Уоллес Льюис - Бен-Гур

  

   В домик Бен-Гур вошел один - Маллух остался за дверью. Комната была та же самая, в которой он и прежде виделся с Симонидом, и в ней ничего не изменилось, за исключением разве того, что теперь возле кресла стоял высокий, выше человеческого роста, тонкий столбик из полированной бронзы, укрепленный в широкой деревянной подставке, державший на своих передвижных рожках шесть или семь серебряных лампад, которые были зажжены. Яркий свет их позволял видеть и филенчатые стены, и карниз с его рядами золоченых шаров, и купол, окрашиваемый слюдой в тусклый фиолетовый цвет.

   Сделав несколько шагов, Бен-Гур остановился.

   В комнате было три человека, и глаза их были устремлены на него. То были Симонид, Ильдерим и Эсфирь.

   Он тоже смотрел на них, как бы желая найти ответ на вопрос, какое у них могло быть к нему дело. И насторожив все свои чувства, он старался быть как можно более спокойным, так как за первым вопросом у него возник другой: были они его друзьями или врагами?

   Наконец, глаза его остановились на Эсфири.

   Мужчины, встречая его взоры, отвечали ему дружелюбными взглядами, на ее же лице проглядывало нечто большее, чем просто ласка, нечто слишком духовное, чтобы поддаться определению, но что и без того проникло в глубину его души.

   Говорить ли тебе, добрый читатель, что, смотря на нее, он сравнивал двух девушек? Сравнение это было мимолетно и, как всегда в подобных случаях, не привело ни к какому результату.

   - Сын Гура...

   Гость обернулся к говорившему.

   - Сын Гура, - медленно и отчетливо повторил это обращение Симонид, как бы желая запечатлеть все значение его в сознании того, кто больше всех из присутствовавших был заинтересован в понимании его, - да будет с тобой мир Бога отцов наших, прими его от нас.

   Говоривший сидел в своем кресле. Оттуда виднелась эта царственная голова с бескровным лицом, с властным взором, под влиянием которого посетители забывали о его обезображенном теле. Из-под белых бровей смотрели на Бен-Гура упорно, но не гневно большие черные глаза. Прошло мгновение, и говоривший скрестил руки на груди. Это телодвижение вместе с приветствием не осталось непонятым.

   - Симонид, - отвечал Бен-Гур, сильно взволнованный, - священный мир, предлагаемый тобой, принят. Я возвращаю его тебе, как сын отцу. Пусть установится между нами полное понимание.

   Так деликатно старался он отклонить от себя покорность купца и на месте отношений господина и слуги установить другие, более высокие и святые.

   Симонид опустил руки и, обращаясь к Эсфири, произнес:

   - Дочь, предложи господину сиденье.

   Она поспешно принесла скамью, остановилась и покраснела, смотря то на Бен-Гура, то на Симонида, и от Симонида обратно переводя взор на Бен-Гура. Они же выжидали, и тот и другой отклоняя от себя главенствующее положение. Когда молчание стало затруднительным, Бен-Гур сделал несколько шагов и принял от нее сиденье. Подойдя к креслу, он поместил его у ног купца.

   - Я сяду здесь, - сказал он.

   Его глаза встретились с ее глазами только на одно мгновенье, но оба они от этого взгляда почувствовали себя лучше. Он прочел в ее взоре благодарность, она в его - великодушие и скромность.

   Наклонив голову, Симонид выразил свое согласие.

   - Эсфирь, дитя мое, принеси мне документы, - сказал он со вздохом облегчения.

   Она подошла к одной из стенных филенок, открыла ее и, вынув оттуда сверток папирусов, принесла и подала его отцу.

   - Ты хорошо сказал, сын Гура, - начал Симонид, разворачивая исписанный папирус. - В предупреждение требования, которое должно быть предъявлено тобой, хотя бы ты и отвергал это, вот мой отчет; он заключает в себе все, что нам необходимо для надлежащего понимания нашей ситуации. Для этого, казалось бы, требуются только две вещи: первое - определение имущества, второе - определение наших отношений. Отчет уяснит и то и другое. Не угодно ли тебе прочесть его сейчас?

   Бен-Гур взял документы, но при этом взглянул на Ильдерима.

   - Ничего, - сказал Симонид, - шейх не помешает читать. - Отчет, как ты увидишь, по своей сущности требует свидетеля. В конце его, на том месте, где обыкновенно подписываются, ты найдешь подпись "Ильдерим, шейх". Ему известно все. Он друг тебе. Кем он был для меня, тем он будет и для тебя.

   Симонид взглянул на араба и приветливо кивнул ему. Последний с важностью возвратил поклон, добавив: "Ты сказал верно".

