Сенкевич Генрик - Огнем и мечом

  

   Сенкевич Г. Огнем и мечом.- Роман: Пер. с польского

   М., "Фоском", 1993.- (Библиотека "Литературные горизонты").

   Перевод с польского. Текст печатается по изданию "С.-Петербургская Электропечатня. С-Петербург. 1902 год".

   OCR Бычков М. Н.

   !!!!!!!Вырвана страница 291-292

  

  

  

   Удивительным был 1647 год, в котором различные явления на небе и на земле предвещали народу бедствия и необыкновенные события.

   Летописцы того времени говорят, что весною в Диких Полях появилась в несметном количестве саранча и уничтожила посевы и травы, что служило предвещанием татарских набегов; летом произошло полное солнечное затмение, вскоре после него на небе появилась комета; в Варшаве жители видели над городом в облаках могилу и огненный крест.

   Все усердно постились и подавали милостыню в ожидании моровой язвы, которая должна была, по уверению некоторых появиться в стране и истребить человеческий род. Наконец настала такая теплая зима, подобной которой не помнили даже старожилы: в южных воеводствах реки совсем не замерзли, а некоторые из них выступили из берегов и затопили окрестности Часто выпадали дожди. Степь размокла и превратилась в большое болото, а солнце в полдень до того жгло, что - о чудо из чудес! - в Брацлавском воеводстве и в Диких Полях степь и нивы покрылись зеленью уже в половине декабря. На пасеках начали роиться и жужжать пчелы, а в загонах ревел скот.

   Такой порядок вещей казался неестественным, и все на Руси тревожно посматривали в направлении Диких Полей, откуда легче, чем из какого-нибудь другого места, могла появиться опасность.

   В степи между тем не происходило ничего необыкновенного, не было иных битв и стычек, кроме тех, которые всегда происходили там и о которых знали только орлы, ястребы, вороны да степные звери.

   Такова уж была эта степь. Последние следы оседлой жизни кончались на юге, за Чигирином, недалеко от Днепра, а за Днестром, от Умани до лиманов и моря, простиралась степь, охваченная двумя реками и как бы заключенная в их объятия.

   На Днепровской луке, на низовье и за порогами еще кипела казацкая жизнь, но в самой степи никто не жил, и разве только по окраинам кое-где торчали полянки, словно островки среди моря.

   De nomine степь эта принадлежала Польше, которая, ввиду ее пустынности, позволяла татарам пасти там свой скот; казаки, однако, часто противились этому, и тогда пастбище превращалось в место побоища.

   Сколько там произошло битв, сколько пало людей, никто не считал и не помнил. Видели это одни только орлы, ястребы и вороны, а кто издали слышал шум крыльев и карканье, кто видел стаи птиц, парящих над одним местом, тот знал, что там лежат трупы или кости...

   В траве там охотились на людей, точно на волков; охотился, кто хотел. Человек, спасаясь от преследований властей, уходил в степь; вооруженный пастух стерег свое стадо; рыцарь искал там приключений; вор- добычи, казак - татарина, татарин - казака. Бывало так, что приходилось защищать стадо против целой шайки разбойникоа Степь была пустынна, но в то же время населена, тиха и грозна, спокойна и полна засад, дика, но не одной только дикостью своих полей, но также и дикостью своих обитателей.

   Иногда в степи происходили и большие войны. Тогда по ней волками рыскали татарские чамбулы, казацкие, польские или валахские полки. По ночам ржание лошадей вторило волчьему вою, звуки литавр и медных труб долетали к самому морю, а на Черном и Кучманском трактах двигались массы людей.

   Границы Польши от Каменца до Днепра оберегались станицами и полянками, и воины по бесчисленным стаям птиц, испуганным чамбулами и летевшим на север, сейчас же узнавали о начавшемся движении на тракте. Татары, выйдя из Черного Леса или перейдя Днепр с Валахской стороны, появлялись в южных воеводствах вместе с птицами.

   В эту зиму, однако, птицы не летели с криком к Польше. В степи было тише обыкновенного, и в ту самую минуту, с которой начинается наша повесть, заходило солнце, и красные лучи его освещали совершенно пустую окрестность. На северной стороне Диких Полей на Омельнике, вплоть до его устья, самое острое зрение не могло бы заметить ни души, ни малейшего движения в темном засохшем и увядшем бурьяне. Над горизонтом виднелась только половина солнечного диска; небо уже потемнело, а за ним понемногу темнела и степь.

   На левом берегу, на небольшом возвышении, скорее похожем на курган, чем на холм, виднелись развалины каменной станицы, некогда построенной Феодором Бучацким и уничтоженной погромами. От этих руин падала длинная тень. Вдали сверкали воды широко разлившегося Омельника, который в этом месте поворачивал к Днепру. Отблески солнца на небе и на земле постепенно исчезали. С вышины долетал только крик журавлей, вереницей летевших к морю.

