Уоллес Льюис - Бен-Гур

iv align="justify">   В ожидании его шейх ласкал лошадей, похлопывая их по мордам, перебирая пальцами челки.

   Скоро появились шесть человек с сундуками из кедрового дерева, обитыми медными полосами, с медными петлями и замкнутыми медными же засовами.

   - Нет, - сказал Ильдерим, когда все сундуки были поставлены около дивана, - всех мне не надо. Мне нужны только летописи лошадей - вот эти! Откройте этот сундук, а прочие отнесите.

   В сундуке оказалось множество тончайших пластинок из слоновой кости, нанизанных на кольца из серебряной проволоки, и на каждом кольце их висело по несколько сот.

   - Я знаю, - сказал Ильдерим, взяв с десяток колец, - я знаю, мой сын, как заботливо в Святом Городе писцы храма хранят имена новорожденных: каждый сын Израиля может довести линию своих предков до самого начала, хотя бы оно относилось ко времени патриархов. Мои предки не сочли грехом воспользоваться этой традицией по отношению к своим безгласным слугам. Взгляни на эти пластинки!

   Бен-Гур взял кольца, снял пластинки и увидел на них арабские буквы, выжженные на гладкой поверхности острием раскаленного металла.

   - Сумеешь ты их прочесть, сын Израиля?

   - Нет, не сумею, расскажи лучше, что они значат?

   - Тогда слушай. На каждой пластинке написано имя жеребенка чистой крови, родившегося сотни лет назад, а также имена его отца и матки. Некоторые пластинки почти стерлись, многие от старости пожелтели, но они передают полную родословную моих лошадей. Я говорю "полную", потому что она определяет, как редко какая история, от кого произошли все лошади - и та, и эти, что желают твоего внимания и ласки. Как они подходят теперь к нам, так и их предки - даже самые отдаленные - подходили к моим предкам, под такую же кровлю шатра, как и моя, и ели ячмень из их рук, дожидаясь, чтобы с ними поговорили, как с детьми. Они ласкаются, как дети, не имея слов для выражения своей благодарности. Теперь, сын Израиля, ты поверишь моему объяснению: я - владыка пустыни, они - мои министры. Отними их у меня - и я буду подобен больному или брошенному в пустыне на верную смерть. Благодаря им я, несмотря на мою старость, держу в страхе дороги между городами и буду держать, пока у меня есть сила пользоваться ими. Да, я мог бы рассказать тебе кое-что о чудесах, совершенных их предками, и при удобном случае я, может быть, еще расскажу тебе об этом - теперь же достаточно сказать, что погоне их никогда не догнать, а они, клянусь мечом Соломона, никогда не устанут в преследовании. Заметь, что это так даже в песках и под седлом. Но теперь я боюсь: они первый раз в упряжи, а успех зависит от стольких причин! Они горды, быстры и выносливы, и нужен только хороший возничий, чтобы они выиграли. Сын Израиля, ты будешь таким возничим. Клянусь, счастливый день привел тебя сюда. Ну, расскажи же что-нибудь и о себе.

   - Я понимаю теперь, почему араб любит свою лошадь почти так же, как свое дитя, понимаю также, почему арабские лошади - самые лучшие. Но, добрый шейх, мне хотелось бы, чтобы ты судил обо мне не только по моим словам, потому что, как ты знаешь, людские обещания часто оказываются несостоятельными. Позволь мне сперва попробовать твою четверку на какой-нибудь равнине.

   Лицо Ильдерима опять просияло, и он хотел было что-то сказать, но Бен-Гур прервал его:

   - Минуту терпения, добрый шейх! Дай мне сказать еще одно слово. Я брал уроки у римских возничих, совсем не рассчитывая, что они пригодятся мне при случае, подобном этому. И уверяю тебя, что твои дети пустыни, несмотря на то, что они быстры, как орлы, и выносливы, как львы, - потерпят неудачу, если не привыкнут бежать в упряжи вместе, потому что в каждой четверке есть лошадь медленнее и есть лошадь быстрее остальных и во время бега первая задерживает, а вторая сбивает прочих. Так было и сегодня: погонщик никак не мог соразмерить их бег. Мой опыт, может быть, увенчается не лучшим успехом, но если это случится, клянусь, я тебе об этом откровенно скажу. Если же мне удастся заставить всю четверку бежать, как одну лошадь, то с уверенностью обещаю, что ты получишь сестерции и венок, а я буду отмщен.

   Ильдерим, поглаживая бороду, слушал. Наконец он сказал со смехом:

   - Я теперь еще лучшего мнения о тебе, сын Израиля. У нас в пустыне существует поговорка: "Если ты сваришь на словах обед, я посулю тебе целый океан масла". Поутру ты получишь лошадей.

   В эту минуту раздался шум у заднего входа в палатку.

   - Вот ужин, а это мой друг Валтасар, с которым ты сейчас познакомишься. Он расскажет тебе историю, слушать которую израильтянин никогда не устанет.

   Обращаясь к слугам, он сказал:

   - Уберите летописи и верните на место мои сокровища.

   Слуги поспешили исполнить его приказание.

  

  

  

  

   Если читатель вспомнит обед мудрецов при их встрече в пустыне, он легко поймет приготовление к ужину в палатке Ильдерима. Разница заключалась только в больших средствах и лучшей обстановке.

