Сенкевич Генрик - Огнем и мечом

. Если бы она его встретила три дня тому назад, то он возбудил бы в ней отвращение и недоверие, а теперь она смотрит на него как на ангела, бежит с ним в Золотоноши или в другое место - сама не знает куда. Какая судьба! Вчера она спала под родной кровлей, а сегодня - в степи, на лошади, в мужском платье, без угла и пристанища. За нею остался атаман, покушавшийся на ее честь, на ее любовь, а перед нею - пожар народного восстания, братоубийственная война со всеми ее случайностями, тревогами и ужасами. Но возлагала ли она всю свою надежду только на этого человека? Нет, еще на кого-то, более сильного, чем эти бунтовщики, чем война, резня и огонь. И девушка подняла глаза к небу.

   - Великий, милосердный Боже! Спаси сироту, несчастную, бесприютную девушку! Да будет воля Твоя и совершится милосердие Твое надо мною!

   Но это милосердие уже совершилось, так как она вырвана из злодейских рук и чудесно спасена. Конечно, опасность еще не миновала, но избавление может быть недалеко. Кто знает, где ее избранный? Он должен был вернуться из Сечи и, может быть, теперь где-нибудь в этой же степи. Он будет искать и отыщет ее, и тогда радость заменит слезы, веселье - печаль, и навсегда минуют опасности и тревоги... настанет спокойствие и отрада. Мужественное сердце девушки наполнилось надеждой; ветер, колебля траву, навевал ей сладкие мысли, что она не сирота, если у нее есть Всемогущий Защитник и другой, которого она знает и любит и который не оставит ее. А этот человек сильнее и могущественнее того, который угрожал ей теперь.

   Степь сладко шумела, цветы разливали упоительный запах; лепестки чернобыльника тихо склонялись к ней, как будто узнавая в этом казачке сестру-девушку и как бы говоря: "Не плачь, красная девица, и мы на попечении Божием!" Широкая степь успокаивала ее все больше; исчезла картина убийств и погони, ею овладело какое-то бессилие; сон смежил ее веки, лошади шли медленно, и она, покачиваясь в седле, уснула.

  

  

   Елену разбудил пай собак. Открыв глаза, она увидела вдали большой тенистый дуб, забор и колодезь. Она тотчас же разбудила своего товарища.

   - Проснитесь, господин Заглоба!

   - Что это? Куда мы приехали? - спросил он, открыв глаза.

   - Не знаю.

   - Погодите-ка, княжна! Это, кажется, казацкий зимовник?

   - И мне так кажется.

   - Здесь, верно, живут чабаны - это не очень-то приятная компания. И чего эти собаки так заливаются, чтоб их волки заели!.. У забора видны люди и лошади. Нечего делать, нужно заехать, а то они погонятся за нами, если мы проедем. Верно, и вы вздремнули?

   - Да, задремала.

   - Вон у забора четыре оседланных лошади и четверо людей. Ну, это небольшая сила. Да, это чабаны. Эй, люди, подите сюда!

   К ним тотчас же подошли четыре казака. Это были действительно чабаны, которые летом стерегли в степи табуны. Заглоба тотчас же заметил, что только у одного из них сабля и пищаль, а остальные вооружены палками с лошадиными челюстями; но он также хорошо знал, что между чабанами бывают дикие и опасные люди. Все четверо, смотрели на них исподлобья. На их смуглых лицах не заметно было и следа добродушия.

   - Чего вам надо? - спросили они, не снимая шапок.

   - Слава Богу! - произнес Заглоба.

   - Во веки веков. Чего хотите?

   - А далеко до Сыроватой?

   - Не знаем никакой Сыроватой.

   - А этот зимовник как зовется?

   - Гусля.

   - Дайте коням воды.

   - У нас нет воды, высохла... А вы откуда?

   - Из Кривой Руды.

   - А куда?

   - В Чигирин.

   Чабаны переглянулись.

   Один из них, косоглазый и черный, как жук, стал пристально всматриваться в Заглобу.

   - А чего вы съехали с дороги? - спросил он.

   - Жарко.

   Косоглазый взял за поводья лошадь Заглобы.

   - Слезай с коня. В Чигирин незачем тебе ехать.

   - Почему? - спокойно спросил Заглоба.

   - А ты видишь этого молодца? - спросил косоглазый, указывая на одного из чабанов.

   - Вижу.

   - Он приехал из Чигирина: там режут ляхов.

   - А ты знаешь, холоп, кто за нами едет в Чигирин?

   - Кто?

   - Князь Ерема.

   Дерзкие лица чабанов моментально приняли покорное выражение. Все, точно по команде, обнажили головы.

   - Вы знаете, хамы, - продолжал Заглоба, - что делают ляхи с теми, кто режет? Они их вешают. А знаете, сколько войска ведет князь Ерема? Знаете, что он отсюда в какой-нибудь полумиле? Ах вы, разбойники! Ах вы, собачьи дети! Вот я покажу вам.

   - Не сердитесь! Колодец правда высох. Мы сами ездим в Каганлык поить лошадей и возим оттуда воду.