   Над пустыней нависла ночь, а с нею наступил и час духов и привидений. В станицах сторожевые воины рассказывали друг другу, что по ночам в Диких Полях появляются тени людей, павших насильственной смертью, и водят там свои хороводы, и что даже церковь не в состоянии воспрепятствовать им. Поэтому-то, когда на севере догорали последние полосы света, в станицах творили молитвы за упокой умерших. Говорили также, что тени всадников, блуждающие по пустыне, преграждают дорогу путникам и со стоном умоляют осенить их крестным знамением.

   Между ними попадались также и упыри, которые с воем гонялись за людьми. Привычное ухо издали отличало вой упырей от волчьего воя. Видели также целые войска теней, которые так близко подходили к станицам, что стража начинала бить тревогу.

   Это служило обыкновенно предзнаменованием большой войны. Встреча с отдельными тенями тоже не обещала ничего хорошего, но не всегда, однако, следовало видеть в этой встрече злое предвещание, так как не раз и живой человек появлялся и исчезал перед путником, как тень, и легко мог быть принят за духа Следовательно, ничего не было удивительного в том, что как только над Омеяьником нависла ночь, около опустевшей станицы сейчас же появился дух или человек. В то же самое время из-за Днепра выглянул месяц и облил белым светом пустошь, головки бодяков и степную даль. Одновременно с этим в глубине степи появились еще какие-то ночные существа. Скользящие точки поминутно заслоняли лунный свет, и фигуры эти то выдвигались из тени, то снова погружались в нее; временами они исчезали совсем и, казалось, таяли, как тени. Приближаясь к возвышенности, на -которой стоял первый всадник, они крались медленно, тихо и осторожно, останавливаясь каждую минуту.

   Что-то страшное было в их движениях, как, впрочем, и во всей этой степи, на вид кажущейся такой спокойной. Временами с Днепра дул ветер, жалобно шелестя травой в засохшем бурьяне, который нагибался и дрожал как бы в испуге. Потом фигуры исчезли, спрятавшись в тени развалин; при бледном ночном свете виднелся один только всадник, стоящий на холме. В конце концов шум этот привлек его внимание. Подъехав к фаю холма, он стал внимательно вглядываться в степь. В эту минуту ветер затих, шум умолк и воцарилась тишина.

   Вдруг послышался пронзительный свист. Воздух огласился криками: "Алла, Алла! Иисусе Христе! Спасайся! Бей!" Раздались выстрелы самопалов, и красный их отблеск на минуту рассеял темноту ночи.

   Лошадиный топот смешался со звоном оружия. Появились какие-то всадники, точно выросли из-под земли, и словно буря разразилась в степи, объятой доселе зловещей тишиной. Людские стоны вторили страшным крикам; наконец все утихло - схватка была кончена.

   Очевидно, в Диких Полях разыгралась одна из обычных сцен.

   Всадники сгруппировались на холме; некоторые из них слезли с лошадей и внимательно к чему-то присматривались.

   "Эй, там! Развести огонь!" - раздался вдруг в темноте сильный, повелительный голос

   Через минуту посыпались искры и показалось пламя костра, зажженного из очерета и смолистых веток, которые все проезжающие по Диким Полям всегда возили с собой. Мигом в землю вбили шест для очага, и яркое пламя осветило группу людей, склонившихся над каким-то человеком, лежавшим на земле без всякого движения. Это были солдаты, одетые в красные кафтаны и волчьи шапки. Один из них, сидевший на породистом коне, по-видимому, был их предводителем; сойдя с лошади, он подошел ближе к лежавшему на земле и, обращаясь к одному из солдат, спросил:

   - А что, вахмистр, жив он или нет?

   - Жив, господин начальник, но хрипит; аркан сдавил ему горло.

   - Кто он?

   - Это не татарин, должно быть, кто-нибудь из важных!

   - Ну слава Богу.

   Начальник отряда внимательно посмотрел на лежащего.

   - Как будто гетман! - сказал он.

   - А под ним был татарский конь, лучше которого не найти у самого хана, - ответил вахмистр - Вон его держат.

   Начальник посмотрел в ту сторону, и лицо его прояснилось. Действительно, двое солдат держали прекрасного породистого коня, который, раздувая ноздри и прядя ушами, смотрел испуганными глазами на своего господина.

   - А конь, господин начальник, достанется нам? - вопросительно произнес вахмистр.

   - А ты, собака, хотел бы и в степи отнять коня у христианина?

   - Но ведь это наша добыча...

   Дальнейший разговор был прерван сильным хрипением лежащего на земле человека.

   - Влить ему в рот водки и развязать пояс! - приказал начальник

   - Мы будем здесь ночевать?

   - Да. Расседлать коней и развести костер.

