Сенкевич Генрик - Огнем и мечом

Двоюродные братья покойной Елены.

   Красное лица Заглобы сделалось бледно-синим; он начал размахивать руками, точно оглушенный из пушки, разразившейся над его головой, не мог произнести ни слова, выкатил глаза и скорее простонал, чем выговорил:

   - Как так покойной?

   - Есть слухи,- глухо произнес Володыевский, - что княжна убита в монастыре Доброго Николы,

   - Чернь задушила в келье двенадцать девиц и несколько черниц, между которыми находилась и наша сестра,- прибавил Юрий.

   Заглоба ничего не ответил, только синее лицо его вдруг так побагровело, что присутствующие боялись апоплексического удара; веки опустились на глаза, которые он прикрыл руками, и из уст его вырвался стон:

   - Боже! Боже!

   Потом он умолк и долго оставался неподвижным. А князья и Володыевский начали жаловаться:

   - О, милая княжна! - вздохнув, сказал молодой рыцарь. - Мы все здесь собрались, родные и знакомые твои, чтобы спасти тебя, но, видно, запоздали с помощью. К чему наша отвага, храбрость и сабли, ты уж перешла в лучший мир и пребываешь у Царицы Небесной.

   - Сестра!- восклицал великан Юрий, хватаясь за голову.- Ты нам прости, а мы за каждую каплю твоей крови прольем реки крови.

   - Да поможет нам Бог! - прибавил Андрей. И оба рыцаря подняли руки к небу; Заглоба поднялся со скамьи, сделал несколько шагов, пошатнулся, как пьяный, и упал на колени перед иконой

   Вскоре в замке раздался звон колоколов, возвещающий полдень, он звучал тоскливо, будто похоронный

   - Нет ее, нет! - сказал опять Володыевский. - Ангелы унесли ее на небо, оставляя нам только слезы и вздохи.

   Рыдания потрясали толстое тело Заглобы, другие тоже горевали, а колокола все звонили.

   Наконец Заглоба успокоился; думали даже, что он с горя устал и уснул на коленях, но он, спустя несколько времени, поднялся и сел на скамью; но это был уже другой человек: его глаза покраснели, голова опустилась, нижняя губа отвисла на бороду, на лице виднелись беспомощность и внезапная дряхлость, казалось, что прежний Заглоба, бодрый, веселый, полный энергии, умер, а остался только старик, угнетенный годами и усталостью.

   В эту минуту, несмотря на сопротивление стоявшего у дверей слуги, вошел Подбипента и снова начались жалобы и стенания; литвин вспомнил Разлоги и первую встречу с княжной, ее молодость и красоту, наконец, вспомнил, что есть кто-то несчастней их всех, это жених Скшетуский, и начал расспрашивать про него маленького рыцаря

   - Скшетуский остался в Корце у корецкого князя, к которому приехал из Киева, и лежит больной, не видя Божьего света, - сказал Володыевский.

   - Не нужно ли нам поехать к нему? - спросил литвин.

   - Незачем нам ехать, - возразил Володыевский. - Княжеский доктор ручается за его выздоровление; есть там и Суходольский, полковник князя Доминика, большой друг Скшетуского, и наш старый Зацвилиховский; оба они заботятся о нем, и все у него есть, а что в бреду, тем лучше для него.

   - О, Боже всемогущий! - воскликнул литвин. - Вы видели Скшетуского собственными глазами!

   - Видел, но если б мне не сказали, что это он, я бы его не узнал, так истощила его болезнь.

   - А он узнал вас?

   - Вероятно, узнай, хотя не говорил, но усмехнулся и кивнул головой, а мной овладело такое чувство жалости, что я не мог дальше смотреть. Князь корецкий хочет идти со своими знаменами в Збараж, Зацвилиховский вместе с ним, а Суходольский поклялся, что придет, хотя бы даже получил от князя Доминика совсем противоположные распоряжения. Они привезут и Скшетуского, если болезнь не сломит его.

   - Откуда же вы имеете известие о смерти княжны? - спросил Лонгин. - Не эти ли кавалеры привезли его? - прибавил он, указывая на князей.

   - Нет. Они случайно узнали о том в Корце, куда приехали с подкреплениями от воеводы виленского, и сюда они пришли вместе со мной к нашему князю с письмами. Война неизбежна, а комиссия уже не состоится.

   - Мы уже знаем это, но скажите мне, кто вам говорил о смерти княжны?

   - Мне сказал Зацвилиховский, а он узнал от Скшетуского, которому Хмельницкий дал пропуск на поиски в Киеве и письмо к митрополиту с просьбой помочь ему. Они разыскивали ее преимущественно по монастырям, так. как все, оставшиеся в Киеве, скрывались в них Предполагали, что Богун поместил и княжну в монастырь. Искали, искали и все надеялись, хотя и знали, что чернь задушила двенадцать девиц в келье у Доброго Николы, даже сам митрополит уверял, что невесту Богуна не могли задушить, но оказалось наоборот.

   - Так она была у Доброго Николы?

   - Да Скшетуский встретился в одном монастыре с Ерличем и, спрашивая всех о княжне, спросил и его; тот ответил, что всех девиц разобрали казаки, а остальных задушили дымом, и что между ними была и дочь князя Курцевича: Сначала Скшетуский не поверил ему и второй раз полетел в монастырь Николы, к несчастью, монахини не знали имен удушенных, но по описанию Скшетуским ее наружности говорили, что такая была между ними. Тогда Скшетуский уехал из Киева и тяжко заболел

   - Удивительно, что он еще жив!