   На пространстве, почти со всех сторон окруженном диванами, были разостланы три ковра. Внесли накрытый скатертью стол вышиной не более фута и поставили на один из ковров. Сбоку была устроена переносная глиняная печь, находившаяся под наблюдением женщины, в обязанности которой входило снабжать общество хлебом или, точнее, горячими пирожками из муки, которую мололи на ручных мельницах, постоянно шумевших в соседней палатке.

   В это время Валтасара подвели к дивану. Ильдерим и Бен-Гур встретили его стоя. На нем была черная свободная одежда, шел он медленно и неуверенно, и казалось, что все его движения управлялись длинным посохом и рукой поддерживавшего его слуги.

   - Мир тебе, мой друг! -почтительно сказал Ильдерим. - Добро пожаловать.

   Египтянин поднял голову и ответил:

   - И тебе, добрый шейх, тебе и всем твоим домочадцам мир и благословение единого Бога - Бога истины и любви.

   Это искреннее и сердечное обращение сразу внушило Бен-Гуру уважение к старцу, к тому же благословение в ответном приветствии отчасти относилось и к нему: впалые, но блестящие глаза гостя надолго остановились на нем, возбуждая непонятное волнение таинственного чувства, волнение столь сильное, что за обедом он часто всматривался в сморщенное и бескровное лицо, желая понять значение того пристального взгляда, но выражение лица Валтасара по-прежнему было мягко, кротко и правдиво, как у ребенка. И он решил, что таково было его обычное выражение.

   - Вот, Валтасар, - сказал шейх, положив свою руку на плечо Бен-Гура, - человек, желающий сегодня вечером преломить с нами хлеб.

   Египтянин взглянул на молодого человека с удивлением и как бы недоумевая. Заметив это, шейх продолжал:

   - Я обещал ему завтра дать испытать моих лошадей: если все пойдет хорошо, он отправится с ними в цирк.

   Валтасар продолжал пристально смотреть на молодого человека.

   - Он прибыл с хорошими рекомендациями, - прибавил Ильдерим, сильно смущенный. - Ты, может быть, знаешь его как сына Аррия, знаменитого римского морехода, хотя... - шейх приостановился, потом, засмеявшись, продолжал: - Он выдает себя за израильтянина из колена Иудина, и я, клянусь Божьим величием, охотно верю ему.

   Валтасар не мог больше удержаться от вопросов.

   - Сегодня, великодушный шейх, моя жизнь была в опасности, и я погиб бы, не будь юноши, очень похожего вот на этого, если только это не он сам. Юноша подоспел на помощь, когда другие разбежались, и спас меня.

   Потом, обратившись к Бен-Гуру, он прямо спросил:

   - Не ты ли это?

   - Я не могу утверждать всего сказанного тобой, - скромно и почтительно ответил Бен-Гур. - Я, правда, остановил лошадей дерзкого римлянина, когда они бросились на твоего верблюда у Кастальского ключа, и твоя дочь оставила мне кубок.

   Он вынул из-под туники кубок и подал его Валтасару. На поблекшем лице египтянина появился румянец.

   - Господь послал мне тебя сегодня у ключа, - сказал он дрожащим голосом, протягивая руку Бен-Гуру, - и теперь Он снова посылает мне тебя. Я возношу Ему благодарение, вознеси Ему хвалу и ты, потому что, по Его благости, мне есть чем вознаградить тебя и я исполню это. Кубок этот твой, возьми его.

   Бен-Гур взял подарок, а Валтасар, заметив удивление на лице Ильдерима, рассказал ему о происшествии у источника.

   - Как? - сказал шейх Бен-Гуру, - ты мне ничего не сказал об этом, между тем как это лучшая для тебя рекомендация? Разве я не араб и не шейх десятков тысяч людей моего племени? И разве он не мой гость? Ведь по правилам гостеприимства добро и зло, причиняемое ему, ты причиняешь и мне. Куда же тебе идти за наградой, как не сюда? Чья же рука, кроме моей, воздаст тебе?

   Его голос при последних словах поднялся до резкой крикливости.

   - Добрый шейх, пощади меня, пожалуйста! Я пришел не за наградой, и я желал бы, чтобы ты оставил всякую мысль о подобном намерении с моей стороны. Я утверждаю, что помощь, оказанная мной этому прекрасному человеку, могла быть оказана мной твоему последнему слуге, если бы мне представился такой случай.

   - Но он - мой друг, мой гость, а не слуга, и разве ты не видишь в этой разнице особенной милости судьбы?

   Обращаясь к Валтасару, шейх прибавил:

   - Клянусь величием Бога! Я утверждаю, что он не римлянин.

   С этими словами он отвернулся, перенося свое внимание на слуг. Их приготовления к ужину были завершены.

   Читатель, припомнив историю Валтасара, рассказанную им на встрече в пустыне, поймет действие бескорыстного заявления Бен-Гура на этого достойного человека. По своему благочестию он не признавал различий между людьми: обещанное ему в награду искупление, которого он ждал, было всеобщим, поэтому в заявлении Бен-Гура ему слышался отзвук самого себя. Он придвинулся поближе к Бен-Гуру и заговорил с ним, как с ребенком.

   - Как назвал тебя шейх? Кажется, он упомянул римское имя?

   - Аррий, сын Appия.

   - Но ведь ты не римлянин.

   - Все мои родственники были евреи.

   - Были, ты говоришь. Значит, их уже нет в живых?

   Ильдерим помог Бен-Гуру избежать ответа.

   - Пойдемте, - сказал он им, - ужин готов.

