Уоллес Льюис - Бен-Гур

   - Нам, может быть, придется сражаться, - возразили они.

   - О, в таком случае я не первый обращусь в бегство!

   Этот ответ привел их в веселое настроение, и вестник сказал:

   - Ты, по-видимому, довольно крепок. Пойдем.

   Бен-Гур тоже снял верхнее платье и, затягивая пояс, спокойно спросил:

   - Вы думаете, будет битва?

   - Да.

   - С кем?

   - Со стражей.

   - Зачем вы будете с ней биться?

   Они молча взглянули на него.

   - Хорошо, - сказал он, - мы поступим так, как сможем, но не лучше ли нам выбрать вождя? Он всегда есть у легионеров, и потому-то они способны к единодушному действию.

   Галилеяне удивленно посмотрели на него, как будто эта мысль была для них нова.

   - По крайней мере, сплотимся, - сказал он. - Ну, я готов, если вы готовы. Пойдемте!

   Не должно забывать, что постоялый двор был в Везефе, новом городе, и, чтобы достигнуть Претории, громким именем которой римляне называли дворец Ирода на Сионской горе, группа должна была пересечь долину. По улицам, если так можно назвать аллеи, они быстро обогнули Акру и подошли к башне Mapиaмны, откуда было недалеко до больших ворот в массивной стене. На пути им приходилось обгонять и быть обгоняемыми народом, который, подобно им, пылал гневом при слухе о предполагаемом злодеянии. Достигнув ворот Претории, они увидели входившую в них процессию раввинов и старейшин в сопровождении множества народа, большая часть которого остановилась по эту сторону стены.

   Вход охранялся центурионом со стражей. Солнце горячими лучами ударяло в шлемы и щиты солдат, но они сохраняли свои ряды, оставаясь одинаково безучастными и к его ослепительному блеску, и к ропоту толпы. Народ потоком врывался через бронзовые ворота, встречая незначительное число выходивших обратно.

   - Что делается? - спросил один из галилеян выходящего.

   - Ничего, - ответил тот. - Раввины стоят перед дверями дворца, требуя свидания с Пилатом. Тот отказывается выйти. Они послали сказать ему, что не уйдут, пока он не выслушает их.

   - Войдемте, - сказал Бен-Гур спокойным голосом, лучше своих сотоварищей видя, что дело шло не о простом неудовольствии между просителями и правителем, но что брошен серьезный жребий относительно того, чья воля окажется непреклоннее.

   Внутри ворот был ряд зеленеющих деревьев, под ними скамейки. Как входящий, так и выходящий народ старательно обходил тень, приятно бросаемую на белую, чисто выметенную мостовую, ибо, как ни странно, но раввины, ссылаясь на закон, запрещали разводить какую бы то ни было растительность внутри иерусалимских стен. Даже премудрый царь, как говорили, желая устроить сад для своей невесты египтянки, принужден был разбить его внизу, в долине, прилегающей к Ен-Рогелу.

   Повернув направо, отряд вышел к значительных размеров площади, на западной стороне которой стоял дворец правителя. Она была переполнена возбужденной толпой. Давка была так велика, что наши друзья не могли больше двигаться вперед и поэтому остались в задних рядах. Перед портиком они увидели раввинов, нетерпение которых по временам сообщалось стоявшим позади них людям. Часто слышался крик: "Пилат, если ты правитель, выходи!"

   Вдруг сквозь толпу стал пробираться к выходу какой-то человек с красным от гнева лицом. "Израиль здесь не в почете, - говорил он глухим голосом. - На этой Святой Земле с нами обращаются не лучше, чем с римскими собаками".

   - Так ты думаешь, что он не выйдет? Что делать раввинам?

   - Как в Кесарии - они будут стоять здесь, пока он их не выслушает.

   - Посмеет он коснуться сокровищ или не посмеет? - спросил один из галилеян.

   - Кто знает? Разве римлянин побоится осквернить святая святых? Разве какая-нибудь святыня щадится римлянами?

   Прошел час, и хотя Пилат никого не удостоил ответа, раввины и толпа продолжали стоять. Настал полдень и принес с запада ливень, но толпа только возросла, становясь шумливее и гневливее. Почти не прерывались крики "Выходи! Выходи!", иногда даже с непочтительными добавлениями. Бен-Гур все время держал своих друзей галилеян в сборе. Он полагал, что спесь римлянина решительно одержит верх над его благоразумием и что конец близок.

   Пилат, казалось, ждал, когда народ подаст ему повод к насильственным действиям. Вот и настал этот час. В самой середине сборища послышался звук ударов, немедленно сопровождаемый стонами боли и сильнейшим волнением. Почтенные мужи, стоящие впереди портика, казалось, были поражены ужасом. Чернь задних рядов ринулась вперед. Те же, кто был в середине, силились пробиться вон, вследствие чего давка стала ужасной. Началась паника. Бен-Гур не терял присутствия духа.

   - Тебе не видно? Я приподниму тебя, - сказал он одному из галилеян. - Что там?

   - Некоторые вооружены дубинами и бьют народ. Они одеты, как иудеи, - сказал тот.

   - Кто они?