   - А, бесовы дети!

   - Простите! Велите, так мы поскачем за водой.

   - Обойдусь и без вас, сам поеду со своим казачком. Где Каганлык? - спросил он грозно.

   - Вот, недалеко отсюда! - сказал косоглазый, указывая на ряд зарослей.

   - А на дорогу надо возвращаться сюда или можно доехать рекою?

   - Доедете! Река сворачивает к дороге.

   - Казачок, ступай вперед! - сказал Заглоба, обращаясь к Елене.

   Мнимый казачок повернул коня и поскакал.

   - Слушайте! - сказал Заглоба, поворачиваясь к чабанам. - Если придет сюда отряд, то скажите, что я поехал к дороге берегом.

   - Хорошо, лане, скажем!

   Спустя несколько минут Заглоба опять ехал рядом с Еленой.

   - Ловко я наплел им про князя, - говорил он, щуря глаз, покрытый бельмом. - Теперь они будут сидеть целый день и ждать отряд. Они задрожали при одном только имени князя.

   - Я вижу, вы так остроумны, что сумеете выпутаться изо всякой беды. Я очень рада, что Бог послал мне такого защитника, - ответила Елена.

   Эти слова польстили шляхтичу, он усмехнулся и, погладив бороду, сказал:

   - Ну что, правда, у Заглобы есть голова на плечах? О, я хитер, как Улисс! Если бы не моя хитрость, то меня давно бы уже заклевали вороны. Что было делать? Надо спасаться. Они легко поверили, что князь близко, так как весьма вероятно, что не сегодня-завтра он появится здесь, как Архангел, с огнем и мечом. А если бы он по дороге разгромил Богуна, то я дал бы обет пойти в Ченстохов на поклонение образу Богоматери. Но все-таки скажу, что дерзость чабанов плохой для нас знак... видно, мужичье проведало о победах Хмельницкого и, наверное, сделается теперь еще нахальнее. Поэтому нам нужно придерживаться пустыни, в деревни заглядывать опасно. Дай Бог, чтобы поскорей пришел князь-воевода, а то мы лопали в такие сети, что трудно выдумать хуже.

   Тревога опять овладела Еленой, и она, желая услышать от Заглобы хоть словно надежды, сказала:

   - Я теперь уверена, что вы спасете и себя, и меня.

   - Само собою разумеется, - отвечал тот, - голова на то и дана, чтобы заботиться о шкуре. А я так полюбил вас, что буду беречь, как родную дочь. Хуже всего, что мы не знаем теперь, куда бежать: Золотоноши тоже небезопасное пристанище.

   - Я знаю наверное, что там мои братья.

   - Может быть, и там, а может, и нет; ведь они могли уехать в Разлоги, причем не по этой дороге. Я больше рассчитываю на тамошний гарнизон. Хорошо было бы застать там в крепости хотя бы небольшой полк А вот и Каганлык. Теперь у нас, по крайней мере, все тростники под боком Переправимся на другую сторону и, вместо того чтобы ехать по течению, подымемся вверх по реке, чтобы скрыть наши следы. Правда, что мы опять подъедем к Разлогам, но не так уж близка

   - Мы приближаемся к Броваркам, - сказала Елена, - откуда идет дорога в Золотоноши.

   - Тем лучше. Подождите-ка, княжна.

   Они напоили лошадей, и Заглоба, спрятав Елену в зарослях, поехал искать брода и вскоре нашел его недалеко оттого места, где они остановились. Чабаны переправляли здесь своих лошадей на другую сторону реки, которая хотя и была довольна мелка, но болотистые и заросшие лесом берега ее были малодоступны. Переправившись на другой берег, они поспешно повернули лошадей вверх по реке и ехали так до ночи. Дорога была тяжелая, так как в Каганлык впадало множество ручьев, которые, разливаясь около устья, образовывали трясины и болота. Надо было поминутно отыскивать брод или пробираться зарослями, что затрудняло путь; лошади страшно устали и едва волокли ноги, поминутно вязли, и Заглобе казалось временами, что они уже не вылезут из трясины. Наконец они выбрались на высокий, сухой берег, поросший дубовым лесом. Наступила темная ночь, и дальше ехать было немыслимо, ибо в темноте можно было попасть в топкое болото и погибнуть. Заглоба решился поэтому ждать утра.

   Расседлав и спутав лошадей, он пустил их пастись, потом набрал листьев и, устроив из них постель, покрыл ее чепраками и буркой и сказал Елене:

   - Ложитесь спать, больше нечего делать. Роса промоет вам глазки, я тоже прислонюсь к седлу, так как от усталости не чувствую ног под собой. Я не стану разводить огня, потому что он может привлечь внимание чабанов, ночь коротка, а на рассвете мы поедем дальше. Спите спокойно! Не много мы, правда, проехали, но зато столько исколесили и так замели за собою след, что теперь и сам черт не найдет нас. Спите спокойно, княжна!

   - Спокойной ночи!

