, - это не в бровь, а прямо в глаз.

   - Нет, вы не жалуйтесь, князь, на стол в клубе. Для такого стола можно раз или два раза в неделю испортить желудок, - продолжал Иван Иванович прерванную речь свою.

   - Ваш, однако же, нисколько, кажется, не портится, - сказал князь.

   - Напротив, случается; но у меня есть прекрасные пилюли, и я, только лишь почувствую "несварение", тотчас же принимаю, и оно... очень хорошо действует.

   - Завтра я непременно обедаю в клубе, - сказал хозяин.

   - И прекрасно! Знаете ли что: вот, как мы теперь сидим, так бы и завтра повторить партию. Как вы думаете, князь?

   - Я согласен.

   - А вы? Вы не откажетесь завтра обедать с нами в клубе? - спросил Иван Иванович, обращаясь к Волобужу.

   - С удовольствием, - отвечал Волобуж, - я так много и часто слыхал и за границей об английском московском клубе, что меня влечет туда любопытство.

   - О, вы увидите, - сказал хозяин, - это удивительное заведшие.

   - Академия в своем роде! - прибавил молодой человек в очках, проходя мимо и вслушиваясь в разговор.

   - Это несносно! - проговорил тихо хозяин, уплачивая проигрыш.

   - Охота вам приглашать этого молокососа, - заметил так же тихо Иван Иванович.

   - Хм, жена, - отвечал с неудовольствием хозяин, вставая с места.

   - Разлад полов и поколений, - сказал тихо и Волобуж, обращаясь к молоденькой даме, которая польстила его самолюбию.

   - Отчего же разлад?

   - Разлад, а говоря ученым языком, разложение организма.

   - Докажите мне, пойдемте по комнатам, вы насиделись.

   - Пойдемте.

   - Как прекрасно отделан дом, не правда ли?

   - Для моего воображения недостаточно хорош.

   - Для вашего воображения, может быть, все недостаточно хорошо, что вы ни встречаете?

   - О, есть исключение: встретив совершенство, я покоряюсь, влюбляюсь в него без памяти.

   - А часто вы встречали совершенства?

   - Встречали! вы не вслушались, я говорю про настоящую минуту... Сядемте, вы находились, - сказал Волобуж, проходя с собеседницей уединенную комнату.

   Они сели; но ревнивая хозяйка не дала развиться их разговору и увлекла в залу слушать, как один monsieur передразнивал Листа . Когда он кончил, венгерского магната уже не было в зале. Начались общие суждения и заключения об его оригинальности, уме, проницательных взглядах; дамы восхищались им; и одни только ревнивцы, вопреки наклонности своей к иноземному уму, понятиям, формам, условному изяществу, стали про себя корить соотечественниц своих, что они готовы обоготворить всякого беглеца с галер и позволить ему сморкаться в свои пелеринки.

   На другой день Волобуж был у Ивана Ивановича с визитом и вместе с ним отправился в клуб. Около интересного путешественника, венгерского магната, тотчас, же составился кружок. У нас необыкновенно как идет большая рыба на каждого порядочного иностранца. Он ловко справлялся с толпой, жаждущей наслушаться его речей, бросал запросы, как куски на драку, стравил всех на спор о современном состоянии Европы.

   - Я еще не знаю России, - сказал он, - знаю Европу; но не понимаю ее, совершенно не понимаю!

   - Удивляюсь! Европу не так трудно понять в настоящее время... выслушайте! - прервал тотчас же один говорливый господин и принялся было объяснять значение Европы; но его в свою очередь прервал другой.

   - Помилуйте, обратите только внимание...

   - Позвольте, я на все обращу внимание, примите только в соображение финансы и богатство Англии...

   - Финансы Англии! Но вы посмотрите на Ирландию.

   - На Ирландию? Это пустяки! на нее не должно смотреть, она в стороне.

   - В стороне! и очень в стороне от благосостояния.

   - Нисколько! Если б не О'Коннель, мы бы ничего и не слышали об Ирландии .

   - Даже и голоду бы там не было.

   - Без всякого сомнения!

   - Ха, ха, ха, ха!

   - Chavez-vous, - сказал Волобуж, которому надоела эта возня рассуждений о политике.

   Все обратили на него внимание.

   - Chavez-vous, я думаю, что дела сами собою показывают, на что должно обратить внимание... главное, земледелие.

   - Так; но теперь главный факт есть то, что земледелие в Европе в ужасном упадке... разберем.

   - Эту тему отложите, - оказал случившийся тут агроном, - я был в Европе и обращал на этот предмет внимание, исследовал все на месте.

   - И видели возделанные оазисы посреди пустыни.

   - Но какие оазисы!

   - Ах ты, господи! Да что за штука золото обратить в золотые колосья!...

   Это восклицание возбудило общий смех; но спор продолжался бы бесконечно, если бы не раздалось: "кушать подано!"

   Мысли самых горячих спорщиков внезапно вынырнули из бездонной глубины, и все, как будто по слову: "марш!" двинулись в столовую.

   Иван Иванович угощал московского гостя как будто у себя дома и возбуждал в нем аппетит своим собственным примером. Магнат дивился и на Ивана Ивановича и на многих ему подобных, как на адовы уста, которые так же глотают жадно души au haut go?t .

   - Русский стол похож, - сказал он, - на французский.

   - О, нисколько: это французский стол, - сказал Иван Иванович, - иногда, для разнообразия, у нас бывают русские щи, ватрушки и особенно уха.

   - Ах, да, chavez-vous, мне еще в Вене сказали, что в России свой собственный вкус не в употреблении. Впрочем, в самом деле: stchstchi! vatrouschky! oukha! diable! Это невозможно ни прожевать, ни про