   - Верно, умер бы, если б не этот старый казак, который сторожил его в плену на Сечи, а потом привез письмо от него и, возвратившись, опять помогал ему искать княжну. Он-то отвез его в Корец и сдал на руки Зацвилиховскому.

   - Да поддержит его Бог, а то он уже никогда не утешится, - сказал Лонгиа

   Володыевский замолчал, и между всеми присутствующими воцарилась гробовая тишина. Князья, подпершись руками, сидели неподвижно, насупив брови. Подбипента поднял глаза к небу, а Заглоба устремил взор на противоположную стену и глубоко задумался.

   - Проснитесь! - сказал наконец Володыевский. топкая его в плечо. - О чем вы так задумались? Ничего уже не выдумаете, и все ваши фортели ни к чему.

   - Я знаю,- ответил угнетенным голосом Заглоба, - только думаю, что я уже стар и что мне нечего делать на этом Божьем свете.

  

  

   Вообразите себе, - сказал через несколько дней Володыевский Лонгину, - этот человек в один час постарел на двадцать лет. Всегда веселый, разговорчивый, запасом фортелей превосходивший самого Улисса, теперь стал точно немым; сидит да дремлет по Целым дням, сетуя на свою старость, и говорит, как во сне. Я зная, что он любитеNo, но никак не ожидал, чтобы любовь его доходила до такой степени.

   - Нечего удивляться. - ответил, вздыхая, литвин, - что он так привязался к ней; ведь он вырвал ее из рук Богуна и в бегстве испытал из-за нее много опасностей и приключений. Пока он надеялся на ее спасение, до тех пор острил и еще держался на ногах а теперь, будучи одиноким, не знает, для кого ему и жить на свете, не имея никакого утешения для сердца.

   - Я пробовал уже пить с ним, чтобы развлечь его и возвратить к прежней веселости, но напрасно! Пить-то он пил, но не острил по-прежнему, не распространялся о своих победах, только, расчувствовавшись, свесил голову и слал. Верно, и Скшетуский страдает не меньше Заглобы.

   - Очень жаль его, это был великий рыцарь! Пойдем к нему. Ведь он любил подтрунить надо мной, может быть, и теперь у него явится охота поострить на мой счет. О Боже, как несчастье изменяет людей! Какой это был весельчак!

   - Пойдем, - сказал Володыевский - Хотя уже немного поздновато, но ему к ночи тяжелее, потому что. выспавшись днем, он не может ночью спать.

   С этими словами они оба отправились в квартиру Заглобы, которого застали сидящим у открытого окна с опущенной головок Было уже поздно; в замке была тишина, только караульные громко возвещали о своем существовании, а в чащах, отделяющих замок от города, соловьи заливались в кустах, насвистывая свои трели Через открытое окно врывались теплый майский воздух и светлые лучи луны, падавшие на грустное лицо и лысую голову Заглобы.

   - Добрый вечер, - сказали вошедшие.

   - Вечер добрый, - ответил Заглоба.

   - О чем вы так задумались, сидя у окна, вместо того чтобы идти спать? - спросил Володыевский.

   Заглоба вздохнул.

   - Не до сна мне теперь, - ответил он протяжным голосом - Год тому назад я бежал с ней от Богуна над Кагаряыком, и тогда также пели соловьи, а теперь где она?

   - Видно, так Богу угодно, - сказал Володыевский.

   - Для меня нет уже утешения, только слезы и грусть. Они замолкли, только через открытое окно слышались все громче и громче звонкие трели соловьев, наполняя эту чудесную ночь приятными звуками.

   - О, Боже, Боже! вздохнул Заглоба - Совсем не так они пели над Кагарлыком.

   Лонгин смахнул слезу со своих рыжеватых усов, а маленький рыцарь, помолчав, сказал:

   - Знаете что? Тоска тоской, а вы выпейте с нами меду, нет лучшего утешения от всякой тоски. За стаканами лучше вспоминать хорошие времена.

   - Да, я выпью, - сказал безропотно Заглоба.

   Володыевский велел мальчику подать свечу и бутыль меду, и, когда они сели за стол, зная, что воспоминания лучше всего оживляют Заглобу, спросил:

   - Ведь это уж год, как вы из Разлог с покойницей бежали от Богуна?

   - Это было в мае, - ответил Заглоба, - мы бежали через Кагарлык в Золотоношу. Ой, тяжело на свете!

   - И она была переодета?

   - Да, казачком; волосы бедняжке я вынужден был обрезать саблей, чтобы не узнали ее. Я помню то место, где я спрятал ее волосы и мою саблю, под деревом.

   - Милая она была девица! - прибавил со вздохом Лонгин.

   - Я вам говорю, что с первого дня я ее так полюбил, как будто с детства сам воспитывал ее. А она только умиленно складывала свои ручки и благодарила меня за спасения и опеку. Пусть бы меня лучше убили, чем я дождался нынешнего дня, лучше бы не жить:

   Опять настало молчание, и три рыцаря пили мед, смешанный со слезами.