   Стройный казачок опустился на колени и долго молился, подняв глаза к небу; а Заглоба, взяв седло, отнес его в сторону, где нашел себе место для отдыха. Берег был выбран удачно, высокий и сухой, без комаров, а густая листва дубов могла служить защитой от дождя. Елена долго не могла уснуть. Происшествия прошлой ночи живо предстали пред ее глазами, из темноты смотрели на нее лица убитых: тетки и братьев. Ей казалось, что она заперта в комнате вместе с трупами и что вот-вот войдет туда Богун. Она видела его бледное лицо, нахмуренные брови и устремленные на нее глаза. Невыразимая тревога овладела ею. А вдруг она действительно увидит в окружающей ее темноте эти сверкающие глаза?

   Вышедшая из-за туч луна, озаряя все своим белым светом, придала фантастические очертания ветвям и деревьям. Кричали коростели в лугах и перепелки в степи; по временам доносились какие-то отдаленные голоса ночных птиц или животных. Спутанные лошади фыркали и, щипля траву, постепенно отдалялись от спящих. Но все эти голоса успокаивали Елену, разгоняли фантастические видения и говорили ей, что комната, которая стоит в ее глазах, трупы родных и бледный Богун с местью во взгляде - все это плод ее разгоряченного воображения, вызванного страхом, и ничего больше. Несколько дней тому назад мысль провести ночь под открытым небом, в степи, внушила бы ей ужас; и теперь она должна постоянно напоминать себе, что находится под Каганлыком, далеко от своей девичьей комнаты.

   Крик коростелей и перепелов, мерцание звезд, шелест ветвей, жужжание майских жуков на дубовых листьях усыпили ее наконец. Но ночи в пустыне тоже имеют свои сюрпризы. Уже светало, когда она услыхала какие-то странные звуки, вой, храпение, от которых застыла кровь в ее жилах. Она вскочила, обливаясь холодным потом, испуганная и не зная, что делать. Вдруг перед ее глазами промелькнул Заглоба, без шапки, с пистолетами в руках. Через минуту раздался его голос: "У-а, у-а! сиромаха!", раздался выстрел, и затем все смолкло. Елене ожидание показалось вечностью, наконец она снова услыхала голос Заглобы:

   - А чтобы вас собаки заели, чтобы с вас содрали шкуру жидам на воротники.

   В голосе Заглобы слышалось настоящее отчаяние.

   - Что случилось? - спросила девушка.

   - Волки загрызли лошадей.

   - Господи Иисусе Христе! Святая Мария! Обеих?

   - Одну совсем, а другая так искалечена, что и шагу не сделает. Ночью отошли не больше трехсот шагов, вот пропали!

   - Что мы теперь будем делать?

   - Что делать? Возьмем палки и поедем на них верхом. Вот беда-то! Видно, сам черт против нас - и нечего удивляться, он, верно, приятель Богуна или его родственник Что делать? Если бы я мог превратиться в коня, то, по крайней мере, хоть вам было бы на чем ехать.

   - Пойдем пешком.

   - Это хорошо путешествовать так, по-мужицки, вам, в двадцать лет, а не мне, при моем телосложении. Да здесь даже и мужик раздобудет себе клячу, только одни собаки ходят пешком. Это просто беда! А все-таки пойдем, может, как-нибудь доберемся до Золотонош, но когда - не знаю. Бежать неприятно даже на лошади, а пешком и совсем скверно. Хуже не могло бы уж ничего случиться. Придется седла оставить, а припасы тащить на спине.

   - Я не позволю тащить все вам одному, и я буду нести что нужно.

   Заглоба, видя готовность девушки помочь ему, смягчился.

   - Я был бы турком или басурманом, если бы позволил; эти белые ручки и стройные плечики созданы не для того, чтобы таскать тяжести, я справлюсь и один, будем только часто отдыхать; я слишком был умерен в еде и питье, и теперь у меня развилась одышка. Мы возьмем чепраки и немного провианта; впрочем, немного его и остается, так как нам надо еще хорошо подкрепиться.

   Они начали закусывать, и Заглоба совсем забыл о своей хваленой воздержанности. К полудню они пришли к броду, через который, очевидно, ещё ездили, так как по обоим берегам виднелись следы колес и копыт.

   - Может быть, это дорога в Золотонощу, - сказала Елена.

   - Да не у кого спросить!

   Но едва только Заглоба окончил, как послышался чей-то голос.

   - Подождите-ка, надо спрятаться, - шепнул Заглоба Елене. Голос приближался.

   - Вы видите что-нибудь? - спросила Елена.

   - Да, вижу.

   - Кто это?

   - Слепой дед с кобзой. Его ведет мальчик. Они теперь как раз снимают сапоги и сейчас перейдут через речку к нам.

   Плеск воды доказывал, что они действительно переходят. Заглоба с Еленой вышли из засады.

   - Слава Богу! - громко сказал шляхтич.

   - Во веки веков! - ответил старик. - А кто вы?

   - Христиане! Не бойся, дедушка.

   - Пошли вам святой Николай здоровья и счастья.

   - Откуда идешь, дедушка?

   - Из Броварков.

   - А эта дорога куда ведет?