   Бен-Гур подал руку Валтасару и повел его к столу, где они по восточному обычаю уселись на ковры. Им принесли умывальницы: они омыли и вытерли руки, затем по знаку, поданному шейхом, слуги остановились и раздался дрожащий, но проникнутый благоговением голос египтянина:

   - Боже, Отче всего! Все, что имеем, - от Тебя! Прими наши благодарения и благослови нас, дабы мы могли продолжать творить волю Твою.

   Это была та самая молитва, которую добрый человек произносил одновременно со своими собратьями, греком Гаспаром и индусом Мельхиором. Прочтение ее тогда - одновременно на разных языках - было чудом, свидетельствующим о Божьем присутствии на трапезе в пустыне.

   Стол, за который уселись трое, изобиловал, как легко себе представить, любимыми на Востоке лакомыми кушаньями: пирогами, овощами, мясными блюдами с приправой из зелени, коровьим молоком и медом. В начале ужина больше молчали, потому что все были голодны. Когда же наступила очередь десерта, все разговорились. Скатерти были вытрясены, и ими опять накрыли стол, а ужинавшие, утолив свой голод, расположились побеседовать.

   В обществе, которое представляли араб, еврей и египтянин, одинаково веровавшие в единого Бога, предмет разговора в то время мог быть только один. Из троих присутствовавших слово, конечно, было за тем, кому являл Себя Бог, кто видел Его звезду, слышал Его направляющий голос и кого Он так далеко и так чудесно вел.

  

  

  

  

   Тени, отбрасываемые горами на пальмовую рощу при закате солнца, застилали нежную фиолетовую полосу неба, которую можно в сумерки видеть на горизонте. Ночь наступала рано и быстро. Когда в палатке стало темнеть, слуги внесли четыре бронзовых подсвечника и расставили их по углам стола. У каждого подсвечника было по четыре ветви, на каждой ветви по зажженной серебряной лампе с резервуаром, наполненным оливковым маслом. При ярком, даже обильном освещении трое за десертом продолжали разговоры на сирийском наречии как наиболее употребительном в этой стране. Египтянин рассказывал о встрече в пустыне трех мудрецов и соглашался с шейхом, что именно в декабре, двадцать семь лет тому назад, он и его товарищи, спасаясь от Ирода, прибыли к этой палатке, ища в ней убежища. Рассказ слушался с величайшим интересом, даже слуги остановились, чтобы узнать его подробности. Бен-Гур внимал ему как откровению, имеющему глубокое значение для всего человечества, а тем более для израильского народа. В его голове, как мы потом увидим, прояснялась мысль, которая должна была изменить все течение его жизни или даже совершенно поглотить ее. По мере развития рассказа впечатление, производимое на молодого человека Валтасаром, все усиливалось, так что в заключение в нем не осталось и тени сомнения в верности рассказываемого. В самом деле, ведь у него имелись налицо все гарантии достоверности. Если что и заставляло его задумываться, то исключительно последствия этого изумительного события.

   Теперь необходимо объяснить, чего мог потребовать для своего удовлетворения пытливый ум. Это необходимо даже для нашего дальнейшего рассказа, который приближается к моменту появления в мире Сына Девы Марии. Его мы уже однажды увидели - после того, как Валтасар в вифлеемской пещере благоговейно оставил Его на коленях Матери. Отныне чудесное дитя будет предметом наших постоянных упоминаний. Медленный, но верный ход событий, с которым мы имеем дело, будет все более приближать нас к Нему, пока мы не увидим Человека, без которого не может существовать мир. Из этого объяснения проницательный ум, вдохновленный верой, может вынести многое. Всегда были люди, необходимые известному народу в известный период его истории. Он же был необходим всему человечеству во все времена - в этом отношении Он единствен и божествен!

   Для шейха Ильдерима рассказ был уже не нов: он слышал его от трех мудрецов, и тогда, убежденный в его верности, принял в свидетельствовавших ему горячее участие, при том что оказывать помощь мудрецам при их бегстве от гнева Ирода было опасно. Теперь один из них снова сидел за его столом в качестве желанного гостя и уважаемого друга. Шейх Ильдерим, конечно, относился к его рассказу с полной верой, но, естественно, величие главного события в рассказе не оказывало на него того действия, не задевало его так чувствительно, как Бен-Гура. Он был араб, поэтому его интересы были более общи, в то время как Бен-Гур, израильтянин и иудей, был особенно заинтересован правдой событий. Надо вспомнить, что он с самой колыбели постоянно слышал о Мессии. В школах, в которых он учился, он познакомился со всем, что было известно о Его пришествии, заставлявшем избранный народ в одно и то же время надеяться, бояться и думать о собственной славе. Все пророки предвещали Его пришествие: оно служило и служит темой бесконечных толкований раввинов - в синагогах, в школах, в храме, во время поста и в праздники, в публичных и частных беседах. Народные учителя толковали о Нем до тех пор, пока, наконец, дети Авраама - куда бы ни бросила их судьба - не стали жить упованием на Мессию. Они твердо держались этого упования и сообразно ему устраивали собственную жизнь.

   Разумеется, между самими евреями о Мессии разгорались частые споры, но все они сводились к одному вопросу: когда Он должен прийти? Еще к одному вопросу относительно Мессии избранный народ относился с удивительным единодушием: явившись, Он станет Царем иудеев, их политическим вождем, их кесарем. С помощью Своего народа Он должен совершить завоевание всей земли, и тогда во имя Бога и для их блага Он вечно будет управлять ими. Эта вера фарисеев, дорогой читатель, превосходила мечты македонянина. Его мечты касались только земли, они же, не довольствуясь землей, переносили свои мечты и на небеса, то есть в их смелом, безграничном полете богохульного эгоизма всемогущий Бог действительно должен был снизойти к ним ради их выгоды и вечно служить им, как раб, пригвожденный к двери.