   - Я думал, что при ней я дождусь спокойной старости, - продолжал Заглоба, - а теперь...

   Его руки бессильно опустились.

   - Нет утешения для меня, нет утешения, только одна могила может успокоить меня...

   Едва Заглоба успел высказать эти слова, как в сенях послышался шум; кто-то хотел войти в комнату, а слуга не пускал; поднялся громкий спор, в котором Володыевский услышал знакомый голос и приказал впустить человека. Вскоре дверь отворилась, и на пороге показалась фигура Жендяна, который обвел взглядом присутствующих поклонился и сказал:

   - Да славится имя Господне!

   - Во веки веков. Аминь! - ответил Володыевский. - Ведь это Жендян!

   - Да, это я, - ответил слуга, - и приветствую вас, господа. А где же мой барин?

   - Твой барин в Корце: он болен.

   - О, что вы говорите! И опасно болен?

   - Да, был опасно болен, но теперь поправляется. Доктор говорит, что будет здоров.

   - Я приехал к нему с известиями насчет княжны. Маленький рыцарь меланхолически начал кивать головой.

   - Напрасно торопился... Скшетуский уже знает о смерти, и мы оплакиваем ее кончину...

   Жендян широко раскрыл глаза.

   - Что я слышу? Девица умерла?

   - Не умерла, а убита разбойниками в Киеве.

   - В каком Киеве, что вы говорите?

   - В каком Киеве! Разве ты не знаешь Киева?

   - Да вы, господа, шутите надо мной! Что ей там делать, в Киеве, когда она скрыта в яре под Валадинкой, недалеко от Рашкова, а колдунья получила приказ не отлучаться от нее ни на минуту до приезда Богуна. О Боже, придется сойти с ума, что ли?

   - Какая колдунья? О чем ты говоришь?

   - Да Горпина, я хорошо знаю эту дубину.

   Заглоба вдруг встал со скамейки и начал махать руками, как утопленник, упавший в глубину моря и ищущий опоры, спасаясь от гибели.

   - Ради Бога, молчите! - крикнул он Володыевскому. - Позвольте мне расспросить его.

   Присутствующие задрожали - так побледнел Заглоба; на лысине его выступил пот, он подскочил через скамью к Жендяну и, схватив его за плечо, спросил хриплым голосом:

   - Кто тебе сказал, что она скрыта под Рашковом?

   - Кто сказал? Богун!

   - Что ты с ума сошел? крикнул Заглоба, тряся слугу, точно грушу. - Какой Богун?

   - О Боже? - воскликнул Жендян. Зачем вы меня так трясете? Оставьте меня и дайте прийти в себя, а то я совсем поглупел. Вы все спутаете в моей голове. Какой Богун?.. Вы же его тоже знаете!

   - Говори, или я тебя пырну ножом! - вскричал Заглоба. - Где ты видел Богуна?

   - Во Влодаве! Да чего вы хотите от меня, господа? - вскричал перепуганный юноша. - Разве я разбойник...

   Заглоба потерял сознание, не мог дышать и упал на скамейку, тяжело вздыхая; Володыевский подошел к нему на помощь.

   - Когда ты видел Богуна? - спросил Володыевский Жендяна.

   - Три недели тому назад

   - Так он жив?

   - Отчего же ему не жить; он сам мне рассказывал, как вы изрубили его, но он поправился...

   - И он тебе говорил, что княжна под Рашковом?

   - Кто же другой, он сам мне это сказал

   - Слушай, Жендян, здесь дело идет о жизни твоего господина и княжны! Тебе сказал сам Богун, что она не была в Киеве?

   - Ах, Боже мой, как же она могла быть в Киеве, когда он спрятал ее под Рашковом и приказал Горпине не отступать от княжны, а теперь дал мне свою пропускную грамоту и перстень, чтобы я ехал к ней, потому что раны его опять вскрылись и он должен лежать неизвестно сколько времени.

   Продолжение рассказа Жендяна прервал Заглоба, который снова вскочил со скамейки и, схватившись за остаток волос на своей голове обеими руками, начал кричать как бешеный:

   - Моя дочь жива! Боже мой, она жива! Значит, ее не задушили в Киеве! Она жива, милая моя!

   И старик топтал ногами, смеялся, плакал; наконец, схватил Жендяна за голову, прижал его к своей груди и начал так целовать, что юноша едва не лишился чувств.

   - Оставьте мена пожалуйста... вы так задушите меня. Конечно, она жива. Даст Бог, поедем вместе за ней... пустите меня

   - Пустите его, пусть он все расскажет, а то мы ничего не поняли, - сказал Володыевский.

   - Говори, говори! - кричал Заглоба.

   - Расскажи нам, братец, с начала, - сказал Лонгин, на глазах которого виднелись слезы.

   - Позвольте, господа, я вздохну, - сказал Жендян - и запру окно, а то соловьи так дерутся в кустах, что не дадут собраться с мыслями.

   - Меду! - крикнул слуге Володыевский.

   Жендян запер окно, по обыкновению медленно, потом обратился к присутствующим и сказал:

   - Господа, позвольте мне присесть, а то я устал.

   - Садись, садись, - сказал Володыевский, наливая ему меду, принесенного слугой. - пей с нами, ты заслужил этого твоей новостью, говори только скорее.