   Солдаты живо вскочили. Одни начали приводить в чувство и растирать лежавшего, другие отправились за тростником, третьи расстилали на земле для ночлега верблюжьи и медвежьи шкуры. Начальник отряда, не обращая более внимания на лежавшего на земле, расстегнул свой пояс и растянулся на бурке подле костра. Это был еще очень молодой человек, стройный, черноволосый, очень красивый, с худощавым лицом и выдающимся орлиным носом. В глазах его читались храбрость и самоуверенность, но лицо дышало благородством. Густые усы и, как видно, давно не бритая борода придавали ему солидный не по летам вид

   Двое слуг занялись приготовлением ужина: положили на огонь уже готовые бараньи туши, сняли с лошадей несколько глухарей и бекасов, застреленных еще днем. Костер ярко пылал, освещая степь красным светом.

   Человек, лежавший на земле, понемногу начал приходить в себя. Некоторое время он водил налитыми кровью глазами по незнакомым ему лицам, присматриваясь к ним; потом попытался встать. Солдат, который разговаривал перед этим с начальником отряда, приподнял его под мышки; другой вложил ему в руки бердыш, на который незнакомец тяжело оперся.

   Лицо его было красно, жилы на нем вздуты. Наконец он глухим голосом произнес: "Воды". Ему дали водки, которую он жадно пил, и, очевидно, она помогла ему, так как, отняв флягу от рта, он спросил уже чистым голосом:

   - В чьих я руках?

   Начальник отряда встал и подошел к нему.

   - В руках своих спасителей.

   - Значит, это не вы накинули на меня аркан?

   - Наше оружие сабля, а не аркан. Вы обижаете храбрых солдат, подозревая их в этом. Поймали вас какие-то разбойники, под видом татар, и, если желаете, можете ими полюбоваться, вон они лежат, переколотые как бараны, - с этими словами он указал рукой на несколько трупов, лежавших у подножия холма.

   - В таком случае, позвольте мне отдохнуть, - сказал незнакомец. Ему подложили войлочное седло, на которое он сел, погрузившись в глубокое молчание. Это был человек в полном расцвете сил, среднего роста, широкоплечий, богатырского сложения, с резкими чертами лица. У него была огромная голова, загорелое и немного увядшее лицо с черными, слегка раскосыми, как у татарина, глазами. Лицо его, украшенное тонкими длинными усами, выражало отвагу и гордость. В лице его было что-то привлекательное и вместе с тем отталкивающее - смесь гетманской важности с татарской хитростью, добродушия с дикостью.

   Посидев немного на седле, он встал и, к всеобщему изумлению, не поблагодарив свои спасителей, молча пошел разглядывать трупы.

   - Невежа!- проворчал начальник отряда. Незнакомец между тем внимательно всматривался в лицо каждого убитого, кивая при этом головой, как человек, догадка которого оправдалась. Потом он медленно повернулся к начальнику, держась за бока и нащупывая пояс, за который, очевидно, хотел засунуть руки.

   Начальнику отряда не понравилось поведение этого человека, которого они минуту назад избавили от петли, и он с иронией сказал ему.

   - Можно подумать, что вы ищете знакомых между этими разбойниками или же читаете молитву за упокой их души!

   Незнакомец спокойно ответил:

   - Вы и ошибаетесь, и в то же время правы. Правы потому, что я действительно искал между ними знакомых, и ошибаетесь, так как это не разбойники, а слуги одного шляхтича, моего соседа.

   - Как видно, вы не дружите с этим соседом.

   Странная усмешка промелькнула по тонким губам незнакомца.

   - И тут вы ошибаетесь, - пробормотал он сквозь зубы. Через минуту он громко прибавил:

   - Однако, простите меня, что я сначала не принес вам должной благодарности за спасение и помощь, которые избавили меня от неожиданной смерти. Ваша храбрость спасла меня от результатов неосторожности, с какой я отдалился от своих людей, но моя благодарность может сравниться только с вашей готовностью оказывать помощь, - и с этим он протянул начальнику руку. Но гордый юноша не тронулся с места и не торопился протянуть свою.

   - Прежде всего я хотел бы знать, с кем имею дело, - сказал он,- и хотя не сомневаюсь, что вы шляхтич, но тем не менее мне не подобает принимать благодарности от неизвестных

   - В вас видна рыцарская гордость, но вы правы. Я должен с самого начала сказать вам кто я. Я - Зиновий Абданк, шляхтич киевского воеводства, полковник казацкого полка князя Доминика Заславского.

   - А я - Ян Скшетуский, начальник панцирного полка князя Иеремии Вишневецкого.

   - Вы служите под начальством славного воина. Теперь примите же мою благодарность и протяните мне вашу руку.

   Начальник не колебался больше. Хотя офицеры панцирных полков свысока смотрели на офицеров других отрядов, но Скшетуский был теперь в степи, в Диких Полях, где на подобные вещи не обращают особенного внимания. К тому же он имел дело с полковником, в чем сейчас же убедился, когда его солдаты принесли Абданку вместе с поясом и саблей, которые сняли с него, чтобы привести в чувство, короткую булаву с костяной рукояткой, какие обыкновенно носили казацкие полковники. Притом у Зиновия Абданка была богатая одежда, а речь его свидетельствовала об уме и светскости. Скшетуский пригласил его в свою компанию. От костра несся, щекоча ноздри и небо, запах жареного мяса, которое слуга снял с огня и подал на блюде. Начался ужин, а когда принесли большой бурдюк молдавского вина, завязалась оживленная беседа.