   - На хутор пане, в деревню.

   - Можно ли по ней дойти до Золотоноши?

   - Можно, пане.

   - Давно вы вышли из Броварков?

   - Вчера утром.

   - А в Разлогах были?

   - Были. Но говорят, что туда пришли лыцари и что там была битва.

   - Кто же это говорил?

   - В Броварках говорили. Туда приехал один из княжеских слуг, и чего только он не рассказывал, просто страх.

   - А вы его не видали?

   - Я, пане, никого не вижу - я слепой.

   - А этот подросток?

   - Он видел, но он немой, я один только понимаю его.

   - Далеко отсюда до Разлог? Мы идем туда.

   - Ой, далеко.

   - Так вы говорите, что были в Разлогах?

   - Да, были.

   - Да! - сказал Заглоба и схватил вдруг за шиворот мальчика. - А, воры, мошенники, бродяги вы ходите на разведки, мужиков к бунту подговариваете. Эй! Федор, Алешка, Максим, - взять их, раздеть и утопить или повесить. Бей их, это бунтовщики, соглядатаи, бей их, убивай.

   И Заглоба начал дергать мальчика, трясти его и кричать все громче и громче. Дед бросился на колени, умоляя о пощаде. Мальчик издавал пронзительные крики, свойственные немым, а Елена с удивлением смотрела на эту сцену.

   - Что вы делаете? - спросила она, не веря своим глазам.

   Но Заглоба кричал, проклинал, призывал на них весь ад, все несчастия и бедствия и грозил всеми муками и смертями. Княжна решила, что он сошел сума.

   - Уходите! - крикнул он ей. - Вам не годится смотреть на это, что здесь произойдет. Уходите, говорю!

   Вдруг он крикнул деду:

   - Снимай одежду, а не то я тебя разрублю на куски! - и, повалив мальчугана, собственноручно начал снимать с него одежду. Испуганный старик сбросил поспешно теорбан, мешок и свитку.

   - Снимай все, чтоб ты пропал! - кричал Заглоба.

   Дед стал снимать рубаху. Княжна, поняв, в чем дело, поспешно отошла в сторону, слыша за собой только брань Заглобы. Отойдя довольно далеко, она остановилась, не зная что делать; увидев поваленное ветром дерево, села на него и стала ждать. До ее слуха доходили крики немого, стоны деда и проклятия Заглобы. Наконец все умолкло, и слышалось только чириканье птиц и шелест листьев; вслед за тем раздались тяжелые шаги и человеческое дыхание. Это был Заглоба. Он нес на плече одежду, отнятую у деда и его вожака, а в руках две пары сапог и теорбан. Подойдя к Елене, он усмехнулся, подмигнув своим здоровым глазом. Он, видно, был в отличном расположении духа.

   - Ни один глашатай не накричит столько, сколько накричал я. Даже охрип! Зато я достал то, что хотел, и выпустил их голыми, как мать родила. Если султан не сделает меня за это пашей или валахским господарем, то он неблагодарный; ведь я прибавил ему еще двух святых. Но каковы бездельники! Просили оставить им хоть рубашки, но я им сказал, что они должны быть благодарны, что я их отпускаю живыми. Посмотрите-ка, все новое: и свиты, и сапоги, и рубахи. Какой же должен быть порядок в Польше, когда даже хамы так нарядно одеваются? Верно, они были на храмовом празднике в Броварках, где собрали денег и купили все новое. Ни один шляхтич ни приобретет столько, сколько выпросит дед. Я брошу теперь рыцарское ремесло, а начну обирать дедов; вижу, что этим путем можно скорей разбогатеть.

   - Но зачем вы сделали все это? - спросила Елена.

   - Зачем? А вот вы сейчас увидите зачем. - Он взял половину одежды и ушел в кусты, из-за которых вскоре послышались звуки лиры, а потом показался... не Заглоба, а настоящий украинский дид, с бельмом на одном глазу и седою бородою, который подошел к Елене и запел хриплым голосом:

  

   Соколе ясный, брате мий ридный,

   Ты высоко летаешь,

   Ты далеко видаешь.

  

   Княжня хлопнула в ладоши, и первый раз после бегства из Разлог улыбка озарила ее хорошенькое личико.

   - Если бы я не знала, что это вы, ни за что бы не догадалась.

   - А что? - сказал Ззглоба. - Вы, наверное, и на масленице не видали лучшего маскарада; я видел свое отражение в воде, и если я видал лучшего деда, то пусть меня повесят на собственной моей торбе. Недостатка в песнях тоже не будет. Что вы прикажете спеть: о Марусе Богуславе, о Бандаривне или о Серпяговой смерти? Все могу и, наверное, заработаю на кусок хлеба даже от самых отчаянных кутил.

   - Теперь я понимаю, почему вы сняли одежду с этих бедняков: чтобы нам безопаснее было путешествовать.

   - Разумеется, - сказал Заглоба. - Что ж вы думаете? Здесь, в Заднепровье, народ хуже, чем где-либо, и только князь удерживает этих негодяев от своеволия; а теперь, когда они узнают о войне с Запорожьем и о победах Хмельницкого, то целая страна будет в огне; как я тогда проведу вас через толпу бунтующего мужичья? А чем лопасть в их руки, то уж лучше было остаться в руках Богуна.