   Бен-Гур ответил:

   - Я уже знаю цену его дружбы, но мне еще предстоит доказать, что я достоин ее.

   И тотчас же он заметил:

   - Когда-нибудь после, о Симонид, я внимательно прочту эти документы. Теперь же возьми их, и если ты не чувствуешь себя слишком утомленным, познакомь меня с их содержанием.

   Симонид взял сверток обратно.

   - Эсфирь, поди сюда, встань рядом со мной и держи документы, чтобы мне не смешаться.

   Она заняла место у его кресла, правой рукой слегка обняв отца, так что казалось, будто отчет отдавался ими обоими.

   - Этот, - заговорил Симонид, разворачивая первый лист, - показывает то количество денег, которое осталось в моих руках после смерти твоего отца, - сумму, спасенную от римлян. Имущества не было спасено никакого, одни только деньги, да и те избежали рук разбойников благодаря нашему еврейскому обычаю хранить их в векселях. Спасенная сумма, после того как я реализовал ее, собрав по мелочам из Рима, Александрии, Дамаска, Карфагена и других торговых местностей, составила сто двадцать талантов иудейской монетой.

   Он передал лист Эсфири и взял следующий.

   - Эту сумму, сто двадцать талантов, я внес в свой дебет. Познакомься теперь с моим кредитом. Я употребляю это слово, как ты увидишь, по отношению к прибыли, вырученной мной от употребления этих денег.

   Затем из отдельных документов он прочел итоги, которые, если отбросить подробности, составят следующее:

  

Кредит
В судах			60	талант.
товарах на складе			110
в пути			75
верблюдах, лошадях и т. п.			20
торговых помещениях			10
векселях			54
наличности и подл. к уплате			224
---	------	--
Итого		553	таланта

  

   - Теперь к этим пятистам пятидесяти трем талантам, вырученным мной, прибавь первоначальный капитал, оставшийся у меня от твоего отца, и у тебя получится шестьсот семьдесят три таланта, - таким образом ты, сын Гура, оказываешься богатейшим человеком на свете.

   Он взял от Эсфири папирус и, удержав один из его листов, остальные свернул и передал Бен-Гуру. Гордость, проглядывавшая в нем при этом, не была оскорбительна: причиной ее могло быть сознание честно выполненного долга. Он мог гордиться Бен-Гуром, вовсе не думая о себе.

   - И нет для тебя ничего, - прибавил он, понизив голос, но не опуская глаз, - нет для тебя теперь ничего невозможного.

   Момент этот был полон захватывающего интереса для всех присутствовавших. Симонид опять скрестил руки на груди. Эсфирь была полна страха, Ильдерим пребывал в нервном возбуждении. Никогда человек не подвергается столь сильно искушению, как при избытке счастья.

   Приняв свиток, Бен-Гур поднялся, борясь с охватившим его волнением.

   - Все это для меня то же, что свет небесный, ниспосланный на смену ночи, которая длилась так долго, что я боялся, что ей не будет конца. Она была так непроглядна, что я потерял всякую надежду увидеть свет, - сказал он хриплым от волнения голосом. - Прежде всего я благодарю Господа, не покинувшего меня, а потом и тебя, о Симонид! Твоя честность перевешивает жестокость других и служит искуплением нашего человеческого естества. "Нет для меня ничего невозможного". Да будет так! Неужели я могу допустить, чтобы в этот момент моей жизни, дающий мне такие могущественные права, - чтобы в этот момент хотя бы один человек мог превосходить меня в великодушии. Будь же моим свидетелем, шейх Ильдерим. Обрати внимание на слова, которые ты сейчас услышишь, и запомни их. Выслушай меня и ты, Эсфирь, добрый ангел этого благородного мужа.

   Он протянул к Симониду руку, державшую сверток.

   - Все перечисленное в этом отчете, все без исключения: суда, дома, товары, верблюды, лошади, деньги - я возвращаю тебе, Симонид: отдаю в твое полное распоряжение и навеки закрепляю за тобой и твоей семьей.

   Эсфирь улыбнулась сквозь слезы. Ильдерим быстро схватил себя за бороду, и глаза его засверкали, как агаты. Один Симонид оставался спокоен.

   - Закрепляю навеки за тобой и за твоей семьей, - продолжал Бен-Гур с большим самообладанием, - за одним исключением и при одном условии.

   Все слушатели при этих словах затаили дыхание.

   - Сто двадцать талантов, принадлежавших моему отцу, ты возвратишь мне...

   Лицо Ильдерима просветлело.

   - И ты должен стать моим союзником в поисках моей матери и сестры, ничего не щадя из того, что принадлежит тебе, на издержки, которые могут для этого потребоваться, так же, как и я не буду щадить ничего из принадлежащего мне.