   Возвращаясь к Бен-Гуру, заметим, что в его жизни были два обстоятельства, благодаря которым ему удалось быть сравнительно свободным от влияний дерзкой веры своих соотечественников.

   Во-первых, его отец принадлежал к саддукеям, которые вообще могут быть названы либералами: они придерживались свободных взглядов в деле отрицания души, они были строгими хранителями и суровыми блюстителями закона, каким находили его в Книгах Моисея. Что же касается всякого рода прибавлений к этим Книгам со стороны раввинов, то к ним саддукеи относились с насмешливым пренебрежением.

   Саддукеи составляли, бесспорно, секту, но их религия была скорее философией, нежели вероисповеданием: они не отказывались от наслаждений благами жизни и видели много хорошего в язычестве. В области политики они представляли полную противоположность фарисеям. Естественно, что воззрения секты саддукеев сын унаследовал от отца вместе с его имуществом, и мы видели, как постепенно он усваивал эти воззрения, пока на помощь не явился второй спасительный случай.

   Для того чтобы лучше оценить влияние богатой пятилетней жизни в Риме на молодой ум и характер Бен-Гура, необходимо вспомнить, что великий город был в то время средоточием всевозможных народностей, местом политических и коммерческих собраний, а также необузданных наслаждений. К золотому столбу на форуме стекались живые потоки людей - то во мраке полной неизвестности, то в блеске неприступного великолепия. Если изысканные манеры, утонченность обращения, знания, славные подвиги и не производили на Бен-Гура особенного впечатления, то как мог он, сын Appия, переходя изо дня в день в течение долгого периода времени из прекрасной виллы близ Мизенума в приемные покои кесаря, не поддаться сильному влиянию того, что ему приходилось видеть царей, принцев, посланников, заложников и просителей из всех известных стран, покорно дожидающихся того рокового "да" или "нет", от которого зависело их существование. Эти собрания, наверное, не имели ничего общего со сборищами в Иерусалиме по случаю празднования Пасхи, однако когда Бен-Гуру случалось сидеть под пурпурной крышей величайшего цирка в качестве одного из трехсот пятидесяти тысяч зрителей, ему, вероятно, нередко приходило в голову, что, может быть, есть народы, заслуживающие по крайней мере божественного внимания, если не милосердия, - такие народы, которые, благодаря своим страданиям, и что еще хуже - безысходности своего положения, не имея ни малейшей надежды на лучшее будущее, были вполне достойны братски разделить обетование, данное его соотечественникам. Молодой человек не мог не заметить следующего. Нищета народа и его безнадежное положение не имели никакого отношения к религии. Его ропот и стоны не были направлены против богов, не роптал он и на недостаток в них. В густых лесах Британии друиды набирали себе последователей: Один и Фрея царили в Галлии, Германии и Гиперборейской стране, Египет вполне удовлетворялся своими крокодилами и Анубисом, персы поклонялись Ормузду и Ариману, одинаково ими почитаемыми, индусы в надежде на нирвану продолжали терпеливо шествовать сумрачными путями, начертанными Брахмой, прекрасные греки все еще воспевали богов Гомера, не забывая своей философии, между тем как в Риме боги считались самой обычной и незначащей вещью. Исходя из своего желания властители мира воздавали почести и совершали жертвоприношения то на одном алтаре, то на другом, восхищаясь ими же самими придуманным пандемониумом (место сборища злых духов). Они досадовали на ограниченное количество божеств, ибо, израсходовав их всех, стали обожествлять своих царей, воздвигая им алтари и поклоняясь в них. Нет, причиной людских несчастий была не религия, а дурное управление, всевозможные формы несправедливости и тирании. Пропасть, в которой находились люди, была ужасна, но, по существу, она носила политический характер. Всюду - в Александрии, Афинах, Иерусалиме - молились о появлении царя-полководца, а не нового предмета поклонения.

   Рассматривая такое положение дел через две тысячи лет, мы можем сказать, что спасение от всеобщего беспорядка могло явиться только в лице того, кто бы доказал, что он истинный и всемогущий Бог, пришедший в мир спасти людей. Но люди того времени, даже самые проницательные из них, возлагали все свои надежды на ниспровержение Рима: падет Рим - и последует спасение от неминуемых преобразований. Так думали они и поэтому молились, составляли заговоры, бунтовали, сражались и умирали, орошая землю сегодня кровью, завтра слезами, и всегда с одинаково печальными результатами.

   Остается прибавить, что Бен-Гур вполне разделял взгляды людей того времени, но не римлян. Пять лет пребывания в столице дали ему возможность увидеть бедствия порабощенных. Будучи в полной уверенности, что удручающее их зло - политического характера и может быть уничтожено только мечом, он первым начал готовиться к делу, когда придется прибегнуть к героическим средствам. В искусстве владеть оружием он достиг совершенства, но война имеет свои высшие задачи, и желающий успешно действовать на этом поприще не должен ограничиваться только умением колоть копьем и защищаться щитом - в сражении высшая задача полководца заключается в том, чтобы сплотить всех людей воедино и самому стать этим одним: истинный полководец как бы воин, вооруженный армией. Строя в своей жизни такие планы, Иуда думал также осуществить свою мечту - отомстить и за личные оскорбления, чего верней всего можно было достичь путем войны.