   - О нет, лучше смерть, чем это, - с жаром сказала княжна.

   - А по-моему, жизнь лучше смерти, от нее уже не отвертишься никакими остротами. Но, видно, сам Бог послал нам этого деда, напугал его князем, как и чабанов. Они теперь от страха просидят голышом в тростниках два-три дня, а мы, переодетые, доберемся тем временем до Золотоноши, найдем ваших братьев, а если "их там нет, то пойдем к гетманам или будем ждать князя; я, как старый дед, не боюсь ни холопов, ни казаков; мы даже можем смело пробраться через отряд Хмельницкого, только надо избегать татар, а то они охотно возьмут в неволю такого красивого казачка.

   - Тогда и я должна переодеться.

   - Да, снимите ваше казацкое платье и нарядитесь мужичком. Хотя для мужицкого мальчика вы слишком красивы, также как и я для деда, но ваше личико загорит от ветра, а я от ходьбы похудею. Когда валахи выжгли мне глаз, я думал, что это страшная беда, а теперь даже лучше, а то если дед не слепой, то возбуждает подозрения. Бы будете водить меня за руку; называйте меня Онуфрием. Поскорей только переоденьтесь, а то пора в дорогу: пешком не скоро дойдем.

   Заглоба отошел, а Елена начала переодеваться в дедовского вожака. Умывшись в речке, она сняла казацкий жупан и надела мужицкую свитку, соломенную шляпу и дорожный дедовский мешок. К счастью, мальчик, с которого было снято это платье, был довольно высок, и платье его оказалось как раз впору Елене. Заглоба внимательно осмотрел ее и сказал:

   - Многие рыцари охотно расстались бы со своими латами, лишь бы только их вел такой мальчик, а уж я знаю одного гусара, который наверняка так бы и поступил. Только с волосами нужно что-нибудь сделать. Я видел в Стамбуле красивых мальчиков, но такого никогда.

   - Дай Бог, чтобы моя красота не стала причиной моего несчастья, - сказала Елена, которой польстили похвалы Заглобы.

   - Красота никогда не вредит - доказательство налицо - во мне; когда в Галате турки выжигали мне глаз и хотели выжечь еще и другой, то меня спасла жена одного паши, а все это из-за моей красоты, остатки которой видны еще и теперь.

   - А вы говорили, что вам выжгли его валахи.

   - Да, отуречившиеся валахи, слуги паши.

   - Вам не выжгли же ни одного.

   - Но от каленого железа сделалось бельмо, ведь это все равно. Однако что вы думаете сделать со своими волосами?

   - А что ж?.. Отрезать.

   - Нужно. Но чем?

   - Вашей саблей.

   - Можно отрезать саблей голову, но волосы - не знаю.

   - Знаете что? Я сяду у того пня и положу на него волосы, а вы отрубите! Только не голову.

   - Не бойтесь, я не раз пьяным рубил фитиль у свечки, не задев ее... и вас не обижу.

   Елена села у пня, перебросила свои громадные черные косы и, подняв глаза на Заглобу, с печальной улыбкой сказала: "Режьте!", но ей стало жаль косу, которую едва можно было обхватить обеими руками; Заглобе тоже было не по себе.

   - Тьфу! Лучше бы я сделался цирюльником и брил казацкие чубы, а то мне кажется, что я палач. А вы знаете, что палачи режут ведьмам волосы, чтобы в них не прятался дьявол и своей силой не уменьшал бы действия пыток. Но ведь вы не ведьма, и мой поступок кажется мне очень нехорошим; и если Скшетуский не обрежет мне за это ушей, то я сам задам ему... Право, дрожь так и пробирает. Закройте по крайней мере глаза.

   - Уже зажмурила! - сказала Елена.

   Заглоба приподнялся на цыпочках, в воздухе сверкнула сабля, и на землю упали черные косы.

   - Готово!- произнес Заглоба.

   Елена вскочила, а коротко остриженные волосы рассыпались вокруг ее покрасневшего лица.

   В то время считалось отрезать косу у девицы большим позором, и со стороны Елены это была большая жертва. На ее глазах показались даже слезы... А Заглоба, недовольный собой, не стал даже утешать ее.

   - Мне кажется, что я сделал что-то очень худое, и повторяю, что если Скшетуский настоящий рыцарь, то он обрежет мне уши. Но иначе нельзя было, а то догадались бы, что вы женщина. Теперь, по крайней мере, пойдем смело. Я расспросил деда про дорогу, пристав с ножом к горлу. По его словам, мы увидим три дуба, около них волчий яр, а дальше дорога в Демьяновку, к Золотоношам. Он говорил также, что по этой дороге ездят тоже чумаки, можно будет присесть на чей-нибудь воз. Тяжелое время переживаем мы с вами и вечно будем вспоминать его. Теперь нужно расстаться с саблями - ни деды, ни их вожаки не должны иметь шляхтеского оружия. Я их воткну под этот пень: вдруг Бог поможет отыскать их когда-нибудь. Эта сабля видела много походов и много побед. Поверьте, что я был бы уже полковником, если бы не злоба и зависть людей, которые упрекали меня в пристрастии к спиртным напиткам. Так всегда на свете, одна несправедливость! Если я не лез прямо на погибель и умел соединять мужество с благоразумием, то Зацвилиховский первый же говорил, что я трус Он хороший человек, но язык у него злой. Недавно еще он упрекал меня, что я братаюсь с казаками; а не будь этого, вы, наверное, не ушли бы от Богуна.