   Симонид был сильно взволнован. Протянув вперед руку, он сказал:

   - Я вижу твою душу, сын Гура, и благодарю Бога, что Он послал мне тебя таким, каков ты есть. Если я честно служил твоему отцу при его жизни и служу его памяти, то не бойся, что я не сумею служить и тебе, но я должен заявить, что не допускаю сделанного тобой исключения.

   Затем, взяв отложенный документ, он добавил:

   - Ты не получил еще всего отчета. Вот возьми это и читай - читай вслух.

   Бен-Гур взял дополнение и прочел:

   Отчет Симонида, управляющего имуществом, о рабах Гура:

  

   1) Амра, египтянка, заведующая дворцом в Иерусалиме.

   2) Симонид, управитель в Антиохии.

   3) Эсфирь, дочь Симонида.

  

   Сколько Бен-Гур ни думал о Симониде, ему ни разу не приходила в голову мысль, что по закону дочь разделяет положение отца. В его думах прелестная Эсфирь всегда представлялась соперницей египтянки и предметом возможной любви. Пораженный этим неожиданным открытием, он покраснел и взглянул на нее, и она, тоже покраснев, под его взором опустила глаза. И в то время как документ сам собой сворачивался в трубку, он сказал:

   - Человек с шестьюстами талантами действительно богат и может делать что захочет; но ум, сумевший накопить это богатство, и сердце, оставшееся при этом непорочным, - сокровища гораздо более ценные и редкие, чем даже эта несметная сумма денег. О, не бойся, Симонид, и ты, прелестная Эсфирь. Шейх Ильдерим да будет свидетелем, что с момента, как вы объявили себя моими рабами, я объявляю вас свободными, и эти слова мои я готов засвидетельствовать письменно. Довольно ли этого и не могу ли я сделать нечто большее?

   - Сын Гура, - сказал Симонид, - ты делаешь нам рабство легким, но я ошибся, сказав, что ты можешь все. Нет, ты не можешь освободить нас по закону, потому что я раб навсегда. Твой отец подвел меня однажды к двери и в ухе моем до сих пор остался след от шила.

   - Неужели же мой отец сделал это?

   - О, не осуждай его, - поспешно прервал его Симонид. - Он принял меня в вечные рабы, потому что я умолял его об этом. И никогда мне не пришлось раскаиваться, что я заплатил эту цену за Рахиль, мать моей дочери. Рахиль не соглашалась на иных условиях стать моей женой.

   - Разве она тоже была вечной рабой?

   - Да.

   Бен-Гур шагал по комнате, мучаясь сознанием, что бессилен исполнить желаемое.

   - Я был богат, - сказал он, вдруг остановившись. - Я был богат дарами щедрого Аррия. Теперь к этому присоединяется еще большее состояние и ум, сумевший создать его. Неужели в этом не проявляется воля Бога? О, будь моим советником, Симонид! Помоги мне видеть правый путь и следовать по нему. Помоги мне быть достойным имени Гуров и быть на деле для тебя тем, кем ты являешься для меня по букве закона. Да, я всегда буду твоим слугой.

   Лицо Симонида просияло.

   - О, сын моего покойного господина! Я не только буду помогать, но я буду служить тебе всеми силами ума и сердца. Телесной силы у меня нет. Тело мое искалечено ради твоего дела, но умом и сердцем я готов служить тебе. Клянусь престолом Господа Бога и дарами на Его алтаре. Только сделай меня формально тем, чем я самовольно был до сих пор.

   - О, конечно, - поспешно согласился Бен-Гур.

   - Все заботы о твоем имуществе будут лежать на мне как на твоем управителе.

   - Считай себя отныне моим управителем! Нужно ли, чтобы я письменно подтвердил это?

   - Нет, достаточно одного твоего слова. Так было с твоим отцом, и мне не нужно большего от сына. А теперь для полного соглашения...

   - Я со своей стороны на все согласен, - сказал Бен-Гур.

   - А ты, дочь Рахили, говори! - сказал Симонид, снимая ее руку со своего плеча.

   Эсфирь отошла от отца и стояла с минуту в нерешительности, то краснея, то бледнея. Затем, направившись к Бен-Гуру, сказала ему с той женственностью, которая так полна прелести:

   - Я не лучше матери, а так как ее уже нет, то, молю тебя, господин, дозволь мне служить моему отцу.

   Бен-Гур взял ее руку и, отведя Эсфирь обратно к креслу, сказал:

   - Ты доброе дитя. Делай так, как желаешь.

   Симонид снова положил ее руку к себе на плечо, и на время в комнате водворилось молчание.