   Теперь легко понять то чувство, с каким он слушал Валтасара. Рассказ затронул в нем самые чувствительные струны. Его сердце сильно билось, еще сильней забилось оно, когда он заметил, что уже нимало не сомневается ни в правдивости рассказанного, ни в том, что так чудесно обретенный младенец действительно Мессия.

   Удивляясь тому, что Израиль остается глух к подобному откровению, а также тому, что сам он об этом до сих пор ничего не слышал, он задал себе самый существенный вопрос: "Для чего ниспослан младенец?" Извиняясь за то, что прерывает рассказ, Бен-Гур начал выведывать, какого мнения сам Валтасар на этот счет. Тот не заставил себя долго просить.

  

  

  

  

   Если бы я знал, где находится Мессия, - сказал Валтасар по обыкновению просто, серьезно и искренно, - я сейчас же отправился бы к Нему! Ни моря, ни горы не остановили бы меня.

   - Так ты пытался найти Его? - спросил Бен-Гур.

   - Первым делом с моей стороны, после того, как я покинул убежище, которым пользовался в пустыне, - Валтасар с благодарностью взглянул на Ильдерима, - было узнать, что сталось с младенцем. Но прошел целый год, а я не осмеливался возвратиться в Иудею, так как Ирод, находивший удовольствие в кровопролитии, все еще удерживал за собой престол. В Египте после моего возвращения несколько друзей уверовали в то чудесное, что я рассказал им о виденном и слышанном мной. Одни из них вместе со мной радовались рождению Спасителя, другие всегда были готовы слушать повествование о Нем. Некоторые из моих друзей по моей просьбе начали разыскивать младенца. Сперва они направились в Вифлеем и нашли там канну и пещеру, но управляющего, который сидел у ворот в ночь рождения, в ту ночь, когда мы шли за звездой, уже не было: царь сменил его, и с тех пор его более не видели.

   - Нашли же они какие-нибудь следы? - с жаром воскликнул Бен-Гур.

   - Да, следы, запечатленные кровью, - стонущую деревню и матерей, еще оплакивающих своих детей. Тебе должно быть известно, что Ирод, услышав о нашем бегстве, послал убить всех младенцев в Вифлееме. Не спасся ни один. Вера моих посланников утвердилась, но они вернулись ко мне, говоря, что младенец умер, убитый вместе с другими.

   - Умер! - воскликнул в ужасе Иуда. - Умер, говоришь ты?!

   - Нет, сын мой, я этого не говорю. Я сказал, что они, мои друзья, сказали мне, что младенец умер. Я не верил тогда этому слуху, не верю ему и теперь.

   - Значит, у тебя на этот счет есть какие-нибудь указания?

   - Вовсе нет, вовсе нет, - сказал Валтасар, опуская глаза. - Святой Дух сопровождал нас только до младенца. Когда мы вышли из пещеры, взглянув на дитя и отдав Ему дары, то сейчас же обратили свои взоры на звезду, но она исчезла, и мы поняли, что теперь предоставлены самим себе. Последнее внушение Бога, последнее, какое я помню, направило нас ради нашей безопасности к Ильдериму.

   - Да, - сказал шейх, нервно перебирая пальцами бороду. - Вы сказали, что посланы ко мне Духом Святым, я это помню.

   - Я не имею никаких указаний, - продолжал Валтасар, заметив уныние Бен-Гура, - но, мой сын, я много думал, думал целые годы, вдохновляемый верой, которая, уверяю тебя, призывая в свидетели Бога, во мне теперь так же сильна, как и в тот час, когда я услышал голос Духа Святого. Если хочешь послушать, я расскажу тебе, почему я верую в то, что младенец жив.

   Ильдерим и Бен-Гур взглядом выразили свое согласие, и, казалось, напрягли все свое внимание, приготовясь слушать Валтасара. Их внимание разделяли и слуги, которые подошли ближе к дивану и внимали рассказу. В палатке водворилась глубокая тишина.

   - Мы трое веруем в Бога.

   Произнося эти слова, Валтасар склонил голову.

   - И Он есть истина, - торжественно продолжал он. - Его слово - Бог. Холмы могут превратиться в прах, южные ветры могут высушить моря, но слово Его останется неизменным, потому что оно - истина. Его слова, обращенные ко мне на озере, были: "Благословен ты, сын Мизраима! Искупление наступает. С двумя другими людьми из отдаленных мест земли ты узришь Спасителя!" Я видел Спасителя - да будет благословенно Его имя! Но искупление, составляющее вторую часть обетования, еще должно наступить. Видишь ли, если младенец умер, то Того, Кому надлежит совершить искупление, не существует. Весь мир может превратиться в ничто, но как допустить то же по отношению к Божьему слову? По крайней мере, я не могу допустить этого.

   Он поднял в ужасе обе руки.

   - Искупление - дело, совершить которое родился младенец, и так как обетование остается в силе, то смерть не может оторвать Его от дела, пока оно не исполнено Им или, по крайней мере, пока Им не указан путь к его выполнению. Вот вам одно из оснований моей веры. Слушайте дальше.

   Добрый человек остановился.

   - Не хочешь ли выпить вина? Оно около тебя, - сказал почтительно Ильдерим.