   С этими словами Заглоба заткнул сабли под колоду, покрыл их листьями и травой, потом повесил на спину мешок и теорбан, взял в руки палку и, махнув ею раза два, сказал:

   - Ну и это недурно, можно даже какой-нибудь собаке или волку пересчитать ею зубы. Хуже всего, что надо идти пешком, да нечего делать! Пойдем!

   Они пошли: черноволосый мальчик впереди, дед за ним, ворча, ругаясь и говоря, что ему жарко, хоть в степи дул ветер; ветер этот обветрил прелестное лицо мальчика. Вскоре они нашли яр, на дне которого бил ручей и уносил в Каганлык свои прозрачные струи. Недалеко от этого яра и реки росли на кургане три могучих дуба; к ним и направились наши путешественники и нашли дорогу, желтевшую от цветов. Дорога была пуста: на ней не было ни чумаков, ни дегтярников, только кое-где лежали кости животных, побелевшие от солнца.

   Путешественники все шли, отдыхая только в тени дубрав. Чернобровый мальчик ложился на траву, а дед сторожил его сон.

   Им часто приходилось переходить через ручьи и речки, а когда не было броду, они долго искали его, бродя по берегу; иногда деду приходилось переносить мальчика на руках, с удивительною для старика силою.

   Так тащились они до вечера, наконец мальчик сел на дороге в дубовом лесу и сказал:

   - Не пойду дальше ни за что, лучше лягу и умру здесь.

   Дед встревожился.

   - О, проклятая пустыня! Ни хутора, ни усадьбы, ни живой души! Ночевать нам здесь нельзя, уже вечер, через час совсем стемнеет... но слушайте!

   Дед замолчал, наступила глубокая тишина, которую прерывал далекий вой, выходящий словно из-под земли; но на самом деле он доносился из яра, лежавшего вблизи дороги

   - Это волки, - сказал Заглоба. - Они уже съели наших лошадей, а теперь доберутся и до нас. У меня есть пистолет под свиткой, но не знаю, хватит ли пороха даже на два выстрела, а я не хотел бы служить им закуской. Слышите, вот опять!

   Вскоре действительно опять послышался вой, который как будто приближался к ним.

   - Вставай, дитя! - сказал дед. - Если не можешь идти, то я понесу тебя. Что делать? Я вижу, что слишком полюбил вас, верно потому что я холостой и у меня нет детей. А если и есть, то они басурманы, потому что я был долго в Турции Мною кончается род Заглобов. Ну вставайте и влезайте мне на плечи, я понесу вас.

   - У меня так устали ноги, что я не могу двинуться.

   - А вы еще хвастали своей силой. Но тише, тише! Ей-Богу, я слышу лай собак. Да это собаки, а не волки. Значит, недалеко и Демьяновка, про которую мне говорил дед. Слава Всевышнему! А я уж думал, не развести ли огонь от волков, но, наверное, мы оба заснули бы, так как страшно устали. Да, это собаки, слышите?

   - Пойдем! - сказала Елена, к которой вдруг вернулись силы.

   Действительно, едва они вышли из лесу, как показались огоньки и три церковных купола, покрытых новым гонтом и освещенных последними лучами вечерней зари. Собачий лай слышался все отчетливее.

   - Да, это Демьяновка, иначе не может быть, - сказал Заглоба. - Дедов везде охотно принимают, может быть, дадут даже ужин и ночлег, а добрые люди подвезут нас дальше. Это, кажется, княжеская деревня, так, наверное, здесь живет и под-староста. Мы отдохнем и разузнаем. Князь, должно быть, уже в дороге, и спасение может быть ближе, чем мы надеемся. Но помните, что вы немая. Я хотел, чтобы вы звали меня Онуфрием, а ведь немые не говорят, так я и за себя и за вас буду говорить, я так же хорошо говорю по-мужицки, как и по-латыни. Ну вперед, вперед! Вот недалеко и хаты. О, Господи! когда же кончится наше скитание! Дал бы Бог достать хотя горячего пива.

   Заглоба умолк, и несколько времени они шли не разговаривая, потом начал снова:

   - Помните, что вы немая. Если вас кто-нибудь спросит, показывайте на меня и бормочите: "Гм, гм, ния, ния". Я заметил, что вы способный мальчик, а туг дело идет о нашей шкуре. Если мы случайно встретим княжеский или гетманский отряд то мы сейчас же объявим, кто мы, в особенности если найдется офицер, знакомый Скшетуского. Вы ведь под покровительством князя, и вам нечего бояться солдат. Ну а какие же это там огни? А, куют железо, это кузница. Но я вижу там много людей, пойдем туда.