   - Римляне, если жив Господь Бог наш! Переодетые римляне. Их дубины взлетают подобно цепам!.. Вот, вижу, как упал старик раввин... Они никого не щадят!

   Бен-Гур опустил человека на землю.

   - Галилеяне, - сказал он, - это уловка Пилата. Хотите ли вы сделать, что я вам скажу? Пойдемте биться с этими людьми!

   - Да! Да! - ответили они.

   - Так воротимся к деревьям, что у ворот, и мы найдем, что насаждения Ирода, хотя и противозаконные, в конце концов пригодны на что-нибудь хорошее. Идемте!

   Они бросились назад и, наваливаясь всей своей соединенной тяжестью на сучья, отделяли их от стволов. В скором времени они были вооружены. Возвратясь, они встретили на краю площадки толпу, бешено рвавшуюся к воротам. Позади них не умолкал шум - смесь пронзительных криков, стонов и проклятий.

   - К стене, - крикнул Бен-Гур, - к стене, и дайте толпе пройти сбоку.

   Так, скользя и цепляясь за стены, чтобы их не увлекла толпа, они все-таки двигались вперед.

   Бен-Гур все время был превосходным вожаком, и когда он пробрался сквозь густую толпу, его отряд сомкнулся позади него, как один человек. Когда римляне, колотя народ и потешаясь тем, что валили его на землю, сошлись лицом в лицу с галилеянами, гибкими и ловкими, возбужденными гневом и тоже вооруженными, они были в свою очередь удивлены: крик был единодушен и свиреп, удары палок быстры и смертельны, натиск бешен, как сама ненависть. Никто не исполнял своего дела так хорошо, как Бен-Гур, которому умение вести бой сослужило хорошую службу, ибо он мог не только нападать, но и защищаться: его крепкая рука и несравненная физическая сила во всех отношениях хорошо послужили ему. Он был одновременно и бойцом, и вождем. Дубина, которую он держал, была изрядной длины и толщины, так что довольно было ударить ею человека один раз. Кроме того, Бен-Гур, казалось, не спускал глаз ни с одного из сражающихся друзей и отличался способностью вовремя поспевать именно там, где в нем более всего нуждались. Его боевой клич вызывал воодушевление в его отряде и тревогу среди врагов. Удивленные римляне стали отступать и под конец бежали к портику. Пылкие галилеяне бросились было следом за ними, но Бен-Гур благоразумно удержал их.

   - Остановитесь, братья! - сказал он. - Вот идет центурион со стражей. У них мечи и щиты, и мы не можем бороться с ними. Мы хорошо исполнили свое дело, теперь отступим и выйдем за ворота, пока есть возможность.

   Они повиновались, хотя и неохотно, ибо им часто приходилось наступать на соотечественников, лежавших там и сям. Некоторые стонали и корчились, иные умоляли о помощи, другие молчали, как мертвецы. Но не все павшие были иудеи - хоть в этом было для них утешение. Центурион что-то прокричал им, когда они выходили. Бен-Гур рассмеялся ему в лицо и ответил на его языке:

   - Если мы иудейские псы, то вы римские шакалы. Оставайся, мы еще вернемся.

   Галилеяне одобрили его и, смеясь, вышли вон. За воротами была такая толпа, которой Бен-Гур никогда не видел, даже в Антиохийском цирке.

   Кровли домов, улицы, склон холма были усыпаны народом, плачущим и молящимся. Воздух был наполнен криками и проклятиями.

   Едва галилеяне успели выйти, как у ворот появился центурион и окликнул Бен-Гура.

   - Дерзай! Ты римлянин или иудей?

   Бен-Гур отвечал:

   - Я - иудей, рожденный здесь. Что тебе нужно?

   - Стой и сражайся!..

   - Один на один?

   - Если хочешь.

   Бен-Гур расхохотался.

   - О храбрый римлянин! Достойный сын лживого римского Юпитера. Ты знаешь, что у меня нет оружия.

   - Бери мое, - отвечал центурион. - Я достану себе у войска.

   В народе при этом разговоре водворилась тишина. Недавно Бен-Гур одержал победу над римлянином на глазах всей Антиохии, теперь ему предстояло помериться силами с другим римлянином на глазах всего Иерусалима, и победа над ним могла бы иметь немалое значение для дела грядущего царя. Он ни минуты не колебался. Направившись прямо к центуриону, он сказал ему:

   - Я согласен. Дай мне свои щит и меч.

   - А шлем и нагрудник? - спросил римлянин.

   - Оставь их себе. Они могут быть мне не в пору.

   Центурион передал ему оружие и сам тотчас же приготовился к поединку. Все это время солдаты, сомкнув ряды, оставались безучастными зрителями.

   Толпа же, когда оба борца приблизились друг к другу с целью начать бой, решала интригующий всех вопрос: "Кто это?", но никто не мог ответить на него.

   Превосходство римлян в военном деле зависело от трех причин: от дисциплины в легионе, от сражений отдельными легионами и от особого умения пользоваться коротким мечом. В сражении они никогда не били и не резали, но все без исключения кололи - кололи и наступая, и отступая, и обычной их целью было лицо врага. Все это было хорошо известно Бен-Гуру. В начале поединка он сказал:

   - Я говорил тебе, что я иудей, но не упомянул, что вместе с тем я ученик великих бойцов. Защищайся!