  

  

  

  

   Симонид приподнял голову и, окинув всех взором господина, спокойно сказал:

   - Ночь близится, а нам еще предстоит поговорить. Вели же, Эсфирь, принести нам подкрепиться.

   Она позвонила. В ответ появилась прислуга с хлебом и вином и обнесла ими всех присутствующих.

   - С моей стороны, добрый господин, - продолжал Симонид, когда все закусили, - высказано еще не все. Отныне наши жизни должны течь вместе, подобно встретившимся и слившимся потокам. Я полагаю, что они будут течь лучше, если в небе над ними не будет ни малейшего облачка. Прошлый раз ты оставил мой дом, предполагая, что я отрицаю твои права, признанные мной теперь без малейшего сомнения, но в действительности я и тогда признал тебя. Свидетельница этого - Эсфирь, а Маллух может подтвердить, покидал ли я тебя с тех пор.

   - Маллух! - воскликнул Бен-Гур.

   - Человек, прикованный к креслу, как я, если хочет двигать миром, от которого он так жестоко удален, должен иметь много длинных рук. Одной из таких, и при том лучшей, является Маллух. Иногда, - он с благодарностью взглянул на шейха, - я пользуюсь и другими добрыми сердцами, подобно великодушному Ильдериму, доброму и храброму. Пусть он скажет себе, отвергал ли я или забывал ли я тебя когда-нибудь.

   Бен-Гур взглянул на араба.

   - Итак, это он, добрый Ильдерим, сказал вам обо мне?

   Глаза Ильдерима заблистали, и он в знак подтверждения кивнул головой.

   - Как, не испытав, можем мы узнать человека? - сказал Симонид. - Я узнал тебя, господин мой, и тотчас же признал в тебе сходство с твоим отцом, но что ты за человек, я не мог знать. Есть люди, для которых богатство служит проклятием. Принадлежишь ли ты к их числу? Чтобы узнать это, я послал Маллуха, и он был в данном случае моими глазами и ушами. Не осуждай его за это. Все, что он сообщил, было в твою пользу.

   - Я и не думаю осуждать его, - заметил Бен-Гур. - В твоей доброте заключалась и мудрость.

   - Твои слова радуют меня, - сказал купец, - очень радуют. Таким образом рассеялись все мои опасения относительно могущих встретиться недоразумений, и наши воды могут свободно течь одной рекой по направлению, которое укажет им Господь Бог.

   После перерыва он продолжал:

   - Мне хочется теперь поговорить по душам. Ткач сидит и ткет; челнок движется, размер ткани все увеличивается, рисунок обозначается ярче, а ремесленник тем временем дремлет и дремлет. Так возрастало в моих руках богатство, и я часто сам удивлялся успеху. Казалось, кто-то помимо меня покровительствовал всем моим предприятиям и охранял их. Самумы (сухой знойный ветер), губившие караваны в пустыне, как бы обходили мои. Бури, разбивавшие корабли, только быстрее пригоняли мои к пристани. Удивительнее же всего было то, что я, зависящий от других, прикованный к одному месту, как неживое существо, никогда не терпел ни малейшей потери ни от одного из помощников. Стихии как бы склонялись служить мне, и все слуги были донельзя верны.

   - Это удивительно, - сказало Бен-Гур.

   - Так шли дела, и я, наконец, пришел к тому же заключению, что и ты, мой господин: такова Божья воля, и, подобно тебе, задавал себе вопрос "Ради чего?" Разум всегда имеет цель. Верховный же разум всегда проявляет себя во имя чего-нибудь. Все эти годы я носил этот вопрос в своем сердце, дожидаясь ответа. Я был вполне уверен, что если успехом моих предприятий руководит Бог, то Он в надлежащее время проявит свойственным Ему образом ту цель, во имя которой Он содействует мне, и пути Его станут так же ясно видны, как выбеленный дом, стоящий на вершине холма. И мне кажется, что цель Его ясна мне теперь.

   Бен-Гур слушал, напрягая все свое внимание.

   - Много лет прошло с тех пор, как однажды я вместе с твоей матерью, Эсфирь, - она была еще со мной, прекрасная, как утро над старой оливой, - сидел у дороги на север от Иерусалима, близ гробницы царей. И вот на громадных белых верблюдах появились три всадника, каких я никогда еще не видел в Священном Городе. Люди же были чужестранцы из далеких стран. Первый из них остановился и задал мне вопрос: "Где родившийся Царь Иудейский?" и как бы для того, чтобы еще более усилить мое удивление, добавил: "Мы видели Его звезду на востоке и пришли поклониться Ему". Я не мог понять, чего они хотят, но последовал за ними до Дамасских ворот. И к каждому встречному, даже к страже у ворот, они обращались с тем же вопросом. И все, слышавшие его, удивлялись подобно мне. Со временем я забыл это обстоятельство, хотя о нем много говорили как о предзнаменовании Мессии. Увы, увы! Что мы за дети, даже мудрейшие из нас! Часто проходят столетия, прежде чем Бог открывает Себя людям. Ты видел Валтасара?