   - За счастливое возвращение домой! - воскликнул Скшетуский.

   - Значит, вы идете в обратный путь? Откуда? - спросил Абданк.

   - Издалека, из Крыма.

   - А что вы там делали? Ездили с выкупом?

   - Нет, полковник; я ездил к самому хану. Абданк навострил уши.

   - Зачем же вы ездили к хану?

   - С письмом князя Иеремии.

   - О, значит, вам поручили важную миссию. О чем же князь писал хану?

   Скшетуский бросил быстрый взгляд на собеседника

   - Полковник, - сказал он, - вы рассматривали лица убитых разбойников - это было ваше дело; но что писал князь хану - это не ваше и не мое дело, а только их двоих

   - Минуту назад, - хитро ответил Абданк,- я удивлялся, что князь выбрал послом к хану такого молодого человека, но после вашего ответа вижу, что вы, хотя и молоды годами, но опытны умом.

   Скшетуский принял как должное эту похвалу и спросил;

   - А скажите мне, что вы делаете на Омельнике и каким образом очутились здесь один?

   - Я не один: я оставил своих людей недалеко отсюда; а еду я в Кудак, к Гродицкому, к которому послан с письмом от гетмана

   - Почему же вы не едете водой?

   - Таков был приказ, который я должен исполнить.

   - Странно, что гетман дал такой приказ; в степи вы подвергались опасности, которой можно было бы избежать, если бы вы поехали водой,

   - В степи теперь спокойно. Я давно знаю здешние места, а причиной того, что случилось со мной, была людская злоба.

   - Кто же это так преследует вас?

   - Долго рассказывать. У меня есть сосед, который хочет завладеть моим имением, а теперь, как вы видели, еще и сжить меня со свету.

   - А разве вы не носите саблю?

   Энергичное лицо Абданка исказилось ненавистью, глаза его мрачно загорелись, и он медленно и с расстановкой ответил:

   - Ношу и надеюсь, что, с Божией помощью, не буду искать другого средства защиты от врагов.

   Поручик хотел что-то ответить, как вдруг в степи раздался конский топот или, вернее, быстрое шлепанье лошадиных копыт по размякшей земле.

   В ту же минуту к поручику подбежал стоявший на страже солдат и сказал, что к ним приближаются какие-то люди

   - Это, верно, мои, - заметил Абданк, - я их оставил за Тасьминой и обещал дожидаться здесь.

   Через минуту всадники окружили холм. При свете огня были видны головы лошадей, фыркавших от усталости, а над ними склоненные фигуры всадников, которые внимательно всматривались в стоявших у костра.

   - Что вы за люди? - спросил Абданк.

   - Рабы Божий! - ответили голоса из темноты.

   - Да, это мои молодцы, - повторил Абданк, обращаясь к поручику.

   Несколько человек сошли с лошадей и подошли к огню.

   - А мы спешили, спешили, батько! Что с тобою?

   - Засада была. Разбойник Хвёдько узнал, что я буду тут, и ждал меня Должно быть, он выехал намного раньше меня. На меня накинули аркан.

   - Спаси Бог! Спаси Бог! А что это за лях возле тебя?

   С этими словами прибывшие грозно посмотрели на Скшетуского и его товарищей.

   - Это - друзья, - ответил Абданк. - Слава Богу, я жив и невредим. Сейчас поедем дальше.

   - Слава Богу! Мы готовы.

   Вновь прибывшие начали отогревать над огнем руки, так как ночь была хоть и ясная, но холодная.

   Их было человек сорок; все они были рослые и хорошо вооруженные, но совсем не походили на регулярных казаков, что удивило Скшетуского, тем более что их было немало.

   Все это возбудило в Скшетуском сильное подозрение. Если бы гетман послал Абданка в Кудак он дал бы ему стражу из регулярных казаков; да и с какой стати он бы велел ему возвращаться из Чигорина степью, а не водой?

   Переправа через реки, протекавшие по Диким Полям к Днепру, мота только замедлить ход, Похоже было, что Абданк хотел обойти Кудак Даже самая личность Абданка удивляла молодого человека: Он сейчас же заметил, что казаки, вообще обходившиеся со своими начальниками довольно свободно, к Абданку относились снеобык-новенным почтением, точно к гетману. Должно быть, это был какой-нибудь известный воин, что тем более поражало Скшетуского, так как зная вдоль и поперек Украину по обе стороны Днепра, он ничего не слышал об Абданка

   В лице этого последнего было что-то особенное - какая-то скрытая мощь, непреклонная воля, видно было, что человека этого никто и ничто не может остановить. То же выражение лица было и у князя Иеремии Вишневецкого, но то, что в князе было врожденным даром природы, свойственным его высокому происхождению и власти, казалось удивительным в неизвестном человеке, блуждающем в глухой степи.