   При последних словах Бен-Гур сцепился с противником. С минуту они простояли нога к ноге, глядя друг на друга через края своих чеканенных щитов. Вдруг римлянин подался вперед и притворился, что хочет нанести удар в нижнюю часть тела противника. Иуда улыбнулся, и мгновенно римлянин наметил удар в лицо. Иуда слегка наклонился влево, но так быстро, что избег удара, и в то время, как рука врага была направлена ему в лицо, он просунул свой щит под поднятую руку и, сделав шаг влево и вперед, получил весь правый бок врага открытой для себя мишенью. Центурион тяжело упал на грудь, распростершись на мостовой, и таким образом Бен-Гур победил. Встав ногой на спину врага, он по обычаю гладиаторов приподнял над головой щит и приветствовал неподвижно стоявших легионеров.

   Народ, узнав результат поединка, как бы обезумел. На всех домах, вплоть до Ксиста, как только разнеслась весть о победе, начали махать шалями и платками и издавать ликующие возгласы.

   Вышедшему из ворот младшему офицеру Бен-Гур сказал:

   - Твой товарищ умер, как следует умирать солдату. Я оставляю его неприкосновенным. Только щит и меч его я беру как свою собственность.

   С этими словами он отошел немного назад и затем сказал галилеянам:

   - Братья, вы хорошо исполнили свое дело. Теперь разойдемтесь, чтобы не подвергнуться преследованию, и сойдемтесь опять сегодня ночью в канне Вифании. У меня есть предложение, очень важное для дела Израиля.

   - Кто ты? - спросили они его.

   - Иудей, - отвечал он просто.

   У всех еще сильнее разгорелось желание поближе узнать его.

   - Придете ли вы в Вифанию? - спросил он снова.

   - Да, мы придем.

   - В таком случае принесите с собой эти меч и щит, чтобы я мог признать вас.

   Затем, протиснувшись сквозь все возрастающую толпу, Бен-Гур быстро скрылся.

   По настоянию Пилата народ удалился из крепости, унося с собой своих убитых и раненых, и сильное горе пережил он в этот день, но утешением служила победа, одержанная неизвестным героем, которого повсюду искали, но нигде не могли найти. Упавший дух народа, благодаря его подвигу, пробудился до такой степени, что на улицах и даже в храме во время праздничных торжеств снова припоминались древние истории маккавеев и тысячи людей, покачивая головами, шептали:

   - Еще немного, и Израиль добьется своего. Только терпение и вера в Бога отцов наших да не покинут нас.

   Таким образом Бен-Гур заявил о себе в Галилее и проложил путь к служению делу грядущего Царя.

  

  

  

  

   Собрание произошло в канне Вифании, где Бен-Гур вновь встретился с галилеянами. Слава о его подвиге на старой рыночной площади приобрела ему последователей и сделала его лицом влиятельным. До наступления весны он сформировал уже три легиона и организовал их по римскому образцу. Он мог бы набрать еще столько же легионеров, так как воинственный дух этого храброго народа никогда не угасал, но требовалось вести это дело с тщательными предосторожностями и в тайне как от римлян, так и от Ирода. Довольствуясь поэтому тремя легионами, он старался подготовить их к систематической деятельности. Для этого он удалился с начальниками за гряды лавы Трахонита и, обучив их там пользованию оружием, в особенности копьем и мечом, и маневрам, свойственным легионам, отправил их домой в качестве учителей. И вскоре военные упражнения стали любимым занятием народа.

   Нетрудно понять, что задача эта требовала терпения, ловкости, старания, веры и преданности с его стороны - качеств, необходимых для вдохновения других. И редко человек обладал ими в большей степени и пользовался с большим успехом, чем Бен-Гур. И при всем этом дело не удалось бы без поддержки Симонида, доставлявшего ему оружие и деньги, и Ильдерима, оберегавшего дороги и поставлявшего необходимые запасы. Правда, немалую роль играл здесь и гений галилеян.

   Под словом "галилеяне" мы разумеем четыре колена: Асира, Завулона, Иccaxapa и Неффалима - с областью, отведенной им. Евреи Иерусалима и его окрестностей презирали своих северных братьев, но даже в Талмуде сказано: "Галилеянин любит честь, а еврей деньги".

   Ненавидя Рим так же горячо, как и любя свою родную страну, в каждом возмущении они первыми являлись на поле брани и последними покидали его. Сто пятьдесят тысяч из числа галилейской молодежи погибло в последней войне с Римом. Во время великих праздников они целыми толпами отправлялись в Иерусалим и располагались там как бы лагерем. Их отличало свободомыслие и большая веротерпимость к язычникам... Они гордились даже великолепными городами, воздвигнутыми Иродом, вполне римскими во всех отношениях, и помогали строить их. В их стране жили люди различных национальностей, и они относились к ним исключительно миролюбиво. Немало содействовали славе Израиля имена их поэтов, подобных автору Песни Песней, и пророков, как Осия.