   - Да, и слышал его рассказ, - отвечал Бен-Гур.

   - Чудо, истинное чудо! - воскликнул Симонид. - Когда он передавал его мне, добрый господин, казалось, что я слышу столь долго ожидаемый ответ: Божья цель прояснилась мне. Беден будет Царь при Своем появлении - беден и без друзей, без свиты, без войска, не имея ни городов, ни крепостей, явится Он водворить царство и стереть с лица земли Рим. Смотри, смотри, господин мой! Ты силен, владеешь оружием, одарен богатством. Пользуйся дарами, ниспосланными тебе Богом. Разве Его дело - не твое? И разве может быть для человека слава превыше этой?

   - Но Его царство, - горячо возразил Бен-Гур, - есть, по словам Валтасара, царство душ.

   Национальная гордость была сильно развита в Симониде, и потому улыбка презрения появилась на его устах.

   - Валтасар был свидетелем дивных дел, и когда он говорит о них, я вынужден верить ему. Но он сын Мизраима и даже не прозелит. Трудно предположить, что он имеет ясные познания о том, как Бог явит Себя Израилю. Пророки получали непосредственные откровения с неба, и если даже его откровение от Бога, то оно - одно, а у пророков их было много. Бог всегда неизменен, и потому я должен верить пророкам. Эсфирь, принеси Тору.

   Он продолжал, не дожидаясь ее возвращения:

   - Можно ли пренебрегать, господин мой, свидетельством моего народа? Пройди от Тира, лежащего на севере у моря, до столицы Эдома на юге пустыни, и любой человек, хотя бы едва знакомый с псалмами, каждый, подающий милостыню в храме, каждый, вкусивший когда-либо пасхального агнца, скажет тебе, что царство, которое Царь явится устроить для нас, сынов завета, - есть царство, подобное царству отца нашего Давида. "Откуда же у них эта уверенность?" - спросишь ты.

   Эсфирь вернулась с большим количеством свертков, бережно завернутых в темно-коричневое полотно с изящными золотыми надписями.

   - Подержи их, дочка, пока я не спрошу, - сказал он ей нежным голосом и продолжал. - Было бы долго повторять имена тех святых людей, которые, по Божьему промыслу, следовали за пророками, писали и поучали со времени пленения, тех мудрецов, что заимствовали свой свет от Малахии, последнего из числа пророков, великие имена которых вечно повторяют нам в синагогах Гиллель и Шемайя. Хочешь ли ты вопросить их о царстве? Царь стада в книге Еноха - кто? Очевидно, Тот, о Котором мы ведем речь? И Ему воздвигнут престол, и Он потрясет землю, и остальные цари свергнуты будут с престолов, а бичи Израиля - ввергнуты в печь огненную, где столбы пламени пожрут их. Псалмопевец говорит о Соломоне: "Боже! даруй царю Твой суд и сыну царя Твою правду, да судит праведно людей Твоих... <...> ...и поклонятся ему все цари; все народы будут служить ему... и благословятся в нем все племена земные; все народы ублажат его". Послушай теперь одного из величайших пророков, Ездру, этого второго Моисея, вопроси, кто в ночных его видениях тот лев, что человеческим языком говорит орлу, то есть Риму: "Ты судил землю не по правде; ты утеснял кротких, обижал миролюбивых, любил лжецов, разорял жилища тех, которые приносили пользу, и разрушал стены тех, которые не делали тебе вреда. <...> Поэтому исчезни ты... чтобы отдохнула вся земля и освободилась от твоего насилия, и надеялась на суд и милосердие своего Создателя". И вслед за этим орел исчез. Конечно, господин мой, и этих свидетельств достаточно! Но путь к вершине источника открыт. Эсфирь, дай вина и затем Тору.

   - Веришь ли ты, господин, в пророков? - спросил он, испив вина. - О, конечно, да, ибо такова была вера всего твоего рода. Подай же мне, Эсфирь, Книгу пророчеств Исаии.

   Он взял один из развернутых ею свертков и начал читать: "Народ, ходящий во тьме, увидит свет великий; на живущих в стране тени смертной свет воссияет. Ибо Младенец родился нам - Сын дан нам; владычество на раменах Его... Умножению владычества Его и мира нет предела на престоле Давида и в царстве его, чтобы Ему утвердить его и укрепить его судом и правдою отныне и до века".