   В самом деле, около яра стояла кузница, из трубы которой сыпались снопы искр, а в открытые двери и щели в стенах виднелось яркое пламя, закрываемое время от времени человеческими фигурами. Перед кузницей можно было видеть, несмотря на темноту, толпу людей. Кузнечные молоты били в такт, и эхо их сливалось с песнями, громким разговором и лаем собак. Увидав это, Заглоба свернул в яр, забренчал в теорбан и запел:

  

   Ей там на гори

   Жнецы жнут

   А по-пид горою

   Казаки идут.

  

   И с этой песней он приблизился к толпе: это были большей частью пьяные мужики; почти каждый из них держал в руках палку с косой или с пикой. Кузнецы ковали острия и делали косы.

   - Ей, дид, дид, - закричали в толпе.

   - Слава Богу! - сказал Заглоба.

   - Во веки веков!

   - Скажите, это Демьяновка?

   - Демьяновка. А что?

   - Мне дорогою говорили, - продолжал дед, - что здесь живут добрые люди, которые примут нас, напоят, накормят, пустят переночевать и дадут грошей. Я стар, иду издалека, а мальчик от усталости не может ступить ни шагу. Он, бедный немой, водит меня, старика, несчастного слепца. Бог вас благословит, добрые люди, и святой Николай чудотворец, и святой Онуфрий. Одним глазом я еще немножко вижу, а другим совсем ничего; вот я и хожу с теорбаном, пою песни и живу, как птица, тем, что дадут добрые люди.

   - А ты откуда, дед?

   - Ох, издалека, издалека! Дайте отдохнуть - я вижу скамью у кузницы. Садись и ты, бедняжка, - сказал он, указывая скамью Елене. - Мы из Лядовы, добрые люди. Но из дому давно, давно вышли, а теперь идем из Броварков.

   - А что вы там слыхали хорошего? - спросил старый мужик с косою в руках.

   - Слыхать слыхали, а хорошо ли, нет ли, не знаю. Людей там собралось много. Про Хмельницкого говорят, что он победил сына гетмана и его "лыцарев". Слышали, что на русском берегу мужики поднимаются против панов.

   Толпа тотчас же окружила Заглобу, который сидел около княжны и по временам ударял по теорбану.

   - Тай вы, батьку, слыхали, что народ поднимается?

   - А как же... Несчастлива наша мужицкая доля.

   - Но говорят, что скоро ей будет конец.

   - В Киеве, в алтаре, нашли письмо от Христа Спасителя, что будет жестокая и страшная война и много прольется крови на Украине.

   Полукруг около Заглобы стал еще теснее...

   - Вы говорите, что было письмо?

   - Да, было. В нем говорится о войне и крови... Но я больше не могу говорить, у меня, старика, засохло горло.

   - Вот тебе, батько, водка... и говори, что слышно на сеете. Ведь деды всюду бывают и все знают. Бывали уж у нас деды и говорили, что от Хмеля придет на панов черная година. Ну так мы и велели наделать нам кос и лик, чтобы не быть последними, а теперь не знаем, начинать ли или ждать письма от Хмеля.

   Заглоба выпил чарку водки, подумал немного и сказал:

   - А кто вам сказал, что пора начинать?

   - Мы сами хотели!

   - Начинать, начинать! - крикнула масса голосов. - Коли запорожцы побили панов, так пора начинать.

   Косы и пики зловеще зазвенели, потрясаемые сильными руками. Потом настало минутное молчание, раздавались только удары кузнечных молотов. Будущие резуны ждали, что скажет дед.

   Тот подумал и спросил наконец:

   - Чьи вы люди?

   - Мы князя Еремы.

   - А кого же вы будете резать?

   Мужики переглянулись.

   - Его?

   - Нет! Его не сдержим...

   - Ой, не сдержите, детки, не сдержите! Бывал я в Лубнах и сам видал князя: страшный он! Как крикнет - лес дрожит, а топнет ногою - яр выступает. Его и король боится, и гетманы слушаются. А войска у него больше, чем у хана и султана. Не сдержите, детки, не сдержите! Не вы его, а он вас будет искать. А вы того еще не знаете, что все ляхи будут помогать ему, и надо вам знать, что лях все равно что сабля.

   Наступило глубокое молчание; дед снова забренчал на теорбане и, подняв лицо к месяцу, продолжал:

   - Идет князь, а за ним столько войска, сколько звезд на небе и былинок в степи. Летит перед ним ветер и воет... А знаете, детки, почему воет? Над вашею долею стонет! Летит перед ним смерть и звенит косою, а знаете ли, отчего она звенит? Она добирается до вашей шей!

   - Господи помилуй! - раздались тихие, испуганные голоса. И снова послышались только удары молотов.

   - Кто здесь княжий комиссар? - спросил дед.

   - Пан Гдешинский.

   - А где же он?

   - Убежал.

   - А отчего убежал?