   Скшетуский долго раздумывал над этим. Ему казалось, что это или важный преступник скрывающийся в Диких Полях от преследования властей, или же предводитель шайки разбойников; но последнее предположение он отбросил как неправдоподобное; и одежда, и речь этого человека доказывали противное. Начальник отряда не знал, что предпринять, и держался настороже.

   Абданк велел подать себе коня.

   - Господин начальник - сказал он, - кому в дорогу, тому пора. Позвольте еще раз поблагодарить вас за спасение. Дай Бог, чтобы я смог отплатить вам такой же услугой.

   - Я не знал, кого спасаю, стало быть, и не заслуживаю благодарности.

   - Это в вас говорит скромность, равная вашей храбрости. Примите же от меня этот перстень.

   Скшетуский сдвинул брови и, отступив на шаг, смерил взглядом Абданка, который отечески продолжал:

   - Взгляните на него; замечателен этот перстень не богатством, а другими свойствами. В молодости, когда я был в неволе у басурманов, я получил его от странника, возвращавшегося из Святой Земли. В нем заключена земля с Гроба Господня, и от такого подарка нельзя отказываться, если б даже пришлось его взять из рук осужденного. Вы человек молодой и воин, а если даже старость не знает, что с нею может случиться в последний час, то что говорить о молодости, которую еще ждет впереди жизнь, в течение которой могут случиться разные приключения. Перстень этот защитит и сохранит вас от беды, когда придет День Суда, а я говорю вам, что день этот уже близок...

   Наступило минутное молчание; слышалось только потрескивание пламени и фырканье лошадей. Из далекого очерета долетал жалобный вой волков. Вдруг Абданк, как бы про себя, повторил еще раз:

   - День Суда уже начинается в Диких Полях, а когда он совсем настанет - удивится весь Божий свет!

   Скшетуский машинально взял перстень, удивленный словами этого странного человека Последний некоторое время задумчиво смотрел в степную даль, потом медленно повернулся и сел на коня. Казаки поджидали его у подножия холма

   - В путь, в путь! Будь здоров, друже, - обратился он к Скшетускому - теперь такое время, что брат не доверяет брату, а ты все-таки не знаешь, кого ты спас, так как я не сказал тебе своего имени.

   - Разве вы не Абданк?

   - Это мой родовой герб.

   - А имя?

   - Богдан Зиновий Хмельницкий.

   И с этими словами он съехал с холма, а за ним и его люди. Вскоре туман и. темнота ночи скрыли их, и только ветер издалека доносил слова казацкой песни:

  

   "Ой вызволи, Боже, нас всих, бидных невольников,

   З тяжкой неволи, з виры басурманской

   На ясни зори, на тыхи воды,

   У фай веселый, у мир хрещенный

   Выслухай, Боже, у просьбах наших,

   У нещасных молытвах,

   Нас, бидных невольников"...

  

   Голоса постепенно затихали, сливаясь с дуновением шумящего тростников ветра.

  

  

   На следующий день утром, приехав в Чигирин, Скшетуский остановился в доме князя Иеремии Вишневецкого. Он намеревался остаться здесь некоторое время, чтоб дать возможность своим людям и лошадям отдохнуть после долгого перехода из Крыма, который пришлось совершить сухим путем, так как на Днепре было такое сильное течение, что ни одно судно не могло идти вверх по Днепру. Отдохнув, Скшетуский отправился к Зацвилиховскому, бывшему комиссару Польши, который, хотя и не служил у князя, но пользовался его доверием и дружбой. Скшетуский хотел узнать, нет ли каких приказаний из Лубен. Князь, однако, не сделал никаких особых распоряжений, приказал только Скшетускому, в случае благоприятного ответа от хана, возвращаться не торопясь, чтобы не утомлять людей и лошадей. Дело с ханом заключалось в следующем: князь требовал от хана наказания нескольких татарских мирз, которые совершили набег на заднепровские владения князя и которых он, впрочем, строго наказал сам. Хан действительно дал благоприятный ответ он обещал прислать в апреле особого посла и наказать непослушных и, желая расположить в свою пользу князя, послал ему с Скшетуским чистокровного коня и соболью шапку. Скшетуский, с честью исполнив возложенное на него посольство, уже само по себе служившее ясным доказательством княжеской милости, обрадовался позволению остаться на некоторое время в Чигирине и не торопиться с возвращением. Старик Зацзилиховский был сильно озабочен тем, что с некоторых пор творилось в Чигирине; они вместе отправились к валаху Допуло, содержателю постоялого двора и виноторговли, и, несмотря на ранний час, застали там целую толпу шляхтичей. День был базарный, а кроме того в Чигирин пригнали скот, который отправлялся в лагерь коронных войск; людей поэтому собралось множество. Шляхта собиралась обыкновенно на рынке, в так называемом "Звонарном Углу" у Допуло. Были тут и арендаторы Конецпольских, и Чигиринские чиновники, и владельцы соседних земель, пользующиеся привилегиями, и вольная шляхта, служащие разных экономии, несколько казацких старшин и мелкая шляхта, приехавшая из своих хуторов Присутствующие уселись на скамьи, стоявшие вокруг длинных дубовых столов, и громко говорили о побеге Хмельницкого, который был в данный момент главным событием в городе.