   - Веришь ли ты пророкам, господин?.. Теперь, Эсфирь, дай Книгу Пророка Михея.

   Она подала ему требуемый сверток. "И ты, - читал он, - Вифлеем-Ефрафа, мал ли ты между тысячами Иудиными? из тебя произойдет Мне Тот, Который должен быть Владыкою в Израиле...".

   - Это то самое дитя, Которого видел Валтасар и Которому он поклонился в пещере. Веришь ли ты пророкам, господин? Дай мне слова Иеремии, Эсфирь.

   И, получив требуемый сверток, он продолжил чтение: "Вот наступят дни, говорит Господь... возвращу Давиду Отрасль праведную, и будет производить суд и правду на земле. В те дни Иуда будет спасен, и Иерусалим будет жить безопасно...".

   - Воцарится Царь, он будет Царем, господин мой! Веришь ли ты пророкам?.. Теперь подай мне слова сына Иудина, чуждого малейшего подозрения.

   Эсфирь подала ему Книгу Пророка Даниила.

   - Слушай, господин мой, - сказал Симонид. - "Видел я в ночных видениях, вот, с облаками небесными шел как бы Сын человеческий... И Ему дана власть, слава и царство, чтобы все народы, племена и языки служили Ему; владычество Его - владычество вечное, которое не прейдет, и царство Его не разрушится".

   - Довольно. Я верю! - воскликнул Бен-Гур.

   - И что же? - спросил Симонид. - Если Царь придет бедным, неужели же господин мой не уделит ему из своих богатств?

   - Уделить?.. О, я отдам ему все до последнего шекеля и до последнего вздоха. Но зачем говорить, что он придет бедным?

   - Дай мне, Эсфирь, слова Господа, изреченные Им через Захарию! - сказал Симонид.

   Она передала ему один из свертков.

   - Послушай, как Царь войдет в Иерусалим.

   И он читал: "Ликуй от радости, дщерь Сиона... се Царь твой грядет к тебе, праведный и спасающий, кроткий, сидящий на ослице и на молодом осле, сыне подъяремной".

   Бен-Гур глядел в сторону.

   - О чем ты задумался, господин мой?

   - О Риме, - отвечал он мрачно, - о Риме и его легионах. Я жил с ними в лагерях. Я знаю их.

   - А! - сказал Симонид. - Ты будешь начальником легионов нашего Царя, набирая их из миллионов людей.

   - Миллионов! - воскликнул Бен-Гур.

   Симонид некоторое время сидел задумавшись.

   - Вопрос о власти не должен тревожить тебя, - сказал он наконец.

   Бен-Гур вопросительно взглянул на него.

   - Ты воображаешь себя одесную Царя, смиренно грядущего, а слева наглые легионы кесаря...

   - Да, таковы мои мысли.

   - О господин мой, - продолжал Симонид. - Ты не знаешь, насколько мощен наш Израиль. Ты воображаешь его печальным старцем, плачущим на реках вавилонских. Но пойди в Иерусалим на следующую Пасху, встань на улице Ксиста и взгляни, каков он. Обещание, данное Богом отцу нашему Иакову при возвращении его из Падан-Арамы, было законом, в силу которого наш народ не переставал множиться даже в плену; он приумножался под пятой египтян, и оковы римлян служили только обильной для того пищей, и теперь он стал настоящей нацией, или, вернее, целым союзом народов. Но это только одна сторона, господин мой; в действительности, чтобы измерить мощь Израиля, нельзя ограничиваться его естественным простором, но необходимо присоединить к этому распространенность его веры, что охватывает собой все концы ведаемой нами земли. Обыкновенно принято думать и говорить, что Иерусалим - весь Израиль, но это то же, что выдавать вышитый лоскут за парадную одежду кесаря. Иерусалим не более как камень храма или сердце тела. Отвернись от созерцания легионов, как бы сильны они ни были, и сочти рать верных, ожидающих древний призыв: "все по шатрам своим, израильтяне"; сосчитай, сколько нас в Персии, сынов людей, что предпочли не возвращаться с вернувшимися; сосчитай наших братьев на рынках Египта и дальней Африки; сосчитай еврейских колонистов, добывающих средства к жизни на Западе, например, в торговых центрах Испании; сосчитай наших кровных единоверцев и прозелитов в Греции, и на островах, и в Понте, и здесь, в Антиохии, и в странах, пролегающих вплоть до поганых ворот Рима; сосчитай поклонников истинного Бога, живущих в палатках пустынь, как по сю, так и по ту сторону Нила; сосчитай обитающих за Каспийским морем, и даже в древних странах Гога и Магога. Отдели всех, ежегодно высылающих дары святому храму в знак своей преданности Богу, - отдели их, дабы и они могли быть сочтены. И когда ты подведешь итоги, ты получишь сумму вооруженных рук, ожидающих тебя, господин мой, ожидающих того царства, которое уже приготовлено для Того, Кто "будет творить суд и правду" над всею землею как в Риме, так и в Сионе. И тогда ты получишь ответ на вопрос, что может сделать Израиль и Его Царь.