   На такой гордый, храбрый, преданный и восторженный народ слух о пришествии Царя имел могущественное воздействие. Достаточно было сказать, что Он идет низвергнуть власть Рима, чтобы увлечь их на путь, указанный Бен-Гуром. Но когда они сверх того узнали, что Он явится водворить царство могущественнее Рима времен Цезаря, прекраснее, чем при Соломоне, и что царству Его не будет конца, то призыв этот получил для них обаятельную силу, они отдались делу телом и душой. Они спрашивали подтверждения этих слухов у Бен-Гура, и он указал им на пророков и рассказал о Валтасаре, ожидающем Царя в Антиоxии. Они вполне удовольствовались этим рассказом, потому что древнее пророчество о Meccии было им так же знакомо, как и имя Иеговы.

   Так прошли для Бен-Гура зимние месяцы и настала весна с ее радостными дождями, приносимыми с моря, лежащего на западе. Дела его шли так успешно, что он смело мог сказать ceбе и своим последователям: "Пусть желанный Царь приходит. Ему стоит только сказать, где Он желает основать Свой престол. Есть вооруженные руки, готовые поддержать Его".

   Все великое множество людей, которые имели с ним дело, знали только, что Бен-Гур потомок Иуды и называется именем последнего.

   Однажды вечером, когда Бен-Гур с несколькими галилеянами сидел в Трахоните у входа в пещеру, где они жили, к нему подъехал курьер араб и подал письмо. Вскрыв его, Иуда прочел:

   Иерусалим. Нисан IV

   Появился пророк, которого многие принимают за Илию. Он провел несколько лет в пустыне и кажется нам истинным пророком, как и его проповедь, сущность которой состоит в том, что грядет Тот, Кто гораздо больше его, и он ожидает Его на восточном берегу реки Иордан. Я видел и слышал его, и, конечно, он ожидает того же Царя, Которого ждешь и ты.

   Весь Иерусалим и множество другого народа сходятся к пророку, и берег, на котором он пребывает, подобен Масличной горе в последние дни Пасхи.

   Маллух

   Лицо Бен-Гура вспыхнуло от радости.

   - Конец, конец нашим ожиданиям, друзья! - воскликнул он. - Появился пророк царя и вещает нам о нем.

   Выслушав содержание письма, легионеры тоже обрадовались.

   - Приготовьтесь же, - добавил он, - отправляйтесь завтра домой и уведомьте ваших подчиненных, чтобы они были готовы собраться немедленно по моему указанию. Я же поеду узнать, действительно ли царь близок, и уведомлю вас. Тем временем будем жить радостью близкого пришествия.

   Спустившись в пещеру, он написал письма Ильдериму и Симониду, сообщая им о полученной вести и о своем намерении немедленно отправиться в Иерусалим. С наступлением ночи и появлением путеводных звезд он сел на скакуна и, сопровождаемый арабом, направился к Иордану, собираясь следовать путем караванов между Равва-Аммоном и Дамаском.

   Проводник его был человеком верным, а Альдебаран отличался быстротой. В полночь они выехали из укреплений, образуемых лавой, и быстро направились к югу.

  

  

  

  

   Бен-Гур намеревался с наступлением дня свернуть в сторону и отдохнуть в безопасном месте, но заря застала его в пустыне, и он весь день продолжал ехать, положившись на обещание проводника доставить его вскоре до долины, окруженной высокими скалами, по которой протекал ручей, росло несколько тутовых деревьев и был обильный корм для лошадей.

   Пока он ехал, думая об удивительных событиях, которые должны были свершиться, о тех переменах, которые они произведут в судьбах людей и народов, проводник его, бывший вечно настороже, указал ему на путешественников, ехавших позади них. Пустыня - одно беспредельное море песка, желтеющее при свете зари, на всем волнистом пространстве которого нигде не видно ни малейшей зелени. Слева, но очень далеко виднелась гряда низких гор. На такой равнине легко было рассмотреть любой движущийся предмет.

   - Это верблюд с седоками, - сказал проводник.

   - И за ним следуют еще? - спросил Бен-Гур.

   - Нет, он один. Но при нем всадник, вероятно, проводник.

   Немного спустя Бен-Гур сам мог рассмотреть, что верблюд был белым и необыкновенных размеров и напоминал ему то чудесное животное, на котором он впервые увидел Валтасара и Иру у фонтана в роще Дафны. Другого такого верблюда и быть не могло. Вспомнив прелестную египтянку, он незаметно все более замедлял ход лошади, пока наконец смог различить верблюда и на нем двух людей. Если бы это были Валтасар и Ира! Следовало ли ему показаться им? Нет, это не могли быть они: одни в пустыне. Но пока он раздумывал, верблюд своей быстрой иноходью уже догонял их. Иуда слышал звон массивных колокольчиков и ясно мог рассмотреть богатый балдахин, так поразивший толпу у Кастальского ключа. Высокое животное подъехало к Бен-Гуру, и последний увидел Иру, с удивлением глядевшую на него своими большими страстными глазами.

   - Да будет над вами благословение истинного Бога! - сказал Валтасар своим дрожащим голосом.

   - И над тобой да будет мир Бога, - отвечал Бен-Гур.

   - Мои глаза от старости слабо видят, - сказал Валтасар, - но если я не ошибаюсь, то ты сын Гура, которого я недавно видел почетным гостем в палатке Ильдерима Щедрого.