   Скшетуский сел с Зацвилиховским в углу, отдельно от других, и стал его расспрашивать, кто этот Хмельницкий, о котором все говорят.

   - Неужели ты не знаешь, - ответил старый воин. - Это писарь запорожского войска, владелец Субботова, - прибавил он тише, - мой кум. Мы давно знаем друг друга и бывали в разных переделках, в особенности под Цецорой. Такого опытного и знающего дело воина, может быть, нет во всей Польше. Об этом нельзя громко говорить - но это настоящий гетман: казаки слушают его больше, чем кошевых и атаманов; человек этот не лишен хороших черт, но горд и беспокоен, а когда им овладевает ненависть - он может быть ужасным.

   - Что же случилось, что он ушел из Чигирина?

   - Говорят, он поссорился со старостой Чаплинским, но это вздор! Они. конечно, делали друг другу неприятности, но они не первые и не последние. Говорят, что он отбил жену у старосты: староста отнял у него возлюбленную и женился на ней, а тот потом вскружил ей голову. Это весьма возможно - женщины ведь ветрены. Но это только предлог; тут скрываются иные цели. Видишь ли, в чем дело: в Черкассах живет старый Барабаш, казацкий полковник, наш приятель. У него были какие-то привилегии и королевские грамоты, в которых будто бы восстанавливали казаков против шляхты, но так как это очень добрый человек, то он и держал их у себя, никому не показывая. Хмельницкий пригласил его к себе на пир, во время которого послал к нему на хутор своих людей, а те отняли у его жены все привилегии и грамоты - и вот теперь он исчез с ними Досадно, если ими воспользуется какая-нибудь шайка вроде Остраницкой, так как, повторяю, это опасный человек, а где он теперь - неизвестно!

   - Вот лиса! Как ловко он провел меня! - воскликнул Скшетуский.- Он назвался казацким полковником князя Доминика Заславского. Ведь сегодня ночью я встретил его в степи и спас от петли.

   Зацвилиховский схватился за голову.

   - Ради Бога, что ты говоришь! Не может быть?

   - Очевидно, может, если было. Он назвался полковником князя Доминика Заславского и сказал, что послан гетманом в Кудак к Гродицкому, но я не поверил ему уже потому, что он ехал степью, а не водою.

   - Он хитер, как Улисс! Где же ты встретил его?

   - Около Омельника, на правой стороне Днепра. Он, по-видимому, направился в Сечь.

   - И хотел обойти Кудак Теперь я понимаю. А много было с ним людей?

   - Человек сорок. Но его люди слишком поздно приехали, и если бы не мои молодцы, слуги старосты задушили бы его.

   - Подожди-ка. Ты говоришь, слуги старосты?

   - Это он мне сам сказал.

   - Откуда же староста мог узнать, где он, если все в городе ломают себе головы над тем, куда он мог скрыться?

   - Этого я не знаю. Может быть, Хмельницкий солгал, выдав обыкновенных разбойников за слуг старосты, чтобы тем больше усилить нанесенные ему обиды.

   - Не может быть. Однако, это удивительно! А знаешь ли ты, что гетман дал приказ задержать Хмельницкого?

   Скшетуский не успел ничего ответить, так как в эту самую минуту в комнату вошел со страшным шумом какой-то шляхтич. Хлопнув два раза дверью и гордо оглядев присутствующих, он крикнул:

   - Бью челом вашей милости!

   Это был человек лет сорока, небольшого роста, с дерзким выражением лица, с живыми и выпуклыми, как сливы, глазами; видно было, что натура у него горячая и вспыльчивая. Не получив сейчас же ответа, он громко и раздраженно повторил:

   - Бью челом вашей милости.

   - Бьем и мы, бьем и мы! - отозвалось несколько голосоа Это был Чаплинский, Чигиринский подстароста и доверенный молодого хорунжего Конецпольского.

   В Чигирине его не любили, так как он был ябедником и забиякой, но побаивались и потому обращались осторожно. Он же уважал только Зацвилиховского, как, впрочем, и все, за его благородство и мужество. Увидев его, он сейчас же подошел к нему и, поклонившись довольно гордо Скшетускому, подсел к ним со своей кружкой меда.

   - А что, - спросил его Зацвилиховский,- не знаете ли вы, что сталось с Хмельницким?

   - Повешен. Это так же верно, как то, что я Чаплинский; если его еще не повесили, то скоро повесят. Теперь, когда вышел приказ гетмана, пускай-ка он попадется мне в руки! - и с этими словами он так ударил кулаком по столу, что расплескал вино в стаканах.

   - Сударь, не разливайте вина! - сказал Скшетуский.

   - Откуда же вы возьмете его? Ведь он убежал и никто не знает, где он?- прервал Зацвилиховский.