   - Хороший мед - сказал юноша, поднимая стакан к свету.

   - А, чтоб тебя убили! - прогремел Заглоба.- Будешь ты говорить?

   - А вы сейчас и сердитесь. Конечно, буду говорить, если-хотите; ваше дело приказывать, а мое, как слуги, слушать. Уж я вижу, что придется мне рассказать вам все с самого начала.

   - Говори с начала!

   - Господа, вы помните, когда пришло известие о взятии Бара, нам уже казалось, что барышня погибла? Я тогда вернулся в Жендяны, к родителям и к дедушке, которому уже теперь девяносто лет... да, верно, девяносто... нет, девяносто один.

   - Пусть ему будет хоть девятьсот!.. - воскликнул Заглоба.

   - Да продлит ему Господь его лета! Благодарю вас за доброе слово, - ответил Жендян. - Так я тогда вернулся домой чтобы отдать родителям то, что с Божьей помощью мне удалось собрать между разбойниками; да вы уже знаете, что я в прошлом году был окружен казаками в Чигирине; они считали меня своим, потому что я ухаживал за раненым Богуном и завел с ним большую дружбу, а между тем я понемногу покупал у них то серебро, то драгоценности...

   - Знаем, знаем! - сказал Володыевский.

   - Ну вот, я и приехал к родителям, которые мне были рады и не верили своим глазам, когда я им показал все, что собрал... Я должен был поклясться дедушке, что все это было приобретено мною честным путем. Вот они тогда обрадовались, а нужно вам сказать, что они судятся с Яворскими за грушу, которая стоит на меже; груша эта стоит на их земле, а ветви на нашей; поэтому, когда Яворские трясут грушу на своей половине - груши падают на нашу землю, а они говорят, что груши принадлежат им, а мы...

   - Ты, холоп, не выводи меня из терпения, - крикнул Заглоба, - и не говори того, что не касается дела!

   - Во-первых, позвольте вам сказать, что я не холоп, а шляхтич хотя и бедный, но коронный, что подтвердят поручик Володыевский и Подбипента, как хорошие знакомые Скшетуского, а во-вторых, этот процесс продолжается уже пятьдесят лет.

   Заглоба стиснул зубы и дал себе слово не перебивать его больше.

   - Хорошо, милый мой, - сладко сказал Подбипента, - но ты нам говори о Богуне, а не о грушах

   - О Богуне! Пусть будет о Богуне! Итак, Богун думает, что нет вернейшего и преданнейшего ему друга и слуги, как я, хотя он в Чигирине ранил меня; я присматривал за ним во время болезни, перевязывал раны, когда-Курцевичи его ранили. Я его еще надул тогда, сказав, что не хочу служить панам, а предпочитаю казацкую жизнь, потому что она прибыльнее, а он поверил. Ну как ему было не поверить мне, когда я возвратил ему здоровье?! За это он меня очень полюбил и щедро наградил, не зная о том, что я дал себе клятву отомстить ему за эту чигиринскую обиду, и если я не убил его тогда, так это только потому, что не пристало шляхтичу убивать больного неприятеля в постели ножом под мышку, как свинью.

   - Хорошо, мы это тоже знаем, - сказал Володыевский, - но где и как ты теперь отыскал его?

   - А это, видите ли, было так: когда мы прижали Яворских (они, наверное, пойдут с сумой, иначе и быть не может!), то я подумал, теперь мне пора поискать Богуна и отомстить ему за мою обиду. Я доверил свою тайну родителям и дедушке; а он (у него богатая фантазия) сказал: "Если ты поклялся отомстить, то ступай с Богом, иначе будешь дураком". Ну, я и пошел с мыслью, что если найду Богуна, то и о княжне, если она жива, быть может, кое-что узнаю, а лотом, когда застрелю его и приеду к моему господину с новостями, то не останусь без вознаграждения!

   - Конечно, не останешься без награды! И мы тебя вознаградим за это, - сказал Володыевский.

   - А от меня, братец, ты получишь лошадь с полным убором, - прибавил Лонгин.

   - Покорно благодарю, - сказал обрадованный юноша, - за добрые вести; лошадь с седлом и мундштуком - прекрасная награда, а я если получу подарок, то не пропью...

   - Черт меня побери, - проворчал Заглоба.

   - Итак, выехав из дому... - подсказал Володыевекмй.

   - Выехав из дому, - продолжал Жендян, - я думал, куда ехать? В Збараж - потому что оттуда и до Богуна недалеко и скорей я узнаю о моем господине; ну, я и поехал на Белую и Влодаву; во Влодаве лошади мои устали, и я остановился покормить их. А там была ярмарка, и все постоялые дворы были заняты шляхтой; я обратился к мещанам - и там шляхта! А только один жид сказал мне: "У меня была пустая изба, но и ту занял какой-то раненный шляхтич". Тем лучше, говорю, я умею ходить за больными, а ваш цирюльник, как водится во время ярмарки, вероятно, всюду не может успеть. Говорил еще жид что этот шляхтич сам себя лечит и не хочет никого видеть, а потом пошел спросить. Видно, больному было хуже, потому что он велел впустить меня. Я вошел и смотрю, кто лежит в постели? Оказалось, что это Богун. Я перекрестился. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Я испугался, а он меня сразу узнал, обрадовался - ведь он считает меня своим приятелем, - и сказал: "Тебя Бог послал ко мне! Теперь я не умру". А я говорю: "Что вы здесь делаете?" На это он палец приложил к губам и потом только рассказал мне свои приключения, как его Хмельницкий поспал из-под Замостья к королю, тогда еще королевичу, и как поручик Володыевский ранил его в Линкове.