   - А ты - Валтасар, мудрый египтянин, речь которого об ожидаемых священных событиях имеет такое близкое отношение к тому, что в настоящее время я нахожусь здесь. А почему здесь находишься ты, и притом один?

   - Кто с Богом, тот никогда не один, а Бог всюду! - торжественно отвечал Валтасар. - За нами невдалеке караван, идущий в Александрию, а так как его путь был на Иерусалим, то я воспользовался возможностью совершить путешествие вместе, ибо и я направлялся туда. Но сегодня мы решили опередить его, потому что караван идет очень медленно, находясь под прикрытием римской когорты. Разбойников по дороге нам опасаться нечего, поскольку у нас на руках пропуск шейха Ильдерима, а от хищных зверей нас защитит Бог.

   Бен-Гур наклонился и сказал:

   - Пропуск доброго шейха служит достаточной защитой на всем пространстве пустыни, а лев должен обладать чрезмерной быстротой, чтобы догнать этого царя зверей.

   Говоря это, он гладил шею верблюда.

   - Но, - заметила Ира с улыбкой, не оставшейся незамеченной Бен-Гуром, который во время разговора со стариком не раз обращал на нее свои взоры, - но лучше все-таки покормить это животное, потому что и цари ведают голод и жажду. Если ты действительно тот Бен-Гур, о котором говорит мой отец и мое знакомство с которым я с удовольствием вспоминаю, то, надеюсь, ты охотно укажешь мне тропинку к источнику и дашь нам возможность запить его водой нашу утреннюю трапезу.

   Бен-Гур поспешил ответить:

   - Прелестная египтянка, я вполне разделяю твое желание, и если ты можешь несколько подождать, то к твоим услугам скоро будет источник, вода которого так же приятна и освежающа, как и вода знаменитого Кастальского ключа.

   - Благословение жаждущей да будет над тобой, а взамен позволь предложить тебе хлеба из городских пекарен с росистым медом Дамаска.

   - Очень ценю твою любезность. Поспешим же.

   Говоря это, Бен-Гур быстро поехал вперед, так как путешествие на верблюдах неизбежно служит препятствием для всякого рода приятных бесед.

   Немного погодя они достигли неглубокой лощины, по которой проводник повел их, держась правой стороны. Почва ее была несколько влажна от недавних дождей. Лощина скоро расширилась, и по бокам ее появились крутые скалы, изрытые дождями, воды которых спускались в долины, которые после безжизненной желтой пустыни показались им чистым раем. Потоки воды извивались там и сям, подобно блестящим белым нитям окружая островки с зеленеющей травой, окаймленные тростником. С низин Иорданской долины забрело сюда несколько олеандров и своими цветущими вершинами осеняло эту лощину. Величественно красовалась одна пальма. Подошвы пограничных скал были покрыты вьющимися виноградниками. Под нависшим утесом слева приютились тутовые деревья, указывая на искомый источник. Сюда-то и направился проводник, не обращая внимания на свистящих куропаток и других мелких ярко окрашенных птиц, стаями поднявшихся из тростников.

   Вода вытекала из трещины в скале, которую какая-то любящая рука расширила в углубление со сводом, а над ним высекла еврейскими буквами слово "Бог". Человек, сделавший это, вероятно, утолил здесь жажду и провел несколько дней, желая запечатлеть свою благодарность в более прочной форме. Из этого углубления вода сбегала на покрытую мхом плиту и затем в зеркально-чистый пруд, откуда разливалась между травянистыми балками, питая деревья, прежде чем окончательно затеряться в песках. На краю пруда заметно было несколько узеньких тропинок, остальное пространство покрыла нетронутая трава, при виде которой проводник окончательно убедился, что никто не нарушит их отдыха. Верблюд стал на колени, и проводник помог Ире и Валтасару сойти с него. Вслед за тем последний, повернувшись лицом к востоку, набожно сложил руки и стал молиться.

   - Принеси мне кубок! - несколько нетерпеливо сказала Ира.

   Невольник принес ей хрустальный кубок, и она, обратившись к Бен-Гуру, промолвила:

   - У этого источника я буду твоей служанкой.

   Они направились к пруду. Он хотел почерпнуть для нее воды, но она отказалась от его услуг и, встав на колени, держала кубок под струей. Когда он наполнился студеной влагой до краев, она предложила Бен-Гуру напиться первому.

   - Нет, - сказал он, отклоняя ее грациозную руку и видя только ее большие глаза под дугами приподнятых бровей, - пожалуйста, позволь мне тебе служить.

   Она настаивала на своем.

   - На моей родине, о сын Гура, есть пословица: лучше быть чашником у счастливца, чем министром у царя.

   - У счастливца, ты говоришь?

   Удивление и вопрос звучали в тоне его слов, и она поспешила сказать:

   - Боги посылают нам успех в знак того, что они с нами! Разве ты не победил в цирке?

   На щеках Бен-Гура появился румянец. Ира продолжала:

   - В поединке на шпагах ты убил римлянина.