   Валтасар выпил и, подкрепившись, продолжал:

   - Я видел, что Спаситель родился. По природе своей он подобен нам и подвержен нашим немощам, даже смерти. Примите это во внимание. Затем вы увидите, что дело Его - подвиг, для выполнения которого нужен муж мудрый, сильный, осторожный - муж, а не младенец. Чтобы стать таким мужем, младенец должен вырасти, как росли и мы. Подумайте теперь о тех опасностях, каким должна подвергнуться Его жизнь в долгий период времени от детства до зрелого возраста. Существующие власти - Его враги, Ирод - Его враг, а как отнесся бы к Нему Рим? Дабы Израиль не принял Его, надлежало во что бы то ни стало уничтожить младенца. Понимаете ли вы теперь, что самым лучшим способом спасти жизнь младенца в то время было скрывать Его. Вот почему я говорю себе в своей несокрушимой вере, которую ничто не поколебало: "Он не умер, но мы потеряли Его следы". Его дело осталось невыполненным, и Он появился снова. Вы видите теперь основания моей веры. Разве их недостаточно?

   Глаза Ильдерима сочувственно заблистали. Бен-Гур, выходя из своего уныния, сказал:

   - Я по крайней мере не могу их отвергнуть, но, пожалуйста, продолжай.

   - Хорошо, - начал он спокойно, - видя убедительность этих оснований, более того, видя, что воля Божья участвует в сокрытии младенца, я вооружился терпением и с верой стал ждать. - Он поднял свои глаза, полные святого упования, и рассеянно заключил:

   - Я и теперь дожидаюсь. Он живет, скрывая Свою великую тайну. Что из того, что я не могу отправиться к Нему или указать холм или долину, где Он пребывает. Он живет, может, как цветок, может, как уже зреющий плод, но благодаря вере в обетование и в разум Божий я знаю, что Он жив.

   Благоговейный трепет овладел Бен-Гуром, его сомнения исчезли.

   - Как ты думаешь, где Он? - спросил юноша тихо и нерешительно, как бы чувствуя на своих устах тяжесть священной тайны.

   Валтасар ласково взглянул на него и ответил, не совсем еще освободившись от своей задумчивости:

   - В моем доме у Нила, расположенном так близко к реке, что проплывающие мимо в лодках видят его отражение в воде, - в этом доме несколько недель тому назад я сидел и размышлял. Муж в тридцать лет, - говорил я себе, - уже должен возделать свое жизненное поле и как следует насадить его, потому что затем наступает зрелый период лета, едва достаточный для созревания посева. Младенцу, - продолжал я думать, - теперь уже двадцать семь: время для Его посева уже близко. И я задал себе тот же вопрос, сын мой, с каким ты обращаешься теперь ко мне, и ответил на него тем, что пришел сюда, на землю, которую твои предки получили от Бога. Где же Ему явиться, как не в Иудее? В каком городе Ему начать свое дело, как не в Иерусалиме? Кто же первым получит Его благословения, как не дети Авраама, Исаака и Иакова - излюбленные дети Господа?

   Если бы мне было повеление отправиться искать Его, я старательно обыскал бы все селения по восточным склонам гор Иудеи и Галилеи, опускающихся в долину Иордана. Может быть, и теперь, в этот самый вечер, Он, стоя у порога дома или на вершине горы, любуется закатом солнца, но с каждым днем приближается время, когда Он сам станет светом мира.

   Валтасар окончил рассказ. Все слушатели, даже хмурые слуги, под впечатлением его страстной речи содрогались, как будто в палатке перед ними неожиданно появился величавый призрак. Волнение улеглось не сразу. Сидевшие за столом погрузились в раздумье. Бен-Гур первым нарушил молчание.

   - Я вижу, добрый Валтасар, - сказал он, - тебе все удивительно благоприятствовало. Я вижу, что ты, действительно, мудрый человек. Выше моих сил выразить тебе мою благодарность за твой рассказ. Я предчувствую наступление великих событий и заимствую у тебя долю твоей веры. Но прошу тебя, доверши свой рассказ: объясни нам, в чем будет состоять миссия Того, Кого ты ожидаешь, Кого с этой ночи буду ждать и я, как подобает верующему сыну Иудеи. Он должен быть Спасителем, говоришь ты, но разве вместе с тем Он не должен быть и Царем Иудейским?

   - Сын мой, - со свойственной ему кротостью сказал Валтасар, - миссия Его есть божественная тайна. Причина же, побудившая меня проповедовать в Александрии и в деревнях по берегам Нила, направившая меня, наконец, в пустыню, где Дух Святой осенил меня, заключалась в нравственном падении человечества, которое, по моему мнению, произошло от того, что люди забыли Бога. Я скорбел о несчастиях людей, скорбел обо всех без исключения. Они пали так низко, что, мне казалось, один только Бог мог бы их спасти, если бы Ему угодно было взять на себя это дело. Я молился о том, чтобы Он явился, чтобы я удостоился узреть Его. "Твои добрые дела победили. Искупление наступает: ты узришь Спасителя" - так говорил мне голос. И с этим ответом я радостно направился в Иерусалим. Кто же может рассчитывать на искупление? Все без исключения. Но каким путем? Укрепляйся в вере, сын мой. Говорят, что счастья не будет до тех пор, пока не будет свергнут Рим с его холмов, то есть что современные бедствия происходят не от того, что люди забыли Бога, как об этом думаю я, но от дурных правителей. Нужно ли говорить, что правители никогда не отстаивали интересы религии? Сколько царей, о которых ты слышал, были лучше своих подданных? О нет, нет! Искупление не может иметь политических целей - низвергнуть правителей и государей, освободить их места, чтобы другие заняли их и пользовались ими. Предполагать, что такова Его миссия, значит сомневаться в премудрости Божьей. Я говорю тебе словами одного слепца, обращенными к другому: "Тот, Кто придет, будет Спасителем душ, и искупление предполагает Бога, сходящего на землю, и справедливость как необходимое условие пребывания Его на ней".