   - Что ж он? С благоговением вспоминал обо мне? - спросил маленький рыцарь.

   - Не могу иначе сказать, он неплохо отзывался о вас "Я думал, - говорил Богун, - что это какой-то малыш, выкидыш, а оказалось, что он рыцарь первой руки и чуть не разрубил меня пополам". Но когда он вспоминает Заглобу, то хуже, чем прежде, скрежещет зубами, за то, что он подговорил вас драться с ним.

   - Черт его побери, я теперь уж не боюсь его! - ответил Заглоба.

   - Мы подружились с ним по-прежнему, - продолжал Жендян, - даже еще больше, и он мне все рассказал: как он был близок к смерти, как его в Линкове взяли в барский дом, приняв его за шляхтича, а он отрекомендовал себя Гулевичем из Подолии, как его потом вылечили и как гуманно обходились с ним, за что он поклялся им вечной благодарностью,

   - Что же он делал во Влодаве?

   - Он пробирался на Волынь, но в Ларчеве у него снова вскрылись раны, потому что когда он ехал, выпал из телеги, и пришлось ему остаться там, хотя и со страхом, так как его легко могли убить. Он сам мне это сказал: "Я был послан с письмами, но теперь не имею доказательств, кроме пернача, и если бы узнали кто я, то меня не только разорвала бы шляхта, но первый встретившийся комендант повесил бы меня, не спрашивая позволения". Когда он мне это сказал, я ему и говорю: "Хорошо знать, что первый комендант может вас повесить". А он: "Как так?" - "Да так, говорю, нужно быть очень осторожным и ничего не говорить о том, а я вам окажу эту услугу". Он начал благодарить меня и уверять, что наградит меня за это. "Теперь у меня нет денег, но есть драгоценности, и я их отдам тебе, а потом осыплю золотом, но только сделай для меня еще одну услугу".

   - Ага! - воскликнул Володыевский. - Пойдет о княжне дело.

   - Совершенно верно; но я должен изложить все по порядку. Когда он сказал мне, что у него нет денег, так я окончательно потерял к нему уважение; постой, думаю, я теперь тебе отплачу! А он говорит: "Я болен, сил нет, а меня ждет далекий и опасный путь. Если я, говорит, попаду на Волынь, отсюда туда недалеко, то уж буду между своими, но туда, к Днестру, я не могу ехать, во-первых, сип у меня не хватит, а во-вторых, - нужно проезжать через вражий край, около замков и войск; поезжай ты вместо меня". - "Куда?" - спрашиваю. "Под Рашков, потому что княжна скрыта у сестры Донца, колдуньи Горпины". Я спрашиваю: "Княжна?". - "Да", - ответил он,- я ее там скрыл чтоб людской глаз не мог ее увидеть. Ей там хорошо, и она, как княжна Вишневецкая, спит на парче".

   - Говори, ради Бога, скорее! - крикнул Заглоба.

   - Что скоро, то не хорошо, - спокойно ответил Жендян. - Услышав это, я очень обрадовался но, не выдав себя, сказал: "Там ли она и теперь? Ведь уж давно как вы ее отвезли туда?" Он поклялся, что Горпина, его верная собака, будет держать ее хоть десять лет, пока он не вернется назад, и что княжна наверняка там, потому что туда ни ляхи, ни татары, ни казаки не могут прийти, а Горпина не нарушит его приказания.

   Во время рассказа Жендяна Заглоба лихорадочно дрожал, маленький рыцарь радостно качал головой, а Подбипента поднял глаза к небу.

   - Что она там - это верно, - продолжал слуга, - лучшим тому доказательством служит то, что он меня послал туда Сначала я, будто колебался, чтобы не обнаружить своей радости, и говорю: "А зачем мне ехать туда?" - "А потому, что я сам не могу туда ехать. Если я живым с Влодавы на Волынь попаду, то поеду в Киев, там уже везде наши казаки главенствуют, а ты поезжай к Горпине и прикажи, чтобы она с княжной тоже ехала в Киев, в монастырь Пресвятой Девы".

   - А, значит, не к Доброму Николе! - вскричал Заглоба. - Я говорил, что Ерлич солгал.

   - В монастырь Пресвятой Девы, - продолжал Жендян. - "Я, говорит, дам тебе пернач, перстень и нож, а уж Горпина знает, что это значит, такое наше условие, и тем лучше, что дна знает тебя, что ты мой лучший друг. Поезжайте вместе, не бойтесь казаков, но татар остерегайтесь; и если заметите их, то избегайте встречи, им и пернач нипочем. Деньги, червонцы там есть, говорит, они зарыты в яре; на всякий отучай возьми их. По дороге говорите только: "Жена Бегуна едет!" - и вы не будете ни в чем нуждаться. Впрочем, колдунья сама сумеет поступить как нужно, только ты поезжай туда, а то мне, несчастному, некого послать и некому довериться здесь, в чужой стране, между врагами!" Он просил меня со слезами на глазах, и в конце концов эта бестия заставила меня поклясться, что я поеду к ней, и я, конечно, поклялся, прибавив про себя: поеду, но с моим барином! Обрадованный моим обещанием, он сейчас же дал мне пернач, перстень, нож и все драгоценности, какие только у него были при себе, и я взял их, подумав: пусть лучше все это останется у меня, чем у разбойника... На прощанье он мне рассказал, который тот яр над Валадинкой, как ехать и как вернуться; все мне рассказал так ясно, что я с завязанными глазами попал бы туда, и это вы увидите сами, господа, потому что я думаю, что мы все вместе туда поедем.