   - Услышал, что куют для нас косы и пики, испугался и убежал.

   - Это плохо! Он донесет на вас князю.

   - Что же ты, дед, каркаешь, как ворон, - сказал старый мужик. - Мы верим, что на панов уже пришла минута и не будет их больше ни на русском, ни на татарском берегу; не будет ни князей, ни панов, а только будут вольные люди - казаки, не будет ни чинта, ни сухомельщины, ни провозного, и не будет жидов; так сказано и в Христовой грамоте, про которую ты сам говорил нам. А Хмель могуч, как и сам князь.

   - Дай ему, Боже, здоровья! - сказал дед. - Тяжка наша мужицкая доля. А прежде было не так.

   - Еще бы! Теперь чья вся эта земля? Князя. Чья степь? Князя. Чей лес? Князя. Чьи стада скота? Князя. А прежде был лес - Божий, степь - Божьи; кто первый пришел, тот и взял и никому не платил. А теперь все панов да князей.

   - Правда ваша, детки! - сказал дед - Но я вам скажу, что вы с князем не справитесь; а кто хочет резать панов; тот пусть не остается здесь, а бежит к Хмелю, и то сейчас или завтра, потому князь уже в пути. Если Гдешинский уговорит его идти на Демьяновку, то он не пощадит вас, а всех перережет, - так лучше бегите к Хмелю. Чем больше будет вас там, тем легче будет Хмелю справиться с князем; тяжелый труд ждет его. Много выслано против него гетманских, коронных и княжеских войск Ступайте, дети, помогать Хмелю и запорожцам, они, бедняги, не выдержат, а ведь они бьются с панами за вашу свободу. Ступайте, тогда и от князя убережетесь, и Хмелю поможете.

   - Вже правду каже! - послышались голоса в толпе.

   - Хорошо говорит!

   - Мудрый дед!

   - Так ты видел, что князь уже в пути?

   - Видать не видал, но в Броварках слышал, что он вышел уже из Лубен; он все сжигает и режет на пути, а где найдет хоть одну пику, то оставляет только небо да землю.

   - Господи помилуй!

   - А где нам искать Хмеля?

   - Я затем и пришел сюда, чтобы сказать вам, где надо искать его. Идите, дети, в Золотоноши, а оттуда в Трахтымиров, и там Хмель будет уже ждать вас, туда соберутся со всех деревень, усадеб и хуторов; туда придут и татары; иначе князь не даст вам и ходить по земле.

   - А вы, батьку, пойдете с нами?

   - Пойти не пойду, потому что старые ноги даже земля не носит. А вы мне заложите телегу, то я поеду с вами. А перед Золотоношей сойду и сам посмотрю, нет ли там княжеских солдат, коли есть, то минуем Золотоноши и прямо в Трахтымиров проедем: там уже казацкий край. А теперь дайте мне и моему мальчику что-нибудь поесть, а то мы совсем голодны. Двинемся завтра утром, а по дороге я вам спою о Потоцком и о князе Ереме. О, это злые львы! Много прольется крови на Украине, небо багровеет, а месяц плавает, словно в крови. Молите, детки, Бога, чтобы Он сжалился над нами, недолго уж нам всем осталось жить и ходить на белом свете. Я слышал тоже, что из могил встают упыри и жалобно воют.

   Страх овладел мужиками, и они невольно стали оглядываться, креститься и перешептываться. Наконец один из них крикнул:

   - В Золотрношу!

   - В Золотоношу! - повторили все, словно там ждало их спасение.

   - В Трахтымиров!

   - На погибель ляхам и панам!

   Вдруг вперед выступил какой-то молодой казак и, потрясая пикой, крикнул:

   - Батьки! Коли завтра мы идем в Золотоношу, то сегодня можем пойти на комиссарский двор!

   - На комиссарский двор, - крикнуло сразу несколько голосов. - Сжечь и забрать добро!

   - Нет, детки, не идите на комиссарский двор и не жгите его, а то вам же будет плохо. Ведь князь, может быть, уже близко, увидит зарево, придет - и тогда горе вам! Лучше покормите нас и покажите, где переночевать. Сидите лучше тихо, да не гуляйте по пасекам.

   - Правда! А ты, Максим, дурак!

   - Идите ко мне, батьку, на хлеб и соль и на чарку меду, а потом ляжете спать на сене, - сказал старый мужик, обращаясь к деду.

   Заглоба встал и дернул Елену за рукав свитки... она спала.

   - Устал мальчуган да заснул, несмотря на стук молотов! - сказал он, а про себя подумал: "Вот что значит невинность! Она и среди разбойничьих ножей и кос спит спокойно. Видно, стерегут тебя небесные ангелы, а вместе с тобой и меня, старика".

   Он разбудил ее, и они пошли к ближайшей деревне. Ночь была тихая, теплая, и только вдали раздавалось эхо молотов.

   Старый мужик шел вперед, указывая дорогу, а Заглоба, будто бы шепча молитву, бормотал монотонным голосом:

   - Господи Боже, помилуй нас, грешных... Видите, для чего нам нужно было дед