   Он горячо рисовал эту картину.

   Слушая его, Ильдерим вскочил, как бы заслышав призывный звук трубы, и воскликнул:

   - О, если бы мне вернуть мою молодость!

   Бен-Гур сидел молча. Он понимал, что эта речь была призывом к нему посвятить свою жизнь и состояние тому таинственному Существу, которое служило центром великих упований как Симонида, так и набожного египтянина. Мысль эта, как мы видели, уже не раз являлась ему, но она являлась и исчезала как идея, вызываемая более или менее сильным порывом чувств. Теперь было не то. Теперь ее излагал человек, поставивший ее целью своей жизни, мастерски ее разработавший и доведший ее до дела. Как бы скрытая до сих пор, перед Бен-Гуром раскрылась дверь, озаряя его потоком света и указывая ему путь служения великому будущему, полному и сознанием исполненного долга, и удовлетворением всех требований его гордости и сладчайших наград. Оставался еще один неразъясненный пункт.

   - Положим, Симонид, что все сказанное тобой верно, - сказал Бен-Гур, - что Царь придет и что царство Его будет подобно Соломонову, что я всецело готов отдать и себя, и свое богатство на служение Ему: более того, я согласен, что и моей судьбой и твоим быстрым накоплением неслыханных богатств руководил промысел Божий, - но что же из этого? Неужели же мы должны идти ощупью, как слепцы, ожидать пришествия Царя или Его призыва? Ты богат годами и опытом. Ответь мне!

   Симонид немедленно отвечал:

   - Для нас нет выбора, нет. Это письмо, - он указал на послание Мессалы, -сигнал к действию. Мы недостаточно сильны, чтобы противостоять союзу Мессалы с Гратом. Они убьют тебя, если мы будем медлить. Насколько они щадят, ты можешь судить, взглянув на меня.

   Дрожь пробежала по нему при этих страшных воспоминаниях.

   - Мой добрый господин, - продолжал он, несколько успокоившись, - насколько ты тверд в этом намерении?

   Бен-Гур не понял его вопроса.

   - Я помню, каким прелестным казался мне мир во времена моей молодости.

   - И однако же, - прервал его Бен-Гур, - ты был способен на великую жертву.

   - Да, во имя любви.

   - Но разве у любви нет других столь же мощных побуждений?

   Симонид покачал головой.

   - Например, честолюбие.

   - Честолюбие запрещено сынам Израиля.

   - Но месть?

   Искра упала на пылающую страсть, глаза его заблистали, он потряс руками и поспешно отвечал:

   - Отмщение есть право еврея. Это его закон.

   - Верблюд и даже собака помнят обиду! - воскликнул Ильдерим.

   Симонид подхватил прерванную нить мыслей:

   - Но есть дело, дело на пользу Царя, которое надлежит совершить до Его появления. Нет сомнения в том, что Израиль будет Его правой рукой, но, увы, эта рука мирная, чуждая военных хитростей. В числе этих миллионов нет даже городской милиции или военачальников. Я не считаю наемников Ирода, ибо они существуют ради нашей погибели. Условия - все как нельзя более желательные для Рима. Его политика взрастила плоды, вполне достойные тирании, но время переворота настало, пастух должен, взяв копье и меч, превратить мирных овец в воинственных львов. Кто-нибудь, сын мой, должен стать правой рукой царя, и кто же, как не человек, могущий хорошо вести это дело.

   При этой перспективе лицо Бен-Гура вспыхнуло, хотя он сказал:

   - Понимаю, но говори подробнее: что делать и как делать.

   Симонид сделал глоток вина, преподнесенного ему Эсфирью, и затем продолжал:

   - Шейх и ты, господин, должны стать начальниками каждой отдельной части. Я же останусь здесь и буду продолжать свое дело, дабы источник не иссякал. Ты отправишься в Иерусалим и оттуда в пустыню, набирая воинов Израиля, разделяя их на десятки и сотни, избирая начальников и обучая их военному искусству. Вместе с тем в тайных местах ты будешь устраивать склады оружия, которым я буду обильно снабжать вас. Начиная с Пирея ты отправишься в Галилею, откуда всего один шаг до Иерусалима. В Пирее пустыня будет у тебя под боком, и Ильдерим всегда под рукой. Он будет помогать тебе во многих отношениях. До надлежащего времени никто не должен знать о нашем соглашении. Моя роль - роль слуги. Я уже говорил об этом с Ильдеримом. Что скажешь ты?