   - Никто не знает? Я знаю, не будь я Чаплинский! Вы знаете Хведько? Этот Хведько служит ему и мне и будет для него Иудой. Он сговорился с молодцами Хмельницкого; это ловкий человек и следит за каждым его шагом. Хведько взялся доставить его мне живым или мертвым. Он выехал в степь раньше Хмельницкого и знает, где его найти. А проклятый! - и, говоря это, он снова ударил по столу.

   - Не разливайте вина! - с ударением повторил Скшетуский, с первого же взгляда почувствовавший к этому человеку какую-то странную антипатию.

   Шляхтич покраснел, сверкнул своими выпуклыми глазами и дерзко посмотрел на Скшетусхого, желая затеять ссору, но, увидев на нем мундир полка Вишневецкого, сдержался. Хотя хорунжий Конецпольский и не ладил с князем, все-таки было небезопасно задевать его воинов, так как Чигирин был недалеко от Лубен, к тому же князь выбирал себе таких людей, которых все боялись задевать.

   - Значит, это Хведько взялся доставить вам Хмельницкого? - снова спросил Зацвилиховский.

   - Да. И доставит, не будь я Чаплинский!

   - А я вам говорю, что не доставит. Хмельницкий ушел от засады и отправился в Сечь, о чем сегодня же надо уведомить Краковского. С Хмельницким шутки плохи Короче говоря - он и умнее, и сильнее, и счастливее тебя, хоть ты и горяч. Повторяю тебе, Хмельницкий благополучно уехал, а если не веришь - спроси этого поручика, который подтвердит тебе, что видел его вчера в степи живым и невредимым.

   - Этого не может быть! Не может быть! - закричал Чаплинский, хватаясь за голову.

   - Этого мало, - продолжал Зацвилиховский, - он же и спас его, перебив ваших слуг, несмотря на приказ гетмана, в чем он, однако, не виноват, так как возвращался из Крыма и ничего не знал о приказе, а увидев в стели одинокого человека и думая, что на него напали разбойники, пришел к нему на помощь. Я заранее предупреждал вас о спасении Хмельницкого, так что весьма возможно, что он с запорожцами может навестить вас, и, вероятно, вы не будете ему рады, так как слишком уж насолили друг другу!

   Зацвилиховский тоже не любил Чаплинского. Чаплинский вскочил с места и от злости не мог говорить; лицо его совсем побагровело, а глаза чуть не вылезли на лоб. Став перед Скшетуским, он отрывисто проговорил:

   - Как же это? Несмотря на приказ гетмана? Я вас... я вас...

   Скшетуский же продолжал сидеть и, облокотясь на стол, смотрел на подпрыгивающего Чаплинского, как сокол на связанного воробья.

   - Чего это вы прицепились ко мне, как репей к собачьему хвосту? - спросил он.

   - Я вас с собой... несмотря на гетманский указ... Я вас с казаками...

   Он так кричал, что присутствующие немного притихли; все повернули головы в сторону Чаплинского.

   19

   Он всегда искал случая завести ссору с каждым, кого только встречая - такова уж была его натура, но всех удивило, что он начал теперь эту ссору при Зацвипиховском, которого он одного толыNo и боялся а главное, затеял ее с поручиком Вишневецкого.

   - Замолчите же, - сказал старый хорунжий, - этот рыцарь пришел со мной.

   - Я, я поведу его в суд, на пытку! - кричал Чаплинский, не обращая уже ни на. кого внимания

   г Скшетуский выпрямился во весь свой рост итне вынимая из ножен сабли, висевшей сбоку на длинном ремне, схватил ее за середину и поднял вверх так, что эфес ее очутился под самым носом Чаплинского.

   - Понюхайте-ка это! - холодно сказал он.

   - Бей, кто в Бога верует... люди! - крикнул Чаплинский, хватаясь за саблю; но не успел он вытащить ее из ножен, как молодой поручик уже схватил его одной рукой за шиворот, а другой - ниже спины, поднял вверх и понес к дверям

   - Господа, дайте дорогу рогатому, не то забодает! - сказал он.

   С этими словами он подошел к двери, ударил Чаплинского об нее лбом и выкинул на улицу, а затем спокойно сел на свое прежнее место, возле Зацвилиховского. В комнате настала минутная тишина. Сила, только что выказанная Скшетуским, произвела благоприятное впечатление на собравшуюся шляхту, и через минуту все стены задрожали от хохота

   - Да здравствуют Вишневецкие! - кричали одни.

   - Он без чувств и весь в крови! - кричали другие, с любопытством выглядывая за дверь и ожидая, что будет делать Чаплинский. - Слуги поднимают его.

   Только незначительные числом сторонники шляхтича молчали и, не имея мужества вступиться за него, угрюмо поглядывали на Скшетуского.

   - Он, кажется, собирается рехнуться, - сказал Зацвилиховский.