   Его лицо еще сильнее покрылось румянцем - не столько от воспоминаний о победе, сколько при мысли, что она интересуется его судьбой. Но удовольствие быстро сменилось раздумьем. Слух о поединке распространился по всему Востоку, но имя победителя было известно только очень немногим - Маллуху, Ильдериму и Симониду. Могли ли они довериться женщине? Так стоял он в смущении, и недоумевая, и гордясь ее вниманием. Заметив это, она приподнялась и, держа кубок над прудом, сказала:

   - Боги Египта! Благодарю вас, что я нашла героя и что жертвой в Идернейском дворце был не мой царь людей. Итак, священные боги, совершаю вам возлияние и пью.

   Часть содержимого в бокале она вылила обратно в пруд и, выпив остальное, с улыбкой обратилась к Иуде:

   - О сын Гура, разве самые смелые мужчины так легко смущаются женщиной? Возьми кубок и постарайся найти для меня удачное слово.

   Он взял кубок и наклонился, чтобы наполнить его.

   - У сына Израиля нет богов, которым бы он совершал возлияние, - сказал он, играя водой, чтобы скрыть свое удивление, которое теперь было еще сильнее прежнего. Что еще знала о нем египтянка? Известно ли ей его отношение к Симониду и его договор с Ильдеримом? Он был охвачен недоверием. Кто-нибудь выдал его тайны, а они были крайне серьезны, тем более теперь, когда он направлялся в Иерусалим и когда они, окажись в руках врага, могли погубить не только его, но и его союзников, и само дело. Но была ли она его врагом?

   Когда охлажденный бокал был наполнен, он встал и с притворным равнодушием сказал:

   - Будь я египтянином, греком или римлянином, я бы сказал: "О вы, лучшие боги! Благодарю вас за то, что вы оставили миру для облегчения его страданий прелесть красоты и утешение любви, и пью за лучшую их представительницу - за Иру, прекраснейшую дочь Нила".

   Она слегка коснулась рукой его плеча.

   - Ты преступил закон. Ты призывал ложных богов. Почему бы мне не донести на тебя раввинам?

   - О! Какой ничтожный донос для лица, знающего, как ты, столько важных тайн, - возразил он, смеясь.

   - Но я пойду дальше: я пойду к юной еврейке, что украшает розами сад и отгоняет тень от дома великого антиохийского купца. Перед раввинами я обвиню тебя в богохульстве, а ей...

   - В чем же ты обвинишь меня перед ней?

   - Ей я повторю, что ты сказал мне сейчас, подняв бокал и призывая в свидетели богов.

   Он молчал, как бы ожидая продолжения. В воображении его рисовался образ Эсфири, стоящей у кресла отца, слушающей посланные им депеши или читающей их. В ее присутствии он рассказал Симониду о происшествии в Идернейском дворце. Она была знакома с Ирой, последняя была хитра и ловка, а Эсфирь - проста и доверчива, и потому легко можно было войти к ней в доверие. Симонид не мог нарушить тайну. Ильдерим тоже, потому что, не говоря уже о бесчестности самого поступка, ему больше всего могло повредить ее разглашение. Но могла ли Эсфирь сообщить ее египтянке? Он не обвинял ее, но подозрение вкралось в его душу, а подозрения, как известно, плевелы души, растущие сами собой, и тем быстрее, чем менее в них нужды. Прежде чем он собрался ответить на намек относительно юной еврейки, к пруду подошел Валтасар.

   - Мы многим обязаны тебе, сын Гура, - сказал он своим торжественным тоном. - Эта долина прекрасна. Трава, деревья, тень - все манит остаться и отдохнуть, а ключ блестит, как россыпь бриллиантов, и напевает мне о милосердном Боге. Я не нахожу слов, чтобы отблагодарить тебя за наслаждение, которое мы испытываем. Пойдем с нами и вкуси нашего хлеба.

   - Позволь мне сперва услужить тебе.

   С этими словами Бен-Гур наполнил кубок и подал его Валтасару, который, воздев глаза, вновь выразил свою благодарность.

   Слуга принес полотенца. Вымыв руки, они все трое сели по восточному обычаю в палатке, много лет назад служившей мудрецам в пустыне. Они от души поели тех вкусных вещей, которые египтяне привезли с собой.

  

  

  

  

   Палатка была раскинута под деревом, так что журчание источника постоянно услаждало слух. Тишина долины, свежесть воздуха, красота цветов, какой-то праздничный покой проникли в душу старика. Его голос, жесты и все манеры дышали необыкновенной мягкостью, и каждый его взор, обращенный на Бен-Гура, разговаривавшего с Ирой, выражал нежное сопереживание.

   - Когда мы догнали тебя, сын Гура, - сказал он, окончив закусывать, - мне показалось, что твое лицо было обращено к Иepycaлиму. Могу ли узнать, не туда ли ты направляешься?

   - Да, я еду в Священный Город.

   - Я бы желал узнать, нет ли более короткого пути, чем путь через Равва-Аммон.

   - Есть путь короче, хотя и более трудный, - через Геразу и Равва-Гилеад, которым я и намерен ехать.

   - Я горю нетерпением, - продолжал Валтасар. - В последнее время мне видятся сны или, вернее, все один и тот же сон. Голос слышится мне во сне, и он говорит: "Встань и спеши! Тот, Кого ты так давно ждешь, близок".