   - Завтра же! - сказал Володыевский.

   - Зачем завтра, сегодня еще с зарею велим седлать лошадей.

   Несказанная радость овладела всеми, и слышалась только благодарность Создателю; другие потирали руки от удовольствия, задавая новые вопросы Жендяну, на которые он флегматично отвечал.

   - Ах, чтоб тебе пуля в лоб! - воскликнул Заглоба. - Какого верного слугу имеет в тебе Скшетуский!

   - Еще бы! - сказал Жендян.

   - Он озолотит тебя.

   - Я так и думаю, что он не оставит меня без вознаграждения, я же ему служу верно.

   - А что же ты сделал с Богуном? - спросил Володыевский.

   - Вот то и было для меня горе, что он лежал больной в постели и неловко было его пырнуть ножом; за это и мой пан не похвалил бы меня Такая уж судьба! Но что же мне было делать? Когда он все уже рассказал, что хотел сказать, и все отдал, я хватился за ум. Зачем, сказал я про себя, такой негодяй будет жить на свете, который и княжну запер, и меня побил в Чигорине? Пусть лучше не существует, и черт с ним! И о том я беспокоился, что он может выздороветь и двинуться с казаками за нами! Недолго думая, я пошел к коменданту Роговскому. который во Влодаве стоит со своим полком, и донес ему. что это - Богун, хуже всех бунтовщиков. Вероятно, он уже повешен

   Сказав это, Жендян глупо рассмеялся и посмотрел на присутствовавших, как бы дожидаясь одобрения; но как он удивился, когда ему ответили молчанием. Только Заглоба, спустя некоторое время, проворчал: "Ну, не беда!", но Володыевский сидел молча, а Лонгин, чмокая, покачал головой и сказал:

   - Ты, братец, нехорошо поступил, что называется, скверно.

   - Почему? - спросил с удивлением Жендян. - Неужели лучше было ткнуть в него ножом?

   - И так было бы нехорошо, и так неладно; но не знаю, чем лучше быть: убийцей или Иудою предателем?

   - Что вы говорите? Ведь Иуда выдал не бунтовщика! А он враг как короля, так и Польши.

   - Это правда, но все-таки нехорошо. А как зовут этого коменданта?

   - Роговский. Говорили, что его зовут Яковом.

   - Ну, это тот самый проворчал Лонгин - Родственник Лаща и личный враг Скшетуского.

   Но никто не слыхал этого замечания, потому что Заглоба начал говорить:

   - Господа! - сказал он. - Нельзя медлить. Господь устроил, через посредство этого юноши, что мы будем искать ее в лучших обстоятельствах, чем до сих пор. Богу честь и слава! Завтра же мы должны ехать. Князь уехал, но мы и без его позволения двинемся в путь, нет времени. Поедет со мной Володыевский и Жендян, а вы, Подбипента, останетесь здесь, потому что рост ваш и простодушность могут нас выдать.

   - Нет, братцы, я тоже поеду, - сказал литвин.

   - Ради ее безопасности вы должны остаться здесь. Кто видел вас раз, тот никогда в жизни не забудет. Правда, у нас есть пернач, но вам и с перначом не поверят. Ведь вы душили Пульяна на глазах всех кривоносых гуляк - и они вас сейчас узнают. Нет, вам никак нельзя с нами ехать. Вы там трех голов, наверное, не найдете, а ваша одна мало принесет нам пользы. Чем портить дело, лучше сидите здесь.

   - Жаль, - сказал литвин.

   - Жаль или нет, а вы должны остаться, Когда поедем собирать гнезда с деревьев, тогда и вас возьмем, а теперь нет.

   - Слушать неприятно!

   - Дайте мне пощечину, потому что мне весело, а все-таки останьтесь. НО вот еще что, господа! Очень важно сохранить это дело в тайне, чтобы весть эта не распространилась между солдатами, а от них к мужикам. Никому ни слова.

   - Ба! А князю?

   - Князя нет.

   - А Скшетускому, если он приедет?

   - Ему-то именно не говорите ни слова, потому что он захотел бы ехать с нами; времени на радость будет довольно, а в случае нового обмана он сума сойдет. Обещайте, что никому ни слова не скажете, господа!

   - Честное слово! - сказал Подбипента

   - Честное слово! - повторили все вместе.

   - А теперь возблагодарим Бога.

   С этими словами Заглоба стал на колени, а за ним все остальные, и они долго и горячо молились.