   - Вы правы, - сказал, подходя к ним, толстый шляхтич с бельмом на глазу и с дырой на лбу, величиною с талер, в которую виднелась кость. - Позвольте мне, - продолжал он, обращаясь. к Скшетускому, - выразить вам мое почтение: Ян Заглоба, герба "В челе", о чем, впрочем, каждый может догадаться¹ хотя бы по этой дыре, которую мне пробила разбойничья пуля когда я ходил на поклонение в Святую землю - замаливать грехи молодости.

   - Перестаньте, - сказал Зацвилиховский, - ведь вы когда-то говорили, что вам расшибли голову в Радоме кружкой.

   - Клянусь, разбойничья пуля! В Радоме было совсем другое.

   - Может быть, вы и давали обещание пойти в Святую землю, но что вы там были - это неправда.

   - Не был, потому что уже в Галате принял мученический венец. Если я лгу, то я не шляхтич, а собака.

   - А все-таки брешете.

   - Позвольте выпить за ваше здоровье!

   За ним подошли к Скшетускому и другие, чтобы познакомиться с ним и выразить свое одобрение, так как Чаплинского не любили и все радовались, что с ним случилась такая оказия. Странная и непонятная вещь, но почему-то чигиринская и окрестная шляхта, мелкие помещики, управляющие экономиями и даже слуги Конецпольских - все, знай, как обыкновенно знают соседи, о раздоре Чаплинского с Хмельницким, были на стороне последнего.

   Хмельницкий пользовался славой знаменитого воина, отличившегося вовремя разных войн;знали также, что даже сам король вступал с ним в сношения и высоко ценил его ум. На все случившееся смотрели как на самую обыкновенную ссору между шляхтичами, а таких ссор было тысячи Поэтому все держали сторону того, кто умел приобрести себе более расположения, не подозревая, какие страшные последствия будет иметь эта ссора. Только позднее сердца шляхты и духовенства, как католического, так и православного, запылали ненавистью к Хмельницкому.

   Все подходили к Скшетускому с кружками в руках, говоря: "Пей, брат! Выпей и со мной! Да здравствуют Вишневецкие! Такой молодой, а уже поручик у князя!".

   - Виват князь Иеремия, гетман над гетманами!

   - С князем Иеремией мы пойдем на край света! На татар! На турок! В Стамбул! Да здравствует король Владислав IV! - громче всех кричал Заглоба, который один был в состоянии перепить и перекричать целый полк.

   - Господа! - орал он так, что в окнах звенели стекла. - Я уж притянул к суду султана за насилие, которое он позволил себе надо мной в Галате!

   - Не говорите Бог знает чего, не то совсем истреплется ваш язык.

   - Как так?

   - Вы крикливый глухарь.

   - Пойду хотя бы в суд!

   - Перестаньте же!

   - Я объявляю его лишенным чести, а потом - война, но уже война как с бесчестным! За ваше здоровье, господа!

   Многие смеялись, а с ними смеялся и Скшетуский, у которого немного шумело в голове. Шляхтич же продолжал токовать, как старый глухарь, упиваясь собственным голосом. К счастью, речь его прервал другой шляхтич, который, подойдя к нему и дернув его за рукав, сказал с певучим литовским акцентом:

   - Познакомьте же и меня, пан Заглоба, с поручиком Скшетуским.

   - С удовольствием, с удовольствием. Господин поручик, это пан Повсинога {Бродяга.}.

   - Подбипента, - поправил шляхтич.

   - Все равно! Герба "Сорви шаровары".

   - "Сорвиголова", - поправил шляхтич.

   - Все равно! Из Собачьих Кишок

   - Из Мышиных Кишок, - поправил шляхтич.

   - Все равно. Не знаю, что бы я предпочел - собачьи или мышиные кишки. Знаю только, что не желал бы жить ни в тех, ни в других, потому что там и поместиться трудно и выходить оттуда неприлично. Господин поручик, - продолжал он - обращаясь к Скшетускому и указывая рукой на литвина, - вот уже целая неделя, как я пью вино за счет этого шляхтича, у которого меч так же тяжел, как его кошелек; а кошелек его так же тяжел, как и его остроты; но если я когда-нибудь пил вино за счет большего чудака, то я позволю назвать себя таким же олухом, как и тот, кто покупает мне вино.

   - Вот так отделал! - кричали, смеясь, шляхтичи.

   Но литвин не сердился, а только махал рукой, добродушно улыбаясь и говоря:

   - Перестаньте, гадко слушать.

   Скшетуский с любопытством смотрел на этого шляхтича, который действительно заслуживал названия чудака. Это был человек такого высокого роста, что доставал головой до потолка, а от чрезмерной худобы казался еще выше. Широкие плечи и жилистая шея свидетельствовали о необыкновенной сипе, хотя весь он был кожа да кости. Живот его был так втянут, будто его морили голодом. Одет он был в серую куртку из свебодинского сукна с узкими рукавами и в высокие шведские сапоги, которые вошли тогда в употребление на Литве. Широкий и туго набитый лосиный пояс не держался на нем, а падал почти до самых бедер: к поясу этому был привешен м