   - Ты разумеешь будущего Царя Иудейского? - спросил Бен-Гур, с удивлением устремив свои взоры на египтянина.

   - Да, именно.

   - Значит, ты ничего о Нем не слыхал?

   - Ничего, за исключением слов этого голоса во сне.

   - В таком случае прочти это известие, которое обрадует тебя, как обрадовало уже меня.

   Бен-Гур достал из кармана письмо Маллуха. Рука египтянина, державшая письмо, сильно дрожала. Он читал громко, и по мере чтения волнение его все более усиливалось, жилы на шее вздувались и бились. В заключение он поднял к небу глаза, в которых блистала радость. Он не задавал вопросов, не питал ни малейшего сомнения, но, полный чувства благодарности, воссылал молитву: "О Боже, Ты был милосерд ко мне. Даруй мне, молю Тебя, узреть Спасителя, поклониться Ему, и тогда Твой раб будет готов отойти с миром".

   Своеобразность этой простой молитвы произвела на Бен-Гура глубокое впечатление. Никогда присутствие Бога не казалось ему столь близким и неопровержимым. Он как будто склонился над ними или стоит рядом, как друг, готовый исполнить малейшую просьбу, как отец, которому одинаково дороги все дети, отец не только иудеев, но и язычников, всеобщий Отец, не нуждающийся в посредниках, будь то раввины, жрецы или учителя. И мысль, что такой Бог пошлет человечеству Спасителя, а не царя, показалась Бен-Гуру до такой степени естественной, до того сообразной с тем, в чем более всего нуждалось человечество, и с природой Самого Бога, что он не мог устоять, чтобы не спросить Валтасара:

   - И теперь, Валтасар, когда Он уже явился в мир, ты все так же полагаешь, что Он будет Спасителем, а не царем?

   - Как мне понять тебя? - отвечал он. - Дух, бывший моим водителем, более не являлся мне. Я верю голосу, говорившему мне во сне, но более я не имею никаких откровений.

   - Я хочу напомнить тебе разницу в наших взглядах, - сказал Бен-Гур. - Ты полагал, что Он будет Царем, но не как кесарь, что Его царство будет духовное, а не мирское.

   - О да, - сказал египтянин. - И я остаюсь при том же мнении. Я вижу различие наших ожиданий. Ты ждешь царя людей, а я - Спасителя душ.

   Он умолк, и лицо его выражало то усилие, которое мы нередко встречаем в людях, желающих выяснить высокую мысль, слишком трудно поддающуюся пониманию или слишком тонкую для выражения ее простыми словами.

   - Помоги мне, сын Гура, прояснить тебе мое верование, так как при этом ты увидишь, почему то - духовное - царство, которое я ожидаю от Него, будет во всех отношениях выше кесарева величия, и поймешь тот интерес, с которым я ожидаю пришествия таинственной личности, приветствовать которую мы идем.

   Я не могу сказать, когда зародилась в человеке мысль о душе. Очень может быть, что наши прародители вынесли ее с собой из сада, служившего им первой обителью. Зачем человеку душа? Лечь и умереть, не существовать более никогда - о, ни в какие времена человек не желал себе такого конца, никогда не существовало человека, не надеявшегося по смерти на нечто лучшее. Величайший из наших царей велел высечь свое изображение на утесе крепкой скалы. Ежедневно в сопровождении целой толпы он отправлялся смотреть на эту работу, наконец она была закончена. При виде ее он мог с гордостью сказать: пусть приходит смерть, после нее я все же буду жить. Его желание исполнилось - статуя стоит и сейчас.

   А что сталось с самим царем? Вот лежит в царской гробнице мумия, бывшая некогда его телом, такая же мертвая статуя, как и та, что красуется в пустыне. Но где, скажи, сын Гура, где сам царь? Неужели он стал ничем? Две тысячи лет назад он был таким же живым человеком, как ты и я. И что же, неужели с последним вздохом он перестал существовать?

   Сказать "да" - значит оскорбить Бога: лучше допустить, что Он создал нас более мудро, с жизнью после смерти не только в памяти людей, что, умирая, мы продолжаем жить жизнью, полной движения, ощущений, сознания, силы, восприимчивости, притом жизнью вечной.

   Ты спрашиваешь, в чем заключается предначертание Бога? В том, что Он влагает в каждого из нас душу с тем простым законом, что бессмертие может быть только для души.

   Но давай посмотрим, сколько отрады находит человек в сознании существования души. Во-первых, оно лишает смерть ее ужаса, обращая ее в простой переход к лучшему, а погребение - в посев зерна, из которого взойдет новая жизнь. Во-вторых, взгляни на меня, каков я теперь - хилый, утомленный, старый, сгорбленный, разбитый, взгляни на мое сморщенное лицо, взгляни на мое слабое зрение, дрожащий голос. А какое счастье для меня знать, что когда могила разверзнется, чтобы принять то негодное отрепье, которое я называю своим Я, новые незримые двери вселенной, которая есть обитель Бога, широко раскроются предо мной, пред моей освобожденной душой.