  

  

   Несколько дней тому назад князь действительно уехал в Замостье для набора войска, и не скоро предвиделось его возвращение. Поэтому Володыевский, Заглоба и Жендян поехали в дорогу без всякого разрешения и под строгим секретом, в который был посвящен только Лонгин, и он, связанный словом, молчал, как мертвый. Вершул и другие офицеры, зная о смерти княжны, не допускали, чтобы отъезд Володыевского и Заглобы имел связь с невестой несчастного Скшетуского, и думали, что они именно к нему и поехали, тем более что между ними находился и Жендян, который, как всем было известно, служил у Скшетуского. Они же поехали прямо в Хлебановку и там приготовились в путь.

   Заглоба купил на деньги, занятые у Лонгина, пять рослых подольских лошадей, способных на далекое путешествие; такими лошадьми охотно пользовалась польская конница и казацкие старшины; этот конь мог целый день гнаться за татарским скакуном; своей быстротой он превосходил турецких и легче выносил все перемены погоды и холодные и сырые ночи; кроме того, Заглоба купил для себя и для других, а равно и для княжны, казацкие свиты; Жендян занялся юками, а когда все было готово, помолились Богу и двинулись в путь.

   Переодетых таким образом друзей можно было принять за каких-нибудь казацких атаманов, и нередко случалось, что их затрагивали солдаты из польской стражи, разбросанной до самого Каменца,- но с ними скоро объяснялся Заглоба. Они долго ехали по безопасной местности, занятой войсками региментария Ланцкоронского, который приближался к Бару для наблюдения за собиравшимися там казацкими войсками. Все уже знали, что из переговоров ничего не выйдет и война почти решена, хотя главные силы не тронулись еще с места. Переяславское перемирие окончилось еще до Троицына дня; междоусобие не прекращалось, даже увеличилось, и с обеих сторон ждали только сигнала. Между тем весна была в полном разгаре. Земля, разрытая лошадиными ногами, покрылась бисером зеленеющей травы и цветами, выросшими на могилах убитых воинов. Над полем битвы, в небесной лазури, порхали жаворонки; разлившиеся воды морщились легкой, блестящей мелкой зыбью под теплым дуновением ветерка, а по вечерам в согревшейся воде лягушки вели свои мудреные разговоры.

   Казалось, что сама природа жаждет излечить раны народа и украсить могилы усопших цветами. Было ясно на небе и на земле, воздух дышал свежестью и ароматом, а вся степь блестела, точно парча, перепивалась, как радуга или как польский пояс, на котором ловкая мастерица соединила талантливо все цвета

   В такое время сердца трепещут от радости - и наши рыцари были в прекрасном настроении при виде этой, картины. Володыевский напевал песенки, а Заглоба потягивался на лошади, подставляя спину под оживляющие лучи солнца, и когда хорошо согрелся, сказал маленькому рыцарю:

   - Хорошо мне; правду сказать, после меда и венгерского, ничего не может быть лучше для старых костей, как солнце.

   - Для всех оно хорошо, - ответил Володыевский, - заметьте, что даже животные любят погреться на солнце.

   - Счастье, что мы в такое хорошее время едем за княжной, - продолжал Заглоба, - зимой, во время морозов, трудно" было бы бежать с девушкой.

   - Пусть она нам только достанется в руки, и я буду последний негодяй, если ее отнимут у нас.

   - Говоря откровенно, - сказал Заглоба, - я опасаюсь только того, чтоб в случае войны нас не окружили татары; с казаками мы справимся кое-как, а мужикам нечего говорить, они принимают нас за старшин, запорожцы почитают пернач, и имя Богуна послужит нам защитой.

   - О, я знаю татар, потому что часто приходилось иметь дело с ними в Лубнянском имении; и я, и Вершул без отдыха вели с ними борьбу.

   - Да и я их знаю, - сказал Заглоба. - Ведь я говорил тебе, как между ними провел несколько лет и как мог дойти до высоких почестей, но я не желал обасурманиться и пренебрег ими; они хотели убить меня за то, что я направил их старшего священника на путь истинной веры.

   - Вы, кажется, говорили, что это с вами случилось в Галате.

   - В Галате само собой, а в Крыму тоже. Вы думаете, что в Галате кончается свет, и, вероятно, не знаете, где растет перец. Ведь сынов Белияля больше, чем христиан на свете.

   - Не одни татары могут нам вредить, - вмешался Жендян, - мне Богун говорил, что этот яр сторожит нечистая сила. Колдунья, которая стережет княжну, могущественна и имеет сношения с чертями; те могут предупредить ее о нашем приезде. Правда, у меня есть освященная пуля, и та, конечно, поразит ее. если простая не годится; и там, кроме того, масса чертей, которые стерегут вход в этот яр. Вы уж, господа, подумайте сами о том. чтобы со мною не случилось чего-нибудь дурного, иначе моя награда пропадет.

   - Ах ты трутень этакий! - сказал Заглоба. - Только нам и думать о твоем здоровье. Черт тебя не возьмет, а если и возьмет, то все равно, ты и так попадешь в ад за свою жадность. Я старый воробей, и на мякине меня не проведешь, и если Горпина страшная колдунья, то я еще страшней ее - я в Персии научился магии. Она служит чертям, а они - мне, и я мог бы пахать землю на них, как на быках, - только не хочу, боюсь лишиться спасения души.

   - Это хорошо, и на этот раз вы употребите всю свою силу: все-таки лучше быть в безопасности

   - Я, однако, больше надеюсь на покровительство Всевышнего, - сказал Володыевский. - Пусть Горпину и Богуна оберегают черти, а нас охраняют небесные ангелы, с которыми черти не могут соперничать, а я обещаю поставить святому Михаилу семь свечей из белого воска.