   На лице Бен-Гура ясно выразилось разочарование. Голова его опустилась, и хотя он не был согласен с Валтасаром, но все-таки не чувствовал себя способным в эту минуту оспаривать мнение египтянина. Не то было с Ильдеримом.

   - Клянусь величием Бога! - воскликнул он горячо. - Такое решение противно обыкновенному порядку вещей. Раз установившиеся привычки людей не могут быть изменяемы, нужно, чтобы во главе каждого общества стоял вождь, облеченный властью, иначе преобразования невозможны.

   Валтасар спокойно встретил эту вспышку.

   - Ты судишь, добрый шейх, на основании человеческого разума, но забываешь, что искупление освободит нас именно от наших человеческих заблуждений. Человек в качестве подданного служит честолюбию царя, Бог же печется о спасении души человека.

   Ильдерим хотя молчал, но качал головой, не желая соглашаться с ним. Что касается Бен-Гура, то он обдумывал приведенные Валтасаром доводы.

   - Отец, - позволь мне так называть тебя, - сказал он, - о ком тебе следовало спросить в воротах Иерусалима?

   Шейх одобрительно взглянул на Бен-Гура.

   - Мне нужно было спросить у народа, - спокойно сказал Валтасар, - где родившийся Царь Иудейский.

   - И ты видел Его в Вифлеемской пещере?

   - Мы видели Его и поклонились Ему, поднеся наши дары: Мельхиор - золото, Гаспар - ладан, а я - смирну.

   - Когда ты говоришь об этом событии, отец, то, слушая тебя, нельзя не соглашаться с тобой, но я не могу понять, каким царем должен стать младенец, - я не могу отделить царя от его власти и обязанностей.

   - Сын мой, - сказал Валтасар, - мы обыкновенно рассматриваем то, что нам попадается под ноги, не замечая более важного, если оно удалено от нас. Ты видишь только титул "Царь Иудейский", но если ты попытаешься проникнуть в тайну, скрытую за ним, камень преткновения исчезнет сам собой. Титул - звук пустой. Твой Израиль видел лучшие дни - дни, когда Бог любяще называл твоих соотечественников Своим народом и обращался к нему через пророков. Тогда же Он обещал ему Спасителя, которого я видел, - обещал как Царя Иудейского. Естественно, что появление Его должно согласоваться с обещанием. Теперь понятно тебе, почему я так вопрошал о Нем у ворот Иерусалима? Подумай, что значит даже с мирской точки зрения унаследовать достоинство Ирода? Разве Бог не мог дать Своему избраннику большего? Если ты думаешь, что всемогущий Отец, нуждаясь в титулах, прибегает к заимствованиям у людей, то почему же мне не было приказано свыше спросить, например, хотя бы о кесаре? Прошу тебя, вдумайся глубже в предмет нашего разговора. Спроси лучше, царем чего будет Тот, Которого мы ожидаем. В этом, сын мой, заключается ключ к тайне, без которого ни один человек не поймет ее.

   Валтасар набожно поднял глаза.

   - В мире есть царство не от мира сего, хотя оба они нераздельны и немыслимы одно без другого, - царство, обширностью своей превосходящее все моря и земли и безграничное, как вечность. Существование его так же несомненно, как и то, что в груди каждого из нас бьется сердце, и мы, не замечая того, живем с ним со дня нашего рождения до самой смерти. Для человека оно недоступно, пока он не познает своей души, ибо царство это не есть царство плоти, но духа, и господство его полно великой, несравненной, беспредельной славы.

   - Ты говоришь загадками, - сказал Бен-Гур, - я не слышал о таком царстве.

   - Я тоже не слышал, - сказал Ильдерим.

   - А я больше ничего не могу сказать, - прибавил Валтасар, опуская глаза. - Что это за царство, для чего оно и как его достичь - никто не может познать этого, пока не придет младенец и не воцарится в нем. Он несет с собой ключи от невидимых врат, которые Он раскроет для Своих избранных, и в их числе будут все возлюбившие Его, ибо только для них настанет искупление.

   Наступило долгое молчание, которое Валтасар принял за окончание разговора.

   - Добрый шейх, - сказал он мягко, - завтра или через день я отправлюсь в город. Моей дочери хочется взглянуть на приготовления к ристалищу. Я скажу тебе потом о дне нашего отъезда, а с тобой, сын мой, мы еще увидимся. Мир вам обоим, спокойной ночи!

   Все встали из-за стола. Шейх и Бен-Гур провожали глазами египтянина, пока его выводили из палатки.

   - Шейх Ильдерим, - сказал Бен-Гур, - сегодня ночью я услышал много странного - все это надо обдумать.

   - Иди, и потом я приду к тебе.

   Они опять омыли руки, после этого по знаку хозяина слуга принес Бен-Гуру сандалии, и он вышел.

  

  

  

  

   Неподалеку от двора росла группа пальм, отбрасывавшая тень частью на воду, частью на землю. С деревьев раздавалась приветственная песнь соловья. Бен-Гур остановился его послушать. Во всякое время это пение рассеяло бы назойливые мысли, но рассказ египтянина был так чудесен и так взволновал его, что Бен-Гур, подобно рабочему, изнемогающему под тяжелым бременем, не мог наслаждаться музыкой - его ум и тело жаждали отдыха.