   Я был бы рад сообщить тебе, какая отрада должна заключаться в этой будущей жизни! Не говори, что я ничего не знаю о ней. Нет, я знаю, и этого достаточно, что существование души неизбежно подразумевает условия ее божественного превосходства, что она тоньше эфира, неуловимее света, что она - жизнь в ее абсолютной чистоте.

   И что же, сын Гура, зная это, неужели я стану спорить с собой или с тобой о несущественных вещах - например, о форме души, о том, где она находится, питается ли, одарена ли крыльями и прочее? Нет, лучше положимся на Бога. Он, создав нас для этой жизни, создал и известные условия, и они таковы, что служат мне достаточной гарантией, чтобы я мог доверчиво, как малое дитя, положиться на то, что и душа моя так же разумно устроена и так же соответствует той жизни, которая ей предстоит после смерти. Я знаю, что Он любит меня.

   Добрый человек приостановился, чтобы испить воды, и рука, подносившая кубок к устам, дрожала. И Ира, и Бен-Гур разделяли его волнение и хранили молчание. Последнему все начинало казаться в ином свете. Ему яснее, чем когда-либо, стало понятно, что может существовать духовное царство, имеющее гораздо более существенное значение для людей, чем любое земное, и что Спаситель, действительно, скорее божественный дар, чем величайший из великих царей.

   - Я могу спросить тебя, - продолжал Валтасар, - можно ли предпочесть земную жизнь вечной жизни, предназначенной для души? Предположим, что та и другая одинаково счастливы - неужели же час предпочесть году? А что значит терять шестьдесят лет в сравнении с вечностью в присутствии Бога?

   Все живое одарено разумом. И разве не имеет глубокого значения то обстоятельство, что только человек одарен способностью обдумывать и предусматривать будущее? В этом я вижу тот признак, по которому Бог хотел указать нам, что мы созданы для другой, лучшей жизни, к которой мы стремимся по своей природе. Но обрати, пожалуйста, внимание на то, в чем наше спасение.

   Египтянин, забыв, по-видимому, о своих слушателях, увлекся отвлеченными рассуждениями.

   - У жизни есть свои задачи, - продолжал он, - и люди проводят дни над разрешением их, но что они значат в сравнении с вопросом познания Бога!

   Валтасар остановился, чтобы несколько успокоиться, и Бен-Гуру казалось, что в его речи душа изливалась невольно сама собой.

   - Прости мне, сын Гура, - продолжал добрый человек с величественным поклоном, сопровождаемым взглядом, полным нежности, - я старался показать тебе основу моей веры. Я очень сожалею, что мои слова бессильны, но постарайся вникнуть в сказанное. Рассмотри сперва превосходство жизни, ожидающей нас после смерти, и обрати внимание на те чувства, которые при этом пробудятся в тебе. Вспомни затем, что посмертная жизнь до того затемнена, что оправдывает название "затерявшегося света". И если ты обретешь его, о сын Гура, то возрадуйся, как радуюсь и я, хотя речь моя бедна, ибо ты поймешь, почему мы гораздо более нуждаемся в Спасителе, чем в царе, и тот, навстречу Которому мы идем, перестанет рисоваться в твоих ожиданиях воином с мечом и монархом, увенчанным короной.

   Сам собою встает вопрос: "Как при встрече мы признаем Его?" Если ты будешь продолжать считать Его царем, подобным Ироду, то, конечно, скажешь: "Это он", только встретив человека в багрянице и со скипетром в руках. Напротив, тот человек, которого ожидаю я, должен быть беден, смирен и безвестен - человек, по-видимому, как и все остальные, и признак, по которому я узнаю Его, будет не так прост. Он должен указать мне и всему человечеству путь к вечной жизни, к этой чудной, чистой жизни нашей души.

   Некоторое время царила глубокая тишина, прерванная Валтасаром.

   - Встанем и продолжим наш путь. Под влиянием сказанного мной во мне самом еще сильнее разгорелось нетерпение увидеть Того, о Ком я вечно думаю, и если я тороплю тебя, сын Гура, и тебя, моя дочь, то это да послужит мне извинением.

   По его знаку слуга принес им вино в кожаном мехе. Они выпили и, свернув полотенца, встали. Пока слуга складывал палатку и навьючивал верблюда, все трое умылись в пруду.

   Немного погодя они пустились в путь, намереваясь догнать караван.

  

  

  

  

   Караван, тянувшийся по пустыне, был очень живописен и двигался подобно тихо ползущей змее. Но через некоторое время его упорная медлительность стала невыносима для Валтасара. По его предложению часть путников решилась продолжать путь отдельно.

   Если читатель молод или с симпатией относится к романтическим воспоминаниям своей юности, то он поймет, с каким удовольствием Бен-Гур бросил последний взгляд на отставший караван, исчезавший в дали пустыни.

   Иуда чувствовал особую прелесть в близком присутствии Иры. Когда она с высоты своего сиденья опускала на него свой взор, он спешил подъехать поближе, когда она начинала говорить с ним, он испытывал усиленное сердцебиение. Желание быть ей приятным служило постоянным импульсом его поступков. Самые обыкновенные предметы, встречавшиеся ему на пути, получали в его глазах особенное значение, коль скоро она обращала на них внимание. Черная ласточка, проносившаяся в воздухе, замеченная ею, казалась ему окруженной о