   - И я присоединю свою ленту на одну свечу, чтобы господин Заглоба не пугал меня вечным наказанием.

   - Я первым отправлю тебя в ад, - ответил шляхтич, - если только окажется, что не знаешь местности, где находится княжна

   - Как не знаю? Только бы нам доехать до Валандинки, а там я с завязанными глазами попаду. Мы поедем по левому берегу Днестра, а яр находится на правом берегу, который мы узнаем по тому, что вход в него завален большой скалой. Сначала кажется, что там совсем нельзя пройти, но в скале есть пробоина, в которую свободно проходят две лошади рядом. Нам бы только добраться туда, и там уже никто не убежит от нас, там один только вход и выход; вокруг яра такие высокие стены, что едва птица может пролететь. Колдунья мучит людей, которые входят туда без ее позволения, и там уже много человеческих скелетов, но Богун велел не обращать на это вникания, только ехать и кричать: "Богун! Богун!", тогда она встретит нас радушно. Кроме Горпины, там есть еще Черемис, который прекрасно стреляет из мушкета. Нужно их обоих убить.

   - Что касается Черемиса, не говорю, но бабу достаточно связать.

   - Да, как вы ее свяжете? Она такая сильная, что разрывает панцирь, как полотняную рубашку, а подкова только хрустит в ее руках; один только господин Подбипента справился бы с нею, а не мы. Но не беспокойтесь, есть у меня для нее освященная пуля, пусть уже эта чертовка пропадет, иначе она полетит за нами, как волчица, - и тогда не только княжны мы не увезли бы, но и собственных голоа

   Среди таких разговоров и советов время шло незаметно. А ехали они быстро, оставляя позади местечки, города, села, хутора и курганы. Они ехали по направлению к Ермолинцам и Бару, откуда намеревались свернуть в сторону Ямполя и Днестра. Теперь они проезжали местность, где некогда Володыевский побил Богуна и освободил Заглобу из его рук Они попали в тот же хутор и остановились там на ночлег. Им случалось ночевать и под открытым небом, в степи; тогда Заглоба веселил своих спутников рассказами о прежних своих приключениях, бывалых и небывалых. Более всего, однако, говорили о княжне и ее будущем освобождении из рук колдуньи.

   Наконец, выехав из околицы, находившейся во власти Ланцкоронского, они въехали в казачьи владения; в них совсем не осталось ляхов; которые не успели убежать, те были уничтожены огнем и мечом. Май кончился, и настал знойный июнь, а они едва проехали третью часть своего путешествия, - дорога была, длинная и трудная. К счастью, со стороны казаков им не угрожала никакая опасность. Время от времени их спрашивали, кто они такие; тогда Заглоба, если спрашивавший был сановник, показывал пернач Богуна, а если это был кто-нибудь из черни, то, не слезая с лошади, толкал его ногой в грудь, и тот падал на землю; другие при виде этого живо пропускали их, воображая, что это не только свой, но к тому же и знатные, если бьют, и принимали Заглобу за Кривоноса, Бурлая или даже за самого батьку Хмельницкого,

   Однако Заглоба был очень зол на Богуна: казаки слишком надоедали им своими расспросами о нем, что тоже замедляло путешествие. Обыкновенно не было конца допросам: здоров ли и жив, а то весть о его смерти дошла до Ягорлыка и дальше Когда путешественники рассказали, что Богун жив и здоров и что они его послы, тогда их целовали и угощали, раскрывали двери своих куреней и даже мешки с деньгами, чем Жендян пользовался с большим удовольствием.

   В Ямполе их принял Бурлай, старый полковник, который со своим войском и чернью ждал будятских татар. Он учил Богуна военному искусству, вместе с ним участвовал в черноморской экспедиции, вместе грабил Синоп и поэтому любил его, как своего сына, и сердечно принял его послов, не выказывая ни малейшего подозрения, тем более что в прошлом году видел при нем Жендяна Напротив, узнав, что Богун жив и отправился на Волынь, Бурлай-устроил для них целый пир, на котором от радости напился и сам.

   Заглоба боялся, чтобы Жендян, выпив, не проболтался, но оказалось, что слуга был хитрая лиса и держал себя хорошо, говорил правду только тогда, когда можно было сказать ее, и не только не портил дела, но приобрел доверие Бурлая. Странно было, однако, слушать нашим рыцарям разговоры, которые велись между ними с такой откровенностью и в которых часто упоминались и их имена.

   - Мы слышали, - сказал Бурлай,-что Богун был ранен на поединке. А не знаете, кто его ранил?

   - Володыевский, офицер князя Иеремии, - спокойно ответил Жендяа

   - Эх, если бы он попался в мои руки, я бы ему отплатил за нашего сокола Я с него живого снял бы кожу.

   Володыевский закусил свои белобрысые усики и посмотрел на Бурлая таким взглядам, каким смотрит собака на волка, которого ей нельзя схватить за горло.

   - Поэтому-то я вам и говорю его имя, полковник, - сказал Жендян.

   "Вот утешится дьявол, когда поймает в свои когти этого юношу!" - подумал Заглоба.

 &