   Бен-Гур взглянул на шейха.

   - Сын Гура, все, что он говорит, истинно, - отвечал шейх. - Я дал ему слово, и он счел это достаточным, но тебе я дам клятву, которая обяжет меня и всех пригодных людей моего племени служить всем, что мы имеем.

   Симонид, Ильдерим и Эсфирь устремили все свое внимание на Бен-Гура.

   - Каждому человеку, - начал он грустно, - приготовлена чаша наслаждения, и рано или поздно он подносит ее к своим устам и испивает ее. Ты, Симонид, и ты, великодушный шейх, я знаю и понимаю все значение вашего предложения: соглашаясь с ним и вступая с вами в союз, я должен навсегда сказать прости мирной жизни и всем ее надеждам. Как только я переступлю эту черту, двери спокойной жизни замкнутся за мной, ибо Рим стережет их и его преследования и кары всюду будут следовать за мной! Мне придется грызть свою корку и искать отдых в гробницах близ городов и мрачных пещерах недоступных скал.

   Его речь была прервана рыданиями. Все взглянули на Эсфирь, уткнувшуюся лицом в плечо отца.

   - Я забыл, что ты здесь, Эсфирь, - сказал нежно Симонид, сам глубоко тронутый.

   - Оставь ее плакать, Симонид, - сказал Бен-Гур. - Человек легче переносит свой горький жребий, если есть душа, жалеющая его. Итак, я продолжаю. Я собирался сказать, что для меня нет выбора, я должен принять жребий, который вы мне предлагаете. Оставаясь здесь, я обрекаю себя на позорную смерть. Итак, сейчас же за дело.

   - Должны ли мы скрепить это письменным обязательством? - спросил Симонид под влиянием своей деловой привычки.

   - Я полагаюсь на ваше слово, - сказал Бен-Гур.

   - И я тоже, - заметил Ильдерим.

   Так просто заключен был договор, радикально изменивший жизнь Бен-Гура.

   - Да поможет нам Бог Авраама! - воскликнул Симонид.

   - Еще одно слово, друзья мои, - сказал Бен-Гур более веселым тоном. - С вашего согласия я выговариваю себе право быть свободным до окончания ристалищ. Невероятно, чтобы Мессала стал покушаться на меня до получения ответа от прокуратора, который придет не раньше чем через семь дней со времени отправки этого письма. Встреча с ним в цирке доставит мне такое удовольствие, что я готов купить его ценой какого угодно риска.

   Ильдерим охотно согласился с ним, а Симонид, вечно занятый деловыми соображениями, добавил:

   - Хорошо, эта отсрочка дает мне возможность обдумать одно дельце. Ты, кажется, говорил, что получил от Аррия наследство. В чем оно заключается?

   - В вилле близ Мизенума и в домах в Риме.

   - В таком случае я предлагаю продать их и вырученные деньги поместить в верном месте. Дай мне их опись, и я по твоей доверенности немедленно пошлю слугу с поручением их реализовать. Мы, по крайней мере, на этот раз предупредим императорских грабителей,

   - Ты получишь документы завтра.

   - Итак, на сегодня мы сделали все, что могли, - сказал Симонид.

   - И сделали хорошо, - с довольным видом заметил Ильдерим, поглаживая бороду.

   - Дай нам, Эсфирь, еще хлеба и вина. Шейх Ильдерим доставит нам удовольствие и останется у нас до завтра. А ты, мой господин?

   - Вели подать лошадей, - сказал Бен-Гур. - Я вернусь в пальмовую рощу. Враг не увидит меня, если я отправлюсь теперь, да к тому же, - он взглянул на Ильдерима, - четверка будет рада увидеть меня.

   С рассветом он и Маллух остановились у входа в палатку.

  

  

  

  

   На следующую ночь Бен-Гур и Эсфирь стояли на террасе громадного склада. Внизу, на берегу, была сильная суета: грузились тюки и ящики, раздавались крики людей, фигуры которых при свете факелов напоминали трудолюбивых карлов волшебных восточных сказок. Галера готовилась немедленно отплыть. Симонид еще был занят своими делами: ему предстояло, когда все будет готово, дать инструкции капитану корабля следовать без остановок до Остии, морской гавани Рима, высадить там пассажира и затем не спеша направиться к Валенсии на берегу Испании.

   Пассажир этот был торговым представителем, отправляемым для продажи наследства Аррия. Когда будет снят трап и корабль тро