   Ночь была тиха, поверхность воды невозмутимо спокойна. Старые звезды одна за другой стали показываться на востоке, каждая на своем обычном месте. Лето царило везде - на земле, на озере и на небе. Все чувства Бен-Гура были возбуждены, воля подавлена, разгоряченное воображение усиленно работало. Эти пальмы, небо, воздух вызывали у него представление о той далекой жаркой стране, куда удалился Валтасар. Озеро с неподвижной поверхностью напомнило ему другое такое же озеро в пустыне, на берегу которого этот добрый человек стоял и молился, когда ему явился лучезарный Дух. А что, если чудо повторится - повторится для него? Он страшился и вместе с тем жаждал этого, даже ждал видения. Мало-помалу его возбуждение стало ослабевать, он начал приходить в себя и наконец почувствовал, что способен рассуждать.

   Цель его жизни была определена. Обдумывая ее, Бен-Гур замечал в ней один пробел, который он не мог ни заполнить, ни обойти, - пробел ужасный, как пропасть. Стоя на одном ее краю, он мог только смутно видеть противоположную сторону. Если он, сделавшись начальником, проявит такую же опытность, какую проявлял, будучи воином, то к чему он должен направить свои усилия? К революции? Конечно, она необходима, но ход революции всегда один и тот же, и чтобы вербовать приверженцев, всегда нужен, во-первых, предлог для вербовки, а во-вторых, какая-нибудь осязаемая практическая цель. Вообще храбро сражается тот, кому есть за что мстить, но еще храбрее тот, кто, побуждаемый местью, постоянно имеет в виду славную победу, которая сулит ему исцеление ран, награду за храбрость или память и признательность потомства в случае смерти. Чтобы выяснить, насколько для приверженцев обаятельна цель и велика вера в успех, Бен-Гуру необходимо было знать их, чтобы обратиться к ним, когда будет достаточно подготовлена почва для действия. Очень естественно, что приверженцами окажутся его соотечественники: оскорбление Израиля есть личное оскорбление для каждого из сынов Авраама, и каждый обиженный носит в себе вдохновляющий стимул. Итак, причина для мести налицо, но цель - какова должна быть цель? Посвящая обсуждению этой части своего плана целые часы и даже дни, он обыкновенно приходил только к общей, неясной, сомнительной идее национальной свободы. Может ли эта идея служить достаточным стимулом? Отрицательный ответ в корне убил бы его надежды, но он боялся сказать и "да", так как ответ этот не удовлетворял его. Он знал силы этого страшного врага и его искусство, превосходящее собой даже силу. Если бы можно было заключить всеобщий союз, но - увы! - это невозможно. Можно надеяться только - как долго и серьезно он останавливался над этим "только" - на героя, который возглавил бы одну из порабощенных наций и своими воинскими подвигами прогремел бы по всей земле. Какой бы славой тогда покрылась Иудея, если бы она оказалась второй Македонией с новым Александром! Опять увы! Между раввинами еще возможна храбрость, но уж никак не дисциплина. Ему вспомнилась насмешка Мессалы, когда они были в саду Ирода: "Все, что вы завоевываете в течение шести дней, в седьмой вы теряете". Встречаясь с этим препятствием и не имея сил преодолеть его, Бен-Гур всегда отступал назад и, сознавая свое бессилие, готов был отказаться от всего, надеясь только на случайность. Явится герой или нет - одному Богу известно. Понятно теперь, какое впечатление произвел на Бен-Гура рассказ Маллуха об истории Валтасара. Он слушал его с необычайной радостью и надеждой, что в этом заключается разгадка всех его затруднений. Вот, наконец, найден так долго ожидаемый герой, и этот герой - сын народа Израиля и вместе с тем Царь иудеев, а с ним, конечно, войско!

   Но ведь царь не может быть без царства! Он должен быть таким же славным воином, как Давид, мудрым и блестящим правителем, как Соломон, и царство Его должно обладать таким могуществом, о которое разобьется Рим. Его предсмертная агония сменится возрождением, и наступит мир, предполагающий вечное господство иудеев. Сердце Бен-Гура сильно билось, как будто он уже видел Иерусалим столицей мира и на Сионе трон всемирного владыки.

   Для энтузиаста было редким счастьем, что он встретил в палатке шейха человека, лицезревшего Царя. Бен-Гур видел этого счастливца, слушал его и мог узнать от него все, что касалось будущих перемен и времени, когда должно произойти великое событие. Если это свершится скоро, он должен будет отказаться от похода с Максентием и приняться за организацию и вооружение приверженцев своей идеи, чтобы Израиль был готов к наступающему великому дню возрождения.

   Удовлетворял ли Бен-Гура чудесный рассказ Валтасара? Нет, от него на будущее ложилась тень великой неизвестности, которая - заметь это, читатель! - покрывала более царство, нежели Царя. "Что это за царство? Каким оно должно быть?" - в раздумье спрашивал себя Бен-Гур.

   Так рано возникли вопросы, которым суждено было сопровождать младенца до самой смерти и даже пережить Его на земле, Его, непонятого в свое время, служащего предметом пререканий в наше, загадку для всех, кто не понимал или не понимает сейчас, что в каждом человеке бессмертная душа совмещается со смертным телом.

   "Каким оно должно быть, это царство?" - спрашивал Иуда.

   &nb